Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
Мы видели, как незаметно слагался колонат помимо всякого участия законодательства. Прежде всего, люди, бывшие вольными арендаторами по контрактам на определенные сроки, в силу накопившихся недоимок и несостоятельности, превращались постепенно в съемщиков, прикрепленных фактически к земле и обязанных перед ее владельцем. Другие земледельцы, подобно крестьянам saltus Burunitanus, садились на чужие поместья в качестве свободных съемщиков, но без контрактов. Они сами привязались к своим участкам интересами и привычкой. Они сами так же мало желали уйти, как собственник прогнать их. Позже бесчисленные варвары, германцы и сарматы приводились, наполовину добровольно, наполовину силой, на римскую почву и распределялись между землевладельцами в качестве вечных держальцев на поместьях последних. Так, в рамках колоната встречались различные племена; разнообразные источники послужили его образованию. Наконец, после того, как подобные частные и отдельные факты повторялись и множились в продолжение жизни нескольких поколений, когда миллионы семейств попали в указанное положение, колонат как бы сам собою обнаружился среди практических порядков финансового управления, и колоны естественным образом оказались к известному моменту занесенными в росписи земельного налога. Оставалось колонату получить с.90 законодательную санкцию, чтобы сделаться правильным и неизменным институтом.
Последнее совершилось в IV-м веке; но необходимо внимательно рассмотреть, как осуществился этот результат. В кодексах мы находим сорок три императорских постановления, относящиеся к колонам. В совокупности таких многочисленных текстов можно было бы надеяться найти все правила о колонате, открыть, так сказать, весь его организм. Но мы сейчас убедимся, как много недостает в кодексах необходимых данных, чтобы можно было получить требующийся свет для выяснения природы всего института.
В законах отсутствует самое первое, что надо было бы определить. Если вы будете искать закона, которым был учрежден колонат, вы его не найдете. Не сохраняется ни одного закона, в котором бы прямо читалось, что земледельцы, накануне еще свободные, становились со дня его обнародования колонами, обязательно и неизбежно, и должны оставаться на вечные времена прикрепленными к земле. Такого учредительного закона в кодексах не находится.
С другой стороны, поищите в них же законодательного текста, в котором устанавливалось бы с точностью, присущей праву, что такое колон, закона, который перечислял бы обязанности, на него возлагавшиеся, и права, которые могли ему предоставляться. Постарайтесь найти постановление, которое отчетливо формулировало бы его положение, упорядочивало его отношение к владельцу, земле и государству. Такого органического закона о колонате не существует.
Можно еще заметить, что среди указанных сорока трех указов нет почти ни одного, который носил бы характер общего закона. Все это случайные, частичные мероприятия или, еще скорее, специальные распоряжения, относящиеся к отдельным группам колонов. Несколько императорских постановлений в Кодексе Юстиниана могут ввести в заблуждение. Редакторы свода выписывали из прежних указов две-три строки, касавшиеся колонов, и придавали им вид полного законодательного акта. Но если мы обратимся за сравнительной проверкой к Кодексу Феодосия, то легко убедимся, что имеем с.91 дело лишь с отрывками закона, более обширного и посвященного совсем другому предмету1. Многие из таких постановлений, в которых упоминается о колонах, издавались не прямо на их счет. В большей части текстов законодатель говорит о них только мимоходом, разъясняя какое-нибудь дело, гораздо более его озабочивавшее.
Беру в виде примера древнейший из указов, о которых идет речь. Он относится к 332 г. и обнародован Константином. Текст его начинается так: «Тот, у кого будет найден колон, принадлежащий другому, должен будет не только возвратить его в поместье, где тот родился, но еще и заплатить подать, причитающуюся с этого колона за время, которое тот у него провел»2. Ясно видно, что центр тяжести рассматриваемого закона лежит в самых последних словах. Легко схватить мысль государя: он разрешает податное недоумение. В самом деле, мы видим, что колон заносился в регистры земельной подати, как съемщик участка на крупном поместье. Мы видели еще, что собственник земли обязывался передавать в казну подать колона и отвечал за ее внесение. Тут-то и возникал вопрос: если колон покидал именье и переходил в другое, кто будет платить налог, старый или новый владелец? Константин решает, что новый, по расчету времени, которое чужой колон у него оставался3.
с.92 Почти все императорские постановления рассматриваемой категории, особенно относящиеся к IV-му веку, носят такой характер. Они предназначались вовсе не для определения юридического положения особого класса людей, но для установки правил финансовой системы или администрации. В кодексе Юстиниана, который составлен был в VI-м веке[1], двадцать три закона объединены в специальный отдел (titulus), озаглавленный — De colonis4. Но перелистайте кодекс Феодосия, и вы найдете эти законы, разбросанными по различным рубрикам. Дело в том, что редакторы кодекса Феодосия и, тем более, законодатели IV-го века вовсе не помышляли начертывать правила о колонах.
Большая часть императорских конституций, касавшихся колонов, как и рассмотренный закон
Императорское правительство могло в продолжение трех веков совсем не заниматься колонатом, так как последний во всю эту эпоху не соприкасался ни с его судами, ни с его финансами. Но с того момента, как колонат занял место в официальных писцовых книгах, он должен был появиться в многочисленных инструкциях, которые центральное ведомство посылало своим областным органам. Часто должностным лицам приходилось ставить верховной власти вопросы по поводу изменений или сомнительных пунктов в финансовых распорядках, к которым могли иметь отношение и колоны. Императоры в виде ответов посылали им специальные рескрипты. Именно из подобных инструкций и рескриптов составляется значительная часть содержания Кодексов. Вот почему колонат, о котором не приходилось рассуждать юрисконсультам, попавшим потом с.93 в Дигесты, занимает довольно видное место в Кодексах. Вот, почему, с другой стороны, императоры затрагивали колонат, лишь поскольку он касался финансового управления.
Возвращаемся к закону 332 г. Если законодатель и разрешает в нем только финансовое затруднение, тем не менее справедливо, что тем самым в нем признается институт колоната. Действительно среди терминов, которыми закон пользуется, встречается одно очень характерное выражение. В нем говорится, что колон, о котором идет речь, «принадлежит другому». Юрисконсульты показывали во втором веке, что человек, называемый ими colonus, был совершенно свободен, «вовсе не находился в зависимости от землевладельца», стало быть, являлся личностью sui iuris. Напротив, закон Константина говорит о колоне, являвшемся уже iuris alieni. Так и Законодатель IV века констатирует и допускает социальное положение, которого юрисконсультам II-го не было повода касаться.
Константин, правда, утверждает, что колон, покинувший поместье, где он родился, будет возвращен на первое место; но император не заявляет, что им устанавливается впервые новое правило. Заметим хорошенько, как он выражается: «Тот, кто держит у себя чужого колона, не только будет обязан возвратить его на поместье, в котором тот родился». Он как будто хочет сказать: до сих пор дело ограничивалось таким возвратом, мы же прибавим еще нечто. Император в самом деле дополняет, что налог будет уплачиваться собственником, который принял к себе чужого колона. Стало быть, положение, по которому колон принадлежал к поместью и в случае бегства подлежал возвращению, не было установлено Константином; этот император только напоминает о нем. Он не вводит, а только сохраняет это правило.
Да и как бы мог он его не признать? На нем основана была вся система распределения подати. Правительство требовало с землевладельца уплаты за такое число capita, какое определялось данным количеством наличного состава земледельцев на его поместье, и оно возлагало на него ответственность за их внесение. В с.94 обеспечение этого оно, конечно, должно было охранять вечное пребывание колонов на данной земле.
Константин говорит еще следующее: «Что касается колонов, которые пытаются бежать, землевладельцу дозволяется заковать их в железо, как рабов»5. Легко догадаться, что эта часть императорского декрета отвечает на прошения и жалобы, с которыми помещики обращались к власти по таким поводам6. Они заявляли, что будут в состоянии платить подать лишь при условии, если им гарантируется крепость земледельческого населения. Император действительно, как кажется, отвечает им, что их колоны принадлежат им и не должны переходить на другие поместья. Он обозначает уход колона словом «бегство». Он разрешает собственнику задерживать колона, пытающегося бежать, теми же способами, какие тот применил бы в подобных случаях к своему рабу. После этого, очевидно, собственник уже лишается всякого повода уклоняться от платежей.
Отметим еще раз, что нововведение здесь заключается не в запрете колонам переходов с земли на землю; формально это положение и не выражено в тексте закона, оно лишь подразумевается, как истина, уже известная и давным-давно осуществлявшаяся на деле. Нововведение заключается лишь в том, что собственнику земли разрешается употреблять силу, чтобы удерживать колона на месте7.
В позднейшие годы императоры несколько раз провозглашали принцип, что колон не должен был оставлять земли: «Мы не полагаем, — говорит Валентиниан с.95 в 371 г., — чтобы колоны могли свободно уходить с полей, к которым их, без сомнения, привязывает происхождение и рождение. Если они уходят, то будут возвращаться и подвергаться наказаниям. Собственник, который завлечет или примет к себе чужого колона, не только должен будет вознаградить законного землевладельца за потерянный для него труд беглого колона, но будет еще подлежать штрафу по приговору судьи»8. Новым оказывается в этом законе 371 г. опять же не крепость колона земле его помещика, но факт привлечения к уголовной ответственности перед судом того помещика, который его завлечет или примет к себе.
Еще несколько позже закон Феодосия объявляет, что «во всех провинциях должно соблюдаться правило, установленное предками, что колоны удерживаются на земле как бы вечным правом (quodam aeternitatis iure). Им не позволено ни уходить с полей, которыми они пользуются, ни забрасывать землю, которую они раз взяли под обработку. Колон не может передвигаться, куда хочет, как человек полноправный и свободный. Если он покидает землю, владелец имеет полное право его насильно вернуть»9.
Наконец в законе 386 г. читаем следующее: «Землевладелец, который завлечет к себе и будет укрывать с.96 чужого колона, заплатит штраф в полфунта золотом, если колон принадлежит частному лицу, целый фунт, если он принадлежит императорскому фиску»10. Здесь нововведение выражается в определении нормы штрафа и в удвоении его, если дело касается императорского колона.
Вот как колон оказался легально прикрепленным к земле. Императоры не устанавливали такого порядка, они только допустили и провозгласили его. Они внесли его в закон или, по крайней мере, в свои рескрипты пользовавшиеся силой закона, лишь долго спустя после того, как он постепенно установился сам собой в жизни. Первоначально правило это не обладало санкцией, императоры же закрепили его угрозой уголовной кары. Интересно обратить здесь внимание, что наказывался даже не беглый колон, а землевладелец, его укрывший11. Такой акт был кражей. Императоры наказывали за него, как за всякую другую кражу, возвращением похищенного, вознаграждением за убытки и штрафом. Так-то колонат оказался легально установленным почти непреднамеренно для законодателя.
Надобно еще прибавить, что мы очень бы ошиблись, если бы предположили, будто уже в IV-м веке все колоны были прикреплены к земле. Один закон императора Анастасия показывает, что еще в конце V-го рядом с земледельцами «записанными» существовали «свободные» колоны. Правда, в этот момент имперское законодательство делает шаг вперед. Здесь оно с.97 действительно берет на себя инициативу и создает принцип решительно новый, учреждает колонат, на самом деле принудительный. Анастасий объявляет, что «свободный колон, просидевший на одной и той же земле тридцать лет подряд, потеряет после этого право сойти с данной земли»12.
Из приведенного текста выводятся два заключения. Во-первых, очевидно, можно было оставаться свободным съемщиком чужой земли в продолжение двадцати девяти лет. Человек может сидеть все это время на той же земле, не вступая в узы колонатных отношений. Во весь этот промежуток за ним сохраняется право покинуть землю и идти, куда глаза глядят. Во-вторых, по завершении тридцатого года он становится колоном на вечные времена и на той самой земле, где его захватит конец этого срока. Этот второй пункт особенно поразил современных историков; однако первый заслуживает не меньшего внимания. Второй обнаруживает перед нами меру зависимости, первый долю свободы.
Попытаюсь выяснить себе, как было приведено императорское правительство к прикреплению земледельца к земле по истечении тридцатилетнего срока. Некоторые ученые, замечая, что та же цифра, тридцать лет, составляла также предел давности при завладении недвижимостями, высказали предположение, что законодатель приравнял здесь человеческие души к недвижимой собственности. Это — фраза, лишенная смысла. В наших текстах нет ни одного выражения, которое наводило бы на такую идею. Наоборот, законодатель высказывает мысль, очень мало на то похожую. Он объявляет, что правило, которое он ставит, «одинаково выгодно для собственника и для колона»13. Многие думают, что не надо придавать значения этим словам по той причине, что они могут быть прямо лживыми. Я со своей стороны полагаю, что в истории нельзя ничем пренебрегать, и потому гораздо лучше с.98 присмотреться поближе к тексту, чем сразу его отбрасывать. Приведенная фраза должна пониматься в том смысле, что император хочет заботиться о пользе обеих заинтересованных сторон. Он мог заблуждаться, но мысль его направлялась к согласованию выгод помещика и крестьянина. В чем заключался на самом деле вопрос? Свободный земледелец был пущен в поместье; он сел на участок без контракта, без точно оговоренных условий найма, не получив никаких гарантий своего положения. В продолжение двадцати девяти лет он мог уйти с земли по доброй воле. В продолжение тех же двадцати девяти лет помещик также мог согнать его и посадить на его место другого крестьянина: во весь промежуток никакие правовые обязательства не связывали этих людей друг с другом. Между ними устанавливались отношения непрочные, которые могли быть нарушены интересом или капризом той или другой стороны. Но может, однако, в конце-концов наступить момент, к которому подобные отношения в силу жизненной практики и жизненной давности окажутся настолько утвердившимися, что из них может вырасти правовая связь, которая придаст им правильность и постоянство. Законодатель определяет этот момент окончанием тридцатого года. Он, очевидно, думает, что если землевладелец пожелал тридцать лет держать у себя колона, если колон был тридцать лет доволен хозяйствовать на том же поле, если обязательства и права взаимно казались подходящими обоим так долго, можно было фиксировать положение, как окончательное на вечные времена при сохранении тех же условий.
Мы говорим — на тех же условиях. Это, в самом деле выражено в достаточно ясных словах в законе Анастасия. Колон, который вступил свободным на землю, «должен оставаться свободным». Юстиниан, объясняя указ своего предшественника, говорит, что это означает «запрещение ставить колона в положение, худшее, чем прежнее», что «нельзя будет требовать ни с него, ни с его детей ничего лишнего», что «землевладелец не имеет больше права увеличивать его оброк»14. Таким с.99 образом, по истечении тридцатилетней давности крестьянин-держатель не попадает в новое положение, но остается в том же самом, в каком прожил по доброй воле тридцать лет, обрабатывая ту же землю и продолжая вносить те же поборы.
В таком свете можно легко понять мысль императора Анастасия. Может быть «выгодным для собственника» сохранить навсегда у себя земледельца. Может быть «выгодною и для колона» уверенность сохранить за собой клочок земли, на котором он работал в продолжение тридцати лет, который он, может быть, сам расчистил, на котором сделал сам улучшения, на котором он, конечно, посадил плодовые деревья и выстроил себе дом. До последнего дня тридцатого года каждый из них мог свободно порвать связь, которая соединяла его с другим. На будущее же время связь эта становилась нерасторжимой.
Не будем судить об этих вещах по нашим современным понятиям и вкусам. Совершенно справедливо, что в наши дни, если бы законодателю пришлось регулировать подобное положение, он разрешил бы дело в сторону полной свободы, т. е., изменчивости. Он был бы прав, так как такое решение соответствовало бы общим потребностям и склонностям всех. Но в V-м в. законодатель иначе формулировал вопрос, потому что понятия, царствовавшие тогда в умах, отличались от наших. Возможно, что большая часть землевладельцев была довольна этим мероприятием, которое, однако, отнимало у них возможность выдворять сидевших на их землях крестьян. Очень возможно также, что огромное большинство колонов приняло с радостью такой выход, который обеспечивал им их наделы, хотя бы с запрещением их менять. Сердце крестьянина не так устроено, чтобы закон, привязывавший его к его полю, показался бы ему сразу несправедливым и жестоким. Некоторые из них, возможно, предпочитали свободу с.100 перехода; но у последних оставалось средство не переступать за двадцатидевятилетний срок. Особенно же убеждает меня в том, что новый закон не очень затрагивал умы, интересы, привычки большинства, наблюдение, что вечность колонатных отношений сама собой уже установилась в жизни в течение трех веков. Она стала обычным аграрным порядком на тысячах поместий, и в формах ее вылился быт миллионов семейств земледельческого населения империи. Закон Анастасия только распространил на небольшое число новых людей социальное положение, захватившее большие массы.
ПРИМЕЧАНИЯ
