с.211
Заключение
Социальная структура поздней Римской империи по форме напоминала структуру римской гражданской общины классической эпохи1. Сословия сенаторов и декурионов, вместо сошедшего с арены всаднического сословия с теми же в широком смысле общественными функциями, составляли категорию honestiores.
Плебс с более или менее намеченными в его среде градациями — humiliores. От них были отделены гражданско-правовой гранью рабы. Но со второй половины IV в. стала все более углубляться грань между городским и сельским плебсом, значительная часть которого стала оформляться в самостоятельное сословие колонов. Эволюция социальной структуры империи в этом направлении, по-видимому, была обусловлена объективными закономерностями функционирования античной общественной системы. В свое время, теоретизируя на тему превращения империи в полис, Элий Аристид выделил две группы ее населения (Or. 14, 213, 13). Первую составляли обладавшие римскими гражданскими правами, которые входили в состав гражданской общины (polis). Вторую — те, кто не входил в гражданский коллектив. Аристотель называл таких лиц archomenoi и oi kata chooran (Polit. 1332 b31). Одна группа осуществляла государственное волеизъявление в соответствии с конституцией, а другая служила только объектом приложения государственного господства. В гражданско-правовом смысле Э. Шенбауер сближал их с дедитициями2. И действительно, сельский плебс империи все более отличался от лиц, приобщенных к гражданскому статусу. Общество в целом стало принимать негражданский облик, как бы эволюционируя в сторону оформления иерархии жестко разделенных сословий3. Проведенные Юстинианом реформы прервали это развитие, формально восстановив его гражданский характер. Для этого его юристы попытались перенести грань, отделявшую граждан от рабов, отделив ею от граждан и адскриптициев. Гражданский коллектив временно приобрел прежнюю четкость структуры, однако противостоявший свободным гражданам класс оказался состоящим из двух различных сословий. При этом адскриптиции заняли положение прежних сельских рабов, наиболее эксплуатируемой части этого класса. В то же время они сохранили ряд сословных черт, которые и юридически отличали их от рабов. Таким образом, к середине VI в. принцип прикрепления к имению постоянно живших на его земле земледельцев окончательно оформился в крепостное право. Гражданская основа статуса позднеантичного зависимого колона была полностью изжита и оставлена в прошлом. Позднеантичная структура имперского общества при Юстиниане достигла максимума в своем развитии.
Специфика положения позднеантичных крепостных колонов определялась их местом в общественной системе и особенностями его правового оформления, присущими Римскому государству. Современная западная литература ориентирована на сравнение римского колоната с античным рабством и средневековым крепостничеством. В XIX в. утвердилось представление, что античность была рабовладельческим обществом. В поздней античности «рабство земле» колонов заместило античное рабство и стало отличительным признаком средневекового крепостничества. Поэтому во многих работах воспроизводится идущее от Фюстель де Куланжа представление, что средневековые крепостные были людьми, зависимыми от земли и прямо происходившими от колонов поздней Римской империи4. Крепостничество рассматривается как следствие развития колоната5. В русле этих представлений крепостнические отношения рассматриваются как «держание земли, на основе которого держатель законом, обычаем и договором прикреплен к жизни и труду на земле, принадлежащей другому лицу, и исполнению определенных услуг…и не свободен изменить свой статус»6. На той же основе движения от рабства к крепостничеству с.212 иная точка зрения возникла в марксистской литературе. Здесь преобладает представление о различии между крепостными и позднеримскими колонами, которым отводится роль лишь «предшественников средневековых крепостных». Поэтому в формировании средневекового крепостничества историками-марксистами ведущая роль отводится зависимости, возникавшей на основе разложения варварского строя возникших на территории римских провинций королевств7. Зависимость позднеримских колонов оказалась тупиковой ветвью. Сходная установка лежала в основе разработок М. Блока8. Он полагал, что концепция «рабства земле» никогда не существовала в средневековой Европе. Средневековое крепостничество имело совершенно другие характеристики, чем позднеримский колонат: шеваж, формарьяж, право «мертвой руки». Как мы пытались показать, налоговые обязанности, ограничение брачного права и превращение имущества колонов в «пекулий» находят полное соответствие характеристикам, связывавшимся М. Блоком с крепостной зависимостью. Но главное не в этом. Различные подходы современных исследователей к определению места зависимости колонов в историческом процессе имеют одну общую методологическую черту. Особенно явно она проявляется в поисках истоков колоната, которые всегда коррелируются с эволюцией рабства. Рабство, колонат, крепостничество рассматриваются в отрыве от системы (марксистами — в основе системы) общественных связей порождавших их обществ. Развитие этих институтов рассматривается в связи с экономическими, военными, фискальными и прочими переменами, но вне эволюции самого общественного организма, частью которого они были. Между тем, еще К. Маркс отмечал, что рабство, крепостная и другие формы зависимости «всегда являются вторичными формами» общественных отношений, производными от развития системы общественных отношений в целом9. Рабы были и в средневековой Европе, а зависимые крестьяне в Римской империи. Но их место в общественных системах античности и средневековья было совершенно различным. Поэтому связь между рабством и колонатом как общественными институтами не могла быть прямой обоюдосторонней зависимостью, несмотря на то, что в реальной жизни и в хозяйстве рабы и колоны непосредственно соседствовали друг с другом. Эволюция институтов рабства и колоната была опосредована развитием общественной системы империи в целом и понять ее направление можно только при условии знания направления эволюции системы. В реальной жизни рабы и колоны говорили между собой на языке бытовых и хозяйственных понятий. Общим языком для «диалога» общественных институтов рабства и колоната мог быть только юридический.
Ориентируясь на традицию античного правового восприятия общества, юристы Юстиниана были вынуждены укреплять грань между рабами и остальным населением, хоть в какой-то мере приобщенным к свободе. В создававшейся ими квазигражданской правовой системе колоны-адскриптиции приобрели своеобразный статус: свободные по отношению к рабам и рабы по отношению к свободным гражданам. Прикрепление к земле было наиболее характерной чертой их статуса, который поэтому кажется уместным определить как крепостной. Хотя в широком смысле гражданское общество V—VI вв. противостояло классу рабов, стержневую, производственную основу последнего все более замещало сословие колонов-адскриптициев. При Юстиниане эволюция в этом направлении утратила дальнейшие перспективы. Постоянно на протяжении семи столетий регенерировавшая себя в ближайшем окружении, античная гражданская община достигла рубежей созданной ею империи. Теперь она была вынуждена вступить на путь качественной внутренней трансформации. Поэтому в источниках уже VI в. рядом с правом колоната появляется имеющая эллинистические корни парикия10. Парикия не была изобретением VI в., как пытался представить ее Юстиниан в одном из постановлений, аргументируя тем, что она не является частью римского права и не с.213 фигурирует в законодательстве императоров (Nov. Just. 7 pr. 1 — 535; cp. CJ. I, 2, 24 — 530; Nov. Just. 120, 1 — 544). Будучи старым полисным институтом, парикия выходила на первый план как отрицание самих форм позднеримского права в отношении земледельцев. Она ориентировалась более на обычай, чем на жесткие правовые формы. Фактически это было то местное право, которое определяло разнообразие condiciones колонов под покровом имперского права. Безусловно, в течение веков оно не осталось неизменным, испытывая на себе давление римских государственных порядков. Синтез обычаев (consuetudines) и римского права выливался в конечном счете в более или менее разумное сочетание интересов господствующего и подчиненного классов. Парикия, вероятно, могла бы еще долго развиваться в недрах византийского общества, не проявляя себя на государственном уровне. Однако реформы Юстиниана усилили давление на общество вводившихся государством порядков. И общество было вынуждено дать ответ, выражавшийся в постепенном повышении статуса местных общественных норм.
Сходные процессы, как представляется, имели место и на Западе. Ликвидация здесь императорской власти не означала отмены римских общественных и правовых норм в бывших провинциях. До начала VII в. общество в основном сохраняло позднеримскую социальную структуру11. В течение VI в. римское право, хотя и в вульгаризированном виде, было основой кодексов варварских королей. Ликвидация римской государственной власти как будто должна была освободить колонов от обязательной связи с имением. Но длительное пребывание части населения в крепостной зависимости и развитие патроциниев над другой не прошли бесследно. Позднеантичная эпоха закрепила значительную часть сельского населения за землей и, как следствие, за ее хозяевами. Общественный статус колонов реально понизился до крепостного. Они по-прежнему не могли покинуть землю12. В то же время землевладельцы оказались свободны от контроля римского государства, запрещавшего изгонять колонов с земли. На первый план вышли общественные механизмы контроля над соблюдением взаимных прав. Возможно, здесь также повысилась роль местных общественных форм типа кельтской «клиентелы», однако в отличие от Византии источники не дают об этом знать. Известную роль при этом играли муниципальные органы, дефенсоры, церковь, а также распространявшие свое влияние администрация варварских королей и Византии. Начался составляющий отдельную тему процесс перехода к новой общественной системе, в которую путем длительной эволюции врастали позднеримские общественные порядки. Сохранившие отличие от рабов, колоны-оригинарии уже в VI—VII вв. по многим показателям своего реального положения стали напоминать их13. Этому способствовало и влияние варварских общественных порядков, не знавших зависимости от места жительства и отождествлявших ее с рабской. Это явно чувствуется в характере вульгаризации позднеримского права в интерпретациях юристов Алариха или Теодориха, сделанных к конституциям Кодекса Феодосия. В результате издавна и прочно сидевшие на чужой земле земледельцы, известные как оригинарии, инквилины, рабы, превратились в разновидности сельских крепостных сервов.
До эпохи Юстиниана концепция крепостного статуса колона не была доведена до логического завершения. Вырабатывая его, постклассическое право ориентировалось на античный статус лица, находившегося в potestas или dominium, то есть condicio servilis. Однако признание колонов рабами лишило бы их абсолютно всех прав, что в масштабах империи было нереально. Поэтому в течение V—VI вв. статус колона был осмыслен как «средняя судьба» (fortuna media). Во многих отношениях она имела рабскую окраску и может быть определена как крепостное состояние. Его наличие вносило определенную гармонию в позднеантичную правовую систему. А конкретные взаимоотношения между землевладельцами и колонами регулировались провинциальными и областными с.214 традициями и обычаями, на Востоке правом на греческой основе. Между государственно-правовой формой и реальными отношениями сохранялось известное несоответствие, оставлявшее общественной системе поздней античности определенные перспективы для развития. Юстиниан, доведя действие античных правовых принципов в империи до логического завершения, нарушил подвижное равновесие, в котором находился статус колона. Его законодательство было вынуждено максимально подтянуть статус колона к рабскому, вчерне отработав статус крепостного раба. Однако использование такого права нарушало сложившийся баланс между правовыми нормами и существовавшими обычаями. Последние должны были отступить, что неизбежно вызвало социальную напряженность, ослаблявшую общество. Успешный натиск племенной периферии в конце VI — начале VII вв. не только восстановил нарушенный Юстинианом баланс, но и привел к значительному откату назад в правовых ориентирах на доримские позиции. Имперское общество отторгало право, претендовавшее на организацию его по образцу античной гражданской общины, низведя основную массу зависимых работников до рабского уровня. Позднеримские правовые нормы были оттеснены на второй план, а в статусе зависимого земледельца возобладали черты, определявшиеся естественно сложившимися местными отношениями.
Все это, как кажется, согласуется с высказывавшимся предположением о наличии нескольких типов колонатного condicio, скрывавшихся за общей формой адскриптициата. Ядро сословия адскриптициев составляли потомки оригинариев IV в., традиционно связанные с имением собственника, в силу чего находившиеся под его контролем. Именно применительно к ним формировался статус зависимого колона, находившегося под властью господина. Наряду с ними адскриптициями становились крестьяне, передавшие свои земли и себя под патронат. Адскриптициями становились земледельцы государственных владений, передававшихся или продававшихся в руки частных собственников. Вполне вероятно, что адскриптициями были сельские ремесленники, даже и не имевшие земли. Ведь были же адскриптициями некоторые сельские священники. К сожалению, характер имеющегося материала источников таков, что позволяет отметить лишь отдельные фрагменты характеристик, не вписывающихся в общее представление об адскриптиции.
Кодекс Юстиниана и его Новеллы сохранили правовую форму зависимого колоната (адскриптициата), близкого античному рабству, но и отличному от него. Эта форма образовалась, как мы видели, в результате распространения римских правовых воззрений, сложившихся применительно к рабам, на достаточно широкие слои земледельцев империи. С одной стороны, эти земледельцы были лишены собственности на основное средство производства, а с другой, в качестве граждан они принуждались позднеантичным государством выполнять гражданские обязанности в пользу общества. В результате двухвекового развития такие земледельцы оказались официально подчинены землевладельцу как господину и патрону, ограничены в правах собственности, лишены права на свободное заключение брака. Обязанность нести повинности в пользу государства, связанная с обработкой ими земли, сильно сузила горизонт их общественных возможностей, превратив их положение в наследственное. Будучи однажды выработана и зафиксирована в праве, эта общественная форма — крепостное право — стала одним из ориентиров общественного развития европейской и православных цивилизаций. Исследователей настораживает, что позднеантичное крепостное право не было выражено в каких-либо четких юридических определениях статуса или одной логической формуле, подобно lex Aquilia de damno в отношении раба. Вероятно, поэтому колонатное право часто не воспринимается как «настоящее» крепостное право14. Дело, видимо, в том, что вплотную подошедшее к этому право эпохи Юстиниана ориентировалось на античную общественную структуру, для которой уже существовал с.215 идеальный вариант статуса эксплуатируемого — рабский. Имея более широкий характер, он служил удобным ориентиром эволюции статуса не только колонов, но и иных категорий humiliores. По этой причине римлянам поздней античности не было нужды специально разрабатывать характеристики особого крепостного состояния (исключая, быть может, регулирование браков между земледельцами разных имений). Однако принадлежа к иному таксономическому ряду, рабский статус не мог полностью перекрыть статус крепостного колона. Он давал характеристику «лица», но обходил характер зависимости. В позднеантичную же эпоху формировалось общество, для которого оформление зависимости было не менее важным, чем личный статус. До того, как колоны оформились в единое сословие, эта зависимость осмыслялась как зависимость от земли. Сельские рабы, которых в течение IV в. постоянно запрещали продавать без земли, оказались к V в. столь же зависимы от земли, как и от хозяина, сколь и колоны. Не случайно, видимо, в новеллах Валентиниана III в качестве оригинариев, подчиненных сроку давности, рассматривались и рабы, и колоны. При сохранявшемся в течение V в. различии личных статусов колонов и рабов, их реальная зависимость была одинаковой. И она была более значима для общества, нежели сохранявшийся от антично-гражданского состояния общества лично-правовой статус земледельца. Это был своего рода переходный период V-начала VI вв., в ходе которого зависимость от земли служила своеобразной точкой опоры, позволявшей перестроиться общественной системе, основанной на античном сочетании личных статусов. По завершении этой перестройки «служение земле», видимо, стало лишь данью возникшей традиции. Хотя ссылки на это правило были распространены и при Юстиниане, кажется вероятным, что зависимость переросла в наследственную принадлежность к новому сословному состоянию. Практически это означало возможность не быть земледельцем, но принадлежать к сословию крепостных крестьян (колонов-адскриптициев). Известное письмо Сидония Аполлинария (Ep. V, 19) немного приоткрывает возможность увидеть, что на практике это действительно было так.
Наличие под античной правовой формой местных традиций зависимости не означало, что римское крепостное право не оказало никакого влияния на реальные общественные отношения и что зависимый колонат был юридической фикцией. Насаждение римлянами единообразных социальных норм в течение целого ряда поколений не могло пройти бесследно. Сформировавшийся к концу IV в. зависимый колонат уже в середине V в. стал господствующей общественной реальностью, под которую подстраивались и в форму которой облекались местные отношения. Однако крепостное право для колонов было тесно связано со всей системой социально-правовых отношений в империи и, следовательно, их эволюция была взаимосвязана. На Западе крепостная зависимость выросла естественным путем на основе сложных процессов, происходивших в недрах общества, которым императорское право только придавало внешнюю форму и отчасти корректировало направление. На Востоке естественное развитие шло сходным образом, однако его восприятие господствующим классом осложнялось необходимостью совмещения местных и римских принципов государственности. Вводившийся государственной властью при Юстиниане рабский статус адскриптициев не прижился в силу своей искусственности. Трансформация колоната в VII в. на Западе и в Византии были обусловлены не экономическими сдвигами или переменами в организации сельскохозяйственного производства, а изменением позднеантичной общественной системы. В Византии античные формы общественной жизни и организации общества, достигнув при Юстиниане расцвета и логической завершенности в масштабах империи, исчерпали потенциал своего развития и не имели дальнейших перспектив роста. Поэтому они были отставлены в VII в. И связанное с ними крепостное право уступило место более традиционным формам отношений в сельском с.216 хозяйстве. Но сохранение преемственности с позднеантичной политической формой государственной власти и политической идеологией оставило в наследство Византии орудие регенерации в иных условиях старых социальных форм15. С течением времени в Византии начали формироваться новые крепостнические отношений для париков. На Западе с ликвидацией римской политической формы сохранилась в основном система позднеримских общественных отношений. В ходе естественной эволюции она вросла в общество раннего средневековья. В современных исследованиях отмечается, например, что сфера распространения позднейшего французского серважа совпадала с областью наиболее романизированных римских провинций16. Но, попав в условия новых общественных организмов, эти крепостнические отношения неизбежно должны были отмереть.
Историческое значение крепостного права и крепостнических отношений в переходный позднеантичный период развития средиземноморской цивилизации состояло в том, что с их помощью был осуществлен естественный переход общества от ориентации на рабское право и рабство как господствовавшую социально-экономическую реальность. Крепостное право стало формой такого перехода. Использовав его как пьедестал, господствующий класс сумел сохранить в трансформированном, конечно, виде другие, генетически связанные с античным рабством, достижения античной цивилизации. В число их входили разработанная система частнособственнических отношений, римское право, рожденная Римской империей христианская идеология, ориентированные на личность потенциального гражданина, набор принципов общественного самоуправления, христианско-античная политическая доктрина. Разные эпохи и условия развития заставляли общество обращаться к различным достижениям античной цивилизации, используя их разработанную форму. Крепостное право не было исключением. Как пишет В. Фосс, «правовой статус низшего сословия континентальной Европы в средние века в сущности основывался на позднеантичном колонатном праве и это в своей основе оставалось в силе до отмены крепостного права в XVIII—XIX вв.»17. Не оставило его без внимания и общественное сознание средневековой Европы. «Некоторые историки полагают, будто активное внедрение римского права в курсы позднесредневековых немецких университетов отвечало развитию буржуазного хозяйственного уклада… Суждение это справедливо, но односторонне. Интерес к римскому праву в его Юстиниановом варианте был связан и с феодально-крепостническими вожделениями, подстегнутыми развитием немецкого рынка»18.
