Археологические следы патриархального рабства в Италии

с.28 Немно­гие изве­стия рим­ских исто­ри­ков о древ­ней­шем рабо­вла­де­нии по сво­е­му харак­те­ру весь­ма мало отли­ча­ют­ся от сооб­ще­ний, касаю­щих­ся раб­ства более позд­них вре­мен. Меж­ду теми и дру­ги­ми сооб­ще­ни­я­ми нель­зя уло­вить суще­ст­вен­ной раз­ни­цы, кото­рая бы поз­во­ля­ла ощу­тить хоть сколь­ко-нибудь кон­крет­ность и спе­ци­фич­ность упо­ми­нае­мых в них древ­ней­ших фак­тов. Без это­го же сооб­ще­ния выглядят каль­ка­ми явле­ний более позд­них, в луч­шем слу­чае засло­нив­ших собой древ­ней­шую реаль­ность, а то и вовсе пытав­ших­ся вос­со­здать ее зано­во по позд­ней­шим образ­цам.

Поэто­му в новой лите­ра­ту­ре, даже и не зара­жен­ной гипер­кри­ти­циз­мом по отно­ше­нию к древ­ней­ше­му рим­ско­му раб­ству, скво­зит скеп­ти­цизм. Напри­мер, В. Л. Уэс­тер­ман скло­нен вовсе отри­цать фак­ты древ­ней­ших вос­ста­ний рабов в Риме, при­уро­чи­вае­мых Т. Ливи­ем к кон­цу цар­ской и нача­лу рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи¹.

Новей­шие совет­ские авто­ры и близ­кие им по социо­ло­ги­че­ской пози­ции зару­беж­ные уче­ные хотя и не отри­ца­ют рабо­вла­дель­че­ско­го харак­те­ра древ­не­рим­ско­го обще­ства, но суще­ст­вен­ную соци­аль­ную роль раб­ства в Риме при­зна­ют лишь с IV в., а то и со II в. до н. э., когда стра­ни­цы Ливи­е­вой исто­рии начи­на­ют пест­реть сооб­ще­ни­я­ми о боль­ших коли­че­ствах воен­но­плен­ных, про­да­вае­мых в раб­ство.

с.29 Меж­ду тем архео­ло­ги­че­ские дан­ные всту­па­ют в про­ти­во­ре­чие с упо­мя­ну­той толь­ко что кон­цеп­ци­ей. Архео­ло­ги­че­ские фак­ты, могу­щие свиде­тель­ст­во­вать о раб­стве, появ­ля­ют­ся на поч­ве Ита­лии уже во II тыся­че­ле­тии до н. э., с тем чтобы при­об­ре­сти осо­бен­но зна­чи­тель­ную отчет­ли­вость в эпо­ху рас­цве­та куль­ту­ры Вил­ла­но­ва. К это­му вре­ме­ни (VII—VI вв. до н. э.) архео­ло­ги­че­ские свиде­тель­ства при­об­ре­та­ют чер­ты опре­де­лен­но­го еди­но­об­ра­зия, поз­во­ля­ю­ще­го гово­рить о раб­стве в ту эпо­ху как о быто­вом и доста­точ­но рас­про­стра­нен­ном явле­нии. В VII в. до н. э. воз­ни­ка­ет и рас­про­стра­ня­ет­ся широ­ко по Север­ной и Сред­ней Ита­лии погре­баль­ный обряд, при кото­ром рабы (или при­рав­ни­вае­мые к ним по соци­аль­но­му поло­же­нию лица, напри­мер, жен­щи­ны как жены или налож­ни­цы) сопро­вож­да­ли сво­его вла­дель­ца в моги­лу, уби­тые и погре­бен­ные в каче­стве риту­аль­но­го при­но­ше­ния и таким обра­зом являв­ши­е­ся как бы частью могиль­но­го инвен­та­ря.

Древ­ней­шие следы это­го обряда спо­ра­дич­ны. Они встре­ча­ют­ся в куль­ту­ре южно­и­та­лий­ских доль­ме­нов, хро­но­ло­гия кото­рых, к сожа­ле­нию, не отли­ча­ет­ся боль­шой точ­но­стью. В каме­ре доль­ме­на в Бис­че­лье, близ Тарен­та, при­над­ле­жа­ще­го к эпо­хе брон­зы, заре­ги­ст­ри­ро­ва­но пять костя­ков (из них четы­ре, как кажет­ся, в вытя­ну­том поло­же­нии), сопро­вож­дав­ших­ся раз­но­об­раз­ны­ми заупо­кой­ны­ми дара­ми. В дро­мо­се же доль­ме­на обна­ру­же­ны еще три ске­ле­та, лежа­щие в скор­чен­ном поло­же­нии и погре­бен­ные, сле­до­ва­тель­но, по обряду, отлич­но­му от наблюден­но­го в каме­ре доль­ме­на. Это обсто­я­тель­ство свиде­тель­ст­ву­ет в первую оче­редь о веро­ят­ном пле­мен­ном раз­ли­чии лиц, погре­бен­ных в каме­ре и в дро­мо­се доль­ме­на. Соци­аль­ные же их раз­ли­чия опре­де­ля­ют­ся, может быть, их поло­же­ни­ем внут­ри и вне погре­баль­ной каме­ры.

Подоб­ные же архео­ло­ги­че­ские наблюде­ния были про­из­веде­ны П. Орси на могиль­ни­ке Кастел­люч­чо в Сици­лии при рас­коп­ках камер­ных гроб­ниц, отно­ся­щих­ся к эпо­хе раз­ви­той брон­зы. Вне этих гроб­ниц, в дро­мо­сах или при отсут­ст­вии тако­вых непо­сред­ст­вен­но перед вхо­дом в каме­ру, быва­ли обна­ру­же­ны захо­ро­не­ния в вытя­ну­том поло­же­нии, тогда как внут­ри камер захо­ро­не­ние про­из­во­ди­лось в скор­чен­ном или сидя­чем поло­же­нии. Погре­баль­ный инвен­тарь этих вне­ка­мер­ных тру­по­по­ло­же­ний под­черк­ну­то беден и состо­ит из про­стых гли­ня­ных сосудов и камен­ных орудий. Эти обсто­я­тель­ства заста­ви­ли уже П. Орси видеть в этих погре­бе­ни­ях захо­ро­не­ния пред­ста­ви­те­лей зави­си­мо­го насе­ле­ния. Эту же точ­ку зре­ния разде­лил и более позд­ний иссле­до­ва­тель этих погре­бе­ний, Ф. Дун, рас­про­стра­нив­ший ее так­же и на упо­мя­ну­тые выше захо­ро­не­ния в дро­мо­се доль­ме­на в Бис­че­лье. Совер­ше­ние риту­аль­ных захо­ро­не­ний рабов имен­но в дро­мо­сах родо­вых усы­паль­ниц, каки­ми явля­лись, веро­ят­но, доль­ме­ны и скле­пы в Кастел­люч­чо, объ­яс­ня­ет­ся, види­мо, из при­жиз­нен­ных быто­вых усло­вий этих рабов. Во вся­ком слу­чае у севе­ро­аме­ри­кан­ских индей­цев (тлин­ки­тов) в боль­ше­се­мей­ных хижи­нах рабы зани­ма­ли самую холод­ную часть поме­ще­ния, при вхо­де.

Микен­ская Гре­ция зна­ла тот же обряд риту­аль­ных захо­ро­не­ний рабов в дро­мо­сах родо­вых усы­паль­ниц. На Кип­ре (в Каст­ро­се, близ Лапи­фа) и в после­ми­кен­ское вре­мя обряд этот про­сле­жи­ва­ет­ся вплоть до VII в. до н. э. Эти микен­ские и кипр­ские парал­ле­ли важ­ны в том отно­ше­нии, что они под­креп­ля­ют ред­кие фак­ты вне­ка­мер­ных и дро­мос­ных риту­аль­ных захо­ро­не­ний на ита­лий­ско-сици­лий­ской поч­ве, кото­рые в силу их еди­нич­но­сти мог­ли бы полу­чить и дру­гое истол­ко­ва­ние. Убеди­тель­ность же этих парал­ле­лей тем более вели­ка, что, поми­мо эпи­че­ских реми­нис­цен­ций об убий­стве тро­ян­ских плен­ни­ков при погре­бе­нии Патрок­ла, микен­ское раб­ство доку­мен­ти­ру­ет­ся памят­ни­ка­ми линей­но­го пись­ма B.

В недав­нее вре­мя сре­ди могил, рас­ко­пан­ных на о-ве Исхия и отно­ся­щих­ся ко вре­ме­ни, непо­сред­ст­вен­но пред­ше­ст­ву­ю­ще­му нача­лу гре­че­ской коло­ни­за­ции на юге Ита­лии (т. е. к VIII—VII вв. до н. э.), обна­ру­же­ны с.30 погре­бе­ния, небреж­но совер­шен­ные на неболь­шой глу­бине и лишен­ные при­но­ше­ний, что побуди­ло открыв­ших их архео­ло­гов опре­де­лить их как захо­ро­не­ния рабов.

Все пере­чис­лен­ные погре­бе­ния, хотя осо­бен­но­сти погре­баль­но­го обряда и харак­тер сопро­вож­даю­ще­го инвен­та­ря ука­зы­ва­ют на захо­ро­не­ния в них пред­ста­ви­те­лей пора­бо­щен­ных сло­ев ита­лий­ско­го насе­ле­ния, все же не явля­ют­ся бес­спор­ны­ми дока­за­тель­ства­ми того, что захо­ро­нен­ные по это­му обряду лица были раба­ми людей, лежа­щих в могиль­ных каме­рах или в сосед­них моги­лах, и погре­бе­ны в каче­стве заупо­кой­ной жерт­вы. Извест­ную убеди­тель­ность при­об­ре­та­ют они на фоне микен­ских и кипр­ских захо­ро­не­ний как в силу мас­со­во­сти послед­них, так и вслед­ст­вие спе­ци­фич­но­сти неко­то­рых из этих вне­ка­мер­ных захо­ро­не­ний (вро­де погре­бе­ния чело­ве­ка, воору­жен­но­го копьем и поло­жен­но­го у само­го поро­га каме­ры в Каст­ро­се).

Наи­боль­шая сте­пень убеди­тель­но­сти ита­лий­ских захо­ро­не­ний рабов про­яв­ля­ет­ся позд­нее, в пре­де­лах рас­про­стра­не­ния куль­ту­ры Вил­ла­но­ва и близ­ко род­ст­вен­ных ей куль­тур Север­ной и Сред­ней Ита­лии.

Харак­те­ри­зу­ю­щий соот­вет­ст­ву­ю­щие захо­ро­не­ния риту­ал высту­па­ет уже со всей опре­де­лен­но­стью на самой ран­ней ста­дии куль­ту­ры Вил­ла­но­ва, к кото­рой, несо­мнен­но, отно­сят­ся погре­бе­ния у пор­та Сан Вита­ле в Боло­нье. Сре­ди обна­ру­жен­ных там захо­ро­не­ний (рас­коп­ки 1913—1915 гг.) име­ет­ся моги­ла, содер­жа­щая два вытя­ну­тых костя­ка, лежа­щих рядом и погре­бен­ных, без­услов­но, одно­вре­мен­но. Непо­сред­ст­вен­но на чере­пе одно­го из ске­ле­тов была поме­ще­на гли­ня­ная погре­баль­ная урна, типа клас­си­че­ской «урны Вил­ла­но­ва», совер­шен­но соот­вет­ст­во­вав­шая обыч­ным урнам ран­не­го пери­о­да нек­ро­по­ля Боло­ньи. Изу­чав­ший эти погре­бе­ния П. Дука­ти истол­ко­вал их как погре­бе­ния двух рабов, уби­тых при захо­ро­не­нии для сопро­вож­де­ния на тот свет лица, пере­жжен­ные кости кото­ро­го вме­сте с при­но­ше­ни­я­ми поме­ще­ны были в упо­мя­ну­той урне. Дука­ти насчи­ты­ва­ет на нек­ро­по­ле у Пор­та Сан Вита­ле 32 ингу­ма­ции. Пола­гая, что все они при­над­ле­жа­ли рабам, погре­бен­ным риту­аль­ным поряд­ком, он пыта­ет­ся уста­но­вить их при­над­леж­ность к мест­но­му лигу­ро-ибе­рий­ско­му пле­ме­ни, кото­рое со вре­мен нео­ли­та харак­те­ри­зу­ет­ся обрядом ингу­ма­ции ино­гда в скор­чен­ном поло­же­нии, встре­чен­ном так­же в одной из могил нек­ро­по­ля у Пор­та Сан Вита­ле. Дука­ти отме­ча­ет под­черк­ну­тую бед­ность этих тру­по­по­ло­же­ний, по боль­шей части вовсе лишен­ных погре­баль­ных при­но­ше­ний, и поспеш­ность и неак­ку­рат­ность захо­ро­не­ний, что, по его мне­нию, под­твер­жда­ет риту­аль­ный харак­тер захо­ро­не­ний, совер­шен­ных на тризне в честь покой­ни­ков, похо­ро­нен­ных по обряду тру­по­со­жже­ния.

Совер­шен­но такие же погре­бе­ния были най­де­ны на нек­ро­по­ле близ селе­ния Вил­ла­но­ва, отно­ся­щем­ся ко вре­ме­ни не ранее чем VI в. до н. э. Отсюда сле­ду­ет, что обряд риту­аль­ных захо­ро­не­ний быто­вал в рам­ках куль­ту­ры Вил­ла­но­ва на всем про­тя­же­нии ее суще­ст­во­ва­ния от кон­ца VIII до VI в. до н. э. На нек­ро­по­ле Вил­ла­но­ва, по наблюде­ни­ям открыв­ше­го его Г. Гоц­ца­ди­ни, урна в одном слу­чае, как и в Боло­нье, поме­ща­лась непо­сред­ст­вен­но на костя­ке погре­бен­но­го раба. Неко­то­рые из риту­аль­ных тру­по­по­ло­же­ний, судя по сопро­вож­дав­шим их укра­ше­ни­ям, были жен­ски­ми. По харак­те­ру и рас­по­ло­же­нию при­но­ше­ний при одном из костя­ков Гоц­ца­ди­ни уста­но­вил сход­ство это­го погре­бе­ния с одним из древ­не­ли­гу­рий­ских захо­ро­не­ний у Арене Кан­диде. Неко­то­рые костя­ки нек­ро­по­ля Вил­ла­но­ва лежа­ли в скор­чен­ном поло­же­нии. Уже Э. Бри­цио в 80-х годах про­шло­го века, а вслед за ним О. Мон­те­ли­ус виде­ли в этих погре­бе­ни­ях остан­ки пред­ста­ви­те­лей мест­но­го пора­бо­щен­но­го насе­ле­ния — мне­ние, к кото­ро­му позд­нее при­со­еди­нил­ся так­же и Ф. Дун, при­влек­ший ана­ло­гич­ные захо­ро­не­ния могиль­ни­ка Эсте.

Древ­не­ве­нет­ские могиль­ни­ки Эсте в рай­оне Ате­сте (куль­ту­ра Эсте раз­ви­ва­лась парал­лель­но куль­ту­ре Вил­ла­но­ва) про­дол­жа­ют­ся во с.31 вре­ме­ни вплоть до рим­ско-рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи. Здесь так­же наряду с тру­по-сожже­ни­я­ми в гли­ня­ных урнах обна­ру­же­но неко­то­рое чис­ло тру­по­по­ло­же­ний, рас­по­ло­жен­ных рядом или непо­сред­ст­вен­но под урной. Тру­по­по­ло­же­ния эти обыч­но лише­ны при­но­ше­ний и по сво­е­му поло­же­нию отно­си­тель­но урн могут рас­смат­ри­вать­ся сами как сво­его рода могиль­ные при­но­ше­ния. Уже пер­вый иссле­до­ва­тель Эсте, А. Про­сдо­чи­ми, видел в этих костя­ках, погре­бен­ных риту­аль­ным поряд­ком, пора­бо­щен­ных вене­та­ми мест­ных лигу­рий­ских жите­лей, под­твер­жде­ние чему он усмат­ри­вал в том, что в неко­то­рых слу­ча­ях погре­бен­ные урны поме­ща­лись меж­ду коле­ня­ми, на груди или на спине у костя­ков. В одном слу­чае костяк лежал на уби­той одно­вре­мен­но с ним лоша­ди — веро­ят­но, этот раб при жиз­ни был коню­хом. К под­чи­нен­но­му лигу­рий­ско­му насе­ле­нию эти костя­ки отно­сят так­же Дука­ти и Ф. Дун. Послед­ний отме­тил, что подоб­ные сов­мест­ные захо­ро­не­ния рабов при их вла­дель­цах про­сле­жи­ва­ют­ся до само­го позд­не­го пери­о­да суще­ст­во­ва­ния куль­ту­ры Эсте, что ука­зы­ва­ет на зна­чи­тель­ную устой­чи­вость это­го обряда в Север­ной Ита­лии.

К югу от Боло­ньи, но так­же при устье р. По, на нек­ро­по­ле Спи­ны, сре­ди погре­бе­ний обшир­но­го гре­ко-этрус­ско­го могиль­ни­ка так­же доволь­но мно­го ингу­ма­ций, стра­ти­гра­фи­че­ски свя­зан­ных с урна­ми, поме­щен­ны­ми или пря­мо над ними или сбо­ку, ино­гда в пре­де­лах одной и той же, огра­ни­чен­ной камен­ны­ми пли­та­ми моги­лы. Посколь­ку дан­ные о могиль­ни­ке Спи­ны опуб­ли­ко­ва­ны лишь пред­ва­ри­тель­но, отно­си­тель­но его хро­но­ло­гии могут быть выска­за­ны толь­ко самые общие сооб­ра­же­ния, осно­вы­ваю­щи­е­ся на том, что гре­че­ская рас­пис­ная кера­ми­ка это­го нек­ро­по­ля отно­сит­ся к V—III вв. до н. э.

Сход­ные наблюде­ния были сде­ла­ны на неко­то­рых древ­них нек­ро­по­лях Умбрии, Тос­ка­ны и Лация. Инте­ре­сен умбр­ский нек­ро­поль близ Тер­ни, где оба обряда — ингу­ма­ция и кре­ма­ция — сосу­ще­ст­ву­ют на про­тя­же­нии дли­тель­но­го вре­ме­ни, обра­зуя ино­гда гибрид­ные фор­мы: тру­по­со­жже­ния в урнах, погре­бе­ния в пли­то­вых моги­лах с при­но­ше­ни­я­ми, рас­по­ло­жен­ны­ми, как при тру­по­по­ло­же­нии. Э. Сте­фа­ни, рас­ка­пы­вав­ший этот нек­ро­поль, отме­ча­ет несколь­ко слу­ча­ев явно сов­мест­но­го захо­ро­не­ния тру­по­со­жже­ний и тру­по­по­ло­же­ний. В одном же слу­чае урна, как и при опи­сан­ных ранее сов­мест­ных захо­ро­не­ни­ях на нек­ро­по­лях Боло­ньи и Эсте, сто­я­ла на лежа­щем под ней костя­ке.

В Тос­кане на нек­ро­по­лях Вейи, Цере и Воль­тер­ры были сде­ла­ны ана­ло­гич­ные наблюде­ния над моги­ла­ми, отно­ся­щи­ми­ся к эпо­хе Вил­ла­но­ва. Сре­ди могил, рас­ко­пан­ных в Вей­ях в 1889 г., отме­ча­ют­ся сов­мест­ные захо­ро­не­ния урн с остат­ка­ми кре­ма­ции и костя­ков. Опуб­ли­ко­вав­шая эти дан­ные Дж. Пальм пола­га­ет, что нали­чие двух погре­баль­ных обрядов в одной моги­ле свиде­тель­ст­ву­ет о раз­лич­ном соци­аль­ном состо­я­нии погре­бен­ных. Пред­по­ло­же­ние это под­креп­ля­ет­ся, по ее мне­нию, тем, что неко­то­рые тру­по­по­ло­же­ния не содер­жат ника­ких иных при­но­ше­ний, кро­ме про­стой кера­ми­ки, тогда как тру­по­со­жже­ния сопро­вож­да­ют­ся в ряде слу­ча­ев метал­ли­че­ски­ми изде­ли­я­ми.

На нек­ро­по­ле Цере Р. Мен­га­рел­ли отме­ча­ет моги­лы с тру­по­по­ло­же­ни­я­ми, по углам кото­рых выры­ты углуб­ле­ния для урн. В све­те рас­смот­рен­ных дан­ных эти тру­по­по­ло­же­ния сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как риту­аль­ные и по ана­ло­гии с дру­ги­ми таки­ми же моги­ла­ми на нек­ро­по­лях куль­ту­ры Вил­ла­но­ва их долж­но отне­сти к рабам.

На нек­ро­по­ле Воль­тер­ры так­же наблюда­ют­ся два погре­баль­ных обряда. Г. Гирар­ди­ни, иссле­до­вав­ший этот могиль­ник, кон­ста­ти­ру­ет, что зна­чи­тель­ная часть могил с тру­по­по­ло­же­ни­ем содер­жит погре­бе­ния жен­щин, что опять-таки, на наш взгляд, под­креп­ля­ет пред­по­ло­же­ние о риту­аль­ном харак­те­ре неко­то­рых древ­ней­ших воль­терран­ских ингу­ма­ций.

Этрус­ская архео­ло­гия зна­ет подоб­ное соеди­не­ние двух обрядов погре­бе­ния не толь­ко в при­ми­тив­ных моги­лах типа Вил­ла­но­ва, но и в с.32 палео­этрус­ских гипо­ге­ях, несо­мнен­но, при­над­ле­жав­ших пред­ста­ви­те­лям этрус­ской зна­ти. Отно­ся­ща­я­ся к типу древ­ней­ших могил a cor­ri­doio зна­ме­ни­тая моги­ла Рего­ли­ни Галас­си в Цере (VII в. до н. э.) содер­жит трой­ное захо­ро­не­ние — урну с пра­хом муж­чи­ны и два тру­по­по­ло­же­ния: муж­ское и жен­ское, одно­вре­мен­ность кото­рых вряд ли может быть под­верг­ну­та сомне­нию. Подоб­ное же двой­ное захо­ро­не­ние по раз­ным обрядам содер­жит одна из древ­ней­ших этрус­ских камер­ных могил с лож­но­свод­ча­тым пере­кры­ти­ем в Казаль Марит­ти­ма близ Воль­тер­ры, отно­ся­ща­я­ся так­же к VII в. до н. э. Оба эти при­ме­ра пока­зы­ва­ют, что в Этру­рии в началь­ный пери­од рас­цве­та ее куль­ту­ры и оформ­ле­ния быта ее рабо­вла­дель­че­ской ари­сто­кра­тии с его пыш­ным погре­баль­ным обрядом еще сохра­нял­ся риту­ал, более харак­тер­ный для пред­ше­ст­ву­ю­щей куль­тур­ной ста­дии. Он исчез в более позд­ние вре­ме­на, когда рабы уже не сопро­вож­да­ли гос­под в моги­лу в при­нуди­тель­ном поряд­ке по риту­а­лу, засвиде­тель­ст­во­ван­но­му для куль­ту­ры Вил­ла­но­ва.

Нек­ро­поль на терри­то­рии рим­ско­го фору­ма (иссле­до­ван Дж. Бони и Э. Гьер­ста­дом) так­же содер­жит либо сов­мест­ные (в одной и той же моги­ле), либо поме­щен­ные впри­тык и стра­ти­гра­фи­че­ски неразде­ли­мые захо­ро­не­ния по двум обрядам — кре­ма­ции и ингу­ма­ции. Дж. Бони обра­тил вни­ма­ние на связь меж­ду урна­ми и лежа­щи­ми близ них костя­ка­ми и на нали­чие извест­ной раз­ни­цы в соста­ве инвен­та­ря тех и дру­гих захо­ро­не­ний.

По антро­по­ло­ги­че­ским при­зна­кам, рав­но как и по харак­те­ру инвен­та­ря мно­гие тру­по­по­ло­же­ния могут быть опре­де­ле­ны как жен­ские или дет­ские.

Устой­чи­вое раз­ли­чие в инвен­та­рях кре­ма­ций и ингу­ма­ций осо­бен­но отчет­ли­во пока­зал К. Кро­мер, обра­тив­ший вни­ма­ние на отсут­ст­вие при ингу­ма­ци­ях гли­ня­ных кале­фатт (жаро­вен), све­тиль­ни­ков, сто­ли­ков-под­ста­вок и сосудов с орна­мен­том a re­ti­cu­la­to, харак­тер­ных для погре­бе­ний с тру­по­со­жже­ни­я­ми. Кро­мер объ­яс­нил это раз­ли­чие могиль­ных инвен­та­рей тем, что обряд тру­по­со­жже­ния при­над­ле­жал лати­ня­нам, а тру­по­по­ло­же­ния — саби­ня­нам. Одна­ко, при­ни­мая во вни­ма­ние весь­ма веро­ят­ный риту­аль­ный харак­тер ингу­ма­ций (кото­рый поз­во­ля­ет видеть в них рабов или кли­ен­тов, уби­тых и поло­жен­ных в моги­лу в соста­ве погре­баль­но­го инвен­та­ря тру­по­со­жже­ния) будет, пожа­луй, более пра­виль­ным тол­ко­вать отме­чен­ное раз­ли­чие в соста­ве при­но­ше­ний, обна­ру­жен­ных в моги­лах того и дру­го­го рода, как раз­ли­чие соци­аль­но-быто­во­го поряд­ка. Посто­ян­ное отсут­ст­вие неко­то­рых пред­ме­тов при тру­по­по­ло­же­ни­ях застав­ля­ет думать ско­рее о более огра­ни­чен­ном, бед­ном или при­ми­тив­ном быте, хотя, быть может, не сле­ду­ет кате­го­ри­че­ски отвер­гать и мне­ние Кро­ме­ра, посколь­ку вполне мож­но допу­стить, что раба­ми-кли­ен­та­ми лати­нян, погре­бен­ны­ми на рим­ском фору­ме, мог­ли быть пред­ста­ви­те­ли их бли­жай­ших соседей, напри­мер, саби­нян, воль­сков, фалис­ков. Но так как в соста­ве рабов даже столь отда­лен­ной эпо­хи суще­ст­во­ва­ния Рима все же зако­но­мер­но пред­по­ла­гать неко­то­рую раз­но­пле­мен­ность, то посто­ян­ное отсут­ст­вие при ингу­ма­ци­ях одних и тех же вещей, сопро­вож­даю­щих, как пра­ви­ло, тру­по­со­жже­ния, по-види­мо­му, свиде­тель­ст­ву­ет боль­ше о соци­аль­ном харак­те­ре ука­зан­ных раз­ли­чий в погре­баль­ных инвен­та­рях могил на рим­ском фору­ме.

К сожа­ле­нию, иссле­ду­е­мый погре­баль­ный обряд, поз­во­ляя уста­но­вить под­чи­нен­ное поло­же­ние захо­ро­нен­ных насиль­ст­вен­ным спо­со­бом людей, мало что гово­рит о самом харак­те­ре древ­ней­ше­го ита­лий­ско­го и, в част­но­сти, рим­ско­го раб­ства. Поло­же­ние умбров под этрус­ским вла­ды­че­ст­вом, по отры­воч­ным пись­мен­ным свиде­тель­ствам исто­ри­че­ско­го харак­те­ра, рав­но как и поло­же­ние лати­нян Аска­ния, заво­е­ван­ных этрус­ским царем Мезен­ци­ем, по леген­дар­но-эпи­че­ско­му рас­ска­зу, поз­во­ля­ет думать, что в раб­ство попа­да­ли целые пле­ме­на, как это позд­нее мож­но было наблюдать у древ­них ски­фов, сар­ма­тов и гер­ман­цев, а еще поз­же — у севе­ро­аф­ри­кан­ских туа­ре­гов.

с.33 На ситу­ле Бен­ве­ну­ти из Эсте, отно­ся­щей­ся еще к VII в. до н. э., мы видим изо­бра­же­ния вои­нов, веду­щих за собой плен­ни­ков, нагру­жен­ных ношей. На ситу­ле дел­ла Чер­то­за из Боло­ньи, отно­ся­щей­ся, быть может, к несколь­ко более позд­не­му вре­ме­ни, чем ситу­ла Бен­ве­ну­ти, изо­бра­же­ны наряду с вои­на­ми сце­ны сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ных работ и выпол­не­ние сель­ским насе­ле­ни­ем нату­раль­ных повин­но­стей. Из сооб­ще­ний о при­вле­че­нии этрус­ка­ми умбров и дау­ни­ев к похо­ду на Кумы в кон­це VI в. до н. э. мож­но сде­лать вывод, что отно­ше­ния меж­ду этрус­ка­ми и поко­рен­ны­ми пле­ме­на­ми носи­ли пат­ри­ар­халь­ный харак­тер и более напо­ми­на­ли отно­ше­ния кли­ен­те­лы, неже­ли клас­си­че­ско­го раб­ства. Судя по фак­там пора­бо­ще­ния рим­ля­на­ми брут­ти­ев в эпо­ху Пуни­че­ских войн и еще более позд­ним фак­там исполь­зо­ва­ния в каче­стве деди­ти­ци­ев сар­ма­то-гер­ман­цев, искав­ших на рим­ской терри­то­рии спа­се­ния от пора­бо­ще­ния сво­и­ми же более силь­ны­ми соро­ди­ча­ми, в древ­ней­шие вре­ме­на Рима подоб­ные фор­мы пат­ри­ар­халь­но-рабо­вла­дель­че­ских отно­ше­ний име­ли широ­кое рас­про­стра­не­ние.

И имен­но такие, каза­лось бы в силу сво­ей при­ми­тив­но­сти и пат­ри­ар­халь­но­сти доста­точ­но мяг­кие, фор­мы рабо­вла­де­ния быва­ли свя­за­ны с прак­ти­кой риту­аль­но­го убий­ства рабов. Рим­ское пре­да­ние, сооб­щаю­щее о про­ис­хож­де­нии гла­ди­а­тор­ских игр, под­твер­жда­ет, что в древ­ней­шем Риме (так же, как, может быть, и в арха­и­че­ской Гре­ции, судя по дан­ным эпо­са) рабов уби­ва­ли на моги­лах их вла­дель­цев. На похо­ро­нах Деци­ма Юния Бру­та впер­вые рабы были не уби­ты, а обра­ще­ны в гла­ди­а­то­ров. Подоб­ный обы­чай нахо­дит под­твер­жде­ние так­же и в этно­гра­фи­че­ских дан­ных. У севе­ро­аме­ри­кан­ских тлин­ки­тов в XVIII в., а у ква­ки­ют­лей еще и в XIX в. двух-трех рабов, при­над­ле­жав­ших пле­мен­ным вождям или гла­вам боль­ших семей, уби­ва­ли по смер­ти их вла­дык, чтобы они им при­слу­жи­ва­ли в загроб­ном мире. Сце­на, по-види­мо­му, имен­но тако­го риту­аль­но­го убий­ства в при­сут­ст­вии двух жре­цов изо­бра­же­на на этрус­ской погре­баль­ной урне VI—V вв. до н. э.

Итак, рас­смот­рен­ные архео­ло­ги­че­ские дан­ные рису­ют кар­ти­ну широ­ко­го рас­про­стра­не­ния пат­ри­ар­халь­ных форм рабо­вла­де­ния в VII—VI вв. до н. э. Отме­чен­ные чер­ты погре­баль­но­го обряда, вклю­чаю­ще­го в себя риту­аль­ные захо­ро­не­ния рабов в виде тру­по­по­ло­же­ний при тру­по­со­жже­ни­ях их вла­дель­цев, свиде­тель­ст­ву­ют о дли­тель­ном быто­ва­нии при­ми­тив­ных форм раб­ства в Ита­лии. Одна­ко, как пра­ви­ло, по мере интен­си­фи­ка­ции раб­ства, уве­ли­че­ния хозяй­ст­вен­но­го зна­че­ния раб­ско­го труда и уве­ли­че­ния чис­ла покуп­ных рабов, их убий­ства для захо­ро­не­ния в риту­аль­ных целях пре­кра­ща­ют­ся. Сохра­ня­ет­ся лишь обы­чай погре­бе­ния отпу­щен­ни­ков, а ино­гда рабов в родо­вых или семей­ных усы­паль­ни­цах, про­ис­те­каю­щий, види­мо, из древ­ней­ше­го риту­а­ла при­нуди­тель­ных раб­ских захо­ро­не­ний.