Екатеринбург: Изд. Гуманитарного университета, 1999.
с.33 В учебниках по гражданскому и римскому праву в разделах о вещном праве уже давно стало общим местом указание на сложность и неоднозначность вопроса о сущности института собственности. Причина этой сложности и неоднозначности очевидна: собственность проявляется прежде всего в отношениях лиц к своим вещам и в отношениях между лицами по поводу вещей, а поскольку отношения эти необычайно многообразны и неоднородны, постольку в доктрине возможны весьма различные концепции и конструкции данного института.
Не случайно современный законодатель старается избегать четких научных дефиниций в этой сфере, вместо них определяя собственность главным образом через перечисление основных правомочий собственника. При этом часто классическим определением считают следующее: собственность — это совокупность главных правомочий субъекта в отношении вещей, как то: право владения, право пользования и право распоряжения. В отечественном праве данный подход в очередной раз получил законодательное подтверждение в Гражданском кодексе Российской Федерации. У нас он восходит к определению, данному дореволюционным законодательством, в соответствии с которым собственность есть «власть, в порядке, гражданскими законами установленном, исключительно и независимо от лица постороннего владеть, пользоваться и распоряжаться имуществом вечно и потомственно»2.
Российский законодатель, в свою очередь, опирался на знаменитую статью 544 французского Гражданского кодекса, в которой находим следующее определение: «La рrорriété est le droit de jouir et disposer des choses de la manière la plus absolue, pourvu qu’on n’en fasse pas un usage prohibé par les lois ou par les règlements»3.
Составители французского гражданского кодекса в основу своего определения положили старый взгляд на эту проблему, который восходит к глоссаторам (то есть к с.34 средневековым интерпретаторам римского права), и который сводится к тому, что собственность, в конечном итоге, — это ius utendi et abutendi (то есть право пользоваться и право распоряжаться по полному своему усмотрению вплоть до злоупотребления и даже уничтожения вещи).
Однако этот якобы «классический» подход на деле не имеет ничего общего с римской концепцией собственности. Причем сам по себе этот подход является весьма неудачной попыткой объяснить смысл данного наиважнейшего правового института. Итак, попытаемся выяснить, в чем суть римской конструкции собственности4.
Вообще, нужно сказать, что римские юристы не любили и опасались давать четкие и однозначные дефиниции тех или иных правовых явлений. Мы не сможем найти у них чеканного определения собственности. Римская конструкция собственности восстанавливается лишь в результате анализа многих высказываний классиков по поводу тех или иных вещных прав. Причем сама эта конструкция не носила завершенного характера. И, тем не менее, при ближайшем знакомстве с ней обнаруживается, что взгляд на собственность как на сумму известных правомочий господина (владение — пользование — распоряжение) находится в серьезном противоречии с римским взглядом на эту проблему5.
Понятно, откуда взялось стремление определить собственность через обычное перечисление правомочий хозяина. Кажется, что это — самый простой путь показать, почему право собственности является наиболее полным господством лица над вещью. Но при этом, объясняя полноту собственности, внимание акцентируют на неких обычных фактических отношениях лица к вещи и лиц по поводу вещи (возможность использовать вещь в своих интересах; возможность распоряжаться вещью как угодно, даже уничтожая ее вопреки интересу третьих лиц и т. д.). Однако легко заметить, что такой способ объяснения тут же натыкается на почти непреодолимые препятствия.
Вор украл вещь, но прежний хозяин сохранил своё право, он по-прежнему собственник, хотя уже не может фактически пользоваться своей вещью. Кто-то использовал чужое бревно в строительстве своего дома; хозяин остается собственником этого бревна, хотя реально ничего не может сделать со своей вещью и вынужден считаться с тем, что теперь его бревно служит другому. Можно привести массу иных примеров, когда собственность сохраняется при утрате фактического господства лица над вещью. Иными словами, в определении собственности просто необходим акцент совсем на другом с.35 моменте — собственность носит идеальный характер. Собственник является правовым господином своей вещи, то есть хозяином по идее. При этом фактическим господином (владельцем) в данный момент может оказаться совершенно другое лицо. Собственность как идея не связана намертво ни с какими реальными обстоятельствами, она свысока и с пренебрежением взирает на факты. Факты скоротечны и переменчивы, а собственность постоянна и устойчива, ее нельзя уничтожить, отобрав вещь у хозяина. Как раз в этом идеальном характере и кроется сила и непреходящая ценность института собственности. Вся конструкция римской собственности базировалась именно на таком противопоставлении права (собственности) и факта (владения). В этом противопоставлении идеи и реальности — «соль» римской доктрины вещного права.
Впрочем, здесь нужно быть осторожным. Хотя идея господства абстрагируется от факта господства, все же она может делать это только до определенного момента. Дело в том, что рождается эта идея все же из реальных отношений, и если в течение достаточно длительного времени собственность не находит поддержки со стороны фактически осуществляемого владения или реальных попыток собственника восстановить свое наличное господство, то эта идея собственности может перейти к другому лицу, которое в течение давностного срока осуществляло квалифицированное владение этой вещью.
Сторонники современного традиционного определения собственности могут мне возразить, указав, что эта дефиниция, хотя и имеет в виду реальную пользу, приносимую вещью своему хозяину, все же в своем перечислении говорит именно о неких правах (ius utendi et abutendi у глоссаторов, право пользоваться и распоряжаться во французском Гражданском кодексе). Но попытка представить право собственности как некую исчерпывающую сумму других, меньших по объему отдельных прав не может быть признана очень удачной, и уж во всяком случае она прямо противоположна учению римских классиков.
В самом деле, на принадлежащие некоему лицу дом с садом для другого лица может возникнуть обширное право узуфрукта (т. е. право пользоваться этим домом и право снимать плоды). Важнейшие права на вещь в такой ситуации принадлежат не хозяину вещи, но при этом хозяин все равно остается именно собственником, т. е. господином вещи по идее, по праву.
Еще более яркий пример того же рода дает эмфитевтическое право, существовавшее в Риме, чиншевое право средневековой Европы, а также современная долгосрочная наследуемая аренда сельскохозяйственных участков. Суть римского эмфитевзиса состоит в том, что это вещное, отчуждаемое и наследуемое право пользоваться и снимать плоды с чужого сельскохозяйственного участка с возможностью изменять его хозяйственную сущность и с обязанностью обрабатывать и не ухудшать имение. В данной ситуации юридический хозяин вещи вынужден считаться с тем, что другому лицу принадлежит весьма и весьма обширная, почти исчерпывающая сумма отдельных правомочий по поводу земельного участка. Хозяин вынужден мириться даже с тем, что эмфитевте принадлежит возможность виндицировать эту вещь. И, тем не менее, хозяин остается господином вещи по идее, по праву, никто не в состоянии назвать такого юридического хозяина «неполноценным собственником» или «недособственником». Однако если бы мы встали на позицию традиционного определения, логично было бы именно так его и назвать.
Таким образом, с совершенной очевидностью обнаруживается, что перечисляемые права (право пользования, право на плоды, право отчуждения и завещания, возможность виндицирования) никак не могут быть названы необходимыми реквизитами, с.36 непременными условиями собственности, ибо отсутствие одного или даже большинства из них никак не влияют на право собственности, эта идея господства юридического хозяина остается в неприкосновенности, ей, так сказать, «ни тепло, ни холодно» от того, что право пользования и проч. и проч. в конкретной ситуации могут принадлежать совсем другому лицу.
Что-то здесь не так с перечнем конкретных правомочий. Как же выйти из этого затруднения? Римские юристы предлагают оригинальный и — самое главное — достаточно простой выход. Они настаивают на том, что право собственности нельзя сводить к сумме неких отдельных прав. Право собственности одно, а право пользования — это совсем другое. Павел по этому поводу высказывается так: «Ведь узуфрукт не является частью собственности, но относится к сервитуту, как, например, право проезжей дороги или прохода»6. Ульпиан: «Только тот может заявить, что он имеет право пользоваться и извлекать плоды, кто обладает узуфруктом, а собственник участка не может, ибо тот, кто имеет собственность, не имеет отдельного права пользоваться вещью и извлекать плоды: и ведь не может ему свой собственный участок служить»7.
Уже в раннем римском праве действовал принцип, в силу которого «никому не может служить своя собственная вещь» (nemini res sua servit). Смысл этой, на первый взгляд, парадоксальной сентенции заключается вот в чем. Если ты имеешь в собственности земельный участок, то нет никакого смысла говорить, что у тебя есть специальное право прохода по этому участку. У тебя есть право собственности, а не отдельное право прохода. Если на твоей земле есть колодец, то право черпать воду из него может принадлежать, например, соседу, а не тебе, потому что у тебя есть собственность, а не отдельное право черпания воды. Это два самостоятельных права, и существовать в одной вещи для одного лица они не могут.
Данное обстоятельство с наглядностью проявляется в следующем примере. Есть два соседних участка, один из которых предоставляет сервитутное право прохода к проезжей дороге для второго. Однажды хозяин господствующего участка купил служащий участок и стал его собственником. В этот самый момент сервитут, естественно, исчез, ибо он не может существовать одновременно с правом собственности. Если через неделю новый хозяин решил с выгодой для себя перепродать это приобретенное им имение, то после его отчуждения сервитут уже не появится сам по себе, так как право прохода уже исчезло и его нужно устанавливать заново.
Традиционная дефиниция собственности через перечисление отдельных правомочий создает образ собственности в виде некоего комода с известным количеством различных больших и маленьких ящичков. Каждый такой ящик здесь символизирует некое отдельное правомочие; ящики эти могут быть наполнены реальным содержимым (фактическим владением) или могут оказаться пустыми, если, например, в дом залез вор; сами ящики (отдельные правомочия) могут быть вынуты и переданы хозяином другому лицу.
Вышеприведенные доводы делают этот образ крайне неудачным, поскольку от комода в конце концов может ничего не остаться, тогда как собственность даже в случае эмфитевзиса остается именно собственностью.
Мне представляется, что удачнее было бы использовать другой образ. Например, можно представить собственность, это наиболее полное и широко мыслимое право господства лица над телесной вещью, в образе большого магнита, а различные с.37 фактические, реальные отношения лица к вещи (пользование, снимание плодов, распоряжение вещью и т. д.) в виде неких отдельных металлических пластин, гвоздей и т. п. Если есть такой большой магнит (право собственности), то он естественным образом, без каких бы то ни было условий, сам по себе притягивает все эти железные предметы. И в нормальной ситуации мы видим магнит снизу доверху облепленным этими отдельными пластинами и гвоздями. Однако рядом с этим большим магнитом могут появиться некоторые специальные, меньшие по весу, но обладающие точечным действием. Тогда они начинают перетягивать некоторые, специально им подвластные пластины (например, узуфрукт перетягивает на себя фактическое пользование и фактическое присвоение плодов). При этом таких специфических правомочий может оказаться так много, что они способны «снять» с собственности почти все реальные проявления господства. Но право собственности при этом ничуть не ухудшится, наш большой магнит по-прежнему сохраняет свою силу, он не становится неполноценным магнитом, и как только прекратится точечное действие конкурентного правомочия, фактические условия господства автоматически (римские юристы говорят ipso iure — по самому праву) вернутся в свое прежнее нормальное состояние.
Это представление о магнетизме права собственности очень хорошо согласуется со взглядами римских юристов, в частности, с их представлением о том, что собственность может стать nudum ius — «голым правом», оставаясь при этом именно собственностью, то есть наиболее широко мыслимым идеальным господством лица над вещью.
Итак, выделим основные положения в римской конструкции собственности.
Самым главным моментом является противопоставление права (то есть идеи господства) и факта (то есть реально осуществляемого владения). Собственность — это идеальное господство лица над вещью, которое в течение достаточно длительного времени может прекрасно обходиться и без всякого фактического отношения.
Вторым важнейшим моментом является интегральный характер этого права. Собственность — это некое наиболее широко мыслимое единое господство лица над вещью. Нет никакого смысла в перечислениях, потому что, во-первых, перечисления эти все равно рискуют остаться неполными, и во-вторых, собственность не сводится к сумме и в принципе отлична от отдельных правомочий, поскольку это право sui generis (своего рода).
Третьей важнейшей чертой является магнетизм этого права. Собственность — это легко приспосабливаемая к наличной ситуации идея. Приспосабливаемость (или магнетизм) проявляется в следующем: как только отпадает какое-либо обременение твоей вещи (например, сервитут), так сразу, по самому праву (ipso iure), автоматически, без какого бы то ни было решения суда или договора твое право собственности «притягивает» фактическое осуществление того аспекта господства, который до этого принадлежал другому лицу.
Четвертой характерной чертой является доминирующий характер данного права по отношению к другим правам на ту же вещь. Собственность — это доминирующее право, то есть такая идея, которая заставляет считаться с собой и влияет на все остальные правомочия и фактические отношения. Эмфитевта, хотя у него очень обширные полномочия на чужую землю, все же ясно показывает, что не относится к земле как к своей собственной, по крайней мере до тех пор, пока он отдает собственнику эмфитевтическую плату. Желая продать свой эмфитевзис, земледелец должен сначала предложить выкупить его собственнику. Вор, фактически господствующий над чужой с.38 вещью, вынужден лгать и изображать из себя собственника, в противном случае в рамках правовой системы он не в состоянии предпринять ни одного юридического акта по поводу этой вещи. Примеры подобного плана легко можно умножить.
(5) И, наконец, следует указать на абсолютный характер защиты данного права. Собственность — это гарантированная абсолютной процессуальной защитой идея господства лица над вещью. Основная процессуальная гарантия собственности — виндикационный и негаторный иски, в которых рассматривается именно вопрос о праве и только о праве (в виндикации наиболее существенный вопрос ставится так: принадлежит ли искомая вещь истцу по праву, т. е. по идее, или не принадлежит). В юридическом языке закрепилось выражение — петиторная защита (от petitio — иск, судебная претензия). Это как раз из-за того, что при защите собственности исследуется именно вопрос о праве сторон, а сделано это может быть лишь в ходе судебного процесса.
Интересно отметить, что составители Германского гражданского уложения решительно отвергли предложение о включении в текст Уложения обычного перечисления правомочий, входящих в содержание собственности. Аргументировано это было как раз тем, что собственность не сводится к сумме отдельных прав. Знаменитый
В последний раз возвращаясь к традиционной «перечисляющей» дефиниции, хочу специально остановиться на той ее форме, которая закрепилась в российском праве и которая восходит к цитированному выше определению из Свода законов Российской империи, где собственность представлена как совокупность владения, пользования и распоряжения. Нетрудно заметить, что эта формулировка отличается от монументального ius utendi et abutendi тем, что российский законодатель прибавил владение, которого нет ни у глоссаторов, ни во французском Кодексе. В подобной формулировке критикуемая нами дефиниция оказывается особенно неудачной. Глоссаторы и французский законодатель все же сохраняли свойственное римскому праву противопоставление собственности (то есть права) и владения (то есть факта), хотя и не акцентировали на этом свое внимание. От российского же законодателя этот ключевой момент вообще ускользнул, и он, пытаясь максимально полно охарактеризовать возможности собственника, называет среди его правомочий еще и владение. Это еще более запутывает определение и делает его попросту несуразным. В самом деле, факт владения является не чем иным, как необходимым условием для осуществления пользования, присвоения плодов, отчуждения, уничтожения вещи. Поэтому нелогично ставить владение на одну доску с пользованием и распоряжением.
с.39 Теперь необходимо коротко остановиться на втором важнейшем понятии в римской системе взглядов по поводу вещных прав. Таковым является конструкция владения10.
Вообще, для римского юриста характерно дихотомическое мышление: нормы бывают или публичными или частными, вещи бывают или делимыми или неделимыми, сервитуты бывают или земельными или личными, обязательства возникают или из договоров или из деликтов, и т. д. до бесконечности. Такая бинарность характерна, как мы видим, и для римского подхода к проблеме господства лица над вещью: господство бывает или идеальное (то есть право собственности) или фактическое (то есть владение). Ульпиан по этому поводу выражается так: «Необходимо отличать владение от собственности»11. При этом конструкция владения на этом не останавливается. Владение, в широком смысле слова, в свою очередь следует делить на две категории. Дело в том, что фактическое господство лица над вещью, которое сопровождается явно выраженным намерением относиться к этой вещи по-хозяйски, как к своей, необходимо отличать от фактического господства того лица, который не намерен относиться к этой вещи как к своей собственной. Так появляются две категории: владение в узком смысле слова и держание. Владение в узком смысле (то есть факт господства, соединенный с намерением быть хозяином) явно фиксируется, например, у добросовестного приобретателя, который не подозревал о юридических пороках купленной вещи, но также и у вора и у скупщика краденного. Простое держание (то есть факт обладания вещью, но без намерения относиться к ней как к своей) присутствует, например, у хранителя, арендатора, узуфруктуария.
Данная концепция владения в таком изначальном варианте понятна, логична и создает прочную почву под ногами для постижения сути собственности. При дальнейшем рассуждении, однако, обнаруживается, что материя владения не так уж проста, что вопрос этот очень спорный, допускающий различные варианты ответов.
Суть проблемы хорошо высвечивается в следующих двух вопросах.
Во-первых, почему, если владение — это факт, все юристы говорят о праве владения? И в римских текстах, кстати говоря, мы можем встретить такое выражение, как ius possessionis (см. ниже). В самом деле, почему?
Во-вторых, почему, если владение только факт, оно имеет правовые последствия, из которых самым главным является юридическая защита, предоставляемая владельцу? В самом деле, почему?
Ответ на первый вопрос, видимо, следует искать в особенностях словоупотребления. «Собственность» и «владение» в русском языке в своем изначальном, бытовом, не специально юридическом смысле необычайно близки по значению. Близки так, что часто воспринимаются как синонимы. Эта особенность характерна и для латинского языка. В неюридических текстах уловить различие в терминах «possessio» и «proprietas» невероятно сложно. Изначальная семантическая близость этих слов приводила к тому, что в текстах римских юристов мы можем, с одной стороны, найти такое словосочетание, с.40 как ius possessionis — «право владения»12, а, с другой стороны, вполне ясное указание на то, что владение суть res facti non iuris — «вопрос факта, но не права»13. Если к сказанному добавить, что для римских юристов в целом не свойственно стремление к строгому терминологическому употреблению слов, то станет понятным, что в последующие времена римские источники стали основой для формирования самых различных, порой противоположных, точек зрения на проблему владения.
Перейдем теперь ко второму вопросу. Действительно, существеннейшей чертой владения (особенно владения в узком смысле слова) является то, что оно само по себе, независимо от права собственности, пользуется юридической защитой (так называемая посессорная защита). В римском праве это проявлялось в том, что претор издавал особый административный акт (интердикт), которым защищал фактического владельца вещи от всяких посягательств на это реальное обладание со стороны третьих лиц. При этом римский претор не допускал постановку вопроса о праве. Если оказывалось, что претендующий на нарушение фактического владения являлся, например, собственником, ему предоставлялась возможность перенести этот спор в судебную сферу, потребовав соответствующий иск, а значит, поставив специально вопрос о праве. Средневековое, новое и новейшее законодательство перенимает этот вариант защиты и дает ему римское имя — possessorium. Существовала посессорная защита и в старом российском праве. Появляется она при Екатерине II14 как заимствование из Литовского статута, а развитие получает в Сенатских указах в
Итак, фактический владелец вещи получает юридическую защиту своего обладания со стороны государства, причем ни римский претор, ни российская полиция, оказывая эту посессорную защиту, не связывают ее с правом собственности. Это вызывает к жизни предположение, что владение все же обладает значением некоего самостоятельного права, а не является одним только фактом.
Однако основание защиты владения может быть объяснено и иным, на мой взгляд гораздо более изящным, а потому более убедительным способом. Дело в том, что при нормальной ситуации владелец обыкновенно является в то же время и собственником. Хотя собственность достаточно долго может беспрепятственно существовать без фактического обладания вещью, все же для собственника нормально быть и владельцем своей вещи. Вот почему при возникновении некоего вещного спора власть, обладающая юрисдикцией, пытается решить это дело без постановки вопроса о праве, ибо очень часто разбор такого вопроса (виндикация) связан со значительными затратами нервов, времени и денег. Власть изначально прибегает к облегченному варианту защиты — административному акту, который запрещает применять насилие по поводу существующего фактического отношения лиц к данной вещи. Основан этот акт на презумпции того, что раз перед нами фактический владелец, значит, у него есть и право. Эта презумпция права собственности у владельца, как и до́лжно любой презумпции, действует лишь до того момента, пока противная сторона не докажет обратное. Но если противная сторона подчиняется административному приказу (possessorium), она тем самым соглашается с этой презумпцией.
с.41 Между прочим, французский законодатель обосновывает посессорную защиту именно этой доктриной. Из § 2228 французского Гражданского кодекса узнаем, что «всякий предполагается владеющим от своего имени, на праве собственника, пока противное не будет доказано».
Тот же самый подход мы находим и в воззрениях Йеринга, который считает, что владение защищается не ради самого себя, а ради права собственности, как видимость собственности, как ее проявление. Наличность владения порождает презумпцию собственности16.
Но вернемся к римской концепции собственности. Выше мы выяснили, что обширность, исключительность и гарантированность собственности существуют в виде идеи-доминанты. Они находят свое реальное воплощение в фактическом господстве хозяина над своей вещью постольку, поскольку отсутствуют те или иные ограничения. Ограничения эти могут исходить из интересов общества в целом или из интересов частных лиц. Они могут быть закреплены или в законе, или в договоре, или в обычае, или в завещании, или в судебном решении. Они могут лишь слегка ограничивать собственника (например, по законам XII таблиц хозяин обязан допускать в течение суток соседа на свой участок для сбора плодов, падающих с соседского дерева). Ограничения могут носить очень обширный, почти исчерпывающий характер (эмфитевтическое право или узуфрукт). Разные по характеру ограничения могут в самых различных сочетаниях совпадать в одной и той же вещи (земельный участок может быть одновременно обременен сервитутным правом прохода, узуфруктом, ипотекой).
В средневековом праве ситуация усложнилась еще более в связи с тем, что политические и социально-экономические особенности породили феодальные отношения, которые в вещном праве с неизбежностью предполагали существование в одно и то же время нескольких различных титулов, принадлежащих различным лицам по поводу одного и того же имущества. Когда возникла потребность теоретического описания и объяснения этих специфических отношений, профессора права прибегли к помощи латинских юридических текстов, которые, к счастью, сохранились в итальянских монастырях. Глоссаторы и постглоссаторы конструировали доктрину собственности, используя латинскую фразеологию, однако они не уловили сам дух римского подхода к этой проблеме. В итоге они поняли собственность до известной степени примитивно, как совокупность отдельных правомочий. Так возникло необычайно популярное в последующие времена ius utendi et abutendi, что создавало ощущение того, что собственность по своей природе как бы «расщеплена». Такой взгляд был весьма удобен для объяснения особенностей института собственности в условиях феодальных отношений.
В новой и новейшей Европе ограничения прав собственника находят воплощение в новых формах и вариантах. Для Англии это, например, широчайшее развитие траста. В законодательстве стран континентальной Европы увеличивается количество ситуаций, ограничивающих собственника в той или иной степени. В связи с этим в современной западной юриспруденции очень популярными становятся различные концепции расщепленной собственности17. Эти новейшие доктрины, как правило, критически относятся к традиционному ius utendi et abutendi, но при этом при расшифровке юридической природы собственности исходят всё из той же порочной глоссаторской концепции собственности как совокупности отдельных правомочий. Их критический запал с.42 в конечном счете сводится к тому, чтобы вместо лаконичного и, по крайней мере, изящного ius utendi et abutendi представить нам тот или иной реестр правомочий собственника. У одних в такой каталог попадает 11 элементов собственности (английский автор А. Оноре: право владения, право пользования, право управления, право на доход, право на отчуждение, право на безопасность и т. д.), по подсчетам других можно назвать по крайней мере 1500 вариантов собственности, которые отличаются друг от друга различными сочетаниями известных правомочий собственника18.
Вот уж, поистине, собственность при таком подходе расщепляется и, честно говоря, прямо-таки ускользает от нашего взора. Как ни странно, эти концепции расщепленной собственности, несмотря на всю их научность, не создают ощущения большей ясности юридической природы собственности — большей по сравнению с тем, что нам предлагают глоссаторы.
Если сделать один шаг вперед и занять римскую систему координат, то ничего не ускользает, все остается на своих местах. В этой римской системе никакого «расщепления» собственности не происходит, расщепляется не собственность, а ее воплощение в реальных отношениях. Сама же собственность как интегральное право и доминирующая идея сохраняет целостность, ей безразлично (до известного момента, конечно же), воплощаются ли реальные отношения в соответствии с ней или они выстраиваются вопреки существующей собственности.
В конечном итоге, в основе любой конкретно-исторической формы собственности, будь то древневавилонское право, право Юстиниана, феодальные отношения, собственность социалистическая или постиндустриальная — везде обнаруживается один и тот же первоначальный архетип: представление о своей вещи, то есть о том, что если у человека имеется вещь, то он остается ее хозяином даже тогда, когда это господство сохраняется в одной только идее, даже при утрате фактического обладания этой вещью.
ПРИМЕЧАНИЯ
