Клавдий: историк и император

с.56 С лег­кой руки авто­ра извест­ной сати­ры на обо­жест­вле­ние Клав­дия (т. н. «Apo­co­lo­cyn­to­sis», при­над­ле­жав­шей, по-види­мо­му, перу Л. Аннея Сене­ки Млад­ше­го)¹, этот импе­ра­тор вошел в исто­рию неким физи­че­ски и душев­но боль­ным тира­ном, смерть кото­ро­го исторг­ла вздох облег­че­ния всей Импе­рии². Во мно­гих изъ­я­нах и поро­ках Клав­дия пре­вос­хо­ди­ли дру­гие прин­цеп­сы пер­вой дина­стии: позд­ний Тибе­рий — жесто­ко­стью, Кали­гу­ла — явны­ми пси­хи­че­ски­ми откло­не­ни­я­ми, Нерон — пол­ным пре­не­бре­же­ни­ем мораль­ны­ми нор­ма­ми и тра­ди­ци­я­ми³. Но сре­ди них не было импе­ра­то­ра, не толь­ко со всей серь­ез­но­стью зани­мав­ше­го­ся исто­ри­ей, но к месту и не к месту демон­стри­ро­вав­ше­го свою уче­ность. И мож­но не сомне­вать­ся, что рито­ри­че­ский вопрос Сене­ки о вооб­ра­жае­мом посмерт­ном суде богов: «Когда это вида­но, чтобы при­во­ди­ли к при­ся­ге исто­ри­ка?»⁴, был рас­счи­тан на осо­бый эффект и, соот­вет­ст­вен­но, при­го­вор с «обви­ни­тель­ным укло­ном»⁵.

Свиде­тель­ст­ву­ет ли осуж­де­ние штудий покой­но­го импе­ра­то­ра лишь о сохра­не­нии тра­ди­ци­он­но­го для рим­лян недо­ве­рия в отно­ше­нии «гре­че­ской уче­но­сти» или здесь сле­ду­ет пред­по­ла­гать какие-то более акту­аль­ные поли­ти­че­ские моти­вы? Ины­ми сло­ва­ми, были ли свя­за­ны исто­ри­че­ские заня­тия Клав­дия с поли­ти­кой (вро­де «архео­ло­ги­че­ской» дея­тель­но­сти Набо­нида или, бли­же, Авгу­сто­ва вос­ста­нов­ле­ния древ­них хра­мов и эло­ги­ев)? Воз­мож­но, совре­мен­ни­ки име­ли осно­ва­ния усмат­ри­вать воздей­ст­вие не совсем обыч­но­го увле­че­ния импе­ра­то­ра на его поли­ти­че­ские ори­ен­та­ции и поли­ти­ку? Разу­ме­ет­ся, посколь­ку Клав­дий-импе­ра­тор и Клав­дий-исто­рик были в кон­це кон­цов одним и тем же лицом, какую-то связь меж­ду ними мож­но посту­ли­ро­вать апри­о­ри. Но это не толь­ко не сни­ма­ет про­бле­мы, а, напро­тив, дик­ту­ет необ­хо­ди­мость выяв­ле­ния кон­крет­ных линий вза­и­мо­за­ви­си­мо­сти, вза­и­мо­вли­я­ния и вза­и­мо­дей­ст­вия тео­рии и прак­ти­ки, исто­ри­че­ских раз­мыш­ле­ний и идео­ло­ги­че­ских постро­е­ний⁶.

Преж­де все­го необ­хо­ди­мо выяс­нить, насколь­ко соот­вет­ст­ву­ет истине рас­про­стра­нен­ное пред­став­ле­ние об уче­ном педан­те, дале­ком от реаль­ной жиз­ни и ото­рван­ном от поли­ти­че­ских кон­тро­верз сво­его вре­ме­ни, что дела­ло его яко­бы с.57 неспо­соб­ным к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Как на при­мер анти­квар­ных инте­ре­сов Клав­дия ука­зы­ва­ют на сочи­нен­ную им исто­рию этрус­ков в 20 кни­гах, об утра­те кото­рой оста­ет­ся лишь сожа­леть совре­мен­ным иссле­до­ва­те­лям⁷. Не сле­ду­ет, одна­ко, забы­вать, что обра­ще­ние к тако­го рода сюже­там пре­крас­но впи­сы­ва­лось в рестав­ра­ци­он­ную идео­ло­гию пер­вых деся­ти­ле­тий прин­ци­па­та, тем более, что Август при­ла­гал боль­шие уси­лия по реани­ма­ции неко­то­рых древ­них рели­ги­оз­ных обы­ча­ев этрус­ков и даже наме­ре­вал­ся воз­ро­дить этрус­скую лигу⁸. Вид­ное место в фор­ми­ро­ва­нии идео­ло­ги­че­ской поли­ти­ки Авгу­ста зани­мал Гай Циль­ний Меце­нат, пото­мок этрус­ских царей (луку­мо­нов). Выхо­д­ца­ми из этрус­ских горо­дов были груп­пи­ро­вав­ши­е­ся вокруг него извест­ные поэты Пуб­лий Вер­ги­лий Марон, Авл Пер­сий, Секст Про­пер­ций⁹. В такой куль­тур­ной и поли­ти­че­ской атмо­сфе­ре обра­ще­ние к исто­рии древ­не­го наро­да, зало­жив­ше­го мно­гие важ­ней­шие осно­вы рим­ской государ­ст­вен­но­сти, циви­ли­за­ции и рели­гии, мог­ло пред­став­лять­ся удоб­ным спо­со­бом про­де­мон­стри­ро­вать лояль­ность к ново­му режи­му.

Анти­ква­ри­а­низм, с таким сар­каз­мом обли­чав­ший­ся Сене­кой пол­ве­ка спу­стя не толь­ко по обще­тео­ре­ти­че­ским и, види­мо, поли­ти­че­ским сооб­ра­же­ни­ям, но так­же вслед­ст­вие лич­ной нена­ви­сти к Клав­дию¹⁰, в пери­од кон­ца Рес­пуб­ли­ки — нача­ла Импе­рии был вли­я­тель­ным тече­ни­ем в рим­ской науч­ной и обще­ст­вен­ной мыс­ли¹¹. Это объ­яс­ня­ет, наряду с ука­зан­ны­ми конъ­юнк­тур­ны­ми моти­ва­ми, не толь­ко инте­рес к этрус­кам, но и напи­са­ние исто­рии Кар­фа­ге­на в 8 кни­гах¹². Впро­чем, и здесь не могут быть исклю­че­ны неко­то­рые допол­ни­тель­ные сооб­ра­же­ния, напри­мер, неко­то­рое сход­ство государ­ст­вен­но­го устрой­ства Кар­фа­ге­на и Рима или исто­ри­че­ское зна­че­ние пуни­че­ских войн, кото­рые рас­смат­ри­ва­лись как один из при­ме­ров про­яв­ле­ния рим­ско­го воин­ско­го духа и «доб­ле­сти пред­ков», кото­рую стре­мил­ся воз­ро­дить Август.

Не озна­ча­ет ли это, что увле­че­ние Клав­дия исто­ри­ей, вызы­вав­шее неудо­воль­ст­вие и раз­дра­же­ние зна­ти в пери­од его прин­ци­па­та, с само­го нача­ла воз­ник­ло как анти­ква­ри­а­низм, демон­стри­ро­вав­ший лояль­ность к рестав­ра­ци­он­ной идео­ло­гии Авгу­сто­ва режи­ма? И не под­твер­жда­ет­ся ли, таким обра­зом, мне­ние извест­но­го италь­ян­ско­го иссле­до­ва­те­ля, под­чер­ки­вав­ше­го пре­кло­не­ние Клав­дия перед осно­ва­те­лем прин­ци­па­та¹³?

С пред­став­ле­ни­я­ми о чуда­ке-анти­ква­ре, дале­ком от поли­ти­ки и без­дум­но боготво­ря­щем Авгу­ста, не согла­су­ют­ся сведе­ния о юно­ше­ских увле­че­ни­ях буду­ще­го импе­ра­то­ра. Свою карье­ру исто­ри­ка Клав­дий начал не с заня­тий «древ­но­стью». По сове­ту само­го Тита Ливия он при­сту­пил к напи­са­нию «Исто­рий», начав повест­во­ва­ние с собы­тий, после­до­вав­ших за смер­тью Юлия Цеза­ря¹⁴. Под­верг­шись, одна­ко, напад­кам сво­ей с.58 мате­ри (Анто­нии Млад­шей) и баб­ки (Ливии) и убедив­шись, что «прав­ди­вый и сво­бод­ный рас­сказ» об этих собы­ти­ях невоз­мо­жен, Клав­дий ском­кал повест­во­ва­ние о граж­дан­ских вой­нах, отведя ему лишь две кни­ги, в то вре­мя как собы­ти­ям, начи­ная с «уста­нов­ле­ния граж­дан­ско­го мира», посвя­тил еще сорок одну, соот­вет­ст­во­вав­шую, по гипо­те­зе Бюхе­ле­ра, годам прин­ци­па­та Авгу­ста¹⁵.

К мне­нию Бюхе­ле­ра при­со­еди­нил­ся Моми­лья­но, кото­рый к тому же ука­зал, что писать о вре­ме­ни Тибе­рия было для Клав­дия столь же опас­но, как и о вре­ме­ни до «граж­дан­ско­го мира»¹⁶. Таким обра­зом, италь­ян­ский уче­ный пред­по­ла­га­ет, ничем, в сущ­но­сти, не под­твер­ждая сво­ей догад­ки, оппо­зи­ци­он­ный харак­тер сочи­не­ния, посколь­ку вряд ли мож­но было усмат­ри­вать опас­ность в пане­ги­ри­че­ском (напо­до­бие «Рим­ской исто­рии» Вел­лея Патер­ку­ла) вос­хва­ле­нии пра­вя­ще­го прин­цеп­са¹⁷. Одна­ко в дан­ном слу­чае нас боль­ше инте­ре­су­ет не окон­ча­тель­ный, а несо­сто­яв­ший­ся вари­ант «Исто­рий» Клав­дия и его пер­во­на­чаль­ный замы­сел. Для выяс­не­ния это­го важ­но уста­но­вить вре­мя и обсто­я­тель­ства созда­ния сочи­не­ния.

Цен­ные ука­за­ния на сей счет дает Све­то­ний. В част­но­сти, по его сло­вам, к напи­са­нию «Исто­рий» Клав­дий при­сту­пил «в юно­сти» (Suet. Claud. 41. 1). Даже если учесть, что исполь­зо­ван­ное сло­во adu­les­cen­tia озна­ча­ло доволь­но широ­кий воз­раст­ной про­ме­жу­ток от 14 до 30 лет, мы полу­чим самую позд­нюю дату — 20 г. н. э., хотя Све­то­ний вряд ли стал бы под­чер­ки­вать юно­ше­ский воз­раст Клав­дия, если бы речь шла о верх­нем пре­де­ле¹⁸. Ясно, во вся­ком слу­чае, что нача­ло рабо­те было поло­же­но при жиз­ни Тита Ливия, кото­рый умер в 17 или, по Р. Сай­му, даже в 12 г. н. э.¹⁹. При этом нуж­но иметь в виду, что, ука­зав на Ливия лишь как на вдох­но­ви­те­ля напи­са­ния «Исто­рий», Све­то­ний в каче­стве помощ­ни­ка назвал Суль­пи­ция Фла­ва (Suet. Claud 41. 1). Необ­хо­ди­мо так­же учесть, что цен­зо­ра­ми Клав­ди­е­ва труда ока­за­лись Ливия и Анто­ния, но не Август. Это объ­яс­ня­ет­ся если не смер­тью прин­цеп­са, то, во вся­ком слу­чае, рез­ким ухуд­ше­ни­ем состо­я­ния его здо­ро­вья, что име­ло место в послед­ние годы жиз­ни, и рас­ту­щей ролью импе­ра­три­цы в государ­ст­вен­ных делах. Ранее, как это сле­ду­ет из писем, цити­ру­е­мых все тем же Све­то­ни­ем, Август сам зани­мал­ся дела­ми вну­ча­то­го пле­мян­ни­ка (Suet. Claud. 4). Все эти хро­но­ло­ги­че­ские выклад­ки поз­во­ля­ют отне­сти заня­тия Клав­дия зло­по­луч­ным сюже­том граж­дан­ских войн к кон­цу прин­ци­па­та Авгу­ста, самое позд­нее — к нача­лу прав­ле­ния Тибе­рия. А цен­зу­ра сочи­не­ния и обра­ще­ние к теме прин­ци­па­та Авгу­ста ско­рее все­го дати­ру­ют­ся вре­ме­нем, непо­сред­ст­вен­но сле­дую­щим за смер­тью осно­ва­те­ля прин­ци­па­та. Это собы­тие не толь­ко откры­ло воз­мож­ность рас­смот­реть прин­ци­пат Авгу­ста в целом, но и долж­но было вызвать потреб­ность в таком труде.

с.59 Но что мог­ло так не понра­вить­ся баб­ке и мате­ри Клав­дия в повест­во­ва­нии о граж­дан­ских вой­нах? По мне­нию А. Моми­лья­но, при­чи­ной был не пред­мет, а его трак­тов­ка Клав­ди­ем. В этой свя­зи он вспо­ми­на­ет дру­гое, извест­ное лишь по назва­нию, сочи­не­ние Клав­дия, «В защи­ту Цице­ро­на про­тив Ази­ния Гал­ла»²⁰. Оно было заду­ма­но как опро­вер­же­ние сочи­не­ния сына извест­но­го ора­то­ра кон­ца Рес­пуб­ли­ки Г. Ази­ния Пол­ли­о­на, в кото­ром тот пытал­ся пока­зать, что его отец как ора­тор был выше Цице­ро­на²¹. При этом, если Ази­ний Галл имел в виду преж­де все­го сти­ли­сти­че­ские раз­ли­чия меж­ду дву­мя ора­то­ра­ми, извест­ные как ази­а­низм и атти­кизм²², то Клав­дий, не про­яв­ляв­ший спе­ци­аль­но­го инте­ре­са к рито­ри­ке, руко­вод­ст­во­вал­ся преж­де все­го сим­па­ти­я­ми к Цице­ро­ну как писа­те­лю, чело­ве­ку и поли­ти­че­ско­му дея­те­лю.

Сле­дуя до это­го пунк­та за А. Моми­лья­но, мы не можем при­со­еди­нить­ся к его утвер­жде­нию, что вос­хва­ле­ние Цице­ро­на было поступ­ком, враж­деб­ным не Авгу­сту, а лишь Анто­нию²³, что и вызва­ло осо­бое недо­воль­ство Анто­нии, доче­ри три­ум­ви­ра от Окта­вии. Более того, италь­ян­ский уче­ный счи­тал, что Клав­дий, высту­пая апо­ло­ге­том Цице­ро­на, про­де­мон­стри­ро­вал яко­бы при­вер­жен­ность его кон­цеп­ции «рес­пуб­ли­кан­ско­го» прин­ци­па­та, кото­рой сле­до­вал Август, но про­ти­во­сто­ял Анто­ний²⁴.

Защи­та Цице­ро­на в инвек­ти­ве про­тив Ази­ния Гал­ла может про­лить свет на идео­ло­ги­че­скую направ­лен­ность исто­ри­че­ско­го труда Клав­дия (тем более, что их объ­еди­ня­ли и рас­смат­ри­вае­мый пери­од, и пер­со­на­жи, и, по-види­мо­му, вре­мя созда­ния сочи­не­ний). Но раз­дра­же­ние Ливии и Анто­нии воз­ник­ло на осно­ве не одних толь­ко род­ст­вен­ных чувств, и не вслед­ст­вие их при­вер­жен­но­сти Анто­ни­е­вой кон­цеп­ции еди­но­вла­стия²⁵.

Кровь Цице­ро­на запят­на­ла всех три­ум­ви­ров²⁶. Сюжет граж­дан­ских войн сам по себе был неудо­бен для Авгу­ста. При самом лояль­ном отно­ше­нии мож­но было, ска­жем, опу­стить ходив­шие в свое вре­мя по Риму анек­доты о тру­со­сти наслед­ни­ка Цеза­ря или его ник­чем­но­сти как пол­ко­во­д­ца, но как было хотя бы не упо­мя­нуть о про­скрип­ци­ях и перу­зин­ской резне, как без ущер­ба для репу­та­ции осно­ва­те­ля прин­ци­па­та рас­ска­зать о его мно­го­чис­лен­ных поли­ти­че­ских пре­вра­ще­ни­ях, когда он всту­пал то в союз с сена­том про­тив Анто­ния, то с Анто­ни­ем — про­тив «рес­пуб­ли­кан­цев» и т. д.? Сама тема граж­дан­ских войн и три­ум­ви­ра­та, в резуль­та­те кото­рых Окта­виан ценой жиз­ней десят­ков тысяч сограж­дан при­шел к вла­сти, не впи­сы­ва­лась в идео­ло­гию «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» и кон­ти­ну­и­те­та, не согла­со­вы­ва­лась с созда­вав­шим­ся дли­тель­ны­ми уси­ли­я­ми ими­джем Авгу­ста как защит­ни­ка и спа­си­те­ля государ­ства.

с.60 Эпи­зод с Клав­ди­е­вы­ми «Исто­ри­я­ми» пока­зы­ва­ет, что несмот­ря на все уси­лия пра­ви­тель­ст­вен­ной про­па­ган­ды, ука­зан­ная тема со вре­ме­нем не толь­ко не утра­ти­ла сво­ей акту­аль­но­сти, но ста­ла, види­мо, все более раз­дра­жать пра­ви­тель­ство. «Дея­ния боже­ст­вен­но­го Авгу­ста», где отсут­ст­ву­ет даже соот­вет­ст­ву­ю­щий тер­мин, пока­зы­ва­ют, что уже со вто­рой поло­ви­ны его прав­ле­ния тема граж­дан­ских войн ста­но­вит­ся «закры­той»²⁷. Судя по сти­лю Вел­лея Патер­ку­ла, повест­во­ва­ние о бур­ных собы­ти­ях рим­ской исто­рии долж­но было укра­шать­ся, если не золо­том мол­ча­ния, то сереб­ром крат­ко­сти. Но и оно, по-види­мо­му, не было гаран­ти­ей без­опас­но­сти²⁸. В любом слу­чае, Вел­лей не был изо­бре­та­те­лем «крат­ко­го сти­ля» и, по край­ней мере, одним из его пред­ше­ст­вен­ни­ков был буду­щий импе­ра­тор, вынуж­ден­ный кар­ди­наль­но сокра­тить свое повест­во­ва­ние о граж­дан­ских вой­нах. С дру­гой сто­ро­ны, состав­лен­ные под при­дир­чи­вой цен­зу­рой подроб­ные анна­лы Авгу­сто­ва прин­ци­па­та (с экс­кур­са­ми в прав­ле­ние Тибе­рия?) на дол­гие годы отвра­ти­ли Клав­дия от опи­са­ния совре­мен­но­сти²⁹, и он засел за изу­че­ние этрус­ской и кар­фа­ген­ской исто­рий.

Таким обра­зом, рас­про­стра­нен­ное мне­ние о Клав­дии как «анти­ква­ре», совер­шен­но чуж­дом насущ­ных про­блем и лишь бла­го­да­ря неле­пой слу­чай­но­сти выта­щен­ном из зако­ул­ков двор­ца на пре­стол импе­рии (Suet. Claud. 10. 1—2), не столь уж бес­спор­но. Ни обра­ще­ние к теме граж­дан­ских войн, ни сим­па­тии к Цице­ро­ну не мог­ли не иметь поли­ти­че­ско­го оттен­ка³⁰. Не менее важ­ным явля­ет­ся, воз­мож­но, еще одно обсто­я­тель­ство, ускольз­нув­шее от вни­ма­ния иссле­до­ва­те­лей. Не уди­ви­тель­но ли, что Тит Ливий, обшир­ней­ший труд кото­ро­го охва­тил, поми­мо про­че­го, граж­дан­ские вой­ны и даже боль­шую часть прин­ци­па­та Авгу­ста³¹, посо­ве­то­вал чле­ну импе­ра­тор­ской семьи зано­во осве­тить эти собы­тия? Какие моти­вы побуди­ли про­слав­лен­но­го исто­ри­ка посту­пить­ся сво­им про­фес­сио­наль­ным само­лю­би­ем?

Рас­ска­зы­вая о древ­ней рес­пуб­ли­ке, Тит Ливий жил надеж­дой, что новый режим ока­жет­ся наслед­ни­ком вели­ко­го про­шло­го. И пред­ста­ви­те­лю пата­вий­ской зна­ти, увидев­ше­му «вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки», не при­хо­ди­лось пона­ча­лу кри­вить душой. Во имя пат­рио­ти­че­ских целей и рестав­ра­тор­ских замыс­лов Август пошел на согла­ше­ние с быв­ши­ми про­тив­ни­ка­ми Цеза­ря. Пом­пей был посмерт­но реа­би­ли­ти­ро­ван, и Ливий мог в сво­ем труде без опа­се­ния выска­зы­вать «пом­пе­ян­ские» сим­па­тии (Tac. Ann. IV. 34. 3). Сам прин­цепс в согла­сии с кон­цеп­ци­ей «рес­пуб­ли­ки» и «поряд­ка» одоб­рил Като­на как достой­но­го граж­да­ни­на, посколь­ку он не стре­мил­ся к нис­про­вер­же­нию зако­на и кон­сти­ту­ции (Mac­rob. Sat. II. 4. 18); неуди­ви­тель­но, что Ливий осме­ли­вал­ся рас­суж­дать на тему, не явля­лось ли с.61 рож­де­ние Цеза­ря в боль­шей мере про­кля­ти­ем, чем бла­го­сло­ве­ни­ем для мира (см. Sen. N. Q. V. 18. 4).

«Рес­пуб­ли­ка­низм» и «пом­пе­ян­ство» не были лишь мас­ки­ров­кой — они орга­нич­но впи­сы­ва­лись в соци­аль­ную поли­ти­ку Авгу­ста, ори­ен­ти­ро­ван­ную на вос­ста­нов­ле­ние авто­ри­те­та зна­ти и сена­та. Одна­ко истин­ная сво­бо­да сло­ва при режи­ме, где идео­ло­гия кон­тро­ли­ро­ва­лась государ­ст­вен­ной вла­стью, была невоз­мож­на. Любая трак­тов­ка собы­тий, исхо­див­шая от прин­цеп­са, при­об­ре­та­ла харак­тер офи­ци­аль­ной и зада­ва­ла пара­мет­ры глас­но­сти. В слу­чае с Ливи­ем это обсто­я­тель­ство усу­губ­ля­лось поло­же­ни­ем при­двор­но­го исто­ри­ка. Несво­бо­да исто­ри­ка, пусть обле­чен­ная в фор­му «друж­бы» с Авгу­стом, была глав­ной при­чи­ной сла­бо­сти послед­них декад труда Ливия; не слу­чай­но у после­дую­щих исто­ри­ков ссыл­ки на них прак­ти­че­ски отсут­ст­ву­ют³².

Что каса­ет­ся трак­тов­ки эпо­хи три­ум­ви­ра­та, то здесь рам­ки иссле­до­ва­тель­ской сво­бо­ды зада­ва­ли вна­ча­ле «Авто­био­гра­фия» прин­цеп­са, а затем, после 23 г. до н. э., кон­цеп­ция, вопло­щав­ша­я­ся по мере ее раз­ви­тия в раз­лич­ных вари­ан­тах «Дея­ний боже­ст­вен­но­го Авгу­ста»³³. Если глав­ной зада­чей пра­ви­тель­ства сра­зу после Акция оста­ва­лось опро­вер­же­ние Анто­ни­е­вой про­па­ган­ды, то со вре­ме­нем на пер­вое место все более выхо­ди­ли пози­тив­ные цели. Вни­ма­ние сосре­дото­чи­ва­лось на изо­бра­же­нии Окта­ви­а­на в пери­од граж­дан­ских войн в стро­гом соот­вет­ст­вии с pie­tas, ne­ces­si­tu­do rei pub­li­cae и cle­men­tia: аль­тер­на­ти­вы воен­ным дей­ст­ви­ям не было, тем более что они оправ­ды­ва­лись не толь­ко сынов­ним дол­гом перед Юли­ем Цеза­рем, но и пат­рио­тиз­мом; победи­тель был мило­сер­ден. Раз­вен­чи­ва­лись не толь­ко быв­шие вра­ги, но и союз­ни­ки; в част­но­сти, важ­но было воз­ло­жить имен­но на них глав­ную ответ­ст­вен­ность за про­скрип­ции³⁴. Одним из наи­бо­лее затруд­ни­тель­ных для пра­ви­тель­ст­вен­ной интер­пре­та­ции фак­тов было, как уже упо­ми­на­лось, убий­ство Цице­ро­на. И Ливий, пыл­кий обо­жа­тель вели­ко­го ора­то­ра, вынуж­ден был заме­тить, что Цице­рон потер­пел от сво­их вра­гов то, что сам бы с ними сде­лал, одер­жи он верх. (См.: Sen. Suas. VI. 22).

Послед­ний при­мер, наряду с изло­жен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, ука­зы­ва­ет не толь­ко на воз­мож­ные при­чи­ны неудо­вле­тво­рен­но­сти Тита Ливия сво­им трудом, но и точ­ку сопри­кос­но­ве­ния зна­ме­ни­то­го исто­ри­ка с юным Клав­ди­ем и его сочи­не­ни­ем в защи­ту Цице­ро­на. Убедив­шись в опре­де­лен­ной само­сто­я­тель­но­сти суж­де­ний чле­на импе­ра­тор­ской семьи и упо­вая на его высо­кое поло­же­ние, Ливий решил побудить Клав­дия напи­сать прав­ди­вую исто­рию собы­тий, пово­рот­ное зна­че­ние кото­рых в судь­бах Рима про­яс­ня­лось с каж­дым годом суще­ст­во­ва­ния ново­го режи­ма. Заго­во­ры и все боль­шее сосре­дото­че­ние вла­сти в руках Авгу­ста, собы­тия неспо­кой­но­го деся­ти­ле­тия 6 г. до с.62 н. э. — 4 г. н. э., свя­зан­ные с неуда­ча­ми дина­сти­че­ской поли­ти­ки (отъ­езд Тибе­рия на Родос, позор доче­ри Авгу­ста Юлии, смерть Гая и Луция Цеза­рей, воз­вра­ще­ние и усы­нов­ле­ние Тибе­рия), побуди­ли Тита Ливия оста­но­вить­ся в сво­ем повест­во­ва­нии на 9 г. до н. э. Послед­ние кни­ги (CXXXIV—CXLII), если сле­до­вать вполне убеди­тель­ной интер­пре­та­ции Р. Сай­ма, были напи­са­ны в 6—10 гг. н. э. Вско­ре после это­го, как пока­за­но ранее, дол­жен был состо­ять­ся и раз­го­вор Ливия с моло­дым Клав­ди­ем. Все эти по необ­хо­ди­мо­сти бег­ло изло­жен­ные сооб­ра­же­ния застав­ля­ют пред­по­ло­жить, что сочи­не­ние Клав­дия о граж­дан­ских вой­нах после смер­ти Цеза­ря с само­го нача­ла мыс­ли­лось как, по край­ней мере, неза­ви­си­мое от офи­ци­аль­ной трак­тов­ки собы­тий.

Разу­ме­ет­ся, сооб­ра­же­ния о нело­яль­но­сти буду­ще­го импе­ра­то­ра по отно­ше­нию к Авгу­сту, сде­лан­ные на осно­ве кос­вен­ных дан­ных, нуж­да­ют­ся в более убеди­тель­ных дока­за­тель­ствах. На наш взгляд, сле­ду­ет иметь в виду два ряда фак­тов, сколь­ко-нибудь обсто­я­тель­ный раз­бор кото­рых дол­жен быть про­веден в дру­гом месте. Пер­вое, это прак­ти­че­ская поли­ти­ка Клав­дия и направ­ле­ние раз­ви­тия его прин­ци­па­та в сопо­став­ле­нии с замыс­ла­ми Авгу­ста и его меро­при­я­ти­я­ми, направ­лен­ны­ми на «вос­ста­нов­ле­ние рес­пуб­ли­ки» и воз­рож­де­ние «древ­них нра­вов». Вто­рое, пожа­луй, даже более важ­ное в дан­ном слу­чае (тем более что реаль­ная поли­ти­ка направ­ля­лась, конеч­но, не толь­ко жела­ни­я­ми импе­ра­то­ра), — выска­зы­ва­ния Клав­дия, в кото­рых выяв­ля­ет­ся опре­де­лен­ная систе­ма его соци­аль­но-исто­ри­че­ских взглядов. Неуди­ви­тель­но, что мы рас­по­ла­га­ем такой инфор­ма­ци­ей в отно­ше­нии Клав­дия: чело­век, посвя­тив­ший чет­верть века исто­ри­че­ским изыс­кам, даже ока­зав­шись у руля Импе­рии, не мог отка­зать­ся от сво­их проч­ных интел­лек­ту­аль­ных при­вя­зан­но­стей и сфор­ми­ро­вав­ше­го­ся сти­ля мыш­ле­ния. За недо­стат­ком места огра­ни­чим­ся одним при­ме­ром, кото­рый при кажу­щей­ся незна­чи­тель­но­сти инте­ре­сен уже тем, что име­ет опре­де­лен­ное отно­ше­ние и к прак­ти­че­ской поли­ти­ке, и к исто­рии.

Око­ло 47 г. Клав­дий отпразд­но­вал Веко­вые игры (Lu­di sae­cu­la­res), сослав­шись на то, что Август спра­вил их ранее поло­жен­но­го вре­ме­ни. Све­то­ний, одна­ко, ули­ча­ет Клав­дия, кото­рый-де в сво­их «Исто­ри­ях» заяв­лял, что Август после дол­го­го пере­ры­ва вос­ста­но­вил игры точ­но в срок, в резуль­та­те самых тща­тель­ных вычис­ле­ний³⁵. Этот любо­пыт­ней­ший пас­саж, в долж­ной мере не оце­нен­ный иссле­до­ва­те­ля­ми, обна­ру­жи­ва­ет, в сущ­но­сти, рас­хож­де­ние меж­ду под­цен­зур­ным и непод­цен­зур­ным Клав­ди­ем-исто­ри­ком. Понят­но, что в свое вре­мя отка­зать­ся от каких-либо вычис­ле­ний, рас­хо­див­ших­ся с офи­ци­аль­ной хро­но­ло­ги­ей, Клав­дия побуди­ли те же при­чи­ны, кото­рые заста­ви­ли его изме­нить и сам пред­мет рас­смот­ре­ния, и с.63 трак­тов­ку собы­тий³⁶. Не исклю­че­но, что фра­за о «тща­тель­ных вычис­ле­ни­ях» явля­ет­ся свиде­тель­ст­вом нали­чия у моло­до­го Клав­дия чув­ства юмо­ра, кото­ро­му он был не чужд даже в роли пра­ви­те­ля (Сравн.: Suet. Claud. 21. 5).

В любом слу­чае, сле­ду­ет оце­нить уже то, что, став импе­ра­то­ром, Клав­дий не стал «под­прав­лять» в сво­ем ран­нем под­цен­зур­ном сочи­не­нии места, кото­рые мог­ли ском­про­ме­ти­ро­вать его как исто­ри­ка (и поли­ти­ка). Труд­но ска­зать, что здесь сыг­ра­ло опре­де­ля­ю­щую роль: отвра­ще­ние к неко­гда навя­зан­но­му тру­ду, незна­чи­тель­ность вопро­са и рас­се­ян­ность, или неже­ла­ние при­вле­кать к нему вни­ма­ние обще­ст­вен­но­сти, — любое из этих объ­яс­не­ний пред­по­ла­га­ет, по край­ней мере, отсут­ст­вие мелоч­но­сти.

Празд­но­ва­ние Сто­лет­них игр через шесть с неболь­шим деся­ти­ле­тий после преды­ду­щих³⁷ было одним из при­ме­ров свое­об­раз­но­го вызо­ва импе­ра­то­ра-исто­ри­ка Авгу­сто­вой тра­ди­ции. И дело, дума­ет­ся, было не в начет­ни­че­стве чуда­ка-анти­ква­ра. За нау­ко­об­раз­ны­ми под­сче­та­ми явно про­смат­ри­ва­ет­ся кажу­щий­ся, может быть, наив­ным про­тест про­тив без­гра­нич­но­го и без­ого­во­роч­но­го авто­ри­те­та осно­ва­те­ля дина­стии. Что лежа­ло в осно­ве это­го бун­та?

Мож­но не сомне­вать­ся в при­сут­ст­вии лич­ных моти­вов. С юно­ше­ских лет ущем­ля­лось лич­ное досто­ин­ство и подав­ля­лись често­лю­би­вые поры­вы чело­ве­ка ари­сто­кра­ти­че­ской кро­ви, кото­рый по всем поня­ти­ям сво­ей среды мог пре­тен­до­вать на самые высо­кие долж­но­сти в государ­стве. Све­то­ний цити­ру­ет любо­пыт­ные отрыв­ки из трех писем Авгу­ста, в кото­рых он обсуж­да­ет недо­стат­ки (но и неко­то­рые досто­ин­ства) Клав­дия с тем, чтобы опре­де­лить место сво­его вну­ча­то­го пле­мян­ни­ка в обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской жиз­ни (Suet. Claud. 4. 1—6). Глав­ным моти­вом недо­пу­ще­ния Клав­дия к обыч­но­му для чле­на семьи прин­цеп­са cur­sus ho­no­rum ока­зы­ва­ет­ся при этом некая физи­че­ская и пси­хи­че­ская непол­но­цен­ность. Мож­но так­же не сомне­вать­ся, что, при­во­дя крайне нелест­ные выска­зы­ва­ния мате­ри, баб­ки, повест­вуя о мно­го­чис­лен­ных оскорб­ле­ни­ях, кото­рым Клав­дий неод­но­крат­но под­вер­гал­ся в самых раз­лич­ных обсто­я­тель­ствах, при­чем даже со сто­ро­ны соб­ст­вен­ных слуг и при­двор­ных шутов, не гово­ря уже о чле­нах импе­ра­тор­ской семьи, Све­то­ний сум­ми­ру­ет некую крайне враж­деб­ную тра­ди­цию³⁸. Ее совер­шен­но про­зрач­ный смысл заклю­чал­ся в обос­но­ва­нии пол­ней­шей неспо­соб­но­сти Клав­дия «ни к каким обще­ст­вен­ным или част­ным делам» (Suet. Claud. 2. 1). Одна­ко как согла­со­вать с этим тот факт, что Клав­дий был про­воз­гла­шен импе­ра­то­ром в один из наи­бо­лее дра­ма­тич­ных момен­тов прин­ци­па­та (после убий­ства Кали­гу­лы и при попыт­ке заго­вор­щи­ков про­воз­гла­сить «сво­бод­ную рес­пуб­ли­ку»), при­чем с.64 кан­дида­ту­ра Клав­дия ника­ких пер­со­наль­ных воз­ра­же­ний не вызва­ла? Более того, трид­ца­ти­лет­нее прав­ле­ние Клав­дия ока­за­лось наи­бо­лее про­дук­тив­ным за все вре­мя прав­ле­ния пре­ем­ни­ков Авгу­ста.

Вли­я­тель­ной антич­ной вер­сии о физи­че­ской и умст­вен­ной непол­но­цен­но­сти Клав­дия про­ти­во­ре­чит так­же целый ряд дру­гих обсто­я­тельств. Те же писа­те­ли, кото­рые сооб­ща­ют о сла­бо­сти и глу­по­сти Клав­дия, отме­ча­ют осо­бые зна­ки вни­ма­ния и почте­ния, кото­рые ока­зы­ва­ли ему всад­ни­ки (а ино­гда и сенат), избрав­шие его сво­им патро­ном. Они же пору­ча­ли Клав­дию пред­ста­ви­тель­ство в неко­то­рых ответ­ст­вен­ных слу­ча­ях, напри­мер, для при­вет­ст­вия Кали­гу­лы в каче­стве импе­ра­то­ра³⁹. Были широ­ко извест­ны лите­ра­тур­ные даро­ва­ния и спо­соб­но­сти Клав­дия к «сво­бод­ным искус­ствам»; сам Август в пись­ме к Ливии выска­зал вос­хи­ще­ние одной из его декла­ма­ций (Suet. Claud. 3. 1 и 4. 6). Эти каче­ства при самом знат­ном про­ис­хож­де­нии и близ­ком род­стве с прин­цеп­сом долж­ны были, каза­лось, открыть самые бле­стя­щие воз­мож­но­сти для карье­ры.

Но, может быть, сам Клав­дий избе­гал поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, стре­мясь к отшель­ни­че­ско­му, каби­нет­но­му обра­зу жиз­ни? Эво­лю­ция инте­ре­сов Клав­дия в обла­сти исто­рио­гра­фии пока­за­ла, что его «анти­ква­ри­а­низм» (если даже он и стал анти­ква­ром, что дале­ко не оче­вид­но) был, так ска­зать, вто­рич­ным, и пер­во­на­чаль­но юно­го Клав­дия при­вле­ка­ли не древ­но­сти, а слиш­ком даже акту­аль­ные сюже­ты, свя­зан­ные с граж­дан­ски­ми вой­на­ми, три­ум­ви­ра­ми и Цице­ро­ном. Более того, пись­ма Авгу­ста не вызы­ва­ют сомне­ния в том, что систе­ма жиз­нен­ных цен­но­стей буду­ще­го импе­ра­то­ра скла­ды­ва­лась под воздей­ст­ви­ем иде­а­лов, сфор­му­ли­ро­ван­ных в трак­та­тах все того же Цице­ро­на, для кото­ро­го любая тео­ре­ти­че­ская дея­тель­ность была не более чем вынуж­ден­ной заме­ной актив­но­го слу­же­ния «рес­пуб­ли­ке»⁴⁰. Вся­кие сомне­ния на этот счет устра­ня­ет сооб­ще­ние Све­то­ния, что уже при Тибе­рии Клав­дий про­дол­жал настой­чи­во, хотя и без­успеш­но, про­сить у импе­ра­то­ра подо­баю­щих долж­но­стей (Suet. Claud. 5. 1).

Таким обра­зом, речь идет о насиль­ст­вен­ном оттор­же­нии от государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти. Клав­дия вряд ли мог­ло вполне уте­шить, что он не был здесь исклю­че­ни­ем, — жиз­нен­ный путь чле­на импе­ра­тор­ской фами­лии ско­рее сле­до­вал опре­де­лен­но­му пра­ви­лу. Пока­за­те­лен при­мер Тибе­рия, кото­ро­го Август из сооб­ра­же­ний дина­сти­че­ской поли­ти­ки раз­вел с люби­мой супру­гой и женил на раз­врат­ной Юлии. Да и судь­ба самой Юлии, люби­мой доче­ри Авгу­ста, кото­рую он совер­шен­но бес­це­ре­мон­но исполь­зо­вал как инстру­мент поли­ти­ки и кото­рая в конеч­ном ито­ге отпла­ти­ла пол­ней­шим пре­не­бре­же­ни­ем к уси­ли­ям прин­цеп­са по вос­ста­нов­ле­нию «древ­них нра­вов»⁴¹.

с.65 Пси­хо­ло­ги­че­ски отно­ше­ние Клав­дия к осно­ва­те­лю прин­ци­па­та было, в сущ­но­сти, сти­хий­ным про­те­стом про­тив систе­мы, кото­рая по сво­ей при­ро­де неспо­соб­на счи­тать­ся ни с досто­ин­ст­вом и честью, ни с чув­ства­ми, ни (что осо­бен­но обна­ру­жи­ли даль­ней­шие пре­вра­ще­ния режи­ма) с жиз­нью чело­ве­ка, кем бы он ни был: взбун­то­вав­шим­ся сол­да­том или прин­цем кро­ви. Этот про­тест не поме­шал само­му Клав­дию вполне успеш­но про­дол­жить созда­ние и укреп­ле­ние Импе­рии; заме­тим, что Клав­дий нико­гда не решил­ся (а ско­рее все­го, у него и в мыс­лях тако­го не было) пря­мо высту­пить про­тив Авгу­сто­вой тра­ди­ции. И все же, несмот­ря на внеш­ние зна­ки почте­ния, кото­рое Клав­дий демон­стри­ро­вал на про­тя­же­нии сво­его прав­ле­ния⁴², мы не можем разде­лить мне­ние А. Моми­лья­но о без­мер­ном ува­же­нии, кото­рое Клав­дий яко­бы питал к осно­ва­те­лю дина­стии⁴³.

К пре­кло­не­нию перед поли­ти­че­ским гени­ем, кото­рое долж­но было впи­тать­ся чуть ли не бук­валь­но с моло­ком мате­ри, при­ме­ши­ва­лись какие-то не все­гда под­кон­троль­ные само­му Клав­дию чув­ства и вос­по­ми­на­ния, про­яв­ляв­ши­е­ся то в терро­ри­сти­че­ских акци­ях про­тив чле­нов импе­ра­тор­ской семьи⁴⁴, то в посто­ян­но про­ры­вав­шем­ся нару­жу духе сопер­ни­че­ства и про­ти­во­ре­чья⁴⁵. Неслу­чай­но автор сати­ры, пре­крас­но раз­би­рав­ший­ся в тон­ко­стях вза­и­моот­но­ше­ний в импе­ра­тор­ской фами­лии, глав­ным обви­ни­те­лем Клав­дия на Олим­пе изо­бра­зил Авгу­ста⁴⁶ — в осно­ве паро­дий­но­го сюже­та лежа­ло разде­ляв­ше­е­ся обще­ст­вом мне­ние о вза­им­ной враж­деб­но­сти.

В лите­ра­ту­ре встре­ча­ет­ся мне­ние, что Август и Тибе­рий не допус­ка­ли Клав­дия к вла­сти по при­чине слиш­ком близ­ко­го род­ства с импе­ра­то­ра­ми, кото­рое яко­бы таи­ло в себе некую опас­ность для их поло­же­ния или дина­сти­че­ской поли­ти­ки⁴⁷. Но поче­му Август, боль­шую часть сво­его прав­ле­ния уси­лен­но подыс­ки­вав­ший пре­ем­ни­ков, ни разу не оста­но­вил выбо­ра на этом «близ­ком род­ст­вен­ни­ке»?

Пред­став­ля­ет­ся, что любое сколь­ко-нибудь убеди­тель­ное объ­яс­не­ние осо­бо­го отно­ше­ния к Клав­дию не может прой­ти мимо ясных ука­за­ний тра­ди­ции о том, что он вызы­вал непри­язнь и пре­не­бре­же­ние даже со сто­ро­ны самых близ­ких людей, не исклю­чая мать. В их гла­зах Клав­дий был непол­но­цен­ным. Одна­ко это не была непол­но­цен­ность тако­го рода, кото­рая бы абсо­лют­но исклю­чи­ла государ­ст­вен­ную дея­тель­ность. Авто­ри­тет Клав­дия у сосло­вия всад­ни­ков, а тем более собы­тия после убий­ства Кали­гу­лы, пока­зы­ва­ют, что в гла­зах опре­де­лен­ных вли­я­тель­ных соци­аль­ных групп он был вполне при­ем­ле­мой фигу­рой, не гово­ря уже о лич­ных досто­ин­ствах, кото­рые при­зна­вал сам Август. Речь, ско­рее все­го, долж­на идти об опре­де­лен­ных каче­ствах, кото­рые не укла­ды­ва­лись в Авгу­сто­во (и вооб­ще тра­ди­ци­он­но-рим­ское) пред­став­ле­ние об с.66 ари­сто­кра­те и государ­ст­вен­ном муже, соот­вет­ст­во­вав­шем кон­цеп­ции «вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ки» с воз­ро­див­ши­ми­ся «древни­ми нра­ва­ми».

В самом деле, болез­нен­ный и жал­кий с виду Клав­дий был анти­по­дом клас­си­че­ски-иде­аль­ным изва­я­ни­ям «древ­них мужей», уста­нов­лен­ным на фору­ме Авгу­ста, неволь­но ока­зы­ва­ясь еще одним вызо­вом идео­ло­гии режи­ма, как и «ими­джу» само­го прин­цеп­са⁴⁸. Но, конеч­но же, дело было не толь­ко во внеш­но­сти, и сам Август мало напо­ми­нал свои ста­туи в обра­зе Мар­са или Юпи­те­ра. Вынуж­ден­ный дол­гие годы, когда фор­ми­ро­вал­ся его харак­тер и миро­воз­зре­ние, нахо­дить­ся на третьих ролях, испы­ты­вать не одна­жды страх, уни­же­ния, оскорб­ле­ния и насмеш­ки, Клав­дий не обла­дал каче­ства­ми «прин­цеп­са», кото­рые выра­ба­ты­ва­лись в воен­ных похо­дах и на фору­ме, в курии и на судей­ском крес­ле. А успе­хи в науч­ных заня­ти­ях мог­ли сослу­жить лишь плохую служ­бу: по мне­нию ста­ро­рим­лян, сидя в каби­не­те сре­ди пыль­ных свит­ков, невоз­мож­но было стать даже хоро­шим исто­ри­ком (это гово­ри­лось в адрес Тита Ливия, пер­во­го рим­ско­го исто­ри­ка, не обла­дав­ше­го поли­ти­че­ским опы­том), не то что пра­ви­те­лем Рим­ско­го государ­ства⁴⁹.

Кон­сер­ва­то­ры были по-сво­е­му пра­вы. Сво­им поведе­ни­ем Клав­дий часто напо­ми­на­ет, ско­рее рас­се­ян­но­го про­фес­со­ра, чем победо­нос­но­го и вели­че­ст­вен­но­го импе­ра­то­ра — любим­ца богов⁵⁰. Он не осо­бен­но забо­тил­ся о сво­ей внеш­но­сти, гово­рил все, что думал, а стиль его мыш­ле­ния, сфор­ми­ро­ван­ный уче­ны­ми заня­ти­я­ми, рез­ко отли­чал­ся от обра­за мыс­лей окру­жав­ших. Все это было дале­ко от рим­ских пред­став­ле­ний о dig­ni­tas; у Клав­дия начи­сто отсут­ст­во­ва­ло все то, что в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре име­ну­ет­ся «аурой» вождя. Отсюда антич­ная тра­ди­ция о физи­че­ски и умст­вен­но непол­но­цен­ном прин­цеп­се-чуда­ке.

Все эти осо­бен­но­сти были не про­сто чуда­че­ст­вом, и тем более не позер­ст­вом. Вели­кий поли­тик Август уга­дал в юном недо­те­пе и кни­го­чее совер­шен­но чуж­дый дух рас­ко­ван­но­сти и готов­но­сти к обнов­ле­нию. Полу­чив в кон­це кон­цов власть, Клав­дий, в сущ­но­сти, ото­шел от Авгу­сто­ва тра­ди­цио­на­лиз­ма и поли­ти­ки рестав­ра­ции (или псев­до­ре­став­ра­ции). Дея­тель­ность Клав­дия-импе­ра­то­ра была нова­тор­ской и анти­се­нат­ской. Уси­ле­ние роли бюро­кра­ти­че­ско­го аппа­ра­та в ущерб вли­я­нию сенат­ской адми­ни­ст­ра­ции, стрем­ле­ние рас­ши­рить рим­ское граж­дан­ство и вве­сти в сенат вид­ных пред­ста­ви­те­лей про­вин­ци­аль­ной зна­ти, ущем­ле­ние судеб­ных пол­но­мо­чий сена­та и дру­гие меро­при­я­тия вызва­ли ост­рое недо­воль­ство ста­ро­го пра­вя­ще­го клас­са, выра­зив­ше­е­ся и в сати­ре «Apo­co­lo­cyn­tho­sis», и во враж­деб­ной исто­ри­че­ской тра­ди­ции, дошед­шей до нас в «Анна­лах» Таци­та. В этом смыс­ле прав­ле­ние Клав­дия было с.67 решаю­щим шагом на пути к раз­ру­ши­тель­но­му для Авгу­сто­вой тра­ди­ции прав­ле­нию Неро­на.

Учи­ты­вая все ска­зан­ное, сле­ду­ет при­знать, что осуж­де­ние исто­ри­че­ских заня­тий Клав­дия поли­ти­че­ски­ми про­тив­ни­ка­ми име­ло акту­аль­ную идео­ло­ги­че­скую, поли­ти­че­скую, а не толь­ко тра­ди­ци­он­но-рим­скую «анти­ин­тел­ли­гент­скую» подо­пле­ку. В самом деле, «анти­квар­ные» штудии име­ли неожи­дан­ные (для тех, кто не знал их предыс­то­рии и содер­жа­ния) послед­ст­вия. Вме­сто того, чтобы с пылом фана­ти­ка взять на воору­же­ние и уси­лить рестав­ра­ци­он­ный эле­мент поли­ти­ки сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, что долж­но было бы выте­кать из люб­ви к древ­но­стям, Клав­дий ока­зал­ся раз­ру­ши­те­лем тра­ди­ции и нова­то­ром.

Здесь не было про­ти­во­ре­чия, посколь­ку Клав­дий по скла­ду сво­его мыш­ле­ния не был анти­ква­ром, пре­кло­няв­шим­ся перед всем «древним», а ско­рее рефор­ма­то­ром, исполь­зо­вав­шим исто­ри­че­скую тра­ди­цию для обос­но­ва­ния нов­шеств. Этот тип исто­риз­ма и спо­соб мыш­ле­ния, соот­вет­ст­во­вав­ший объ­ек­тив­ной потреб­но­сти в серь­ез­ных государ­ст­вен­ных пре­об­ра­зо­ва­ни­ях, на прак­ти­ке выли­вал­ся в поли­ти­ку, пагуб­ную для при­ви­ле­гий зна­ти. В свою оче­редь, кон­сер­ва­тив­но настро­ен­ные сена­то­ры, будучи чуж­ды исто­риз­му, ори­ен­ти­ро­ва­лись на сте­рео­ти­пы и шаб­ло­ны, пре­вра­щав­ши­е­ся у них в лозун­ги и объ­ек­ты куль­то­во­го покло­не­ния (вро­де «сво­бо­ды сена­та» или мифо­ло­ги­зи­ро­ван­но­го обра­за Като­на Ути­че­ско­го). Так Авгу­сто­ва идео­ло­гия, ори­ен­ти­ро­ван­ная на «древ­ние» образ­цы, при его пре­ем­ни­ках mu­ta­tis mu­tan­dis послу­жи­ла исто­ком идео­ло­гии сенат­ской оппо­зи­ции. Эта мета­мор­фо­за в обще­ст­вен­ном созна­нии про­шла важ­ную фазу в годы прав­ле­ния Клав­дия. Отча­сти бла­го­да­ря увле­че­нию Клав­дия исто­ри­ей это явле­ние при­об­ре­ло еще более выра­жен­ные фор­мы.

Исто­ри­че­ская кон­цеп­ция Клав­дия, неза­ви­си­мо от того, насколь­ко это осо­зна­вал сам импе­ра­тор, была идео­ло­ги­че­ской осно­вой его поли­ти­ки. Об этом свиде­тель­ст­ву­ет так­же извест­ная речь Клав­дия в сена­те (48 г.), обос­но­вы­вав­шая необ­хо­ди­мость введе­ния в состав это­го орга­на знат­ных эду­ев⁵¹.

Уже в самом нача­ле речи импе­ра­тор при­звал сена­то­ров рас­смат­ри­вать про­бле­му с совер­шен­но чуж­дых кон­сер­ва­тив­ной части это­го сосло­вия пози­ций: не стра­шась введе­ния «ново­го» (исполь­зо­ван­ный тер­мин res no­vae мог озна­чать в поли­ти­че­ском кон­тек­сте даже «пере­во­рот»), пораз­мыс­лив о том, «сколь мно­гое в государ­стве уже было обнов­ле­но и насколь­ко регу­ляр­но от само­го осно­ва­ния Горо­да оно чере­до­ва­ло раз­лич­ные фор­мы и состо­я­ния» (SC Claud. 1. 1—7). Этот лейт­мо­тив обнов­ле­ния и дух воль­но­го обра­ще­ния с тра­ди­ци­ей, обна­ру­жив­шись еще в моло­дые годы, дол­жен был с.68 насто­ро­жить Авгу­ста, а потом Тибе­рия. Через деся­ти­ле­тия он вызвал нена­висть кон­сер­ва­тив­ной части сена­та рав­но к Клав­дию-импе­ра­то­ру и к Клав­дию-исто­ри­ку.