Т. Моммзен

История Рима.

Книга четвертая

Революция.

Моммзен Т. История Рима. Т. 2. От битвы при Пидне до смерти Суллы.
Русский перевод под общей редакцией Н. А. Машкина.
Гос. социально-экономич. изд-во, Москва, 1937.
Постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам.
Все даты по тексту — от основания Рима, в квадратных скобках — до нашей эры.
Голубым цветом проставлена нумерация страниц по изданию Моммзена 1997 г. (СПб, «Наука»—«Ювента»).

с.402 311

ГЛАВА XIII

ЛИТЕРАТУРА И ИСКУССТВО.

Лите­ра­тур­ная реак­ция

VI сто­ле­тие [сер. III — сер. II вв.] было как в поли­ти­че­ском, так и в лите­ра­тур­ном отно­ше­нии бод­рой и вели­кой эпо­хой. Прав­да, в обла­сти лите­ра­ту­ры, как и в обла­сти поли­ти­ки, эта эпо­ха не дала талан­тов пер­во­го ран­га. Невий, Энний, Плавт, Катон — даро­ви­тые, живые писа­те­ли, с яркой инди­виду­аль­но­стью, но это не твор­че­ские талан­ты в выс­шем смыс­ле это­го сло­ва. Тем не менее чув­ст­ву­ет­ся, что раз­мах и сме­лость их дра­ма­ти­че­ских, эпи­че­ских и исто­ри­че­ских про­из­веде­ний вырос­ли на поч­ве гигант­ских боев пуни­че­ских войн. Мно­гое здесь искус­ст­вен­но пере­са­же­но, в рисун­ке и в крас­ках нема­ло недо­стат­ков, худо­же­ст­вен­ная фор­ма и язык не отли­ча­ют­ся чистотой, эле­мен­ты гре­че­ские и нацио­наль­ные при­чуд­ли­во пере­пле­та­ют­ся; все твор­че­ство носит на себе школь­ный отпе­ча­ток, не само­сто­я­тель­но и не совер­шен­но. Одна­ко если у поэтов и писа­те­лей этой эпо­хи не хва­ти­ло сил для дости­же­ния сво­ей высо­кой цели, в них жили муже­ство и надеж­да сопер­ни­че­ства с гре­ка­ми. В опи­сы­вае­мую эпо­ху дело обсто­я­ло ина­че. Утрен­ний туман рас­се­ял­ся. Рим­ляне уже не мог­ли про­дол­жать того, что нача­ли с созна­ни­ем зака­лен­ной в войне народ­ной силы, с юно­ше­ским задо­ром и непо­ни­ма­ни­ем труд­но­стей сво­его начи­на­ния и гра­ниц сво­его талан­та, с юно­ше­ским пылом и увле­че­ни­ем. В возду­хе уже чув­ст­во­ва­лась томи­тель­ная духота перед рево­лю­ци­он­ной гро­зой. У зор­ких людей посте­пен­но откры­лись гла­за на непо­д­ра­жае­мое совер­шен­ство гре­че­ской поэ­зии и гре­че­ско­го искус­ства и на очень скром­ные, худо­же­ст­вен­ные даро­ва­ния рим­ско­го наро­да. Лите­ра­ту­ра VI сто­ле­тия воз­ник­ла бла­го­да­ря воздей­ст­вию гре­че­ско­го искус­ства на полу­раз­ви­тые, но воз­буж­ден­ные и вос­при­им­чи­вые умы. Рас­про­стра­не­ние эллин­ско­го обра­зо­ва­ния в VII сто­ле­тии [сер. II — сер. I вв.] вызва­ло лите­ра­тур­ную реак­цию; холод­ная рефлек­сия подоб­но зим­не­му моро­зу уби­ла семе­на, заклю­чав­ши­е­ся в наив­ных попыт­ках под­ра­жать гре­кам, вме­сте с пле­ве­ла­ми реак­ций вырва­ла с кор­нем и здо­ро­вые рост­ки ста­ро­го направ­ле­ния!

Кру­жок Сци­пи­о­на

с.403 Эта реак­ция пер­во­на­чаль­но и глав­ным обра­зом исхо­ди­ла из круж­ка Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на. Кро­ме само­го Сци­пи­о­на самы­ми выдаю­щи­ми­ся чле­на­ми это­го круж­ка были: из рим­ской зна­ти стар­ший друг и совет­ник Сци­пи­о­на Гай Лелий (кон­сул 614 г. [140 г.]) и моло­дые това­ри­щи Сци­пи­о­на, Луций Фурий Фил (кон­сул 618 г. [136 г.]) и Спу­рий Мум­мий, брат раз­ру­ши­те­ля Корин­фа; из рим­ских и гре­че­ских 312 лите­ра­то­ров — автор комедий Терен­ций, сати­рик Луци­лий, исто­рик Поли­бий, фило­соф Пане­тий. Для кого не пред­став­ля­ли труд­но­стей «Или­а­да», Ксе­но­фонт и Менандр, тем не мог импо­ни­ро­вать рим­ский Гомер, а тем паче пло­хие пере­во­ды тра­гедий Еври­пида, кото­рые делал Энний, а после него Паку­вий. Пат­рио­ти­че­ские сооб­ра­же­ния мог­ли удер­жи­вать в извест­ных рам­ках кри­ти­ку оте­че­ст­вен­ной хро­ни­ки. Одна­ко уже Луци­лий пре­сле­до­вал язви­тель­ны­ми стре­ла­ми сво­его ост­ро­умия «печаль­ные фигу­ры напы­щен­ных про­из­веде­ний Паку­вия». Такую же стро­гую, но спра­вед­ли­вую кри­ти­ку про­из­веде­ний Энния, Плав­та, Паку­вия и всех поэтов, кото­рые «как бы полу­чи­ли при­ви­ле­гию выра­жать­ся напы­щен­но и делать нело­ги­че­ские выво­ды», мы нахо­дим у ост­ро­ум­но­го авто­ра рито­ри­ки, напи­сан­ной в кон­це это­го пери­о­да и посвя­щен­ной Герен­нию. Чле­ны сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка пожи­ма­ли пле­ча­ми над встав­ка­ми, кото­ры­ми гру­бое народ­ное ост­ро­умие рим­лян снаб­ди­ло изящ­ные комедийи Филе­мо­на и Дифи­ла. То ли с улыб­кой, то ли с зави­стью они отво­ра­чи­ва­лись от бес­по­мощ­ных уси­лий нео­да­рен­ной эпо­хи, отно­си­лись к ним при­мер­но так, как зре­лый чело­век к сво­им юно­ше­ским сти­хотво­ре­ни­ям. Люди сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка отка­за­лись от попы­ток пере­са­дить чудес­ное дере­во на рим­скую поч­ву, отка­за­лись от выс­ших форм искус­ства в рим­ской поэ­зии и про­зе и доволь­ст­во­ва­лись тем, что разум­но наслаж­да­лись про­из­веде­ни­я­ми гре­ков. Твор­че­ство этой эпо­хи огра­ни­чи­ва­ет­ся пре­иму­ще­ст­вен­но вто­ро­сте­пен­ны­ми фор­ма­ми: лег­кой комеди­ей, мел­ки­ми поэ­ти­че­ски­ми про­из­веде­ни­я­ми, поли­ти­че­ски­ми бро­шю­ра­ми и спе­ци­аль­ны­ми нау­ка­ми. Лите­ра­тур­ным лозун­гом ста­ла коррект­ность сти­ля и преж­де все­го язы­ка. С выде­ле­ни­ем из наро­да узко­го кру­га обра­зо­ван­ных людей язык в свою оче­редь разде­лил­ся на клас­си­че­скую латынь выс­ше­го обще­ства и вуль­гар­ную народ­ную латынь. В сво­их про­ло­гах Терен­ций обе­ща­ет «чистый язык», поле­ми­ка по пово­ду оши­бок в язы­ке состав­ля­ет глав­ный эле­мент в сати­рах Луци­лия. В свя­зи с этим реши­тель­но отсту­па­ют на зад­ний план поту­ги под­ра­жать гре­кам. В этом отно­ше­нии име­ет­ся извест­ный про­гресс. В эту эпо­ху без­дар­ные про­из­веде­ния встре­ча­ют­ся гораздо реже, чем в пред­ше­ст­ву­ю­щую или после­дую­щую; гораздо чаще появ­ля­ют­ся про­из­веде­ния совер­шен­ные в сво­ем жан­ре и вполне удо­вле­тво­ри­тель­ные. В отно­ше­нии язы­ка уже Цице­рон назы­ва­ет вре­ме­на Лелия и Сци­пи­о­на золотым веком чистой с.404 неис­пор­чен­ной латы­ни. В гла­зах обще­ст­вен­но­го мне­ния лите­ра­тур­ная дея­тель­ность мало-пома­лу воз­вы­ша­ет­ся из ремес­ла на сте­пень искус­ства. Еще в нача­ле это­го пери­о­да счи­та­лось, что знат­но­му рим­ля­ни­ну не подо­ба­ет зани­мать­ся сочи­не­ни­ем, если не сти­хотво­ре­ний — это еще куда ни шло, — то во вся­ком слу­чае теат­раль­ных пьес. Паку­вий и Терен­ций жили на свои дра­мы, сочи­не­ние драм было толь­ко ремеслом и при­том не очень при­быль­ным. Во вре­ме­на Сул­лы поло­же­ние совер­шен­но изме­ни­лось. Уже гоно­ра­ры акте­ров того вре­ме­ни пока­зы­ва­ют, что попу­ляр­ный дра­ма­тург мог тре­бо­вать высо­ко­го денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, сни­маю­ще­го с него клей­мо ремес­лен­ни­ка. Дра­ма­ти­че­ское твор­че­ство ста­ло таким обра­зом сво­бод­ным искус­ст­вом. Люди из самой выс­шей зна­ти, напри­мер Луций Цезарь[4] (эдил в 664 г. [90 г.], умер в 667 г. [87 г.]), пишут для рим­ской сце­ны и гор­дят­ся тем, что при­над­ле­жат к сосло­вию поэтов наряду с совсем незнат­ным Акци­ем. Искус­ство вызы­ва­ет к себе боль­ше вни­ма­ния и ува­же­ния. Но исчез раз­мах в жиз­ни и лите­ра­ту­ре. У позд­ней­ших авто­ров нет той само­уве­рен­но­сти луна­ти­ков, кото­рая созда­ет поэтов и очень опре­де­лен­но ска­зы­ва­ет­ся преж­де 313 все­го у Плав­та. Эпи­го­ны бор­цов с Ган­ни­ба­лом коррект­ны, но бес­цвет­ны.

Тра­гедия

Рас­смот­рим сна­ча­ла рим­скую дра­му и театр. В дра­ме теперь впер­вые про­ис­хо­дит диф­фе­рен­ци­а­ция. Авто­ры тра­гедий этой эпо­хи пишут исклю­чи­тель­но тра­гедии, а не зани­ма­ют­ся попу­т­но, как авто­ры преды­ду­щей эпо­хи, так­же сочи­не­ни­ем комедий и эпи­че­ских про­из­веде­ний. Оче­вид­но, в кру­гах авто­ров и чита­те­лей рас­тет инте­рес к тра­гедии, но сама тра­гедия не сде­ла­ла боль­ших успе­хов. Создан­ную Неви­ем нацио­наль­ную тра­гедию (prae­tex­ta) мы нахо­дим теперь толь­ко у позд­не­го пред­ста­ви­те­ля энни­ев­ской эпо­хи, Паку­вия, о кото­ром сей­час будет речь.

Паку­вий

Сре­ди мно­го­чис­лен­ных, по-види­мо­му, писа­те­лей, под­ра­жав­ших гре­че­ским тра­геди­ям, лишь двое при­об­ре­ли имя. Марк Паку­вий из Брун­ди­зия (535, умер око­ло 625 г.) [219—129 гг.] в моло­до­сти зани­мал­ся в Риме живо­пи­сью и лишь в зре­лом воз­расте жил на свои тра­гедии. И по сво­им годам и по харак­те­ру сво­его твор­че­ства он при­над­ле­жит ско­рее к VI, чем к VII сто­ле­тию, хотя живет в VII сто­ле­тии [сер. II — сер. I вв.]. В общем он писал по образ­цу сво­его зем­ля­ка, дяди и учи­те­ля Энния, но более тща­тель­но, чем его пред­ше­ст­вен­ник, и с боль­шим подъ­емом. Поэто­му бла­го­склон­ные кри­ти­ки счи­та­ли впо­след­ст­вии его сочи­не­ния образ­цом худо­же­ст­вен­ной поэ­зии и бога­то­го сти­ля. Одна­ко в дошед­ших до нас отрыв­ках мож­но най­ти нема­ло мест, оправ­ды­ваю­щих напад­ки Цице­ро­на на язык Паку­вия и напад­ки Луци­лия с эсте­ти­че­ской сто­ро­ны. Язык Паку­вия более шеро­хо­ват, чем язык Энния, а его мане­ра писать напы­щен­на и жеман­на1.

с.405 По неко­то­рым дан­ным мож­но счи­тать, что Паку­вий, как и Энний, отда­вал пред­по­чте­ние фило­со­фии перед рели­ги­ей. Одна­ко он все же не отда­вал пред­по­чте­ния, подоб­но Эннию, дра­мам, в кото­рых в духе ново­го направ­ле­ния про­по­ве­до­ва­лись чув­ст­вен­ные стра­сти или новей­шее про­све­ще­ние; он оди­на­ко­во чер­пал и у Софок­ла, и у Еври­пида. В поэ­зии более моло­до­го Паку­вия нет и следа реши­тель­ной и почти гени­аль­ной тен­ден­ци­оз­но­сти, кото­рой отли­чал­ся Энний.

Акций

Более удо­бо­чи­тае­мые и более искус­ные под­ра­жа­ния гре­че­ской тра­гедии писал млад­ший совре­мен­ник Паку­вия, Луций Акций (584, умер око­ло 651 г.) [170—103 гг.], сын воль­ноот­пу­щен­ни­ка из Пизав­ра. После Паку­вия это един­ст­вен­ный зна­чи­тель­ный тра­гик VII сто­ле­тия. Акций зани­мал­ся так­же исто­ри­ей лите­ра­ту­ры и грам­ма­ти­кой. Он, несо­мнен­но, ста­рал­ся вне­сти в латин­скую тра­гедию вме­сто гру­бых при­е­мов сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков более чистый язык и стиль. Одна­ко тре­бо­ва­тель­ные кри­ти­ки вро­де Луци­лия рез­ко пори­ца­ли и его за неров­ность сти­ля и непра­виль­ный язык.

Гре­че­ская комедия

314 Гораздо боль­ше сде­ла­но было в обла­сти комедии; здесь достиг­ну­ты были так­же более зна­чи­тель­ные резуль­та­ты. В самом нача­ле это­го пери­о­да про­ис­хо­дит заме­ча­тель­ная реак­ция про­тив быв­шей в ходу народ­ной комедии.

Терен­ций
Пред­ста­ви­тель это­го направ­ле­ния Терен­ций (558—595) [196—159 гг.] — одно из самых инте­рес­ных явле­ний в исто­рии рим­ской лите­ра­ту­ры. Он родил­ся в фини­кий­ской Афри­ке, в ран­ней моло­до­сти был при­ве­зен в Рим в каче­стве раба, полу­чил здесь по обы­чаю того вре­ме­ни гре­че­ское обра­зо­ва­ние. У него были все задат­ки для того, чтобы вер­нуть ново­ат­ти­че­ской комедии ее кос­мо­по­ли­ти­че­ский харак­тер, отча­сти утра­чен­ный ею в гру­бых руках Невия, Плав­та и дру­гих авто­ров, при­спо­соб­ляв­ших ее ко вку­сам рим­ской пуб­ли­ки. Уже в выбо­ре образ­цов и в мане­ре поль­зо­вать­ся ими высту­па­ет рез­кая про­ти­во­по­лож­ность меж­ду ним и тем из его пред­ше­ст­вен­ни­ков, кото­ро­го толь­ко мы и можем теперь сопо­ста­вить с ним. Плавт выби­ра­ет свои темы из все­го кру­га новой атти­че­ской комедии и отнюдь не брез­гу­ет бой­ки­ми и попу­ляр­ны­ми коми­че­ски­ми писа­те­ля­ми вро­де, напри­мер, с.406 Филе­мо­на. Терен­ций почти исклю­чи­тель­но при­дер­жи­ва­ет­ся Менанд­ра, само­го изящ­но­го, само­го тон­ко­го и скром­но­го из поэтов Новой комедии. Терен­ций сохра­нил мане­ру соеди­нять несколь­ко гре­че­ских пьес в одну латин­скую; при дан­ном поло­же­нии рим­ский автор, обра­ба­ты­вав­ший гре­че­ские пье­сы, не мог обой­тись без этой мане­ры. Но Терен­ций делал это несрав­нен­но искус­нее и тща­тель­нее, чем дру­гие. Диа­лог Плав­та, несо­мнен­но, очень часто укло­нял­ся от сво­их образ­цов. Терен­ций гор­дит­ся тем, что его под­ра­жа­ния дослов­но при­мы­ка­ют к ори­ги­на­лу; впро­чем, под этим не сле­ду­ет пони­мать дослов­ный пере­вод в нашем нынеш­нем смыс­ле. Терен­ций реши­тель­но и умыш­лен­но отка­зы­ва­ет­ся от под­час гру­бой, но все­гда яркой мане­ры Плав­та пере­но­сить на гре­че­ский фон мест­ный рим­ский коло­рит. У Терен­ция нет ни одно­го наме­ка на Рим, ни одной пого­вор­ки, пожа­луй, ни еди­но­го отзву­ка рим­ской жиз­ни2, даже рим­ские назва­ния заме­не­ны гре­че­ски­ми.

То же раз­ли­чие в худо­же­ст­вен­ной обра­бот­ке темы. Акте­рам воз­вра­ще­ны над­ле­жа­щие мас­ки, про­яв­ля­ет­ся боль­ше тща­тель­но­сти в отно­ше­нии поста­нов­ки. Дей­ст­вие не про­ис­хо­дит непре­мен­но на ули­це впо­пад или нев­по­пад, как у Плав­та. Завяз­ка и раз­вяз­ка интри­ги у Плав­та лег­ко­вес­на и сла­ба, но его фабу­ла забав­на и часто захва­ты­ва­ет. Терен­ций гораздо менее резок, все­гда счи­та­ет­ся с прав­до­по­доб­но­стью, неред­ко в ущерб инте­ре­су пье­сы. Он реши­тель­но высту­па­ет про­тив обыч­ных при­е­мов сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, под­час пош­лых и без­вкус­ных, напри­мер, про­тив алле­го­ри­че­ских фан­та­зий3. Плавт рису­ет харак­те­ры сво­их геро­ев широ­ки­ми маз­ка­ми, часто шаб­лон­но, все­гда с рас­че­том на гру­бый общий эффект. Терен­ций рису­ет пси­хо­ло­ги­че­ское раз­ви­тие с тща­тель­ной, под­час пре­вос­ход­ной мини­а­тюр­ной отдел­кой. Так напри­мер, в его комедии «Бра­тья» мастер­ски пока­зан 315 кон­траст меж­ду дву­мя ста­ри­ка­ми, из кото­рых один ведет бес­печ­ную свет­скую жизнь в сто­ли­це, а дру­гой трудит­ся в сво­ем име­нии, отнюдь не поль­зу­ясь изыс­кан­ны­ми бла­го­во­ни­я­ми. По сво­ей тема­ти­ке и язы­ку Плавт вра­ща­ет­ся с.407 в кабач­ках, Терен­ций — в бла­го­при­стой­ной обы­ва­тель­ской обста­нов­ке. Кабач­ки Плав­та, его раз­вяз­ные, но мило­вид­ные потас­куш­ки с их нераз­луч­ны­ми свод­ни­ка­ми, его бря­цаю­щие саб­лей сол­да­ты и с осо­бым юмо­ром нари­со­ван­ные слу­ги, для кото­рых раем явля­ет­ся погреб, а фату­мом плеть, — весь этот мир исче­за­ет у Терен­ция или во вся­ком слу­чае изме­нил­ся к луч­ше­му. В общем у Плав­та мы име­ем дело с подон­ка­ми обще­ства или с опус­каю­щи­ми­ся до их уров­ня; у Терен­ция, как пра­ви­ло, мы нахо­дим­ся толь­ко сре­ди бла­го­род­ных людей. Если и у него слу­ча­ет­ся, что свод­ник ограб­лен или моло­до­го чело­ве­ка ведут в пуб­лич­ный дом, то это дела­ет­ся с нрав­ст­вен­ной целью, по побуж­де­ни­ям брат­ской люб­ви или для того, чтобы вну­шить юно­ше отвра­ще­ние к при­то­нам. В плав­тов­ских комеди­ях гос­под­ст­ву­ет фили­стер­ская оппо­зи­ция кабач­ка про­тив домаш­ней жиз­ни. Плавт посто­ян­но изде­ва­ет­ся над жен­щи­на­ми на поте­ху всем мужьям, кото­рые вре­мен­но сбра­сы­ва­ют с себя брач­ные узы, а потом ока­зы­ва­ют­ся не очень уве­рен­ны­ми в любез­ном при­е­ме дома. В комеди­ях Терен­ция гос­под­ст­ву­ет не более нрав­ст­вен­ный, но более при­лич­ный взгляд на при­ро­ду жен­щи­ны и на брак. Комедии Терен­ция все­гда доб­ро­по­рядоч­но закан­чи­ва­ют­ся свадь­бой или по воз­мож­но­сти дву­мя свадь­ба­ми; точ­но так же Менанд­ра хва­ли­ли за то, что у него вся­кое обо­льще­ние загла­жи­ва­лось бра­ком. У Менанд­ра часто встре­ча­ют­ся похва­лы холо­стой жиз­ни, но его рим­ский под­ра­жа­тель повто­ря­ет их лишь роб­ко; это харак­тер­но4. Зато в комеди­ях «Евнух» и «Девуш­ка с Анд­ро­са» очень мило опи­са­ны стра­да­ния влюб­лен­но­го, неж­ный супруг над кро­ват­кой ребен­ка и любя­щая сест­ра у посте­ли уми­раю­ще­го бра­та. В «Све­к­ро­ви» в заклю­че­ние даже появ­ля­ет­ся доб­ро­де­тель­ная пуб­лич­ная жен­щи­на в каче­стве анге­ла-спа­си­те­ля, тоже чисто менан­дров­ская фигу­ра, кото­рая, впро­чем, как водит­ся, была осви­ста­на рим­ской пуб­ли­кой. Когда Плавт выво­дит на сце­ну отцов, то толь­ко для того, чтобы сыно­вья насме­ха­лись над ними и обма­ны­ва­ли их. У Терен­ция в комедии «Само­ис­тя­за­тель» блуд­ный сын воз­вра­ща­ет­ся на путь исти­ны под вли­я­ни­ем настав­ле­ний отца. Терен­ций вооб­ще пре­крас­ный педа­гог, и в луч­шей из его комедий «Бра­тья» все вер­тит­ся на том, чтобы отыс­кать золотую середи­ну меж­ду слиш­ком либе­раль­ным вос­пи­та­ни­ем у дяди и слиш­ком стро­гим вос­пи­та­ни­ем у отца. Плавт пишет для широ­кой мас­сы и вкла­ды­ва­ет в уста сво­их дей­ст­ву­ю­щих лиц без­бож­ные и глум­ли­вые речи, насколь­ко это допус­ка­лось цен­зу­рой; Терен­ций же счи­та­ет сво­ей целью нра­вить­ся доб­ро­де­тель­ным людям и подоб­но Менан­д­ру нико­го не оскорб­лять. Плавт любил живой, порой с.408 бур­ный диа­лог, его пье­сы тре­бу­ют от акте­ров живой жести­ку­ля­ции; Терен­ций огра­ни­чи­ва­ет­ся «спо­кой­ным раз­го­во­ром». Язык Плав­та изоби­лу­ет гру­бы­ми шут­ка­ми и игрой слов, алли­те­ра­ци­я­ми, коми­че­ски­ми новы­ми сло­во­об­ра­зо­ва­ни­я­ми, ари­сто­фа­нов­ским спу­ты­ва­ни­ем слов и забав­ны­ми гре­че­ски­ми сло­веч­ка­ми. Всех этих при­чуд Терен­ций не зна­ет; его диа­лог ведет­ся с без­уко­риз­нен­ной ров­но­стью, и лишь изящ­ные сен­тен­ции при­да­ют ему неко­то­рую ост­ро­ту. Ни одна из комедий Терен­ция не явля­ет­ся по срав­не­нию с комеди­я­ми Плав­та про­грес­сом ни в отно­ше­нии поэ­зии, ни в отно­ше­нии нрав­ст­вен­но­сти. Ори­ги­наль­но­сти нет у обо­их; у Терен­ция ее, 316 пожа­луй, еще мень­ше, чем у Плав­та. Сомни­тель­ная похва­ла за более вер­ное под­ра­жа­ние обес­це­ни­ва­ет­ся у Терен­ция тем, что он умел пере­да­вать хоро­шее настро­е­ние Менанд­ра, но не его весе­лость; комедии Плав­та, напи­сан­ные в под­ра­жа­ние Менан­д­ру, как то: «Стих», «Ларец», обе «Бак­хиды», вос­про­из­во­дят оба­я­ние ори­ги­на­ла, веро­ят­но, гораздо луч­ше, чем комедии «Полу-Менанд­ра». С эсте­ти­че­ской точ­ки зре­ния нель­зя счи­тать про­грес­сом пере­ход от гру­бо­сти к бес­цвет­но­сти, а с точ­ки зре­ния мора­ли нель­зя счи­тать про­грес­сом пере­ход от саль­но­стей и без­раз­ли­чия Плав­та к при­спо­соб­ля­ю­щей­ся мора­ли Терен­ция. Одна­ко в отно­ше­нии язы­ка у Терен­ция име­ет­ся про­гресс. Терен­ций гор­дил­ся изя­ще­ст­вом сво­его язы­ка; непо­д­ра­жае­мой пре­ле­сти сво­его язы­ка Терен­ций обя­зан тем, что в после­дую­щую эпо­ху самые тон­кие кри­ти­ки — Цице­рон, Цезарь, Квин­ти­ли­ан — отда­ва­ли ему паль­му пер­вен­ства сре­ди всех поэтов рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи. А так как в осно­ве рим­ской лите­ра­ту­ры лежа­ло не раз­ви­тие латин­ской поэ­зии, а раз­ви­тие латин­ско­го язы­ка, то комедии Терен­ция, пер­вое в худо­же­ст­вен­ном отно­ше­нии без­упреч­ное под­ра­жа­ние эллин­ско­му искус­ству, могут счи­тать­ся нача­лом новой эры в рим­ской лите­ра­ту­ре. Новая комедия про­ло­жи­ла себе доро­гу в реши­тель­ней­шей лите­ра­тур­ной борь­бе. Плав­тов­ская мане­ра пусти­ла глу­бо­кие кор­ни во вку­сах рим­ской пуб­ли­ки; комедии Терен­ция натолк­ну­лись на самую энер­гич­ную оппо­зи­цию пуб­ли­ки, кото­рой не нра­ви­лись их «вялый язык» и «сла­бый стиль». Поэт, по-види­мо­му, чело­век обид­чи­вый, отве­чал на эти напад­ки анти­кри­ти­кой в про­ло­гах, хотя по-насто­я­ще­му послед­ние пред­на­зна­ча­лись не для это­го. Эта поле­ми­ка име­ла обо­ро­ни­тель­ный и насту­па­тель­ный харак­тер; от народ­ной тол­пы, кото­рая два раза ухо­ди­ла с пред­став­ле­ния «Све­к­ро­ви» на пред­став­ле­ния гла­ди­а­то­ров и канат­ных пля­су­нов, автор апел­ли­ро­вал к обра­зо­ван­ным кру­гам выс­ше­го обще­ства. Он заяв­лял, что ищет одоб­ре­ния толь­ко у чистой пуб­ли­ки (у «хоро­ших»), при­чем, конеч­но, наме­кал, что не подо­ба­ет отно­сить­ся с пре­не­бре­же­ни­ем к тем про­из­веде­ни­ям искус­ства, кото­рые удо­сто­и­лись одоб­ре­ния «немно­гих». Он не опро­вер­гал, а даже с.409 под­дер­жи­вал слух, что ари­сто­кра­ты помо­га­ют ему в его твор­че­стве сове­том и даже делом5.

317 И, дей­ст­ви­тель­но, он добил­ся сво­его. Даже в лите­ра­ту­ре гос­под­ст­во­ва­ла оли­гар­хия; напи­сан­ная по всем пра­ви­лам искус­ства ари­сто­кра­ти­че­ская комедия вытес­ни­ла народ­ную комедию. Око­ло 620 г. [134 г.] комедии Плав­та исче­за­ют из репер­ту­а­ра. Это тем более зна­ме­на­тель­но, что после преж­девре­мен­ной смер­ти Терен­ция не было выдаю­щих­ся талан­тов в этой обла­сти. О комеди­ях Тур­пи­лия (умер в пре­клон­ном воз­расте в 651 г. [103 г.]) и дру­гих совсем забы­тых или почти забы­тых писа­те­лях один ком­пе­тент­ный кри­тик уже в кон­це это­го пери­о­да выра­зил­ся, что новые комедии гораздо хуже, чем пло­хие новые моне­ты.

Нацио­наль­ная комедия

Выше уже гово­ри­лось (I, 856), что, веро­ят­но, еще в тече­ние VI сто­ле­тия [сер. III — сер. II вв.] к гре­че­ско-рим­ской комедии (pal­lia­ta) при­со­еди­ни­лась нацио­наль­ная комедия (to­ga­ta), в кото­рой отра­же­на была, прав­да, не спе­ци­аль­но жизнь Рима, а жизнь латин­ских горо­дов. Разу­ме­ет­ся, шко­ла Терен­ция вско­ре утвер­ди­лась и в этой нацио­наль­ной комедии. Вполне в сти­ле этой шко­лы было, с одной сто­ро­ны, вво­дить в Ита­лии гре­че­скую комедию в точ­ном пере­во­де, а с дру­гой сто­ро­ны, в новом, чисто рим­ском духе. Глав­ным пред­ста­ви­те­лем это­го направ­ле­ния явля­ет­ся Луций Афра­ний (рас­цвет его сла­вы при­хо­дит­ся на вре­мя око­ло 660 г. [94 г.]).

Афра­ний

По дошед­шим до нас отрыв­кам его сочи­не­ний нель­зя, прав­да, соста­вить себе опре­де­лен­но­го пред­став­ле­ния об его с.410 твор­че­стве, одна­ко эти отрыв­ки не про­ти­во­ре­чат так­же тому, что гово­ри­ли об Афра­нии рим­ские кри­ти­ки. Его мно­го­чис­лен­ные нацио­наль­ные комедии были напи­са­ны по образ­цу тех гре­че­ских пьес, в кото­рых все постро­е­но на интри­ге; раз­ни­ца лишь в том, что они, как это понят­но в под­ра­жа­ни­ях, про­ще и коро­че. В дета­лях Афра­ний тоже заим­ст­во­вал частич­но у Менанд­ра, частич­но у более ста­рой нацио­наль­ной лите­ра­ту­ры. У Афра­ния мы ред­ко нахо­дим тот мест­ный латин­ский коло­рит, кото­рый ярко выра­жен у твор­ца этой фор­мы, Тици­ния6, его темы очень общи и, веро­ят­но, взя­ты из опре­де­лен­ных гре­че­ских комедий, лишь с неко­то­рым пере­оде­ва­ни­ем. Тон­кий эклек­тизм и искус­ная ком­по­зи­ция — у него неред­ко встре­ча­ют­ся лите­ра­тур­ные наме­ки — харак­тер­ны для него так же, как для Терен­ция. Сход­ство име­ет­ся так­же в нрав­ст­вен­ной тен­ден­ции, при­бли­жаю­щей пье­сы Афра­ния к дра­ме, в без­упреч­но­сти с точ­ки зре­ния тре­бо­ва­ний поли­ции и в чисто­те язы­ка. Позд­ней­шие кри­ти­ки харак­те­ри­зу­ют Афра­ния, как срод­но­го по духу Менан­д­ру и Терен­цию; Афра­ний — гово­рят они — носит тогу так, как носил бы ее Менандр, если бы был ита­ли­ком. Сам Афра­ний заявил, что ста­вит Терен­ция выше всех дру­гих поэтов.

Ател­ла­ны

Новой фор­мой в латин­ской лите­ра­ту­ре этой эпо­хи был фарс. Фарс суще­ст­во­вал в древ­ней­шие вре­ме­на (I, 212). Веро­ят­но, уже задол­го до воз­ник­но­ве­ния Рима весе­лая моло­дежь Лация во вре­мя празд­неств пре­да­ва­лась импро­ви­за­ции в раз навсе­гда уста­нов­лен­ных мас­ках. Твер­дый мест­ный коло­рит латин­ской город­ской общи­ны эти фар­сы при­об­ре­та­ют от оск­ско­го горо­да Ател­лы, раз­ру­шен­но­го Ган­ни­ба­лом и пото­му отдан­но­го в каче­стве 318 места дей­ст­вия в рас­по­ря­же­ние авто­ров коми­че­ских пред­став­ле­ний. С тех пор эти пред­став­ле­ния назы­ва­ют­ся «оск­ски­ми игра­ми» или «ател­лан­ски­ми игра­ми»7. Одна­ко эти фар­сы не свя­за­ны ни с с.411 лите­ра­ту­рой, ни с теат­ром8. Они ста­ви­лись диле­тан­та­ми, где и как им нра­ви­лось. Текст к ним не писал­ся и во вся­ком слу­чае не обна­ро­до­вал­ся. Толь­ко теперь ател­лан­ские пред­став­ле­ния были пере­да­ны насто­я­щим акте­рам9, и их ста­ли ста­вить точ­но так­же, как в гре­че­ской сати­ри­че­ской дра­ме, в каче­стве эпи­ло­га после с.412 тра­гедии. А отсюда уже неда­ле­ко было до сле­дую­ще­го шага: писа­те­ли рас­про­стра­ни­ли свою дея­тель­ность и на эти пье­сы. 319 Нель­зя ска­зать, раз­вил­ся ли рим­ский худо­же­ст­вен­ный фарс совер­шен­но само­сто­я­тель­но, или же тол­чок к это­му исхо­дил от ниж­не­ита­лий­ско­го фар­са10, во мно­гих отно­ше­ни­ях род­ст­вен­но­го ему. Несо­мнен­но, отдель­ные пье­сы были все­гда ори­ги­наль­ны­ми про­из­веде­ни­я­ми. Твор­цом это­го ново­го рода лите­ра­ту­ры явля­ет­ся в пер­вой поло­вине VII сто­ле­тия11 [2-я пол. II в.] Луций Пом­по­ний из латин­ской коло­нии Боно­нии. Наряду с его пье­са­ми вско­ре снис­ка­ли себе рас­по­ло­же­ние пуб­ли­ки пье­сы дру­го­го поэта, Новия. Насколь­ко мож­но судить по немно­го­чис­лен­ным дошед­шим до нас отрыв­кам и сооб­ще­ни­ям древ­них авто­ров, это были корот­кие, в боль­шин­стве слу­ча­ев одно­акт­ные фар­сы, и инте­рес их заклю­чал­ся не столь­ко в буй­ной и сума­сброд­ной фабу­ле, сколь­ко в коми­че­ском изо­бра­же­нии раз­лич­ных сосло­вий и ситу­а­ций. Люби­ли пред­став­лять в коми­че­ском виде празд­ни­ки и пуб­лич­ные акты: «Свадь­ба», «Пер­вое мар­та», «Пан­та­лон как кан­дидат на выбо­рах»; охот­но высме­и­ва­ли так­же чужие наро­ды: зааль­пий­ских гал­лов, сирий­цев, а, глав­ным обра­зом, пока­зы­ва­ли на сцене пред­ста­ви­те­лей раз­лич­ных реме­сел: гро­бов­щи­ков, пред­ска­за­те­лей буду­ще­го, гада­те­лей по поле­ту птиц, вра­чей, мыта­рей, маля­ров, рыба­ков, пека­рей. Мно­го доста­ва­лось гла­ша­та­ям, а еще боль­ше валяль­щи­кам, кото­рые, кажет­ся, игра­ли в рим­ском фар­се роль наших порт­ных. На сцене пока­зы­ва­лись не толь­ко раз­лич­ные сто­ро­ны город­ской жиз­ни, но так­же кре­стья­нин с его печа­ля­ми и радо­стя­ми. О раз­но­об­ра­зии это­го дере­вен­ско­го репер­ту­а­ра мож­но судить по мно­же­ству назва­ний, вро­де сле­дую­щих: «Коро­ва», «Осел», «Ягне­нок», «Сви­нья», «Боль­ная сви­нья», «Супо­ро­сая сви­нья», «Селя­нин», «Кре­стья­нин», «Пан­та­лон как с.413 селя­нин», «Пас­тух», «Вино­де­лы», «Сбор­щик вин­ных ягод», «Заготов­ка дров», «Рых­ле­ние поч­вы», «Пти­чий двор». В этих пье­сах посто­ян­но фигу­ри­ру­ют глу­пый и плу­то­ва­тый слу­га, доб­рый ста­рик, муд­рец; они забав­ля­ли пуб­ли­ку, осо­бен­но же сме­шил ее тип слу­ги, Поли­ши­нель этих фар­сов, про­жор­ли­вый, гряз­ный, наро­чи­то крайне без­образ­ный и при­том все­гда влюб­лен­ный Поли­ши­нель; он посто­ян­но споты­кал­ся, на него со всех сто­рон сыпа­лись насмеш­ки и колотуш­ки. В заклю­че­ние он все­гда ока­зы­вал­ся коз­лом отпу­ще­ния. Такие загла­вия, как: «Поли­ши­нель-сол­дат», «Поли­ши­нель-свод­ник», «Деви­ца-Поли­ши­нель», «Поли­ши­нель в ссыл­ке», «Два Поли­ши­не­ля», дают пред­став­ле­ние о том, как раз­но­об­раз­но было содер­жа­ние рим­ских фар­сов. Эти фар­сы под­чи­ня­лись общим пра­ви­лам лите­ра­тур­но­го искус­ства, во вся­ком слу­чае с тех пор, как их ста­ли изла­гать в пись­мен­ной фор­ме: так напри­мер, по сти­хотвор­но­му раз­ме­ру они при­мы­ка­ли к гре­че­ско­му теат­ру. Тем не менее они, есте­ствен­но, были более латин­ски­ми и народ­ны­ми, чем сама 320 нацио­наль­ная комедия. Фарс затра­ги­ва­ет гре­че­ский мир толь­ко в фор­ме паро­дий на тра­гедию12; этот жанр появ­ля­ет­ся впер­вые лишь у Новия и куль­ти­ви­ро­вал­ся вооб­ще не часто. Фарс это­го писа­те­ля если и не осме­ли­вал­ся кос­нуть­ся Олим­па, то все же затро­нул само­го чело­ве­че­ско­го из богов — Гер­ку­ле­са. Новий напи­сал фарс «Her­cu­les Auc­tio­na­tor». Нече­го гово­рить, что тон этих пьес не отли­чал­ся изыс­кан­но­стью. Весь­ма недву­смыс­лен­ные дву­смыс­лен­но­сти, гру­бые мужиц­кие саль­но­сти, при­виде­ния, пугаю­щие детей, а ино­гда и пожи­раю­щие их; про­скаль­зы­ва­ли сюда неред­ко и лич­ные напад­ки, даже с ука­за­ни­ем соб­ст­вен­ных имен. Одна­ко не было недо­стат­ка так­же в ярких кар­ти­нах, неожи­дан­ных поло­же­ни­ях, мет­ких ост­ро­тах. Эта арле­ки­на­да ско­ро заня­ла вид­ное место в теат­раль­ной жиз­ни сто­ли­цы и даже в лите­ра­ту­ре.

Театр

Нако­нец, что каса­ет­ся раз­ви­тия теат­ра, то мы не име­ем воз­мож­но­сти про­следить в подроб­но­стях того, что в общем совер­шен­но ясно, а имен­но, что инте­рес к теат­раль­ным пред­став­ле­ни­ям все воз­рас­тал, они дава­лись все чаще и ста­но­ви­лись все более рос­кош­ны­ми. Теперь почти ни одно народ­ное празд­не­ство, обыч­ное или чрез­вы­чай­ное, не обхо­ди­лось без теат­раль­ных пред­став­ле­ний; даже в про­вин­ци­аль­ных горо­дах и част­ных домах вошли в оби­ход спек­так­ли наня­тых акте­ров. Впро­чем, в сто­ли­це все еще не было камен­но­го зда­ния теат­ра, хотя такие зда­ния, веро­ят­но, име­лись уже в неко­то­рых муни­ци­паль­ных горо­дах. По насто­я­нию Пуб­лия Сци­пи­о­на Нази­ки, сенат с.414 рас­торг­нул в 599 г. [155 г.] дого­вор, заклю­чен­ный на построй­ку зда­ния теат­ра в сто­ли­це. Это было вполне в духе лице­мер­ной поли­ти­ки того вре­ме­ни; из ува­же­ния к пра­дедов­ским нра­вам не допу­сти­ли построй­ки посто­ян­но­го теат­ра, но вме­сте с тем не пре­пят­ст­во­ва­ли чрез­вы­чай­но­му росту теат­раль­ных пред­став­ле­ний и из года в год тра­ти­ли гро­мад­ные сум­мы на построй­ку для них теат­раль­ных под­мост­ков и деко­ра­ций. Теат­раль­ная тех­ни­ка, види­мо, повы­ша­лась. Улуч­ше­ние поста­но­вок и введе­ние масок во вре­ме­на Терен­ция без сомне­ния свя­за­но с тем, что с 580 г. [174 г.] рас­хо­ды по устрой­ству и содер­жа­нию сце­ны и сце­ни­че­ско­го аппа­ра­та взя­ты были на счет государ­ст­вен­ной каз­ны13. Эпо­ху в исто­рии теат­ра соста­ви­ли игры, устро­ен­ные Луци­ем Мум­ми­ем после взя­тия Корин­фа (609) [145 г.]. Веро­ят­но, тогда же впер­вые был устро­ен по гре­че­ско­му образ­цу театр, отве­чаю­щий тре­бо­ва­ни­ям аку­сти­ки, со ска­мья­ми для пуб­ли­ки, и вооб­ще было обра­ще­но боль­ше вни­ма­ния на устрой­ство зре­лищ14. Теперь посто­ян­но идет речь о выда­че пре­мий, т. е. о кон­ку­рен­ции меж­ду отдель­ны­ми про­из­веде­ни­я­ми, о живей­шем выра­же­нии пуб­ли­кой одоб­ре­ния или неодоб­ре­ния глав­ным акте­рам, о кла­кё­рах и о кли­ках. Деко­ра­ции и теат­раль­ные меха­низ­мы были 321 улуч­ше­ны: в 655 г. [99 г.] при эди­ле Гае Клав­дии Пульхе­ре появи­лись искус­но раз­ри­со­ван­ные кули­сы и ясно раз­ли­чае­мый теат­раль­ный гром15, спу­стя два­дцать лет (675) [79 г.] при эди­лах бра­тьях Луции и Мар­ке Лукул­лах введе­на сме­на деко­ра­ций на сцене путем вра­ще­ния кулис. Кон­цу этой эпо­хи при­над­ле­жит вели­чай­ший из рим­ских акте­ров, воль­ноот­пу­щен­ник Квинт Рос­ций (умер в глу­бо­кой ста­ро­сти око­ло 692 г. [62 г.]), гор­дость и укра­ше­ние рим­ской сце­ны в тече­ние мно­гих поко­ле­ний16, друг и при­я­тель Сул­лы, с.415 его люби­мый гость и собе­сед­ник, — мы еще вер­нем­ся к нему позд­нее.

Эпос

В повест­во­ва­тель­ной поэ­зии преж­де все­го бро­са­ет­ся в гла­за ничтож­ность эпо­са. В VI сто­ле­тии [сер. III — сер. II вв.] эпос зани­мал без­услов­но пер­вое место в лите­ра­ту­ре, пред­на­зна­чав­шей­ся для чте­ния; в VII сто­ле­тии [сер. II — сер. I вв.] он еще имел мно­го­чис­лен­ных пред­ста­ви­те­лей, но ни один из них не поль­зо­вал­ся хотя бы вре­мен­ным успе­хом. В рас­смат­ри­вае­мую эпо­ху мы нахо­дим лишь несколь­ко гру­бых попы­ток пере­ве­сти Гоме­ра и несколь­ко про­дол­же­ний лето­пи­сей Энния вро­де «Ист­рий­ской вой­ны» Гостия и «Лето­пи­сей (быть может) галль­ской вой­ны» Авла Фурия (око­ло 650 г.) [104 г.]; по всем при­зна­кам, эти авто­ры начи­на­ли свое изло­же­ние с того момен­та, на кото­ром оста­но­вил­ся Энний в сво­ем опи­са­нии ист­рий­ской вой­ны 576—577 гг. [178—177 гг.]. В дидак­ти­че­ской и эле­ги­че­ской поэ­зии тоже нет ни одно­го выдаю­ще­го­ся име­ни.

Сату­ра

Един­ст­вен­ные успе­хи в повест­во­ва­тель­ной поэ­зии этой эпо­хи отно­сят­ся к обла­сти так назы­вае­мой сату­ры, кото­рая подоб­но пись­му или бро­шю­ре допус­ка­ет любую внеш­нюю фор­му и любое содер­жа­ние. Поэто­му для таких про­из­веде­ний нет видо­вых при­зна­ков; их инди­виду­аль­ность все­це­ло опре­де­ля­ет­ся инди­виду­аль­но­стью их авто­ра, они сто­ят не толь­ко на гра­ни меж­ду поэ­зи­ей и про­зой, а даже более того — во мно­гих отно­ше­ни­ях сто­ят вне насто­я­щей лите­ра­ту­ры. Весе­лые поэ­ти­че­ские посла­ния, кото­рые писал из лаге­ря под Корин­фом сво­им дру­зьям один из млад­ших чле­нов сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка, Спу­рий Мум­мий, брат раз­ру­ши­те­ля Корин­фа, охот­но чита­лись еще через сто лет. Надо думать, на поч­ве бога­той духов­ной жиз­ни луч­ше­го рим­ско­го обще­ства появи­лось мно­го шут­ли­вых поэ­ти­че­ских про­из­веде­ний это­го рода, не пред­на­зна­чав­ших­ся для широ­кой пуб­ли­ки.

Луци­лий

Пред­ста­ви­те­лем их в лите­ра­ту­ре был Гай Луци­лий (606—651) [148—103 гг.], при­над­ле­жав­ший к ува­жае­мой семье из латин­ской коло­нии Суес­сы; он так­же был чле­ном круж­ка Сци­пи­о­на. Сти­хотво­ре­ния Луци­лия пред­став­ля­ли собой сво­его рода откры­тые пись­ма к пуб­ли­ке. Их 322 содер­жа­ние отра­жа­ло, по удач­но­му выра­же­нию одно­го из ост­ро­ум­ных потом­ков, всю жизнь обра­зо­ван­но­го и неза­ви­си­мо­го чело­ве­ка, кото­рый созер­ца­ет с.416 собы­тия на поли­ти­че­ском теат­ре из пар­те­ра, а ино­гда из-за кулис, — чело­ве­ка, кото­рый вра­ща­ет­ся сре­ди луч­ших людей сво­его вре­ме­ни, как сре­ди себе рав­ных, любов­но и со зна­ни­ем дела следит за лите­ра­ту­рой и нау­кой, хотя сам не хочет счи­тать­ся ни поэтом, ни уче­ным; он пове­ря­ет сво­ей запис­ной книж­ке свои мыс­ли о всем, что встре­ча­ет в жиз­ни хоро­ше­го и дур­но­го, запи­сы­ва­ет свои поли­ти­че­ские наблюде­ния и надеж­ды, заме­ча­ния о язы­ке и искус­стве, соб­ст­вен­ные пере­жи­ва­ния, визи­ты, зва­ные обеды, путе­ше­ст­вия и анек­доты. В сво­ей поэ­зии Луци­лий язви­те­лен, капри­зен и без­услов­но субъ­ек­ти­вен. Одна­ко у него име­ет­ся рез­ко выра­жен­ная оппо­зи­ци­он­ная, а тем самым и дидак­ти­че­ская тен­ден­ция как в лите­ра­тур­ном, так и в нрав­ст­вен­ном и поли­ти­че­ском отно­ше­ни­ях; есть и кое-что от про­те­ста про­вин­ци­аль­но­го жите­ля про­тив сто­ли­цы, пре­об­ла­да­ет гор­дость уро­жен­ца Суес­сы, гово­ря­ще­го на чистом латин­ском язы­ке и веду­ще­го чест­ную жизнь, в про­ти­во­по­лож­ность вави­лон­ско­му сме­ше­нию язы­ков и нрав­ст­вен­ной испор­чен­но­сти сто­ли­цы. Направ­ле­ние сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка, тре­бо­вав­ше­го лите­ра­тур­но­сти и стро­гой чистоты язы­ка, нашло в Луци­лии само­го совер­шен­но­го кри­ти­ка и талант­ли­во­го пред­ста­ви­те­ля. Свою первую кни­гу он посвя­тил осно­ва­те­лю рим­ской фило­ло­гии Луцию Сти­ло­ну; при этом он под­чер­ки­вал, что пишет не для обра­зо­ван­ных людей, гово­ря­щих на чистой образ­цо­вой латы­ни, а для тарен­тин­цев, брет­ти­ев, сику­лов, т. е. для жив­ших в Ита­лии полу­г­ре­ков, латынь кото­рых нуж­да­лась в исправ­ле­нии. Целые кни­ги его сти­хотво­ре­ний посвя­ще­ны уста­нов­ле­нию пра­вил латин­ской орфо­гра­фии и про­со­дии, борь­бе с пре­не­стин­ски­ми, сабин­ски­ми, этрус­ски­ми про­вин­ци­а­лиз­ма­ми, выде­ле­нию ходя­чих соле­циз­мов, при­чем, одна­ко, автор нико­гда не забы­ва­ет при слу­чае высме­ять без­душ­ный и схе­ма­ти­че­ский исо­кра­тов­ский пуризм в отно­ше­нии слов и фраз17 и упрек­нуть даже сво­его дру­га Сци­пи­о­на за исклю­чи­тель­ную изыс­кан­ность речи, упрек­нуть шут­ли­во, но вме­сте с тем и серь­ез­но18. Одна­ко еще серь­ез­нее чем за чистую и про­стую латынь борет­ся поэт за чистые нра­вы в лич­ной и обще­ст­вен­ной жиз­ни. Его поло­же­ние бла­го­при­ят­ст­во­ва­ло ему в этом отно­ше­нии свое­об­раз­ным обра­зом. Хотя по сво­е­му про­ис­хож­де­нию, состо­я­нию и обра­зо­ва­нию он сто­ял на рав­ном поло­же­нии со знат­ны­ми рим­ля­на­ми сво­его вре­ме­ни и был с.417 вла­дель­цем боль­шо­го дома в сто­ли­це, он все же был не рим­ским граж­да­ни­ном, а латин­ским. Даже бли­зость его к Сци­пи­о­ну, под началь­ст­вом кото­ро­го он в юно­сти участ­во­вал в нуман­тин­ской войне и в доме кото­ро­го он бывал частым гостем, воз­мож­но, свя­за­на с тем, что Сци­пи­он под­дер­жи­вал мно­го­сто­рон­ние сно­ше­ния с лати­на­ми и покро­ви­тель­ст­во­вал им в поли­ти­че­ских рас­прях того вре­ме­ни. Обще­ст­вен­ная карье­ра для Луци­лия была закры­та, а карье­ра спе­ку­лян­та была ему не по душе, он не желал, как он одна­жды выра­зил­ся, 323 «пере­стать быть Луци­ли­ем, чтобы сде­лать­ся откуп­щи­ком пода­тей в Азии». В гро­зо­вую эпо­ху грак­хов­ских реформ и надви­гав­шей­ся союз­ни­че­ской вой­ны Луци­лий был завсе­гда­та­ем в двор­цах и вил­лах рим­ской зна­ти, но не стал ничьим кли­ен­том; он вра­щал­ся сре­ди борю­щих­ся поли­ти­че­ских клик и пар­тий, но не при­ни­мал непо­сред­ст­вен­но­го уча­стия в их борь­бе. В этом отно­ше­нии он напо­ми­на­ет Беран­же, с кото­рым его поли­ти­че­ское поло­же­ние и его поэ­зия име­ют мно­го обще­го. Луци­лий обра­щал­ся к обще­ст­вен­но­му мне­нию со сло­ва­ми несо­кру­ши­мо­го здо­ро­во­го чело­ве­че­ско­го разу­ма, с бле­стя­щим ост­ро­уми­ем.

«В празд­ник и в буд­ни, с утра до позд­ней ночи народ и сена­то­ры шля­ют­ся по пло­ща­ди, не дают дру­гим про­хо­ду, зани­ма­ют­ся одним делом, одним искус­ст­вом — как бы друг дру­га надуть, при­чи­нить друг дру­гу вред, пре­взой­ти один дру­го­го в лести и искус­стве носить личи­ну доб­ро­де­те­ли. Все они стро­ят друг дру­гу коз­ни, точ­но каж­дый во враж­де со все­ми»19.

В раз­ви­тие этой неис­чер­пае­мой темы, поэт, не щадя ни дру­зей, ни само­го себя, вос­ста­вал про­тив обще­ст­вен­ных язв сво­его вре­ме­ни, поли­ти­че­ских интриг, бес­ко­неч­ной воен­ной служ­бы в Испа­нии и так далее. В пер­вой из сатир Луци­лия сенат олим­пий­ских богов обсуж­да­ет вопрос, заслу­жи­ва­ет ли Рим в даль­ней­шем покро­ви­тель­ства небо­жи­те­лей. Кор­по­ра­ции, сосло­вия, отдель­ные лич­но­сти повсюду назва­ны соб­ст­вен­ны­ми име­на­ми. Поэ­зия поли­ти­че­ской поле­ми­ки, не имев­шая досту­па к рим­ской сцене, явля­ет­ся основ­ным эле­мен­том сти­хотво­ре­ний Луци­лия. Даже в дошед­ших до нас отрыв­ках эти сти­хотво­ре­ния не утра­ти­ли пле­ни­тель­ной силы сво­его мет­ко­го и образ­но­го ост­ро­умия, прон­за­ют и уни­что­жа­ют вра­га, «подоб­но ост­ро­му мечу». Здесь, в нрав­ст­вен­ном пре­вос­ход­стве и гор­дом созна­нии сво­бо­ды поэта из Суес­сы, с.418 кро­ет­ся при­чи­на того, поче­му изящ­ный вену­си­ец, воз­об­но­вив­ший Луци­ли­е­ву сати­ру в алек­сан­дрий­ский пери­од рим­ской поэ­зии, со спра­вед­ли­вой скром­но­стью счи­тал сво­его пред­ше­ст­вен­ни­ка «луч­шим», хотя его соб­ст­вен­ные про­из­веде­ния пре­вос­хо­ди­ли Луци­ли­е­вы изя­ще­ст­вом внеш­ней фор­мы. Язык Луци­лия — это язык чело­ве­ка, вла­де­ю­ще­го гре­че­ским и латин­ским обра­зо­ва­ни­ем, кото­рый дает себе пол­ную сво­бо­ду. Такой поэт, как Луци­лий, о кото­ром гово­рят буд­то он писал две­сти гекза­мет­ров до обеда и столь­ко же после обеда, слиш­ком тороп­лив, чтобы быть крат­ким; бес­по­лез­ные длин­ноты, неряш­ли­вое повто­ре­ние одних и тех же обо­ротов, край­няя небреж­ность встре­ча­ют­ся у него посто­ян­но. Пер­вое попав­ше­е­ся сло­во, латин­ское или гре­че­ское, все­гда явля­ет­ся для него самым луч­шим. Точ­но так же отно­сит­ся он к сти­хотвор­но­му раз­ме­ру, в осо­бен­но­сти к гекза­мет­ру, кото­рый у него пре­об­ла­да­ет. Один ост­ро­ум­ный под­ра­жа­тель Луци­лия гово­рит, что сто­ит толь­ко пере­ста­вить сло­ва в Луци­ли­е­вом сти­хотво­ре­нии, и никто не дога­да­ет­ся, что перед ним сти­хи, а не про­стая про­за. По 324 эффек­ту сти­хи Луци­лия мож­но срав­нить толь­ко с немец­ки­ми Knit­tel­ver­se20.

Сти­хотво­ре­ния Терен­ция и Луци­лия сто­ят на одном и том же куль­тур­ном уровне и отно­сят­ся друг к дру­гу, как с.419 тща­тель­но про­ду­ман­ная и отде­лан­ная лите­ра­тур­ная работа к пись­му, набро­сан­но­му на ско­рую руку. Но несрав­нен­но более высо­кое духов­ное раз­ви­тие и более сво­бод­ное миро­воз­зре­ние всад­ни­ка из Суес­сы по срав­не­нию с афри­кан­ским рабом созда­ли ему бле­стя­щий успех настоль­ко же быст­ро, насколь­ко успех Терен­ция был мед­ле­нен и сомни­те­лен. Луци­лий сра­зу стал любим­цем нации и мог ска­зать о сво­их сти­хах подоб­но Беран­же, что «толь­ко они чита­лись наро­дом». Необык­но­вен­ная попу­ляр­ность Луци­ли­е­вых сти­хотво­ре­ний явля­ет­ся и исто­ри­че­ски заме­ча­тель­ным явле­ни­ем. Она свиде­тель­ст­ву­ет, что лите­ра­ту­ра уже в то вре­мя была силой; если бы сохра­ни­лась обсто­я­тель­ная исто­рия того вре­ме­ни, мы, несо­мнен­но, нашли бы в ней мно­го­чис­лен­ные следы это­го вли­я­ния поэ­зии. Суж­де­ние совре­мен­ни­ков о Луци­лии было под­твер­жде­но в более позд­ние вре­ме­на. Рим­ские худо­же­ст­вен­ные кри­ти­ки, про­тив­ни­ки алек­сан­дрий­ско­го направ­ле­ния, при­зна­ли за Луци­ли­ем пер­вое место сре­ди всех латин­ских поэтов. Луци­лий создал сати­ру, посколь­ку она вооб­ще может счи­тать­ся осо­бой фор­мой худо­же­ст­вен­ной лите­ра­ту­ры. В сати­ре Луци­лий создал един­ст­вен­ный вид поэ­зии, харак­тер­ный для рим­лян и пере­шед­ший от них к потом­ству.

Из поэ­зии, при­мы­каю­щей к алек­сан­дрий­ской шко­ле, мы не нахо­дим в Риме той эпо­хи ниче­го кро­ме мел­ких сти­хотво­ре­ний, пере­веден­ных с алек­сан­дрий­ских эпи­грамм или напи­сан­ных в под­ра­жа­ние им. Эти сти­хотво­ре­ния не име­ют зна­че­ния сами по себе, но заслу­жи­ва­ют упо­ми­на­ния, как пер­вые пред­вест­ни­ки новой лите­ра­тур­ной эпо­хи в Риме. Кро­ме несколь­ких мало­из­вест­ных писа­те­лей, о кото­рых нель­зя даже с точ­но­стью ска­зать, когда они жили, сюда отно­сят­ся Квинт Катул, кон­сул 652 г. [102 г.] и Луций Ман­лий, вид­ный сена­тор, писав­ший в 657 г. [97 г.]. Луций Ман­лий, по-види­мо­му, пер­вый 325 позна­ко­мил рим­лян с неко­то­ры­ми рас­про­стра­нен­ны­ми в Гре­ции гео­гра­фи­че­ски­ми леген­да­ми, напри­мер, с делий­ской леген­дой о Латоне, леген­дой о Евро­пе и о чудес­ной пти­це Феник­се. Во вре­мя сво­их путе­ше­ст­вий он открыл в Додоне зна­ме­ни­тый тре­нож­ник и спи­сал с него пред­ска­за­ние, сде­лан­ное пелаз­гам перед их пере­се­ле­ни­ем в стра­ну сике­лов и або­ри­ге­нов, — откры­тие, кото­рое рим­ские лето­пи­си не пре­ми­ну­ли с бла­го­го­ве­ни­ем заре­ги­ст­ри­ро­вать.

Исто­рио­гра­фия. Поли­бий

Исто­рио­гра­фия этой эпо­хи пред­став­ле­на в первую оче­редь писа­те­лем, кото­рый ни по сво­е­му про­ис­хож­де­нию, ни по сво­им науч­ным и лите­ра­тур­ным взглядам не при­над­ле­жит к ита­лий­ской куль­ту­ре, кото­рый, одна­ко, был пер­вым, вер­нее един­ст­вен­ным писа­те­лем, дав­шим адек­ват­ное лите­ра­тур­ное изло­же­ние миро­во­го зна­че­ния Рима, и кото­ро­му после­дую­щие поко­ле­ния и мы сами обя­за­ны всем самым с.420 цен­ным, что зна­ем по рим­ской исто­рии. Поли­бий (око­ло 546 — око­ло 627) [208—127 гг.] был родом из Мега­ло­по­ля в Пело­пон­не­се; он был сыном ахей­ско­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля Ликор­ты. Кажет­ся, он уже в 565 г. [189 г.] при­ни­мал уча­стие в рим­ском похо­де про­тив мало­азий­ских кель­тов, а впо­след­ст­вии неод­но­крат­но полу­чал от сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков воен­ные и дипло­ма­ти­че­ские пору­че­ния, осо­бен­но во вре­мя третьей македон­ской вой­ны. В резуль­та­те кри­зи­са, вызван­но­го в Элла­де этой вой­ной, он вме­сте с дру­ги­ми ахей­ски­ми залож­ни­ка­ми был отправ­лен в Ита­лию (I, 734), где был интер­ни­ро­ван в тече­ние 17 лет (587—604) [167—150 гг.]. Сыно­вья Пав­ла вве­ли его в круг сто­лич­ной зна­ти. Осво­бож­де­ние ахей­ских залож­ни­ков вер­ну­ло Поли­бия на роди­ну, где он с тех пор был посто­ян­ным посред­ни­ком меж­ду Ахей­ским сою­зом и рим­ля­на­ми. Он при­сут­ст­во­вал при раз­ру­ше­нии Кар­фа­ге­на и Корин­фа (608) [146 г.]. Каза­лось, судь­ба вос­пи­та­ла его так, чтобы он мог луч­ше самих рим­лян понять исто­ри­че­ское зна­че­ние Рима. Гре­че­ский государ­ст­вен­ный дея­тель и рим­ский плен­ник, ува­жае­мый за свое эллин­ское обра­зо­ва­ние Сци­пи­о­ном Эми­ли­а­ном и вооб­ще пер­вы­ми людь­ми в Риме, порой воз­буж­дав­ший даже их зависть, он видел, как оба ручья, кото­рые дол­го тек­ли по раз­ным рус­лам, сли­лись в одно и как исто­рия всех сре­ди­зем­но­мор­ских государств сошлась в геге­мо­нии рим­ско­го могу­ще­ства и гре­че­ско­го обра­зо­ва­ния. Таким обра­зом Поли­бий был пер­вым зна­ме­ни­тым гре­ком, кото­рый с искрен­ним убеж­де­ни­ем вос­при­нял миро­воз­зре­ние сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка, при­знал пре­вос­ход­ство элли­низ­ма в духов­ной обла­сти и Рима в поли­ти­че­ской обла­сти как совер­шив­ший­ся факт, над кото­рым исто­рия про­из­нес­ла свой при­го­вор, обя­за­тель­ный для обе­их сто­рон. В этом духе Поли­бий дей­ст­во­вал в каче­стве прак­ти­че­ско­го поли­ти­ка и писал свою исто­рию. Если в моло­до­сти Поли­бий отдал дань заслу­жи­ваю­ще­му ува­же­ние, но несо­сто­я­тель­но­му мест­но­му ахей­ско­му пат­рио­тиз­му, то в зре­лом воз­расте, ясно пони­мая неиз­беж­ную необ­хо­ди­мость, он защи­щал на сво­ей родине поли­ти­ку само­го тес­но­го сбли­же­ния с Римом. Это была в выс­шей сте­пе­ни понят­ная и, без сомне­ния, бла­го­на­ме­рен­ная поли­ти­ка, но она была лише­на вели­чия и гор­до­сти. Не совсем был сво­бо­ден Поли­бий и от тще­сла­вия и мелоч­но­сти эллин­ских поли­ти­ков того вре­ме­ни. Немед­лен­но после осво­бож­де­ния он обра­тил­ся к рим­ско­му сена­ту с прось­бой фор­маль­но под­твер­дить доку­мен­та­ми каж­до­му из осво­бож­ден­ных залож­ни­ков то обще­ст­вен­ное поло­же­ние на родине, кото­рым они поль­зо­ва­лись преж­де. Катон мет­ко выра­зил­ся по это­му пово­ду, что здесь Одис­сей как бы сно­ва воз­вра­ща­ет­ся в пеще­ру Поли­фе­ма, чтобы выпро­сить себе у вели­ка­на кол­пак и пояс. Поли­бий часто исполь­зо­вал свои свя­зи 326 с рим­ской зна­тью для бла­га сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков; одна­ко с.421 фор­ма, в кото­рой он при­бе­гал к высо­кой про­тек­ции, и его хва­стов­ство сво­и­ми свя­зя­ми при­бли­жа­лись к лакей­ству.

Лите­ра­тур­ная дея­тель­ность Поли­бия была про­ник­ну­та тем же духом, что и его прак­ти­че­ская дея­тель­ность. Зада­чей его жиз­ни было напи­сать исто­рию объ­еди­не­ния сре­ди­зем­но­мор­ских государств под геге­мо­ни­ей Рима. Его труд охва­ты­ва­ет судь­бу всех циви­ли­зо­ван­ных государств, — Гре­ции, Македо­нии, Малой Азии, Сирии, Егип­та, Кар­фа­ге­на и Ита­лии в пери­од вре­ме­ни от пер­вой пуни­че­ской вой­ны до раз­ру­ше­ния Кар­фа­ге­на и Корин­фа и изо­бра­жа­ет в при­чин­ной свя­зи вступ­ле­ние этих государств под про­тек­то­рат Рима. Целью сво­его труда Поли­бий счи­та­ет дока­за­тель­ство разум­но­сти и целе­со­об­раз­но­сти рим­ской геге­мо­нии. По сво­е­му замыс­лу и выпол­не­нию исто­рия Поли­бия пред­став­ля­ет рез­кую и созна­тель­ную про­ти­во­по­лож­ность совре­мен­ной ему рим­ской и гре­че­ской исто­рио­гра­фии. В Риме еще все­це­ло сто­я­ли на точ­ке зре­ния хро­ни­стов; здесь имел­ся цен­ный исто­ри­че­ский мате­ри­ал, но так назы­вае­мая исто­рио­гра­фия огра­ни­чи­ва­лась наив­ны­ми пре­да­ни­я­ми и раз­роз­нен­ны­ми замет­ка­ми. Исклю­че­ние состав­ля­ли очень цен­ные, но чисто субъ­ек­тив­ные про­из­веде­ния Като­на, еще не под­няв­ши­е­ся над пер­вы­ми зачат­ка­ми исто­ри­че­ско­го иссле­до­ва­ния и исто­рио­гра­фии. У гре­ков, прав­да, суще­ст­во­ва­ли свои исто­ри­че­ские иссле­до­ва­ния и исто­рио­гра­фия. Но в смут­ное вре­мя диа­до­хов поня­тия о нации и государ­стве были утра­че­ны столь осно­ва­тель­но, что ни одно­му из бес­чис­лен­ных тогдаш­них исто­ри­ков не уда­лось пой­ти по следам вели­ких атти­че­ских масте­ров, заим­ст­во­вать их дух и прав­ди­вость и обра­ботать все­мир­но­и­сто­ри­че­ский мате­ри­ал эпо­хи со все­мир­но­и­сто­ри­че­ской точ­ки зре­ния. Гре­че­ская исто­рио­гра­фия огра­ни­чи­ва­лась чисто внеш­ним опи­са­ни­ем собы­тий или же была про­ник­ну­та фра­зер­ст­вом и ложью атти­че­ской рито­ри­ки; слиш­ком часто в ней отра­жа­ют­ся про­даж­ность и пош­лость, под­ха­лим­ство и оже­сто­че­ние того вре­ме­ни. Как у рим­лян, так и у гре­ков суще­ст­во­ва­ла лишь исто­рия горо­дов и пле­мен. Поли­бий пер­вый вышел из этих узких рамок. Как пра­виль­но ука­зы­ва­лось, он, будучи родом из Пело­пон­не­са, был духов­но оди­на­ко­во далек как от ахей­цев, так и от рим­лян; он пере­шел эти жал­кие рам­ки, обра­ба­ты­вал рим­ский мате­ри­ал с эллин­ским зре­лым кри­ти­че­ским под­хо­дом и создал если не все­об­щую исто­рию, то во вся­ком слу­чае исто­рию, уже осво­бож­ден­ную от мест­ных государ­ст­вен­ных рамок и охва­ты­вав­шую рим­ско-гре­че­ское государ­ство в про­цес­се ста­нов­ле­ния. Пожа­луй, ни один исто­рик не соче­тал в такой пол­но­те, как Поли­бий, все пре­иму­ще­ства писа­те­ля, осно­вы­ваю­ще­го­ся на источ­ни­ках. Он вполне отда­ет себе отчет в объ­е­ме сво­ей зада­чи и нико­гда не упус­ка­ет этот объ­ем из виду. Его вни­ма­ние сосре­дото­че­но на дей­ст­ви­тель­ном исто­ри­че­ском ходе с.422 собы­тий. Он отбра­сы­ва­ет пре­да­ния, анек­доты, мас­су лишен­ных зна­че­ния запи­сей хро­ни­ста. Он вос­ста­но­вил в пра­вах опи­са­ния стран и наро­дов, государ­ст­вен­ных и тор­го­вых отно­ше­ний, всех тех чрез­вы­чай­но важ­ных фак­тов, столь дол­го оста­вав­ших­ся в пре­не­бре­же­нии, кото­рые усколь­за­ли от вни­ма­ния лето­пис­цев, пото­му что не мог­ли быть отне­се­ны к опре­де­лен­но­му году. В соби­ра­нии исто­ри­че­ско­го мате­ри­а­ла Поли­бий обна­ру­жи­ва­ет такую осто­рож­ность и настой­чи­вость, какой, пожа­луй, ни у кого не было в древ­но­сти. Он поль­зу­ет­ся доку­мен­та­ми, в широ­ких раз­ме­рах при­вле­ка­ет лите­ра­ту­ру раз­лич­ных наро­дов, все­сто­ронне исполь­зу­ет свое бла­го­при­ят­ное поло­же­ние для полу­че­ния сведе­ний от участ­ни­ков и свиде­те­лей 327 собы­тий, нако­нец, по зара­нее состав­лен­но­му пла­ну объ­ез­жа­ет всю область сре­ди­зем­но­мор­ских государств и часть атлан­ти­че­ско­го побе­ре­жья21. Прав­ди­вость была в его нату­ре; во всех важ­ных вопро­сах он бес­при­страст­но отно­сит­ся к отдель­ным государ­ствам и лич­но­стям, его инте­ре­су­ет исклю­чи­тель­но внут­рен­няя связь меж­ду собы­ти­я­ми, изло­жить кото­рые в пра­виль­ном соот­но­ше­нии при­чин и послед­ст­вий он счи­та­ет глав­ной и даже един­ст­вен­ной зада­чей исто­ри­ка. Изло­же­ние Поли­бия отли­ча­ет­ся образ­цо­вой пол­нотой, про­стотой и ясно­стью. Одна­ко все эти чрез­вы­чай­ные досто­ин­ства еще не созда­ют пер­во­класс­но­го исто­ри­ка. Поли­бий выпол­нил свою лите­ра­тур­ную зада­чу так же, как и зада­чу прак­ти­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти, — со всей силой разу­ма, но толь­ко разу­ма. Исто­рия, борь­ба необ­хо­ди­мо­сти и сво­бо­ды, явля­ет­ся нрав­ст­вен­ной про­бле­мой; Поли­бий же трак­ту­ет ее так, как если бы она была меха­ни­че­ской про­бле­мой. В при­ро­де, как и в государ­стве, для него име­ет зна­че­ние толь­ко целое; отдель­ное собы­тие, отдель­ная лич­ность, как бы они ни были пора­зи­тель­ны, явля­ют­ся лишь част­ны­ми момен­та­ми, неболь­ши­ми коле­си­ка­ми в чрез­вы­чай­но слож­ном меха­низ­ме, кото­рый назы­ва­ет­ся государ­ст­вом. В этом отно­ше­нии Поли­бий был более чем кто-либо дру­гой создан для изо­бра­же­ния исто­рии рим­ско­го наро­да, кото­рый дей­ст­ви­тель­но раз­ре­шил един­ст­вен­ную в сво­ем роде про­бле­му, достиг­нув бес­при­мер­но­го внут­рен­не­го и внеш­не­го вели­чия, не имея ни одно­го под­лин­но гени­аль­но­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля, наро­да, кото­рый раз­ви­вал­ся на сво­их про­стых осно­вах с уди­ви­тель­ной, почти мате­ма­ти­че­ской, после­до­ва­тель­но­стью. Но момент нрав­ст­вен­ной сво­бо­ды при­сущ исто­рии каж­до­го наро­да, и Поли­бий не мог без­на­ка­зан­но устра­нить его из рим­ской исто­рии. Поли­бий рас­смат­ри­ва­ет все вопро­сы, касаю­щи­е­ся с.423 пра­ва, чести и рели­гии, не толь­ко поверх­ност­но, но совер­шен­но непра­виль­но. Это надо ска­зать так­же о всех тех слу­ча­ях, где тре­бу­ет­ся гене­ти­че­ское постро­е­ние; чисто меха­ни­че­ское объ­яс­не­ние собы­тий, кото­рое Поли­бий ста­вит на его место, порой при­во­дит в отча­я­ние. Мож­но ли пред­ста­вить себе более наив­ную поли­ти­че­скую кон­струк­цию: пре­вос­ход­ная государ­ст­вен­ная кон­сти­ту­ция выво­дит­ся из разум­но­го сме­ше­ния монар­хи­че­ских, ари­сто­кра­ти­че­ских и демо­кра­ти­че­ских эле­мен­тов, а успе­хи Рима — из совер­шен­ства этой кон­сти­ту­ции. Тол­ко­ва­ние суще­ст­ву­ю­щих отно­ше­ний ужа­са­ет сво­ей сухо­стью и отсут­ст­ви­ем фан­та­зии, его мане­ра гово­рить о рели­ги­оз­ных вопро­сах с пре­не­бре­же­ни­ем, с высоты сво­его умст­вен­но­го вели­чия, про­сто про­тив­на. Изло­же­ние его, в созна­тель­ном про­ти­во­ре­чии с обыч­ной худо­же­ст­вен­но сти­ли­зо­ван­ной гре­че­ской исто­рио­гра­фи­ей, конеч­но, пра­виль­но и ясно, но блед­но и вяло; автор слиш­ком часто вда­ет­ся в поле­ми­че­ские отступ­ле­ния или впа­да­ет в стиль мему­а­ров, при­чем в опи­са­нии сво­их пере­жи­ва­ний неред­ко про­яв­ля­ет чрез­мер­ное само­до­воль­ство. Весь труд Поли­бия про­ник­нут оппо­зи­ци­он­ным духом. Автор пред­на­зна­чал свое сочи­не­ние преж­де все­го для рим­лян, но и сре­ди них нашел лишь неболь­шой круг людей, пони­мав­ших его. Поли­бий чув­ст­во­вал, что он остал­ся для рим­лян чуже­зем­цем, а для сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков отступ­ни­ком и что его широ­кое тол­ко­ва­ние отно­ше­ний при­над­ле­жит ско­рее буду­ще­му, чем насто­я­ще­му. Поэто­му он не сво­бо­ден от неко­то­рой угрю­мо­сти и лич­ной горе­чи, в сво­ей поле­ми­ке 328 про­тив поверх­ност­ных и даже про­даж­ных гре­че­ских и некри­ти­че­ских рим­ских исто­ри­ков часто свар­лив и мело­чен и впа­да­ет в тон не исто­ри­ка, а рецен­зен­та. Поли­бий не при­над­ле­жит к при­ят­ным свет­ским писа­те­лям. Но так как прав­да и прав­ди­вость выше вся­ких при­крас, то, пожа­луй, надо ска­зать, что из всех древ­них писа­те­лей мы боль­ше все­го обя­за­ны Поли­бию серь­ез­ны­ми поучи­тель­ны­ми сведе­ни­я­ми. Его кни­ги подоб­ны солн­цу. С того момен­та, с кото­ро­го они начи­на­ют свое изло­же­ние, раз­дви­га­ет­ся туман­ная заве­са, покры­ваю­щая еще сам­нит­скую вой­ну и вой­ну с Пирром. А с момен­та, кото­рым они кон­ча­ют, насту­па­ют новые сумер­ки, чуть ли не еще более непро­ни­цае­мые.

Рим­ские хро­ни­сты

Рим­ская исто­рио­гра­фия, совре­мен­ная Поли­бию, пред­став­ля­ет стран­ную про­ти­во­по­лож­ность широ­ким воз­зре­ни­ям это­го чуже­стран­ца на рим­скую исто­рию и его широ­кой трак­тов­ке этой исто­рии. В нача­ле это­го пери­о­да мы встре­ча­ем еще неко­то­рые хро­ни­ки, напи­сан­ные на гре­че­ском язы­ке, как напри­мер, упо­ми­нав­шу­ю­ся уже (I, 886) хро­ни­ку Авла Посту­мия (кон­сул 603 г. [151 г.]), изоби­лу­ю­щую пло­хой праг­ма­ти­кой, и хро­ни­ку Гая Аци­лия (закон­чен­ную им в глу­бо­кой ста­ро­сти око­ло 612 г. [142 г.]). Одна­ко отча­сти под вли­я­ни­ем като­нов­ско­го с.424 пат­рио­тиз­ма, отча­сти под вли­я­ни­ем тон­ко­го обра­зо­ва­ния сци­пи­о­нов­ско­го круж­ка латин­ский язык достиг тако­го реши­тель­но­го пре­об­ла­да­ния в этой обла­сти, что не толь­ко сре­ди новых исто­ри­че­ских про­из­веде­ний уже ред­ко встре­ча­ют­ся работы, напи­сан­ные на гре­че­ском язы­ке22, но и ста­рые, гре­че­ские хро­ни­ки пере­во­дят­ся на латин­ский язык и, веро­ят­но, чита­лись, глав­ным обра­зом, в этих пере­во­дах. К сожа­ле­нию, в латин­ских хро­ни­ках это­го пери­о­да мож­но хва­лить толь­ко то, что они напи­са­ны на род­ном язы­ке. Они очень мно­го­чис­лен­ны и доста­точ­но подроб­ны; так напри­мер, мы встре­ча­ем ука­за­ние на хро­ни­ки Луция Кас­сия Геми­ны (око­ло 608 г. [146 г.]), Луция Каль­пур­ния Писо­на (кон­сул 621 г. [133 г.]), Гая Сем­п­ро­ния Туди­та­на (кон­су­ла 625 г. [129 г.]), Гая Фан­ния (кон­су­ла 632 г. [122 г.]). К это­му надо при­ба­вить офи­ци­аль­ную лето­пись горо­да Рима в вось­ми­де­ся­ти кни­гах, редак­ти­ро­ван­ную и издан­ную по пору­че­нию вели­ко­го пон­ти­фи­ка и авто­ри­тет­но­го юри­ста Пуб­лия Муция Сце­во­лы (кон­сул 621 г. [133 г.]). На этом лето­пись Рима кон­ча­ет­ся; запи­си пон­ти­фи­ков про­дол­жа­лись, но ввиду рас­ту­щей дея­тель­но­сти част­ных хро­ни­стов не игра­ют уже роли в лите­ра­ту­ре. Все эти лето­пи­си, част­ные и офи­ци­аль­ные, в сущ­но­сти пред­став­ля­ли собой ком­пи­ля­ции имев­ше­го­ся нали­цо исто­ри­че­ско­го или ква­зи­и­сто­ри­че­ско­го мате­ри­а­ла. Их цен­ность в каче­стве источ­ни­ков и их цен­ность с точ­ки зре­ния фор­мы пада­ла, без сомне­ния, в той же мере, в какой воз­рас­та­ла их обсто­я­тель­ность. Конеч­но, в лето­пи­сях все­гда есть при­месь вымыс­ла, и было бы весь­ма наив­но упре­кать Невия и Пик­то­ра, что они посту­па­ли так же, как Гека­тей и Сак­сон Грам­ма­тик. Одна­ко позд­ней­шие попыт­ки стро­ить на этом зыб­ком фун­да­мен­те могут выве­сти из тер­пе­ния даже само­го сдер­жан­но­го чита­те­ля. Эти авто­ры игра­ю­чи запол­ня­ют все про­бе­лы пре­да­ния чистей­шим вымыс­лом и ложью.[3] 329 Затме­ния солн­ца, циф­ры цен­за, родо­слов­ные, три­ум­фы — все это, не морг­нув гла­зом, зано­сят зад­ним чис­лом в лето­пи­си от теку­ще­го года вплоть до пер­во­го года от осно­ва­ния Рима. В лето­пи­сях запи­са­но, в каком году и меся­це, в какой день царь Ромул воз­нес­ся на небо; запи­са­но, как царь Сер­вий Тул­лий празд­но­вал свой три­умф по слу­чаю победы над этрус­ка­ми 25 нояб­ря 183 г. [571 г.] и еще раз 25 мая 187 г. [567 г.]. Так и в рим­ских доках пока­зы­ва­ли лег­ко­вер­ным суд­но, на кото­ром Эней при­был из Или­о­на в Лаций. Даже сви­нью, кото­рая ука­зы­ва­ла доро­гу Энею, засо­ли­ли в рим­ском хра­ме боги­ни Весты. Эти знат­ные с.425 лето­пис­цы соче­та­ют с вымыс­лом поэта скуч­ней­шую кан­це­ляр­скую точ­ность. Свой бога­тый мате­ри­ал они трак­ту­ют с пош­ло­стью, неиз­беж­ной при отка­зе от всех поэ­ти­че­ских и исто­ри­че­ских эле­мен­тов. У Писо­на мы чита­ем, напри­мер, что Ромул воз­дер­жи­вал­ся от пир­шеств, когда на сле­дую­щий день у него было заседа­ние; что Тар­пея откры­ла саби­ня­нам ворота кре­по­сти из люб­ви к оте­че­ству, чтобы лишить непри­я­те­ля его щитов. Неуди­ви­тель­но, что рас­суди­тель­ные совре­мен­ни­ки виде­ли в этом «не исто­рию, а дет­ские сказ­ки». Несрав­нен­но бо́льшую цен­ность пред­став­ля­ли отдель­ные про­из­веде­ния по исто­рии недав­не­го про­шло­го и совре­мен­но­сти, а имен­но исто­рия вой­ны с Ган­ни­ба­лом, напи­сан­ная Луци­ем Цели­ем Анти­па­тром (око­ло 633 г.) [121 г.], и напи­сан­ная более моло­дым Пуб­ли­ем Сем­п­ро­ни­ем Асел­ли­о­ном исто­рия его вре­ме­ни. Здесь мы нахо­дим по край­ней мере цен­ный мате­ри­ал и серь­ез­ное отно­ше­ние к истине; у Анти­па­тра так­же живое, хотя и очень вычур­ное изло­же­ние. Одна­ко, судя по всем свиде­тель­ствам и сохра­нив­шим­ся отрыв­кам, ни одна из этих книг не мог­ла срав­нить­ся по фор­ме изло­же­ния и по ори­ги­наль­но­сти с «Нача­ла­ми» Като­на, кото­рый, к сожа­ле­нию, в обла­сти исто­рии создал так же мало, как и в обла­сти поли­ти­ки.

Мему­а­ры и речи

Вто­ро­сте­пен­ные, нося­щие более субъ­ек­тив­ный и лег­ко­вес­ный харак­тер, виды исто­ри­че­ской лите­ра­ту­ры — мему­а­ры, пись­ма и речи — пред­став­ле­ны в эту эпо­ху бога­то, по край­ней мере в коли­че­ст­вен­ном отно­ше­нии. Вид­ней­шие государ­ст­вен­ные дея­те­ли Рима уже ста­ли запи­сы­вать свои пере­жи­ва­ния: так напри­мер, Марк Скавр, кон­сул 639 г. [115 г.], Пуб­лий Руф, кон­сул 649 г. [105 г.], Квинт Катул, кон­сул 652 г. [102 г.], и даже дик­та­тор Сул­ла состав­ля­ли свои мему­а­ры. Впро­чем, кажет­ся, ни одно из этих про­из­веде­ний не име­ло лите­ра­тур­но­го зна­че­ния, они цен­ны толь­ко сво­им фак­ти­че­ским мате­ри­а­лом. Пись­ма Кор­не­лии, мате­ри Грак­хов, заме­ча­тель­ны отча­сти сво­им образ­цо­вым чистым язы­ком и высо­ким нрав­ст­вен­ным чув­ст­вом авто­ра, отча­сти тем, что это была пер­вая опуб­ли­ко­ван­ная в Риме пере­пис­ка и вме­сте с тем пер­вое лите­ра­тур­ное про­из­веде­ние рим­ской жен­щи­ны.

Речи в лите­ра­ту­ре это­го пери­о­да сохра­ня­ют все­це­ло отпе­ча­ток Като­на. Речи адво­ка­тов не счи­та­лись еще лите­ра­тур­ны­ми про­из­веде­ни­я­ми, изда­ва­лись толь­ко речи, носив­шие харак­тер поли­ти­че­ских пам­фле­тов. Во вре­мя рево­лю­ци­он­но­го дви­же­ния эта бро­шюр­ная лите­ра­ту­ра вырас­та­ет и по раз­ме­рам и по зна­че­нию; сре­ди мно­же­ства эфе­мер­ных про­из­веде­ний нашлись такие, кото­рые подоб­но «Филип­пи­кам» Демо­сфе­на и лету­чим лист­кам Курье[1], заня­ли проч­ное место в лите­ра­ту­ре бла­го­да­ря выдаю­ще­му­ся поло­же­нию их авто­ров с.426 и их соб­ст­вен­ным досто­ин­ствам. Так, поли­ти­че­ские речи Гая Лелия и Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на явля­ют­ся образ­ца­ми пре­вос­ход­но­го 330 латин­ско­го язы­ка и бла­го­род­ней­ше­го пат­рио­тиз­ма. Кипу­чие речи Гая Тития содер­жат мет­кую харак­те­ри­сти­ку мест­ных осо­бен­но­стей и совре­мен­ных нра­вов; из них мно­гое заим­ст­во­ва­ла нацио­наль­ная комедия. Опи­са­ние сена­то­ров-при­сяж­ных уже при­во­ди­лось выше. Преж­де все­го сле­ду­ет упо­мя­нуть о мно­го­чис­лен­ных речах Гая Грак­ха; в его пла­мен­ных сло­вах, как в зер­ка­ле, отра­жа­ют­ся страст­ность и бла­го­род­ство, а так­же тра­ги­че­ская судь­ба этой выдаю­щей­ся лич­но­сти.

Нау­ки

В обла­сти науч­ной лите­ра­ту­ры сбор­ник юриди­че­ских заклю­че­ний Мар­ка Бру­та, издан­ный око­ло 600 г. [154 г.], явля­ет­ся инте­рес­ной попыт­кой пере­не­сти на рим­скую поч­ву обыч­ную у гре­ков обра­бот­ку науч­но­го мате­ри­а­ла в фор­ме диа­ло­га и путем инсце­ни­ров­ки раз­го­во­ра опре­де­лен­ных лиц в опре­де­лен­ном месте и вре­ме­ни дать сво­е­му сочи­не­нию худо­же­ст­вен­ную полу­дра­ма­ти­че­скую фор­му. Меж­ду тем позд­ней­шие уче­ные, в том чис­ле уже фило­лог Сти­лон и юрист Сце­во­ла, отбро­си­ли этот более поэ­ти­че­ский, чем прак­ти­че­ский, метод как в обще­об­ра­зо­ва­тель­ных так и в спе­ци­аль­ных нау­ках. В этом быст­ром осво­бож­де­нии от оков худо­же­ст­вен­ной фор­мы отра­жа­ет­ся рас­ту­щее зна­че­ние нау­ки как тако­вой и пре­об­ла­дав­ший в Риме прак­ти­че­ский инте­рес к ней. Об общих гума­ни­тар­ных нау­ках, о грам­ма­ти­ке или, вер­нее, фило­ло­гии, о рито­ри­ке и о фило­со­фии уже гово­ри­лось выше, посколь­ку они ста­ли теперь суще­ст­вен­ны­ми частя­ми нор­маль­но­го рим­ско­го обра­зо­ва­ния и отде­ли­лись таким обра­зом от спе­ци­аль­ных наук.

Фило­ло­гия

В обла­сти лите­ра­ту­ры рас­цве­та­ет латин­ская фило­ло­гия в тес­ной свя­зи с дав­но уко­ре­нив­шей­ся фило­ло­ги­че­ской трак­тов­кой гре­че­ской лите­ра­ту­ры. Выше уже гово­ри­лось о том, что вна­ча­ле это­го сто­ле­тия латин­ские эпи­че­ские поэты тоже нашли сво­их ком­мен­та­то­ров и вос­ста­но­ви­те­лей под­лин­ных тек­стов. Гово­ри­лось так­же о том, что не толь­ко сци­пи­о­нов­ский кру­жок преж­де все­го обра­щал вни­ма­ние на чистоту язы­ка, но что и вид­ней­шие поэты, как Акций и Луци­лий, зани­ма­лись вопро­са­ми орфо­гра­фии и грам­ма­ти­ки. Одно­вре­мен­но мы встре­ча­ем отдель­ные попыт­ки со сто­ро­ны исто­ри­ков раз­вить реаль­ную фило­ло­гию. Конеч­но, сочи­не­ния бес­по­мощ­ных лето­пис­цев это­го вре­ме­ни, как напри­мер, «О цен­зо­рах» Геми­ны и «О долж­ност­ных лицах» Туди­та­на неда­ле­ко ушли от хро­ник. Инте­рес­нее, в каче­стве пер­вой попыт­ки исполь­зо­вать изу­че­ние древ­но­сти для поли­ти­че­ских целей23, кни­ги о государ­ст­вен­ных долж­но­стях, напи­сан­ные дру­гом Гая Грак­ха, Мар­ком Юни­ем. Инте­рес­ны так­же с.427 состав­лен­ные в сти­хах дидас­ка­лии тра­ги­ка Акция, кото­рые мож­но счи­тать пер­вой попыт­кой лите­ра­тур­ной исто­рии латин­ской дра­мы. Одна­ко эти зачат­ки науч­но­го под­хо­да к род­но­му язы­ку носят еще слиш­ком диле­тант­ский харак­тер и живо напо­ми­на­ют немец­кую орфо­гра­фи­че­скую лите­ра­ту­ру вре­мен Бод­ме­ра и Клоп­што­ка. Архео­ло­ги­че­ским (в пони­ма­нии древ­них авто­ров) иссле­до­ва­ни­ям этой эпо­хи тоже сле­ду­ет отве­сти по спра­вед­ли­во­сти скром­ное место.

Сти­лон

Нача­ло иссле­до­ва­ни­ям в обла­сти латин­ско­го язы­ка и латин­ской древ­но­сти в духе алек­сан­дрий­ских учи­те­лей поло­жил Луций Элий Сти­лон (око­ло 650 г.) [104 г.]. Он пер­вый обра­тил­ся к древ­ней­шим памят­ни­кам латин­ско­го язы­ка и напи­сал ком­мен­та­рии к риту­аль­ным пес­ням сали­ев и к рим­ско­му город­ско­му пра­ву. Осо­бен­ное вни­ма­ние он уде­лял комедии VI сто­ле­тия [сер. III — сер. II вв.] и пер­вый соста­вил спи­сок под­лин­ных, 331 по его мне­нию, пьес Плав­та. Он ста­рал­ся, по гре­че­ско­му при­ме­ру, вскрыть исто­ри­че­ское нача­ло каж­до­го отдель­но­го явле­ния и дви­же­ния рим­ской жиз­ни, отыс­кать для каж­до­го из них его «изо­бре­та­те­ля», при­чем рас­про­стра­нял свои иссле­до­ва­ния на весь лето­пис­ный мате­ри­ал. Об успе­хе его у совре­мен­ни­ков свиде­тель­ст­ву­ет тот факт, что ему посвя­ще­ны самые зна­чи­тель­ные поэ­ти­че­ские и исто­ри­че­ские про­из­веде­ния его эпо­хи: сати­ры Луци­лия и исто­ри­че­ские работы Анти­па­тра. Этот пер­вый рим­ский фило­лог опре­де­лил и для буду­ще­го направ­ле­ние науч­ных заня­тий сво­ей нации, оста­вив в наслед­ство сво­е­му уче­ни­ку Варро­ну свой фило­ло­ги­че­ский и исто­ри­че­ский метод.

Рито­ри­ка

Более под­чи­нен­ную роль игра­ла, понят­но, лите­ра­ту­ра по латин­ской рито­ри­ке. Здесь ниче­го не оста­ва­лось делать, как писать руко­вод­ства и сбор­ни­ки упраж­не­ний по образ­цу гре­че­ских руко­водств Гер­ма­го­ра и дру­гих. Этим зани­ма­лись школь­ные пре­по­да­ва­те­ли отча­сти в силу потреб­но­сти, отча­сти из тще­сла­вия и ради зара­бот­ка. Сохра­ни­лось одно из таких руко­водств к изу­че­нию ора­тор­ско­го искус­ства, состав­лен­ное неиз­вест­ным авто­ром во вре­мя дик­та­ту­ры Сул­лы. Автор пре­по­да­вал по тогдаш­не­му обы­чаю одно­вре­мен­но латин­скую лите­ра­ту­ру и латин­скую рито­ри­ку и писал по обо­им этим пред­ме­там. Его работа отли­ча­ет­ся сжа­тым, ясным и точ­ным изло­же­ни­ем мате­ри­а­ла, а глав­ное — извест­ной само­сто­я­тель­но­стью по отно­ше­нию к гре­че­ским образ­цам. Хотя автор нахо­дит­ся в пол­ной зави­си­мо­сти от гре­ков в отно­ше­нии мето­да, он реши­тель­но и даже рез­ко отвер­га­ет «весь ненуж­ный хлам, при­вне­сен­ный гре­ка­ми толь­ко для того, чтобы нау­ка каза­лась более труд­ной для изу­че­ния». Неиз­вест­ный автор рез­ко осуж­да­ет педан­тич­ную диа­лек­ти­ку, «болт­ли­вую нау­ку ора­тор­ско­го искус­ства»; луч­шие зна­то­ки ее так боят­ся дву­смыс­лен­ных выра­же­ний, что в кон­це кон­цов не осме­ли­ва­ют­ся про­из­не­сти даже свое соб­ст­вен­ное имя. Автор везде с.428 вполне созна­тель­но избе­га­ет гре­че­ской школь­ной тер­ми­но­ло­гии. Он пре­до­сте­ре­га­ет от чрез­мер­но­го пре­по­да­ва­ния и под­чер­ки­ва­ет золо­тое пра­ви­ло, что учи­тель преж­де все­го дол­жен при­учать сво­их уче­ни­ков самим себе помо­гать, рав­ным обра­зом он опре­де­лен­но при­зна­ет, что шко­ла — на вто­ром плане, а жизнь — на пер­вом плане. В при­ме­рах, вполне само­сто­я­тель­но подо­бран­ных, он дает отрыв­ки тех судеб­ных речей, кото­рые в послед­ние деся­ти­ле­тия вызы­ва­ли сен­са­цию, в кру­гах рим­ской адво­ка­ту­ры. Инте­рес­но, что оппо­зи­ция про­тив край­но­стей элли­низ­ма, направ­лен­ная преж­де про­тив созда­ния само­сто­я­тель­ной латин­ской рито­ри­ки, теперь, когда она воз­ник­ла, про­дол­жа­лась в лоне самой этой рито­ри­ки. Это при­да­ло рим­ской рито­ри­ке в тео­ре­ти­че­ском и прак­ти­че­ском отно­ше­нии боль­ше досто­ин­ства срав­ни­тель­но с гре­че­ской рито­ри­кой того вре­ме­ни и обес­пе­чи­ло ее бо́льшую при­год­ность для прак­ти­че­ских целей.

Фило­со­фия

Фило­со­фия не пред­став­ле­на еще в лите­ра­ту­ре, так как раз­ви­тие нацио­наль­но-рим­ской фило­со­фии не вызы­ва­лось ни внут­рен­ней потреб­но­стью, ни внеш­ни­ми обсто­я­тель­ства­ми. Нель­зя уста­но­вить с уве­рен­но­стью, что в эту эпо­ху появи­лись хотя бы латин­ские пере­во­ды попу­ляр­ных фило­соф­ских руко­водств. Кто зани­мал­ся фило­со­фи­ей, тот читал и вел дис­пу­ты на гре­че­ском язы­ке.

Спе­ци­аль­ные нау­ки

В обла­сти спе­ци­аль­ных наук успе­хи были ничтож­ны. Рим­ляне уме­ли хоро­шо обра­ба­ты­вать зем­лю и вести счет­ные кни­ги, но для физи­че­ских и мате­ма­ти­че­ских иссле­до­ва­ний здесь не было поч­вы. Резуль­та­ты пре­не­бре­же­ния к тео­рии ска­за­лись на низ­ком уровне вра­чеб­но­го искус­ства рим­лян и отча­сти так­же их воен­ных наук.

Юрис­пруден­ция

332 Из всех спе­ци­аль­ных наук про­цве­та­ла толь­ко юрис­пруден­ция. Мы не можем про­следить ее внут­рен­нее раз­ви­тие с хро­но­ло­ги­че­ской точ­но­стью. В общем сакраль­ное пра­во все более ото­дви­га­лось на зад­ний план и в кон­це это­го пери­о­да нахо­ди­лось при­мер­но в таком же поло­же­нии, в каком в насто­я­щее вре­мя нахо­дит­ся кано­ни­че­ское пра­во. Ко вре­ме­ни Две­на­дца­ти таб­лиц не было еще того тон­ко­го и глу­бо­ко­го пони­ма­ния пра­ва, кото­рое на место внеш­них при­зна­ков ста­вит внут­ренне дей­ст­ву­ю­щие момен­ты, как напри­мер, раз­ви­тие поня­тия умыс­ла и неосто­рож­но­сти, как видов вины, и инсти­тут пред­ва­ри­тель­ной защи­ты вла­де­ния. Оно, одна­ко, суще­ст­во­ва­ло уже во вре­ме­на Цице­ро­на и, веро­ят­но, раз­ви­лось, глав­ным обра­зом, в опи­сы­вае­мую эпо­ху. Выше уже не раз гово­ри­лось о воздей­ст­вии поли­ти­че­ских отно­ше­ний на раз­ви­тие пра­ва; это было не все­гда полез­но. Так напри­мер, с учреж­де­ни­ем суда цен­тум­ви­ров по делам о наслед­ствах была введе­на кол­ле­гия при­сяж­ных так­же в обла­сти иму­ще­ст­вен­но­го пра­ва, кото­рая подоб­но уго­лов­ным комис­си­ям вме­сто того, чтобы про­сто при­ме­нять закон, поста­ви­ла с.429 себя над ним и под­ры­ва­ла пра­во­вые учреж­де­ния, при­кры­ва­ясь так назы­вае­мой спра­вед­ли­во­стью. Одним из послед­ст­вий это­го было нера­зум­ное пра­ви­ло, что каж­дый обой­ден­ный в заве­ща­нии род­ст­вен­ни­ка, мог обра­щать­ся в суд с тре­бо­ва­ни­ем отме­ны заве­ща­ния, при­чем суд раз­ре­шал дело по сво­е­му усмот­ре­нию. Более точ­но мож­но про­следить раз­ви­тие юриди­че­ской лите­ра­ту­ры. До сих пор она огра­ни­чи­ва­лась сбор­ни­ка­ми фор­мул и объ­яс­не­ни­я­ми тек­ста зако­нов. В опи­сы­вае­мый пери­од воз­ник­ла лите­ра­ту­ра судеб­ных заклю­че­ний, при­мер­но соот­вет­ст­ву­ю­щая нашим сбор­ни­кам реше­ний. В нача­ле VII сто­ле­тия [сер. II в.] нача­ли запи­сы­вать и выпус­кать в виде сбор­ни­ков юриди­че­ские заклю­че­ния; послед­ние уже дав­но дава­лись не толь­ко чле­на­ми кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, но так­же любым граж­да­ни­ном, к кото­ро­му обра­ща­лись с вопро­сом; они дава­лись на дому или на фору­ме и вокруг этих заклю­че­ний уже воз­ник­ли тео­ре­ти­че­ские и поле­ми­че­ские ком­мен­та­рии и харак­тер­ные в пра­во­веде­нии посто­ян­ные кон­тро­вер­зы. Пер­вые такие сбор­ни­ки были выпу­ще­ны Като­ном Млад­шим (умер око­ло 600 г. [154 г.]) и Мар­ком Бру­том (при­бли­зи­тель­но в то же вре­мя). Кажет­ся, уже эти сбор­ни­ки были разде­ле­ны на отде­лы по раз­ным вопро­сам24.

Вско­ре затем пере­шли к систе­ма­ти­че­ско­му изло­же­нию рим­ско­го пра­ва. Нача­ло это­му поло­жил вели­кий пон­ти­фик Квинт Муций Сце­во­ла (кон­сул 659 г. [95 г.], умер в 672 г. [82 г.]), в семье кото­ро­го пра­во­веде­ние было наслед­ст­вен­ным, так же как зва­ние вели­ко­го пон­ти­фи­ка. Его восем­на­дцать книг: «Граж­дан­ское пра­во» охва­ты­ва­ют с наи­воз­мож­ней­шей пол­нотой поло­жи­тель­ный юриди­че­ский мате­ри­ал: зако­но­да­тель­ные поло­же­ния, реше­ния и заклю­че­ния, заим­ст­во­ван­ные авто­ром частью из ста­рых сбор­ни­ков, частью из уст­ных тра­ди­ций. Эти кни­ги ста­ли исход­ным пунк­том и образ­цом систе­ма­ти­че­ских изло­же­ний рим­ско­го пра­ва; точ­но так же резю­ми­ру­ю­щая работа Сце­во­лы «Дефи­ни­ции» (ὅροι) послу­жи­ла осно­вой для юриди­че­ских руко­водств и осо­бен­но для сбор­ни­ков юриди­че­ских норм. Хотя это раз­ви­тие пра­ва про­ис­хо­ди­ло, по суще­ству, неза­ви­си­мо от элли­низ­ма, но в общем зна­ком­ство с фило­соф­ско-прак­ти­че­ски­ми схе­ма­ми гре­ков, несо­мнен­но, дало тол­чок более систе­ма­ти­че­ско­му изло­же­нию пра­во­вой нау­ки. Гре­че­ское вли­я­ние замет­но уже в самом загла­вии 333 выше­упо­мя­ну­той кни­ги. Выше упо­ми­на­лось, что в неко­то­рых, пре­иму­ще­ст­вен­но внеш­них, момен­тах рим­ское пра­во­веде­ние нахо­ди­лось под вли­я­ни­ем стои­че­ской шко­лы.

Искус­ство

В обла­сти искус­ства наблюда­ют­ся еще менее отрад­ные явле­ния. В архи­тек­ту­ре, скульп­ту­ре и живо­пи­си все с.430 более рас­про­стра­ня­лось диле­тант­ское само­услаж­де­ние, а само­сто­я­тель­ное твор­че­ство ско­рее сде­ла­ло шаг назад, чем впе­ред. Все более вхо­дит в обы­чай созер­цать при пре­бы­ва­нии в гре­че­ских мест­но­стях про­из­веде­ния искус­ства; в этом отно­ше­нии име­ла решаю­щее зна­че­ние зима 670/671 г. [84/83 г.], кото­рую армия Сул­лы про­ве­ла на зим­них квар­ти­рах в Малой Азии. Чис­ло зна­то­ков искус­ства рас­тет и в самой Ита­лии. Преж­де все­го было обра­ще­но вни­ма­ние на сереб­ря­ную и брон­зо­вую посу­ду. В нача­ле рас­смат­ри­вае­мой эпо­хи ста­ли ценить не толь­ко гре­че­ские ста­туи, но и гре­че­ские кар­ти­ны. Пер­вой кар­ти­ной, пуб­лич­но выстав­лен­ной в Риме, был «Вакх» Ари­сти­да; Луций Мум­мий изъ­ял ее при про­да­же с тор­гов коринф­ской добы­чи, так как царь Аттал пред­ла­гал за нее до 6 тысяч дена­ри­ев. Построй­ки ста­но­ви­лись все более вели­ко­леп­ны­ми, ста­ли употреб­лять замор­ский мра­мор, осо­бен­но гимет­ский (Ci­pol­lin), так как в это вре­мя ита­лий­ские карье­ры еще не раз­ра­ба­ты­ва­лись. Вели­ко­леп­ная колон­на­да, постро­ен­ная на Мар­со­вом поле заво­е­ва­те­лем Македо­нии Квин­том Метел­лом (кон­сул 611 г. [143 г.]), вызы­ва­ла вос­торг еще во вре­ме­на импе­рии; она окру­жа­ла пер­вый мра­мор­ный храм в Риме. Вско­ре после­до­ва­ли дру­гие подоб­ные соору­же­ния: Сци­пи­о­на Нази­ки (кон­сул 616 г. [138 г.]) на Капи­то­лии и Гнея Окта­вия (кон­сул 626 г. [128 г.]) близ риста­ли­ща. Пер­вым част­ным домом с мра­мор­ны­ми колон­на­ми был дом ора­то­ра Луция Крас­са (умер в 663 г. [91 г.]) на Пала­тине. Одна­ко, где мож­но было, пред­по­чи­та­ли гра­бить и поку­пать, вме­сто того чтобы созда­вать самим. При­скорб­ное свиде­тель­ство бед­но­сти рим­ской архи­тек­ту­ры — она нача­ла уже употреб­лять колон­ны из ста­рых гре­че­ских хра­мов; так напри­мер, Сул­ла укра­сил рим­ский Капи­то­лий колон­на­ми, выве­зен­ны­ми из хра­ма Зев­са в Афи­нах. Все, что про­из­во­ди­лось в обла­сти искус­ства в самом Риме, было делом рук чуже­стран­цев. Немно­гие рим­ские худож­ни­ки это­го вре­ме­ни, назы­вае­мые источ­ни­ка­ми, были все без исклю­че­ния гре­ка­ми из ита­лий­ских или замор­ских стран. Так напри­мер, архи­тек­тор Гер­мо­дор был уро­жен­цем Сала­ми­на на Кип­ре; меж­ду про­чим, он отстро­ил зано­во рим­ские вер­фи и постро­ил храм Юпи­те­ра Ста­то­ра для Квин­та Метел­ла (кон­сул 611 г. [143 г.]) в соору­жен­ной послед­ним гале­рее и храм Мар­са в Фла­ми­ни­е­вом цир­ке для Деци­ма Бру­та (кон­сул 616 г. [138 г.]). Уро­жен­цем Вели­кой Гре­ции был скуль­п­тор Пази­тель (око­ло 665 г. [89 г.]), кото­рый постав­лял в рим­ские хра­мы ста­туи богов из сло­но­вой кости. Худож­ник и фило­соф Мет­ро­дор был выпи­сан в Рим из Афин напи­сать кар­ти­ны для три­ум­фа Луция Пав­ла (587) [167 г.]. Заме­ча­тель­но, что, хотя моне­ты этой эпо­хи отли­ча­ют­ся бо́льшим раз­но­об­ра­зи­ем типов по срав­не­нию с более ран­ни­ми, они явля­ют­ся ско­рее шагом назад в отно­ше­нии чекан­ки обре­за.

с.431 Нако­нец, музы­ка и тан­цы тоже были пере­не­се­ны в Рим из Элла­ды исклю­чи­тель­но в целях деко­ра­тив­ной рос­ко­ши. Впро­чем, эти виды чуже­зем­но­го искус­ства не были ново­стью в Риме; государ­ство с дав­них вре­мен допус­ка­ло к уча­стию в пуб­лич­ных празд­не­ствах этрус­ских флей­ти­стов и тан­цо­ров, а воль­ноот­пу­щен­ни­ки и низ­ший класс рим­ско­го наро­да и до того вре­ме­ни зани­ма­лись этим про­мыс­лом. Новым было то, что гре­че­ские тан­цы и музы­ка ста­ли необ­хо­ди­мой при­над­леж­но­стью обедов в знат­ных домах. Ново­стью была так­же шко­ла тан­цев, в кото­рой, как с воз­му­ще­ни­ем 334 опи­сы­ва­ет Сци­пи­он Эми­ли­ан в одной из сво­их речей, боль­ше пяти­сот маль­чи­ков и дево­чек из про­сто­на­ро­дья впе­ре­меж­ку с детьми долж­ност­ных лиц и санов­ни­ков обу­ча­лись мало­при­стой­ным пляс­кам с каста­нье­та­ми, тако­го же рода пес­ням и игре на гре­че­ских струн­ных инстру­мен­тах, счи­тав­ших­ся непри­лич­ны­ми. Ново­стью было, что кон­су­ляр и вели­кий пон­ти­фик Пуб­лий Сце­во­ла (кон­сул 621 г. [133 г.]) ловил на арене мячи с такой же лов­ко­стью, с какой он решал у себя дома самые запу­тан­ные юриди­че­ские вопро­сы. Еще боль­шей ново­стью было то, что на устро­ен­ных Сул­лой празд­не­ствах знат­ные моло­дые рим­ляне перед всем наро­дом пока­зы­ва­ли свое жокей­ское искус­ство. Пра­ви­тель­ство пыта­лось высту­пить про­тив это­го. Так напри­мер, в 639 г. [115 г.] цен­зо­ры запре­ти­ли поль­зо­вать­ся дру­ги­ми музы­каль­ны­ми инстру­мен­та­ми кро­ме про­стой флей­ты, издав­на употреб­ляв­шей­ся в Лации. Но Рим не был Спар­той. Сла­бое рим­ское пра­ви­тель­ство таки­ми запре­та­ми лишь сиг­на­ли­зи­ро­ва­ло зло и даже не пыта­лось поло­жить ему конец стро­гим и после­до­ва­тель­ным при­ме­не­ни­ем этих запре­тов.

В заклю­че­ние бро­сим взгляд на общую кар­ти­ну лите­ра­ту­ры и искус­ства Ита­лии в пери­од от смер­ти Энния до нача­ла цице­ро­нов­ской эпо­хи. В этой обла­сти мы тоже нахо­дим несо­мнен­ный упа­док твор­че­ства по срав­не­нию с преды­ду­щей эпо­хой. Выс­шие виды лите­ра­ту­ры, как то: эпос, тра­гедия, исто­рия, отмер­ли или при­шли в упа­док. Про­цве­та­ют толь­ко вто­ро­сте­пен­ные фор­мы: пере­во­ды, под­ра­жа­ния комедии, постро­ен­ной на интри­ге, фарс, бро­шю­ры в сти­хах и в про­зе. Что каса­ет­ся бро­шю­ры в про­зе, то в этой обла­сти лите­ра­ту­ры, над кото­рой про­нес­ся ура­ган рево­лю­ции, мы встре­ча­ем два вели­чай­ших лите­ра­тур­ных талан­та того вре­ме­ни — Гая Грак­ха и Гая Луци­лия; оба они воз­вы­ша­лись над тол­пой более или менее посред­ст­вен­ных писа­те­лей так же, как в ана­ло­гич­ную эпо­ху фран­цуз­ской лите­ра­ту­ры Курье и Беран­же воз­вы­ша­лись над мас­сой само­на­де­ян­ных ничто­жеств. В обла­сти скульп­ту­ры и живо­пи­си твор­че­ство, и преж­де чрез­вы­чай­но сла­бое, совер­шен­но пре­кра­ща­ет­ся. Зато про­цве­та­ет пас­сив­ное наслаж­де­ние искус­ст­вом и лите­ра­ту­рой. Как в обла­сти поли­ти­ки эпи­го­ны того вре­ме­ни завла­де­ли и поль­зу­ют­ся наслед­ст­вом отцов, так и в обла­сти с.432 искус­ства эпи­го­ны явля­ют­ся при­леж­ны­ми посе­ти­те­ля­ми теат­ра, дру­зья­ми лите­ра­то­ров, — зна­то­ка­ми искус­ства и еще чаще кол­лек­ци­о­не­ра­ми. Боль­ше все­го заслу­жи­ва­ют вни­ма­ния науч­ные иссле­до­ва­ния, кото­рые обна­ру­жи­ва­ют твор­че­ское напря­же­ние в обла­сти пра­ва, в клас­си­че­ской и реаль­ной фило­ло­гии. Нача­ло этим нау­кам было поло­же­но в рас­смат­ри­вае­мую эпо­ху; они, а так­же пер­вые сла­бые под­ра­жа­ния теп­лич­ной алек­сан­дрий­ской поэ­зии, уже воз­ве­ща­ют эпо­ху рим­ско­го алек­сан­дриз­ма. Все про­из­веде­ния этой эпо­хи в срав­не­нии с про­из­веде­ни­я­ми VI сто­ле­тия [сер. III — сер. II вв.] более глад­ки, содер­жат мень­ше оши­бок, более систе­ма­тич­ны. Не без осно­ва­ния лите­ра­то­ры и дру­зья лите­ра­ту­ры это­го вре­ме­ни смот­ре­ли на сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, как на неопыт­ных нович­ков. Но если они осме­и­ва­ли и хули­ли недо­стат­ки работ этих нович­ков, то даже самые ода­рен­ные из новых авто­ров не мог­ли не созна­вать, что юность нации мино­ва­ла, и воз­мож­но, что у того или дру­го­го закра­ды­ва­лась в душу тос­ка по милым заблуж­де­ни­ям моло­до­сти.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Тако­ва, напри­мер, в его ори­ги­наль­ном сочи­не­нии «Павел» сле­дую­щая фра­за, отно­ся­ща­я­ся, веро­ят­но, к опи­са­нию Пифи­он­ско­го пере­ва­ла:

    «Qua vix cap­ri­ge­no gé­ne­ri gra­di­lis grés­sio est».

    «Про­ход здесь еле про­хо­дим для козло­род­ной поро­ды».

    В дру­гом его сочи­не­нии пре­до­став­ля­ет­ся слу­ша­те­лям понять сле­дую­щее опи­са­ние:

    «Чет­ве­ро­но­гое, непо­во­рот­ли­вое, водит­ся в полях, шеро­хо­ва­тое, при­зе­ми­стое, с корот­кой голо­вой, со зме­и­ной шеей, дико на вид, а выпотро­шен­ное и мерт­вое дает живой звук».

    Слу­ша­те­ли отве­ча­ют на это вполне резон­но:

    «В туман­ных выра­же­ни­ях ты опи­сы­ва­ешь нам то, о чем вряд ли дога­да­ет­ся и муд­рец; если ты не будешь выра­жать­ся ясно, мы не пой­мем тебя».

    Затем сле­ду­ет при­зна­ние, что автор под­ра­зу­ме­ва­ет чере­па­ху. Впро­чем, такие зага­доч­ные опи­са­ния встре­ча­лись так­же у атти­че­ских тра­ги­ков, за что им часто силь­но доста­ва­лось от Сред­ней комедии.

  • 2Един­ст­вен­ным исклю­че­ни­ем явля­ет­ся, быть может, в комедии «Девуш­ка с Анд­ро­са» (4, 5) ответ на вопрос «Как пожи­ва­е­те?».

    Ответ гла­сит: «Живем так, как можем, пото­му что не можем жить так, как хоте­лось бы». Это намек на сло­ва Цеци­лия: «Если не можешь жить как хочешь, живи, как можешь».

    В свою оче­редь эти сло­ва заим­ст­во­ва­ны из гре­че­ской пого­вор­ки.

    Эта комедия — самая ста­рая из комедий Терен­ция; театр поста­вил ее по реко­мен­да­ции Цеци­лия, автор в этой дели­кат­ной фор­ме выра­зил бла­го­дар­ность Цеци­лию.

  • 3Терен­ций сме­ет­ся над алле­го­ри­че­ской ланью, кото­рая, спа­са­ясь от собак, со сле­за­ми про­сит помо­щи у моло­до­го чело­ве­ка (Phorm. prol. 4). Ключ к это­му мож­но усмот­реть в мало­ост­ро­ум­ной алле­го­рии Плав­та о козе и обе­зьяне (Merc., 2, 1).

    В кон­це кон­цов эти неле­пи­цы тоже ведут нача­ло от еври­пидов­ской рито­ри­ки (напри­мер, Eurip., Hec., 90).

  • 4В комедии «Бра­тья» (1, 1) Мици­он бла­го­да­рит свою судь­бу, меж­ду про­чим, за то, что нико­гда не имел жены, что «по их мне­нию (т. е. по мне­нию гре­ков) счи­та­ет­ся сча­стьем».
  • 5В про­ло­ге к комедии «Само­ис­тя­за­тель» кри­тик упре­ка­ет авто­ра:

    «Он вдруг взял­ся за поэ­зию, не столь­ко по соб­ст­вен­но­му вле­че­нию, сколь­ко пола­га­ясь на сво­их дру­зей».

    Поз­же (594) [160 г.] в про­ло­ге к комедии «Бра­тья» гово­рит­ся:

    «Небла­го­же­ла­те­ли гово­рят, что знат­ные люди помо­га­ют поэту сочи­нять и пишут вме­сте с ним все его пье­сы; но это тяже­лое по их мне­нию обви­не­ние дела­ет честь поэту, оно дока­зы­ва­ет, что он нра­вит­ся тем людям, кото­рые ока­зы­ва­ют услу­ги вам и все­му наро­ду; они без гор­ды­ни слу­жи­ли всем вам в свое вре­мя на войне сове­том и делом».

    Уже во вре­ме­на Цице­ро­на пола­га­ли, что здесь име­ют­ся в виду Лелий и Сци­пи­он Эми­ли­ан. Ука­зы­ва­ли сце­ны, яко­бы напи­сан­ные ими. Рас­ска­зы­ва­ли о поезд­ках бед­но­го поэта с его знат­ны­ми покро­ви­те­ля­ми в их име­ния близ Рима и счи­та­ли непро­сти­тель­ным, что эти люди ниче­го не сде­ла­ли для улуч­ше­ния мате­ри­аль­но­го поло­же­ния поэта. Одна­ко извест­но, что леген­ды лег­че все­го созда­ют­ся в исто­рии лите­ра­ту­ры. Ясно — и уже рас­суди­тель­ные рим­ские кри­ти­ки при­зна­ли это, — что эти стро­ки не мог­ли отно­сить­ся к Сци­пи­о­ну, кото­ро­му в то вре­мя было 25 лет, а так­же к его на несколь­ко лет стар­ше­му при­я­те­лю Лелию. Дру­гие — во вся­ком слу­чае, логич­нее — име­ли здесь в виду ари­сто­кра­тов поэтов Квин­та Лабео­на (кон­сул 571 г. [183 г.]) и Мар­ка Попи­лия (кон­сул 581 г. [173 г.]), а так­же уче­но­го покро­ви­те­ля искусств и мате­ма­ти­ка Луция Суль­пи­ция Гал­ла (кон­сул 588 г. [166 г.]). Одна­ко и это, оче­вид­но, явля­ет­ся лишь пред­по­ло­же­ни­ем. Впро­чем, не под­ле­жит сомне­нию, что Терен­ций был в близ­ких отно­ше­ни­ях с семьей Сци­пи­о­на. Зна­ме­на­тель­но, что пер­вое пред­став­ле­ние «Бра­тьев» и вто­рое пред­став­ле­ние «Све­к­ро­ви» состо­я­лись во вре­мя тор­же­ст­вен­ных похо­рон Луция Пав­ла, устро­ен­ных его сыно­вья­ми, Сци­пи­о­ном и Фаби­ем.

  • 6Воз­мож­но, что здесь вли­я­ли и внеш­ние обсто­я­тель­ства. С тех пор, как в резуль­та­те союз­ни­че­ской вой­ны все ита­лий­ские общи­ны полу­чи­ли пра­во рим­ско­го граж­дан­ства, не раз­ре­ша­лось пере­но­сить место дей­ст­вия комедии в одну из этих общин. Писа­те­ли были вынуж­де­ны либо вооб­ще не ука­зы­вать мест­но­сти, либо выби­рать горо­да, уже не суще­ст­ву­ю­щие или нахо­дя­щи­е­ся за пре­де­ла­ми рим­ско­го государ­ства. Несо­мнен­но, это обсто­я­тель­ство, играв­шее роль так­же при поста­нов­ках более ста­рых пьес, небла­го­при­ят­но отра­зи­лось на нацио­наль­ной комедии.
  • 7С эти­ми назва­ни­я­ми с древ­них пор свя­зан ряд оши­бок. Теперь пра­виль­но отвер­га­ют гру­бую ошиб­ку гре­че­ских писа­те­лей, утвер­ждав­ших, что эти фар­сы игра­лись в Риме на язы­ке осков. Но при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии ока­зы­ва­ет­ся столь же невоз­мож­ным свя­зы­вать эти пье­сы, содер­жа­ни­ем кото­рых была город­ская и дере­вен­ская жизнь лати­нов, с нацио­наль­ным харак­те­ром осков. Назва­ние «Ател­лан­ские игры» объ­яс­ня­ет­ся ина­че. Латин­ский фарс с его неиз­мен­ны­ми дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми и одни­ми и теми же шут­ка­ми тре­бо­вал посто­ян­но­го места дей­ст­вия; шутов­ство все­гда ищет себе посто­ян­ной жерт­вы. Конеч­но, при нали­чии рим­ской теат­раль­ной поли­ции нель­зя было избрать такой жерт­вой ни одну из рим­ских общин или даже из латин­ских общин, кото­рые нахо­ди­лись в сою­зе с Римом, хотя дей­ст­вие нацио­наль­ных комедий раз­ре­ша­лось пере­но­сить имен­но в эти послед­ние (I, 837). Зато для этой цели во всех отно­ше­ни­ях годи­лась Ател­ла, кото­рая вме­сте с Капу­ей была уни­что­же­на юриди­че­ски еще в 543 г. [211 г.] (I, 606, 624), фак­ти­че­ски же про­дол­жа­ла суще­ст­во­вать в каче­стве дерев­ни, насе­лен­ной рим­ски­ми кре­стья­на­ми. Это пред­по­ло­же­ние ста­но­вит­ся несо­мнен­ным, если при­нять во вни­ма­ние, что неко­то­рые фар­сы име­ют местом дей­ст­вия дру­гие общи­ны на терри­то­рии с латин­ской речью, пере­став­шие суще­ст­во­вать или во вся­ком слу­чае не суще­ст­ву­ю­щие юриди­че­ски. Так напри­мер, место дей­ст­вия Cam­pa­ni Пом­по­ния, воз­мож­но так­же его Adel­phi и Quin­quat­ria явля­ет­ся Капуя, местом дей­ст­вия Mi­li­tes Po­me­ti­nen­ses Новия явля­ет­ся Суес­са Поме­тия. Ни одна из суще­ст­ву­ю­щих общин не выби­ра­ет­ся жерт­вой фар­са. Итак, дей­ст­ви­тель­ной роди­ной этих пьес явля­ет­ся Лаций, их местом дей­ст­вия — лати­ни­зи­ро­ван­ная стра­на осков; с оск­ским наро­дом они не име­ют ниче­го обще­го. Это нисколь­ко не опро­вер­га­ет­ся тем, что одна из пьес Невия (умер в 550 г. [204 г.][2]) была испол­не­на за недо­стат­ком насто­я­щих акте­ров «ател­лан­ски­ми» и поэто­му назы­ва­лась per­so­na­ta (см. Fes­tus, под этим сло­вом). Назва­ние «Ател­лан­ские акте­ры» употреб­ле­но здесь по анти­ци­па­ции и мож­но даже пред­по­ло­жить, что они рань­ше назы­ва­лись «акте­ра­ми в мас­ках» (per­so­na­ti).

    Таким же обра­зом объ­яс­ня­ют­ся так­же «фес­цен­нин­ские пес­ни». Они тоже при­над­ле­жат к паро­ди­че­ской поэ­зии рим­лян и лока­ли­зи­ро­ва­лись в южно­этрус­ском местеч­ке Фес­цен­нии. Но это не дает осно­ва­ния при­чис­лять их к этрус­ской поэ­зии, так же как ател­ла­ны не могут быть при­чис­ле­ны к поэ­зии осков. Впро­чем, нель­зя дока­зать, что в исто­ри­че­ские вре­ме­на Фес­цен­ний был не горо­дом, а дерев­ней; но это весь­ма прав­до­по­доб­но ввиду отзы­вов о нем совре­мен­ни­ков и ввиду отсут­ст­вия над­пи­сей.

  • 8Ливий гово­рит о тес­ной и искон­ной свя­зи ател­лан­ских пьес с сату­рой (sa­tu­ra) и с раз­вив­шей­ся из послед­ней дра­мой. Но это поло­же­ние не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки. Меж­ду гист­ри­о­ном и испол­ни­те­лем ател­ла­ны была при­мер­но столь же боль­шая раз­ни­ца, как меж­ду наши­ми арти­ста­ми в теат­ре и участ­ни­ка­ми мас­ка­ра­да. Меж­ду дра­мой, кото­рая до Терен­ция не зна­ла масок, и меж­ду ател­ла­на­ми, суще­ст­вен­ную чер­ту кото­рых состав­ля­ли харак­тер­ные мас­ки, то же искон­ное и неиз­гла­ди­мое раз­ли­чие. Дра­ма про­изо­шла из пред­став­ле­ния с флей­той. Сна­ча­ла эти пред­став­ле­ния дава­лись без вся­ких моно­ло­гов и огра­ни­чи­ва­лись толь­ко пени­ем и тан­ца­ми, впо­след­ст­вии к ним при­со­еди­нен был текст (sa­tu­ra), а, нако­нец, Анд­ро­ник снаб­дил их заим­ст­во­ван­ным из гре­че­ской дра­ма­ти­че­ской сце­ны тек­стом, при­чем ста­рые пес­ни флей­ти­стов заня­ли в этом тек­сте при­бли­зи­тель­но место гре­че­ско­го хора. Пер­вые ста­дии этой эво­лю­ции ни в чем не сопри­ка­са­ют­ся с фар­са­ми диле­тан­тов.
  • 9Во вре­ме­на импе­рии ател­ла­ны ста­ви­лись про­фес­сио­наль­ны­ми акте­ра­ми (Fried­län­der у Beckerа, Handbuch 6, 549). Нет ука­за­ний, с како­го вре­ме­ни послед­ние ста­ли участ­во­вать в ател­лан­ских пред­став­ле­ни­ях, но надо думать, это мог­ло быть толь­ко тогда, когда ател­ла­ны вошли в круг насто­я­щих теат­раль­ных пред­став­ле­ний, т. е. в пред­ци­це­ро­нов­скую эпо­ху (Cic., ad fam., 9, 16). Это­му не про­ти­во­ре­чит, что еще во вре­мя Ливия (7, 2) ател­лан­ские акте­ры в отли­чие от дру­гих акте­ров сохра­ня­ли свои почет­ные при­ви­ле­гии. Если про­фес­сио­наль­ные акте­ры ста­ли участ­во­вать за пла­ту в ател­лан­ских пред­став­ле­ни­ях, то это еще не зна­чит, что ател­ла­ны не испол­ня­лись уже без­воз­мезд­но диле­тан­та­ми, напри­мер, в про­вин­ци­аль­ных горо­дах и таким обра­зом не сохра­ня­ли сво­их при­ви­ле­гий.
  • 10Заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния тот факт, что гре­че­ский фарс не толь­ко был рас­про­стра­нен в Ниж­ней Ита­лии, но что отдель­ные гре­че­ские фар­сы (напри­мер, из фар­сов Сопат­ра: «Блюдо чече­ви­цы», «Жених Бак­хиды», «Наем­ный слу­га Миста­ка», «Уче­ные», «Физио­лог») живо напо­ми­на­ют ател­ла­ны. Эта поэ­зия фар­сов, веро­ят­но, вос­хо­дит к тому вре­ме­ни, когда гре­ки в Неа­по­ле и вокруг Неа­по­ля обра­зо­ва­ли как бы ост­ро­вок в латин­ской Кам­па­нии; ибо один из авто­ров таких фар­сов, Блез из Капреи, носит уже рим­ское имя и напи­сал фарс под загла­ви­ем «Сатурн».
  • 11По сло­вам Евсе­вия, Пом­по­ний писал око­ло 664 г. [90 г.]. Вел­лей назы­ва­ет его совре­мен­ни­ком Луция Крас­са (614—663) [140—91 гг.] и Мар­ка Анто­ния — (611—667) [143—87 гг.]. Евсе­вий, кажет­ся, оши­ба­ет­ся на одно поко­ле­ние и ука­зы­ва­ет более позд­нее вре­мя. Отме­нен­ный око­ло 650 г. [104 г.] счет по вик­то­ри­а­там встре­ча­ет­ся еще в «Живо­пис­цах» Пом­по­ния, а в кон­це это­го пери­о­да уже встре­ча­ют­ся мимы, кото­рые вытес­ни­ли ател­ла­ны с теат­раль­ной сце­ны.
  • 12Веро­ят­но, эти паро­дии тоже были забав­ны. Так напри­мер, в «Фини­ки­ан­ках» Новия одно из дей­ст­ву­ю­щих лиц гово­рит: «Берись за ору­жие! Я убью тебя трост­ни­ко­вой дуби­ной». Совер­шен­но так же как «Лже-Гер­ку­лес» у Менанд­ра.
  • 13Преж­де устро­и­тель зре­лищ дол­жен был обо­рудо­вать сце­ну и загото­вить весь аппа­рат на пре­до­став­лен­ную ему опре­де­лен­ную сум­му или брать все на свой счет, поэто­му на это дело вряд ли мог­ло тра­тить­ся мно­го денег. Толь­ко в 580 г. [174 г.] цен­зо­ры сда­ли осо­бым под­ряд­чи­кам обо­рудо­ва­ние сце­ны для зре­лищ, давае­мых эди­ла­ми и пре­то­ра­ми (Liv., 41, 27); и то, что сце­ни­че­ский аппа­рат заготов­лял­ся теперь не толь­ко на один раз, долж­но было при­ве­сти к замет­но­му улуч­ше­нию все­го дела.
  • 14О том, что были при­ня­ты во вни­ма­ние аку­сти­че­ские при­спо­соб­ле­ния гре­ков, свиде­тель­ст­ву­ет, по-види­мо­му, Вит­ру­вий, 5, 5, 8. О ска­мьях для пуб­ли­ки гово­рил Ritschl (pa­rerg. 1, 227, XX), но пра­во на них име­ли толь­ко те, кото­рые не были ca­pi­te cen­si (Plau­tus, capt. prol., 11). Веро­ят­но, к этим, соста­вив­шим эпо­ху, теат­раль­ным поста­нов­кам Мум­мия (Tac., Ann., 14, 21), отно­сят­ся сло­ва Гора­ция, что «поко­рен­ная Гре­ция поко­ри­ла победи­те­ля».
  • 15Кули­сы Пульхе­ра, веро­ят­но, были рас­пи­са­ны по всем пра­ви­лам искус­ства, так как пти­цы яко­бы пыта­лись садить­ся на них (Plin., h. n. 35, 4, 23; Val. Max., 2, 4, 6). Преж­де гром устра­и­ва­ли таким обра­зом, что тряс­ли мед­ный котел, напол­нен­ный гвоздя­ми и кам­ня­ми. Пульхер ввел улуч­ше­ние гро­ма путем пере­ка­ты­ва­ния кам­ней. С тех пор это назы­ва­лось «Клав­ди­е­вым гро­мом» (Fes­tus, v. Clau­dia­na, p. 57).
  • 16Сре­ди немно­гих сохра­нив­ших­ся от этой эпо­хи мел­ких сти­хотво­ре­ний име­ет­ся сле­дую­щая эпи­грам­ма на это­го зна­ме­ни­то­го акте­ра:


    Con­sti­te­ram, exo­rien­tem Auro­ra for­te sa­lu­tans,
    Cum sub­ito a lae­va Ros­cius exo­ri­tur.
    Pa­ce mi­hi li­ceat, cae­les­tes, di­ce­re vestra:
    Mor­ta­lis vi­sust pulchrior es­se deo.

    (Недав­но слу­чи­лось мне с вос­хи­ще­ни­ем смот­реть на вос­хо­дя­щую Авро­ру, как вдруг появил­ся вле­во от меня Рос­ций. Про­сти­те мне, небо­жи­те­ли, если при­зна­юсь вам, что смерт­ный пока­зал­ся мне пре­крас­нее бога).

    Авто­ром этой эпи­грам­мы, напи­сан­ной в гре­че­ском духе и про­ник­ну­той гре­че­ским энту­зи­аз­мом к искус­ству, был не кто иной, как победи­тель ким­вров Квинт Лута­ций Катул, кон­сул 652 г. [102 г.].

  • 17
    Quam le­pi­de λέ­ξεις com­pos­tae ut tes­se­ru­lae om­nes
    Ar­te pa­vi­men­to at­que emble­ma­te ver­mi­cu­la­to!

    (Какой кра­си­вый набор фраз! Точ­но искус­но подо­бран­ные друг к дру­гу камеш­ки в пест­рой моза­и­ке).

  • 18Поэт сове­ту­ет ему:


    Quo fa­ce­tior vi­dea­re et sci­re plus quam ce­te­ri,

    (Чтобы казать­ся более тон­ким и обра­зо­ван­ным, чем дру­гие), гово­рить не per­tae­sum, а per­ti­sum.

  • 19
    Nunc ve­ro a ma­ne ad noc­tem, fes­to at­que pro­fes­to
    To­to iti­dem pa­ri­ter­que die po­pu­lus­que pat­res­que
    Jac­ta­re en­do fo­ro se om­nes, de­ce­de­re nus­quam.
    Uni se at­que eidem stu­dio om­nes de­de­re et ar­ti:
    Ver­ba da­re ut cau­te pos­sint, pug­na­re do­lo­se,
    Blan­di­tia cer­ta­re, bo­num si­mu­la­re vi­rum se,
    In­si­dias fa­ce­re ut si hos­tes sint om­ni­bus om­nes.
  • 20Сле­дую­щий длин­ный отры­вок харак­те­рен для сти­ля и мет­ри­че­ско­го раз­ме­ра Луци­лия; в пере­во­де нель­зя вос­про­из­ве­сти его небреж­ность.


    Vir­tus, Al­bi­ne, est pre­tium per­sol­ve­re ve­rum
    Queis in ver­sa­mur, queis vi­vi­mu’ re­bu po­tes­se;
    Vir­tus est ho­mi­ni sci­re id quod quae­que ha­beat res;
    Vir­tus sci­re ho­mi­ni rec­tum, uti­le quid sit, ho­nes­tum,
    Quae bo­na, quae ma­la item, quid inu­ti­le tur­pe, in­ho­nes­tum;
    Vir­tus quae­ren­dae rei fi­nem sci­re mo­dum­que;
    Vir­tus di­vi­tiis pre­tium per­sol­ve­re pos­se;
    Vir­tus id da­re quod re ip­sa de­be­tur ho­no­ri,
    Hos­tem es­se at­que ini­mi­cum ho­mi­num mo­rum­que maio­rum,
    Contra de­fen­so­rem ho­mi­num mo­rum­que bo­no­rum,
    Hos mag­ni fa­ce­re, his be­ne vel­le, his vi­ve­re ami­cum;
    Com­mo­da prae­te­rea pat­riae si­bi pri­ma pu­ta­re,
    Dein­de pa­ren­tum, ter­tia iam postre­ma­que nostra.

    Доб­ро­де­тель, Аль­бин, заклю­ча­ет­ся в том, чтобы пла­тить пра­виль­ную соот­вет­ст­вен­ную цену за все, сре­ди чего мы живем и вра­ща­ем­ся.

    Доб­ро­де­тель — знать, что дает чело­ве­ку каж­дая вещь, что для него спра­вед­ли­во, полез­но и чест­но, что хоро­шо или дур­но, бес­по­лез­но, позор­но, нечест­но.

    Доб­ро­де­тель — знать меру и пре­дел в сво­их стрем­ле­ни­ях.

    Доб­ро­де­тель — знать насто­я­щую цену богат­ства.

    Доб­ро­де­тель — возда­вать каж­до­му по его досто­ин­ствам, быть недру­гом и вра­гом дур­ных людей и поряд­ков, защит­ни­ком хоро­ших людей и поряд­ков, ува­жать хоро­ших людей, делать им доб­ро, жить с ними в друж­бе.

    Доб­ро­де­тель — иметь в первую оче­редь в виду бла­го роди­ны, затем сво­их близ­ких и уже в третью и послед­нюю оче­редь свою соб­ст­вен­ную поль­зу.

  • 21Впро­чем, такие путе­ше­ст­вия в науч­ных целях не были ред­ко­стью сре­ди гре­ков того вре­ме­ни. Так напри­мер, у Плав­та (Men. 248, ср. 235) один из его геро­ев, объ­ездив­ший все Сре­ди­зем­ное море, спра­ши­ва­ет:

    «Поче­му я не иду домой? Ведь я не соби­ра­юсь писать исто­рию».

  • 22Един­ст­вен­ное бес­спор­ное исклю­че­ние состав­ля­ет, посколь­ку нам извест­но, напи­сан­ная по-гре­че­ски исто­рия Гнея Ауфидия, кото­рый писал во вре­ме­на дет­ства Цице­ро­на, зна­чит око­ло 660 г. [94 г.] (Tusc. 5, 38, 112). Гре­че­ские мему­а­ры Пуб­лия Рути­лия Руфа (кон­сул 649 г. [105 г.]) едва ли могут рас­смат­ри­вать­ся как такое исклю­че­ние, так как автор писал их в изгна­нии, в Смирне.
  • 23Так напри­мер, утвер­жде­ние, что во вре­ме­на царей кве­сто­ры выби­ра­лись граж­да­на­ми, а не назна­ча­лись царем, столь же невер­но, сколь тен­ден­ци­оз­но долж­но слу­жить пар­тий­ным целям.
  • 24Кни­га Като­на носи­ла загла­вие «De iuris dis­cip­li­na» (Gell., 13, 20); кни­га Бру­та — «De iure ci­vi­li» (Cic., pro Cluent. 51, 141; de or. 2, 55, 223); о том, что это по суще­ству были сбор­ни­ки заклю­че­ний, свиде­тель­ст­ву­ет Цице­рон (de or. 2, 33, 142).
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ:

  • [1]Поль Луи Курье (1772—1825), фран­цуз­ский поли­ти­че­ский пам­фле­тист. (Прим. перев.).
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА:

  • [2]В немец­ком изда­нии 1921 г.: «ум. после 550 г. [200 г.]». (Прим. ред. сай­та).
  • [3]В изда­нии 1997 г. здесь встав­ле­но пред­ло­же­ние, отсут­ст­ву­ю­щее в рус­ском пере­во­де 1937 г. и в немец­ком тек­сте 1921 г.: «Когда меж­ду осно­ва­ни­ем Рима и раз­ру­ше­ни­ем Трои оста­ет­ся пол­ты­ся­че­ле­тия, то для того, чтобы создать связь меж­ду рас­ска­за­ми, про­ме­жу­ток запол­ня­ет­ся 15 царя­ми Аль­бы, каж­дый с име­нем, вре­ме­нем прав­ле­ния, при­во­ди­мых с целью нагляд­но­сти». (Прим. ред. сай­та).
  • [4]Пра­виль­но: Гай Цезарь. (Прим. ред. сай­та).
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1263912973 1303222561 1304093169 1332944701 1332946806 1332960001