Представления о государстве и государственной власти римских писателей эпохи Августа.

с.294 Смут­ное вре­мя кон­ца пер­вой и вто­рой поло­ви­ны I в. н. э. выяви­ло необ­хо­ди­мость пере­смот­ра ста­рых рес­пуб­ли­кан­ских взглядов на про­бле­мы государ­ства и государ­ст­вен­но­го устрой­ства в Риме. Мно­гие поли­ти­че­ские дея­те­ли пыта­лись най­ти выход из создав­ше­го­ся поло­же­ния. Цезарь и Пом­пей, сле­дуя ско­рее сво­ей инту­и­ции, неже­ли каким-то кон­крет­ным пла­нам пере­устрой­ства дер­жа­вы, пыта­лись на прак­ти­ке осу­ще­ст­вить спа­си­тель­ные для государ­ства пре­об­ра­зо­ва­ния. Такие люди как Цице­рон тео­ре­ти­че­ски раз­ра­ба­ты­ва­ли про­ек­ты изме­не­ний, бла­го­да­ря кото­рым Рим смог бы суще­ст­во­вать и даль­ше без губи­тель­ных для него потря­се­ний. Мето­ды реше­ния про­бле­мы пере­устрой­ства государ­ства у каж­до­го были свои.

Окта­виан Август, опи­ра­ясь на опыт сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, пре­тво­рил в жизнь новую систе­му государ­ст­вен­ной вла­сти, полу­чив­шую назва­ние прин­ци­пат. Насколь­ко удач­ным каза­лось это реше­ние самим рим­ля­нам, мож­но судить, рас­смот­рев твор­че­ство неко­то­рых наи­бо­лее вид­ных писа­те­лей и поэтов «золо­то­го века» рим­ской лите­ра­ту­ры.

1. Взгляды Вер­ги­лия на Рим, прин­цеп­са и государ­ство.

Вер­ги­лий родил­ся око­ло 70 г. до н. э. Его роди­те­ли были про­сто­го зва­ния, но доста­точ­но бога­ты, чтобы дать сыну хоро­шее обра­зо­ва­ние. Био­гра­фия Вер­ги­лия извест­на доволь­но пло­хо, ибо рекон­стру­и­ру­ет­ся по позд­ним и недо­ста­точ­но надеж­ным источ­ни­кам, поэто­му для нас в его жиз­ни мно­гое оста­ет­ся неяс­ным¹.

Все твор­че­ство Вер­ги­лия про­ник­ну­то глу­бо­ким чув­ст­вом пат­рио­тиз­ма. Поэт счи­та­ет, что Рим не обыч­ный город, каких сот­ни, а имен­но тот, кото­рый боги избра­ли не толь­ко в каче­стве сво­его зем­но­го жили­ща (Aen., VIII, 351—352), но и для гла­вен­ства над миром (Aen., VII, 98—101). Идея созда­ния тако­го горо­да, по мне­нию Вер­ги­лия, вына­ши­ва­лась бога­ми очень дав­но, и, несмот­ря на то, что в мире было мно­го и дру­гих доволь­но силь­ных горо­дов (Aen., I, 13—18), они пред­по­чли создать новый силь­ней­ший город и посе­лить­ся в нем всем с.295 вме­сте (Aen., XI, 232), чтобы сооб­ща забо­тить­ся о его бла­ге. В каче­стве осно­ва­те­ля боги избра­ли Энея, сына Вене­ры; имен­но ему дает­ся огром­ное мно­же­ство пред­ска­за­ний и про­ро­честв о вели­ком буду­щем рим­лян и их горо­да (Aen., I, 267—293; VI, 756—853; VII, 98—101; IX, 446—449). Все эти откро­ве­ния долж­ны убедить чита­те­ля в том, что Рим создан и досто­ин пра­вить дру­ги­ми наро­да­ми (Aen., VIII, 63—65) и что рим­ская дер­жа­ва достигнет это­го, пре­одолев все свои внут­рен­ние про­бле­мы (Aen., VI, 756—853). Но Вер­ги­лий под­чер­ки­ва­ет, что боги лишь помо­га­ют рим­ля­нам, кото­рые сами долж­ны были совер­шить мно­же­ство вели­ких трудов и подви­гов, чтобы поло­жить нача­ло вели­чию совре­мен­но­го поэту Вели­ко­го Горо­да (Aen., I, 33).

Для того, чтобы эти труды и подви­ги ока­за­лись рим­ля­нам по пле­чу и чтобы они и в буду­щем все­гда мог­ли сохра­нять любовь богов, бес­смерт­ные дали рим­ля­нам набор необ­хо­ди­мых нрав­ст­вен­ных качеств. Вер­ги­лий счи­та­ет, что одним из самых глав­ных качеств рим­ско­го наро­да явля­ет­ся бла­го­че­стие (pie­tas), неда­ром царь-осно­ва­тель Эней в поэ­ме ниче­го не осме­ли­ва­ет­ся делать без соиз­во­ле­ния богов (Aen., I, 220; I, 378—380; II, 397). Имен­но поэто­му Энею уда­лось выпол­нить свое пред­на­чер­та­ние, а рим­ля­нам — создать вели­кое государ­ство, ибо, бла­го­да­ря набож­но­сти, боги при­слу­ши­ва­ют­ся к моль­бам людей, и толь­ко бла­го­че­сти­вые люди доби­ва­ют­ся того, что про­сят у бес­смерт­ных (Aen., V, 685—695).

Еще одним каче­ст­вом, при­су­щим каж­до­му рим­ля­ни­ну, Вер­ги­лий счи­та­ет доб­лесть (vir­tus), кото­рая помо­га­ет чело­ве­ку свер­шить то, что пред­на­чер­та­но бога­ми.

Кро­ме этих двух основ­ных качеств рим­ляне, по мне­нию Вер­ги­лия, не долж­ны забы­вать о скром­но­сти и про­сто­те нра­вов, ведь бла­го­да­ря всем этим досто­ин­ствам пред­ки ста­ли пер­вым наро­дом в Ита­лии:

К сожа­ле­нию, пишет Вер­ги­лий, рим­ляне не поже­ла­ли жить соглас­но заве­там пред­ков. Они утра­ти­ли про­стоту нра­вов, вме­сте с богат­ст­вом и ино­зем­ной рос­ко­шью лиши­лись и бла­го­че­стия, свя­зы­вав­ше­го их с бога­ми, и ока­за­лись пре­до­став­лен­ны­ми сами себе. В резуль­та­те рим­ское государ­ство при­шло в рас­строй­ство, нача­лись с.296 невзго­ды, рас­при, граж­дан­ские вой­ны (Georg., I, 506—511; Ecl., I, 70—73), и теперь бес­смерт­ные с жало­стью смот­рят на свой воз­люб­лен­ный народ из сво­их чер­то­гов (Aen., X, 758—759).

Меж­ду тем, Вер­ги­лий убеж­ден, что воз­вра­ще­ние к ста­рым нра­вам и было­му бла­го­че­стию мог­ло бы вновь вер­нуть рим­ля­нам рас­по­ло­же­ние богов и вос­ста­но­вить порядок в государ­стве (Aen., III, 265—266). Но как вер­нуть рим­ля­нам утра­чен­ные ими доб­ро­де­те­ли? Сам народ, по мне­нию поэта, сде­лать это уже не в состо­я­нии: слиш­ком уж дале­ко зашли рас­при и раздо­ры сре­ди рим­лян. Здесь может помочь толь­ко появ­ле­ние вли­я­тель­но­го чело­ве­ка, кото­рый сво­им про­ис­хож­де­ни­ем от богов, доб­ры­ми нра­ва­ми и, нако­нец, вла­стью, смо­жет отча­сти бла­го­да­ря сво­е­му авто­ри­те­ту, отча­сти силой вер­нуть рим­лян к mo­res maio­rum, дать им дол­го­ждан­ный мир, сде­лать рим­ское государ­ство еще могу­ще­ст­вен­нее и обес­пе­чить ему веч­ное про­цве­та­ние. Вполне есте­ствен­но, что с таким чело­ве­ком при­дет и новая фор­ма прав­ле­ния в Риме, ибо несо­сто­я­тель­ность ста­ро­го рес­пуб­ли­кан­ско­го устрой­ства ста­ла уже оче­вид­ной. Неда­ром Вер­ги­лий в «Геор­ги­ках», рас­ска­зы­вая о пче­ли­ной семье, срав­ни­ва­ет ее с рим­ским государ­ст­вом, наме­кая на такую же спло­чен­ность и еди­но­ду­шие при еди­но­лич­ном прав­ле­нии (Georg., IV, 10—230). Заме­тим, что рань­ше мно­гие рим­ляне (как, напри­мер, Сал­лю­стий) счи­та­ли подоб­ным «силь­ным» чело­ве­ком Цеза­ря. Вер­ги­лий так­же питал к покой­но­му дик­та­то­ру опре­де­лен­ные сим­па­тии и писал:

Впо­след­ст­вии ожи­да­ние подоб­но­го изба­ви­те­ля ста­ло при­ни­мать все более акту­аль­ный харак­тер. Это нашло отра­же­ние в зна­ме­ни­той 4-й экло­ге Вер­ги­лия, где поэт пишет о рож­де­нии неко­е­го мла­ден­ца, кото­рый смо­жет вер­нуть Сатур­но­во цар­ство (Ecl., IV, 4—17). Для нас в дан­ном слу­чае не важ­ны спо­ры исто­ри­ков о том, кого имел в виду Вер­ги­лий, гово­ря об этом мла­ден­це². Отме­тим лишь то, что подоб­ные с.297 настро­е­ния ожи­да­ния спа­си­те­ля, веро­ят­но, были дей­ст­ви­тель­но весь­ма силь­ны.

Далее, по мере раз­ви­тия борь­бы за власть, в Риме стал выри­со­вы­вать­ся образ чело­ве­ка, спо­соб­но­го на такую роль. Этим чело­ве­ком стал юно­ша Окта­виан, на кото­ро­го Вер­ги­лий, как и мно­гие дру­гие рим­ляне, стал воз­ла­гать боль­шие надеж­ды, тем более, что он был сыном Цеза­ря, кото­ро­го поэт счи­тал чуть ли не спа­си­те­лем Ита­лии (Georg., I, 498—504). Окта­виан как боже­ст­вен­ный спа­си­тель, по мне­нию Вер­ги­лия, дол­жен был бы вер­нуть рим­ля­нам ста­рые обы­чаи (Verg. Ecl., I, 43—46) и доб­ро­де­тель (Ecl., IV, 27), испол­нить свой обет богам и освя­тить по все­му Риму 300 хра­мов, сво­ею «боже­ст­вен­ной при­ро­дой»³ воз­вра­щая богов в их люби­мый город, а рим­лян — к так необ­хо­ди­мо­му им бла­го­че­стию (Aen., 715—716), бла­го­да­ря чему в Рим опять вер­нет­ся рас­по­ло­же­ние богов и мир, а сре­ди про­чих наро­дов рас­про­стра­нит­ся рим­ское гос­под­ство (Aen., VIII, 720—721). Для дости­же­ния этих целей моло­дой Цезарь вполне досто­ин пра­вить рим­ским наро­дом и вести его за собой еще не зна­ко­мой Риму доро­гой — доро­гой прин­ци­па­та (Georg., I, 39—42).

Таким обра­зом, совер­шен­но отчет­ли­во вид­но, что Вер­ги­лий нераз­рыв­но свя­зы­ва­ет судь­бу рим­ской дер­жа­вы с прав­ле­ни­ем одно­го чело­ве­ка, кото­рый при помо­щи богов смо­жет вер­нуть государ­ству и наро­ду столь нера­зум­но утра­чен­ные им каче­ства. И в этих взглядах поэт был дале­ко не оди­нок…

2. Темы веч­но­сти Рима и государ­ст­вен­ной вла­сти в твор­че­стве Катул­ла, Тибул­ла, Про­пер­ция.

Эти поэты «золо­то­го века» рим­ской лите­ра­ту­ры, явля­ясь (за исклю­че­ни­ем Катул­ла) совре­мен­ни­ка­ми Вер­ги­лия, выска­зы­ва­ют в сво­их сти­хах подоб­ные идеи. Для них Рим явля­ет­ся одной из важ­ней­ших жиз­нен­ных цен­но­стей: «Что может быть отрад­ней, чем Рим?» (Prop., II, 32, 43), — вос­кли­ца­ет поэт.

Вос­пе­вая сте­ны сво­его горо­да (Prop., IV, 1, 55—57), Про­пер­ций писал, что «рим­ская зем­ля собра­ла все, что дано при­ро­дой, и сла­ва всех чудес меркнет перед нею…» (Prop., III, 22, 17—18). Созна­вая кра­соту и могу­ще­ство сто­ли­цы, лири­ки с вос­хи­ще­ни­ем отзы­ва­ют­ся и о граж­да­нах Вели­ко­го Горо­да, ибо они сво­и­ми труда­ми и подви­га­ми взрас­ти­ли его силу и сла­ву, а мно­гим еще пред­сто­ит это сде­лать, с.298 впи­сав новые дея­ния в его лето­пись (Prop., III, I, 15—17). Вели­чию свер­ше­ний, сде­лан­ных рим­ля­на­ми, по мне­нию поэтов, помог­ли доб­рые нра­вы и бла­го­че­стие граж­дан (Prop., III, XIV, 33—34; III, 22, 20—21). Но так было рань­ше, а ныне «вся зем­ля пре­ступ­ным набух­ла бес­че­стьем, и спра­вед­ли­вость людь­ми отверг­ну­та ради коры­сти…» (Ca­tull., LXIV, 397—408), поэто­му боги отвер­ну­лись от рим­лян и не помо­га­ют ни им, ни Риму (Prop., III, 13, 59—60). Лишив­шись бла­го­во­ле­ния богов, граж­дане Рима зате­я­ли самое страш­ное, что толь­ко может про­изой­ти в государ­стве — граж­дан­ские рас­при (Prop., I, 22, 4—5), злы­ми гени­я­ми кото­рых, по мне­нию Катул­ла, явля­ют­ся Пом­пей и Цезарь (Ca­tull., XXIX, 24—25).

Сре­ди всех этих бед­ст­вий, обру­шив­ших­ся на рим­скую дер­жа­ву, все жела­ли толь­ко одно­го — мира (Ti­bull., I, 10, 33—50), во вре­мя кото­ро­го все нако­нец станет на свои места, и рим­ляне смо­гут насла­дить­ся бла­га­ми побед, одер­жан­ных ими или их пред­ка­ми (Prop., II, 15, 44—49). Кто же изба­вит всех от нынеш­них бед­ст­вий? Атмо­сфе­ра ожи­да­ния спа­си­те­ля, про­ни­зы­вав­шая обще­ст­вен­ное созна­ние того вре­ме­ни, отра­зи­лась и в про­из­веде­ни­ях этих поэтов: дол­жен появить­ся герой, кото­рый сво­им талан­том, бла­го­че­сти­ем и авто­ри­те­том смо­жет при­звать народ к при­ми­ре­нию. Сла­ва это­го чело­ве­ка, при­об­ре­тен­ная бла­го­да­ря его талан­там и дея­ни­ям, по мне­нию Про­пер­ция, будет суще­ст­во­вать веч­но (Prop., III, 2, 17—24). Этот чело­век, как и любой дру­гой герой, совер­шив­ший пре­крас­ное дело во имя роди­ны, досто­ин опре­де­лен­ных поче­стей (Prop., IV, 11, 37—40) и дол­жен быть воз­ве­ли­чен Римом, спа­сен­ным от уни­же­ний и позо­ра, бла­го­да­ря ста­ра­ни­ям это­го граж­да­ни­на (Prop., III, 11, 49—66). Окта­виан, сумев­ший при­ми­рить всех рим­ских граж­дан, по пра­ву занял место пер­во­го чело­ве­ка в государ­стве (Prop., II, XVI, 41—42).

Итак, как мы видим, взгляды Вер­ги­лия, Катул­ла, Тибул­ла и Про­пер­ция весь­ма схо­жи. Одна­ко есть и раз­ли­чие. Вер­ги­лий вме­сте с Окта­виа­ном воз­ве­ли­чи­ва­ет и его отца — Цеза­ря, в то вре­мя как Катулл и Тибулл счи­та­ют послед­не­го одним из винов­ни­ков раз­вя­зы­ва­ния граж­дан­ской вой­ны. Здесь, веро­ят­но, ска­зы­ва­ет­ся неод­но­знач­ность вос­при­я­тия лич­но­сти Цеза­ря рим­ски­ми граж­да­на­ми, ибо энер­гич­ная дея­тель­ность дик­та­то­ра, соеди­нив­ше­го в сво­их руках всю пол­ноту вла­сти, хоть и вполне соот­вет­ст­во­ва­ла поли­ти­че­ской ситу­а­ции, но все же тогда еще слиш­ком отли­ча­лась от при­выч­ных рес­пуб­ли­кан­ских усто­ев. Эта двой­ст­вен­ность мне­ний по отно­ше­нию к Гаю Цеза­рю, иду­щая еще от Цице­ро­на и Сал­лю­стия, сохра­нит­ся и в буду­щем. Заме­тим же одна­ко, что Окта­виан Август, вышед­ший на аре­ну с.299 поли­ти­че­ской борь­бы сра­зу после убий­ства Цеза­ря и являв­ший­ся фак­ти­че­ски еди­но­лич­ным пра­ви­те­лем государ­ства, уже не счи­тал­ся узур­па­то­ром, но одно­знач­но вос­при­ни­мал­ся совре­мен­ни­ка­ми, да и мно­ги­ми потом­ка­ми поло­жи­тель­но, как спа­си­тель ста­рой и устро­и­тель новой рим­ской дер­жа­вы, назван­ной поз­же импе­ри­ей.

3. Гора­ций — один из твор­цов офи­ци­аль­ной идео­ло­гии прин­ци­па­та. Искрен­ность или твор­че­ство на заказ?

Поэт родил­ся 8 декаб­ря 65 г. до н. э. в Вену­зии, ста­рой рим­ской коло­нии на юге Ита­лии. Несмот­ря на то, что отец Гора­ция был воль­ноот­пу­щен­ни­ком, моло­дой чело­век полу­чил хоро­шее вос­пи­та­ние и про­шел через все кру­ги тогдаш­не­го обра­зо­ва­ния, кото­рое закон­чил в Афи­нах, как это было в обы­чае у рим­ской зна­ти. Вна­ча­ле по сво­им убеж­де­ни­ям Гора­ций стал рес­пуб­ли­кан­цем, при­мкнул к Бру­ту, в каче­стве воен­но­го три­бу­на коман­до­вал леги­о­ном в бит­ве при Филип­пах (Suet. Hor., 1), пора­же­ние в кото­рой поло­жи­ло конец его воен­ной карье­ре. Позд­нее, во вре­мя оче­ред­но­го вит­ка граж­дан­ских войн, после бит­вы при Акции, он пони­ма­ет, какое зло несут меж­до­усоб­ные рас­при рим­лян, для­щи­е­ся уже мно­го лет (Hor. Epod., XVI, 1—3; Od., I, 21, 13—14). Ведь граж­дан­ские вой­ны раз­ру­ша­ют мощь Рима, добы­тую достой­ны­ми сла­вы подви­га­ми отцов и дедов. Что же поро­ди­ло столь глу­бо­кие раз­но­гла­сия меж­ду граж­да­на­ми? Гора­ций нахо­дит, по край­ней мере, два объ­яс­не­ния это­му. Во-пер­вых, рим­ляне от поко­ле­ния к поко­ле­нию ста­но­вят­ся все пороч­нее (Od., III, 6, 45—48), забы­вая о тех доб­ро­де­те­лях, кото­рые были заве­ща­ны им Эне­ем и бога­ми. Во-вто­рых, еще одной при­чи­ной вой­ны поэт счи­та­ет закля­тие, нало­жен­ное роком на Рим из-за бра­то­убий­ства, про­изо­шед­ше­го при его осно­ва­нии (Epod., VII, 17, 20). Но, несмот­ря на это закля­тие, про­тив кото­ро­го люди бес­силь­ны что-либо пред­при­нять, Гора­ций пола­га­ет, что рим­ляне не долж­ны зани­мать­ся истреб­ле­ни­ем друг дру­га, и пря­мо назы­ва­ет про­ти­во­бор­ст­ву­ю­щие сто­ро­ны «пре­ступ­ни­ка­ми», губя­щи­ми вели­чие горо­да, с таким трудом создан­ное на про­тя­же­нии мно­гих поко­ле­ний. Поэт пола­га­ет, что подоб­ная вой­на выгод­на толь­ко вра­гам Рима, ожи­даю­щим на гра­ни­цах, когда граж­дане осла­бят свои силы (Epod., VII, 1—2; VII, 9—10).

Гора­ций, как истин­ный рим­ля­нин, горя­чо любит Рим и дер­жа­ву, создан­ную этим горо­дом (Od., III, 3, 37; IV, 3, 12; Sat., I, 5, 1; Hymn., 9—12; 66—67), он верит в его все­мир­но-циви­ли­за­тор­скую мис­сию:

Поэто­му чело­век, кото­рый смог оста­но­вить закля­тие рока и дать мир рим­ской дер­жа­ве, ско­рее все­го вызы­вал искрен­нее доб­ро­же­ла­тель­ство Гора­ция⁴. Поэто­му нель­зя согла­сить­ся с неко­то­ры­ми авто­ра­ми, кото­рые утвер­жда­ют, что поэ­зия Гора­ция явля­ет­ся тен­ден­ци­оз­ной и слу­жеб­ной⁵. Ско­рее все­го, новые поли­ти­че­ские взгляды поэта, ото­шед­ше­го от рес­пуб­ли­кан­ских убеж­де­ний, вполне искрен­ни, посколь­ку он сам про­шел через граж­дан­скую вой­ну и видел, какие бед­ст­вия она несет люби­мой Отчизне. Гора­ций вполне согла­сен с тем, что дея­тель­ность Авгу­ста, направ­лен­ная на вос­ста­нов­ле­ние и уве­ли­че­ние мощи Рима, заслу­жи­ва­ет того, чтобы о нем пом­ни­ли в веках, и поэто­му он явля­ет­ся одним из твор­цов апо­фе­о­за прин­цеп­са, воз­мож­но, сам и не вполне веря в это. Еще до Авгу­ста Марий, Сул­ла, Цезарь, Анто­ний откры­то пре­тен­до­ва­ли на осо­бое покро­ви­тель­ство богов, пред­на­зна­чав­ших им стать «спа­си­те­ля­ми Рима», но Август, по мне­нию Гора­ция, был более досто­ин боже­ст­вен­но­го про­ис­хож­де­ния и зва­ния спа­си­те­ля Рима, так как ему уда­лось надол­го оста­но­вить меж­до­усоб­ную вак­ха­на­лию (Od., IV, 14, 1—6). Кро­ме того, Август дал рим­ля­нам мно­го более, чем про­сто граж­дан­ский мир, ибо он был оза­бо­чен не толь­ко реше­ни­ем дел насущ­ных, но и загляды­вал дале­ко в буду­щее, ста­ра­ясь обес­пе­чить Риму веч­ное про­цве­та­ние. Для это­го прин­цепс про­во­дил поли­ти­ку, направ­лен­ную на укреп­ле­ние государ­ства. Во-пер­вых, Окта­виан, как это пред­став­ля­лось поэту, вер­нул рим­ля­нам утра­чен­ные ими доб­ле­сти и зако­ны:

с.301 Во-вто­рых, Август, по мне­нию Гора­ция, еще более уве­ли­чил мощь и силу рим­ско­го государ­ства, поко­рив «бри­тан­цев и пер­сов гроз­ных» (Od., III, 5, 1—4), «страх вну­шил Крас­но­му морю» (Od., I, 35, 29—32). Таким обра­зом, Рим, управ­ля­е­мый муд­рым Авгу­стом, стал еще силь­нее и страш­нее для вар­ва­ров (Od., IV, 14, 3—4), это и вну­ша­ет Гора­цию ува­же­ние к Окта­виа­ну (Od., III, 14, 14—16; IV, 15, 5—20). Учи­ты­вая все эти огром­ные заслу­ги Авгу­ста перед люби­мым все­ми рим­ля­на­ми Оте­че­ст­вом, поэт допус­ка­ет воз­мож­ность срав­не­ния прин­цеп­са с древни­ми геро­я­ми, таки­ми как Геракл, Кастор и Пол­лукс (Od., III, 14, 1—2; Ep., II, 1, 5—16). Ведь над Авгу­стом, как и над эти­ми геро­я­ми вита­ет покро­ви­тель­ство богов, кото­рые, желая луч­ше­го в первую оче­редь сво­е­му любим­цу-горо­ду Риму, хотят, чтобы этим вели­ким государ­ст­вом Окта­виан пра­вил еди­но­дер­жав­но (Od., I, 12, 49—52). Гора­ций же, бла­го­да­ря заслу­гам Авгу­ста и его боже­ст­вен­но­му про­ис­хож­де­нию, назы­ва­ет прин­цеп­са имен­но тем спа­си­те­лем и защит­ни­ком государ­ства, кото­ро­го так дав­но жда­ли рим­ляне (Od., IV, 5, 1—9).

Итак, Гора­ций, без­услов­но, явля­ет­ся одним из твор­цов офи­ци­аль­ной государ­ст­вен­ной идео­ло­гии прин­ци­па­та, за что он был осы­пан мило­стя­ми и щед­рота­ми Авгу­ста и Меце­на­та: ему было пода­ре­но поме­стье в Сабин­ских горах и пред­ло­же­на долж­ность сек­ре­та­ря при импе­ра­то­ре (Suet. Hor., 3). Одна­ко, несмот­ря на это, вряд ли твор­че­ство поэта мож­но счи­тать испол­не­ни­ем опре­де­лен­но­го соци­аль­но­го зака­за. Ведь, если рас­смат­ри­вать не отдель­ные выска­зы­ва­ния, а всю сово­куп­ность взглядов Гора­ция на судь­бу рим­ско­го государ­ства, при­чи­ны постиг­ших его несча­стий, пути выхо­да из кри­зи­са в целом, то сло­ва поэта, вос­хва­ля­ю­щие прин­цеп­са, пока­жут­ся не подо­бо­страст­ной лестью, а искрен­ним выра­же­ни­ем чувств⁶.

4. Отно­ше­ние к прин­ци­па­ту Тита Ливия.

Вос­хва­ле­ние рим­ской дер­жа­вы и мира, при­не­сен­но­го прин­цеп­сом, не огра­ни­чи­ва­ет­ся толь­ко поэ­зи­ей рас­смат­ри­вае­мо­го нами пери­о­да. В то же вре­мя жил и тво­рил один из самых зна­ме­ни­тых исто­ри­ков Рима — Тит Ливий.

Родил­ся Тит Ливий в 58 г. до н. э. в семье бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния. Появив­шись на свет и полу­чив обра­зо­ва­ние еще во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки, Ливий со школь­ной ска­мьи, сохра­няя при­вер­жен­ность рес­пуб­ли­кан­ским иде­а­лам⁷, был уве­рен в том, что Рим в силу доб­ле­сти с.302 граж­дан и бла­го­склон­но­сти богов дол­жен гос­под­ст­во­вать в мире. Годы юно­сти буду­ще­го писа­те­ля сов­па­ли с эпо­хой кро­во­про­лит­ных граж­дан­ских войн, общим упад­ком государ­ства, когда мыс­ля­щие, пат­рио­ти­че­ски настро­ен­ные люди актив­но иска­ли пути выхо­да из кри­зи­са. Это, вне вся­ких сомне­ний, не мог­ло не вол­но­вать и Тита Ливия, кото­рый с жад­но­стью при­слу­ши­вал­ся к раз­лич­ным тео­ри­ям по исправ­ле­нию суще­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния дел в рим­ском государ­стве. В част­но­сти, по мне­нию неко­то­рых иссле­до­ва­те­лей, Ливий был почи­та­те­лем Цице­ро­на и нахо­дил­ся под опре­де­лен­ным вли­я­ни­ем его воз­зре­ний⁸. Древ­ний Рим являл­ся иде­а­лом писа­те­ля, на пер­вом месте везде у него высту­па­ют рим­ская доб­лесть, скром­ность, посто­ян­ство, само­по­жерт­во­ва­ние⁹, то есть те каче­ства, кото­рые и Цице­рон счи­тал самы­ми глав­ны­ми в харак­те­ре иде­аль­но­го рим­ско­го граж­да­ни­на (Cic. Pro Mur., 10, 22; De rep., I, 33; Tusc., II, 41; De nat. deor., I, 4; III, 5; De off., I, 78). Оче­вид­но, в сво­ей огром­ной «Исто­рии» рим­ско­го государ­ства Ливий хотел пре­под­не­сти чита­те­лю при­ме­ры тех древ­них иде­а­лов, к кото­рым совре­мен­ные ему рим­ляне долж­ны стре­мить­ся для того, чтобы их город дол­гое вре­мя оста­вал­ся гла­вою мира¹⁰.

Поэто­му вполне есте­ствен­но, что труд Тита Ливия остал­ся памят­ни­ком не толь­ко Риму и дея­ни­ям рим­ско­го наро­да, но и Авгу­сту, кото­рый в зна­чи­тель­ной мере спо­соб­ст­во­вал сохра­не­нию mo­res maio­rum и укреп­ле­нию все­го государ­ства в целом¹¹. При этом Август, несмот­ря на неко­то­рые рес­пуб­ли­кан­ские убеж­де­ния исто­ри­ка, послу­жил реаль­ным про­об­ра­зом пер­вых царей-осно­ва­те­лей Рима — Рому­ла и Нумы¹², ибо, по мне­нию писа­те­ля, он был так же бла­го­че­стив и уго­ден богам, стре­мясь к укреп­ле­нию рим­ско­го государ­ства (Liv. I, 4, 1; I, 18, 1). Мож­но ска­зать, что сочи­не­ние Тита Ливия — это не исто­ри­че­ский труд в нашем пони­ма­нии, как это пыта­ют­ся пред­ста­вить неко­то­рые уче­ные иссле­до­ва­те­ли, кри­ти­куя Ливия за недо­ста­ток науч­но­сти¹³, это ско­рее обос­но­ва­ние веч­но­сти Рима, рим­ско­го наро­да, с.303 пре­тен­зий рим­лян на миро­вое гос­под­ство на осно­ва­нии тех исто­ри­че­ских собы­тий, кото­рые с древ­ней­ших вре­мен по воле богов вели Рим к роли геге­мо­на во всем Сре­ди­зем­но­мо­рье¹⁴.

Рас­кры­вая перед чита­те­лем исто­рию осно­ва­ния и раз­ви­тия рим­ско­го государ­ства, Тит Ливий неод­но­крат­но пыта­ет­ся пока­зать боже­ст­вен­ное покро­ви­тель­ство¹⁵, обес­пе­чи­ваю­щее Риму и его наро­ду могу­ще­ство и власть над дру­ги­ми стра­на­ми. Еще Вер­ги­лий писал, что боги задол­го до осно­ва­ния Рима заду­ма­ли отдать ему вер­хов­ную власть над все­ми наро­да­ми. Но Вер­ги­лий — автор мифо­ло­ги­че­ской поэ­мы, осно­ван­ной на ска­зоч­ных сюже­тах и про­ро­че­ствах. Ливий же пишет исто­рию, ста­ра­ясь опи­рать­ся не на леген­ды и мифы, а на древ­ней­шие запи­си пон­ти­фи­каль­ных кален­да­рей, состав­ляв­ших так назы­вае­мую Вели­кую Лето­пись. Это­го не скры­ва­ет сам исто­рик (XLIII, 13, 1—2), тако­го же мне­ния при­дер­жи­ва­ют­ся и иссле­до­ва­те­ли¹⁶. Поэто­му Ливий совер­шен­но уве­рен­но гово­рит о том, что боже­ство, явив мно­го­чис­лен­ные зна­ме­ния, воз­ве­сти­ло о буду­щей силе вели­кой дер­жа­вы (I, 55, 3). Сам Тит Ливий, без­услов­но, под­дер­жи­ва­ет точ­ку зре­ния древ­них о том, что рим­ско­му государ­ству покро­ви­тель­ст­ву­ют боги (III, 61, 5), более того, сама Фор­ту­на, кото­рая, как извест­но, в неко­то­ром отно­ше­нии могу­ще­ст­вен­нее олим­пий­цев, наравне с ними ока­зы­ва­ет Риму свое покро­ви­тель­ство (I, 4, 1; III, 7, 1). Покро­ви­тель­ство же богов в конеч­ном сче­те и при­ведет Вели­кий Город к миро­во­му гос­под­ству: ведь одни и те же бес­смерт­ные боги пра­вят все­ми стра­на­ми и зем­ля­ми (XLII, 3, 9).

Вто­рым сла­гае­мым рим­ско­го могу­ще­ства Тит Ливий счи­та­ет бла­го­че­стие, при­су­щее граж­да­нам (XXXI, 9, 5) и доб­рые нра­вы, бла­го­да­ря кото­рым наравне с покро­ви­тель­ст­вом богов рим­ская дер­жа­ва роди­лась и окреп­ла (Praef., I, 9). Исто­рик пока­зы­ва­ет, что дан­ные каче­ства вот уже на про­тя­же­нии несколь­ких сто­ле­тий отли­ча­ли мно­гих вели­ких пол­ко­вод­цев и геро­ев, неуклон­но вед­ших свою роди­ну к победам во мно­гих кро­во­про­лит­ных вой­нах, в отли­чие от гре­че­ско­го мира, явив­ше­го, по мне­нию писа­те­ля, толь­ко одно­го выдаю­ще­го­ся чело­ве­ка — с.304 Алек­сандра, но не сумев­ше­го сохра­нить заво­е­ва­ния послед­не­го выдви­же­ни­ем рав­ных ему по талан­ту и сла­ве людей (IX, 17, 7—18, 7). Алек­сандр побеж­дал, как счи­та­ет Ливий, толь­ко бла­го­да­ря уда­че (IX, 18, 8), в то вре­мя как Рим дви­га­ет­ся впе­ред неза­ви­си­мо от ее капри­зов, ибо его под­дер­жи­ва­ют боги, бла­го­че­стие и доб­рые нра­вы.

Одна­ко Тит Ливий, пока­зав, что рим­ское государ­ство не име­ет более силь­ных сопер­ни­ков в дру­гих зем­лях, с сожа­ле­ни­ем кон­ста­ти­ру­ет то, что «оно стра­да­ет от сво­ей соб­ст­вен­ной гро­мад­но­сти» (VII, 29, 2) и «силы наро­да, дав­но уже могу­ще­ст­вен­но­го, истреб­ля­ют сами себя» (Praef., I, 4). При­чи­на подоб­но­го пово­рота собы­тий, по мне­нию авто­ра, кро­ет­ся в паде­нии нра­вов, кото­рые «заша­та­лись и, нако­нец, ста­ли падать неудер­жи­мо» (Praef., I, 9). Суж­де­но ли Риму погиб­нуть от соб­ст­вен­ных поро­ков или из создав­ше­го­ся поло­же­ния суще­ст­ву­ет выход? Для отве­та на этот вопрос Ливий обра­ща­ет­ся к древ­ней­шей исто­рии Горо­да и пока­зы­ва­ет, бла­го­да­ря какой фор­ме прав­ле­ния рим­ля­нам уда­лось зало­жить осно­вы сво­его могу­ще­ства. В его пони­ма­нии, это, как это ни стран­но для рес­пуб­ли­кан­ца по вос­пи­та­нию, — цар­ская власть. Ливий счи­та­ет, что имя царя людям не может быть отвра­ти­тель­но, ибо, во-пер­вых, так бла­го­че­стие велит назы­вать Юпи­те­ра-покро­ви­те­ля рим­ско­го наро­да (III, 39, 4), во-вто­рых, так име­но­ва­лись пер­вые пра­ви­те­ли Рима — Ромул и Нума, вой­ною и миром укре­пив­шие Город (I, 21, 6). Затем, опять-таки, Сер­вий Тул­лий учредил ценз — «самое бла­го­де­тель­ное для буду­щей вели­кой дер­жа­вы уста­нов­ле­ние» (I, 42, 5), ибо «не всем без раз­бо­ра было дано рав­ное пра­во голо­са, а вся сила нахо­ди­лась бы у вид­ней­ших людей государ­ства» (I, 43, 10). И всех бы вполне устра­и­ва­ла подоб­ная власть в государ­стве, если бы не гор­ды­ня и про­из­вол послед­не­го из царей (II, 1, 2). После изгна­ния Тарк­ви­ния рим­ляне реши­ли не отка­зы­вать­ся от благ цар­ской вла­сти, но огра­ни­чи­ли ее кон­суль­ским прав­ле­ни­ем «рав­ным цар­ско­му по вели­чию» (II, 1, 7; IV, 2, 8).

Таким обра­зом, в пери­од зарож­де­ния и ста­нов­ле­ния рим­ско­го государ­ства не толь­ко цар­ская власть, но и лич­ность само­го пра­ви­те­ля ока­за­лись решаю­щи­ми фак­то­ра­ми в стро­и­тель­стве буду­щей вели­кой дер­жа­вы, ибо в даль­ней­шем рим­ский народ обрел толь­ко боль­шую сво­бо­ду (II, 1, 7), само же государ­ство про­дол­жа­ло сто­ять на фун­да­мен­те, проч­но и удач­но зало­жен­ном еще пер­вы­ми царя­ми.

Тит Ливий счи­тал, что в его вре­мя рим­ская дер­жа­ва опять нахо­дит­ся в кри­зис­ном состо­я­нии, и этот кри­зис гораздо более стра­шен Риму, чем все преды­ду­щие. Ведь если рань­ше, про­ти­во­стоя внеш­ней опас­но­сти, рим­ляне нахо­ди­ли в себе силы победить ее, то сей­час им с.305 при­хо­дит­ся бороть­ся самим с собой, а Рим может быть побеж­ден толь­ко его же вои­на­ми (II, 44, 12). Мяте­жи и меж­до­усо­би­цы — «един­ст­вен­ная пагу­ба для вели­ких дер­жав» (II, 44, 8), кото­рые мог­ли бы суще­ст­во­вать доволь­но дол­го. Рим же создан для того, чтобы сто­ять веч­но (Liv., 44, 8; VII, 6, 3), и сами боги про­воз­гла­си­ли его гла­вой все­го мира (I, 16, 7). Но бес­смерт­ные, счи­та­ет исто­рик, созда­ли для это­го все от них зави­ся­щее, теперь сло­во за сами­ми рим­ля­на­ми. Тит Ливий пола­га­ет, что могу­ще­ство и веч­ность Риму дает «тепе­реш­ний мир», достиг­ну­тый Авгу­стом, и согла­сие граж­дан (IX, 19, 17), кото­рое уси­лит страх вар­ва­ров, окру­жаю­щих государ­ство, перед доб­ле­стью рим­лян (III, 65, 6). А посколь­ку Август при­нес рим­ско­му государ­ству мир, согла­сие граж­дан и веч­ность, то все про­чие уста­нов­ле­ния и изме­не­ния, появив­ши­е­ся при Окта­виане в Риме, заслу­жи­ва­ют пра­ва на суще­ст­во­ва­ние. Ливий утвер­жда­ет, что сме­на фор­мы государ­ст­вен­но­го прав­ле­ния в любом слу­чае долж­на была про­изой­ти, ибо «в Горо­де, создан­ном на века и рас­ту­щем, не зная пре­де­ла, невоз­мож­но обой­тись без новых граж­дан­ских, жре­че­ских и пра­во­вых уста­нов­ле­ний. Ибо не было кон­су­лов — их учреди­ли, не было дик­та­тор­ской вла­сти и зва­ния — они появи­лись, так­же по мере надоб­но­сти появ­ля­лись эди­лы, кве­сто­ры, три­бу­ны» (IV, 4, 4). Таким обра­зом, по мне­нию Ливия, появ­ле­ние прин­цеп­са и его вла­сти — еще один шаг, кото­рый дела­ет Рим в сво­ем веч­ном дви­же­нии, и шаг этот сде­лан толь­ко на бла­го ему, ибо, если бы его не было, вся дер­жа­ва мог­ла бы рух­нуть.

5. «Пусть дру­гие поют ста­ри­ну, я счаст­лив родить­ся ныне,
и мне по душе вре­мя, в кото­ром живу!» (Овидий).

В нача­ле пер­во­го века новой эры в Риме, во мно­гом бла­го­да­ря поли­ти­ке Авгу­ста, в основ­ном сфор­ми­ро­ва­лась идео­ло­гия новой фор­мы прав­ле­ния — прин­ци­па­та. Рим­ляне стар­ше­го поко­ле­ния, из чьей памя­ти еще не изгла­ди­лись ужа­сы граж­дан­ской вой­ны, сла­ви­ли прин­цеп­са за уста­нов­ле­ние мира и спа­се­ние дер­жа­вы от раз­ва­ла. Моло­дые люди, воз­му­жав­шие в новых усло­ви­ях, вос­при­ни­ма­ли суще­ст­ву­ю­щую поли­ти­че­скую дей­ст­ви­тель­ность как есте­ствен­ное поло­же­ние. И те и дру­гие наслаж­да­лись бла­га­ми былых заво­е­ва­ний и пре­до­став­ля­ли управ­лять огром­ным государ­ст­вом от име­ни всех граж­дан муд­ро­му и спра­вед­ли­во­му пра­ви­те­лю, стро­го следя­ще­му за соблюде­ни­ем инте­ре­сов Рима и рим­лян.

Нуж­но отдать долж­ное талан­ту Окта­ви­а­на Авгу­ста, кото­рый сде­лал все воз­мож­ное, чтобы мак­си­маль­но при­бли­зить­ся к тому иде­аль­но­му «прин­цеп­су», образ кото­ро­го был создан еще Цице­ро­ном на с.306 стра­ни­цах трак­та­та «De re pub­li­ca». Демо­кра­тия все­гда ищет себе вождя, лиде­ра, «пер­во­го чело­ве­ка», кото­рый осы­па­ет­ся похва­ла­ми в слу­чае побед и удач, но кото­рый пер­вый же при­ни­ма­ет на себя гнев тол­пы в слу­чае пора­же­ния. Доста­точ­но вспом­нить пол­ные взле­тов и паде­ний, зави­ся­щих от настро­е­ния сограж­дан, судь­бы Феми­сток­ла, Алки­ви­а­да, Перик­ла. Подоб­но послед­не­му, Авгу­сту уда­ет­ся око­ло соро­ка лет удер­жи­вать в сво­их руках бразды прав­ле­ния государ­ст­вом, кото­рое фор­маль­но сохра­ня­ло при этом свой рес­пуб­ли­кан­ский облик.

Моло­дежь авгу­стов­ско­го вре­ме­ни, не отя­го­щен­ная ни воен­ны­ми, ни поли­ти­че­ски­ми стра­стя­ми, мог­ла поз­во­лить себе отно­сить­ся к жиз­ни лег­ко и без­за­бот­но, так, как это делал Овидий — поэт ново­го века, века прин­ци­па­та. Он родил­ся в 43 г. до н. э. в ста­рин­ном бога­том всад­ни­че­ском роду горо­да Суль­мо­ны. Все меж­до­усоб­ные вой­ны про­шли еще в пери­од его дет­ства и юно­ше­ских лет. Граж­дан­ский мир стал для буду­ще­го поэта чем-то само собой разу­ме­ю­щим­ся, рав­но как и новая фор­ма прав­ле­ния, уста­но­вив­ша­я­ся к кон­цу I в. до н. э. в Риме. Овидий, вырос­ший в атмо­сфе­ре прин­ци­па­та и упо­ен­ный внеш­ним блес­ком «золо­то­го Рима», не зна­ет того чув­ства неудо­вле­тво­рен­но­сти совре­мен­ной жиз­нью, через кото­рое про­шло боль­шин­ство писа­те­лей преды­ду­ще­го поко­ле­ния. В отли­чие от сво­их стар­ших кол­лег — Вер­ги­лия и Гора­ция — он не про­слав­лял ста­ри­ну, а был счаст­лив тем, что «родил­ся имен­но теперь», и весь­ма ценил удо­воль­ст­вия, бла­га, искус­ство и куль­ту­ру, кото­рые при­нес­ло с собой новое прав­ле­ние.

Доволь­но часто в сво­их сти­хах Овидий обра­ща­ет­ся к про­слав­ле­нию прин­цеп­са (Ovid. Met. XV, 747—761; 830—834; Fast., I, 529—536; 590—616; II, 127; IV, 858; 951; Trist., I, 2; 93; II, 63 и т. д.), но вряд ли это сто­ит счи­тать лестью, как дума­ют неко­то­рые исто­ри­ки. Ско­рее, это выра­же­ние искрен­ней бла­го­дар­но­сти не толь­ко за лич­ное бла­го­по­лу­чие, но и за бла­го­по­лу­чие все­го государ­ства.

На при­ме­ре Овидия мож­но увидеть, с каким одоб­ре­ни­ем новое поко­ле­ние вос­при­ни­ма­ло прав­ле­ние Авгу­ста, с каким опти­миз­мом смот­ре­ло в буду­щее. Поэт, созда­вая «Мета­мор­фо­зы», поль­зо­вал­ся фило­соф­ски­ми уче­ни­я­ми Эмпе­док­ла и Лукре­ция и раз­ви­вал мысль о том, что мета­мор­фо­зы — уни­вер­саль­ный закон при­ро­ды, ибо ничто не может оста­вать­ся неиз­мен­ным (Met., XV, 252—253; 259—260).

Как же Овидий пред­став­ля­ет себе раз­ви­тие мира? Глав­ная идея поэта, как мы уже гово­ри­ли, состо­ит в том, что ничто в мире не гибнет, а толь­ко обнов­ля­ет свой вид (Met., XV, 254—255). Это каса­ет­ся не толь­ко при­ро­ды, но и все­го, что в ней суще­ст­ву­ет, в част­но­сти людей и их обще­ства. Так, Овидий гово­рит о том, что нако­нец с.307 «желез­ный век», когда людям жилось тяже­ло, вслед­ст­вие изме­не­ний, про­изо­шед­ших недав­но, усту­па­ет место «золо­то­му» (Met., XV, 260—261), в кото­ром изоби­лие все­му дает обнов­лен­ный Рим (Ars aman­di, III, 113—128). Здесь поэт как бы воз­ра­жа­ет Лукре­цию, кото­рый, пре­ис­пол­нен­ный пес­си­миз­ма, пред­став­лял исто­ри­че­ское раз­ви­тие в дру­гом поряд­ке (ср.: Luc. II, 1173—1174; V, 97—99; V, 1420—1435). Поче­му же имен­но Рим дол­жен дер­жать в руках завет­ный рог изоби­лия? Неуже­ли же весь мир сошел­ся «в Риме одном»? (Ars aman­di, I, 55). Да, по мне­нию Овидия, его сто­ли­ца зани­ма­ет имен­но такое место в мире, хотя бы по той про­стой при­чине, что боги издав­на, еще когда и само­го Рима не суще­ст­во­ва­ло, бла­го­во­ли­ли ему и пред­ска­зы­ва­ли его зарож­де­ние (Met., XV, 439—450). Имен­но они сде­ла­ли так, что «рим­ская зем­ля бли­же все­го к небу» (Fast., VI, 31—63), и сам Юпи­тер пообе­щал отдать во власть это­му горо­ду все зем­ли (Fast., VI, 359—360). Так Рим сде­лал­ся гла­вой мира, сто­ли­цей всех земель (Met., XV, 736; Fast., V, 93). После того, как Рим объ­еди­нил под сво­ей вла­стью все стра­ны и наро­ды (Fast., II, 683—684), в него ста­ли сте­кать­ся и ино­зем­ные боги, увидя мощь и силу это­го гра­да (Fast., IV, 255—270). Но Рим был воз­не­сен на вер­ши­ну сла­вы и могу­ще­ства не одни­ми ста­ра­ни­я­ми бес­смерт­ных. Овидий убеж­ден, что, если бы не труды и подви­ги про­стых людей и не дея­ния выдаю­щих­ся рим­лян, то Рим «так и остал­ся б селом с рядом соло­мен­ных крыш» (Amor., II, 9, 17). И не толь­ко Рим вечен и сла­вен бла­го­да­ря дея­ни­ям сво­их граж­дан, но и их труды и дости­же­ния могут жить веч­но, бла­го­да­ря бес­смер­тию Рима (Met., XV, 875—879; Amor., I, 15, 25).

Таким обра­зом, если в нача­ле прав­ле­ния Авгу­ста чув­ст­во­ва­лась необ­хо­ди­мость обос­но­вы­вать его пра­во на власть, под­дер­жи­вать его прав­ле­ние, что отра­зи­лось в про­из­веде­ни­ях Вер­ги­лия и Гора­ция, то с нача­ла I в. н. э. прин­ци­пат окреп не толь­ко поли­ти­че­ски, но и идео­ло­ги­че­ски был при­нят и одоб­рен рим­ски­ми граж­да­на­ми, как мы виде­ли на при­ме­ре твор­че­ства Овидия.

Итак, твор­че­ство рас­смот­рен­ных нами писа­те­лей и поэтов поз­во­ля­ет про­следить раз­ви­тие взглядов рим­лян на государ­ство и новую фор­му прав­ле­ния в нем. Если в кон­це рес­пуб­ли­ки рим­ляне толь­ко рас­по­зна­ли при­чи­ны бед­ст­вен­но­го поло­же­ния государ­ства, кото­рые, по их мне­нию, кры­лись в упад­ке нра­вов, а Сал­лю­стий и осо­бен­но Цице­рон наме­ти­ли и нача­ли раз­ра­ба­ты­вать воз­мож­ные пути выхо­да из кри­зи­са, то во вре­мя при­шед­ше­е­ся на нача­ло прав­ле­ния Авгу­ста, рим­ляне смог­ли в пол­ной мере осо­знать бла­го зарож­даю­щей­ся фор­мы прав­ле­ния. Окта­виан, уме­ло исполь­зуя прин­ци­пы созда­ния ново­го с.308 государ­ства, выска­зан­ные еще до него, воз­ро­дил в усло­ви­ях дол­го­ждан­но­го граж­дан­ско­го мира былую мощь и вели­чие Рима. Совре­мен­ни­ки этих собы­тий, по наше­му мне­нию, вполне искрен­но при­вет­ст­во­ва­ли эти рефор­мы, направ­лен­ные на вос­ста­нов­ле­ние отцов­ских обы­ча­ев и нра­вов. А вме­сте с ними более спо­кой­но вос­при­ни­ма­ли и те изме­не­ния в государ­ст­вен­ном устрой­стве, кото­рые про­ис­хо­ди­ли во вре­мя прав­ле­ния Авгу­ста. И даже люди, при­вер­жен­ные ста­ро­му государ­ст­вен­но­му строю, в конеч­ном ито­ге не мог­ли не согла­сить­ся с нуж­но­стью и полез­но­стью вла­сти прин­цеп­са. Ведь у всех на памя­ти были ужас­ные собы­тия, кото­рые про­ис­хо­ди­ли в Риме, как счи­та­лось, из-за паде­ния нра­вов, а доста­точ­но твер­дая власть в государ­стве, не толь­ко на сло­вах, но и на деле посто­ян­но дока­зы­ваю­щая всю серь­ез­ность сво­их наме­ре­ний по вос­ста­нов­ле­нию «mo­res maio­rum», нако­нец при­влек­ла на свою сто­ро­ну все пат­рио­тич­но настро­ен­ное граж­дан­ское насе­ле­ние Рима, вне зави­си­мо­сти от его поли­ти­че­ских убеж­де­ний. Это доста­точ­но хоро­шо вид­но на при­ме­ре поэ­зии «золо­то­го века». Все авто­ры схо­дят­ся в том, что Риму для даль­ней­ше­го его суще­ст­во­ва­ния необ­хо­ди­мо вос­ста­нов­ле­ние усто­ев пред­ков и чело­век, спо­соб­ный это свер­шить, вполне досто­ин пер­вен­ст­ву­ю­ще­го поло­же­ния в государ­стве. А Тит Ливий, созда­вая свое фун­да­мен­таль­ное иссле­до­ва­ние по исто­рии Рима и осно­вы­ва­ясь на исто­ри­че­ских свиде­тель­ствах и фак­тах, пред­ла­га­ет уже новую кон­цеп­цию раз­ви­тия рим­ской дер­жа­вы, в соот­вет­ст­вии с кото­рой прин­ци­пат есть не экс­трен­ная мера по борь­бе с кри­зи­сом, а зако­но­мер­ный ход собы­тий, такой же как воз­ник­но­ве­ние цар­ской вла­сти на заре рим­ской исто­рии и в даль­ней­шем сме­на ее на рес­пуб­ли­кан­скую фор­му прав­ле­ния. При этом Ливий ста­ра­ет­ся пока­зать, что как бы ни назы­ва­лась дей­ст­ву­ю­щая власть, она тем не менее сохра­ня­ет в себе боль­шую часть преды­ду­щей фор­мы прав­ле­ния и направ­ле­на на бла­го Рима и его наро­да, тем самым не нару­шая веко­вые тра­ди­ции и устои, дан­ные рим­ля­нам еще бога­ми.