Зарождение керамической эпиграфики в России.

с.111 В насто­я­щее вре­мя кера­ми­че­ская эпи­гра­фи­ка, одна из отрас­лей антич­но­го источ­ни­ко­веде­ния, зани­маю­ща­я­ся в первую оче­редь изу­че­ни­ем самой мно­го­чис­лен­ной груп­пы эпи­гра­фи­че­ско­го мате­ри­а­ла, встре­чае­мо­го на памят­ни­ках позд­ней клас­си­ки и элли­низ­ма, — кера­ми­че­ских клейм, пере­жи­ва­ет слож­ный, пере­лом­ный пери­од¹.

С одной сто­ро­ны, завер­ша­ет­ся дли­тель­ный, про­дол­жав­ший­ся более полу­то­ра сто­ле­тия про­цесс накоп­ле­ния исход­но­го мате­ри­а­ла, выра­бот­ки мето­ди­ки его пер­вич­ной обра­бот­ки и источ­ни­ко­вед­че­ско­го ана­ли­за. В резуль­та­те сей­час уве­рен­но уда­ет­ся лока­ли­зо­вать и хро­но­ло­ги­че­ски опре­де­лить более 90 % вновь встре­чае­мых амфор­ных и чере­пич­ных штем­пе­лей. Кера­ми­че­ские клей­ма ста­ли широ­ко при­ме­нять­ся в каче­стве надеж­но­го дати­ру­ю­ще­го мате­ри­а­ла.

С дру­гой сто­ро­ны, лишь пер­вые шаги сде­ла­ны в обла­сти исполь­зо­ва­ния клейм как пол­но­цен­но­го источ­ни­ка для харак­те­ри­сти­ки про­из­вод­ства и тор­гов­ли антич­но­го мира. Пока­за­тель­но, что это направ­ле­ние в кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ке, родо­на­чаль­ни­ком кото­ро­го был Б. Н. Гра­ков², раз­ра­ба­ты­ва­лось в даль­ней­шем почти исклю­чи­тель­но сила­ми совет­ских спе­ци­а­ли­стов. Важ­ной вехой, откры­ваю­щей новые пер­спек­ти­вы в изу­че­нии кера­ми­че­ских клейм, ста­ло появ­ле­ние послед­ней, вышед­шей в свет уже после смер­ти авто­ра, моно­гра­фии И. Б. Бра­шин­ско­го³, кото­рый являл­ся на про­тя­же­нии послед­них двух деся­ти­ле­тий при­знан­ным авто­ри­те­том в обла­сти с.112 иссле­до­ва­ния кера­ми­че­ской тары как в нашей стране, так и за рубе­жом⁴.

Вме­сте с тем, бес­спор­ные успе­хи совет­ской шко­лы кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ки ста­ли воз­мож­ны лишь пото­му, что ее пред­ста­ви­те­ли в сво­ей рабо­те опи­ра­лись на осно­ва­тель­ный задел, создан­ный несколь­ки­ми поко­ле­ни­я­ми уче­ных, трудив­ших­ся в Рос­сии в доре­во­лю­ци­он­ный пери­од. Одна­ко в свя­зи со сла­бой раз­ра­ботан­но­стью исто­рии изу­че­ния кера­ми­че­ских клейм, мно­гие, осо­бен­но, ран­ние ее эта­пы извест­ны на ред­кость пло­хо.

Так, тра­ди­ци­он­но осно­во­по­лож­ни­ка­ми кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ки как нау­ки счи­та­ют­ся Л. Е. Сте­фа­ни и П. В. Бек­кер⁵, актив­но пуб­ли­ко­вав­шие с середи­ны XIX в. боль­шие кол­лек­ции клейм, про­ис­хо­дя­щих глав­ным обра­зом из антич­ных посе­ле­ний Север­но­го При­чер­но­мо­рья⁶.

Не ума­ляя заслуг этих уче­ных-пер­воот­кры­ва­те­лей (доста­точ­но ска­зать, что в Запад­ной Евро­пе работы ана­ло­гич­но­го харак­те­ра появи­лись лишь в 70—90 гг.), сле­ду­ет вме­сте с тем отме­тить, что име­ют­ся кос­вен­ные дан­ные, гово­ря­щие о том, что в Рос­сии инте­рес к кера­ми­че­ским клей­мам воз­ник за несколь­ко деся­ти­ле­тий до появ­ле­ния трудов Л. Е. Сте­фа­ни и П. В. Бек­ке­ра. Эти наблюде­ния пол­но­стью под­твер­ди­лись мате­ри­а­ла­ми, хра­ня­щи­ми­ся в архи­вах Г. К. Келе­ра, И. П. Бла­рам­бер­га и П. И. Кеп­пе­на — зачи­на­те­лей иссле­до­ва­ния антич­ных памят­ни­ков Север­но­го При­чер­но­мо­рья.

Уро­же­нец Гер­ма­нии, авто­ри­тет­ный спе­ци­а­лист в обла­сти антич­ной фило­ло­гии и исто­рии, ака­де­мик Г. К. Келер (1765—1838) боль­шую часть жиз­ни про­вел в Рос­сии, дли­тель­ное вре­мя зани­мая пост хра­ни­те­ля Импе­ра­тор­ско­го каби­не­та гемм и меда­лей. Вполне понят­но то вни­ма­ние, кото­рое про­явил Келер к антич­ным памят­ни­кам Север­но­го При­чер­но­мо­рья, терри­то­рии, неза­дол­го перед тем вошед­шей в состав Рос­сий­ской с.113 импе­рии. Пер­вое путе­ше­ст­вие в Крым он совер­шил в 1804 году. К это­му вре­ме­ни ста­ли чет­ко про­яв­лять­ся нега­тив­ные резуль­та­ты интен­сив­но­го осво­е­ния вновь при­об­ре­тен­но­го края. Доклад­ная запис­ка, подан­ная Келе­ром в Ака­де­мию наук о жал­ком состо­я­нии древ­но­стей Тавриды, вызва­ла появ­ле­ние в 1805 г. Высо­чай­ше­го пове­ле­ния об их сохра­не­нии⁷. Одна­ко эффект от дан­но­го доку­мен­та был незна­чи­те­лен, вре­мя и люди по-преж­не­му про­дол­жа­ли свою сокру­ши­тель­ную работу. В свя­зи с этим в 1821 г. Келер вновь был коман­ди­ро­ван на юг Рос­сии для осмот­ра состо­я­ния мест­ных древ­но­стей. В отче­те о коман­ди­ров­ке он реко­мен­до­вал выде­лить зна­чи­тель­ные сред­ства на сохра­не­ние и воз­об­нов­ле­ние древ­них памят­ни­ков⁸. Одна­ко для нас осо­бый инте­рес пред­став­ля­ет не офи­ци­аль­ный отчет, а неопуб­ли­ко­ван­ный днев­ник Келе­ра, в кото­рый он зано­сил дан­ные о встре­чен­ных им наи­бо­лее инте­рес­ных памят­ни­ках древ­но­сти⁹. В первую оче­редь он обра­щал вни­ма­ние на моне­ты, гем­мы и эпи­гра­фи­че­ские доку­мен­ты. Послед­нее вполне понят­но, так как Келер, несо­мнен­но, был наслы­шан о той под­гото­ви­тель­ной рабо­те, кото­рую про­во­дил в эти годы в Гер­ма­нии А. Бек по соби­ра­нию пер­во­го тома «Сво­да гре­че­ских над­пи­сей».

Сбо­ром и спи­сы­ва­ни­ем гре­че­ских над­пи­сей зани­ма­лись мно­гие и до Келе­ра, но он один из пер­вых обра­тил вни­ма­ние и вклю­чил в днев­ник не толь­ко спис­ки с лапидар­ных памят­ни­ков, но и копии соро­ка амфор­ных и одно­го чере­пич­но­го клей­ма, встре­чен­ных им при посе­ще­нии Нико­ла­е­ва, с. Ильин­ское (Оль­вии), Одес­сы, Сева­сто­по­ля, Фео­до­сии и Харь­ко­ва. Одна­ко каче­ство про­ри­сей остав­ля­ет желать луч­ше­го. Не выдер­жан мас­штаб, над­пи­си выпол­не­ны заглав­ным шриф­том, не пере­даю­щим палео­гра­фи­че­ские осо­бен­но­сти ори­ги­на­лов. Рисун­ки с эмблем, содер­жа­щих­ся в клей­мах, слиш­ком схе­ма­тич­ны, да и при­во­дят­ся они дале­ко не во всех слу­ча­ях. Явно чув­ст­ву­ет­ся отсут­ст­вие навы­ков при рабо­те со столь свое­об­раз­ным видом пись­мен­ных источ­ни­ков. Ошиб­ки осо­бен­но часты в копи­ях, выпол­нен­ных с повреж­ден­ных или пло­хо читае­мых клейм. Здесь неред­ки про­пус­ки или заме­на букв, неко­то­рые над­пи­си пере­да­ны бес­смыс­лен­ным набо­ром зна­ков, что не толь­ко затруд­ня­ет их пра­виль­ное вос­ста­нов­ле­ние, но зача­стую с.114 не поз­во­ля­ет про­ве­сти надеж­ную лока­ли­за­цию клейм. Прав­да, сле­ду­ет иметь в виду, что в отдель­ных слу­ча­ях, как это было, напри­мер, в Сева­сто­по­ле, Келер зна­ко­мил­ся не с сами­ми клей­ма­ми, а со спис­ка­ми клейм, пред­став­лен­ны­ми в его рас­по­ря­же­ние кол­лек­ци­о­не­ра­ми.

Даль­ней­шая судь­ба зна­чи­тель­ной части этих штем­пе­лей неиз­вест­на. Боль­шин­ство из них не учте­но в III томе IOS­PE и, види­мо, уте­ря­но. Одна­ко клей­ма, виден­ные Келе­ром в Одес­се, в даль­ней­шем посту­пи­ли в Фон­ды Одес­ско­го архео­ло­ги­че­ско­го музея и были опуб­ли­ко­ва­ны Н. И. Мур­за­ке­ви­чем как про­ис­хо­дя­щие из кол­лек­ции И. П. Бла­рам­бер­га¹⁰. Таким обра­зом, име­ют­ся осно­ва­ния пред­по­ло­жить, что Келер в быт­ность в Одес­се позна­ко­мил­ся не толь­ко с этой кол­лек­ци­ей, хоро­шо извест­ной всем тем, кто инте­ре­со­вал­ся древ­но­стя­ми Рос­сии¹¹, но и с ее вла­дель­цем. Не исклю­че­но, что в ходе беседы, кото­рая, несо­мнен­но, состо­я­лась, были затро­ну­ты и вопро­сы, касаю­щи­е­ся кера­ми­че­ских клейм, в изу­че­нии кото­рых И. П. Бла­рам­берг пошел зна­чи­тель­но даль­ше сво­его масти­то­го гостя.

И. П. Бла­рам­берг (1772—1831) — уро­же­нец Фланд­рии — в 1797 г. пере­ехал в Рос­сию. Слу­жил в Москве, Петер­бур­ге, а с 1808 г. — в Одес­се¹². В отли­чие от Келе­ра, он не полу­чил спе­ци­аль­но­го обра­зо­ва­ния в обла­сти клас­си­че­ской фило­ло­гии и архео­ло­гии. Одна­ко, пере­ехав в Одес­су, Бла­рам­берг искренне заин­те­ре­со­вал­ся древ­ней исто­ри­ей юга Рос­сии, начал соби­рать кол­лек­цию древ­но­стей, попол­ня­е­мую глав­ным обра­зом оль­вий­ски­ми наход­ка­ми, при­об­ре­тае­мы­ми у кре­стьян сел Пару­ти­но и Ильин­ское. В даль­ней­шем Бла­рам­берг сам про­во­дил архео­ло­ги­че­ские иссле­до­ва­ния в Кры­му. В 1825 г. он был назна­чен чинов­ни­ком осо­бых пору­че­ний при ново­рос­сий­ском гене­рал-губер­на­то­ре, а затем стал пер­вым дирек­то­ром вновь осно­ван­ных Одес­ско­го и Кер­чен­ско­го музеев.

Круг инте­ре­сов Бла­рам­бер­га был обши­рен, но авто­ри­тет сре­ди спе­ци­а­ли­стов он при­об­рел в первую оче­редь сво­и­ми изыс­ка­ни­я­ми в обла­сти исто­ри­че­ской гео­гра­фии и нумиз­ма­ти­ки. Поми­мо мно­го­чис­лен­ных заме­ток, кото­рые Бла­рам­берг с.115 постав­лял в газе­ты и жур­на­лы, им в 1822 г. в Пари­же были опуб­ли­ко­ва­на бога­то иллю­ст­ри­ро­ван­ная работа, посвя­щен­ная оль­вий­ским моне­там, нахо­дя­щим­ся в его кол­лек­ции¹³. В 1831 г. вышла в свет послед­няя работа Бла­рам­бер­га, в кото­рой раз­би­ра­ет­ся вопрос о место­на­хож­де­нии в Кры­му трех скиф­ских кре­по­стей, упо­мя­ну­тых Стра­бо­ном¹⁴.

Несколь­ко неопуб­ли­ко­ван­ных, но под­готов­лен­ных к печа­ти иссле­до­ва­ний Бла­рам­бер­га посту­пи­ло после смер­ти авто­ра в архив осно­ван­но­го в 1839 г. Одес­ско­го обще­ства исто­рии и древ­но­стей¹⁵. Сре­ди них осо­бо­го вни­ма­ния заслу­жи­ва­ет руко­пись, оза­глав­лен­ная «Древ­но­сти, обна­ру­жен­ные в насто­я­щее вре­мя в раз­ва­ли­нах Оль­вии и хра­ня­щи­е­ся в каби­не­те совет­ни­ка Бла­рам­бер­га в Одес­се»¹⁶. В пред­и­сло­вии автор отме­ча­ет, что вдох­нов­лен­ный поло­жи­тель­ны­ми отзы­ва­ми, при­шед­ши­ми из Фран­ции и Гер­ма­нии на издан­ный им «ката­лог меда­лей», он решил опуб­ли­ко­вать осталь­ные древ­но­сти сво­ей кол­лек­ции, про­ис­хо­дя­щие из Оль­вии. Хотя пред­и­сло­вие, види­мо, напи­са­но в послед­ние годы жиз­ни авто­ра, чер­но­вой вари­ант ката­ло­га древ­но­стей уже суще­ст­во­вал в нача­ле 20-х гг., так как в каче­стве иллю­ст­ра­ций к опи­са­нию пред­ме­тов кол­лек­ции Бла­рам­берг счел умест­ным исполь­зо­вать лито­гра­фии, сде­лан­ные по его рисун­кам и отпе­ча­тан­ные в Пари­же в 1822 году.

К сожа­ле­нию, сами лито­гра­фии к рабо­те не при­ло­же­ны, не исклю­че­но, что они и не посту­па­ли в архив. Одна­ко полу­чить опре­де­лен­ное пред­став­ле­ние об их харак­те­ре мы можем по двум чер­но­вым таб­ли­цам, содер­жа­щим рисун­ки 22 клейм и одной метал­ли­че­ской пла­стин­ки и нахо­дя­щим­ся сре­ди бумаг Бла­рам­бер­га, пере­дан­ных А. Я. Фаб­ром Одес­ско­му обще­ству¹⁷. Рисун­ки выпол­не­ны с боль­шой точ­но­стью (см. рис. 1), они пере­да­ют все палео­гра­фи­че­ские осо­бен­но­сти над­пи­сей и общие очер­та­ния эмблем. Это поз­во­ля­ет не толь­ко осу­ще­ст­вить уве­рен­ную лока­ли­за­цию штем­пе­лей (20 экзем­пля­ров ока­за­лось синоп­ско­го и 2 родос­ско­го про­ис­хож­де­ния), но и вос­ста­но­вить пра­виль­ное чте­ние над­пи­сей прак­ти­че­ски во всех пред­став­лен­ных в таб­ли­це клей­мах. Свер­ка пока­за­ла, с.116 что они ранее не пуб­ли­ко­ва­лись и не учте­ны в руко­пи­си III тома IOS­PE. Пока­за­тель­но, что три синоп­ских клей­ма этой неболь­шой кол­лек­ции (№№3, 7, 22) явля­ют­ся уни­каль­ны­ми, не име­ю­щи­ми ана­ло­гий.

Хотя пока не уда­лось уста­но­вить вла­дель­ца этой кол­лек­ции, ее оль­вий­ское про­ис­хож­де­ние вряд ли может вызы­вать сомне­ния. Во-пер­вых, в 20—30 гг. XIX в. имен­но оль­вий­ское горо­ди­ще явля­лось основ­ным источ­ни­ком попол­не­ния част­ных кол­лек­ций. Во-вто­рых, наряду с клей­ма­ми в ней нахо­ди­лась таб­лич­ка с над­пи­сью, един­ст­вен­ной пол­ной ана­ло­ги­ей кото­рой явля­ет­ся брон­зо­вый пина­ки­он дика­ста из Эрми­таж­но­го собра­ния. Послед­ний был недав­но опуб­ли­ко­ван Ю. Г. Вино­гра­до­вым, убеди­тель­но дока­зав­шим его севе­ро­при­чер­но­мор­ское про­ис­хож­де­ние. При этом наи­бо­лее веро­ят­ным, по мне­нию авто­ра пуб­ли­ка­ции, местом наход­ки явля­ет­ся Оль­вия¹⁸. Наша таб­лич­ка явля­ет­ся допол­ни­тель­ным аргу­мен­том, под­твер­ждаю­щим пред­ло­жен­ную лока­ли­за­цию.

Не исклю­че­но, что неиден­ти­фи­ци­ро­ван­ные рисун­ки клейм, выпол­нен­ные Бла­рам­бер­гом, хра­нят­ся в одном из архи­вов Гер­ма­нии сре­ди чер­но­вых мате­ри­а­лов II тома «Сво­да гре­че­ских над­пи­сей», в кото­ром было изда­но несколь­ко десят­ков штем­пе­лей, про­ис­хо­дя­щих с юга Рос­сии¹⁹. Извест­но, что имен­но Бла­рам­берг постав­лял копии с лапидар­ных памят­ни­ков и кера­ми­че­ских клейм изда­те­лю сво­да А. Беку.

Клей­ма в сво­де изда­ны не вполне удач­но, име­ют­ся ошиб­ки в вос­ста­нов­ле­нии над­пи­сей в повреж­ден­ных экзем­пля­рах. Счи­та­ет­ся, что основ­ная при­чи­на это­го — «посред­ст­вен­ные копии Бла­рам­бер­га»²⁰. Одна­ко сомне­вать­ся в каче­стве копий нет осно­ва­ний. Сла­бо зная гре­че­ский язык, Бла­рам­берг стре­мил­ся пере­дать в рисун­ках с наи­боль­шей точ­но­стью все осо­бен­но­сти копи­ру­е­мых экзем­пля­ров, не допус­кая про­из­воль­ных вос­ста­нов­ле­ний над­пи­сей в повреж­ден­ных или сла­бо­чи­тае­мых клей­мах, чем зача­стую гре­ши­ли, как мы виде­ли на при­ме­ре днев­ни­ка Келе­ра, фило­ло­ги-клас­си­ки.

Надеж­ность и доб­ро­ка­че­ст­вен­ность копий Бла­рам­бер­га под­твер­жда­ет и исто­рия пере­из­да­ния одной клей­ме­ной чере­пи­цы, обна­ру­жен­ной им при рас­коп­ках Неа­по­ля Скиф­ско­го.

В ходе работы по уточ­не­нию спис­ка хер­со­нес­ских с.117 маги­ст­ра­тов, кон­тро­ли­ро­вав­ших кера­ми­че­ское про­из­вод­ство в горо­де, у нас появи­лись сомне­ния в пра­во­мер­но­сти вклю­че­ния в него асти­но­ма Апол­лы. Свер­ка амфор­ных клейм, на кото­рые ссы­ла­лись пред­ше­ст­ву­ю­щие соста­ви­те­ли спис­ков и сво­дов²¹, пока­за­ла, что во всех слу­ча­ях мы име­ем дело не с име­нем, а с отче­ст­вом хоро­шо извест­но­го хер­со­нес­ско­го маги­ст­ра­та Фор­ми­о­на, сына Апол­лы. Зача­стую в его трех­строч­ных клей­мах пер­вая стро­ка, в кото­рой нахо­дит­ся имя асти­но­ма, либо вооб­ще ока­зы­ва­лась сма­зан­ной, либо оттис­ки­ва­лась не пол­но­стью²².

Одна­ко сохра­ня­лись опре­де­лен­ные сомне­ния в пра­во­мер­но­сти пред­ло­жен­но­го объ­яс­не­ния, так как оста­ва­лась непро­ве­рен­ной клей­ме­ная чере­пи­ца, обна­ру­жен­ная Бла­рам­бер­гом и уте­рян­ная к насто­я­ще­му вре­ме­ни. Меж­ду тем, рису­нок чере­пи­цы, при­ло­жен­ный к рус­ско­му пере­во­ду его ста­тьи²³, чет­ко вос­про­из­во­дит неиз­вест­ный по дру­гим экзем­пля­рам, амфор­ным и чере­пич­ным, оттиск двух­строч­но­го клей­ма, в пер­вой стро­ке кото­ро­го уве­рен­но чита­ет­ся имя Апол­лы, а во вто­рой — назва­ние маги­ст­ра­ту­ры, выпол­нен­ное в пол­ной фор­ме гене­ти­ва суще­ст­ви­тель­но­го. Кро­ме того, рядом с основ­ным штем­пе­лем изо­бра­же­но квад­рат­ное допол­ни­тель­ное клей­мо, не име­ю­щее ана­ло­гий сре­ди дру­гих хер­со­нес­ских фаб­ри­кант­ских оттис­ков.

Окон­ча­тель­но загад­ка раз­ре­ши­лась отно­си­тель­но недав­но, когда в бума­гах Бла­рам­бер­га был най­ден пер­во­на­чаль­ный, выпол­нен­ный им рису­нок чере­пи­цы (см. рис. 2). Изо­бра­же­но, несо­мнен­но, трех­строч­ное асти­ном­ное клей­мо, про­рись кото­ро­го поз­во­ля­ет при нали­чии луч­ше сохра­нив­ших­ся оттис­ков на чере­пи­це, выпол­нен­ных тем же штам­пом²⁴, уве­рен­но отне­сти и его к маги­ст­ра­ту Фор­ми­о­ну, сыну Апол­лы. В рисун­ке же допол­ни­тель­но­го клей­ма точ­но пере­да­на хоро­шо с.118 извест­ная в кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ке Хер­со­не­са фаб­ри­кант­ская моно­грам­ма.

Не исклю­че­но, что копии или сами клей­ма из кол­лек­ции Бла­рам­бер­га исполь­зо­вал в сво­ей рабо­те над оль­вий­ски­ми памят­ни­ка­ми и П. И. Кеп­пен (1793—1864). К руко­пи­си его неиз­дан­ной ста­тьи «Оль­вия. Древ­ний город на реке Буг» при­ло­же­ны про­ри­си амфор­ных клейм²⁵. Эти же клей­ма были изда­ны им в раз­вер­ну­той рецен­зии на сочи­не­ние Д. Рауль-Рошет­та «Гре­че­ские древ­но­сти Бос­фо­ра Ким­ме­рий­ско­го», вышед­шей в Вене в 1823 году²⁶. Несмот­ря на то, что над­пи­си в клей­мах пере­да­ны про­пис­ны­ми бук­ва­ми и содер­жат ряд оши­боч­ных вос­ста­нов­ле­ний, работа Кеп­пе­на может счи­тать­ся пер­вым в евро­пей­ской кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ке изда­ни­ем кера­ми­че­ских штем­пе­лей.

Свиде­тель­ст­вом воз­ник­ше­го сре­ди уче­ных и кол­лек­ци­о­не­ров Рос­сии инте­ре­са к кера­ми­че­ским клей­мам явля­ет­ся и тот отме­чен­ный Н. И. Мур­за­ке­ви­чем факт, что с 20-х гг. XIX в. жите­ли Пару­ти­но «от най­ден­ных амфор ста­ра­ют­ся обе­ре­гать лишь одни руч­ки, на кото­рых при­ме­тят какие-либо изо­бра­же­ния или бук­вы». Сами же амфо­ры «по неудоб­ству к достав­ке» посе­ляне раз­би­ва­ли, а клей­ме­ные руч­ки про­да­ва­ли кол­лек­ци­о­не­рам²⁷.

Вряд ли мож­но без­ого­во­роч­но согла­сить­ся с подоб­ным объ­яс­не­ни­ем сло­жив­шей­ся в Пару­ти­но вар­вар­ской прак­ти­ки обра­ще­ния с амфо­ра­ми. При­чи­ны заклю­ча­лись не толь­ко и не столь­ко в «неудоб­стве к достав­ке» целых сосудов, а в том, что иссле­до­ва­те­ли в то вре­мя, да и зна­чи­тель­но поз­же, вплоть до нача­ла сле­дую­ще­го сто­ле­тия смот­ре­ли на амфо­ры как на бро­со­вый, не заслу­жи­ваю­щий вни­ма­ния мате­ри­ал. Клей­ма же вызы­ва­ли инте­рес, глав­ным обра­зом, как эпи­гра­фи­че­ские памят­ни­ки.

В свя­зи с тем, что амфор­ные и чере­пич­ные штем­пе­ли пер­во­на­чаль­но попа­ли в руки фило­ло­гов, в первую оче­редь эпи­гра­фи­стов, это нало­жи­ло отпе­ча­ток на фор­му­ли­ров­ку пер­во­оче­ред­ных задач в их изу­че­нии. Глав­ные вопро­сы, кото­рые пыта­лись раз­ре­шить иссле­до­ва­те­ли, были место про­из­вод­ства и назна­че­ние клейм. Кеп­пен, види­мо, был одним из пер­вых, кто пра­виль­но опре­де­лил клей­ма, содер­жа­щие эмбле­му в виде цвет­ка гра­на­та, как при­над­ле­жа­щие про­дук­ции с.119 Родо­са²⁸. Несо­мнен­но, его наблюде­ния ста­ли в даль­ней­шем отправ­ной точ­кой для Л. Сте­фа­ни, про­дол­жив­ше­го в середине сто­ле­тия работу по выде­ле­нию родос­ских штем­пе­лей.

Пер­вая попыт­ка атри­бу­ции так назы­вае­мых «асти­ном­ных клейм» была пред­при­ня­та Бла­рам­бер­гом. Отме­тив боль­шую кон­цен­тра­цию подоб­ных штем­пе­лей в Оль­вии и обра­тив вни­ма­ние на при­сут­ст­вие в неко­то­рых из них типич­ной для оль­вий­ских монет эмбле­мы — орел, клю­ю­щий дель­фи­на, — Бла­рам­берг выска­зал­ся за их мест­ное про­ис­хож­де­ние²⁹. Эта идея была под­хва­че­на и полу­чи­ла даль­ней­шее раз­ви­тие в середине сто­ле­тия в работах П. Бек­ке­ра³⁰. Оши­боч­ность подоб­ной лока­ли­за­ции ста­ла окон­ча­тель­но ясна лишь в 20-е гг. сле­дую­ще­го века³¹.

Не исклю­че­но, что с пода­чи Бла­рам­бер­га, кото­рый пере­сы­лал в Бер­лин А. Беку копии над­пи­сей, послед­ним была осу­щест­вле­на, прав­да, чисто слу­чай­но, пра­виль­ная атри­бу­ция одно­го хер­со­нес­ско­го клей­ма³².

Не огра­ни­чи­ва­ясь опи­са­тель­ным изда­ни­ем и ком­мен­ти­ро­ва­ни­ем клейм, Бла­рам­берг стал пер­вым иссле­до­ва­те­лем, заин­те­ре­со­вав­шим­ся воз­мож­но­стя­ми их исполь­зо­ва­ния в каче­стве пол­но­цен­но­го источ­ни­ка. Отме­чая боль­шое чис­ло асти­ном­ных штем­пе­лей в Оль­вии, он сде­лал вывод, что эти наход­ки свиде­тель­ст­ву­ют о раз­ви­том кера­ми­че­ском про­из­вод­стве в горо­де. При этом, как пред­по­ло­жил Бла­рам­берг, «про­вер­ка каче­ства изготов­лен­ных ремес­лен­ных изде­лий вхо­ди­ла в обя­зан­ность асти­но­мов, ста­вив­ших по этой при­чине клей­ма на амфо­рах и чере­пи­цах»³³. Так, впер­вые был постав­лен тра­ди­ци­он­ный в даль­ней­шем для рус­ской кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ки вопрос о цели клей­ме­ния гон­чар­ных изде­лий.

Пони­мал Бла­рам­берг и необ­хо­ди­мость раз­ра­бот­ки хро­но­ло­гии клейм. Уточ­нив вре­мя прав­ле­ния чинов­ни­ков, чьи име­на ука­за­ны в клей­мах, мы смо­жем, как пра­во­мер­но он пола­гал, надеж­но опре­де­лить вре­мя соору­же­ния зда­ний, покры­тых клей­ме­ной чере­пи­цей.

с.120

Рис. 1. Таб­ли­ца про­ри­сей амфор­ных клейм и пина­ки­о­на дика­ста.

с.121 Зако­но­мер­ным в этой свя­зи выглядит исполь­зо­ва­ние Бла­рам­бер­гом клейм, наряду с лапидар­ны­ми памят­ни­ка­ми и моне­та­ми, при состав­ле­нии им «Оно­ма­сти­че­ско­го спис­ка граж­дан Оль­вии»³⁴.

Рис. 2. Хер­со­нес­ская клей­ме­ная чере­пи­ца из Неа­по­ля Скиф­ско­го.

И хотя основ­ные посыл­ки, из кото­рых исхо­дил Бла­рам­берг в лока­ли­за­ции асти­ном­ных клейм, как мы теперь пони­ма­ем, были оши­боч­ны, а мно­гие его выво­ды в насто­я­щее вре­мя выглядят без­до­ка­за­тель­ны­ми, а зача­стую и про­сто наив­ны­ми, заслу­ги это­го иссле­до­ва­те­ля в деле не толь­ко соби­ра­ния, но и осмыс­ле­ния клей­ме­но­го кера­ми­че­ско­го мате­ри­а­ла бес­спор­ны. Поэто­му вряд ли мож­но согла­сить­ся с той, в извест­ной сте­пе­ни, пре­не­бре­жи­тель­ной оцен­кой вкла­да Бла­рам­бер­га в зарож­де­ние эпи­гра­фи­ки в Рос­сии, кото­рую мы встре­ча­ем у Н. И. Ново­сад­ско­го. Отда­вая дань сло­жив­ше­му­ся сте­рео­ти­пу, послед­ний про­ти­во­по­став­ля­ет дея­тель­ность Келе­ра и Кеп­пе­на, уче­ных, обла­дав­ших осно­ва­тель­ной фило­ло­ги­че­ской под­готов­кой, работам таких архео­ло­гов-люби­те­лей, как Стемп­ков­ский и Бла­рам­берг, кото­рые явля­лись не более чем полез­ны­ми соби­ра­те­ля­ми и изда­те­ля­ми над­пи­сей³⁵.

Несо­мнен­но, усту­пая Келе­ру и Кеп­пе­ну в зна­нии гре­че­ско­го язы­ка, Бла­рам­берг вме­сте с тем обла­дал и неоспо­ри­мым пре­иму­ще­ст­вом. Он не являл­ся каби­нет­ным уче­ным, при­об­рел зна­чи­тель­ный прак­ти­че­ский опыт в пери­од служ­бы в Одес­се, был хоро­шо зна­ком с сами­ми памят­ни­ка­ми, откуда посту­па­ли клей­ма. Имен­но этим мож­но объ­яс­нить тот факт, что Бла­рам­берг пытал­ся вый­ти за узкие рам­ки фило­ло­ги­че­ско­го ана­ли­за клейм, пер­вым обра­тил вни­ма­ние на воз­мож­но­сти их исполь­зо­ва­ния в каче­стве пол­но­цен­но­го исто­ри­че­ско­го источ­ни­ка.

Таким обра­зом, име­ют­ся все осно­ва­ния отне­сти зарож­де­ние кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ки в Рос­сии к нача­лу 20-х гг. XIX века. Появив­ший­ся инте­рес к над­пи­сям, выпол­нен­ным на кера­ми­че­ской таре и чере­пи­це, не толь­ко про­дол­жал сохра­нять­ся, но и уси­лил­ся в сле­дую­щие деся­ти­ле­тия, когда начи­на­ют осу­ществлять­ся систе­ма­ти­че­ские рас­коп­ки на антич­ных с.122 севе­ро­при­чер­но­мор­ских посе­ле­ни­ях. В отче­тах о про­во­ди­мых иссле­до­ва­ни­ях тра­ди­ци­он­но изда­ют­ся обна­ру­жен­ные кера­ми­че­ские клей­ма³⁶. Прав­да, каче­ство пуб­ли­ку­е­мых копий обыч­но невы­со­ко. Чаще над­пи­си в клей­мах изда­ют­ся строч­ны­ми бук­ва­ми, реже — в эпи­гра­фи­че­ском набо­ре, транс­кри­би­ро­ван­ном минуску­ла­ми. Точ­ные рисун­ки штем­пе­лей, поз­во­ля­ю­щие про­ве­рить пред­ло­жен­ное чте­ние и вос­ста­нов­ле­ние над­пи­сей в клей­мах, при­во­дят­ся крайне ред­ко. Прак­ти­че­ски мож­но упо­мя­нуть толь­ко таб­ли­цу с пре­крас­ны­ми копи­я­ми клейм из Оль­вии, при­веден­ную в рабо­те А. С. Ува­ро­ва³⁷.

К середине сто­ле­тия в музе­ях и част­ных кол­лек­ци­ях накап­ли­ва­ют­ся уже сот­ни оттис­ков. Появи­лась потреб­ность в груп­пи­ров­ке и клас­си­фи­ка­ции мате­ри­а­ла, про­дол­же­нии работы по атри­бу­ции и хро­но­ло­ги­че­ско­му опре­де­ле­нию отдель­ных групп клейм. Имен­но эти вопро­сы и ста­ли веду­щи­ми в рус­ской кера­ми­че­ской эпи­гра­фи­ке с середи­ны XIX века.