Греческие мифы в Этрурии (о понимании этрусками греческих изображений)

с.82 «Этрус­ская про­бле­ма» уже дав­но нахо­дит­ся в цен­тре вни­ма­ния оте­че­ст­вен­но­го анти­ко­веде­ния. Не толь­ко про­ис­хож­де­ние наро­да, его соци­аль­но-эко­но­ми­че­ская и поли­ти­че­ская жизнь, но и свое­об­ра­зие духов­ной куль­ту­ры при­вле­ка­ет к себе все боль­шее чис­ло спе­ци­а­ли­стов¹. Одна­ко все эти вопро­сы пока еще не полу­чи­ли доста­точ­но пол­но­го осве­ще­ния, что во мно­гом свя­за­но с невоз­мож­но­стью опе­реть­ся в пол­ной мере на дан­ные этрус­ско­го язы­ка, до сих пор окон­ча­тель­но не дешиф­ро­ван­но­го. Осо­бен­но реши­тель­но мы вынуж­де­ны всту­пить в область гипо­тез при попыт­ках вос­ста­но­вить кар­ти­ну духов­ной куль­ту­ры этрус­ков, посколь­ку она вос­со­зда­ет­ся глав­ным обра­зом бла­го­да­ря тол­ко­ва­ни­ям изо­бра­же­ний на памят­ни­ках искус­ства. В свя­зи с этим осо­бую зна­чи­мость полу­ча­ет вопрос о быто­ва­нии в Этру­рии гре­че­ских мифов, кар­ти­ны кото­рых часто воз­ни­ка­ют на про­из­веде­ни­ях мест­ных масте­ров. с.83 Неред­ко так­же мест­ные изо­бра­же­ния сопро­вож­да­ют­ся име­на­ми ино­зем­ных богов и мифо­ло­ги­че­ских геро­ев. Каза­лось бы, все это пре­до­став­ля­ет иссле­до­ва­те­лям ред­кую воз­мож­ность, ана­ли­зи­руя этрус­ские кар­ти­ны с гре­че­ски­ми мифа­ми, опре­де­лить уро­вень зна­ком­ства ита­ли­ков с эллин­ской куль­ту­рой, как бы обой­дя язы­ко­вую про­бле­му. Такое соблаз­ни­тель­но лег­кое реше­ние зада­чи ока­за­лось, одна­ко, чре­ва­то опас­ны­ми момен­та­ми, спо­соб­ны­ми при­ве­сти к непра­виль­ным отве­там.

В 1964 г. появи­лась сов­мест­ная работа Э. Симон и Р. Хам­пе «Гре­че­ские ска­за­ния в ран­нем этрус­ском искус­стве», где утвер­жда­лось, что жите­ли Этру­рии хоро­шо зна­ли эллин­ские ска­за­ния, зна­ко­мые им бла­го­да­ря широ­ко­му рас­про­стра­не­нию на севе­ре Ита­лии гре­че­ско­го язы­ка и лите­ра­ту­ры. Суще­ст­вен­ные откло­не­ния этрус­ских изо­бра­же­ний от гре­че­ских ори­ги­на­лов (очень частых в арха­и­че­ский и элли­ни­сти­че­ский пери­о­ды) объ­яс­ня­лись созна­тель­ным стрем­ле­ни­ем мест­ных масте­ров сле­до­вать не широ­ко рас­про­стра­нен­ной вер­сии ска­за­ния (дошед­шей до нас), а мало­из­вест­ной (до нас не дошед­шей), но яко­бы более отве­чав­шей миро­ощу­ще­нию древ­них тос­кан­цев².

Дан­ная точ­ка зре­ния под­верг­лась рез­кой кри­ти­ке со сто­ро­ны боль­шин­ства этрус­ко­ло­гов³. Дж. Кам­по­ре­а­ле и Л. Бан­ти в каче­стве про­ти­во­ве­са фор­му­ли­ру­ют соб­ст­вен­ную систе­му тол­ко­ва­ния этрус­ских изо­бра­же­ний — так назы­вае­мую тео­рию «бана­ли­за­ции», соглас­но кото­рой гре­че­ские мифы в мест­ной среде низ­во­ди­лись до уров­ня жан­ро­вой сце­ны. По мне­нию этих авто­ров, в кон­це VII в. — VI в. до н. э. глав­ным источ­ни­ком позна­ний об ино­зем­ных ска­за­ни­ях для этрус­ков оста­ва­лись импор­ти­ру­е­мые в боль­шом коли­че­стве из Гре­ции ремес­лен­ные изде­лия, часто укра­шен­ные мифо­ло­ги­че­ски­ми сце­на­ми. Не пони­мая зна­че­ния послед­них, не зная ни гре­че­ско­го язы­ка, ни тем более лите­ра­ту­ры элли­нов, этрус­ки вос­при­ни­ма­ли эти сце­ны как жан­ро­вые сцен­ки и копи­ро­ва­ли их имен­но в таком плане. При этом допус­ка­лись зна­чи­тель­ные откло­не­ния от изло­жен­но­го гре­ка­ми в ска­за­ни­ях рели­ги­оз­но-мифо­ло­ги­че­ско­го содер­жа­ния⁴.

с.84 Годы, про­шед­шие со вре­ме­ни выхо­да в свет кни­ги Р. Хам­пе и Э. Симон, харак­те­ри­зу­ют­ся рож­де­ни­ем ряда новых точек зре­ния, «вра­щаю­щих­ся», одна­ко, вокруг уже отме­чен­ных мне­ний. Напри­мер, Т. Дорн, в целом выска­зы­ва­ясь в духе тео­рии «бана­ли­за­ции», вво­дит в нее неко­то­рые уточ­не­ния, отча­сти близ­кие поло­же­ни­ям Э. Симон и Р. Хам­пе. Так, про­цесс зна­ком­ства этрус­ков с гре­че­ской куль­ту­рой рас­чле­ня­ет­ся иссле­до­ва­те­лем на три пери­о­да: 1) до V в. до н. э., когда основ­ным источ­ни­ком слу­жат мало­по­нят­ные гре­че­ские изо­бра­же­ния; 2) V в. до н. э., про­шед­ший под зна­ком быст­ро­го усво­е­ния гре­че­ских ска­за­ний бла­го­да­ря кон­так­там с ремес­лен­ни­ка­ми из горо­дов Вели­кой Гре­ции; 3) IV и сле­дую­щие века до н. э., когда про­ис­хо­дит созна­тель­ное углуб­ле­ние этрус­ка­ми зна­ний о мифо­ло­гии элли­нов⁵. Точ­ка зре­ния тако­го спе­ци­а­ли­ста, как К. Шау­ен­бург, во мно­гом сов­па­да­ет с кон­цеп­ци­ей Э. Симон — Р. Хам­пе, при­чем пер­вый как бы обос­но­вы­ва­ет фак­то­ло­ги­че­ски идею послед­них о том, что этрус­ки — в силу свое­об­ра­зия соб­ст­вен­но­го миро­ощу­ще­ния — отби­ра­ют толь­ко неко­то­рые, близ­кие им по духу гре­че­ские ска­за­ния, порою уси­ли­вая в них отдель­ные момен­ты и таким обра­зом зна­чи­тель­но их изме­няя⁶.

Новей­шее иссле­до­ва­ние о гре­че­ских мифах в Этру­рии, выпол­нен­ное уче­ни­цей Э. Симон — И. Кра­ускопф, под­во­дит в неко­то­ром роде итог мно­го­лет­ним спо­рам сто­рон­ни­ков двух ука­зан­ных тео­рий⁷. В самом деле в насто­я­щее вре­мя бли­зит­ся к завер­ше­нию гро­мад­ный труд по про­вер­ке ста­рых атри­бу­ций этрус­ских изо­бра­же­ний, опре­де­ле­нию новых, их дати­ров­ке и клас­си­фи­ка­ции по груп­пам. Эта работа поз­во­ля­ет делать выво­ды о попу­ляр­но­сти в Этру­рии того или ино­го гре­че­ско­го мифа или отдель­но­го героя в раз­лич­ные исто­ри­че­ские пери­о­ды. Перед нами откры­ва­ет­ся сле­дую­щая кар­ти­на. Совер­шен­но несо­мнен­но, что этрус­ки отби­ра­ют гре­че­ские сюже­ты осо­знан­но. Более того, мож­но гово­рить о спе­ци­фич­ном «вку­се» мест­ных ремес­лен­ни­ков к ино­зем­ным темам. Так, их явно при­вле­ка­ет, напри­мер, «Фиван­ский цикл». Дока­зан­ная таким обра­зом с.85 спе­ци­фич­ная изби­ра­тель­ность этрус­ков по отно­ше­нию к гре­че­ским мифам, по мне­нию И. Кра­ускопф, опро­вер­га­ет тео­рию «бана­ли­за­ции», ибо опре­де­лен­ная клас­си­фи­ка­ция этрус­ка­ми гре­че­ских сюже­тов свиде­тель­ст­ву­ет об инте­ре­се мест­ных масте­ров не толь­ко к внеш­ней, эсте­ти­че­ски-худо­же­ст­вен­ной фор­ме копи­ру­е­мых про­из­веде­ний, но и к их тема­ти­че­ски-идей­но­му содер­жа­нию. И. Кра­ускопф, солида­ри­зи­ру­ясь таким обра­зом с Р. Хам­пе и Э. Симон, при­хо­дит к выво­ду, что уже в VII—VI вв. до н. э. этрус­ков инте­ре­су­ет не гре­че­ское изо­бра­же­ние мифа, но глав­ным обра­зом сам гре­че­ский миф. Источ­ни­ка­ми же инфор­ма­ции об ино­зем­ных ска­за­ни­ях мог­ли слу­жить и гре­че­ские эпи­че­ские поэ­мы, и уст­ные пре­да­ния, при­но­си­мые в Ита­лию тор­гов­ца­ми и пере­се­ля­ю­щи­ми­ся сюда ремес­лен­ни­ка­ми. Ина­че гово­ря, шко­лой Э. Симон выдви­га­ет­ся тезис о стрем­ле­нии этрус­ков понять гре­че­ский миф с точ­ки зре­ния гре­ка, что пря­мо про­ти­во­по­лож­но сущ­но­сти тео­рии «бана­ли­за­ции» с ее утвер­жде­ни­ем пас­сив­но­го и неосо­знан­но­го втя­ги­ва­ния этрус­ской куль­ту­рой отдель­ных эле­мен­тов гре­че­ской.

Меж­ду тем «стерж­ни» двух тео­рий пред­став­ля­ют собой явно апри­ор­ные посыл­ки, кото­рые невоз­мож­но про­ве­рить с помо­щью мето­да, исполь­зу­е­мо­го пред­ста­ви­те­ля­ми обе­их кон­цеп­ций, в чем, в част­но­сти, убеж­да­ет деся­ти­лет­нее суще­ст­во­ва­ние двух фак­ти­че­ски вза­и­мо­ис­клю­чаю­щих друг дру­га тео­рий. Суть это­го мето­да сво­дит­ся к сле­дую­ще­му. Дав­но уста­нов­ле­но, что этрус­ские ремес­лен­ни­ки, как пра­ви­ло, исполь­зу­ют ком­по­зи­ци­он­ные схе­мы и ико­но­гра­фи­че­ские типы, раз­ра­ботан­ные гре­че­ски­ми масте­ра­ми. Счи­тая, что в ана­ло­гич­ных (или подоб­ных друг дру­гу) гре­че­ских и этрус­ских кар­ти­нах выра­жен один и тот же сюжет, мож­но (в целом ряде слу­ча­ев успеш­но) атри­бу­ти­ро­вать и клас­си­фи­ци­ро­вать этрус­ские изо­бра­же­ния. Но необ­хо­ди­мо иметь в виду, что эта опе­ра­ция про­из­во­дит­ся с точ­ки зре­ния мифов. Поэто­му обра­ща­ясь к тако­му «мето­ду ана­ло­гий», нель­зя глу­бо­ко рас­крыть вопрос о пони­ма­нии и вос­при­я­тии этрус­ка­ми мифо­ло­гии элли­нов.

Посколь­ку обе тео­рии поко­ят­ся на ана­ли­зе одних и тех же источ­ни­ков, целе­со­об­раз­но оста­но­вить­ся на этих дан­ных еще раз, чтобы в двух пред­ла­гае­мых интер­пре­та­ци­ях уста­но­вить грань меж­ду надеж­но обос­но­ван­ны­ми и гипо­те­тич­ны­ми поло­же­ни­я­ми. Услов­но наши источ­ни­ки (исклю­чая пока этрус­ские мифо­ло­ги­че­ские изо­бра­же­ния) мож­но разде­лить на две груп­пы: дан­ные об этрус­ско-гре­че­ских кон­так­тах, сведе­ния об осо­бен­но­стях этрус­ско­го обще­ства и его куль­ту­ры.

с.86 Этрус­ско-гре­че­ские отно­ше­ния раз­ви­ва­лись нерав­но­мер­но. С середи­ны VI в. до середи­ны V в. до н. э. гре­ки в боль­шом чис­ле посе­ща­ют этрус­ские горо­да, порою даже оседа­ют в них, осно­вы­вая ремес­лен­ные мастер­ские⁸. Кон­так­ты меж­ду пред­ста­ви­те­ля­ми двух народ­но­стей в этот пери­од настоль­ко интен­сив­ны, что в этрус­ский язык вхо­дит целый ряд гре­че­ских тер­ми­нов — обо­зна­че­ний быто­вых пред­ме­тов (гре­че­ских сосудов необыч­ной для этрус­ков фор­мы)⁹. Вто­рая поло­ви­на V в. — IV в. до н. э. харак­те­ри­зу­ет­ся ухуд­ше­ни­ем этрус­ско-гре­че­ских отно­ше­ний. Враж­деб­ные дей­ст­вия меж­ду этрус­ка­ми и горо­да­ми Вели­кой Гре­ции на суше и на море при­во­дят к изгна­нию элли­нов из Этру­рии¹⁰. Несо­мнен­но, и в этот пери­од име­ли с.87 место спо­ра­ди­че­ские кон­так­ты. В част­но­сти, мож­но ука­зать на непро­дол­жи­тель­ную дея­тель­ность гре­че­ских масте­ров в Тарк­ви­ни­ях, рас­пи­сав­ших ряд гроб­ниц¹¹. Одна­ко из быто­вой лек­си­ки совер­шен­но исче­за­ют в этот пери­од гре­че­ские тер­ми­ны. Новый этап отно­ше­ний начи­на­ет­ся на рубе­же IV—III вв. до н. э., когда посте­пен­но под­чи­ня­е­мая Римом Ита­лия (в том чис­ле и Этру­рия) откры­ва­ет перед гре­че­ски­ми ремес­лен­ни­ка­ми обшир­ную область для при­ло­же­ния сво­их сил.

Этрус­ская куль­ту­ра как само­быт­ное обра­зо­ва­ние скла­ды­ва­ет­ся уже в VIII в. до н. э. В этот пери­од на терри­то­рии соб­ст­вен­но Этру­рии интен­сив­но про­те­ка­ет про­цесс сли­я­ния сосед­ских общин и созда­ния на их базе город­ских посе­ле­ний. Осо­бен­но бур­но это про­ис­хо­дит в тех местах, где про­хо­дят важ­ные тор­го­вые пути¹². Бога­тые запа­сы меди и желе­за при­тя­ги­ва­ют в Этру­рию куп­цов из более раз­ви­тых Сре­ди­зем­но­мор­ских государств, вме­сте с тем, уско­ряя фор­ми­ро­ва­ние мест­ных посе­ле­ний на побе­ре­жье, акти­ви­зи­руя внут­рен­ний рынок¹³.

К нача­лу VII в. до н. э. уже мож­но гово­рить о ста­нов­ле­нии таких этрус­ских государств, как напри­мер Цере, Вейи, Тарк­ви­нии, Вуль­чи, Клу­зий. В поли­ти­че­ском отно­ше­нии эти государ­ства пред­став­ля­ли собой режи­мы, кото­рые услов­но мож­но назвать «дес­по­ти­я­ми»¹⁴. Вла­ды­ка тако­го государ­ства сосре­дото­чи­вал в сво­их руках всю пол­ноту свет­ской и рели­ги­оз­ной вла­сти, пред­став­ля­ясь под­дан­ным зем­ной ипо­ста­сью почи­тав­ше­го­ся общи­ной боже­ства. Груп­па зажи­точ­ных родов состав­ля­ла его бли­жай­шее окру­же­ние, по-види­мо­му, обра­зуя с.88 из сво­их пред­ста­ви­те­лей сове­ща­тель­ный орган при вла­ды­ке. Основ­ная же мас­са насе­ле­ния нахо­ди­лась фак­ти­че­ски в поло­же­нии рабов. К V в. до н. э. поли­ти­че­ская струк­ту­ра прак­ти­че­ски всех этрус­ских государств пере­жи­ва­ет суще­ст­вен­ную пере­строй­ку: на сме­ну дес­по­тии при­хо­дит свое­об­раз­ная фор­ма оли­гар­хии (гено­кра­тия). Во гла­ве государ­ства сто­ят теперь, как пра­ви­ло, несколь­ко родов, кото­рые обра­зу­ют из сво­их чле­нов осо­бый совет, назна­ча­ют маги­ст­ра­тов. Кон­тро­лю сове­та под­чи­не­на любая дея­тель­ность насе­ле­ния, не вхо­дя­ще­го в состав пра­вя­ще­го сосло­вия. Зави­си­мое насе­ле­ние не при­ни­ма­ет уча­стия в управ­ле­нии государ­ст­вом.

В целом сле­ду­ет отме­тить, что усто­яв­ша­я­ся к V в. до н. э. поли­ти­че­ская струк­ту­ра, явля­ю­ща­я­ся свое­об­раз­ным про­дол­же­ни­ем дес­по­ти­че­ских тра­ди­ций, по-види­мо­му, не пре­тер­пе­ва­ет сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­ных изме­не­ний вплоть до I в. до н. э. Эпи­та­фии этрус­ков поз­во­ля­ют сде­лать вывод о разде­ле­нии обще­ства на мно­же­ство сопод­чи­нен­ных кате­го­рий, сфор­ми­ро­вав­ших­ся как в жре­че­ско-ари­сто­кра­ти­че­ской среде, так и в рам­ках зави­си­мо­го город­ско­го насе­ле­ния¹⁵. Насколь­ко мож­но судить по дан­ным эпи­гра­фи­ки, соот­не­сен­ным с архео­ло­ги­че­ским мате­ри­а­лом, а так­же по пись­мен­ным источ­ни­кам (гре­че­ским и латин­ским), сохра­нив­шим отрыв­ки этрус­ской леген­дар­ной и исто­ри­че­ской тра­ди­ции, пере­ход из одной кате­го­рии в дру­гую был воз­мо­жен толь­ко внут­ри двух отме­чен­ных пра­во­вых групп.

Рез­кие отли­чия меж­ду дву­мя груп­па­ми искус­ст­вен­но под­дер­жи­ва­лись пред­ста­ви­те­ля­ми выс­ших сло­ев. Это про­яв­ля­лось, с одной сто­ро­ны, в отстра­не­нии основ­ной мас­сы насе­ле­ния от обра­зо­ва­тель­ной систе­мы, а с дру­гой сто­ро­ны, в рас­про­стра­не­нии «офи­ци­аль­ной док­три­ны» в рели­ги­оз­ной фор­ме, обос­но­вы­ваю­щей суще­ст­ву­ю­щее в обще­стве поло­же­ние дел. Зави­си­мые кате­го­рии насе­ле­ния, по-види­мо­му, даже лиша­лись воз­мож­но­сти учить­ся писать и читать, не гово­ря уже об отстра­не­нии их от тех «тай­ных уче­ний», носи­те­лем кото­рых высту­па­ло жре­че­ско-ари­сто­кра­ти­че­ское сосло­вие и с помо­щью кото­рых осу­ществля­лась связь с миро­зда­ни­ем, а так­же с.89 регу­ли­ро­ва­ние извеч­но­го поряд­ка¹⁶. Пись­мен­ность, не полу­чая доста­точ­но­го рас­про­стра­не­ния, оста­ва­лась во мно­гом нераз­ви­той и употреб­ля­лась глав­ным обра­зом для фик­са­ции государ­ст­вен­ных, рели­ги­оз­ных и дело­вых доку­мен­тов¹⁷.

Осо­бен­но­сти соци­аль­ной и поли­ти­че­ской жиз­ни Этру­рии поз­во­ля­ют опи­сать — соглас­но отме­чен­ным тео­ри­ям — про­цесс рас­про­стра­не­ния гре­че­ских мифов сре­ди этрус­ков толь­ко в виде сле­дую­щих схем. По тео­рии Хам­пе-Симон, в Этру­рии вдруг про­буж­да­ет­ся инте­рес к гре­че­ской куль­ту­ре, насту­па­ет пери­од все­об­ще­го увле­че­ния ею и интен­сив­но­го изу­че­ния, в резуль­та­те чего эллин­ские мифы ста­но­вят­ся «нацио­наль­ным» досто­я­ни­ем этрус­ков¹⁸. Такая схе­ма раз­ви­тия собы­тий воз­мож­на лишь в том слу­чае, если допу­стить, что жре­че­ско-ари­сто­кра­ти­че­ское сосло­вие, сна­ча­ла само пол­но­стью элли­ни­зи­ро­ван­ное, начи­на­ет затем уси­лен­но насаж­дать в стране зна­ния об ино­зем­ной куль­ту­ре, застав­ляя мест­ное насе­ле­ние стать (каким-то непо­нят­ным спо­со­бом) по сути дела дру­гим наро­дом. Соглас­но тео­рии «бана­ли­за­ции», в Этру­рии рож­да­ет­ся мода на гре­че­ские вещи, при­во­дя­щая к копи­ро­ва­нию послед­них мест­ны­ми масте­ра­ми. Копи­ро­ва­ние гре­че­ских мифо­ло­ги­че­ских кар­тин спо­соб­ст­ву­ет посте­пен­но­му сло­же­нию у этрус­ских ремес­лен­ни­ков их ори­ги­наль­ной клас­си­фи­ка­ции. Подоб­ная кон­цеп­ция в при­ло­же­нии к этрус­ским усло­ви­ям так­же вле­чет за собой тезис о доми­ни­ру­ю­щей роли выс­ших сло­ев обще­ства, содей­ст­ву­ю­щих рож­де­нию моды на гре­че­ские вещи и ее дли­тель­но­му сохра­не­нию в мест­ной среде.

Этот тезис пре­крас­но под­твер­жда­ет­ся ана­ли­зом архео­ло­ги­че­ско­го мате­ри­а­ла. Так, в моги­лах с бога­тым инвен­та­рем (напри­мер, в Пре­не­сте «Гроб­ни­ца Бар­бе­ри­ни», в Цере «Гроб­ни­ца Рего­ли­ни-Галас­си», в Тарк­ви­ни­ях «Гроб­ни­ца вои­на») с.90 появ­ля­ют­ся либо гре­че­ские и ближ­не­во­сточ­ные вещи, либо мест­ные, им под­ра­жаю­щие»¹⁹. Сле­до­ва­тель­но, бес­спор­ны­ми в двух разо­бран­ных гипо­те­зах мож­но счи­тать сле­дую­щие поло­же­ния: 1) инте­рес к гре­че­ским мифо­ло­ги­че­ским изо­бра­же­ни­ям рож­да­ет­ся в выс­ших сло­ях этрус­ско­го обще­ства; 2) сре­ди этрус­ских ремес­лен­ни­ков этот инте­рес выра­жа­ет­ся в фор­ме воз­мож­но более точ­но­го, хотя во мно­гом чисто внеш­не­го, под­ра­жа­ния гре­че­ским образ­цам, цель кото­ро­го — обес­пе­че­ние сбы­та соб­ст­вен­ной про­дук­ции под видом «мод­ных» пред­ме­тов; 3) в гре­че­ских мифо­ло­ги­че­ских кар­ти­нах вни­ма­ние этрус­ка кон­цен­три­ру­ет­ся толь­ко на отдель­ных (опре­де­лен­ных?) момен­тах. Осталь­ные тези­сы двух гипо­тез, свя­зан­ные уже с интер­пре­та­ци­ей этрус­ско­го мифо­ло­ги­че­ско­го изо­бра­же­ния (с «гре­че­ским» сюже­том), пред­став­ля­ют­ся нам недо­ка­зан­ны­ми. К их чис­лу преж­де все­го отно­сит­ся мысль о том, что оди­на­ко­вые ико­но­гра­фи­че­ские типы и ком­по­зи­ци­он­ные схе­мы выра­жа­ют оди­на­ко­вое содер­жа­ние. Это поло­же­ние явля­ет­ся базой для ука­зан­ных тео­рий и вме­сте с тем гра­ни­цей, отде­ля­ю­щей дока­зу­е­мое от гипо­те­тич­но­го. Поэто­му несо­мнен­на, как нам кажет­ся, важ­ность про­вер­ки имен­но дан­но­го зве­на в рас­смат­ри­вае­мых тео­ре­ти­че­ских постро­е­ни­ях. Желая обой­ти ука­зан­ную «гра­ни­цу», мы устра­ни­ли из них все гипо­те­тич­ное (этрус­ки зна­ли гре­че­ские мифы, этрус­ки не зна­ли гре­че­ские мифы), оста­вив толь­ко отме­чен­ные выше хоро­шо дока­зу­е­мые поло­же­ния. Таким обра­зом, этрус­ская кар­ти­на гре­че­ско­го мифа пред­ста­ла перед нами в виде набо­ра опре­де­лен­ных фор­маль­но-изо­бра­зи­тель­ных при­е­мов. Посмот­рим теперь, что выра­жа­ют собой с точ­ки зре­ния этрус­ка эти при­е­мы. Ина­че гово­ря, попы­та­ем­ся опре­де­лить, насколь­ко гар­мо­ни­ру­ют внешне оди­на­ко­вые худо­же­ст­вен­ные спо­со­бы изо­бра­же­ния на этрус­ских и гре­че­ских памят­ни­ках с миро­ощу­ще­ни­ем и миро­вос­при­я­ти­ем двух наро­дов.

Фак­ти­че­ски в каж­дом иссле­до­ва­нии по искус­ству или рели­гии этрус­ков в той или иной сте­пе­ни затра­ги­ва­ет­ся про­бле­ма сопо­став­ле­ния этни­че­ских миро­ощу­ще­ний. Раз­ли­чия в соци­аль­но-эко­но­ми­че­ском раз­ви­тии двух этно­сов, несо­мнен­но, долж­ны были обу­сло­вить свое­об­раз­ные в каж­дом слу­чае зако­ны духов­но­го осво­е­ния окру­жаю­щей дей­ст­ви­тель­но­сти. Разу­ме­ет­ся, это были отли­чия не каче­ст­вен­но­го поряд­ка. Мож­но с.91 гово­рить лишь о несколь­ко спе­ци­фич­ном «озву­чи­ва­нии» дву­мя наро­да­ми одних и тех же зако­нов.

Бла­го­да­ря рабо­те Р. Энкинг доста­точ­но досто­вер­но уста­нов­ле­но, чем, соб­ст­вен­но, отли­чал­ся этрус­ский вари­ант духов­но­го осво­е­ния дей­ст­ви­тель­но­сти от гре­че­ско­го²⁰. Уже дав­но иссле­до­ва­те­ли обра­ти­ли вни­ма­ние на свое­об­раз­ную чер­ту этрус­ско­го худо­же­ст­вен­но­го виде­ния, кото­рую в про­ти­во­вес гре­че­ско­му «рацио­на­лиз­му» назва­ли «инту­и­тив­но­стью». Оста­но­вим­ся несколь­ко подроб­нее на этих двух доми­ни­ру­ю­щих поня­ти­ях, опре­де­ля­ю­щих, как пола­га­ют, лицо гре­ка и этрус­ка.

Оче­ло­ве­че­ние при­ро­ды есть свой­ство наше­го созна­ния. Урав­ни­ва­ние все­го живо­го, оду­хотво­ре­ние все­го суще­ст­ву­ю­ще­го вокруг рав­ным обра­зом харак­тер­но для гре­ка, тасма­ний­ца, егип­тя­ни­на и т. д. Но имен­но у гре­ков воз­ни­ка­ет каче­ст­вен­но новое отно­ше­ние к чело­ве­ку как к само­до­вле­ю­щей еди­ни­це миро­зда­ния²¹. Посте­пен­но скла­ды­вав­ша­я­ся систе­ма поли­ти­че­ских инсти­ту­тов спо­соб­ст­во­ва­ла даль­ней­ше­му раз­ви­тию само­со­зна­ния в этом направ­ле­нии, а путем спе­ци­фи­че­ско­го вос­пи­та­ния оно проч­но закреп­ля­лось в умах моло­дых граж­дан²². Лишь ценою доста­точ­но дли­тель­ной и мучи­тель­ной эво­лю­ции тра­ди­ци­он­ное «оче­ло­ве­че­ние при­ро­ды» пре­вра­ща­лось в усло­ви­ях гре­че­ско­го обще­ства в антро­по­мор­физм²³. В чет­ких фор­мах такое сугу­бо «нацио­наль­ное» миро­по­ни­ма­ние отли­ча­ет­ся толь­ко в эпо­ху Высо­кой клас­си­ки²⁴. До это­го пери­о­да вос­при­я­тие мира этрус­ком и гре­ком эво­лю­ци­о­ни­ру­ет в близ­ких друг дру­гу фор­мах. Одна­ко очень рано (види­мо, и в VIII в. до н. э.) ска­за­лись ука­зан­ные уже чер­ты харак­те­ра двух этно­сов и раз­ли­чия яви­лись нача­лом того непо­ни­ма­ния этрус­ка­ми гре­че­ских изо­бра­же­ний, кото­рое в конеч­ном ито­ге и при­ве­ло к созда­нию «этрус­ской интер­пре­та­ции» эллин­ских мифов.

Пыш­ный рас­цвет гео­мет­ри­ки и про­яв­ле­ние ее в сугу­бо с.92 спе­ци­фич­ных (мож­но ска­зать, спе­ци­фич­но этни­че­ских) фор­мах имен­но у гре­ков на пер­вом эта­пе их худо­же­ст­вен­но-изо­бра­зи­тель­но­го осво­е­ния мира глу­бо­ко симп­то­ма­тич­ны, зако­но­мер­ны и как бы пред­у­га­ды­ва­ют даль­ней­шую эво­лю­цию позна­ва­тель­но­го про­цес­са. Види­мые фор­мы упро­ща­ют­ся, их гра­ни­цы рез­ко очер­чи­ва­ют­ся, сами они пре­вра­ща­ют­ся в насто­я­щие фор­му­лы, кото­рые ком­по­зи­ци­он­но сцеп­ля­ют­ся в жест­кую систе­му²⁵. Духом упро­ще­ния, после­дую­ще­го упо­рядо­чи­ва­ния и систе­ма­ти­за­ции были про­пи­та­ны не толь­ко изо­бра­зи­тель­ные искус­ства, но и лите­ра­ту­ра, и, надо пола­гать, все гре­че­ское миро­ощу­ще­ние уже в эпо­ху гео­мет­ри­че­ско­го сти­ля²⁶. Так, напри­мер, эпи­че­ские поэ­мы мож­но рас­смат­ри­вать как свое­об­раз­ный резуль­тат опре­де­лен­но­го про­цес­са позна­ния види­мо­го мира. Он состо­ит из ана­ли­за, веду­ще­го к упро­ще­нию во имя выяс­не­ния чет­ко очер­чен­ных гра­ниц меж­ду фор­ма­ми и явле­ни­я­ми, и после­дую­ще­го син­те­за, кото­рый при­во­дит к систе­ма­ти­за­ции, пере­даю­щей все есте­ствен­но схе­ма­ти­зи­ро­ван­но. Повы­шен­ное зна­че­ние роли кон­ту­ра в живо­пи­си, а в пла­сти­ке — телес­ной обо­лоч­ки, рацио­на­ли­сти­че­ские тен­ден­ции на всех уров­нях позна­ния, ина­че гово­ря, стрем­ле­ние уло­вить гра­ни­цу меж­ду явле­ни­я­ми — вот что начи­на­ет про­гляды­вать в гре­че­ском миро­ощу­ще­нии эпо­хи гео­мет­ри­ки, вот что ста­ло ката­ли­за­то­ром в дина­мич­ной систе­ме пла­сти­че­ско­го созна­ния наро­да²⁷. На сле­дую­щем эта­пе, в эпо­ху арха­и­ки, гре­че­ское обще­ство обра­ти­лось к усво­е­нию куль­тур­ных цен­но­стей Восто­ка, что было опо­сре­до­ван­но обу­слов­ле­но соци­аль­но-эко­но­ми­че­ски­ми и поли­ти­че­ски­ми фак­то­ра­ми. В это вре­мя окреп­шее пла­сти­че­ское созна­ние ста­ло тем «сте­риль­ным инстру­мен­том», кото­рый из заим­ст­ву­е­мо­го извлек лишь то, что соот­вет­ст­во­ва­ло «нацио­наль­но­му» миро­ощу­ще­нию и офор­мил так, что при­дал после­дую­ще­му раз­ви­тию посту­па­тель­ное дви­же­ние²⁸. с.93 Эта чер­та гре­че­ско­го харак­те­ра (так назы­вае­мый рацио­на­лизм) в обла­сти изо­бра­зи­тель­но­го искус­ства при­во­дит к оформ­ле­нию клас­си­че­ско­го кано­на, или, по опре­де­ле­нию М. М. Бах­ти­на, кано­на клас­си­че­ско­го тела. Этап в духов­ном раз­ви­тии гре­че­ско­го обще­ства, кото­рый пред­ше­ст­ву­ет ста­нов­ле­нию клас­си­че­ских прин­ци­пов, харак­те­ри­зу­ет­ся пред­став­ле­ни­я­ми о «негото­во­сти Все­лен­ной». Эти пред­став­ле­ния, при­су­щие, в част­но­сти, и этрус­кам, заяв­ля­ют о себе «…необыч­ной, при­чуд­ли­вой и воль­ной игрой рас­ти­тель­ны­ми, живот­ны­ми и чело­ве­че­ски­ми фор­ма­ми, кото­рые пере­хо­дят друг в дру­га, как бы порож­да­ют друг дру­га. Нет тех рез­ких и инерт­ных гра­ниц, кото­рые разде­ля­ют эти “цар­ства при­ро­ды” в обыч­ной кар­тине мира: здесь… они сме­ло нару­ша­ют­ся. Нет здесь и при­выч­ной ста­ти­ки в изо­бра­же­нии дей­ст­ви­тель­но­сти: дви­же­ние пере­ста­ет быть дви­же­ни­ем гото­вых форм — рас­ти­тель­ных и живот­ных — в гото­вом же и устой­чи­вом мире, а пре­вра­ща­ет­ся во внут­рен­нее дви­же­ние само­го бытия, выра­жа­ет­ся в пере­хо­де одних форм в дру­гие, в веч­ной негото­во­сти бытия»²⁹. В эпо­ху Высо­кой клас­си­ки окру­жаю­щая дей­ст­ви­тель­ность в пред­став­ле­нии гре­ка как бы зами­ра­ет в ста­тич­ном напря­же­нии, посколь­ку созер­цаю­щий ее субъ­ект мыс­лит себя по отно­ше­нию к ней цен­тром схо­да. Рукотвор­ный мир чело­ве­ка, будь то реаль­но суще­ст­ву­ю­щие хра­мы и скульп­ту­ра или вос­со­зда­вае­мые сред­ства­ми живо­пи­си иллю­зии, все более осо­знан­но мате­ри­а­ли­зу­ет тен­ден­цию к усо­вер­шен­ст­во­ва­нию — тре­бо­ва­нию, рав­но­знач­но­му у гре­ков «исправ­ле­нию» недо­стат­ков объ­ек­тов, еже­днев­но воз­ни­каю­щих в чув­ст­вен­но-ося­зае­мом опы­те³⁰. «Недо­стат­ки» реаль­но дан­ных объ­ек­тов (архи­тек­ту­ра, скульп­ту­ра) устра­ня­ют­ся введе­ни­ем попра­вок на зри­тель­ные иллю­зии, совер­шен­ный же мир живо­пи­си воз­ни­ка­ет как услов­ная систе­ма объ­ем­но-про­стран­ст­вен­ных соот­но­ше­ний (пер­спек­ти­ва, цве­та), дей­ст­вие в кото­рой зами­ра­ет в точ­ке наи­выс­ше­го раз­ви­тия³¹. Ина­че гово­ря, перед гре­че­ски­ми масте­ра­ми воз­ник­ла необ­хо­ди­мость с.94 снять в сво­их про­из­веде­ни­ях с бытия «субъ­ек­тив­ный» антро­по­цен­трист­ский сле­пок. Этот сле­пок ско­вал жизнь холод­ны­ми выве­рен­ны­ми разу­мом телес­ны­ми обо­лоч­ка­ми. На фор­ми­ро­ва­ние этрус­ско­го миро­ощу­ще­ния мощ­ное дав­ле­ние ока­за­ли те силы, отсут­ст­вие или почти пол­ная ней­тра­ли­за­ция кото­рых в гре­че­ских усло­ви­ях, как пола­га­ют, при­ве­ла к рож­де­нию спо­соб­но­сти «отде­лять фак­ти­че­ское и под­даю­ще­е­ся про­вер­ке от эмо­цио­наль­ных и тра­ди­ци­он­ных утвер­жде­ний»³² и в конеч­ном ито­ге при­ве­ла к закреп­ле­нию рацио­на­ли­сти­че­ской чер­ты в харак­те­ре гре­ка.

Эко­но­ми­че­ская модель пре­пят­ст­во­ва­ла в Этру­рии интен­сив­но­му раз­ви­тию про­из­во­ди­тель­ных сил обще­ства. Соци­аль­ная и поли­ти­че­ская струк­ту­ра ини­ци­а­ти­ву инди­видов сво­ди­ла к мини­му­му. Вся в целом систе­ма соци­аль­но-эко­но­ми­че­ских и соци­аль­но-поли­ти­че­ских отно­ше­ний в луч­шем слу­чае была спо­соб­на к мед­лен­но­му само­усо­вер­шен­ст­во­ва­нию, а не к корен­ной лом­ке, кото­рая фак­ти­че­ски была рав­но­силь­на смерт­но­му при­го­во­ру. Про­из­во­ди­тель­ные воз­мож­но­сти тогдаш­не­го обще­ства не мог­ли эффек­тив­но реа­ли­зо­вать потен­ци­ал сил, заклю­чен­ный в огром­ной государ­ст­вен­ной терри­то­рии и в огром­ной по тем вре­ме­нам мас­се людей³³. Эта реа­ли­за­ция потре­бо­ва­ла мак­си­маль­но­го напря­же­ния всех сил, при­вед­ше­го к фак­ти­че­ско­му обез­ли­чи­ва­нию основ­ной мас­сы насе­ле­ния. Поли­ти­че­ские инсти­ту­ты закре­пи­ли такое поло­же­ние и спо­соб­ст­во­ва­ли его кон­сер­ва­ции как необ­хо­ди­мо­го усло­вия само­со­хра­не­ния. Обра­зо­ва­тель­ная систе­ма так­же направ­ле­на на это, посколь­ку не допус­ка­ет широ­ко­го рас­про­стра­не­ния кру­пиц поло­жи­тель­но­го зна­ния, удер­жи­вая их в жре­че­ско-ари­сто­кра­ти­че­ской среде³⁴. В таком обще­стве, как этрус­ское, где все наце­ле­но на кон­сер­ва­цию усло­вий, спо­соб­ст­ву­ю­щих про­грес­сив­но­му раз­ви­тию про­из­во­ди­тель­ных сил лишь на началь­ном эта­пе эво­лю­ции, эмо­цио­наль­ные и тра­ди­ци­он­ные утвер­жде­ния, как пра­ви­ло, пол­но­стью заглу­ша­ют спо­соб­ность к отде­ле­нию фак­ти­че­ско­го и под­даю­ще­го­ся про­вер­ке³⁵. с.95 Не слу­чай­но, поэто­му, что этрус­ки ока­за­лись фак­ти­че­ски не вос­при­им­чи­вы к иде­ям гре­че­ской клас­си­ки, а оста­ва­лись в рам­ках пред­став­ле­ний о «негото­во­сти Все­лен­ной».

Неод­но­крат­но в лите­ра­ту­ре обра­ща­лось вни­ма­ние на эмо­цио­наль­ность, чув­ст­вен­ность, впе­чат­ли­тель­ность и т. п. как на типич­ные чер­ты этрус­ско­го харак­те­ра. Гос­под­ство эмо­цио­наль­но-чув­ст­вен­ных момен­тов над абстракт­но-логи­че­ски­ми в осо­зна­нии мира (в виде тен­ден­ции опре­де­лен­ной направ­лен­но­сти, как у гре­ков пре­сло­ву­тый «рацио­на­лизм») ска­зы­ва­ет­ся абсо­лют­но во всех сфе­рах этрус­ской духов­ной куль­ту­ры. Еще древ­ние, надо пола­гать, сна­ча­ла гре­ки, а затем элли­ни­зи­ро­ван­ные рим­ляне отме­ти­ли повы­шен­ную чув­ст­ви­тель­ность этрус­ков к раз­но­го рода зна­ме­ни­ям. При­чем обос­но­ва­ние свя­зей, уста­нав­ли­вае­мых посред­ст­вом них меж­ду людь­ми и сила­ми миро­зда­ния, пора­жа­ло сво­ей поверх­ност­но­стью. Так, по клас­си­фи­ка­ции Тео­ф­ра­с­та, посту­па­ют люди суе­вер­ные, гото­вые под вли­я­ни­ем эмо­ций пород­нить то, что даже рядом нико­гда не поста­вят здра­во­мыс­ля­щие³⁶. Как извест­но, эмо­ции и аффек­ты суще­ст­вен­но воздей­ст­ву­ют на логи­че­ские опе­ра­ции и могут не толь­ко соот­вет­ст­вен­но окра­сить, но даже иска­зить умо­за­клю­че­ние³⁷. При­ведем толь­ко один при­мер, про­яс­ня­ю­щий соот­но­ше­ние меж­ду логи­кой и эмо­ци­я­ми в созна­нии этрус­ка. Сене­ка с удив­ле­ни­ем отме­ча­ет, что этрус­ки счи­та­ют, буд­то мол­ния появ­ля­ет­ся не из-за столк­но­ве­ния туч, но сама она с необ­хо­ди­мо­стью тре­бу­ет послед­не­го³⁸. Хоро­шо засвиде­тель­ст­во­ва­но, какое боль­шое зна­че­ние этрус­ки при­да­ва­ли мол­ни­ям³⁹. Сотря­се­ние, воз­ни­каю­щее в небес­ных сфе­рах, не мог­ло, види­мо, по их мне­нию, не стать доми­нан­той все­го про­ис­хо­дя­ще­го в эти мгно­ве­ния в при­ро­де. Этрус­ские усло­вия были иде­аль­ной шко­лой вос­пи­та­ния у людей склон­но­сти к лег­кой вну­шае­мо­сти. Поэто­му хотя бы раз заяв­лен­ное авто­ри­те­том име­ло реаль­ную воз­мож­ность быст­ро рас­про­стра­нить­ся, закре­пить­ся в созна­нии и нико­гда более не под­вер­гать­ся сомне­нию. Мно­же­ство подоб­ных выска­зы­ва­ний, в кото­рых тону­ло поло­жи­тель­ное зна­ние, как шоры, с.96 закры­ва­ло этрус­кам гла­за на реаль­ный мир: они смот­ре­ли на него и не виде­ли⁴⁰.

Такое наме­рен­ное уга­ды­ва­ние в явле­ни­ях свя­зей не на реа­ли­сти­че­ской осно­ве здра­во­го смыс­ла, а путем их образ­но­го объ­еди­не­ния посред­ст­вом впе­чат­ле­ния, эмо­ции и т. п. необы­чай­но уси­ли­ва­ет­ся в обла­сти худо­же­ст­вен­но­го твор­че­ства и ста­но­вит­ся для этрус­ских масте­ров одним из обя­за­тель­ных тре­бо­ва­ний. Опре­де­лен­ная эмо­цио­наль­ная окра­шен­ность, впе­чат­ле­ние пре­вра­ща­ют­ся в про­грам­му, задаю­щую в каж­дом отдель­ном слу­чае осо­бые пара­мет­ры буду­ще­му обра­зу. Эта чер­та, прав­да, все­гда харак­тер­на для любо­го вида худо­же­ст­вен­но­го твор­че­ства⁴¹. Одна­ко у этрус­ков она полу­ча­ет необы­чай­ную заост­рен­ность, во-пер­вых, влияя на пере­да­чу масте­ром в сво­ем про­из­веде­нии «опы­та отно­ше­ния». Во-вто­рых, эмо­цио­наль­ный фак­тор (нуж­ной идей­ной направ­лен­но­стью, эмо­цио­наль­но-чув­ст­вен­ным отно­ше­ни­ем к моде­ли), начи­ная актив­но дей­ст­во­вать уже с момен­та зарож­де­ния обра­за, участ­ву­ет и в фор­мов­ке зри­мо­го вопло­ще­ния послед­не­го. Канон гре­че­ской клас­си­ки огра­ни­чи­вал раз­ви­тие внут­рен­не­го обра­за содер­жа­ния совер­шен­ной телес­ной обо­лоч­кой⁴², у этрус­ков все­це­ло под­чи­нен­ной дей­ст­вию эмо­цио­наль­ной доми­нан­ты. Это и опре­де­ля­ет каче­ст­вен­ное отли­чие в образ­ном осво­е­нии мира двух наро­дов: гре­че­ско­му эйде­ти­че­ско­му прин­ци­пу про­ти­во­сто­ит этрус­ский, назва­ние кото­ро­му еще не дано, но кото­рый опи­сать мож­но как леп­ку фор­мы кон­крет­но­го обра­за содер­жа­ни­ем послед­не­го.

Как мно­го­крат­но отме­ча­лось, для этрус­ской скульп­ту­ры харак­те­рен осо­бый прин­цип фор­мов­ки мате­ри­а­ла. Пока­за­тель­но, что на его назва­ние лине­ар­но-куби­сти­че­ским повли­я­ло рож­де­ние спе­ци­фич­но­го сти­ля в новом искус­стве: «кубиз­ма», про­воз­гла­сив­ше­го отказ от тра­ди­ци­он­но­го пред­мет­но­го ото­б­ра­же­ния во имя «пла­сти­че­ско­го осо­зна­ния наше­го инстинк­та». «Инстинкт», пред­опре­де­ляя мате­ри­а­ли­за­цию обра­за, пото­му что ее основ­ной прин­цип тре­бо­вал «регу­ли­ро­вать нашей соб­ст­вен­ной актив­но­стью дина­мизм форм», как пра­ви­ло, иска­жал при­выч­ный облик пред­ме­тов. Г. Мюле­стейн, как нам кажет­ся, вполне спра­вед­ли­во заме­ча­ет, что в двух­мер­ных видах этрус­ско­го искус­ства, в отли­чие от гре­че­ско­го⁴³, с.97 чрез­вы­чай­но рано (уже в VII в. до н. э.) живо­пис­ность заглу­ша­ет лине­ар­ность⁴⁴. В даль­ней­шем в вазо­пи­си и настен­ной живо­пи­си веду­щую роль игра­ет не кон­тур, как у гре­ков, но живо­пис­ное пят­но.

В глип­ти­ке на началь­ном эта­пе этрус­ки ста­ра­тель­но под­ра­жа­ют гре­кам, в част­но­сти пыта­ясь вос­при­нять их эйде­ти­че­ский прин­цип кра­соты⁴⁵. Одна­ко ослаб­ле­ние гре­че­ско­го вли­я­ния спо­соб­ст­ву­ет скла­ды­ва­нию сти­ля a glo­bo­lo, выра­зи­тель­ны­ми сред­ства­ми кото­ро­му слу­жат рез­ко кон­тра­сти­ру­ю­щие плос­кие и выпук­лые поверх­но­сти⁴⁶. Как еди­но­душ­но утвер­жда­ет­ся, этрус­ки уди­ви­тель­но тон­ко ими­ти­ро­ва­ли гре­че­ские памят­ни­ки⁴⁷. Эта спо­соб­ность, как извест­но, пред­по­ла­га­ет глу­бо­кое раз­ви­тие чув­ст­вен­но-эмо­цио­наль­ной сфе­ры, нали­чие «гла­за», опе­ре­же­ние инту­и­тив­ным чув­ст­во­ва­ни­ем рас­судоч­но­го кри­те­рия. Все это вме­сте взя­тое ука­зы­ва­ет на то, что эмо­цио­наль­но-чув­ст­вен­ные момен­ты не толь­ко опре­де­ля­ют харак­тер этрус­ской народ­но­сти, но в образ­ном осво­е­нии мира мест­ны­ми масте­ра­ми высту­па­ют как спе­ци­фич­ные фор­мо­об­ра­зу­ю­щие. Вме­сто насиль­ст­вен­ной схе­ма­ти­за­ции, имев­шей место в гре­че­ском худо­же­ст­вен­ном осо­зна­нии мира, эти момен­ты ведут к свое­об­раз­но­му пас­сив­но­му опи­са­нию окру­жаю­щей дей­ст­ви­тель­но­сти.

Взгляд, бро­шен­ный этрус­ком на рас­сти­лаю­щий­ся перед ним мир, фик­си­ро­вал иные, неже­ли у гре­ка, момен­ты, кон­цен­три­ру­ясь в первую оче­редь на жиз­нен­но важ­ных узлах и толь­ко потом созда­вая на их осно­ве образ в целом. Не «тек­то­ни­че­ское и орга­ни­че­ское един­ство» (Г. Каш­нитц фон Вайн­берг) «лепи­ло» еди­нич­ное тело, или ком­по­зи­цию, но отдель­ные (харак­те­ри­зу­ю­щие объ­ект) эле­мен­ты еди­нич­но­го тела, или ком­по­зи­ции опре­де­ля­ли «мате­ри­а­ли­за­цию» послед­них. Для гре­ка клас­си­че­ской поры совер­шен­но немыс­ли­мо раз­ви­тие види­мой фор­мы про­из­веде­ния вплоть до иска­же­ния пра­виль­ных про­пор­ций⁴⁸. Напро­тив, для этрус­ка такое само­раз­ви­тие есте­ствен­но. В этом отно­ше­нии пока­за­тель­на судь­ба порт­ре­та в гре­че­ском и этрус­ском искус­стве. Тогда как для гре­ка тело есть свое­об­раз­ный порт­рет опре­де­лен­но­го с.98 чело­ве­че­ско­го типа, для этрус­ка в этом смыс­ле важ­на толь­ко голо­ва и лицо как ее основ­ная отли­чи­тель­ная харак­те­ри­сти­ка⁴⁹. Такое гру­бое нару­ше­ние есте­ствен­ных про­пор­ций дости­га­ет чудо­вищ­ной глу­би­ны в этрус­ском искус­стве IV—I вв. до н. э. (вспом­ним фигу­ры на вол­терр­ских урнах с огром­ной голо­вой и телом кар­ли­ка).

Столь суще­ст­вен­ные (каче­ст­вен­но­го поряд­ка) раз­ли­чия в худо­же­ст­вен­ном осо­зна­нии мира у двух наро­дов содей­ст­во­ва­ли выбо­ру этрус­ски­ми масте­ра­ми спе­ци­фич­но­го пути в осво­е­нии гре­че­ско­го памят­ни­ка. В лите­ра­ту­ре доста­точ­но часто про­скаль­зы­ва­ют заме­ча­ния о том, что этрус­ки чаще гре­ков при­бе­га­ли к помо­щи ассо­ци­а­ций, когда в сво­их мифо­ло­ги­че­ских кар­ти­нах «при­вя­зы­ва­ли» одно­го эллин­ско­го героя к дру­го­му. В сущ­но­сти, тео­рия бана­ли­за­ции осно­вы­ва­ет свои объ­яс­не­ния на ассо­ци­а­тив­ных свя­зях. Про­тив­ни­ки этой тео­рии стро­ят свои соб­ст­вен­ные взгляды опять же на ана­ло­гич­ных посыл­ках⁵⁰. Прав­да, в кон­тек­сте обе­их тео­рий и их про­из­вод­ных ассо­ци­а­ции наде­ля­ют­ся функ­ци­я­ми, лишь на пер­вый взгляд кажу­щи­ми­ся раз­лич­ны­ми. У Л. Бан­ти⁵¹, отча­сти у Дж. Кам­по­ре­а­ле и Дж. Ман­су­эл­ли они объ­яс­ня­ют «пере­скок» от одно­го мифа к дру­го­му, когда, напри­мер, род­ст­вен­ные по семан­ти­ке, но не свя­зан­ные у гре­ков герои ока­зы­ва­ют­ся вме­сте в этрус­ской кар­тине⁵². Дж. Кам­по­ре­а­ле акцен­ти­ру­ет вни­ма­ние на про­из­воль­ном раз­ви­тии этрус­ка­ми како­го-либо отдель­но­го эле­мен­та в харак­те­ри­сти­ке пер­со­на­жа, при­во­дя­ще­го к иска­же­нию тра­ди­ци­он­но­го (гре­че­ско­го) зна­че­ния мифа. Напри­мер, часто встре­чаю­ща­я­ся на гре­че­ских памят­ни­ках раз­но­мас­штаб­ность при изо­бра­же­нии Гор­гон ведет к умо­за­клю­че­нию, что это не сест­ры, но мать и дети. К. Шау­ен­бург пола­га­ет, что прин­ци­пы объ­еди­не­ния этрус­ка­ми гре­че­ских геро­ев в ком­по­зи­ции не про­из­воль­ны, но под­чи­не­ны осо­бо­му зако­ну, кото­рый мож­но, види­мо, назвать зако­ном алле­го­рий⁵³. Еще яснее эта точ­ка зре­ния про­яв­ля­ет­ся у Й. Пен­ни Смолл. Рас­смат­ри­вая груп­пу элли­ни­сти­че­ских релье­фов, она при­шла к заклю­че­нию, что этрус­ские масте­ра мог­ли исполь­зо­вать одну ком­по­зи­ци­он­ную схе­му и пер­со­на­жей с почти оди­на­ко­вы­ми ико­но­гра­фи­че­ски­ми харак­те­ри­сти­ка­ми для пере­да­чи с.99 раз­лич­ных сюже­тов⁵⁴. То же самое пока­за­но нами на при­ме­ре груп­пы зер­кал⁵⁵.

Ассо­ци­а­тив­ное мыш­ле­ние, харак­тер­ное для началь­ных эта­пов духов­но­го раз­ви­тия чело­ве­че­ства, силь­нее все­го про­яв­ля­ет­ся (сохра­ня­ясь и на сле­дую­щих сту­пе­нях эво­лю­ции созна­ния) в худо­же­ст­вен­ном твор­че­стве. Но у каж­до­го наро­да (или инди­вида) оно ска­зы­ва­ет­ся с раз­лич­ной интен­сив­но­стью и в раз­ные исто­ри­че­ские про­ме­жут­ки изби­ра­ет осо­бые пути объ­еди­не­ния объ­ек­тов. Как уже отме­ча­лось, пре­об­ла­да­ние чув­ст­вен­но-эмо­цио­наль­ных момен­тов над рацио­наль­ны­ми в умо­за­клю­че­ни­ях при спо­соб­но­сти к лег­кой вну­шае­мо­сти дела­ло этрус­ка «пред­рас­по­ло­жен­ным» к ассо­ци­а­тив­но­му мыш­ле­нию, кото­рое в силу спе­ци­фич­но­го миро­ощу­ще­ния направ­ля­лось к уга­ды­ва­нию в окру­жаю­щем мире «живот­но-рас­ти­тель­но­го» нача­ла бытия («пере­ли­ваю­щих­ся» друг в дру­га форм «живой» сво­ей негото­во­стью Все­лен­ной). В худо­же­ст­вен­ных про­из­веде­ни­ях это мыш­ле­ние уга­ды­ва­ет­ся бла­го­да­ря осо­бо­му спо­со­бу оформ­ле­ния мате­ри­а­ла: вме­сто кар­тин, проч­но увя­зан­ных меж­ду собой логи­че­ской сет­кой, воз­ни­ка­ет опи­са­ние явле­ний, явно близ­ко­род­ст­вен­ных по напол­ня­ю­щим их иде­ям, но как бы сво­бод­но обра­щаю­щих­ся вокруг еди­но­го цен­тра. Этот центр состав­ля­ет, как пра­ви­ло, эле­мен­тар­ные идеи и явле­ния (напри­мер, жизнь, смерть и т. п.), лег­ко объ­яс­ни­мые науч­ным мыш­ле­ни­ем⁵⁶. Но, посколь­ку такой путь закрыт, откры­ва­ет­ся дру­гой: вынуж­ден­ное опи­са­ние посред­ст­вом кар­тин, обыч­ных для того или ино­го явле­ния в том или ином обще­стве. Невоз­мож­ность родо­во­го обоб­ще­ния, сле­до­ва­тель­но, раз­ре­ша­ет­ся его опи­са­ни­ем в еди­нич­ных про­яв­ле­ни­ях.

Хоро­шо извест­но, что види­мый объ­ект, пере­веден­ный в сло­вес­ную харак­те­ри­сти­ку, на ее осно­ве может быть вновь вос­про­из­веден, но уже в доста­точ­но общих чер­тах. Часто такой про­цесс пере­вос­про­из­веде­ния иска­жа­ет ука­зан­ный объ­ект, пото­му что спе­ци­фи­ка вос­при­я­тия застав­ля­ет адре­са­та ина­че осо­зна­вать пере­да­вае­мую инфор­ма­цию. Поэто­му изо­бра­жае­мое на гре­че­ских памят­ни­ках мог­ло быть поня­то с.100 этрус­ка­ми, но толь­ко в общих чер­тах, в виде «житей­ской ситу­а­ции», и с очень зна­чи­тель­ны­ми откло­не­ни­я­ми от пере­да­вае­мо­го содер­жа­ния. Это поло­же­ние (навер­ное, во вся­ком слу­чае, вна­ча­ле) не мог­ло не при­ве­сти к при­ми­тив­ной «мета­мор­фи­за­ции», к бес­со­зна­тель­ной выра­бот­ке мето­да алле­го­рий. Фак­ти­че­ски ни один этрус­ский памят­ник VII—V вв. до н. э., под­верг­ну­тый скру­пу­лез­но­му ана­ли­зу, не ока­жет­ся вне дей­ст­вия дан­но­го мето­да. Этот «метод» при­во­дит к пер­вым сопря­же­ни­ям этрус­ских пред­став­ле­ний с гре­че­ским мифо­ло­ги­че­ским миром. Направ­ле­ние этим сопря­же­ни­ям зада­ва­ли опре­де­лен­ные виды памят­ни­ков с про­яв­ля­ю­щей­ся в них спе­ци­фи­кой обще­ст­вен­ных потреб­но­стей и инте­ре­сов⁵⁷. Так, зер­ка­ла, вазы, оссу­а­рии «тре­бо­ва­ли» совер­шен­но раз­лич­ных сюже­тов.

Этрус­ки на ран­нем эта­пе сво­его зна­ком­ства с гре­че­ски­ми памят­ни­ка­ми заим­ст­ву­ют дале­ко не все гре­че­ские ико­но­гра­фии. Огра­ни­чен­ность воз­ни­ка­ла вслед­ст­вие спе­ци­фич­но­го осо­зна­ния этрус­ком осо­бо важ­ных момен­тов в собы­ти­ях, совер­шаю­щих­ся в мире. Выде­ле­ние имен­но их опре­де­ля­лось осо­бен­но­стя­ми этрус­ско­го миро­воз­зре­ния, рож­ден­но­го напря­же­ни­ем борь­бы с при­ро­дой, явля­ю­щей­ся в «негото­во­сти» форм, направ­ля­е­мых про­грес­сив­ным соци­аль­но-эко­но­ми­че­ским раз­ви­ти­ем к иерар­хии упо­рядо­чен­но­сти. Лишен­ные дета­лей, то есть в дан­ном слу­чае — леген­дар­ной исто­рии, гре­че­ские худо­же­ст­вен­ные оли­це­тво­ре­ния при­род­ных сил вхо­дят в этрус­ские кос­мо­го­ни­че­ские кар­ти­ны как кон­ту­ры, замы­каю­щие собой чув­ст­вен­но-эмо­цио­наль­ный опыт, заклю­чае­мый в мест­ных веро­ва­ни­ях, а так­же похо­жие на него впе­чат­ле­ния от чуже­зем­ных гор­гон, мино­тав­ров, пега­сов и т. п. Поэто­му заим­ст­ву­е­мые оли­це­тво­ре­ния волею этрус­ских масте­ров ока­зы­ва­ют­ся в самых неожи­дан­ных для гре­че­ско­го зри­те­ля ситу­а­ци­ях. Все эти кен­тав­ры, пега­сы, химе­ры, «пове­ли­те­ли зве­рей», меду­сы, мино­тав­ры и т. п. были для мест­ных худож­ни­ков лишь удоб­ным «стро­и­тель­ным» мате­ри­а­лом, из кото­ро­го они воз­во­ди­ли зда­ние по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию.

В арха­и­че­скую эпо­ху отно­ше­ние этрус­ков к мифу на гре­че­ских памят­ни­ках начи­на­ет мед­лен­но изме­нять­ся, чему с.101 спо­соб­ст­во­ва­ли отме­чен­ные выше пере­ме­ны в гре­ко-этрус­ских отно­ше­ни­ях: уста­нов­ка на ими­та­цию гре­че­ских вещей дей­ст­во­ва­ла теперь в бла­го­дат­ной атмо­сфе­ре лич­ных кон­так­тов. В этот пери­од оформ­ля­ет­ся кри­те­рий, со вре­ме­нем при­во­дя­щий к уже отме­чен­ной клас­си­фи­ка­ции гре­че­ских мифов. Устой­чи­вое вни­ма­ние к пере­чис­лен­ным выше пер­со­на­жам рас­про­стра­ня­ет­ся теперь совер­шен­но отчет­ли­во и на ряд геро­ев: Герак­ла, Ахил­ла, Одис­сея, Амфи­а­рая и т. д.

Э. Симон, Р. Хам­пе, И. Кра­ускопф отме­ча­ют, что этрус­ские инте­ре­сы кон­цен­три­ру­ют­ся на фиван­ском цик­ле⁵⁸. Они объ­яс­ня­ют это целе­на­прав­лен­ной про­па­ган­дой, кото­рую яко­бы ведут выход­цы из Бео­тии, осев­шие где-то в рай­оне Пир­ги⁵⁹. В самом деле, начи­ная с VI в. до н. э. на мест­ных памят­ни­ках посто­ян­но изо­бра­жа­ют­ся герои фиван­ско­го цик­ла. Устой­чи­вый инте­рес к ним уми­ра­ет толь­ко вме­сте с этрус­ской циви­ли­за­ци­ей. Пока­за­тель­но еще и то, что этрус­ская ико­но­гра­фия ряда таких пер­со­на­жей не нахо­дит под­креп­ле­ния на совре­мен­ных гре­че­ских памят­ни­ках. Зна­чит, как счи­та­ют иссле­до­ва­те­ли шко­лы Э. Симон, этрус­ки дей­ст­во­ва­ли в обход этой ико­но­гра­фи­че­ской тра­ди­ции, созда­вая само­сто­я­тель­ную на осно­ве гре­че­ских лите­ра­тур­ных источ­ни­ков? Зна­чит, посколь­ку нали­цо устой­чи­вый инте­рес к фиван­ско­му цик­лу и усло­вия, помо­гаю­щие зна­ком­ству с его геро­я­ми (напри­мер, само­сто­я­тель­но создан­ные ико­но­гра­фии), необ­хо­ди­ма сила, под­дер­жи­ваю­щая посто­ян­ное вни­ма­ние, создаю­щая пред­по­сыл­ки для обу­че­ния мест­ных жите­лей ино­зем­ным пре­муд­ро­стям. Но вста­ет вопрос, насколь­ко вер­на апри­ор­ная посыл­ка: пра­во­мер­но ли огра­ни­чи­вать воз­мож­ные при­чи­ны инте­ре­са к опре­де­лен­ным геро­ям и мифам един­ст­вен­но таким объ­яс­не­ни­ем, какое пред­ла­га­ет шко­ла Э. Симон?

Как бук­валь­но бро­са­ет­ся в гла­за, в фиван­ском цик­ле вни­ма­ние этрус­ков сосре­дото­чи­ва­ет­ся на сце­нах битв и тер­за­ний с раз­лич­ны­ми «экзо­ти­че­ски­ми» подроб­но­стя­ми (напри­мер, Адраст с голо­вой вра­га). Симп­то­ма­тич­но, что моти­вы, не полу­чаю­щие отра­же­ния в совре­мен­ном гре­че­ском искус­стве, у этрус­ков вызы­ва­ют инте­рес, ведут к созда­нию на их осно­ве ико­но­гра­фии ряда пер­со­на­жей, к чис­лу кото­рых отно­сит­ся Капа­ней, пора­жае­мый мол­нией. Образ героя воз­ни­ка­ет на базе тра­ди­ци­он­ной ико­но­гра­фии атле­та. Этрус­ков в дан­ном слу­чае явно инте­ре­су­ет сам факт, а не гре­че­ские мифо­ло­ги­че­ские с.102 подроб­но­сти. По заме­ча­нию самой И. Кра­ускопф, у этрус­ков с их при­стра­сти­ем к мол­ни­ям исто­рия Капа­нея не мог­ла остать­ся без вни­ма­ния⁶⁰.

На про­тя­же­нии все­го арха­и­че­ско­го пери­о­да кар­ти­на гре­че­ско­го мифа берет­ся как изо­бра­же­ние опре­де­лен­ной ситу­а­ции, в кото­рой одни момен­ты уси­ли­ва­ют­ся, дру­гие ослаб­ля­ют­ся. Ана­ло­ги­чен под­ход и к ико­но­гра­фии отдель­ных пер­со­на­жей, напри­мер Афи­ны, в чьем обра­зе вся­че­ски обыг­ры­ва­ет­ся связь боги­ни со зме­я­ми и раз­лич­ны­ми рас­ти­тель­ны­ми момен­та­ми (вспом­ним изо­бра­же­ние эгиды)⁶¹. Осо­бое вни­ма­ние имен­но к этим момен­там мож­но объ­яс­нить, рас­смат­ри­вая в куль­тур­но-исто­ри­че­ской пер­спек­ти­ве раз­ви­тие пред­став­ле­ний о Минер­ве, более боги­ни пло­до­ро­дия, чем вои­тель­ни­цы⁶².

Геракл вхо­дит в этрус­ский образ­ный мир не как «Геракл», но как герой, сра­жаю­щий­ся с мон­стра­ми⁶³. То же самое мож­но ска­зать и обо всех дру­гих гре­че­ских богах и геро­ях. Их харак­тер про­яв­ля­ет­ся для этрус­ков через види­мый сте­рео­тип ситу­а­ции, общей для соб­ст­вен­ных и ино­зем­ных ска­за­ний, через сте­рео­тип ико­но­гра­фи­че­ских харак­те­ри­стик. «Этрус­ская интер­пре­та­ция» в обо­их слу­ча­ях начи­на­ет­ся тогда, когда мест­ное миро­ощу­ще­ние «нащу­пы­ва­ет» на ино­зем­ных памят­ни­ках или в ино­зем­ных ска­за­ни­ях нечто род­ст­вен­ное. Она начи­на­ет­ся в первую оче­редь с пере­ра­бот­ки этих «сов­па­де­ний», по кото­рым затем ино­зем­ный миф или герой всту­па­ет в сфе­ру мест­ных пред­став­ле­ний. Вслед­ст­вие это­го «мето­да» один гре­че­ский герой раз­два­и­ва­ет­ся (напри­мер, Парис — Алек­сандр)⁶⁴ или, наобо­рот, два высту­па­ют в одном лице с.103 (Дио­меды)⁶⁵. Поэто­му же гре­че­ский мифо­ло­ги­че­ский пер­со­наж с весь­ма огра­ни­чен­ной гре­че­ской мифо­ло­ги­че­ской «био­гра­фи­ей» высту­па­ет на этрус­ских памят­ни­ках как замкну­тый образ. Он вос­при­ни­ма­ет­ся как носи­тель и выра­же­ние опре­де­лен­ной идеи, ско­рее эмо­цио­наль­но оформ­лен­ной, неже­ли логи­че­ски обос­но­ван­ной. В мире этрус­ско­го памят­ни­ка гре­че­ский образ, сле­до­ва­тель­но, ста­но­вит­ся сво­его рода стаф­фа­жем, к услу­гам кото­ро­го обра­ща­ют­ся, когда тре­бу­ет­ся «эмо­цио­наль­ная идея» опре­де­лен­но­го зву­ча­ния.

Такая «эмо­цио­наль­ная идея» не утра­чи­ва­ет, одна­ко, окон­ча­тель­но свя­зи с гре­че­ским обра­зом. Она амби­ва­лент­на, ибо может стать осно­вой для созда­ния обра­за, напри­мер, мест­но­го боже­ства, и в то же вре­мя, когда дей­ст­ву­ет уста­нов­ка на «гре­че­ский» миф, может отли­вать­ся в исход­ные види­мые фор­мы. В слу­чае обра­ще­ния к «гре­че­ско­му» пер­со­на­жу дают­ся тра­ди­ци­он­ные атри­бу­ты, часто ука­зы­ва­ет­ся имя. Одна­ко в этом кон­тек­сте пер­со­наж замкнут в себе, что про­яв­ля­ет­ся в его искус­ст­вен­ной соот­но­си­мо­сти с дру­ги­ми. Чув­ст­ву­ет­ся, что этруск с бояз­нью оши­бить­ся свя­зы­ва­ет обра­зы друг с дру­гом. Они для него «понят­ны» каж­дый в отдель­но­сти (напри­мер, Адраст, мани­пу­ли­ру­ю­щий голо­вой вра­га, Дио­мед с изо­бра­же­ни­ем Афи­ны, Пелей в борь­бе с Фети­дой и т. д.). Он зна­ет, что меж­ду опре­де­лен­ны­ми пер­со­на­жа­ми на гре­че­ских памят­ни­ках уста­нав­ли­ва­ют­ся спе­ци­фич­ные свя­зи (напри­мер, «бра­чу­ю­щи­е­ся» Мене­лай и Еле­на, «сра­жаю­щи­е­ся вме­сте» Ахилл, Аякс, Одис­сей и пр.). Эти свя­зи выяв­ля­ют­ся в осо­бых дей­ст­ви­ях одних пер­со­на­жей над дру­ги­ми. Опре­де­лен­ные герои свя­за­ны с огра­ни­чен­ным кру­гом дру­гих, в этом сооб­ще­стве уста­нав­ли­ва­ют­ся осо­бые отно­ше­ния — сопод­чи­не­ние одних дру­гим, любов­ные, враж­деб­ные и т. д. У каж­до­го пер­со­на­жа — спе­ци­фич­ная функ­ция, рас­кры­вае­мая с помо­щью атри­бу­тов и дей­ст­вий. Но опре­де­лен­ное «лицо» каж­до­го обра­за вос­при­ни­ма­ет­ся вне вре­ме­ни и про­стран­ства: этруск не зна­ет, с.104 что чему пред­ше­ст­во­ва­ло, что из чего про­ис­те­ка­ет. В этом убеж­да­ют попыт­ки про­следить по этрус­ским памят­ни­кам «исто­рии» гре­че­ских геро­ев и богов.

Резю­ми­руя все выше­из­ло­жен­ное, мож­но сле­дую­щим обра­зом выра­зить отно­ше­ние к постав­лен­ной про­бле­ме, рас­смат­ри­вая ее с точ­ки зре­ния осо­бен­но­стей миро­ощу­ще­ния гре­ков и этрус­ков. Сюжет гре­че­ско­го мифа в рам­ках нашей про­бле­ма­ти­ки совре­мен­ной запад­но-евро­пей­ской этрус­ко­ло­ги­ей берет­ся в узком зна­че­нии, в виде изо­бра­зи­тель­ной схе­мы, под­ра­зу­ме­ваю­щей стро­го логи­че­ское раз­ви­тие дей­ст­вия. Если сюжет пони­мать таким обра­зом, то сле­ду­ет уже гово­рить об осо­зна­вае­мом этрус­ка­ми сов­па­де­нии соб­ст­вен­ной интер­пре­та­ции мифа с гре­че­ским вос­про­из­веде­ни­ем и сто­я­щи­ми за ними рели­ги­оз­но-мифо­ло­ги­че­ски­ми пред­став­ле­ни­я­ми. Тако­го сов­па­де­ния, види­мо, нико­гда не было. Име­ло место неко­то­рое при­бли­же­ние к гре­че­ско­му пони­ма­нию. При этом сле­ду­ет иметь в виду, что тен­ден­ция мак­си­маль­но сбли­зить соб­ст­вен­ное и гре­че­ское пони­ма­ние мифа реа­ли­зо­ва­лась в твор­че­стве выдаю­щих­ся этрус­ских масте­ров. В соот­но­ше­нии с общей мас­сой худож­ни­ков реа­ли­за­ция такой тен­ден­ции в твор­че­стве выдаю­щих­ся пред­ста­ви­те­лей этой мас­сы пред­став­ля­ет собой ско­рее исклю­че­ние, неже­ли пра­ви­ло. Пра­ви­ло же гла­си­ло: гре­че­ские мифы — это преж­де все­го кар­ти­ны и необ­хо­ди­мо отыс­кать спо­со­бы исполь­зо­ва­ния таких кар­тин (образ­но­го пони­ма­ния бытия) в соб­ст­вен­ных целях. Столь широ­кое обра­ще­ние этрус­ских ремес­лен­ни­ков к гре­че­ским образ­цам поэто­му пре­сле­до­ва­ло ско­рее ути­ли­тар­ные, неже­ли абстракт­но позна­ва­тель­ные цели.