Цицерон в годы гражданской войны 49—45 гг. и диктатуры Цезаря.
Диалоги «О старости» и «О дружбе».

с.175 Сокро­вен­ные мыс­ли и настро­е­ния Цице­ро­на, его поли­ти­че­ские сооб­ра­же­ния и оцен­ка поло­же­ния в Рим­ском государ­стве нашли яркое отра­же­ние в его пись­мах, отли­чаю­щих­ся боль­ши­ми лите­ра­тур­ны­ми досто­ин­ства­ми, ост­ро­уми­ем и юмо­ром, ино­гда горь­ким, точ­ным изло­же­ни­ем мыс­лей и опи­са­ни­ем пере­жи­ва­ний их авто­ра. Пись­ма содер­жат мно­же­ство цен­ных сведе­ний по исто­рии Рима, а так­же и по исто­рии куль­ту­ры. Из обшир­ной пере­пис­ки Цице­ро­на с дру­зья­ми, поли­ти­че­ски­ми еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми и про­тив­ни­ка­ми, долж­ност­ны­ми лица­ми, род­ны­ми и зна­ко­мы­ми до нас дошло 931 пись­мо; око­ло девя­ти деся­тых это­го чис­ла писем напи­са­но им самим и толь­ко одна деся­тая — его корре­спон­ден­та­ми. Неко­то­рая часть писем Цице­ро­на утра­че­на; кое-какие пись­ма, упо­ми­нае­мые в источ­ни­ках, в дошед­ших до нас сбор­ни­ках его писем отсут­ст­ву­ют.

Глав­ным корре­спон­ден­том Цице­ро­на был Тит Пом­по­ний Аттик, его бли­жай­ший друг, бога­тый рим­ский всад­ник (см. «О ста­ро­сти», прим. 1). Сбор­ник писем «К Атти­ку» содер­жит 454 пись­ма: пись­ма Цице­ро­на к Атти­ку, пись­ма раз­ных лиц к Цице­ро­ну и, в виде при­ло­же­ния, пись­ма неко­то­рых лиц к дру­гим лицам. Во вре­ме­на осо­бен­но тре­вож­ные, напри­мер, во вре­мя граж­дан­ской вой­ны, Цице­рон пишет Атти­ку еже­днев­но и даже два­жды в день. «Я гово­рю с тобой, слов­но сам с собой», — писал он ему 2 мар­та 49 г. (Пись­ма к Атти­ку^[1], VIII, 14, 2; пись­мо № 346 по изд. АН СССР; ср. «О друж­бе», 22). Цен­ность этих доку­мен­тов для нау­ки неоспо­ри­ма. Совре­мен­ник и био­граф Атти­ка, исто­рик Кор­не­лий Непот писал: «Тому, кто про­чтет пись­ма Цице­ро­на к Атти­ку, не будет осо­бен­но нуж­но про­чи­тать связ­ную исто­рию тех вре­мен» («Аттик», XVI). Не менее цен­на для исто­ри­ка и лите­ра­ту­ро­веда и пере­пис­ка Цице­ро­на с дру­ги­ми лица­ми.

Пись­ма Атти­ка к Цице­ро­ну до нас не дошли, и о его взглядах и сове­тах мы можем судить толь­ко по отве­там и воз­ра­же­ни­ям Цице­ро­на. Воз­мож­но, что пере­пис­ка Цице­ро­на была опуб­ли­ко­ва­на в годы прав­ле­ния Окта­ви­а­на Авгу­ста и что в этом участ­во­вал сам Аттик, кото­рый и уни­что­жил свои уцелев­шие пись­ма к Цице­ро­ну, дабы не ском­про­ме­ти­ро­вать себя в гла­зах прин­цеп­са. В пуб­ли­ка­ции писем Цице­ро­на «К близ­ким», с.176 несо­мнен­но, участ­во­вал и Тирон, воль­ноот­пу­щен­ник Цице­ро­на, пре­дан­ный ему чело­век (Пись­ма к близ­ким^[2], XVI, 5, 5; п. 770), а так­же сын ора­то­ра — Марк Цице­рон¹.

Тре­во­гу за судь­бы рим­ско­го государ­ства и страх перед надви­гав­шей­ся граж­дан­ской вой­ной² Цице­рон испы­ты­вал, еще нахо­дясь в Кили­кии как про­кон­сул. В авгу­сте 50 г. он пишет Мар­ку Целию Руфу: «Поло­же­ние в государ­стве меня чрез­вы­чай­но тре­во­жит… Цеза­рю я желаю поче­стей, за Пом­пея готов уме­реть; тем не менее доро­же все­го мне оте­че­ство» (Fam., II, 15, 3; п. 274).

Уже воз­вра­тив­шись в Ита­лию, Цице­рон писал Атти­ку 9 декаб­ря 50 г.: «В насто­я­щее вре­мя люди сра­жа­ют­ся за власть; государ­ство в опас­но­сти… Я согла­сен с Гне­ем Пом­пе­ем… Но само­го Пом­пея буду скло­нять к согла­сию» (Att., VII, 3, 4 сл.; п. 293). 16 декаб­ря он сооб­щал ему: «За поло­же­ние в государ­стве с каж­дым днем боюсь все боль­ше и боль­ше. Как реши­тель­но те рим­ские всад­ни­ки, те сена­то­ры, кото­рых я видел, пори­ца­ют отъ­езд Пом­пея [в Кам­па­нию для набо­ра сол­дат]. Нужен мир. Победа при­не­сет нам мно­го бед и, конеч­но, тиран­нию» (Att., VII, 5, 4; п. 295). В пись­ме, напи­сан­ном на сле­дую­щий день, он гово­рит, что, по все­об­ще­му мне­нию, луч­ше усту­пить Цеза­рю в вопро­се о его заоч­ном соис­ка­нии кон­су­ла­та на 49 г.; сам он спра­ши­ва­ет, поче­му при­зна­ли нуж­ным ока­зать Цеза­рю про­ти­во­дей­ст­вие толь­ко теперь и поче­му ранее ему попу­сти­тель­ст­во­ва­ли в его стрем­ле­нии к вла­сти, про­длив ему в 55 г. срок намест­ни­че­ства в Гал­ли­ях. Он при­бав­ля­ет, что надо сде­лать все воз­мож­ное, чтобы избе­жать кро­во­про­ли­тия, и что ему само­му нель­зя в такое вре­мя отхо­дить от Пом­пея (Att., VII, 6, 2; п. 296).

В кон­це декаб­ря 50 г. он отве­ча­ет Атти­ку: «Ты спра­ши­ва­ешь, есть ли какая-нибудь надеж­да на при­ми­ре­ние. Насколь­ко я понял из про­стран­ных рас­суж­де­ний Пом­пея, нет и жела­ния. Он дума­ет, что если Цезарь будет избран в кон­су­лы даже после роспус­ка его войск, то в государ­стве тем не менее про­изой­дут потря­се­ния» (Att., VII, 8, 4; п. 298). 12 янва­ря 49 г., когда раз­рыв меж­ду сена­том и Цеза­рем фак­ти­че­ски уже с.177 про­изо­шел, Цице­рон пишет Тиро­ну: «Государ­ство еще нико­гда не было в боль­шей опас­но­сти; у бес­чест­ных граж­дан еще нико­гда не было более под­готов­лен­но­го пол­ко­во­д­ца… Впро­чем, и на этой сто­роне дела­ют­ся самые тща­тель­ные при­готов­ле­ния… Это про­ис­хо­дит бла­го­да­ря авто­ри­те­ту и ста­ра­ни­ям наше­го Пом­пея, кото­рый позд­но начал боять­ся Цеза­ря» (Fam., XVI, 11, 3; п. 300).

Несмот­ря на свои коле­ба­ния и недо­ве­рие к Пом­пею, Цице­рон в янва­ре 49 г. все-таки при­нял его пред­ло­же­ние выехать в Кам­па­нию, ведать ее при­мор­ской поло­сой и следить за набо­ром сол­дат (Att., VII, 11, 5; п. 303). О глу­бо­кой тре­во­ге Цице­ро­на гово­рит и его пись­мо к Атти­ку от 22 янва­ря, напи­сан­ное уже после того, как Рим был остав­лен сена­то­ра­ми, кон­су­ла­ми и Пом­пе­ем: «Ты видишь, насколь­ко неспо­со­бен как вое­на­чаль­ник наш пол­ко­во­дец; …о том, насколь­ко он лишен пред­у­смот­ри­тель­но­сти, свиде­тель­ст­ву­ют сами собы­тия. Ведь любое согла­ше­ние было бы луч­ше, чем это бег­ство. Что дума­ет он теперь, не знаю. Бес­спор­но, он — сама тру­сость, сама бес­по­рядоч­ность. И вот ни гар­ни­зо­на, ни места для рас­по­ло­же­ния гар­ни­зо­на… Для согла­ше­ний вре­мя упу­ще­но… Во вся­ком слу­чае, мы или наш пол­ко­во­дец дове­ли дело до того, что, вый­дя из гава­ни без кор­ми­ла, отда­лись во власть буре» (Att., VII, 13, 1—2; п. 306).

Тако­во и его пись­мо к Тиро­ну от 26 янва­ря 49 г.: «В какой опас­но­сти суще­ст­во­ва­ние мое и всех чест­ных граж­дан, как и суще­ст­во­ва­ние государ­ства, ты можешь знать на осно­ва­нии того, что мы оста­ви­ли свои дома и даже оте­че­ство на раз­граб­ле­ние и сожже­ние… Я не согла­сил­ся при­нять боль­шее назна­че­ние, дабы мои сове­ты силь­нее дей­ст­во­ва­ли на Цеза­ря и скло­ня­ли его к миру. Но если будет вой­на, то я ско­рее все­го буду началь­ст­во­вать над лаге­рем и леги­о­на­ми» (Fam., XVI, 12, 1; 5; п. 312).

Пори­цая дей­ст­вия Пом­пея, Цице­рон 17 фев­ра­ля пишет Атти­ку: «По-мое­му, ни в одной стране ни один пра­ви­тель государ­ства или пол­ко­во­дец нико­гда не совер­шал ниче­го более постыд­но­го, чем то, что совер­шил наш друг. О его уча­сти я скорб­лю. Он оста­вил Рим, то есть оте­че­ство, за кото­рое и в кото­ром было бы пре­крас­но уме­реть. Я… вско­ре поки­ну мор­ское побе­ре­жье и буду ожи­дать Афра­ния и Пет­рея [пом­пе­ян­цы]… Напи­сав это пись­мо при све­те того же све­тиль­ни­ка, на кото­ром я сжег твое, выез­жаю из Фор­мий к Пом­пею. Если речь будет о мире, то при­не­су поль­зу; если о войне, то кем я буду?» (Att., VIII, 2, 2 сл.; п. 330). 18 фев­ра­ля Цице­рон сету­ет: «Наш Пом­пей ниче­го не сде­лал разум­но, ниче­го храб­ро, ниче­го, при­бав­лю я, тако­го, что не было бы про­тив­но мое­му сове­ту и авто­ри­те­ту. Умал­чи­ваю о дав­ниш­нем: он Цеза­ря вскор­мил, воз­ве­ли­чил, воору­жил про­тив государ­ства, спо­соб­ст­во­вал ему в про­веде­нии зако­нов путем наси­лия и вопре­ки зна­ме­ни­ям, при­со­еди­нил Даль­нюю Гал­лию [как его про­вин­цию]» (Att., VIII, 3, 3; п. 332). 24 фев­ра­ля он пишет: «Пом­пей вскор­мил Цеза­ря и его же вдруг начал боять­ся; ни одно­го усло­вия мира не одоб­рил; для вой­ны ниче­го не под­гото­вил; Пицен­скую область поте­рял по сво­ей же вине; забил­ся в Апу­лию; стал соби­рать­ся в Гре­цию, не обра­тив­шись к нам и не при­вле­кая нас к с.178 уча­стию в его столь важ­ном, столь неожи­дан­ном реше­нии» (Att., VIII, 8, 1; п. 338).

Осуж­дая обе вою­ю­щие сто­ро­ны, Цице­рон писал Атти­ку 27 фев­ра­ля 49 г.: «К гос­под­ству стре­ми­лись они оба, не ста­ра­лись о том, чтобы граж­дане были счаст­ли­вы и жили в поче­те. И Пом­пей оста­вил Рим не пото­му, что не может его защи­щать, и Ита­лию не пото­му, что его вытес­ня­ют из нее. Вот что думал он с само­го нача­ла: вызвать вол­не­ния во всех стра­нах, на всех морях, под­нять царей-вар­ва­ров, при­ве­сти в Ита­лию воору­жен­ные дикие пле­ме­на, собрать огром­ные вой­ска. Создать такое сул­лан­ское цар­ство он уже дав­но стре­мит­ся… Ты увидишь, что бли­жай­шим летом несчаст­ная Ита­лия будет рас­топ­та­на и потря­се­на вой­ска­ми обо­их про­тив­ни­ков, когда собе­рут­ся рабы. Не так страш­на про­скрип­ция, о кото­рой воз­ве­ща­ют в Луце­рии [у Пом­пея], как гибель все­го государ­ства» (Att., VIII, 11, 2; 4; п. 341). В нача­ле мая 49 г. Цице­рон писал Мар­ку Целию Руфу: «Пожа­луй­ста, верь мне: после всех этих несча­стий я стрем­люсь толь­ко к тому, чтобы люди, нако­нец, поня­ли, что я пред­по­чи­тал один толь­ко мир; что я, отча­яв­шись в нем, более все­го хотел избе­гать граж­дан­ской вой­ны» (Fam., II, 16, 3; п. 390).

О ста­ра­ни­ях Цице­ро­на добить­ся мира меж­ду сто­ро­на­ми свиде­тель­ст­ву­ет и Плу­тарх: «Но беда была неот­вра­ти­ма. Цезарь дви­нул­ся на Рим, а Пом­пей в сопро­вож­де­нии луч­ших граж­дан бежал без вся­ко­го сопро­тив­ле­ния» (Плу­тарх, «Цице­рон», XXXVII). Взять на себя зада­чу при­ми­рить сто­ро­ны про­си­ли Цице­ро­на так­же сто­рон­ни­ки и аген­ты Цеза­ря — Луций Кор­не­лий Бальб и Гай Оппий (Att, VIII, 15a; п. 344; IX, 7a; п. 355).

Сам Цезарь тоже хотел видеть Цице­ро­на на сво­ей сто­роне и сооб­щил ему об этом в мар­те 49 г. (Att., IX, 6a; п. 357); Цезарь желал «поль­зо­вать­ся его сове­том, вли­я­ни­ем, высо­ким поло­же­ни­ем, помо­щью во всем». В сво­ем отве­те Цеза­рю (Att., IX, 11a; п. 365) Цице­рон пыта­ет­ся скло­нить Цеза­ря к вос­ста­нов­ле­нию мира в стране и заве­ря­ет его в сво­ей лояль­но­сти и ней­тра­ли­те­те. Позд­нее, при свида­нии с Цеза­рем во вто­рой поло­вине мар­та, Цице­рон про­явил твер­дость и отка­зал­ся под­дер­жи­вать в сена­те его тре­бо­ва­ния (Att., IX, 18, 1; п. 374).

3 мар­та 49 г. Цице­рон писал Атти­ку: «Ведь опас­ность — в гне­ве обо­их про­тив­ни­ков; победа же настоль­ко неопре­де­лен­на, что худ­шее дело [победа Цеза­ря] кажет­ся мне под­готов­лен­ным… Раз­мыш­ле­ния о дол­ге меня тер­за­ют и тер­за­ли до сего вре­ме­ни. Более осто­рож­но, конеч­но, остать­ся [в Ита­лии]; более чест­ным счи­та­ют пере­пра­вить­ся [в Эпир, к Пом­пею]» (Att., VIII, 15, 2; п. 347).

Осо­бую опас­ность Цице­рон видит в воз­мож­ной победе Цеза­ря: «Что про­ис­хо­дит? Об импе­ра­то­ре рим­ско­го наро­да гово­рим мы или о Ган­ни­ба­ле? О, безум­ный и жал­кий чело­век, нико­гда не видев­ший даже и тени пре­крас­но­го! И все это он, по его сло­вам, дела­ет ради сохра­не­ния досто­ин­ства! Но где же досто­ин­ство, если не там, где нрав­ст­вен­ная кра­сота? В нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии пре­крас­но, сле­до­ва­тель­но, иметь вой­ско без офи­ци­аль­но­го реше­ния, зани­мать горо­да, дабы облег­чить себе доступ в с.179 оте­че­ство, заду­мать отме­ну дол­гов, воз­вра­тить изгнан­ни­ков, совер­шить сот­ни дру­гих пре­ступ­ле­ний, “чтоб выс­шую боги­ню — власть иметь”..?» (Att., VII, 11, 1; п. 303). Цице­рон срав­ни­ва­ет Цеза­ря с про­сла­вив­шим­ся сво­ей жесто­ко­стью агри­гент­ским тиран­ном Фала­ридом (Att., VII., 12, 2; п. 304).

Не менее жесто­ким счи­та­ет он и Пом­пея: «Что за угро­зы муни­ци­пи­ям, поимен­но чест­ным мужам, нако­нец, всем, кто оста­нет­ся в Ита­лии! Как часто пре­сло­ву­тое: “Сул­ла смог, а я не смо­гу?”… Душа Пом­пея уже дав­но сулль­ст­ву­ет и про­скрип­ст­ву­ет» (Att., IX, 10, 2; 6; п. 364). «Пом­пей — одни толь­ко про­скрип­ции, одни толь­ко сул­лы» (Att., IX, 11, 3; п. 366). Но Цице­рон все-таки отда­ет пред­по­чте­ние Пом­пею: «За цар­скую власть про­ис­хо­дит борь­ба; в ней обра­щен в бег­ство более уме­рен­ный царь, более чест­ный и более бес­ко­рыст­ный» (Att., X, 7, 1; п. 385).

О подав­лен­ном настро­е­нии Цице­ро­на мож­но судить по сле­дую­щим двум его пись­мам к Атти­ку от мая 49 г.: «О, несчаст­ная жизнь! Боять­ся так дол­го — зло боль­шее, чем то, чего боишь­ся» (Att., X, 14, 1; п. 396). «Видел ли ты более несчаст­но­го чело­ве­ка? Не гово­рю боль­ше­го, дабы не тер­зать так­же и тебя, сам мучусь из-за того, что при­шло вре­мя, когда я уже ниче­го не могу сде­лать ни храб­ро, ни бла­го­ра­зум­но» (Att., X, 18, 3; п. 400).

Несмот­ря на весь свой страх перед воз­мож­ной победой Пом­пея, Цице­рон все же при­знал ее мень­шим злом, чем воз­мож­ная победа Цеза­ря, и, нару­шив пря­мой запрет Цеза­ря (Att., X, 8; п. 388), в июне 49 г. отплыл из Кам­па­нии, ускольз­нув от над­зо­ра цеза­ри­ан­цев, при­зы­вав­ших, его оста­вать­ся ней­траль­ным (Att., X, 8a, 10; п. 388; 10, 2; п. 391; 12, 1; п. 393), и при­был в Эпир, где сто­я­ли вой­ска Пом­пея. При этом реше­нии, долж­но было иметь зна­че­ние и то обсто­я­тель­ство, что Цице­рон, выхо­дец из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, как кон­су­ляр и сена­тор, счи­тал сво­им дол­гом быть на сто­роне сена­та, «наше­го сосло­вия» (Fam., XV, 2, 4; п. 220; «Об обя­зан­но­стях», II, 63), в его столк­но­ве­нии с Цеза­рем.

По свиде­тель­ству Плу­тар­ха («Цице­рон», XXXVIII), в Эпи­ре Пом­пей не при­бе­гал к услу­гам Цице­ро­на ни в одном важ­ном деле, а тот не скры­вал сво­его сожа­ле­ния о пере­хо­де на его сто­ро­ну, за его спи­ной пори­цая его пла­ны и поз­во­ляя себе ост­ро­ты на его счет (Мак­ро­бий, «Сатур­на­лии», 2, 3, 1). В мае 48 г. зять Цице­ро­на, цеза­ри­а­нец Пуб­лий Кор­не­лий Дола­бел­ла, писал ему из лаге­ря Цеза­ря под Дирра­хи­ем и сове­то­вал ему, ввиду без­на­деж­но­сти дела Пом­пея, либо перей­ти на сто­ро­ну Цеза­ря, либо уда­лить­ся в Афи­ны или в какой-нибудь дру­гой город, кото­ро­го не кос­ну­лась граж­дан­ская вой­на (Fam., IX, 9; п. 405).

После сра­же­ния под Дирра­хи­ем, в кото­ром Пом­пей нанес пора­же­ние Цеза­рю, 9 авгу­ста 48 г. под Фар­са­лом, в Фес­са­лии, про­изо­шло сра­же­ние, окон­чив­ше­е­ся раз­гро­мом сил Пом­пея. Пом­пей бежал в Еги­пет, где был пре­да­тель­ски убит 29 сен­тяб­ря.

Цице­рон, по нездо­ро­вью не при­ни­мав­ший уча­стия в воен­ных дей­ст­ви­ях под Дирра­хи­ем, не участ­во­вал и в похо­де Пом­пея в Фес­са­лию. Когда в Эпи­ре узна­ли о пора­же­нии Пом­пея и о его бег­стве, Цице­рон отка­зал­ся с.180 при­нять коман­до­ва­ние вой­ска­ми, на что он имел пра­во как кон­су­ляр. Он даже поже­лал поки­нуть ряды вою­ю­щих, за что сын Пом­пея едва не обна­жил про­тив него меча. Марк Пор­ций Катон отпу­стил Цице­ро­на в Ита­лию, где он, хотя и был кон­су­ля­ром и про­кон­су­лом, жил в Брун­ди­сии как поли­ти­че­ский изгнан­ник, ожи­дая воз­вра­ще­ния Цеза­ря, кото­рый один мог решить его судь­бу.

Дошед­шие до нас пись­ма Цице­ро­на из Брун­ди­сия гово­рят о его подав­лен­ном настро­е­нии и тре­во­ге за общее поло­же­ние, за себя и свою семью. Так, 27 нояб­ря 48 г. он писал Атти­ку: «В том, что я ото­шел от вой­ны, я нико­гда не рас­ка­и­вал­ся: жесто­кость была в них [пом­пе­ян­цах] столь силь­на, союз с вар­вар­ски­ми пле­ме­на­ми столь силен, что про­скрип­цию состав­ля­ли не поимен­но, а по родам и было реше­но объ­явить после победы иму­ще­ство, при­над­ле­жа­щее всем вам, добы­чей Пом­пея» (Att., XI, 6, 2; п. 412).

При воз­вра­ще­нии Цеза­ря в Ита­лию по окон­ча­нии алек­сан­дрий­ской вой­ны Цице­рон выехал навстре­чу победи­те­лю, при­быв­ше­му в Тарент в сен­тяб­ре 47 г. Цезарь обо­шел­ся с Цице­ро­ном мило­сти­во и раз­ре­шил ему воз­вра­тить­ся в Рим (Плу­тарх, «Цице­рон», XXXIX), куда он при­был в октяб­ре 47 г. В Риме он ока­зал­ся отстра­нен­ным от государ­ст­вен­ных дел, так как Цезарь вер­шил всем еди­но­лич­но. Там Цице­рон «поми­рил­ся со сво­и­ми ста­ры­ми дру­зья­ми, то есть с кни­га­ми» (Fam., IX, 1, 2; п. 454, Варро­ну). Это были годы вынуж­ден­но­го досу­га (oti­um), отсут­ст­вия воз­мож­но­сти зани­мать­ся государ­ст­вен­ной дея­тель­но­стью и высту­пать в суде. Тогда же он напи­сал ряд сочи­не­ний по рито­ри­ке и фило­со­фии.

Про­щен­ный Цеза­рем Цице­рон мог еще и еще раз оце­нить свой выбор во вре­мя граж­дан­ской вой­ны. «В сво­ем поступ­ке я рас­ка­ял­ся — не столь­ко ввиду того, что опас­ность угро­жа­ла лич­но мне, сколь­ко из-за мно­го­чис­лен­ных поро­ков, с кото­ры­ми я столк­нул­ся там, куда при­шел: во-пер­вых, не было ни доста­точ­ных, ни бое­спо­соб­ных воен­ных сил; во-вто­рых, если не гово­рить о пол­ко­вод­це и о немно­гих дру­гих, осталь­ные во вре­мя воен­ных дей­ст­вий про­яви­ли алч­ность, а в выска­зы­ва­ни­ях сво­их были так жесто­ки, что я при­хо­дил в ужас от мыс­ли, что они могут победить» (Fam., VII, 3, 2; п. 462, Мар­ку Марию). «Знаю, ты все­гда был со мной в горе­сти, когда мы виде­ли и огром­ное зло от гибе­ли вой­ска одно­го из про­тив­ни­ков, и вер­ши­ну всех зол — победу в граж­дан­ской войне, а я, пра­во, даже боял­ся победы тех, к кому мы при­шли» (Fam., IX, 6, 3; п. 468, Варро­ну)³. В сен­тяб­ре 46 г. Цице­рон пишет Авлу Цецине, нахо­дя­ще­му­ся в изгна­нии в Сици­лии: «Вна­ча­ле я пре­до­сте­ре­гал Пом­пея от сою­за с Цеза­рем, впо­след­ст­вии — от раз­ры­ва с ним. Я видел, что союз ослаб­лял силы сена­та, а раз­рыв вел к граж­дан­ской войне» (Fam., VI, 6, 4; п. 491). Пом­пе­ян­цу Авлу Ман­лию Торк­ва­ту, жив­ше­му в изгна­нии в Афи­нах, он писал в янва­ре 45 г.: «Хотя рас­строй­ство всех дел тако­во, что каж­дый глу­бо­ко сожа­ле­ет о сво­ей уча­сти и пред­по­чел бы быть где угод­но, но толь­ко с.181 не там, где нахо­дит­ся, все же для меня несо­мнен­но, что для чест­но­го чело­ве­ка вели­чай­шее несча­стье — пре­бы­ва­ние в Риме… Не думаю, что мы тогда оста­ви­ли оте­че­ство, наде­ясь на награ­ды за буду­щую победу. Нам каза­лось, что мы испол­ня­ем, так ска­зать, закон­ный и свя­щен­ный долг» (Fam., VI, 1, 1; 3; п. 542). Он вско­ре пишет ему же: «Нет чело­ве­ка, кото­рый не поду­мал бы о том, как силь­но надо боять­ся гне­ва воору­жен­но­го победи­те­ля» (Fam., VI, 4, 1; п. 544).

Поло­же­ние Цице­ро­на ослож­ня­лось тем, что ему при­хо­ди­лось оправ­ды­вать­ся перед быв­ши­ми еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми: «Ведь суще­ст­ву­ют люди, кото­рые, хотя моя гибель и не при­нес­ла бы поль­зы государ­ству, счи­та­ют пре­ступ­ле­ни­ем то, что я жив; кото­рым — я твер­до знаю — кажет­ся, что погиб­ло недо­ста­точ­но мно­го людей…» (Fam., VII, 3, 6; п. 462, Мар­ку Марию).

Цице­рон ста­ра­ет­ся убедить себя в пре­иму­ще­ствах сво­его отхо­да от государ­ст­вен­ных дел: «Кто не даст мне воз­мож­но­сти, когда оте­че­ство либо не может, либо не хочет поль­зо­вать­ся мои­ми услу­га­ми, вер­нуть­ся к той жиз­ни, кото­рую мно­гие уче­ные люди, быть может, и непра­виль­но, счи­та­ли все же заслу­жи­ваю­щей пред­по­чте­ния даже перед государ­ст­вен­ной дея­тель­но­стью? Поче­му бы мне не пре­дать­ся, с согла­сия государ­ства, заня­ти­ям, кото­рые, по мне­нию вели­ких людей, могут осво­бож­дать нас от обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей?» (Fam., IX, 6, 5; п. 468). Цице­рон писал это Мар­ку Терен­цию Варро­ну, кото­рый, зани­ма­ясь нау­кой боль­ше, чем он сам, все-таки, как после­до­ва­тель­ный сто­рон­ник сена­та в 46 г. уехал в Испа­нию и при­со­еди­нил­ся к сыно­вьям Пом­пея.

Про­щен­ный и, каза­лось бы, облас­кан­ный Цеза­рем Цице­рон был вынуж­ден общать­ся с цеза­ри­ан­ца­ми — «бывать на обедах у тех, кто над нами власт­ву­ет,… быть рабом обсто­я­тельств» (Fam., IX, 7, 1; п. 461, ему же). Он под­дер­жи­ва­ет доб­рые отно­ше­ния с цеза­ри­ан­ца­ми Гир­ци­ем, Кас­си­ем и Дола­бел­лой (Fam., VII, 33, 1; п. 471; IX, 18, 1; п. 472). Он ста­ра­ет­ся снис­кать дове­рие чело­ве­ка, назы­вать кото­ро­го по име­ни он избе­га­ет, — «того, в чьих руках власть» (Fam., IX, 16, 3; п. 470), «того, кто могу­ще­ст­вен­нее всех» (Fam., IV, 13, 2; п. 478), т. е. дик­та­то­ра Цеза­ря. Он хода­тай­ст­ву­ет перед ним о про­ще­нии или хотя бы об облег­че­нии уча­сти пом­пе­ян­цев, нахо­дя­щих­ся в изгна­нии: Пуб­лия Нигидия Фигу­ла, Квин­та Лига­рия, Мар­ка Клав­дия Мар­цел­ла, Авла Цеци­ны и др.

В сен­тяб­ре 46 г. Цице­рон пишет Лига­рию: «Знай, весь труд, все уси­лия, заботы и рве­ние я тра­чу ради тво­е­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах… По прось­бе тво­их бра­тьев, я при­шел рано утром к Цеза­рю и испы­тал всю оскор­би­тель­ность и горечь досту­па к нему и встре­чи с ним… Когда твои бра­тья и близ­кие лежа­ли у его ног, а я изла­гал все то, чего тре­бо­ва­ло твое дело, …то не толь­ко из слов Цеза­ря, вполне бла­го­же­ла­тель­ных, но и по выра­же­нию его лица …я сде­лал вывод, что в тво­ем вос­ста­нов­ле­нии в пра­вах не может быть сомне­ний» (Fam., IV, 9, 2; п. 490).

Кон­су­лу 51 г. Мар­ку Мар­цел­лу, жив­ше­му в изгна­нии в Мити­ле­нах, Цице­рон сове­то­вал не счи­тать себя в без­опас­но­сти и, с согла­сия дик­та­то­ра, воз­вра­тить­ся в Ита­лию, так как «мечу доз­во­ле­но все» (Fam., IV, 9, с.182 4, п. 488). Мар­целл не хода­тай­ст­во­вал перед Цеза­рем о поми­ло­ва­нии, за него хло­пота­ли его род­ные.

В 46—45 гг. Цице­рон шлет Авлу Цецине обна­де­жи­ваю­щие пись­ма с сове­та­ми о том, как ему добить­ся про­ще­ния у Цеза­ря (Fam., VI, 6, 8; п. 491; 8; 1 сл.; п. 527; 7, 1 сл.; п. 532; 5, 2 сл; п. 537).

Осо­бен­но при­ме­ча­тель­ны пись­ма Цице­ро­на к дале­ко­му от поли­ти­ки эпи­ку­рей­цу Луцию Папи­рию Пету, пол­ные горе­чи и иро­нии и в то же вре­мя сдоб­рен­ные ост­ро­та­ми; но это — смех сквозь сле­зы. Так, в июле 46 г., сооб­щив Пету о том, как к нему отно­сят­ся Цезарь и близ­кие к нему люди, он пишет: «Все нена­деж­но, так как ото­шли от закон­но­сти и ни за что нель­зя пору­чить­ся. Неиз­вест­но, како­во будет все то, что зави­сит от доб­рой воли, не ска­жу — при­хо­ти дру­го­го чело­ве­ка». Он тут же пере­хо­дит к опи­са­нию зва­ных обедов и вда­ет­ся в гаст­ро­но­ми­че­ские подроб­но­сти (Fam., IX, 16, 3; п. 470). Пись­мо от авгу­ста 46 г. начи­на­ет­ся с рас­суж­де­ний о пируш­ках и яст­вах; далее Цице­рон пишет: «Утром меня при­вет­ст­ву­ют мно­гие чест­ные мужи, прав­да, опе­ча­лен­ные, и нынеш­ние лику­ю­щие победи­те­ли; послед­ние отно­сят­ся ко мне весь­ма пред­у­преди­тель­но, лас­ко­во и любез­но. Как толь­ко при­вет­ст­вия схлы­нут, зары­ва­юсь в лите­ра­тур­ные заня­тия… Оте­че­ство я уже опла­кал силь­нее и опла­ки­вал доль­ше, чем любая мать — един­ст­вен­но­го сына» (Fam., IX, 20, 3; п. 473). «Мы уже четы­ре года живы по мило­сти, если это милость или жизнь — пере­жить государ­ство⁴ …Про­изой­дет все то, чего поже­ла­ют те, кто будет в силе, а силь­ным все­гда будет ору­жие… Даже сам гла­ва [Цезарь] не зна­ет, что будет; ведь мы в раб­стве у него, он — у обсто­я­тельств» (Fam., IX, 17, 1; 3; п. 477). В пись­мах от октяб­ря 46 г. Цице­рон пишет Пету о народ­ном юмо­ре, о стар­ших и млад­ших пат­ри­ци­ан­ских родах и о раз­ных собы­ти­ях в этой среде (Fam., IX, 15; 21; п. 494 и 496).

В нояб­ре 46 г. он опи­сы­ва­ет пируш­ку у их обще­го зна­ко­мо­го Луция Волум­ния Евтра­пе­ла: «Я лег на ложе в девя­том часу и вот цара­паю на запис­ных дощеч­ках чер­но­вик это­го пись­ма к тебе. Ты спро­сишь, где? У Волум­ния Евтра­пе­ла, и выше меня на ложе Аттик, ниже Веррий. Ты уди­вишь­ся тому, что наша куч­ка рабов так раз­ве­се­ли­лась? Что же делать мне? Живи — ска­жешь ты — лите­ра­тур­ны­ми заня­ти­я­ми. Уж не дума­ешь ли ты, что я делаю что-либо иное?.. Ниже Евтра­пе­ла лег­ла Кифе­рида. Так на этой пируш­ке, ска­жешь ты, был Цице­рон, тот, “на кого смот­ре­ли гре­ки и чей взгляд они лови­ли!” Я не думал, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, что она будет. Но даже сокра­тик Ари­стипп не покрас­нел, когда ему ска­за­ли, что он обла­да­ет Лаидой. “Обла­даю я ею, не Лаида мною”. По-гре­че­ски это зву­чит луч­ше… Пир достав­ля­ет мне удо­воль­ст­вие: на нем я гово­рю то, с.183 что пада­ет на поч­ву, как гово­рит­ся, и пре­вра­щаю вздо­хи в гром­кий смех» (Fam., IX, 26, 1 сл.; п. 500). В июле 45 г. Цице­рон в пись­ме к Пету обсуж­да­ет дву­смыс­лен­ные выра­же­ния и непри­стой­но зву­ча­щие соче­та­ния вполне при­стой­ных слов; оно содер­жит и цита­ты из лите­ра­ту­ры (Fam., IX, 22; п. 638).

Как извест­но, после победы, кото­рую Цезарь в апре­ле 46 г. одер­жал под Тап­сом над пом­пе­ян­ца­ми, нахо­див­ши­ми­ся в Афри­ке, Марк Пор­ций Катон покон­чил с собой в Ути­ке, чтобы не сда­вать­ся Цеза­рю. Несмот­ря на свою пол­ную зави­си­мость от послед­не­го, Цице­рон в 45 г. выпу­стил в свет пам­флет под назва­ни­ем «Катон», в кото­ром он про­слав­лял это­го непри­ми­ри­мо­го дея­те­ля. Марк Брут и Марк Фадий Галл выпу­сти­ли в свет пам­фле­ты тако­го же содер­жа­ния. Цезарь и Авл Гир­ций отве­ти­ли на них пам­фле­та­ми под назва­ни­ем «Анти­ка­тон», в кото­рых они воз­ра­жа­ли Цице­ро­ну и дру­гим (Att., XII, 4, 2; п. 467; 41, 4; п. 593; 44, 1; п. 595; XIII, 27, 2; п. 608; 46, 2; п. 667; 50, 1; п. 671; 51, 1; п. 673; «Ора­тор», 35; Све­то­ний, «Боже­ст­вен­ный Юлий», 56).

С поле­ми­кой о Катоне, воз­мож­но, свя­за­но пись­мо Цице­ро­на к Фадию Гал­лу: «Мне кажет­ся, ты опа­са­ешь­ся, как бы нам не при­шлось посме­ять­ся сар­до­ни­че­ским сме­хом. Но послу­шай — от запис­ной дощеч­ки руку прочь! Учи­тель [Цезарь] при­будет ско­рее, чем мы дума­ли. Как бы он не отпра­вил като­ни­ан­цев в като­ний [под­зем­ное цар­ство]!» (Fam., VII, 25, 1; п. 672).

В сен­тяб­ре 46 г., в свя­зи с тем, что Цезарь в собра­нии сена­та согла­сил­ся поми­ло­вать Мар­ка Мар­цел­ла и раз­ре­шил ему воз­вра­тить­ся из изгна­ния, Цице­рон про­из­нес в сена­те речь с про­слав­ле­ни­ем мило­сер­дия Цеза­ря⁵ (речь по пово­ду воз­вра­ще­ния Мар­ка Мар­цел­ла; Fam., IV, 4, 3; п. 492). Это было пер­вое выступ­ле­ние Цице­ро­на в сена­те во вре­ме­на дик­та­ту­ры Цеза­ря.

В сен­тяб­ре 46 г. Цице­рон про­из­нес в доме у Цеза­ря речь в защи­ту изгнан­ни­ка Квин­та Лига­рия, о кото­ром уже гово­ри­лось выше. Во вре­мя это­го свое­об­раз­но­го суда Цезарь был и судьей, и сто­ро­ной. Цезарь про­стил Лига­рия, но тот впо­след­ст­вии ока­зал­ся в рядах заго­вор­щи­ков. Речь Цице­ро­на в защи­ту Лига­рия была выпу­ще­на в свет в спис­ках и при­ня­та бла­го­же­ла­тель­но (Att., XIII, 9, 2; п. 618; Плу­тарх, «Цице­рон», XXXIX). Эта речь Цице­ро­на дошла до нас.

В нояб­ре 45 г. Цице­рон защи­щал перед Цеза­рем быв­ше­го сто­рон­ни­ка Пом­пея, тет­рар­ха Гала­тии, царя Дейота­ра; его род­ст­вен­ни­ки обви­ни­ли его в заго­во­ре на жизнь Цеза­ря, буд­то бы состав­лен­ном им в 47 г., когда Цезарь про­ез­жал через Гала­тию и вос­поль­зо­вал­ся госте­при­им­ст­вом Дейота­ра. Речь Цице­ро­на дошла до нас. Исход дела Дейота­ра неиз­ве­стен.

В фев­ра­ле 45 г. умер­ла Тул­лия, един­ст­вен­ная и люби­мая дочь Цице­ро­на⁶. Это было для него тяж­ким уда­ром. Он писал Атти­ку 8 мар­та: «Ты хочешь, чтобы я опра­вил­ся от это­го горя… Все напи­сан­ное об с.184 облег­че­нии скор­би я про­чи­тал, нахо­дясь у тебя в доме. Но скорбь силь­нее вся­ко­го уте­ше­ния. Более того, я даже сде­лал то, чего до меня, конеч­но, не делал никто: ста­ра­юсь най­ти уте­ше­ние в рабо­те над лите­ра­тур­ным про­из­веде­ни­ем; я тебе при­шлю эту кни­гу» (Att., XII, 14, 3; п. 651). Это сочи­не­ние Цице­ро­на (Con­so­la­tio) до нас не дошло. Цице­рон поже­лал постро­ить храм в память умер­шей доче­ри («апо­фе­оз»), но его наме­ре­ние оста­лось неосу­щест­влен­ным. Сер­вий Суль­пи­ций Руф при­слал Цице­ро­ну пред­став­ля­ю­щее для нас боль­шой инте­рес пись­мо, в кото­ром он пытал­ся уте­шить его в горе (Fam., IV, 5; п. 560).

Бла­го­во­ле­ние Цеза­ря к Цице­ро­ну (искрен­нее или показ­ное) выра­зи­лось так­же и в том, что 19 декаб­ря 45 г. Цезарь, в сопро­вож­де­нии боль­шо­го чис­ла близ­ких ему людей и мно­го­чис­лен­ной охра­ны, посе­тил его в усадь­бе в Кумах. «В беседе не гово­ри­лось ни о чем важ­ном, мно­го о лите­ра­ту­ре» (Att, XIII, 52; п. 682).

В этой обста­нов­ке, созна­вая свое бес­си­лие изме­нить что бы то ни было, под­вер­га­ясь уни­же­ни­ям, испы­ты­вая на себе мни­мую бла­го­же­ла­тель­ность Цеза­ря и его окру­же­ния, Цице­рон, уда­лив­шись «в гавань фило­со­фии» (Fam., VII, 30, 2; п. 696), напи­сал ряд про­из­веде­ний по рито­ри­ке и фило­со­фии: в 46 г. — «Пара­док­сы сто­и­ков», «Под­разде­ле­ния речей», диа­лог «Брут» и трак­тат «Ора­тор»; в 45 г. — «Уте­ше­ние», «О пре­де­лах добра и зла», «Уче­ние ака­де­ми­ков», «Туску­лан­ские беседы», «О при­ро­де богов»; в 44 г. — «О пред­виде­нии», «О роке», «О ста­ро­сти» и, уже после убий­ства Цеза­ря, «О сла­ве», «О друж­бе», «Топи­ки» и «Об обя­зан­но­стях» (его послед­нее про­из­веде­ние).

Цице­рон не при­сут­ст­во­вал 15 мар­та 44 г. в Пом­пе­е­вой курии, когда там перед нача­лом заседа­ния сена­та был убит Цезарь, и о заго­во­ре про­тив дик­та­то­ра не знал (Fam., X, 28, 1; п. 819; XII, 3, 1; п. 792; 4, 1; п. 818). Впро­чем, он и ранее не скры­вал сво­его жела­ния, чтобы Цезарь умер смер­тью тиран­нов (Att., XII, 45, 3; п. 600; XIII, 40, 1; п. 664). По свиде­тель­ству исто­ри­ка Кас­сия Дио­на (44, 20, 4; 22, 4), убий­цы Цеза­ря вышли из курии на форум с име­нем Цице­ро­на на устах (см. II филип­пи­ку, 25; 28; 30; 34).

До нас дошла запис­ка Цице­ро­на, пред­по­ло­жи­тель­но дати­ру­е­мая 15 мар­та 44 г. и, воз­мож­но, отно­ся­ща­я­ся к убий­ству Цеза­ря: «Поздрав­ляю тебя, раду­юсь за себя,… хочу знать, что́ ты дела­ешь и что про­ис­хо­дит» (Fam., VI, 15; п. 701, Луцию Мину­цию Баси­лу).

После убий­ства Цеза­ря вся зата­ен­ная нена­висть Цице­ро­на к дик­та­то­ру про­яви­лась с осо­бен­ной силой: в сво­их пись­мах, речах и фило­соф­ских про­из­веде­ни­ях он часто назы­ва­ет Цеза­ря царем или тиран­ном (см., напри­мер, Att., XIII, 37, 2; п. 661; XIV, 6, 1 сл.; п. 709; 14, 4; п. 720; Fam., VI, 19, 2; п. 652; XI, 5, 3; п. 810; 8, 1; п. 816; 27, 8; п. 784; XII, 1, 1 сл.; п. 754; ad Brut I, 4, 5; п. 865; II, 5, 1; п. 841; «Об обя­зан­но­стях», I, 112; II, 23; III, 83 сл.).

Даже в нача­ле 43 г. Цице­рон в сво­их пись­мах к участ­ни­кам убий­ства Цеза­ря, Гаю Кас­сию Лон­ги­ну и Гаю Тре­бо­нию, напи­сан­ных в одно и то же вре­мя, выска­зы­ва­ет сожа­ле­ние о том, что его в свое вре­мя не с.185 при­гла­си­ли «на вели­ко­леп­ный пир в мар­тов­ские иды», т. е. на убий­ство Цеза­ря: «У нас не было бы остат­ков», т. е. не уце­лел бы и Марк Анто­ний (Fam., X, 28, 1; п. 819; XII, 4, 1; п. 818).

Боль­шин­ство фило­соф­ских и рито­ри­че­ских про­из­веде­ний Цице­ро­на напи­са­но в фор­ме диа­ло­га: вна­ча­ле опи­сы­ва­ет­ся обста­нов­ка, место дей­ст­вия, ука­зы­ва­ет­ся повод к беседе, пере­чис­ля­ют­ся ее участ­ни­ки, наме­ча­ют­ся вопро­сы, под­ле­жа­щие обсуж­де­нию; затем, после выска­зы­ва­ний участ­ни­ков беседы, один из них, стар­ший по воз­рас­ту и умуд­рен­ный опы­том, изла­га­ет свою точ­ку зре­ния.

Диа­ло­гам Цице­ро­на свой­ст­вен­ны лег­кость изло­же­ния, пре­крас­ное постро­е­ние фраз, богат­ство слов и обо­ротов и бла­го­зву­чие. Кро­ме того, фило­соф­ские и рито­ри­че­ские сочи­не­ния Цице­ро­на цен­ны еще и сво­и­ми цита­та­ми из дошед­ших до нас толь­ко во фраг­мен­тах про­из­веде­ний рим­ских поэтов — Энния, Невия, Цеци­лия Ста­ция, Паку­вия, Акция и дру­гих, а так­же и гре­че­ских.

К фило­соф­ским сочи­не­ни­ям Цице­ро­на, посвя­щен­ным отдель­ным вопро­сам прак­ти­че­ской мора­ли, отно­сят­ся его диа­ло­ги «Катон Стар­ший [или] о ста­ро­сти» и «Лелий [или] о друж­бе». Оба диа­ло­га носят до неко­то­рой сте­пе­ни лич­ный и даже авто­био­гра­фи­че­ский харак­тер, и их мож­но сбли­зить с его пись­ма­ми. Диа­ло­ги эти были напи­са­ны в 44 г. и посвя­ще­ны само­му близ­ко­му дру­гу Цице­ро­на, Титу Пом­по­нию Атти­ку (см. стр. 193). Они про­дол­жа­ют линию диа­ло­га «О государ­стве» (51 г.); в них те же дей­ст­ву­ю­щие лица (Сци­пи­он Эми­ли­ан, Лелий, Фан­ний, Сце­во­ла) и сход­ные выска­зы­ва­ния — о слу­же­нии обще­ству и государ­ству, о бес­смер­тии чело­ве­че­ской души.

В диа­ло­ге «О ста­ро­сти» участ­ву­ют:

1. Марк Пор­ций Катон Цен­зо­рий (Стар­ший) (234—149); родил­ся в Туску­ле; во вре­мя вто­рой пуни­че­ской вой­ны сра­жал­ся под Капу­ей и Тарен­том; был пре­то­ром в Сар­ди­нии в 198 г., кон­су­лом в 195 г., цен­зо­ром в 184 г. Катон напи­сал трак­тат «О зем­леде­лии» (De ag­ri cul­tu­ra) и сочи­не­ние «Нача­ла» (Ori­gi­nes) по исто­рии рим­ско­го государ­ства от осно­ва­ния Рима и по 149 г. Оно содер­жа­ло и его речи; до нас оно не дошло.

2. Пуб­лий Кор­не­лий Сци­пи­он Эми­ли­ан (Млад­ший) Афри­кан­ский Нуман­тий­ский, сын Луция Эми­лия Пав­ла Македон­ско­го, усы­нов­лен­ный сыном Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го Стар­ше­го; родил­ся в 185 г.; кон­сул 147 г.; в 146 г., во вре­мя третьей пуни­че­ской вой­ны, взял и раз­ру­шил Кар­фа­ген; в 134 г. был кон­су­лом во вто­рой раз; в 133 г. взял Нуман­цию после оса­ды; сто­рон­ник ноби­ли­те­та; про­тив­ник реформ Тибе­рия Грак­ха; рев­ни­тель гре­че­ской и рим­ской куль­ту­ры; ско­ро­по­стиж­но умер в 129 г., воз­мож­но, был устра­нен поли­ти­че­ски­ми вра­га­ми.

3. Гай Лелий (млад­ший), кон­сул 140 г., близ­кий друг Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на; пра­во­вед, участ­ник третьей пуни­че­ской вой­ны. Совре­мен­ни­ки про­зва­ли Лелия Муд­рым (Sa­piens).

с.186 О диа­ло­ге «О ста­ро­сти» Цице­рон упо­ми­на­ет в пись­мах к Атти­ку (Att., XIV, 21, 3; п. 729; XVI, 3, 1; п. 778; 11, 3; п. 779) и в диа­ло­ге «О пред­виде­нии», II, 3, закон­чен­ном им в 44 г., уже после смер­ти Цеза­ря. Это поз­во­ля­ет думать, что диа­лог «О ста­ро­сти» был напи­сан или, во вся­ком слу­чае, начат еще до смер­ти Цеза­ря; воз­мож­но, что он был несколь­ко пере­ра­ботан в июле 44 г. (Att., XVI, 3, 1; п. 778).

Цице­рон напи­сал этот диа­лог, когда ему было 62 года, а Атти­ку — 65 лет, т. е. когда они уже были ста­ри­ка­ми, так как, по пред­став­ле­нию рим­лян, ста­рость начи­на­лась в 60 лет.

Услов­ная дата диа­ло­га — 150 г., когда Като­ну было 84 года. В диа­ло­ге ему отведе­на глав­ная роль. Цице­рон иде­а­ли­зи­ру­ет образ Като­на, кото­ро­го он счи­та­ет образ­цом древ­ней рим­ской доб­ле­сти. Сци­пи­он и Лелий при­хо­дят к Като­ну и выра­жа­ют ему свое вос­хи­ще­ние тем, как он пере­но­сит свою ста­рость. Они вызы­ва­ют его на бесе­ду о ста­ро­сти. Выска­зы­ва­ния Като­на зву­чат как сво­его рода поли­ти­че­ское заве­ща­ние.

Диа­лог начи­на­ет­ся с обра­ще­ния к Титу Пом­по­нию Атти­ку упо­ми­на­ни­ем его име­ни в цита­те из «Анна­лов» Энния: в ней собе­сед­ник гово­рит кон­су­лу Титу Квинк­цию Фла­ми­ни­ну:

Цице­рон при­бав­ля­ет, что Аттик едва ли «и ден­но, и нощ­но» муча­ет­ся заботой, так как ора­то­ру извест­ны его сдер­жан­ность и муд­рость; он здесь наме­ка­ет на поли­ти­че­ское поло­же­ние в стране, кото­рое долж­но тре­во­жить Атти­ка так же, как тре­во­жит его само­го, т. е. на дик­та­ту­ру Цеза­ря.

Через весь диа­лог про­хо­дят пять основ­ных линий⁷: 1) за участ­ни­ка­ми диа­ло­га вид­ны Цице­рон и Аттик, два фило­соф­ст­ву­ю­щих ста­ри­ка, полу­чаю­щих от сво­его воз­рас­та все луч­шее, что он может им дать; 2) под­чер­ки­ва­ет­ся отно­ше­ние Като­на к гре­кам; то обсто­я­тель­ство, что Катон начал в пре­клон­ном воз­расте изу­чать гре­че­скую лите­ра­ту­ру, поз­во­ля­ет Цице­ро­ну в выска­зы­ва­ни­ях это­го ста­ри­ка под­черк­нуть радость умст­вен­но­го труда; 3) Катон ссы­ла­ет­ся на рим­скую тра­ди­цию: перед его слу­ша­те­ля­ми про­хо­дят, один за дру­гим, дея­те­ли Рима, ста­ри­ки, сто­яв­шие во гла­ве государ­ства и совер­шав­шие подви­ги на войне; упо­ми­на­ют­ся и гре­ки — Пла­тон, Гор­гий, Софокл и дру­гие, даже в глу­бо­кой ста­ро­сти не отка­зы­вав­ши­е­ся от дея­тель­но­сти; 4) про­слав­ля­ет­ся сци­пи­о­нов­ский кру­жок рев­ни­те­лей гре­че­ской и рим­ской куль­ту­ры и лите­ра­ту­ры; 5) Като­ну 84 года; он видел сме­ну несколь­ких поко­ле­ний людей и подо­бен гоме­ров­ско­му Несто­ру, чье имя тоже назы­ва­ет­ся; при этом Катон про­слав­ля­ет сель­ское хозяй­ство и гово­рит о ста­ри­ке Лаер­те, отце Одис­сея, возде­лы­ваю­щем зем­лю.

с.187 Катон отво­дит четы­ре упре­ка, кото­рые ста­ри­кам при­хо­дит­ся слы­шать: буд­то бы ста­рость 1) пре­пят­ст­ву­ет дея­тель­но­сти чело­ве­ка; 2) ослаб­ля­ет его силы; 3) лиша­ет его наслаж­де­ний; 4) при­бли­жа­ет его к смер­ти (15). Катон отвер­га­ет все эти упре­ки и гово­рит о поли­ти­че­ской актив­но­сти ста­ри­ков (15—20), о их дея­тель­но­сти в обла­сти лите­ра­ту­ры (21—23), заня­ти­ях зем­леде­ли­ем (24—25), вос­пи­та­ни­ем моло­де­жи (25—27). Гово­ря о чет­вер­том упре­ке (66—85), Катон сове­ту­ет либо пре­зи­рать смерть, если она пога­ша­ет наше созна­ние, либо даже желать ее, если она ведет наш дух туда, где он станет вечен. Этим утвер­жде­ни­ем веч­но­сти чело­ве­че­ско­го духа диа­лог «О ста­ро­сти» повто­ря­ет такое же поло­же­ние, выска­зан­ное в диа­ло­ге «О государ­стве» (VI, 26, «Сно­виде­ние Сци­пи­о­на»). Пере­чис­лив выдаю­щих­ся рим­лян, отдав­ших жизнь ради бла­га оте­че­ства, — Луция Юния Бру­та, Деци­ев, отца и сына, Мар­ка Ати­лия Регу­ла, Луция Эми­лия Пав­ла, пав­ше­го под Кан­на­ми, двух Сци­пи­о­нов, пав­ших во вре­мя вто­рой пуни­че­ской вой­ны, и дру­гих, — Катон гово­рит о про­стых и при­том моло­дых сол­да­тах, совер­шив­ших такой же подвиг.

Цице­рон уста­ми Като­на при­во­дит уче­ние Пифа­го­ра о бес­смер­тии чело­ве­че­ской души, как и пред­смерт­ные выска­зы­ва­ния Сокра­та, и гово­рит о зем­ной жиз­ни как о жили­ще вре­мен­ном, а не посто­ян­ном (84), о ста­ро­сти как о заклю­чи­тель­ной сцене жиз­ни и о смер­ти как о есте­ствен­ном окон­ча­нии зем­но­го суще­ст­во­ва­ния чело­ве­ка.

В диа­ло­ге упо­ми­на­ют­ся и цити­ру­ют­ся как рим­ские поэты — Ливий Анд­ро­ник, Энний, Невий, Цеци­лий Ста­ций, Плавт и Терен­ций, так и гре­че­ские — Гомер, Геси­од, Сте­си­хор и др. Име­ют­ся и заим­ст­во­ва­ния у Ксе­но­фон­та («Вос­пи­та­ние Кира», «Домо­строй»), у Пла­то­на («Государ­ство», «Федон», «Пир») и у Геро­до­та.

Осо­бую цен­ность диа­ло­га пред­став­ля­ют собой исто­ри­че­ские экс­кур­сы в про­шлое, в область рим­ской тра­ди­ции.

Диа­лог «Лелий [или] о друж­бе» при­ня­то дати­ро­вать летом или осе­нью 44 г. (см. стр. 190 сл.). Цице­рон упо­ми­на­ет о нем в диа­ло­ге «Катон Стар­ший [или] о ста­ро­сти» (5). В сво­их пись­мах к Атти­ку он об этом диа­ло­ге не гово­рит; оче­вид­но, он писал его в то вре­мя, когда оба дру­га нахо­ди­лись в Риме.

На тему о друж­бе напи­са­ны оба сочи­не­ния Ари­сто­те­ля по эти­ке и сочи­не­ние Фео­ф­ра­с­та «О друж­бе», впо­след­ст­вии утра­чен­ное. Оно ока­за­ло вли­я­ние на Цице­ро­на⁸.

Образ Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на и образ Лелия Цице­рон исполь­зо­вал еще в июне 62 г., когда его поло­же­ние пошат­ну­лось в свя­зи с каз­нью пяте­рых участ­ни­ков заго­во­ра Кати­ли­ны, совер­шен­ной 5 декаб­ря 63 г., хотя и на осно­ва­нии реше­ния сена­та и в силу чрез­вы­чай­ных пол­но­мо­чий, пре­до­став­лен­ных кон­су­лу Цице­ро­ну осо­бым поста­нов­ле­ни­ем сена­та (se­na­tus con­sul­tum ul­ti­mum), но без фор­маль­но­го суда, в то вре­мя как вопрос о с.188 смерт­ном при­го­во­ре рим­ско­му граж­да­ни­ну под­ле­жал суду цен­ту­ри­ат­ских коми­ций. В июне 62 г. Цице­рон обра­тил­ся к Гнею Пом­пею, нахо­див­ше­му­ся на Восто­ке после одер­жан­ной им победы над царем Мит­ри­да­том VI, с пись­мом, в кото­ром он пред­ло­жил Пом­пею объ­еди­нить­ся с ним в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и ста­вил его даже выше Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на, отво­дя себе при этом роль Лелия, т. е. муд­ро­го совет­чи­ка (Fam., V, 7, 3; п. 15). Таким обра­зом, играть роль Лелия Цице­рон поже­лал уже после сво­его кон­су­ла­та, выс­шей маги­ст­ра­ту­ры в Рим­ском государ­стве. Об отве­те Пом­пея сведе­ний нет.

Глав­ны­ми участ­ни­ка­ми диа­ло­га Цице­ро­на «О государ­стве», работа над кото­рым была им нача­та в 54 г. и закон­че­на в 51 г., явля­ют­ся опять-таки Сци­пи­он Эми­ли­ан и Гай Лелий.

В диа­ло­ге «О друж­бе» участ­ву­ют:

1. Гай Лелий (см. стр. 185).

2. Квинт Муций Сце­во­ла Авгур (его так назы­ва­ли, чтобы отли­чать его от его пле­мян­ни­ка Квин­та Муция Сце­во­лы, вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка), кон­сул 117 г., пра­во­вед; зять Лелия.

3. Гай Фан­ний Стра­бон, кон­сул 122 г., участ­ник третьей пуни­че­ской вой­ны; пра­во­вед; зять Лелия.

Услов­ная дата диа­ло­га — 129 г., вско­ре после ско­ро­по­стиж­ной смер­ти Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на.

Сце­во­ла и Фан­ний уже были выведе­ны Цице­ро­ном как участ­ни­ки диа­ло­га «О государ­стве»; Сце­во­ла — и как участ­ник диа­ло­га «Об ора­то­ре» (55 г.).

О друж­бе меж­ду Сци­пи­о­ном и Лели­ем Цице­рон писал: «В их друж­бе соблюда­лось сво­его рода пра­ви­ло: в похо­дах Лелий почи­тал Пуб­лия Афри­кан­ско­го, за его исклю­чи­тель­ную воен­ную сла­ву, как боже­ство; дома Сци­пи­он, со сво­ей сто­ро­ны, чтил Лелия, стар­ше­го года­ми, как отца» («О государ­стве», I, 18). В «Лелии» Цице­рон, имея в виду свою друж­бу с Атти­ком, пишет (5): «Как тогда я, уже ста­рик, посвя­тил ста­ри­ку сочи­не­ние о ста­ро­сти, так в этой кни­ге я, пре­дан­ный друг, посвя­щаю дру­гу сочи­не­ние о друж­бе… Читая это рас­суж­де­ние, ты узна́ешь само­го себя».

После вступ­ле­ния, в кото­ром Фан­ний спра­ши­ва­ет Лелия его мне­ние о друж­бе — что́ он о ней дума­ет, как ее оце­ни­ва­ет, какие настав­ле­ния ей дает (16), Лелий пере­хо­дит к рас­суж­де­нию на основ­ную тему: «Друж­ба воз­мож­на толь­ко меж­ду чест­ны­ми людь­ми» (bo­ni⁹; 18; 65) и есть «луч­ший дар бес­смерт­ных богов» (20; 47). При­ме­няя этот поли­ти­че­ский тер­мин bo­ni, Лелий, т. е. Цице­рон, сра­зу выдви­га­ет на пер­вый план поли­ти­че­ское содер­жа­ние сво­ей беседы: чест­ны­ми людь­ми (или мужа­ми) сле­ду­ет счи­тать тех, кто отли­ча­ет­ся вер­но­стью, непод­куп­но­стью, бес­при­страст­но­стью, щед­ро­стью и стой­ко­стью, сво­бо­ден от жад­но­сти, раз­вра­щен­но­сти и наг­ло­сти и «сле­ду­ет при­ро­де, луч­шей настав­ни­це в чест­ной жиз­ни». (19) «Ведь друж­ба не что иное, как согла­сие во всех делах боже­ских и чело­ве­че­ских с.189 в соче­та­нии с бла­го­же­ла­тель­но­стью и при­вя­зан­но­стью». При этом доб­лесть порож­да­ет и под­дер­жи­ва­ет друж­бу, а без доб­ле­сти друж­ба совер­шен­но невоз­мож­на» (20). Поня­тие доб­ле­сти (vir­tus) сле­ду­ет опре­де­лять с точ­ки зре­ния обы­ден­ной жиз­ни: доб­лест­ны были опять-таки чест­ные мужи — Като­ны, Галы и дру­гие выдаю­щи­е­ся рим­ляне (21). Заклю­чая в себе мно­гие пре­иму­ще­ства, друж­ба «про­ли­ва­ет свет доб­рой надеж­ды на буду­щее и не дает нам падать духом» (23). Опи­сав силу друж­бы и уз бла­го­же­ла­тель­но­сти, на кото­рых дер­жат­ся и дом, и город, рас­ска­зав об Оре­сте и Пила­де и отме­тив вели­чай­шую поль­зу друж­бы, Лелий пере­хо­дит к вопро­су о ее воз­ник­но­ве­нии (26): сла­бо­стью ли чело­ве­ка порож­да­ет­ся она или же при­чи­на ее иная? Про­из­во­дя сло­во ami­ci­tia (друж­ба) от сло­ва amor (любовь), Лелий утвер­жда­ет, что друж­ба воз­ни­ка­ет вслед­ст­вие есте­ствен­ной склон­но­сти людей к люб­ви, т. е. по веле­нию при­ро­ды, а не вслед­ст­вие нуж­ды и из сооб­ра­же­ний о выго­де (27).

Далее гово­рит­ся о силе доб­ле­сти, при­су­щей выдаю­щим­ся людям (Фаб­ри­ций, Курий), о закон­ной нена­ви­сти к пре­ступ­ным (царь Тарк­ви­ний Гор­дый, Спу­рий Кас­сий, Спу­рий Мелий), о доб­лест­ном царе Пир­ре и жесто­ком Ган­ни­ба­ле, заслу­жив­шем веч­ную нена­висть (28).

Чем более чело­век уве­рен в себе, чем более доб­ле­стен и мудр он, тем боль­ше пре­вос­хо­дит он дру­гих людей в при­об­ре­те­нии и сохра­не­нии друж­бы. Таков был Сци­пи­он Эми­ли­ан, не нуж­дав­ший­ся в друж­бе Лелия, но люби­мый им за свою доб­лесть (30). Такие чув­ства непо­нят­ны людям, склон­ным к наслаж­де­ни­ям (32).

Затем Лелий рас­смат­ри­ва­ет самую труд­ную зада­чу — как сохра­нить друж­бу на всю жизнь. По мне­нию Сци­пи­о­на, это­му пре­пят­ст­ву­ют мно­гие обсто­я­тель­ства — мате­ри­аль­ные сооб­ра­же­ния, вступ­ле­ние в брак, сопер­ни­че­ство при соис­ка­нии маги­ст­ра­тур и, нако­нец, рас­хож­де­ние в поли­ти­че­ских взглядах (33 сл.). При­ведя ряд при­ме­ров из исто­рии Рима, Лелий — и в этом поли­ти­че­ский инте­рес диа­ло­га — утвер­жда­ет, что друж­бу ни при каких обсто­я­тель­ствах нель­зя пред­по­честь испол­не­нию дол­га перед оте­че­ст­вом: ни Спу­рию Кас­сию Вецел­ли­ну, стре­мив­ше­му­ся к еди­но­вла­стию, ни Спу­рию Мелию, ста­вив­ше­му себе такую же цель, дру­зья не долж­ны были помо­гать, как и Тибе­рию Грак­ху (37; 39; 41). «Итак для друж­бы дол­жен суще­ст­во­вать незыб­ле­мый закон — не про­сить дру­га о бес­чест­ных дей­ст­ви­ях и само­му не совер­шать тако­вых, усту­пая его прось­бам» (40).

Далее (41) осуж­да­ет­ся «пре­ступ­ле­ние дру­зей и близ­ких» Тибе­рия Грак­ха по отно­ше­нию к Сци­пи­о­ну Эми­ли­а­ну. Рас­смот­рев дей­ст­вия Корио­ла­на и Феми­сток­ла, пытав­ших­ся высту­пить каж­дый про­тив сво­его оте­че­ства (42), Лелий уста­нав­ли­ва­ет сле­дую­щий пер­вый закон друж­бы: «будем про­сить дру­зей о нрав­ст­вен­но-пре­крас­ном, будем совер­шать ради дру­зей нрав­ст­вен­но-пре­крас­ные поступ­ки» (44).

Лелий отвер­га­ет эго­и­сти­че­ский, ути­ли­тар­ный под­ход к друж­бе, в част­но­сти со сто­ро­ны эпи­ку­рей­цев с их стрем­ле­ни­ем к без­мя­теж­но­сти (45 сл.); друж­ба и при­вя­зан­ность воз­ни­ка­ют тогда, когда перед людь­ми «начи­на­ет све­тить какой-то намек на доб­лесть» (48); услаж­дать­ся пусты­ми веща­ми, с.190 как почет и сла­ва, как мате­ри­аль­ные бла­га, неле­по (49); к друж­бе скло­ня­ет людей сход­ство, и сно­ва выдви­га­ет­ся поло­же­ние, что «чест­ные люди (bo­ni) любят чест­ных и при­вя­зы­ва­ют­ся к ним» (50), т. е. поло­же­ние о поли­ти­че­ском еди­но­мыс­лии.

Ниже (56 сл.) рас­смат­ри­ва­ет­ся вопрос о пре­де­лах и гра­ни­цах, какие сле­ду­ет соблюдать в друж­бе, раз­би­ра­ют­ся мне­ния, выска­зан­ные на этот счет. По сло­вам Лелия, Сци­пи­он осо­бен­но пори­цал мне­ние, что «любить надо, памя­туя, что рано или позд­но можешь воз­не­на­видеть» (59). Итак, гра­ни­цы в друж­бе долж­ны сво­дить­ся к тре­бо­ва­нию, чтобы «нра­вы дру­зей были без­упреч­ны и меж­ду дру­зья­ми была пол­ная… общ­ность во всех делах, помыс­лах и жела­ни­ях» (61). Затем гово­рит­ся об осмот­ри­тель­но­сти при выбо­ре дру­зей и о том, сле­ду­ет ли пред­по­чи­тать новых дру­зей ста­рым; подроб­но раз­би­ра­ет­ся и вопрос о равен­стве в друж­бе меж­ду людь­ми выше- и ниже­сто­я­щи­ми (69 сл.). Осо­бое вни­ма­ние уде­ле­но вопро­су об отка­зе от дру­же­ских отно­ше­ний при воз­ник­но­ве­нии поли­ти­че­ских раз­но­гла­сий (77).

Истин­ный друг дол­жен быть нашим «вто­рым я» (80); он нико­гда не потре­бу­ет от дру­га ниче­го, кро­ме нрав­ст­вен­но-пре­крас­но­го (82); друж­ба нам дана при­ро­дой как помощ­ни­ца в доб­ле­стях, а не как спут­ни­ца в поро­ках (83).

Друж­ба про­ни­ка­ет в жизнь всех людей (87 сл.), но для сохра­не­ния ее порой при­хо­дит­ся сно­сить и обиды. Выска­зан­ная нами прав­да может поро­дить нена­висть к нам. Лелий ссы­ла­ет­ся на Като­на Цен­зо­рия, ска­зав­ше­го, что суро­вые недру­ги ино­гда ока­зы­ва­ют услу­ги бо́льшие, чем те, какие нам ока­зы­ва­ют мяг­кие дру­зья (90). Истин­ная друж­ба долж­на быть откро­вен­на и сво­бод­на от при­твор­ства и под­да­ки­ва­ния (91 сл.). Как в друж­бе, так и в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти долж­ны быть исклю­че­ны при­твор­ство и лесть (95 сл.).

После сдоб­рен­ных цита­та­ми из коми­че­ских поэтов рас­суж­де­ний о лести и угод­ни­че­стве в друж­бе (98 сл.) Лелий воз­вра­ща­ет­ся к вопро­су о зна­че­нии доб­ле­сти для друж­бы и об ува­же­нии к ста­ри­кам (100 сл.) и закан­чи­ва­ет вос­по­ми­на­ни­я­ми о друж­бе Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на.

Тема о поли­ти­че­ских взглядах и друж­бе при­об­ре­ла в Риме осо­бен­ное зна­че­ние после убий­ства Цеза­ря (15 мар­та 44 г.), когда его сто­рон­ни­ки нача­ли объ­еди­нять­ся вокруг Мар­ка Анто­ния. В кон­це авгу­ста (или в середине октяб­ря) 44 г. Цице­рон обра­тил­ся с пись­мом к Гаю Матию, сво­е­му ста­ро­му дру­гу и дру­гу Цеза­ря (Fam., XI, 27; п. 784). В его пись­ме и в отве­те Матия (Fam., XI, 28; п. 785) «дает­ся прак­ти­че­ская интер­пре­та­ция фило­соф­ских постро­е­ний Цице­ро­на из “De of­fi­ciis” и “Lae­lius”, а так­же име­ют­ся два раз­лич­ных и даже рез­ко про­ти­во­по­лож­ных тол­ко­ва­ния of­fi­cia ami­ci­tiae [долг друж­бы]»¹⁰.

с.191 Цице­рон пишет Матию (8): «Если Цезарь был царем (я, по край­ней мере, думаю имен­но так), то о тво­ем дол­ге мож­но рас­суж­дать в дво­я­ком смыс­ле: либо в том, в каком это обык­но­вен­но делаю я, — что твоя вер­ность и доб­рота достой­ны похва­лы, раз ты чтишь дру­га после его смер­ти; либо в том, в каком это дела­ют неко­то­рые, — что сво­бо­ду оте­че­ства надо ста­вить выше, чем жизнь дру­га». Матий, под­дер­жи­вав­ший дру­же­ские отно­ше­ния с Цеза­рем и Мар­ком Анто­ни­ем, а впо­след­ст­вии и с Окта­виа­ном, отве­ча­ет (2), что он «не за Цеза­рем после­до­вал во вре­мя граж­дан­ских раздо­ров, но — хотя его и оскорб­ля­ли его при­тя­за­ния — все-таки не поки­нул дру­га»; он повто­ря­ет воз­веден­ное на него обви­не­ние в том, что он скор­бит о Цеза­ре, но при этом выра­жа­ет сомне­ние, что «его кон­чи­на была полез­на для государ­ства», и отста­и­ва­ет свое пра­во на друж­бу с Цеза­рем как с чело­ве­ком.

Мно­гие мыс­ли, выска­зан­ные Цице­ро­ном в его пись­ме к Матию, кото­рое может слу­жить нагляд­ным при­ме­ром прак­ти­че­ско­го при­ме­не­ния им сво­их прин­ци­пи­аль­ных взглядов на сущ­ность друж­бы и на предъ­яв­ля­е­мые к ней тре­бо­ва­ния, близ­ки к поло­же­ни­ям, выска­зан­ным им в диа­ло­ге «О друж­бе» (36—44), и даже повто­ря­ют их. Это дает осно­ва­ние дати­ро­вать диа­лог и пере­пис­ку меж­ду Цице­ро­ном и Мати­ем при­бли­зи­тель­но одним и тем же вре­ме­нем — авгу­стом или же октяб­рем 44 г.

В этой поли­ти­че­ской направ­лен­но­сти, в под­чер­ки­ва­нии зна­че­ния граж­дан­ско­го дол­га, — поми­мо боль­ших лите­ра­тур­ных досто­инств, — и заклю­ча­ет­ся зна­че­ние диа­ло­га Цице­ро­на «Лелий [или] о друж­бе».