Факторы политогенеза римской общины у Саллюстия

с.134 В так назы­вае­мой «Архео­ло­гии» «Заго­во­ра Кати­ли­ны» (гл. 6—13) Сал­лю­стий изла­га­ет свои взгляды на про­шлое Рима, в том чис­ле и на фак­то­ры его поли­то­ге­не­за. Пер­вым из них ока­зы­ва­ет­ся мигра­ция: «Город Рим, насколь­ко мне извест­но, осно­ва­ли и вна­ча­ле насе­ля­ли тро­ян­цы, кото­рые, бежав под води­тель­ст­вом Энея из сво­ей стра­ны, ски­та­лись с места на место (pro­fu­gi se­di­bus in cer­tis va­ga­ban­tur), а с ними и або­ри­ге­ны, дикие пле­ме­на, не знав­шие ни зако­нов, ни государ­ст­вен­ной вла­сти, сво­бод­ные и никем не управ­ля­е­мые (si­ne le­gi­bus, si­ne im­pe­rio, li­be­rum at­que so­lu­tum)» (6. 1). Затем они объ­еди­ня­ют­ся в сте­нах Горо­да (in una moe­nia con­ve­ne­re) — это уже вто­рой этап (6. 2).

Когда у рим­лян «умно­жи­лось чис­ло граж­дан, улуч­ши­лись нра­вы, появи­лись новые зем­ли» и государ­ство их при­об­ре­ло облик про­цве­таю­ще­го (6. 3: res eorum… sa­tis pros­pe­ra sa­tis­que pol­lens vi­de­ba­tur), они вызва­ли к себе зависть, а та повлек­ла вой­ны со сто­ро­ны соседей (при этом не упо­мя­ну­то, откуда у рим­лян появи­лись новые зем­ли). Победы в этих вой­нах рим­ляне одер­жи­ва­ли бла­го­да­ря vir­tus, защи­щая не толь­ко себя, но и дру­зей и союз­ни­ков (6. 5: so­ciis at­que ami­cis). Отсюда один шаг до чекан­ной фор­му­лы Цице­ро­на: «Наш народ, защи­щая сво­их союз­ни­ков… поко­рил весь мир» (nos­ter autem po­pu­lus so­ciis de­fen­den­dis ter­ra­rum… om­nium po­ti­tus est) (De rep. III. 35; см.: Heldmann 1993. S. 103). Одна­ко Сал­лю­стий, извест­ный сво­и­ми крас­но­ре­чи­вы­ми умол­ча­ни­я­ми, ни о чем подоб­ном не гово­рит, тем более что фор­маль­но он прав — пока рим­ляне мир не поко­ри­ли. И он пере­хо­дит к вос­хва­ле­нию рим­ских поряд­ков того вре­ме­ни, осно­ван­ных на зако­нах (im­pe­rium le­gi­ti­mum) — до это­го, заме­тим, гово­ри­лось лишь о том, что зако­нов не было у або­ри­ге­нов, но ниче­го не ска­за­но о том, что они появи­лись у рим­лян — оче­вид­но, пер­во­сте­пен­но­го зна­че­ния им Сал­лю­стий и не при­да­вал, ибо государ­ство преж­де все­го созда­ли con­cor­dia и vir­tus (см., напри­мер: McGus­hin 1977. P. 73), выра­зив­ши­е­ся в объ­еди­не­нии с або­ри­ге­на­ми и успеш­ных вой­нах с вра­га­ми, зако­ны же без это­го бес­силь­ны (вооб­ще с.135 о роли зако­нов в рим­ской поли­ти­ке Сал­лю­стий гово­рит в сво­их сочи­не­ни­ях на удив­ле­ние мало). Зато он подроб­но оста­нав­ли­ва­ет­ся на дета­лях государ­ст­вен­но­го устрой­ства: «Образ прав­ле­ния назы­вал­ся цар­ским. Избран­ные мужи, с года­ми осла­бев­шие телом, но бла­го­да­ря сво­ей муд­ро­сти силь­ные умом, забо­ти­лись о бла­го­по­лу­чии государ­ства. Их ввиду их воз­рас­та или сход­ства обя­зан­но­стей име­но­ва­ли отца­ми» (6. 6). «Это неожи­дан­но подроб­ное опи­са­ние ком­пе­тен­ции сена­та в “цар­ском” кон­тек­сте вновь может быть обу­слов­ле­но по пре­иму­ще­ству точ­кой зре­ния Сал­лю­стия, соглас­но кото­рой vir­tus граж­дан — глав­ное усло­вие вели­чия» государ­ства (McGus­hin 1977. P. 73). Цар­ская же власть, по мне­нию писа­те­ля, как ни стран­но, слу­жи­ла, поми­мо реше­ния задач рас­ши­ре­ния государ­ства, охране сво­бо­ды (con­ser­van­dae li­ber­ta­tis), но затем пре­вра­ти­лась в над­мен­ный про­из­вол (su­per­biam do­mi­na­tio­nem­que) и была заме­не­на вла­стью выбор­ной (=рес­пуб­ли­кой, хотя обо­зна­чаю­щее ее сло­во li­ber­tas не про­из­не­се­но) (6. 7).

Это спо­соб­ст­ву­ет росту могу­ще­ства Рима: «Труд­но пове­рить, в сколь крат­кий срок граж­дан­ская общи­на (ci­vi­tas) уси­ли­лась, достиг­нув сво­бо­ды, и сколь вели­кая жаж­да сла­вы овла­де­ла людь­ми» (9. 3). Нали­цо сов­па­де­ние со зна­ме­ни­тым пас­са­жем из Геро­до­та (V. 78) о том, как государ­ство афи­нян достиг­ло могу­ще­ства после обре­те­ния ими сво­бо­ды (Heldmann 1993. S. 100; Anm. 218 со ссыл­кой на К. Врет­ска). «Вна­ча­ле юно­ше­ство… обу­ча­лось в трудах воен­но­му делу в лаге­рях, и к пре­крас­но­му ору­жию и бое­вым коням его влек­ло боль­ше, чем к рас­пут­ству и пируш­кам… Доб­лесть [пред­ков] пре­воз­мо­га­ла всё (vir­tus om­nia do­mue­rat). Но меж­ду собой они рья­но сопер­ни­ча­ли из-за сла­вы; каж­дый спе­шил пора­зить вра­га, взой­ти на город­скую сте­ну, совер­шить такой подвиг на гла­зах у дру­гих; это счи­та­ли они богат­ст­вом, доб­рым име­нем и вели­кой знат­но­стью» (Cat. 7. 3—5; ср.: Hom. Il. XI. 784: «тщить­ся дру­гих пре­взой­ти, непре­стан­но пылать отли­чить­ся»; пер. Н. И. Гнеди­ча). При этом Сал­лю­стий не толь­ко отме­ча­ет роль аго­наль­но­го нача­ла как важ­ней­ше­го фак­то­ра в раз­ви­тии государ­ства, но и ука­зы­ва­ет, что сорев­но­ва­ние меж­ду граж­да­на­ми про­яв­ля­лось имен­но на войне — чего, впро­чем, и сле­до­ва­ло ожи­дать. В «Югур­тин­ской войне» рас­ска­зы­ва­ет­ся, как ima­gi­nes maio­rum про­буж­да­ли рим­скую моло­дёжь в под­ра­жа­нии пред­кам в доб­ле­сти (4. 5—6), — про­яв­ле­ние того же аго­наль­но­го нача­ла, но состя­за­ние с.136 идёт не с живы­ми, а ушед­ши­ми. Не вызы­ва­ет сомне­ния, что и здесь о речь о воен­ных подви­гах.

Кро­ме того, проч­но­сти государ­ства спо­соб­ст­во­ва­ла мяг­кость рим­лян, кото­рые пра­ви­ли «не столь­ко стра­хом, сколь­ко мило­стя­ми (be­ne­fi­ciis ma­gis quam me­tu), и, испы­тав обиду, пред­по­чи­та­ли про­щать, а не пре­сле­до­вать за нее (iniu­ria ig­nos­ce­re quam per­se­qui ma­le­bant)» (9. 5). Эта мысль най­дет раз­ви­тие в речи Цеза­ря (51. 4—6).

Но вот, достиг­нув вер­ши­ны могу­ще­ства бла­го­да­ря победам над раз­лич­ны­ми царя­ми и наро­да­ми, тру­ду и спра­вед­ли­во­сти (la­bo­re at­que ius­ti­tia), государ­ство после паде­ния Кар­фа­ге­на всту­пи­ло в поло­су граж­дан­ских смут (10. 1), ибо исчез спла­чи­вав­ший кви­ри­тов me­tus hos­ti­lis (Iug. 41. 2—3). Тем самым рим­ская общи­на до нача­ла bel­la ci­vi­lia про­хо­дит как бы два цик­ла раз­ви­тия: в ходе пер­во­го она и обре­та­ет спра­вед­ли­вое государ­ст­вен­ное устрой­ство, и доби­ва­ет­ся побед над вра­га­ми — всё, разу­ме­ет­ся, бла­го­да­ря vir­tus, con­cor­dia, la­bor, ius­ti­tia граж­дан. Кри­зис насту­па­ет из-за мораль­ной испор­чен­но­сти царей, чья власть ста­но­вит­ся тира­ни­че­ской, и пре­одоле­ва­ет­ся заме­ной re­ges выбор­ным прав­ле­ни­ем. Затем всё повто­ря­ет­ся: сво­бо­да при­да­ёт кви­ри­там новые силы, они доб­лест­но сра­жа­ют­ся с вра­га­ми, явля­ют милость побеж­ден­ным. Но если в пер­вый раз кри­зис про­ис­хо­дит по вине царей и пре­одоле­ва­ет­ся сме­ной государ­ст­вен­но­го строя, то теперь весь народ попа­да­ет во власть поро­ков, а пото­му столь «про­стое» пре­одо­ле­ние ново­го кри­зи­са уже невоз­мож­но (сме­на систе­мы прав­ле­ния про­изо­шла, но, во-пер­вых, лишь после сто­ле­тия кро­ва­вых смут, а во-вто­рых, до их завер­ше­ния Сал­лю­стий не дожил).

Сто­ит отме­тить, что в изло­же­нии Сал­лю­стия не выде­лен такой попу­ляр­ный в антич­ной и сред­не­ве­ко­вой исто­ри­че­ской мыс­ли фак­тор, как роль выдаю­щих­ся лич­но­стей, хотя оба про­из­веде­ния писа­те­ля — гале­рея ярких пер­со­на­жей. В «Заго­во­ре Кати­ли­ны» рас­сказ о про­шлом откро­вен­но депер­со­ни­фи­ци­ро­ван: по име­ни назван в гл. 6—10 толь­ко Эней (Le­ven 2000. P. 176), а в «Югур­тин­ской войне» упо­мя­ну­ты в каче­стве тех, у кого ima­gi­nes maio­rum про­буж­да­ли доб­лесть, лишь Квинт Мак­сим и Пуб­лий Сци­пи­он — наро­чи­тая неяс­ность, ибо если под пер­вым, веро­ят­нее все­го, под­ра­зу­ме­ва­ет­ся Фабий Мак­сим Кунк­та­тор, то какой из Сци­пи­о­нов име­ет­ся в виду, непо­нят­но (Greth­lein 2006. P. 137, n. 10). Сде­ла­но с.137 это, конеч­но, не слу­чай­но — важ­ны не отдель­ные лич­но­сти, а общее состо­я­ние нра­вов.

Рас­суж­дая о раз­ви­тии рим­ско­го государ­ства на ран­них его эта­пах, Сал­лю­стий ни сло­вом не упо­ми­на­ет о борь­бе пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев: «И во вре­ме­на мира, и во вре­ме­на вой­ны доб­рые нра­вы (bo­ni mo­res) почи­та­лись, согла­сие было вели­чай­шим (con­cor­dia ma­xu­ma), алч­ность — наи­мень­шей (mi­nu­ma ava­ri­tia). Пра­во и спра­вед­ли­вость (ius bo­num­que) зижди­лись на веле­нии при­ро­ды в такой же мере, в какой и на зако­нах. Ссо­ры, раздо­ры, непри­язнь (iur­gia, dis­cor­dias, si­mul­ta­tes) — это было у вра­гов» (Cat. 9. 1—2). И это при том, что о борь­бе пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев Сал­лю­стий пре­крас­но зна­ет (Iug. 31. 6 и 17; Hist. I. 11; III. 48. 15). При­чи­на это­го, воз­мож­но, не толь­ко или даже не столь­ко в склон­но­сти Сал­лю­стия к иде­а­ли­за­ции про­шло­го (Ram­sey 2007. P. 82: willful dis­tor­tion), но в том, что вспыш­ки борь­бы пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев были недол­ги­ми и не таки­ми уж часты­ми, а глав­ное — дело ни разу не дошло до бра­то­убий­ст­вен­ной рез­ни.

Но есть у Сал­лю­стия и дру­гие суж­де­ния о фак­то­рах поли­то­ге­не­за Рима, при­над­ле­жа­щие его смер­тель­но­му вра­гу Мит­ри­да­ту VI Евпа­то­ру. Обра­ща­ясь к Арса­ку, Мит­ри­дат вос­кли­ца­ет: рим­ляне, «неко­гда при­шле­цы без роди­ны, без роди­те­лей (con­ve­nas olim si­ne pat­ria pa­ren­ti­bus), были созда­ны на поги­бель все­му миру. Ведь им ни чело­ве­че­ские, ни боже­ские зако­ны не запре­ща­ют ни пре­да­вать, ни истреб­лять союз­ни­ков, дру­зей, людей, живу­щих вда­ли и вбли­зи, ни счи­тать враж­деб­ным всё, ими не пора­бо­щен­ное… Они дер­жат нагото­ве ору­жие про­тив всех и боль­ше все­го оже­сто­че­ны про­тив тех, победа над кем сулит им огром­ную воен­ную добы­чу; дер­зая, обма­ны­вая и пере­хо­дя от одной вой­ны к дру­гой, они и ста­ли вели­ки­ми» (Hist. IV. 69. 17 и 20). Здесь всё опи­са­но по кон­трасту с кар­ти­ной, дан­ной Сал­лю­сти­ем: рим­ляне — не потом­ки тро­ян­цев, а при­шле­цы без роду-пле­ме­ни, они не люди высо­ких мораль­ных качеств, а раз­бой­ни­ки и без­за­кон­ни­ки, и вой­ны их — не борь­ба с захват­чи­ка­ми и помощь союз­ни­кам, а сплош­ная агрес­сия ради удо­вле­тво­ре­ния алч­но­сти. Есте­ствен­но, Сал­лю­стий этих взглядов не разде­лял и пре­под­нес их в кари­ка­тур­ном виде (Коро­лен­ков 2009. С. 109—116).

Под­ведём итог. У Сал­лю­стия нали­цо два глав­ных фак­то­ра успеш­но­го раз­ви­тия государ­ства: 1) мораль­ное состо­я­ние обще­ства, с.138 поз­во­ля­ю­щее успеш­но вести вой­ны, и 2) сами вой­ны, победы в кото­рых ста­но­вят­ся внеш­ним вопло­ще­ни­ем мощи государ­ства. Сле­ду­ет отме­тить, что о нра­вах речь захо­дит толь­ко после того, как государ­ство у рим­лян уже воз­ник­ло — это вполне соот­вет­ст­ву­ет тому, что имен­но во вре­ме­на уже исто­ри­че­ские, а не мифи­че­ские, вопре­ки попу­ляр­ным в ту эпо­ху воз­зре­ни­ям, он поме­ща­ет и «золо­той век» (Heldmann 1993. S. 30—32). Любо­пыт­но, что при­мер­но так же смот­рит на дело и сал­лю­сти­ев Мит­ри­дат, хотя и выво­ра­чи­вая всё наизнан­ку: рим­ляне ведут успеш­ные вой­ны, тол­кае­мые на это состо­я­ни­ем их нра­вов (но не доб­рых, а дур­ных). В этом весь Сал­лю­стий — мора­лист эпо­хи упад­ка нра­вов.

Лите­ра­ту­ра

Коро­лен­ков А. В. К харак­те­ри­сти­ке пись­ма Мит­ри­да­та в His­to­riae Сал­лю­стия // Поли­ти­ка, идео­ло­гия, исто­рио­пи­са­ние в рим­ско-элли­ни­сти­че­ском мире. Казань, 2009. С. 109—116.

Greth­lein J. Nam quid ea me­mo­riam: the Dia­lec­ti­cal Re­la­tion of res ges­tae and me­mo­ria re­rum ges­ta­rum in Sal­lust’s Bel­lum Jugur­thi­num // The Clas­si­cal Quar­ter­ly. Vol. 56. 1. 2006. P. 135—148.

Heldmann K. Sal­lust über die rö­mi­sche Wel­therr­schaft. Eine Ge­schichtsmo­dell in Ca­ti­li­na und sei­ne Tra­di­tion in der hel­le­nis­ti­schen His­to­rio­gra­phie. Stuttgart, 1993.

Le­ven D. S. Sal­lust’s ‘Ca­ti­li­ne’ and Ca­to the Cen­sor // The Clas­si­cal Quar­ter­ly. Vol. 50. 1. 2000. P. 170—191.

McGus­hin P. C. Sal­lus­tius Cris­pus, Bel­lum Ca­ti­li­nae. A Com­men­ta­ry. Lei­den, 1977.

Ram­sey J. T. Sal­lust’s Bel­lum Ca­ti­li­nae. Ox­ford, 2007.