Что побудило Помпея к войне в 49 г. до н. э.?

с.68 Граж­дан­ская вой­на 49 г. до н. э. — одна из важ­ней­ших в евро­пей­ской исто­рии, хотя бы пото­му, что она поло­жи­ла конец ста­ро­му миро­по­ряд­ку и про­ло­жи­ла доро­гу ново­му, кото­ро­му пред­сто­я­ло про­длить­ся в Евро­пе око­ло двух тысяч лет. Так­же это одна из самых дра­ма­тич­ных войн в исто­рии, воз­мож­но, поис­ти­не самая «тра­гич­ная», в гре­че­ском смыс­ле сло­ва, из всех, — столь «тра­гич­ная», что так и не нашёл­ся поэт, кото­рый рас­судил бы её по спра­вед­ли­во­сти или коррект­но вывел бы её глав­ных пер­со­на­жей на сце­ну. Эта вой­на затро­ну­ла всю запад­ную циви­ли­за­цию, и всё же кон­фликт не был вызван по-насто­я­ще­му глу­бо­ки­ми эмо­ци­я­ми или враж­деб­но­стью, расо­вой, нацио­наль­ной, соци­аль­ной или даже лич­ной. Фак­ти­че­ски, это была все­го лишь про­ба силы, без вся­кой кон­струк­тив­ной цели, двух людей, высо­ко­об­ра­зо­ван­ных, гуман­ных, пород­нив­ших­ся меж­ду собой через брак, не враж­деб­ных друг дру­гу, чле­нов одно­го и того же обще­ства и одних и тех же клу­бов, чьи инте­ре­сы, по сути, даже не обя­за­тель­но были несов­ме­сти­мы­ми. Счи­та­ет­ся обще­при­знан­ным, что гро­мад­ное боль­шин­ство сена­тор­ской ари­сто­кра­тии совер­шен­но опре­де­лён­но не жела­ло вой­ны; и пред­став­ля­ет­ся вполне ясным, что то ничтож­ное мень­шин­ство чис­лом в два­дцать два чело­ве­ка, кото­рое жела­ло вой­ны, не име­ло воз­мож­но­сти начать или вести её без воли и руко­вод­ства Пом­пея. Обще­при­знан­но так­же, что Цезарь, гото­вый сра­жать­ся за свою шку­ру и свою dig­ni­ta­tem^[1], и в этой сте­пе­ни несу­щий ответ­ст­вен­ность, не желал вой­ны и при­ло­жил искрен­ние уси­лия, чтобы избе­жать и оста­но­вить её. Опти­мат­ское мень­шин­ство опре­де­лён­но мог­ло ока­зать вли­я­ние на Пом­пея, но невоз­мож­но дока­зать, что оно когда-либо име­ло воз­мож­ность заста­вить его дей­ст­во­вать. Конеч­но, их мож­но обви­нить, так же, как и Цеза­ря, но преж­де все­го это была лич­ная вой­на Пом­пея. Он один без серь­ёз­но­го ущер­ба для себя мог пред­от­вра­тить, отсро­чить или пре­кра­тить её. Поэто­му имен­но в его поло­же­нии и в его «пси­хо­ло­гии» сле­ду­ет искать при­чи­ну вой­ны. На наш взгляд, если рас­смот­реть поли­ти­че­скую карье­ру Пом­пея и её финаль­ный аккорд, то по ито­гам это­го иссле­до­ва­ния он выглядит не луч­шим обра­зом. Прак­ти­че­ски каж­дая деталь иссле­до­ва­ния может быть обра­ще­на про­тив него. В то же вре­мя почти во всех слу­ча­ях он имел оправ­да­ние; и чело­ве­ка, осо­бен­но государ­ст­вен­но­го дея­те­ля, сле­ду­ет судить с учё­том того вре­ме­ни и обсто­я­тельств, в кото­рых он жил. Если забыть об этом, то мож­но полу­чить абсурд­ную сово­куп­ность оши­боч­ных суж­де­ний, — как, напри­мер, в столь инте­рес­ном и учё­ном иссле­до­ва­нии, как работа Кар­ко­пи­но о Цице­роне и его пере­пис­ке. Веро­ят­но, имен­но это побуди­ло про­фес­со­ра Сай­ма выне­сти Пом­пею слиш­ком суро­вый и реши­тель­ный при­го­вор в обзо­ре при­чин граж­дан­ской вой­ны в нача­ле с.69«The Ro­man Re­vo­lu­tion». Антич­ные авто­ры вовсе не осуж­да­ли его столь стро­го и, за исклю­че­ни­ем тех слу­ча­ев, когда дава­ли выход сво­ей зло­бе, печа­ли, сар­каз­му или разо­ча­ро­ва­нию, види­мо, были соглас­ны в том, что он был не толь­ко вели­чай­шим, но и, в целом, хоро­шим, достой­ным и любез­ным чело­ве­ком. Цель насто­я­ще­го эссе, одна­ко, не в том, чтобы обри­со­вать харак­тер Пом­пея, но в том, чтобы, имея в виду как его доб­ро­де­те­ли, так и поро­ки, — и испы­ты­вая к нему глу­бо­кую сим­па­тию, — попы­тать­ся про­следить основ­ную нить в сово­куп­но­сти моти­вов, побудив­ших его объ­еди­нить­ся со сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми вра­га­ми и вра­га­ми Цеза­ря в 49 г. до н. э.

Сло­ва Лука­на «Cae­sa­rue prio­rem Pom­pei­us­que pa­rem»^[2] могут быть или не быть спра­вед­ли­вы в отно­ше­нии Цеза­ря. Име­ет­ся мно­го убеди­тель­ных аргу­мен­тов в поль­зу того, что не сопер­ни­че­ство, а стрем­ле­ние к само­со­хра­не­нию заста­ви­ло его перей­ти Руби­кон. Ничто не дока­зы­ва­ет, что он не был бы рад остать­ся в дру­же­ских отно­ше­ни­ях с Пом­пе­ем и, во вся­ком слу­чае, пре­до­ста­вить ему номи­наль­ное пер­вен­ство, как он ранее посту­пил в 56 г. Одна­ко в отно­ше­нии Пом­пея, к сожа­ле­нию, это печаль­ная прав­да; это пра­виль­ное обоб­ще­ние и упро­ще­ние мно­го­чис­лен­ных и слож­ных при­чин вой­ны. К обыч­но­му ана­ли­зу этих более слож­ных при­чин, веро­ят­но, мож­но кое-что доба­вить, даже если это все­го лишь уси­лен­ный акцент на обще­при­ня­том фак­те. Речь идёт о сле­дую­щем: вся карье­ра Пом­пея демон­стри­ру­ет, что из всех антич­ных вла­сти­те­лей он имел наи­луч­шее пред­став­ле­ние о сре­ди­зем­но­мор­ской стра­те­гии в целом. С юно­сти он посто­ян­но мыс­лил в воен­ных поня­ти­ях. К кон­цу шести­де­ся­тых годов воен­ные успе­хи пре­вра­ти­ли его в гос­под­ст­ву­ю­щую фигу­ру рим­ско­го мира. Для под­дер­жа­ния пер­вен­ства он мето­ди­че­ски и осо­знан­но исполь­зо­вал свои стра­те­ги­че­ские талан­ты. К кон­цу пяти­де­ся­тых годов он под­гото­вил опе­ра­цию «Пове­ли­тель», был уве­рен в её успе­хе и, побуж­дае­мый есте­ствен­ной зави­стью и про­фес­сио­наль­ной гор­до­стью, в глу­бине души рад был запу­стить её про­тив един­ст­вен­но­го сопер­ни­ка и вра­га, кото­ро­го счи­тал вполне достой­ным сво­его меча.

Чтобы пред­ста­вить пол­ные дока­за­тель­ства это­го тези­са, сле­ду­ет вер­нуть­ся к исход­ной точ­ке, с кото­рой начи­на­ет­ся при­чин­но-след­ст­вен­ная цепь, то есть, к двой­ст­вен­ной при­ро­де рим­ской кон­сти­ту­ции и поли­ти­че­ской рево­лю­ции Грак­хов — рево­лю­ции не в тео­рии, а на прак­ти­ке. Она созда­ла пре­цедент; народ, то есть, плебс, нако­нец исполь­зо­вал свой абстракт­ный суве­ре­ни­тет, и три­бун­ские дей­ст­вия откры­ли доро­гу карье­ре Мария. К несча­стью, создан был так­же пре­цедент наси­лия в рим­ской поли­ти­ке. Наси­лие нача­ла ари­сто­кра­тия; в силу неиз­беж­но­сти обсто­я­тельств Марий, Сул­ла, Пом­пей, Цезарь и Окта­виан в раз­ной сте­пе­ни про­дол­жи­ли его. Бла­го­да­ря под­держ­ке наро­да Марий полу­чил семь кон­сульств. Через три года после с.70 рож­де­ния Пом­пея в Сре­ди­зем­ном море были при­зна­ны воен­ной силой пира­ты. Обе пар­тии вновь и вновь демон­стри­ро­ва­ли власть три­бу­на­та, так же, как и новую власть само­сто­я­тель­но­го воен­но­го лиде­ра. За этим после­до­ва­ло потря­се­ние Союз­ни­че­ской вой­ны и ещё более раз­ру­ши­тель­ная граж­дан­ская вой­на, кото­рая на самом деле нача­лась в 88 г. до н. э. Сул­ла, вели­чай­ший из рим­ских оппор­ту­ни­стов, за исклю­че­ни­ем Цеза­ря, под­верг­ся ужас­ным рис­кам, отправ­ля­ясь на вой­ну с Мит­ри­да­том, ведя её и воз­вра­ща­ясь с неё. Ни успех этих рис­ков, ни необ­хо­ди­мость по мере сил избе­гать их в буду­щем не укры­лись от моло­до­го поко­ле­ния поли­ти­че­ских лиде­ров. В мире не суще­ст­во­ва­ло ни одно­го обще­ства, более вни­ма­тель­но­го к пре­цеден­там; имен­но этот фак­тор при­да­ёт рим­ской исто­рии вос­хи­ти­тель­ную цель­ность, до тех пор, пока она оста­ёт­ся истин­но рим­ской. Мож­но уве­рен­но утвер­ждать, что моло­до­му Пом­пею и моло­до­му Цеза­рю всё это было так же извест­но и важ­но, как и нам. Пом­пей воз­му­жал в эти дни борь­бы и опас­но­стей, и в граж­дан­ской войне 85—80 гг. в Ита­лии, на Сици­лии и в Афри­ке впер­вые узнал дух попу­ляр­но­сти и про­явил необы­чай­ный лидер­ский дар. В ходе его коман­до­ва­ния слу­ча­лись несо­мнен­но отвра­ти­тель­ные инци­ден­ты, но, как напо­ми­на­ет нам XX век, граж­дан­ская вой­на — отвра­ти­тель­ная вещь; Пом­пей имел опре­де­лён­ные обя­за­тель­ства и опре­де­лён­ные пре­цеден­ты и в целом заслу­жи­ва­ет осуж­де­ния за это не более, чем, ска­жем, Окта­виан. Его после­дую­щая карье­ра нико­им обра­зом не свиде­тель­ст­ву­ет об осо­знан­но жесто­ком харак­те­ре; напро­тив, часто под­чёр­ки­ва­ет­ся его мяг­кость и обхо­ди­тель­ность. В 79 г. до н. э., как извест­но, хозя­и­ном боль­шей части Испа­нии был Сер­то­рий, гос­под­ст­во­вав­ший на море бла­го­да­ря сою­зу с пира­та­ми, про­тив кото­рых Цезарь вое­вал, а Сер­ви­лий Исав­рик коман­до­вал с 78 по 76 гг., не достиг­нув решаю­ще­го успе­ха. В 77 г. Лепид пред­при­нял первую ата­ку на сул­лан­ский строй. В этом же году сенат пре­не­брёг одним из поло­же­ний это­го строя, пре­до­ста­вив Пом­пею чрез­вы­чай­ное коман­до­ва­ние в Испа­нии. В 76 и 75 гг. про­зву­ча­ли пред­ло­же­ния вос­ста­но­вить три­бу­нат. В 75 г. Мит­ри­дат заклю­чил союз с Сер­то­ри­ем и пира­та­ми, про­тив кото­рых в 74 г. был назна­чен коман­дую­щим М. Анто­ний с im­pe­rium aequ­um in­fi­ni­tum^[3]. Тече­ние III Мит­ри­да­то­вой вой­ны в этом и сле­дую­щем году очень нагляд­но пока­за­ло важ­ность вла­сти на море и тот факт, что весь сре­ди­зем­но­мор­ский мир явля­ет­ся одной стра­те­ги­че­ской еди­ни­цей. В 72 г. после убий­ства Сер­то­рия оже­сто­чён­ная вой­на в Испа­нии подо­шла к кон­цу; а рефор­мы Лукул­ла в про­вин­ции Азия сде­ла­ли его весь­ма непо­пу­ляр­ным сре­ди всад­ни­че­ско­го сосло­вия в Риме. В 71 г. Анто­ний потер­пел пора­же­ние от пира­тов и умер на ост­ро­ве Крит.

Мы пере­чис­ля­ем эти хоро­шо извест­ные, но зна­чи­тель­ные собы­тия по поряд­ку, чтобы про­де­мон­стри­ро­вать акку­рат­ную и мето­ди­че­скую мане­ру, в кото­рой Пом­пей, по-види­мо­му, с.71 состав­лял пла­ны и делал карье­ру. Несо­мнен­но, до неко­то­рой сте­пе­ни собы­тия игра­ли ему на руку и сами опре­де­ля­ли его поведе­ние. С дру­гой сто­ро­ны, по нату­ре он был не игро­ком и не бле­стя­щим оппор­ту­ни­стом, а чело­ве­ком, тща­тель­но состав­ляв­шим дол­го­сроч­ные пла­ны. Воз­мож­но, мы пре­уве­ли­чи­ва­ем его «логи­сти­че­скую» мощь и про­зор­ли­вость в 70-е гг., но они вызы­ва­ют очень мало сомне­ний в 60-е гг. и ника­ких сомне­ний — в 50-е гг. Таким обра­зом, пред­став­ля­ет­ся, что в трид­цать с неболь­шим лет, коман­дуя в Испа­нии, он уже осо­знал, что власть на море — в то вре­мя при­над­ле­жав­шая глав­ным обра­зом пира­там, союз­ным Сер­то­рию и Мит­ри­да­ту, — име­ет жиз­нен­но важ­ное зна­че­ние для гос­под­ства в сре­ди­зем­но­мор­ском мире. По-види­мо­му, никто дру­гой не пони­мал это­го так ясно. Как воен­ный карье­рист (а какой знат­ный рим­ля­нин не был карье­ри­стом?), он знал, что в буду­щем ему при­дёт­ся столк­нуть­ся с зави­стью сена­тор­ско­го сосло­вия. Он был пре­крас­но осве­дом­лён о том, что народ недо­во­лен зако­но­да­тель­ст­вом Сул­лы, и о том исто­ри­че­ском фак­те, что три­бун­ская власть явля­лась оче­вид­ным отве­том сенат­ской оппо­зи­ции. Веро­ят­но, в 71 г. он не мог пред­видеть уда­чи и неуда­чи Лукул­ла в тече­ние сле­дую­щих трёх лет; но к тому вре­ме­ни, как Пом­пей объ­еди­нил силы с Крас­сом, тре­буя кон­суль­ства на 70 г., доби­ва­ясь под­держ­ки всад­ни­ков и попу­ля­ров и вос­ста­нав­ли­вая зако­но­да­тель­ную власть три­бу­нов, он уже знал об отчуж­де­нии Лукул­ла от всад­ни­ков и вполне мог рас­смат­ри­вать воз­мож­ность рано или позд­но сме­нить его на Восто­ке. В кон­це сво­его кон­суль­ства, как извест­но, он объ­явил, что уда­ля­ет­ся в част­ную жизнь, — отча­сти, воз­мож­но, пото­му, что дей­ст­ви­тель­но нуж­дал­ся в отды­хе, отча­сти, несо­мнен­но, для того, чтобы посмот­реть, как будут раз­ви­вать­ся собы­тия.

В 67 г. Лукулл, обла­дав­ший сла­бой под­держ­кой из-за всад­ни­че­ской оппо­зи­ции в Риме, ока­зал­ся в тяжё­лом поло­же­нии, и Пом­пей запу­стил меха­низм соб­ст­вен­но­го изо­бре­те­ния с помо­щью зна­ме­ни­то­го зако­на Габи­ния. Здесь сле­ду­ет отме­тить, что в первую оче­редь он стре­мил­ся к вла­сти над морем как к мости­ку ко все­му про­че­му, — при­чём к весь­ма проч­ной вла­сти над морем, кото­рую исполь­зо­вал с харак­тер­ной для него пред­у­смот­ри­тель­но­стью и мастер­ст­вом, так что в пер­вый, но не в послед­ний раз его мож­но назвать «лор­дом вер­хов­ным адми­ра­лом Сре­ди­зем­но­мо­рья».

Теперь хоте­лось бы нена­дол­го вер­нуть­ся в 71 г. и сде­лать заяв­ле­ние, более или менее в поль­зу Пом­пея. Его воз­вра­ще­ние во гла­ве армии из Испа­нии в Ита­лию для ока­за­ния помо­щи в подав­ле­нии спар­та­ков­ско­го вос­ста­ния и его союз с Крас­сом при соис­ка­нии кон­суль­ства обыч­но рас­смат­ри­ва­ют­ся как при­мер типич­но­го мили­та­риз­ма. Всё это дей­ст­ви­тель­но мож­но опи­сать как фак­ти­че­ский coup d’état^[4], но ему недо­ста­ет свое­власт­но­го и дра­ма­тич­но­го оттен­ка, обыч­но ассо­ци­и­ру­ю­ще­го­ся с этим выра­же­ни­ем. Такое впе­чат­ле­ние, что он был совер­шён очень веж­ли­во и в то вре­мя не про­из­вёл осо­бой сен­са­ции. с.72 Тогда всё ещё суще­ст­во­ва­ло чрез­вы­чай­ное поло­же­ние, и граж­дан­ская вой­на всё ещё отбра­сы­ва­ла тень на теку­щие обсто­я­тель­ства; а при­ме­ни­тель­но к Пом­пею его кон­суль­ство вполне мог­ло быть все­го лишь логи­че­ским про­дол­же­ни­ем пер­во­го три­ум­фа в каче­стве pri­va­tus^[5] в 81 г. и назна­че­ния сена­том в Испа­нию в том же абстракт­ном ста­ту­се в 77 г. Весь­ма веро­ят­но, что сам он вооб­ще смот­рел на это не как на coup d’état, а все­го лишь как на над­ле­жа­щий и есте­ствен­ный ход собы­тий. Это не озна­ча­ет, что он не наме­ре­вал­ся полу­чить кон­суль­ство, если смо­жет, или исполь­зо­вать его так, как исполь­зо­вал. Одна­ко это озна­ча­ет, что Пом­пей ни тогда, ни впо­след­ст­вии не счи­тал себя рево­лю­ци­о­не­ром или узур­па­то­ром.

Закон Мани­лия и восточ­ное коман­до­ва­ние навлек­ли на Пом­пея оже­сто­чён­ную враж­ду Лукул­лов и их дру­зей и обост­ри­ли зависть кон­сер­ва­тив­но­го мень­шин­ства. Они так­же уве­ли­чи­ли чис­лен­ность и зна­че­ние его лич­ной пар­тии, оце­нить вли­я­ние кото­рой в после­дую­щих собы­ти­ях пред­став­ля­ет­ся, одна­ко, несколь­ко затруд­ни­тель­ным. Но для целей дан­ной работы пред­став­ля­ют инте­рес три основ­ных момен­та. Во-пер­вых, огром­ный пре­стиж и, сле­до­ва­тель­но, власть, кото­рые Пом­пей с этих пор имел на Восто­ке, а так­же его осо­зна­ние того, что имен­но здесь, а не на Запа­де, нахо­дят­ся огром­ные резер­вы богат­ства и люд­ских ресур­сов и центр стра­те­ги­че­ских воз­мож­но­стей. Во-вто­рых, его соб­ст­вен­ное поведе­ние: рос­кошь и цере­мо­нии, кото­ры­ми он теперь окру­жил себя. Несо­мнен­но, до неко­то­рой сте­пе­ни это было лишь то, что подо­ба­ло vir con­su­la­ris^[6] и рим­ско­му импе­ра­то­ру (на поро­ге третье­го три­ум­фа) сре­ди жите­лей Восто­ка. Но это явно было и нечто боль­шее. О 20—30-лет­нем Пом­пее гово­ри­ли как о моло­дом Алек­сан­дре; в 40—50-лет­нем воз­расте, — в этой части мира — он, несо­мнен­но, вёл себя как новый Алек­сандр. Это убеди­тель­но дока­зы­ва­ют осно­ва­ние Пом­пей­о­по­ля, Нико­по­ля и девя­ти дру­гих «горо­дов», вели­че­ст­вен­ные про­цес­сии, власт­ное уре­гу­ли­ро­ва­ние и при­ня­тие восточ­ной лести. В слу­чае дру­го­го харак­те­ра — более ода­рён­но­го вооб­ра­же­ни­ем Цеза­ря, более ярко­го Анто­ния — это мог­ло пред­ве­щать всё, что угод­но. В слу­чае Пом­пея, как пока­зы­ва­ет осталь­ная его карье­ра, это дей­ст­ви­тель­но озна­ча­ло, что он осо­знал своё исклю­чи­тель­ное поло­же­ние и огром­ную стра­те­ги­че­скую важ­ность Восто­ка, но не пред­ре­ка­ло ни само­мне­ния, ни изме­не­ния его лич­но­го поведе­ния как рим­ско­го ари­сто­кра­та. Напро­тив, пред­став­ля­ет­ся, что до кон­ца жиз­ни он при­ла­гал все уси­лия к тому, чтобы вести себя коррект­но. В самом деле, обду­ман­ная коррект­ность, с кото­рой он сло­жил свои пол­но­мо­чия и рас­пу­стил армию в 62 г., по-види­мо­му, не толь­ко уди­ви­ла его совре­мен­ни­ков, но и поста­ви­ла в тупик после­дую­щих учё­ных. Веро­ят­но, его поведе­ние объ­яс­ня­ет­ся тем, что он чув­ст­во­вал, что чрез­вы­чай­ное поло­же­ние, суще­ст­во­вав­шее в 80-х и 70-х гг., закон­чи­лось, и искренне стре­мил­ся к с.73 хоро­шим отно­ше­ни­ям с сена­том и рим­ским обще­ст­вом и ощу­щал себя доста­точ­но вели­ким, чтобы стро­го при­дер­жи­вать­ся долж­но­го и кон­сти­ту­ци­он­но­го обра­за дей­ст­вий. Пред­ло­же­ние Метел­ла Непота, под­дер­жан­ное Цеза­рем, о пору­че­нии Пом­пею вос­ста­ния Кати­ли­ны, как посту­пи­ли с вос­ста­ни­ем рабов в 71 г., было, воз­мож­но, несанк­ци­о­ни­ро­ван­ным, воз­мож­но, — проб­ным шаром. Как извест­но, оно вызва­ло рез­кую и немед­лен­ную реак­цию в сена­те, и Пом­пей опре­де­лён­но не наста­и­вал на пред­ло­же­нии. Если бы он это­го поже­лал, мало что мог­ло бы его оста­но­вить. Он пред­по­чёл стро­го соблю­сти при­ли­чия, рас­пу­стил армию, заявил о пра­ве на три­умф, попро­сил о зем­лях для сво­их войск и фор­маль­ной рати­фи­ка­ции сво­их реше­ний. Он дол­жен был знать, что, ско­рее все­го, это станет по мень­шей мере дол­гим делом. Он был осве­дом­лён о враж­деб­но­сти Лукул­ла и его дру­зей; в Риме ни один земель­ный закон не при­ни­мал­ся лег­ко, а реше­ния Сул­лы, при­ня­тые в 84 г., в 75 г. ещё не были утвер­жде­ны. Вер­но ли обыч­ное мне­ние, буд­то в 62 г. Пом­пей вер­нул­ся в Ита­лию доволь­но без­рас­суд­но, ожи­дая, что все скло­нят­ся, ста­нут на него молить­ся и безот­ла­га­тель­но испол­нят его тре­бо­ва­ния? Конеч­но, он мог стра­дать нере­ши­тель­но­стью, но кажет­ся более веро­ят­ным, что в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти он готов был подо­ждать, — как ждал с 69 по 67 гг., — чтобы добить­ся сво­их закон­ных целей поли­ти­че­ски­ми сред­ства­ми. По край­ней мере, имен­но это он и сде­лал.

Тре­тий инте­рес­ный момент — это реак­ция, кото­рую вызва­ла в Ита­лии власть Пом­пея на Восто­ке. Счи­та­ет­ся, что шаги Крас­са и Цеза­ря по при­об­ре­те­нию средств для её урав­но­ве­ши­ва­ния вклю­ча­ли направ­ле­ние Гн. Пизо­на в Испа­нию в 65 г. и пред­по­ла­гае­мый план «сде­лать Крас­са дик­та­то­ром, а Цеза­ря — началь­ни­ком кон­ни­цы»; пред­ло­же­ние пре­до­ста­вить граж­дан­ство транс­па­дан­ским гал­лам и завла­деть Егип­том в 65 г., проб­ную под­держ­ку Кати­ли­ны в 64 г. и аграр­ный закон, пред­ло­жен­ный Рул­лом в 63 г. Все эти меро­при­я­тия, за исклю­че­ни­ем послед­не­го, окру­же­ны некой атмо­сфе­рой нере­аль­но­сти. Мож­но пред­по­ло­жить, что они отра­жа­ют неис­крен­ний и доволь­но бес­плод­ный харак­тер Крас­са. Когда Пом­пей в 50-е гг. стал разыг­ры­вать похо­жий гам­бит про­тив рас­ту­щей вла­сти Цеза­ря в Гал­лии, отли­чие было рази­тель­ным.

Пом­пей мог недо­оце­нить либо вер­но оце­нить поли­ти­че­скую оппо­зи­цию, с кото­рой ему при­шлось столк­нуть­ся по воз­вра­ще­нии в Рим. Но к рас­ска­зу Цице­ро­на о том, какое жал­кое впе­чат­ле­ние он про­из­во­дил, рас­ска­зу, кото­рый обыч­но при­ни­ма­ют за чистую моне­ту, сле­ду­ет, конеч­но, отне­стись с осто­рож­но­стью. Воз­мож­но, преж­де все­го он отра­жа­ет соб­ст­вен­ную обиду и разо­ча­ро­ва­ние Цице­ро­на в свя­зи с тем обо­ротом, кото­рый при­ни­ма­ли собы­тия. Пом­пей опре­де­лён­но не рас­крыл кар­ты ни Цице­ро­ну, ни «тол­пе, демо­кра­там, капи­та­ли­стам и ари­сто­кра­там», — и этим разо­ча­ро­вал всех, — но пред­при­нял все свои шаги как поли­тик, дей­ст­ву­ю­щий осмот­ри­тель­но и веду­щий осто­рож­ную игру. Откло­не­ние его тре­бо­ва­ний опти­мат­ской оппо­зи­ци­ей в 60 г. при­ве­ло его к поли­ти­че­ско­му сою­зу с Крас­сом и Цеза­рем, кото­рый был с.74 хоро­шо про­ду­ман и пре­крас­но мог быть оправ­дан. В этом сою­зе как тако­вом не было ниче­го нечест­но­го или некон­сти­ту­ци­он­но­го, хотя сле­дую­щие поко­ле­ния разде­ли­ли мораль­ное него­до­ва­ние Цице­ро­на в отно­ше­нии него. Это был логи­че­ский исход собы­тий. В 71 г. Пом­пей всту­пил в союз с Крас­сом в усло­ви­ях мень­шей необ­хо­ди­мо­сти; Цезарь не один раз пред­ла­гал ему союз. Есте­ствен­но, коа­ли­цию осуди­ла оппо­зи­ция, кото­рая, одна­ко, все­го лишь полу­чи­ла то, на что напра­ши­ва­лась. Пом­пей имел воз­мож­ность снять с себя ответ­ст­вен­ность за мето­ды про­веде­ния зако­но­да­тель­ства 59 г.

Одна­ко в этот пери­од Пом­пей был вовле­чён во внут­ри­по­ли­ти­че­скую игру до кон­ца деся­ти­ле­тия. Он дол­го не терял ини­ци­а­ти­вы. Поэто­му в после­дую­щих собы­ти­ях все­гда сле­ду­ет раз­ли­чать три поли­ти­че­ских пар­тии, внешне урав­но­ве­шен­ные, но Пом­пей все­гда нахо­дит­ся в цен­тре коле­ба­ний. Здесь он и оста­вал­ся до раз­ры­ва с Цеза­рем, успеш­но страв­ли­вая одну сто­ро­ну с дру­гой. Несмот­ря на про­яв­лен­ное им мастер­ство, это наи­ме­нее выдаю­щий­ся пери­од его карье­ры, отча­сти пото­му, что поли­ти­че­ские интри­ги низ­мен­ны по сво­ей при­ро­де, отча­сти пото­му, что они не име­ли ника­кой цели, кро­ме сохра­не­ния его вли­я­ния, хоть, прав­да, он и мог свя­зы­вать с этим сохра­не­ние сво­его восточ­но­го уре­гу­ли­ро­ва­ния. Но поми­мо это­го он не имел в виду ника­кой кон­струк­тив­ной цели; впро­чем, её не име­ли и опти­ма­ты, не имел и Цезарь — за исклю­че­ни­ем про­дле­ния сво­его импе­рия. Все они в этом отно­ше­нии были жерт­ва­ми вре­ме­ни и обсто­я­тельств, в кото­рых жили. Сна­ча­ла Пом­пей ока­зал холод­ный при­ём опти­мат­ской оппо­зи­ции, а вме­сте с ними и пар­тии Цице­ро­на (если он имел тако­вую). В 59 г. Цезарь полу­чил всё, на что мог рас­счи­ты­вать, и даже более того. В 58 г. Цице­ро­на, как выра­зи­те­ля инте­ре­сов опти­ма­тов с 63 г., с веж­ли­вы­ми изви­не­ни­я­ми на вре­мя бро­си­ли вол­кам. Цезарь впе­чат­ля­ю­ще пре­успе­вал в Гал­лии, и в 57 г. Пом­пей начал счи­тать целе­со­об­раз­ным вос­ста­нов­ле­ние балан­са сил. Цице­ро­на, вопре­ки неже­ла­нию Цеза­ря, вер­ну­ли, и был под­готов­лен поли­ти­че­ский coup, кото­рым, как тако­вым, мож­но толь­ко вос­хи­щать­ся: яко­бы вели­кое при­ми­ре­ние Цеза­ря, Пом­пея и сенат­ской пар­тии. По пред­ло­же­нию его номи­наль­но­го архи­тек­то­ра, кон­су­ла Лен­ту­ла Спин­те­ра, под­дер­жан­но­му Цице­ро­ном через три дня после воз­вра­ще­ния, сенат отме­тил это собы­тие пре­до­став­ле­ни­ем Пом­пею экви­ва­лен­та мор­ско­го коман­до­ва­ния во всем Сре­ди­зем­но­мо­рье. С одной сто­ро­ны, Кло­дий ока­зал неко­то­рое сопро­тив­ле­ние; тогда как, с дру­гой сто­ро­ны, все осталь­ные кон­су­ля­ры, кро­ме двух, отсут­ст­во­ва­ли на заседа­нии. Цице­ро­на при воз­вра­ще­нии радуш­но при­ня­ли, тогда как Цеза­рю была пре­до­став­ле­на вели­кая, но пустая честь пят­на­дца­ти­днев­ных бла­годар­ст­вен­ных молеб­ст­вий за его победы. Пол­но­мо­чия, кото­рые таким обра­зом при­об­рел Пом­пей, были крайне важ­ны. Они были прак­ти­че­ски рав­но­знач­ны коман­до­ва­нию с.75 про­тив пира­тов, пре­до­став­лен­но­му ему десять лет назад, и в этот раз были даны под сомни­тель­ным пред­ло­гом. Мож­но сде­лать толь­ко один вывод, а имен­но: Пом­пей, подоб­но Бри­та­нии в буду­щем, желал повеле­вать вол­на­ми и быть неуяз­ви­мым. Одна­ко муд­рый стра­тег нико­гда не может быть доста­точ­но неуяз­вим. За этим после­до­вал вопрос о вос­ста­нов­ле­нии Пто­ле­мея Авле­та. Спин­тер, по-види­мо­му, не счи­тал­ся доста­точ­но надёж­ным. Поиг­рав с иде­ей отпра­вить­ся в Еги­пет само­му, Пом­пей отдал дело вос­ста­нов­ле­ния царя более надёж­но­му — и довер­чи­во­му — Габи­нию. Теперь, веро­ят­но, он чув­ст­во­вал, что вме­сте с мор­ским коман­до­ва­ни­ем этот акт покро­ви­тель­ства обес­пе­чил ему кон­троль над ещё одним стра­те­ги­че­ским пунк­том. Одна­ко это было лишь вто­ро­сте­пен­ное собы­тие, хотя и имев­шее тра­ги­че­ское зна­че­ние. Сле­дую­щий манёвр дол­жен был стать угро­зой для чув­ства без­опас­но­сти Цеза­ря: Цице­рон полу­чил раз­ре­ше­ние и даже поощ­ре­ние к тому, чтобы с опре­де­лён­ной дер­зо­стью напасть на него в деле Сестия и более пря­мо — в сво­ём пред­ло­же­нии о пере­смот­ре судь­бы кам­пан­ских земель на пол­ном заседа­нии сена­та 15 мая. Это была вполне реаль­ная угро­за Цеза­рю. Пред­став­ля­ет­ся, что он все­гда испы­ты­вал вели­чай­шее ува­же­ние к вли­я­нию Цице­ро­на как адво­ка­та и, есте­ствен­но, был чрез­вы­чай­но чув­ст­ви­те­лен к любо­му при­зна­ку укреп­ле­ния отно­ше­ний меж­ду Пом­пе­ем и сво­и­ми лич­ны­ми вра­га­ми. Имен­но в этом все­гда заклю­ча­лась опас­ность для него — и сила Пом­пея. Всё это про­ис­хо­ди­ло в то вре­мя, когда Пом­пей был ещё женат, и, как сооб­ща­ет­ся, очень счаст­ли­во, на доче­ри Цеза­ря. Нет ника­ких сведе­ний о лич­ных тре­ни­ях меж­ду Пом­пе­ем и Цеза­рем, но они оба теперь кон­тро­ли­ро­ва­ли такие силы, что высо­кая поли­ти­ка и дипло­ма­тия были неиз­беж­ны; а они, как пред­став­ля­ет­ся в све­те совре­мен­ных меж­ду­на­род­ных сде­лок, остав­ля­ют мало места для вер­но­сти и вза­и­мо­свя­зей част­ной жиз­ни.

Таким обра­зом, поч­ва была под­готов­ле­на, боль­шая трой­ка встре­ти­лась в Луке и поде­ли­ла при­бы­ли насто­я­ще­го боль­шо­го биз­не­са. Мини­маль­ное тре­бо­ва­ние Цеза­ря, про­дле­ние его коман­до­ва­ния (самые серь­ёз­ные опас­но­сти кото­ро­го ещё оста­ва­лись в буду­щем), было выпол­не­но, как и пла­ны Крас­са на буду­щее. Пом­пей, без вся­ко­го откры­то­го сопро­тив­ле­ния с какой-либо сто­ро­ны, полу­чил вто­рое кон­суль­ство вме­сте с Крас­сом, а после него фор­маль­но стал глав­но­ко­ман­дую­щим в испан­ских про­вин­ци­ях, а фак­ти­че­ски — и в Ита­лии тоже.

Какое бы вли­я­ние ни ока­зы­ва­ли на него впо­след­ст­вии «дина­сти­че­ские бра­ки» и свя­зи, вряд ли они суще­ст­вен­но помог­ли ему достичь это­го истин­но­го пика карье­ры. Теперь он сно­ва был вер­хов­ным адми­ра­лом Сре­ди­зем­но­мо­рья, инспек­то­ром по постав­кам зер­на (из Егип­та, Сици­лии и Афри­ки), вла­ды­кой Восто­ка, про­кон­су­лом всей Испа­нии и fa­ci­le prin­ceps^[7] Рима и Ита­лии. Бес­по­лез­но ста­вить ему в вину его вели­чие. До это­го момен­та, насколь­ко мож­но видеть, он не имел ника­кой дур­ной цели, кро­ме без­опас­но­сти. Он и государ­ство ста­ли неразде­ли­мы. Так с.76 сло­жи­лось, и Пом­пей все­го лишь сле­до­вал за сво­ей звездой. Одна­ко ему мож­но поста­вить в вину то, как он исполь­зо­вал этот вели­кий меха­низм вла­сти. Мы можем огля­нуть­ся назад и увидеть, что ста­рое сенат­ское прав­ле­ние в рим­ской рес­пуб­ли­ке закон­чи­лось и в ходе кри­зи­са 50 г. пра­виль­ным выбо­ром для Пом­пея стал бы оче­ред­ной союз с Цеза­рем, как в 59 и 56 гг., и попыт­ка выра­ботать какие-то новые и мир­ные поли­ти­че­ские реше­ния. Он дол­жен был сам это увидеть; вме­сто это­го, при под­держ­ке очень малень­кой кли­ки лич­ных вра­гов Цеза­ря, он выбрал граж­дан­скую вой­ну. После при­ня­тия это­го реше­ния ничто не мог­ло отвра­тить его от цели, хотя было вре­мя, когда даже Катон и его кли­ка пред­по­чли бы мир­ное согла­ше­ние. Вой­на про­дол­жа­лась не пото­му, что вра­ги Цеза­ря доби­ва­лись это­го от Пом­пея, а пото­му, что Пом­пей соста­вил пла­ны, при­нял реше­ние и наме­ре­вал­ся сра­жать­ся. Како­вы были его моти­вы? Они сле­дую­щие:

1) Как виде­ли Лукан, Цице­рон и Целий Руф, истин­ной при­чи­ной была чистая и про­стая рев­ность, неспо­соб­ность выно­сить сопер­ни­ка — даже дру­же­ст­вен­но­го сопер­ни­ка, мож­но доба­вить. Это печаль­но, ибо Пом­пей был не вар­ва­ром или дема­го­гом, но джентль­ме­ном.

2) Эта рев­ность была усу­губ­ле­на обсто­я­тель­ства­ми. Даже вели­чай­ший эго­ист в мире жела­ет быть в хоро­ших отно­ше­ни­ях с окру­жаю­щим обще­ст­вом. Несо­мнен­но, Пом­пей, про­ис­хо­див­ший из Пице­на, был скло­нен, подоб­но Цице­ро­ну, высо­ко ценить одоб­ре­ние узко­го кру­га ста­рой ари­сто­кра­тии. Веро­ят­но, в этом сыг­ра­ли неко­то­рую роль заклю­чён­ные им семей­ные сою­зы. Мож­но доба­вить, что под­держ­ка сенат­ской ари­сто­кра­тии была частью его вели­ко­го обо­ро­ни­тель­но­го пла­на.

3) Есте­ствен­ное чутье побуж­да­ло Пом­пея оправ­ды­вать свои дей­ст­вия и про­воз­гла­шать, что он сра­жа­ет­ся за сенат­ское прав­ле­ние, даже несмот­ря на то, что боль­шин­ство в самом сена­те не жела­ло сра­жать­ся. Несо­мнен­но, он при­рав­нял себя к кон­сти­ту­ции и убедил себя, что его обя­зан­ность (когда его лич­ный пре­стиж нахо­дит­ся под угро­зой) — спа­сти рес­пуб­ли­ку от агрес­сии.

4) Само по себе нали­чие его огром­ной воен­ной маши­ны долж­но было повли­ять на него. В XX в. мы хоро­шо осо­зна­ём, что все вели­кие воору­жён­ные силы име­ют пре­иму­ще­ст­вен­но «обо­ро­ни­тель­ный» харак­тер; как ска­зал Юве­нал, «no­lunt oc­ci­de­re quem­quam: pos­se vo­lunt»^[8]. Мы осо­зна­ём так­же, хоть это и непри­ят­но, что вели­кие воору­жён­ные силы склон­ны к пре­вра­ще­нию во «Фран­кен­штей­на», сами порож­да­ют соб­ст­вен­ную жизнь и импуль­сы и уно­сят с собой сво­их слиш­ком нер­воз­ных созда­те­лей.

5) Нако­нец, суще­ст­во­ва­ла соб­ст­вен­ная про­фес­сио­наль­ная гор­дость и отва­га духа Пом­пея, а так­же его вели­чай­шая уве­рен­ность в сво­ей спо­соб­но­сти соста­вить пла­ны и осу­ще­ст­вить их.

с.77 Его вели­кий план, под­готов­лен­ный задол­го до нача­ла воен­ных дей­ст­вий, был осно­ван на вла­сти над морем и кон­тро­ле за постав­ка­ми зер­на. Пом­пей дол­жен был начать вой­ну, в раз­ной сте­пе­ни обла­дая воен­ным кон­тро­лем над Ита­ли­ей, Испа­ни­ей, Сици­ли­ей, Сар­ди­ни­ей, Север­ной Афри­кой и Восто­ком, с бога­ты­ми люд­ски­ми ресур­са­ми. Если бы в Ита­лии слу­чи­лось худ­шее, снаб­же­ние вра­га зер­ном мог­ло быть пре­кра­ще­но или постав­ле­но под угро­зу, а за морем сфор­ми­ро­ва­ны пре­вос­хо­дя­щие силы.

Пред­став­ля­ет­ся несо­мнен­ным, что, подоб­но про­чим, Пом­пей был осве­дом­лён о силе сво­его сопер­ни­ка и его готов­но­сти к дей­ст­вию и не пре­не­бре­гал веро­ят­но­стью того, что на пер­вых эта­пах так­ти­че­ское пре­иму­ще­ство будет у Цеза­ря. В любом слу­чае, он имел пла­ны, гото­вые к слу­чай­но­сти; было оче­вид­но, что Ита­лия станет пер­вым полем боя, и было при­зна­но, что здесь при­дёт­ся усту­пить терри­то­рию. Эта терри­то­рия вклю­ча­ла не толь­ко Север­ную Ита­лию, но и, по всей веро­ят­но­сти, сам город Рим, а воз­мож­но, и всю Ита­лию. Мож­но было наде­ять­ся, что это­го не про­изой­дёт, но это мог­ло и про­изой­ти. Конеч­но, таков был лич­ный рас­чёт само­го Пом­пея. Труд­но пред­ста­вить, чтобы кто-то дру­гой со стра­те­ги­че­ским пред­виде­ни­ем или воен­ным само­об­ла­да­ни­ем хлад­но­кров­но соста­вил или рас­смот­рел реше­ние, столь пора­зи­тель­ное для всех осталь­ных. Заме­ча­ние Пом­пея о том, что ему сто­ит лишь топ­нуть ногой по ита­лий­ской зем­ле, мог­ло отра­жать его опти­ми­сти­че­ское настро­е­ние; либо эти сло­ва мож­но сбро­сить со сче­тов как «мораль­ную под­держ­ку», столь зна­ко­мую наше­му поко­ле­нию.

Пла­ны, подоб­ные тем, что дер­жал в уме Пом­пей, луч­ше все­го хра­нить в тайне; но они обсуж­да­лись ещё до нача­ла вой­ны. Целий Руф в пись­ме Цице­ро­ну в сен­тяб­ре 50 г. пред­ска­зал, что вой­на нач­нёт­ся в тече­ние года, и затем ска­зал, что вой­ско вовсе нече­го срав­ни­вать¹. В пись­ме Атти­ку из Эфе­са 1 октяб­ря Цице­рон гово­рит, что некий Бато­ний сооб­щил ему устра­шаю­щие ново­сти о Цеза­ре: буд­то он нико­гда не рас­пу­стит армию и буд­то Пом­пей наме­рен поки­нуть Рим² (из кон­тек­ста не вполне оче­вид­но, что под­ра­зу­ме­ва­ет­ся «в слу­чае воен­ных дей­ст­вий», но это тол­ко­ва­ние под­твер­жда­ет­ся при­ведён­ны­ми ниже ссыл­ка­ми). К нача­лу декаб­ря Цице­рон при­шёл к заклю­че­нию, что если будет вой­на, то Цезарь, веро­ят­но, выиг­ра­ет её, и что целе­со­об­раз­нее усту­пить его тре­бо­ва­ни­ям, чем сра­жать­ся³. 10 декаб­ря в Фор­ми­ях он увидел­ся с Пом­пе­ем, кото­рый не подал ника­кой надеж­ды на сохра­не­ние мира, посколь­ку Гир­ций, бли­жай­ший друг Цеза­ря, при­ез­жал, но к нему не явил­ся⁴. 25 декаб­ря Цице­рон отпра­вил­ся вме­сте с Пом­пе­ем из Лавер­ния в Фор­мии и там про­вёл всю вто­рую поло­ви­ну дня, обсуж­дая с ним ситу­а­цию. 26 декаб­ря он гово­рит⁵: «Насколь­ко я понял из длин­ных и обсто­я­тель­ных рас­суж­де­ний с.78 Пом­пея, нет и жела­ния (мира)… Он выра­жал… уве­рен­ность в сред­ствах сво­их и государ­ст­вен­ных… Он, пока­за­лось мне, не толь­ко не стре­мит­ся к это­му миру, но даже боит­ся его… На осно­ва­нии это­го мне­ния, как пола­гаю, чело­ве­ка вол­ну­ет мысль об остав­ле­нии Рима». (Здесь мож­но сде­лать вывод, что Пом­пей обсуж­дал стра­те­ги­че­ские вопро­сы и наблюдал за реак­ци­ей Цице­ро­на. Цице­рон, сам импе­ра­тор, польщён, но ему дан чисто тео­ре­ти­че­ский намёк; он про­сто не пони­ма­ет его зна­че­ния.) На сле­дую­щий день⁶, пыта­ясь ана­ли­зи­ро­вать ситу­а­цию в пись­ме, он гово­рит: «пред­при­няв вой­ну, либо сле­ду­ет удер­жать Рим, либо, оста­вив его, отре­зать того от под­во­за и осталь­ных сил», явно цити­руя Пом­пея, но не пони­мая смыс­ла этих слов. К 17 янва­ря он гово­рит о «безум­ней­шем реше­нии» поки­нуть Рим⁷ и про­дол­жа­ет: «Если он удер­жит­ся в Ита­лии, мы все будем вме­сте; если же отсту­пит, дело тре­бу­ет обсуж­де­ния». 19 янва­ря он сно­ва пишет⁸: «Каким кажет­ся тебе реше­ние Пом­пея? Спра­ши­ваю имен­но о том, что он оста­вил Рим. Ведь я недо­уме­ваю». И 22 янва­ря — опять⁹: «Если он оста­ёт­ся, опа­са­юсь, что он не смо­жет иметь стой­кое вой­ско… Так необ­ду­ман­но всё совер­ше­но [Как оши­ба­ет­ся Цице­рон!] и так вопре­ки тому, что думал я!» И 23 янва­ря: «…любое согла­ше­ние было бы луч­ше, чем это бег­ство… Что он дума­ет теперь, — я не знаю и не пере­стаю осве­дом­лять­ся в пись­мах… набор до сего вре­ме­ни про­из­во­дит­ся сре­ди неже­лаю­щих и несклон­ных сра­жать­ся»¹⁰. 23 янва­ря Луций Цезарь доста­вил Пом­пею пред­ло­же­ние Цеза­ря, чтобы все вой­ска в Ита­лии были рас­пу­ще­ны, Пом­пей отпра­вил­ся в Испа­нию и немед­лен­но была орга­ни­зо­ва­на лич­ная встре­ча¹¹. Цице­рон пишет: «…я встре­тил кон­су­лов и мно­гих из наше­го сосло­вия. Все жела­ли, чтобы Цезарь, отведя гар­ни­зо­ны, соблюдал те усло­вия, кото­рые он пред­ло­жил… сам Катон уже пред­по­чи­та­ет быть рабом, но не сра­жать­ся». К несча­стью, толь­ко Пом­пей — при под­держ­ке Лаби­е­на — мог сохра­нять спо­кой­ст­вие, когда все вокруг утра­ти­ли его. Это была его вой­на, один толь­ко он знал, что его пла­ны совер­шен­ны и что он не может про­иг­рать — если будет их при­дер­жи­вать­ся. К 27 фев­ра­ля, за шест­на­дцать дней до отплы­тия Пом­пея из Брун­ди­зия, Цице­рон нако­нец понял, что на самом деле озна­ча­ли его пла­ны. В пись­ме Att. VIII. 11 он пишет: «И он оста­вил Рим не пото­му, что не может защи­щать его и Ита­лию, не пото­му, что его из нее вытес­ня­ют, но вот о чем думал он с само­го нача­ла: взвол­но­вать все стра­ны, все моря, под­нять царей-вар­ва­ров, при­ве­сти в Ита­лию воору­жен­ные дикие пле­ме­на, собрать огром­ные вой­ска. с.79 Тако­го рода сул­лан­ское цар­ство уже дав­но слу­жит пред­ме­том стрем­ле­ний». (Это не вполне спра­вед­ли­во: сло­ва Пом­пея «Sul­la po­tuit: er­go non po­te­ro?»^[9]12 име­ли воен­ный смысл.) 17 мар­та¹³ он пишет: «…наши гла­ва­ри сочтут допу­сти­мым убить голо­дом древ­ней­шую и свя­щен­ней­шую роди­тель­ни­цу — роди­ну. К тому же я боюсь это­го не на осно­ва­нии пред­по­ло­же­ний, я при­сут­ст­во­вал при раз­го­во­рах. Весь этот флот из Алек­сан­дрии, Кол­хиды, Тира, Сидо­на, Ара­да, Кип­ра, Пам­фи­лии, Ликии, Родо­са, Хиоса, Визан­тия, Лес­боса, Смир­ны, Миле­та, Коса под­готов­ля­ет­ся, чтобы пере­ре­зать пути под­во­за в Ита­лию и занять хле­бо­род­ные про­вин­ции». Это не про­сто рито­ри­ка; это доста­точ­но точ­но сов­па­да­ет со спис­ком, кото­рый при­во­дит не столь мно­го­ре­чи­вый Цезарь¹⁴: «Пом­пей имел в сво­ём рас­по­ря­же­нии целый год для соби­ра­ния бое­вых сил… Он собрал мно­го кораб­лей из Азии, с Киклад­ских ост­ро­вов, с Кор­ки­ры, из Афин, с Пон­та, из Вифи­нии, Сирии, Кили­кии, Фини­кии и Егип­та». «Это позор­ное», — про­дол­жа­ет Цице­рон, гово­ря об остав­ле­нии Ита­лии¹⁵, — «наш Гней обду­мал дву­мя года­ми рань­ше. В такой сте­пе­ни душа его уже дав­но сулль­ст­ву­ет и про­скрип­ст­ву­ет». (Это зву­чит прав­до­по­доб­но: орга­ни­за­ция столь круп­ной опе­ра­ции вполне мог­ла занять два года.) К это­му вре­ме­ни Марк Тул­лий стал авто­ри­тет­ным спе­ци­а­ли­стом по стра­те­гии Пом­пея. В апре­ле Целий Руф пишет ему¹⁶, умо­ляя не совер­шать ниче­го необ­ду­ман­но­го, и добав­ля­ет: «…хотя бы подо­жди, пока не будет извест­но, како­во наше поло­же­ние в Испа­ни­ях, кото­рые, как я пред­ве­щаю тебе, с при­бы­ти­ем Цеза­ря ста­нут наши­ми. Какая надеж­да будет у тех после поте­ри Испа­ний, не знаю». Но 2 мая¹⁷ Цице­рон пишет: «Затем при­ми во вни­ма­ние вот что: суж­де­ние о борь­бе в целом не зави­сит от Испа­ний, раз­ве толь­ко, поте­ряв их, Пом­пей, по-тво­е­му, сло­жит ору­жие; но замы­сел его подо­бен Феми­сто­кло­ву: ведь он пола­га­ет, что тот, кто удер­жи­ва­ет море, неиз­беж­но и гос­по­дин поло­же­ния. Поэто­му он нико­гда не ста­рал­ся о том, чтобы удер­жать Испа­нии ради них самих; сна­ря­же­ние кораб­лей все­гда было его самой глав­ной заботой. Итак, он вый­дет в море, когда при­дёт вре­мя, с вели­чай­ши­ми флота­ми и под­сту­пит к Ита­лии. А что будем пред­став­лять собой мы, без­дей­ст­вуя в ней? Ведь быть ней­траль­ны­ми уже нель­зя будет». (Вот что на самом деле бес­по­ко­и­ло Цице­ро­на.)

Пожа­луй, было ска­за­но доста­точ­но, чтобы про­де­мон­стри­ро­вать:

1) вполне оче­вид­ный факт, что реше­ние Пом­пея сра­жать­ся было логи­че­ским резуль­та­том его стра­те­ги­че­ско­го «нара­щи­ва­ния сил»;

2) что власть на море — так ска­зать, пре­об­ла­да­ние в бит­ве за Сре­ди­зем­но­мо­рье, — была его кра­е­уголь­ным кам­нем;

с.80 3) что для его осу­щест­вле­ния были состав­ле­ны тща­тель­но про­ду­ман­ные воен­но-мор­ские, воен­ные и поли­ти­че­ские пла­ны;

4) твер­дую лич­ную уве­рен­ность Пом­пея в конеч­ном успе­хе его пла­нов, хотя он осо­зна­вал под­готов­лен­ность и опе­ра­тив­ность Цеза­ря, в то вре­мя, как все осталь­ные боя­лись их;

5) логи­че­ский вывод, что имен­но это, в боль­шей сте­пе­ни, чем какие-то иные отдель­ные при­чи­ны, и вызва­ло граж­дан­скую вой­ну.

Оста­ёт­ся лишь эпи­лог. Пом­пей мог рас­счи­ты­вать удер­жать плац­дарм Брун­ди­зия, если бы не поме­ша­ло непод­чи­не­ние и неком­пе­тент­ность Доми­ция; но даже это пред­став­ля­ет­ся сомни­тель­ным. Эва­ку­а­ция горо­да и пере­пра­ва шта­ба Пом­пея на гре­че­ский берег явно были зара­нее про­ду­ма­ны и очень искус­но выпол­не­ны.

Поте­ря сна­ча­ла Сици­лии, а затем Испа­ний долж­на была стать жесто­ким разо­ча­ро­ва­ни­ем, но эти стра­ны, как и Ита­лия, были терри­то­ри­я­ми, кото­рые при­шлось усту­пить, как пред­видел Цице­рон — сам не стра­тег, но по сво­ей при­ро­де спо­соб­ный быст­ро уга­ды­вать чужие наме­ре­ния. План оста­вал­ся в силе, а Пом­пей сохра­нял уве­рен­ность. Сам Цезарь сво­им авто­ри­те­том под­твер­жда­ет, что его попыт­ка окру­жить армию Пом­пея при Дирра­хии была в опре­де­лён­ной сте­пе­ни про­дик­то­ва­на безыс­ход­но­стью. В резуль­та­те Пом­пей, как сооб­ща­ет Цезарь, кон­тро­ли­ро­вал «решаю­щий мяч», но упу­стил так­ти­че­скую воз­мож­ность и отбро­сил его. До это­го момен­та, одна­ко, в делах Пом­пея не замет­но како­го-либо ухуд­ше­ния. Его вой­ско хоро­шо сра­жа­лось под Дирра­хи­ем, и мож­но толь­ко вос­хи­щать­ся стой­ко­стью, с кото­рой он выно­сил то, что долж­но было являть­ся огром­ным лич­ным бре­ме­нем, не гово­ря о высо­ко­ме­рии и фрак­ци­он­но­сти его окру­же­ния. После сра­же­ния при Дирра­хии, хотя coup de grâce^[10] и не был нане­сён, его план имел три­ум­фаль­ный успех. В сущ­но­сти, Цезарь был раз­бит. Пом­пей был прав в том, что после­до­вал за отсту­паю­щим Цеза­рем со всем сво­им вой­ском, прав в том, что не попы­тал­ся вер­нуть­ся в Ита­лию. Его сила по-преж­не­му заклю­ча­лась в сущ­но­сти его пла­на: Цезарь был слиш­ком опас­ным тиг­ром, чтобы оста­вить его на сво­бо­де в Гре­ции. Пом­пей очень хоро­шо знал, как имен­но его сле­ду­ет затрав­ли­вать; но в день бит­вы при Фар­са­ле его нерв­ная систе­ма, веро­ят­но, отда­ла дань соро­ка годам посто­ян­но­го напря­же­ния и ответ­ст­вен­но­сти. Вопре­ки соб­ст­вен­но­му мне­нию он усту­пил чужим про­те­стам и, как пред­став­ля­ет­ся, пода­рил Цеза­рю един­ст­вен­ную воз­мож­ность для спа­се­ния. Затем, когда всё было постав­ле­но на кар­ту, он, види­мо, сло­мал­ся, утра­тил кон­троль над полем боя и потер­пел позор­ное и пол­ное пора­же­ние. Вопре­ки сво­е­му обык­но­ве­нию, он всту­пил в азарт­ную игру и всё про­иг­рал более вели­ко­му игро­ку и более бле­стя­ще­му так­ти­ку. Цезарь был на несколь­ко лет моло­же; и пред­став­ля­ет­ся, что четы­ре года спу­стя Цезарь испы­тал то же самое. Веро­ят­но, мар­тов­ские иды были более пора­зи­тель­ны; pe­ri­pe­teia^[11] Пом­пея — с.81 более тро­га­тель­на и поис­ти­не тра­гич­на. Луч­ше все­го будет оста­вить его с доволь­но любо­пыт­ной эпи­та­фи­ей Цице­ро­на: «De Pom­pei exi­tu mi­hi du­bium num­quam fuit. tan­ta enim des­pe­ra­tio re­rum eius om­nium re­gum et po­pu­lo­rum ani­mos oc­cu­pa­rat ut quo­cum­que ve­nis­set hoc pu­ta­rem fu­tu­rum. non pos­sum eius ca­sum non do­le­re; ho­mi­nem enim in­teg­rum et cas­tum et gra­vem cog­no­vi»^[12].

L. G. Po­cock, M. C.: про­фес­сор антич­ной лите­ра­ту­ры, Кен­тер­бе­рий­ский уни­вер­си­тет, Новая Зелан­дия, 1928—1956; автор ком­мен­та­рия к Цице­ро­ну, In Va­ti­nium (1926), The Landfalls of Odys­seus (1955) и The Si­ci­lian Ori­gins of the Odys­sey (1957).