Augustus и ΣΕΒΑΣΤΟΣ: о семантике терминов

с.165 После того как Окта­виан объ­явил о сло­же­нии сво­их три­ум­вир­ских пол­но­мо­чий, он полу­чил мно­го раз­лич­ных поче­стей, сре­ди кото­рых почет­ное про­зви­ще Augus­tus (греч. Σε­βασ­τός), кото­рое с I в. н. э. вошло в состав офи­ци­аль­но­го име­ни рим­ско­го импе­ра­то­ра и сыг­ра­ло опре­де­лен­ную роль в фор­ми­ро­ва­нии идео­ло­гии эпо­хи ран­не­го прин­ци­па­та.

К наи­бо­лее важ­ным источ­ни­кам, рас­кры­ваю­щим зна­че­ние обо­их тер­ми­нов, отно­сят­ся свиде­тель­ства Энния, Цице­ро­на, Вер­ги­лия, Ливия, Овидия, Све­то­ния, Аппи­а­на, Фло­ра, Сер­вия, Дио­на Кас­сия, Пав­ла Дья­ко­на. Кро­ме того, инте­рес­ную инфор­ма­цию дают дан­ные рим­ских монет и над­пи­сей.

В исто­рио­гра­фии доста­точ­но боль­шое вни­ма­ние уде­ля­ет­ся изу­че­нию как эти­мо­ло­гии [1, S. 269—272; 2, p. 123; 3, S. 54—56; 4, S. 860—865; 5, S. 435—436; 6, S. 187; 7, Sp. 2313—2314; 8, p. 234—238; 9, p. 138; 10, p. 84; 11, p. 34—39; 12, p. 149—150, 13, S. 348—366], так и семан­ти­ки [9, p. 138—139; 10, p. 84—105; 14, S. 128; 15, S. 9—39; 16, S. 207—213; 17, p. 158—161; 18, с. 383—384; 19, S. 535; 20, с. 33—34; 21, с. 179—180; 22, S. 249—250; 23, p. 257; 24, Sp. 2370—2372] лат. тер­ми­на augus­tus, меж­ду тем как семан­ти­ка его греч. ана­ло­га Σε­βασ­τός фак­ти­че­ски не изу­че­на (мы можем ука­зать толь­ко [25, p. 120—121; 26, p. 1587; 27, p. 147—148]). Вовсе не пред­при­ни­ма­лось попы­ток, по нашим сведе­ни­ям, срав­ни­тель­ной харак­те­ри­сти­ки семан­ти­че­ских зна­че­ний лат. тер­ми­на augus­tus и греч. Σε­βασ­τός, что и станет целью дан­ной ста­тьи.

С нашей точ­ки зре­ния, срав­не­ние этих тер­ми­нов поз­во­лит более точ­но рас­крыть зна­че­ние каж­до­го из них, пока­зать изме­не­ние их семан­ти­ки в эпо­ху ран­не­го прин­ци­па­та, когда оба тер­ми­на вхо­дят в состав име­ни рим­ско­го импе­ра­то­ра, что, в свою оче­редь, даст воз­мож­ность рас­крыть осо­бен­но­сти поли­ти­ки Авгу­ста в обла­сти идео­ло­гии, направ­лен­ной на обос­но­ва­ние исклю­чи­тель­но­го поло­же­ния импе­ра­то­ра в государ­стве.

Augus­tus

Эти­мо­ло­гия латин­ско­го при­ла­га­тель­но­го augus­tus до сих пор оста­ет­ся спор­ной и не вполне ясной, хотя сре­ди уче­ных пре­об­ла­да­ет мне­ние о свя­зи augus­tus с лат. гла­го­лом augeo. Здесь наме­ти­лось два пути раз­ре­ше­ния про­бле­мы. Одни иссле­до­ва­те­ли пола­га­ют, что это отгла­голь­ное при­ла­га­тель­ное, обра­зо­ван­ное от гла­го­ла augeo «уве­ли­чи­вать», «умно­жать» [1, S. 269—272; 2, p. 123; 3, S. 54—55; 28, с. 91—92], дру­гие — что и augus­tus, и augeo име­ют один общий источ­ник, гипо­те­ти­че­ски вос­ста­нав­ли­вае­мый как *augus, и тогда augus­tus — оты­мен­ное обра­зо­ва­ние от суще­ст­ви­тель­но­го сред­не­го рода *augus, -eris «рас­ши­ре­ние» [4, S. 865; 5, S. 435; 6, S. 187; 29, p. 110]. Меж­ду тем, уже в древ­но­сти дела­лись попыт­ки эти­мо­ло­ги­че­ски свя­зать augus­tus с augur (авгур). Первую попыт­ку обна­ру­жить такую связь мож­но най­ти у Све­то­ния, кото­рый пред­ла­га­ет несколь­ко вер­сий про­ис­хож­де­ния это­го сло­ва. Соглас­но одной из них, augus­tus и augur име­ют общий корень avi от avis (пти­ца): *avi-gur, *avi-gus-tu-s (Suet. Div. Aug., 7). Одна­ко изыс­ка­ния в обла­сти эти­мо­ло­гии латин­ских слов пока­за­ли, что такая трак­тов­ка с.166 абсо­лют­но невер­на [7, Sp. 2313—2314]. С дру­гой сто­ро­ны, А. Цим­мер­ман, опи­ра­ясь на свиде­тель­ства Энния и Овидия, впер­вые пред­ло­жил дру­гое объ­яс­не­ние эти­мо­ло­ги­че­ской свя­зи меж­ду augus­tus и augur. Он не согла­ша­ет­ся с трак­тов­кой augur от avis [см.: 3, S. 54—55; 4, S. 860; 7, Sp. 2313—2314; 28, с. 91—92] и счи­та­ет, что это сло­во, так же как и augus­tus, про­изо­шло от *augus (*augus > gen. *auge­ris > *auger > augur) [5, S. 435]. В даль­ней­шем эту тео­рию раз­ра­ба­ты­вал А. Эрну [10, p. 234—238], ее сто­рон­ни­ка­ми были Ж. Гаже, К. Скотт [9, p. 138—139; 10, p. 84]. Сей­час эта точ­ка зре­ния почти обще­при­знан­на, хотя про­тив такой трак­тов­ки име­ют­ся доволь­но вес­кие воз­ра­же­ния [30, p. 209—210].

Вопрос о семан­ти­ке augus­tus еще более сло­жен. В общих и спе­ци­аль­ных работах нико­гда не ста­вил­ся вопрос об эво­лю­ции и мета­мор­фо­зах зна­че­ний это­го сло­ва на про­тя­же­нии раз­лич­ных эпох: для его объ­яс­не­ния берут­ся при­ме­ры из раз­ных пери­о­дов рим­ской исто­рии [см. напр.: 31, Sp. 1379—1419]. С нашей точ­ки зре­ния, такая эво­лю­ция име­ла место. В извест­ных нам памят­ни­ках латин­ско­го язы­ка сло­во augus­tus впер­вые встре­ча­ет­ся в зна­ме­ни­том сти­хе Энния (239—169 гг. до н. э.): «augus­to augu­rio postquam incli­ta con­di­ta Ro­ma est» («про­слав­лен­ный Рим был осно­ван после свя­щен­но­го гада­ния») (Enn. 501—502 ed. Vah­len) (пере­вод наш — А. Т.). Одна­ко свиде­тель­ства Вер­ги­лия и Сер­вия пока­зы­ва­ют, что при­ла­га­тель­ное augus­tus, веро­ят­но, суще­ст­во­ва­ло уже в цар­ский пери­од рим­ской исто­рии. Вер­ги­лий, пере­ска­зы­вая леген­дар­ные пре­да­ния о при­бы­тии Энея в Ита­лию, несколь­ко раз назы­ва­ет цар­скую рези­ден­цию (re­gia) лав­рен­тий­ских царей augus­ta. Кро­ме того, Сер­вий упо­ми­на­ет, что такой же эпи­тет име­ла и re­gia Нумы Пом­пи­лия (Serv. In Aen. VII, 153). В пер­вый раз Вер­ги­лий назы­ва­ет цар­ский дво­рец moe­nia augus­ta re­gis (Verg. Aen. VII, 153), во вто­рой — tec­tum augus­tum in­gens (Verg. Aen. VII, 170). Сер­вий, ком­мен­ти­руя эти места Эне­иды, осо­бо под­чер­ки­ва­ет, что moe­nia augus­ta re­gis пол­но­стью соот­вет­ст­ву­ет tec­tum augus­tum in­gens (Serv. In Aen. VII, 153). Ком­мен­та­тор Вер­ги­лия ясно ука­зы­ва­ет, что цар­ский дво­рец назван augus­tus, пото­му что он отно­сит­ся к lo­ci augu­rio con­sec­ra­ti (об этом см. ниже) (Serv. In Aen. VII, 153; XI, 235; Serv. In Georg. IV, 228), т. е. в пред­став­ле­нии древ­них рим­лян цар­ский дво­рец являл­ся хра­мом (Verg. Aen. VII, 173—174; Serv. In Aen. XI, 235) [ср., напр.: 32, p. 23; 33, p. 27]. Дру­гой ано­ним­ный ком­мен­та­тор Вер­ги­лия отме­ча­ет, что даже фор­мой цар­ский дво­рец напо­ми­нал храм (Va­tic. a Bar­to­lio, p. 134). Таким обра­зом, рези­ден­ция латин­ских и рим­ских царей явля­лась свя­щен­ным зда­ни­ем, кото­рое было освя­ще­но авгу­ри­ем, и поэто­му, вне вся­ких сомне­ний, мог­ло назы­вать­ся augus­tus.

Свиде­тель­ства антич­ных авто­ров пока­зы­ва­ют, что при­ла­га­тель­ное augus­tus отно­си­лось не толь­ко к место­жи­тель­ству царя, но и к самой его пер­соне, что, впро­чем, и не уди­ви­тель­но, ведь осо­ба царя счи­та­лась свя­щен­ной [34, S. 133; 35, p. 44 ff.]. Ливий гово­рит, что когда Ромул при­нял цар­ские инсиг­нии, т. е. стал царем, он стал augus­tior (Liv. I, 8) [ср.: 15, S. 11: «…что каса­ет­ся Рому­ла, он не пока­зы­ва­ет­ся ни у Ливия, ни у дру­гих латин­ских авто­ров, таким обра­зом, как буд­то бы он сам мог про­из­ве­сти впе­чат­ле­ние augus­tior hu­ma­no. Чтобы стать им, он дол­жен был при­нять in­sig­nia im­pe­rii», т. е., по сути, стать царем]. Хотя Флор сооб­ща­ет о том, что Ромул «…augus­tio­re for­ma fuis­set…» толь­ко после смер­ти (Flor. I, 1), Мани­лий под­твер­жда­ет свиде­тель­ство Ливия, назы­вая всех (рим­ских!) царей augus­ti (Ma­ni­lius Astro­nom. I, 8).

Одна­ко к свиде­тель­ствам антич­ных авто­ров о суще­ст­во­ва­нии сло­ва augus­tus в цар­скую эпо­ху сле­ду­ет отно­сить­ся cum gra­no sa­lis. Дело в том, что все источ­ни­ки доволь­но позд­ние и созда­ны уже после 27 г. до н. э., когда Окта­виан при­нял свое новое имя, и ино­гда рим­ские авто­ры, употреб­ляя сло­во augus­tus, хоте­ли намек­нуть на имя пер­во­го рим­ско­го импе­ра­то­ра. К при­ме­ру, одно место у Вер­ги­лия (Verg. Aen. VII, 170—182) вызва­ло вполне одно­знач­ные тол­ко­ва­ния у его антич­ных ком­мен­та­то­ров.

Пом­по­ний пря­мо гово­рит, что в этом месте «он [Вер­ги­лий] опи­сал храм Апол­ло­на, постро­ен­ный на Пала­тине Авгу­стом» (Pom­pon. Sab. In Aen. VII, 170) (пере­вод наш — А. Т.). Сер­вий, напро­тив, не сомне­ва­ет­ся, что здесь вели­кий рим­ский поэт опи­сал пала­тин­ский с.167 дво­рец Авгу­ста: «Tec­tum augus­tum in­gens do­mum, quam in Pa­la­tio di­xi­mus ab Augus­to fac­tam, per tran­si­tum lau­dat: quam qua­si in Lau­ro­la­vi­nio vult fuis­se» («свя­щен­ный дво­рец, огром­ный — это дом, кото­рый, как гово­рят, был постро­ен Авгу­стом на Пала­тине, он хва­лит по ходу изло­же­ния: он хочет сде­лать его похо­жим на дво­рец в Лави­нии») (Serv. In Aen. VII, 170) (пере­вод наш — А. Т.), и еще «пото­му что… Вер­ги­лий пере­ме­стил [пала­тин­ский] дво­рец во вре­ме­на Лати­на» (Serv. In Aen. XI, 235) (пере­вод наш — А. Т.) [ср.: 36, p. 166]. Намек на дво­рец Авгу­ста мож­но увидеть в еще одном ком­мен­та­рии Сер­вия: «arie­te cae­so — это жерт­во­при­но­ше­ние [упо­ми­нае­мое Вер­ги­ли­ем], кото­рое совер­ша­лось в празд­нич­ные дни у две­рей импе­ра­тор­ско­го двор­ца» (Serv. In Aen. VII, 175) (пере­вод наш — А. Т.).

В под­твер­жде­ние дан­ных Сер­вия мож­но при­ве­сти свиде­тель­ство Таци­та: «…Гор­тал¹, …в то вре­мя сенат заседал во двор­це, попе­ре­мен­но смот­ря то на ста­тую Гор­тен­зия, рас­по­ло­жен­ную сре­ди [изо­бра­же­ний] ора­то­ров, то на [ста­тую] Авгу­ста…» (Tac. Ann. II, 37) (пере­вод наш — А. Т.), — ср. у Вер­ги­лия: «Дедов цар­ст­вен­ных здесь изва­я­нья из кед­ра сто­я­ли… Были в пред­две­рье двор­ца, и вла­сти­те­лей обра­зы древ­них» (Verg. Aen. VII, 177, 181) (пере­вод С. А. Оше­ро­ва). Сто­ит так­же отме­тить, что нача­ло про­ци­ти­ро­ван­но­го нами фраг­мен­та Вер­ги­лия было заим­ст­во­ва­но в пере­де­лан­ном виде рим­ским поэтом Ста­ци­ем для опи­са­ния двор­ца Доми­ци­а­на: «Tec­tum augus­tum, in­gens, non cen­tum in­sig­ne co­lum­nis, / sed quan­tae su­pe­ros cae­lum­que At­lan­te re­mis­so / sus­ten­ta­re queant» («Огром­ный свя­щен­ный дво­рец без ста вели­ча­вых колонн, но с таки­ми, что могут и верх­нее небо дер­жать вме­сто Атлан­та») (Stat. Silv. II, 18—20) (пере­вод наш — А. Т.), — ср. у Вер­ги­лия: «Tec­tum augus­tum, in­gens, cen­tum sub­li­me co­lum­nis / ur­be fuit sum­ma, Lau­ren­tis re­gia Pi­ci» («В горо­де был на вер­шине хол­ма чер­тог вели­ча­вый / с мно­же­ст­вом гор­дых колонн — дво­рец лав­рент­ско­го Пика») (Verg. Aen. VII, 170—171) (пере­вод С. А. Оше­ро­ва). Таким обра­зом, здесь вряд ли мож­но сомне­вать­ся, что этот пас­саж был создан Вер­ги­ли­ем в уго­ду пер­во­му рим­ско­му импе­ра­то­ру.

Но все же, с опре­де­лен­ной долей осто­рож­но­сти, мож­но пола­гать, что в цар­ский пери­од рим­ской исто­рии при­ла­га­тель­ное augus­tus было тес­но свя­за­но как с лич­но­стью само­го царя, так и с его рези­ден­ци­ей, кото­рая счи­та­лась свя­щен­ной.

От эпо­хи рес­пуб­ли­ки до нас дошло 16 аутен­тич­ных памят­ни­ков, где содер­жит­ся сло­во augus­tus (Enn. 501—502 ed. Vah­len; Acc. Trag. 510; Cic. De do­mo sua. 137; De ha­rusp. resp. 12; Pro Mi­lo. XVI, 43; In Verr. II, 5, 186; Tusc. dis­put. V, 12, 36; De leg. II. 35; Brut. 83, 295; De nat. deo­rum. I. 119, II. 62, 79, III. 53; Frag, de phi­lo­soph. IX. Fr. 11; CIL. V. № 4087). Одна­ко М. Г. Абрам­зон пола­га­ет, что Окта­виан еще до 27 г. до н. э. назван augus­tus на одном из дена­ри­ев [37, с. 326]. Уче­ный ссы­ла­ет­ся на моне­ты, кото­рые чека­ни­лись Луци­ем Пина­ри­ем Скар­пом на про­тя­же­нии 29—28 гг. до н. э. в про­вин­ции Кире­на­и­ка. Мне­ния нумиз­ма­тов по это­му вопро­су разде­ли­лись. Э. Бабе­лон и Г. Грю­бер счи­та­ют, что эту моне­ту сле­ду­ет дати­ро­вать 27 г. до н. э., то есть вре­ме­нем после при­ня­тия Окта­виа­ном титу­ла augus­tus, и таким обра­зом уве­ли­чи­ва­ют срок намест­ни­че­ства Л. Пина­рия в Кирене на один год [38, p. 307; 39, p. 586]. Напро­тив, Х. Мэт­тингли отме­ча­ет, что «этот дена­рий… с леген­дой AUGUS­TUS DI­VI F может быть отбро­шен как фаль­ши­вый или, в луч­шем слу­чае, как гибрид­ный (mu­le)» [40, p. 111]. Дей­ст­ви­тель­но, скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что эта моне­та состо­ит из двух типов раз­ных эмис­сий. Аверс дена­рия при­над­ле­жит афри­кан­ской чекан­ке Л. Пина­рия, а реверс — более позд­ней чекан­ке. Рас­по­ло­же­ние леген­ды на ревер­се име­ет отли­чия по срав­не­нию с над­пи­ся­ми на дру­гих моне­тах Л. Пина­рия: в фор­му­ле AUGUS­TUS DI­VI F. augus­tus раз­вер­ну­то на 180°, тогда как на дру­гих моне­тах Скар­па раздель­ные над­пи­си на ревер­се парал­лель­ны друг дру­гу. И самое глав­ное, что сама леген­да AUGUS­TUS DI­VI F. с.168 при­над­ле­жит к более позд­не­му вре­ме­ни, так как пер­во­на­чаль­но, в 27 г. до н. э., на моне­тах появ­ля­ет­ся леген­да AUGUS­TUS. Таким обра­зом, есть все осно­ва­ния счи­тать эту моне­ту фаль­ши­вой или под­дель­ной.

Для трак­тов­ки выше­пе­ре­чис­лен­ных 16 памят­ни­ков рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хи, с нашей точ­ки зре­ния, очень удач­на харак­те­ри­сти­ка augus­tus в TLL [31, Sp. 1379—1381]. Здесь основ­ное зна­че­ние это­го сло­ва объ­яс­ня­ет­ся как «quod re­li­gio­nem sancti­ta­tem­que aut na­tu­ra pos­si­det aut con­sec­ra­tio­ne ac­ce­pit» («то, что от при­ро­ды или посред­ст­вом кон­сек­ра­ции свя­то и свя­щен­но»), и что отно­сит­ся к 1) templa, tec­ta, lo­ca и т. д., 2) sac­ra et quae in iis ob­ser­van­tur (к свя­щен­но­дей­ст­ви­ям и к тому, что во вре­мя их про­веде­ния почи­та­ет­ся), 3) res in qui­bus nu­men vel ali­quid di­vi­ni inest quae­que in cae­ri­mo­niis ad­hi­ben­tur (к вещам, в кото­рых нумен или нечто боже­ст­вен­ное заклю­че­но и кото­рые исполь­зу­ют­ся в куль­то­вых цере­мо­ни­ях), 4) de dis ip­sis (к самим богам) и 5) ho­mi­nes (к людям). То есть при­ла­га­тель­ное augus­tus в эпо­ху рес­пуб­ли­ки употреб­ля­лось толь­ко с огра­ни­чен­ным набо­ром тер­ми­нов, при­над­ле­жа­щих к сфе­ре нацио­наль­ной рели­гии. Ко вто­рой и третьей груп­пе ком­мен­та­рии излиш­ни. Сто­ит толь­ко отме­тить, что их вполне мож­но объ­еди­нить, так как харак­те­ри­сти­ка третьей груп­пы, соглас­но кото­рой вещь явля­ет­ся augus­tus толь­ко в том слу­чае, если заклю­ча­ет в себе нечто боже­ст­вен­ное, то есть тем или иным обра­зом сопри­ка­са­ет­ся с миром богов, отно­сит­ся и ко вто­рой груп­пе; впро­чем, эта харак­те­ри­сти­ка вер­на и для пер­вой груп­пы.

Чет­вер­тую (de dis ip­sis) и пятую (ho­mi­nes) груп­пу мы оха­рак­те­ри­зу­ем ниже, а сей­час обра­тим­ся к пер­вой (templa, tec­ta, lo­ca и т. д.) груп­пе доку­мен­тов в TLL. К ней, с нашей точ­ки зре­ния, сле­ду­ет сде­лать несколь­ко пояс­не­ний. Место (lo­cus) может быть свя­щен­ным (sanctus vel sac­rus), но не все­гда augus­tus. Augus­tus оно ста­но­вит­ся толь­ко после того, как «fuit augu­rio con­sec­ra­tum», то есть освя­ще­но авгу­ри­ем (Suet. Div. Aug. 7; Serv. In Aen. VII. 153; Serv. In Georg. IV. 228). Этот про­цесс заклю­чал­ся в том, что авгур с помо­щью неко­то­рых сакраль­ных дей­ст­вий и про­из­не­се­ния тор­же­ст­вен­ной фор­му­лы огра­ни­чи­вал и отде­лял от осталь­ной части зем­ли место, все­гда пред­на­зна­чав­ше­е­ся для рели­ги­оз­ных дей­ст­вий, кото­рое затем под­вер­га­лось кон­сек­ра­ции пон­ти­фи­ка­ми (Serv. In Aen. I, 446). В резуль­та­те этих дей­ст­вий освя­щен­ное место как бы ста­но­ви­лось бли­же к богам, дру­ги­ми сло­ва­ми lo­cus augus­tus — это наи­бо­лее при­бли­жен­ное к богам место, где встре­ча­лось чело­ве­че­ское и боже­ст­вен­ное (см.: Cic. In Cat. II. 29: …qui [dii im­mor­ta­lii]… hic prae­sen­tes suo nu­mi­ne at­que auxi­lio sua templa… de­fen­dunt. (бес­смерт­ные боги… при­сут­ст­вуя здесь сво­им нуме­ном и помо­щью защи­ща­ют свои хра­мы) (пере­вод наш — А. Т.)). Разу­ме­ет­ся, что lo­cus augus­tus соот­вет­ст­ву­ет поня­тию templum. Таким обра­зом, lo­cus augus­tus — это, в первую оче­редь, рим­ский храм и, сле­до­ва­тель­но, любой templum, de­lub­rum, aedes и т. д. явля­ет­ся augus­tus (см., напр. Cic. Frag. de phi­lo­soph. IX. Fr. 11: …augus­tis­si­ma de­lub­ra ve­ne­re­mur…; Ovid. Fas­ti, I, 609—610: augus­ta vo­can­tur templa…). Поэто­му мно­го­знач­ные рим­ские сло­ва aedes, tec­tum, moe­nia, кото­рые мож­но пере­ве­сти и как зда­ние, и как жили­ще, и как дво­рец, в слу­чае сов­мест­но­го употреб­ле­ния с augus­tus все­гда озна­ча­ют храм, свя­ти­ли­ще.

Теперь обра­тим­ся к послед­ним двум груп­пам доку­мен­тов в TLL (dii и ho­mi­ni). В ука­зан­ных выше 16 доку­мен­тах рим­ской пись­мен­но­сти эпо­хи рес­пуб­ли­ки при­ла­га­тель­ное augus­tus ни разу не отно­сит­ся к чело­ве­ку или боже­ст­вен­но­му созда­нию [ср.: 16, S. 207], за исклю­че­ни­ем над­пи­си CIL. V. № 4087 = Deg­ras­si, № 200: «[A]VG(us­tis) LA­RIBVS D(onum) D(edit)…» («вели­че­ст­вен­ным Ларам дано в дар…»; 59 г. до н. э.), кото­рую неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли счи­та­ют либо оши­боч­ной, либо под­дель­ной [15, S. 16; 24, S. 208] в свя­зи с тем, что подоб­ные над­пи­си ста­ли появ­лять­ся толь­ко со вре­ме­ни рефор­мы куль­та la­res com­pi­ta­les импе­ра­то­ром Авгу­стом. Это доволь­но уди­ви­тель­но, ведь в эпо­ху ран­ней импе­рии это сло­во отно­си­тель­но часто харак­те­ри­зу­ет либо чело­ве­ка, либо боже­ство.

С нашей точ­ки зре­ния, чтобы объ­яс­нить такое про­ти­во­ре­чие и вме­сте с тем более точ­но опре­де­лить семан­ти­че­ское зна­че­ние сло­ва augus­tus в ран­ние пери­о­ды рим­ской исто­рии, сле­ду­ет подроб­нее оста­но­вить­ся на три­а­де di­vi­nus-augus­tus-hu­ma­nus. Дело с.169 в том, что для рим­лян вооб­ще харак­тер­но пол­ное про­ти­во­по­став­ле­ние di­vi­nus и hu­ma­nus, то есть боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го (напри­мер, у Ливия толь­ко в пер­вой дека­де 36 раз встре­ча­ют­ся пар­ные устой­чи­вые сло­во­со­че­та­ния di­vi­nus—hu­ma­nus и deus—ho­mo). Таким обра­зом, перед нами вста­ет дилем­ма, с каким из миров, боже­ст­вен­ным или чело­ве­че­ским, мож­но соот­не­сти augus­tus. Свиде­тель­ство Овидия (Ovid. Fas­ti, I, 607—608; см., так­же: Liv. I. 7; V. 41; VIII. 6, 9; Ovid. Trist. I. 1. 71; Val. Max. I. 8) ясно пока­зы­ва­ет, что augus­tus про­ти­во­сто­ит hu­ma­nus [ср.: 15, S. 10—11; 17, p. 159; 18, с. 384]. С дру­гой сто­ро­ны, как мы ука­за­ли выше, от эпо­хи рес­пуб­ли­ки до нас дошла лишь одна над­пись, где augus­tus отно­сит­ся к боже­ст­вен­ным созда­ни­ям. Одна­ко и изу­че­ние источ­ни­ков эпо­хи ран­не­го прин­ци­па­та пока­зы­ва­ет, что сло­во augus­tus во вре­ме­на рес­пуб­ли­ки нико­гда не отно­си­лось к богам, а исполь­зо­ва­лось толь­ко для харак­те­ри­сти­ки того, что свя­за­но с ними. Х. Эркель [15, S. 9—18], изу­чив­ший свиде­тель­ства Ливия (Liv. I. 7, 8, VIII. 6. 9), Овидия (Ovid. Met. VI. 72, IX. 270), Вале­рия Мак­си­ма (Val. Max. I. 8, 8, VIII. 11, ext. 5), Фло­ра (Flor. I. 1), Ста­ция (Stat. Theb. X. 757), Све­то­ния (Suet. Ne­ro. 1), при­шел к обос­но­ван­но­му выво­ду, соглас­но кото­ро­му при­ла­га­тель­ное augus­tus при­ме­ня­лось для харак­те­ри­сти­ки не людей или богов, а существ, сто­я­щих вне чело­ве­че­ско­го мира, но в то же вре­мя и не явля­ю­щих­ся насто­я­щи­ми бога­ми. Это герои, души мерт­ве­цов, лары, de­vo­ti, при­зра­ки. Исхо­дя из таких пред­по­ло­же­ний, над­пись CIL. V. № 4087 вполне мож­но счи­тать аутен­тич­ной. Что каса­ет­ся уни­каль­но­сти такой над­пи­си, то Е. М. Шта­ер­ман не без осно­ва­ний счи­та­ла, что «ее уни­каль­ность обу­слов­ле­на скудо­стью эпи­гра­фи­че­ско­го мате­ри­а­ла, что, в первую оче­редь, отно­сит­ся к над­пи­сям част­ных лиц» [41, с. 169]. Из это­го ста­но­вит­ся ясным, что в эпо­ху рес­пуб­ли­ки тер­мин augus­tus не отно­сил­ся к людям и богам, а толь­ко к боже­ст­вен­ным созда­ни­ям, сто­я­щим ран­гом ниже «насто­я­щих» богов. Поэто­му чет­вер­тую (dii) и пятую (ho­mi­ni) груп­пы из TLL, без сомне­ния, сле­ду­ет пол­но­стью отне­сти к эпо­хе импе­рии.

Таким обра­зом, в эпо­ху рес­пуб­ли­ки augus­tus был доста­точ­но спе­ци­фи­че­ским тер­ми­ном, отно­ся­щим­ся к сфе­ре куль­та и рели­гии. Его отли­чи­тель­ной чер­той явля­ет­ся то, что напря­мую не употреб­ляв­ший­ся как эпи­тет богов (это сло­во было эпи­те­том se­mi­dii, кото­рый как бы под­чер­ки­вал их нече­ло­ве­че­скую при­ро­ду — augus­tior hu­ma­no, когда насто­я­щая сущ­ность бога выяв­ля­лась посред­ст­вом чело­ве­че­ско­го обра­за, то есть они были свя­зу­ю­щим зве­ном меж­ду дву­мя мира­ми [15, S. 11; 16, S. 208]), он харак­те­ри­зо­вал вещи и поня­тия, тес­но свя­зан­ные с бога­ми. Augus­tus было свя­за­но с поня­ти­я­ми, веща­ми, нахо­дя­щи­ми­ся как бы на гра­нич­ной терри­то­рии чело­ве­че­ско­го мира и боже­ст­вен­но­го, при посто­ян­ном усло­вии, что боже­ство при­сут­ст­во­ва­ло рядом или нахо­ди­лось внут­ри.

Так­же сле­ду­ет сде­лать акцент на том, что это сло­во употреб­ля­лось толь­ко в рам­ках «нацио­наль­ной» рим­ской рели­гии и ни в коей мере не отно­си­лось к sac­ra дру­гих наро­дов (ср. Ovid. Fas­ti. I. 612: [augus­tus est] quod­cum­que sua Iup­pi­ter auget ope (augus­tus явля­ет­ся то, что Юпи­тер умно­жа­ет сво­ей силой (вла­стью, могу­ще­ст­вом)) (пере­вод авто­ра — А. Т.)). Это в пол­ной мере про­яв­ля­ет­ся на при­ме­ре рим­ско­го templum. Храм есть наи­бо­лее при­бли­жен­ное место к миру богов, место встре­чи людей и богов. Боже­ство все­гда при­сут­ст­ву­ет в хра­ме в виде сво­его нуме­на и этим освя­ща­ет его. Здесь ярко про­яв­ля­ет­ся эти­мо­ло­ги­че­ская связь augus­tus с augeo (уве­ли­чи­вать, умно­жать), ибо сво­им при­сут­ст­ви­ем боже­ство «уве­ли­чи­ва­ет», «умно­жа­ет», «рас­ши­ря­ет», «воз­ве­ли­чи­ва­ет» свя­тость это­го места. И очень точ­но соот­вет­ст­ву­ет тако­му пони­ма­нию augus­tus в эпо­ху рес­пуб­ли­ки его пере­вод «умно­жен­ный боже­ст­вом», «воз­ве­ли­чен­ный боже­ст­вом», «вели­че­ст­вен­ный», пред­ло­жен­ный неко­то­ры­ми иссле­до­ва­те­ля­ми [6, S. 187; 18, с. 384 со ссыл­кой на С. И. Про­та­со­ву; 19, S. 535].

Одна­ко к кон­цу рес­пуб­ли­ки ситу­а­ция начи­на­ет менять­ся. Изу­че­ние лите­ра­тур­но­го наследия Цице­ро­на пока­зы­ва­ет, что к кон­цу I в. до н. э. сакраль­ное зву­ча­ние сло­ва augus­tus осла­бе­ва­ет. Хотя augus­tus озна­ча­ло более высо­кую сте­пень свя­то­сти, чем sanctus, Цице­рон посто­ян­но исполь­зу­ет эти сло­ва как рав­но­знач­ные сино­ни­мы, то есть в зна­че­нии «свя­щен­ный» (Cic. De ha­rusp. resp. 12; In Verr. II. 5. 186; Tusc. dis­put. V. 12. с.170 36; De nat. deo­rum. I. 119, II. 62, 79, III. 53) [ср.: 2, p. 123]². Но в эту эпо­ху augus­tus употреб­ля­лось в еще более ослаб­лен­ном зна­че­нии: его сино­ни­ма­ми ста­но­вят­ся сло­ва mag­ni­fi­cus, ad­mi­ra­bi­lis [ср.: 31, Sp. 1381]. При­ме­ры это­му так­же мож­но най­ти у Цице­ро­на (Cic. Brut. 295). Х. Эркель даже пола­га­ет, что частое и осо­бен­ное употреб­ле­ние сло­ва augus­tus было исполь­зо­ва­но Титом Ливи­ем в пер­вой дека­де сво­его труда, кото­рую он начал писать в 27 г. до н. э. для того, чтобы «пред­от­вра­тить его [augus­tus] пони­ма­ние в ослаб­лен­ном зна­че­нии» [15, S. 20].

Преж­де чем перей­ти к рас­смот­ре­нию вопро­са о зна­че­нии augus­tus в эпо­ху прав­ле­ния импе­ра­то­ра Авгу­ста, сле­ду­ет оста­но­вить­ся на двух момен­тах, а имен­но: на про­бле­ме выбо­ра име­ни для быв­ше­го три­ум­ви­ра и на меха­низ­мах вру­че­ния это­го име­ни. Это свя­за­но с тем, что, во-пер­вых, дан­ные вопро­сы доста­точ­но одно­бо­ко трак­ту­ют­ся в совре­мен­ной исто­рио­гра­фии, а во-вто­рых, их интер­пре­та­ция поз­во­лит глуб­же понять мета­мор­фо­зы семан­ти­ки augus­tus в эпо­ху импе­ра­то­ра Авгу­ста.

Обра­тим­ся к про­бле­ме выбо­ра име­ни. В исто­рио­гра­фии утвер­ди­лась точ­ка зре­ния, осно­ван­ная на ука­за­нии Дио­на Кас­сия (Dio Cass. LIII. 16), соглас­но кото­ро­му в сена­те Окта­виа­ну пред­ла­га­ли раз­лич­ные име­на, но сам импе­ра­тор очень хотел име­но­вать­ся Рому­лом, одна­ко, опа­са­ясь того, что такое имя может вызвать ассо­ци­а­ции с рим­ски­ми царя­ми и его будут подо­зре­вать в стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти, он при­нял имя Augus­tus, посред­ст­вом кото­ро­го ассо­ции­ро­вал­ся с пер­вым царем Рима. Такая точ­ка зре­ния разде­ля­ет­ся мно­ги­ми иссле­до­ва­те­ля­ми, кото­рые рас­хо­дят­ся толь­ко в опре­де­ле­нии моти­вов откло­не­ния име­ни Ro­mu­lus [см., напр.: 9, p. 138—139; 18, с. 383—384; 19, S. 534—535; 20, с. 33—34; 21, с. 179—180; 35, p. 158—160; 42, p. 313—314; 43, S. 337—340], но она не лише­на неко­то­рых недо­стат­ков и про­ти­во­ре­чий [15, S. 36—38]. Доволь­но ори­ги­наль­ную гипо­те­зу выдви­нул Ф. Хавер­филд, кото­рый объ­яс­ня­ет выбор име­ни Augus­tus сле­дую­щим обра­зом: «Моне­ты Мар­ка Анто­ния, осо­бен­но его сереб­ря­ные дена­рии, кото­рые, веро­ят­но, были выпу­ще­ны в боль­шом коли­че­стве неза­дол­го до бит­вы при Акции, очень часто име­ют леген­ду ANT AUG III VIR R P C (An­to­nius augur tri­um­vir rei pub­li­cae con­sti­tuen­do). Здесь AUG, конеч­но, сокра­ще­ние от augur. Но это так­же оче­вид­ное сокра­ще­ние от augus­tus (оно име­ет­ся уже в Mo­nu­men­tum An­cy­ra­num, то есть ранее 13 г. до н. э.). Посколь­ку эти сереб­ря­ные дена­рии Анто­ния, веро­ят­но, сво­бод­но рас­про­стра­ня­лись в рим­ском мире при­бли­зи­тель­но до 28 г. до н. э., это мог­ло бы быть хоро­шим пово­дом для при­ня­тия име­ни Augus­tus» [22, p. 249—250]. Но и эта гипо­те­за не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки [15, S. 35]. Пере­се­ка­ет­ся с дву­мя выше­на­зван­ны­ми вер­си­я­ми пред­по­ло­же­ние, соглас­но кото­ро­му выбор име­ни Augus­tus был обу­слов­лен его тес­ной свя­зью с авгу­ра­том. И Окта­виан, таким обра­зом, рас­смат­ри­вал­ся как «op­ti­mus augur» — этот эпи­тет пря­мо наме­кал на Рому­ла, пер­во­го авгу­ра в исто­рии Рима [9, p. 138—139; 10, р. 84—105; 14, S. 128; 40, p. 113].

С нашей точ­ки зре­ния, более пред­по­чти­тель­но мне­ние Х. Эрке­ля, кото­рый, кри­ти­куя пере­чис­лен­ные тео­рии, счи­та­ет, что «при­чи­на выбо­ра име­ни Augus­tus лежа­ла в обыч­ном (ско­рее, в спе­ци­фи­че­ском — А. Т.) зна­че­нии это­го сло­ва. Имен­но то обсто­я­тель­ство, что сло­во augus­tus в опре­де­лен­ных, более или менее широ­ких, гра­ни­цах име­ло пере­мен­ное с.171 зна­че­ние, дела­ло воз­мож­ным исполь­зо­вать это сло­во до неко­то­рой сте­пе­ни в новом зна­че­нии. Таким обра­зом, зна­че­ние augus­tus было так опре­де­ле­но, что никто не сомне­вал­ся в том, что носи­тель это­го име­ни счи­тал­ся свя­щен­ным, сто­я­щим над миром людей; одно­вре­мен­но имя было так неопре­де­лен­но, что его носи­тель не иден­ти­фи­ци­ро­вал­ся с тем, что уже суще­ст­во­ва­ло. Окта­виан не стал ни di­vus, ни геро­ем, ни de­vo­tus, но счи­тал­ся род­ст­вен­ным им» [15, S. 38]. К это­му мож­но доба­вить несколь­ко соб­ст­вен­ных сооб­ра­же­ний.

Вряд ли мож­но согла­сить­ся с тем, что имен­но «бла­го­дар­ные» сена­то­ры обсуж­да­ли, какое имя даро­вать быв­ше­му три­ум­ви­ру. Ско­рее все­го, при­ня­тие ново­го име­ни было санк­ци­о­ни­ро­ва­но самим Окта­виа­ном и его бли­жай­шим окру­же­ни­ем, и сре­ди это­го окру­же­ния, по-види­мо­му, суще­ст­во­ва­ла жар­кая поле­ми­ка в вопро­се о выбо­ре име­ни. На этот момент мало кто из исто­ри­ков обра­ща­ет вни­ма­ние. Тако­му пред­по­ло­же­нию не про­ти­во­ре­чит офи­ци­аль­ная вер­сия собы­тий, изло­жен­ная в Res Ges­tae, где сооб­ща­ет­ся, что 16 янва­ря 27 г. до н. э. осо­бым сена­тус­кон­суль­том Окта­виа­ну было даро­ва­но имя Augus­tus за осо­бые заслу­ги перед государ­ст­вом (RGDA. 34; Liv. Per. 134). Здесь гово­рит­ся толь­ко лишь о спе­ци­аль­ном сена­тус­кон­суль­те. Све­то­ний сооб­ща­ет, что «поз­же он при­нял… ког­но­мен Август… соглас­но мне­нию Муна­ция План­ка, в то вре­мя как неко­то­рые пола­га­ли, что ему сле­ду­ет назы­вать­ся Рому­лом, напо­до­бие само­го осно­ва­те­ля горо­да, одна­ко пере­вес полу­чи­ло [мне­ние], что луч­ше его назвать Авгу­стом, не толь­ко новым, но так­же и более воз­вы­шен­ным име­нем» (пере­вод наш — А. Т.) (Suet. Div. Aug. 7). Из это­го сооб­ще­ния вид­но, что имя Рому­ла имен­но пред­ла­га­ли Окта­виа­ну, а не сам он его желал. Кро­ме того, сло­ва «пере­вес полу­чи­ло [мне­ние]» (prae­va­luis­set) гово­рят о том, что реше­ние при­ни­ма­лось кол­ле­ги­аль­но, но Све­то­ний нигде не упо­ми­на­ет о том, что обсуж­де­ние про­ис­хо­ди­ло в сена­те. Хотя Флор мно­гие реа­лии II в. н. э. пере­но­сит в эпо­ху Авгу­ста, он так­же не гово­рит о том, что сам Окта­виан желал назы­вать­ся Рому­лом, толь­ко «реше­ние сена­та» о даро­ва­нии име­ни он заме­ня­ет «обсуж­де­ни­ем в сена­те»: «даже обсуж­да­лось в сена­те, не назвать ли его Рому­лом, пото­му что он осно­вал импе­рию; но более свя­щен­ным и более почтен­ным пока­за­лось имя Август…» (пере­вод наш — А. Т.) (Flor. II. 34). Дион Кас­сий един­ст­вен­ный, кто гово­рит о том, что Окта­виан сам хотел назы­вать­ся Рому­лом: «когда Цезарь на деле испол­нил обе­ща­ние, то сенат и народ дали ему имя Авгу­ста. В то вре­мя, когда они поже­ла­ли назвать его как-нибудь осо­бен­но, при­чем одни пред­ла­га­ли то, а дру­гие иное имя, Цезарь чрез­вы­чай­но хотел име­но­вать­ся Рому­лом, но, поняв, что из-за это­го его подо­зре­ва­ют в стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти, не при­сво­ил себе это­го име­ни; так что ему дали про­зви­ще Авгу­ста, как наме­каю­щее на нечто сверх­че­ло­ве­че­ское» (пере­вод Н. Н. Тру­хи­ной) (Dio Cass. LIII. 16). Одна­ко К. Гат­ти счи­та­ет сооб­ще­ние Дио­на Кас­сия о том, что Окта­виан сам хотел име­но­вать­ся Рому­лом, оши­боч­ным и при­во­дит, в общем, убеди­тель­ные дово­ды в поль­зу это­го [23, p. 257, ср.: 15, S. 36—38]. Меж­ду тем, Дион Кас­сий так­же не гово­рит, что имен­но в сена­те обсуж­да­лось реше­ние о выбо­ре име­ни. Он толь­ко лишь ука­зы­ва­ет, что «сенат и народ дали ему имя Авгу­ста» и что «одни пред­ла­га­ли то, а дру­гие иное имя». Таким обра­зом, соглас­но Све­то­нию, Фло­ру и Дио­ну Кас­сию, Окта­виа­ну пред­ла­га­ли два име­ни: Ro­mu­lus и Augus­tus. Меж­ду тем, Сер­вий сохра­нил ука­за­ние на то, что сре­ди новых про­звищ фигу­ри­ро­ва­ло имя Qui­ri­nus (Serv. In Aen. I. 292; Serv. In Georg. III. 27; см., так­же Ioan. Lyd. De mens. IV. 111) [см.: 16, S. 208; 43, S. 338—339]. Сле­до­ва­тель­но, мож­но пред­по­ло­жить такой ход собы­тий. Выбор ново­го име­ни обсуж­дал­ся сре­ди бли­жай­ше­го окру­же­ния Окта­ви­а­на. Види­мо, было пред­ло­же­но несколь­ко вари­ан­тов «одни пред­ла­га­ли то, а дру­гие иное имя». Нам извест­но 3 вари­ан­та: Ro­mu­lus, Qui­ri­nus и Augus­tus. После того как выбра­ли послед­нее, Муна­ций Планк в сена­те пред­ло­жил это имя, за кото­рое сена­то­ры и про­го­ло­со­ва­ли.

Теперь сле­ду­ет оста­но­вить­ся на вопро­се, каким обра­зом про­ис­хо­ди­ло вру­че­ние это­го име­ни Окта­виа­ну. В Res Ges­tae гово­рит­ся об осо­бом сена­тус­кон­суль­те [RGDA, 34]. Дион Кас­сий и Вел­лей Патер­кул ука­зы­ва­ют, что состо­я­лось не толь­ко реше­ние сена­та, но и поста­нов­ле­ние народ­но­го собра­ния (Dio Cass. LIII. 16; Vell. Pat. II. 91; ср.: Cen­so­rin. с.172 XXI, 8). Меж­ду тем, Иоанн Лидий­ский упо­ми­на­ет и о реше­нии кол­ле­гии пон­ти­фи­ков по это­му пово­ду: «ψή­φῳ δὲ κοινῇ τῶν ἀρχιερέων καὶ τῆς βου­λῆς Αὔγουσ­τος ἐπεκ­λή­θη» (реше­ни­ем сов­мест­но пон­ти­фи­ков и сена­та [он] был назван Авгу­стом) (Ioan. Lyd. De mens. IV, 111) (пере­вод наш — А. Т.). На пер­вый взгляд, это свиде­тель­ство вызы­ва­ет удив­ле­ние. И мно­гие иссле­до­ва­те­ли отбра­сы­ва­ют его как недо­сто­вер­ное [16, S. 208]. По наше­му мне­нию, оно явля­ет­ся аутен­тич­ным и заслу­жи­ва­ет осо­бо­го вни­ма­ния. Сле­ду­ет вспом­нить, что вещь ста­но­ви­лась augus­tus толь­ко после обряда con­sec­ra­tio, про­во­ди­мо­го пон­ти­фи­ка­ми, чело­век же ста­но­вил­ся augus­tus толь­ко после обряда de­vo­tio, после кото­ро­го он, соб­ст­вен­но, пере­ста­вал быть чело­ве­ком, так как, посвя­щен­ный под­зем­ным богам, покидал мир людей. Еще одним даже более важ­ным момен­том явля­ет­ся то, что име­нем augus­tus нико­гда до это­го не назы­вал­ся чело­век. Окта­виан удо­сто­ил­ся это­го име­ни пер­вым. И если вспом­нить то спе­ци­фи­че­ское зна­че­ние сло­ва augus­tus, кото­рым его наде­ля­ли в эпо­ху рес­пуб­ли­ки, то нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что обра­ти­лись к пон­ти­фи­кам за разъ­яс­не­ни­ем [15, S. 19—20]. Таким обра­зом, из-за спе­ци­фи­ки сло­ва augus­tus, поми­мо поста­нов­ле­ния сена­та и, весь­ма веро­ят­но, реше­ния народ­но­го собра­ния, так­же состо­я­лось реше­ние кол­ле­гии пон­ти­фи­ков о даро­ва­нии Окта­виа­ну ново­го име­ни. Это гово­рит о том, что, во-пер­вых, вряд ли это было неожи­дан­ное и импуль­сив­ное реше­ние сена­та, ско­рее, зара­нее под­готов­лен­ное пред­ло­же­ние сто­рон­ни­ков импе­ра­то­ра, во-вто­рых, уде­ля­лось боль­шое вни­ма­ние выбо­ру име­ни, а в-третьих, сло­во augus­tus рас­смат­ри­ва­ли в его пер­во­на­чаль­ном зна­че­нии.

Как мы уже гово­ри­ли, к кон­цу рес­пуб­ли­ки сакраль­ное зна­че­ние augus­tus посте­пен­но осла­бе­ва­ет. Но в эпо­ху Авгу­ста мы сно­ва стал­ки­ва­ем­ся с его пер­во­на­чаль­ным зна­че­ни­ем. С боль­шой долей веро­ят­но­сти мож­но пред­по­ло­жить, что ини­ци­а­то­ром «воз­рож­де­ния» сакраль­но­го зву­ча­ния augus­tus стал сам импе­ра­тор. Пово­дом для тако­го утвер­жде­ния ста­но­вит­ся зна­ком­ство с источ­ни­ка­ми эпо­хи Авгу­ста. Имен­но от этой эпо­хи до нас дошли пер­вые попыт­ки объ­яс­не­ния эти­мо­ло­гии и семан­ти­ки augus­tus. С нашей точ­ки зре­ния, эти­мо­ло­ги­че­ские изыс­ка­ния Све­то­ния и Пав­ла Дья­ко­на вос­хо­дят к одно­му источ­ни­ку, а имен­но к огром­но­му тру­ду воль­ноот­пу­щен­ни­ка и учи­те­ля детей Авгу­ста, Мар­ка Веррия Флак­ка De ver­bo­rum sig­ni­fi­ca­tu. Само сочи­не­ние при­двор­но­го грам­ма­ти­ка до нас не дошло, но сохра­ни­лось его сокра­ще­ние, сде­лан­ное Пом­пе­ем Фестом (кон. II — нач. III в.), и извле­че­ния Пав­ла Диа­ко­на (VIII в.), сде­лан­ные, в свою оче­редь, из эпи­то­мы Феста [об этом см.: 44, с. 722—727]. Вот это место: «Augus­tus. Lo­cus sanctus ab avi­um ges­tu, id est, quia ab avi­bus sig­ni­fi­ca­tus est… si­ve ab avi­um gus­ta­tu, quia aves pas­tae id ra­tum fe­ce­runt». (Augus­tus. Это — свя­щен­ное место, или от поле­та птиц, пото­му что пти­ца­ми обо­зна­ча­ет­ся… или от корм­ле­ния птиц, пото­му что пти­цы корм­ле­ни­ем одоб­ря­ли это) (пере­вод наш — А. Т.) (Fest. s. v. augus­tus, ed. Lindsay.) Почти дослов­но с ним сов­па­да­ет вто­рая часть сооб­ще­ния Све­то­ния о augus­tus: «quod lo­ca quo­que re­li­gio­sa et in qui­bus augu­ra­to quid con­sec­ra­tur augus­ta di­can­tur, ab auc­tu <>vel ab avi­um ges­tu gus­tu­ve» (ибо и почи­тае­мые места, где авгу­ры совер­ши­ли обряд посвя­ще­ния, назы­ва­ют­ся aiu­gus­ta — то ли от сло­ва auc­tus, то ли от поле­та или корм­ле­ния птиц) (пере­вод М. Л. Гас­па­ро­ва) (Suet. Div. Aug. 7). Таким обра­зом, свиде­тель­ства Пав­ла Дья­ко­на и Све­то­ния, несо­мнен­но, вос­хо­дят к Веррию Флак­ку. Вполне воз­мож­но допу­стить, что у Веррия суще­ст­во­ва­ло и ука­за­ние на про­ис­хож­де­ние augus­tus от auc­tus (augeo). Во-пер­вых, сохра­ни­лось свиде­тель­ство Све­то­ния, во-вто­рых, по сло­вам само­го Феста, цель его труда состо­я­ла в том, чтобы из обшир­но­го лек­си­ко­на Веррия сде­лать, по воз­мож­но­сти, самое крат­кое извле­че­ние, про­пу­стив вышед­шие из употреб­ле­ния или уста­рев­шие сло­ва [44, с. 723—724], в-третьих, от эпо­хи Авгу­ста сохра­ни­лась тра­ди­ция, про­из­во­дя­щая augus­tus от augeo. Ее, в част­но­сти, упо­ми­на­ет Овидий (Ovid. Fas­ti. I. 611—612: hui­us et augu­rium de­pen­det ori­gi­ne ver­bi / et quod­cum­que sua Iup­pi­ter auget ope (и авгу­рий эти­мо­ло­ги­че­ски про­ис­хо­дит от это­го сло­ва, / и все то, что Юпи­тер умно­жа­ет сво­ей силой) (пере­вод наш — А. Т.). Пока­за­тель­но, что Овидий, как и Све­то­ний, дает два вари­ан­та про­ис­хож­де­ния augus­tus).

с.173 Кро­ме того, уже дав­но обра­ти­ло на себя вни­ма­ние уче­ных частое и осо­бен­ное исполь­зо­ва­ние Ливи­ем сло­ва augus­tus в пер­вой дека­де сво­его труда, кото­рый он начал писать в 27 г. до н. э. (Liv. Praef. 7; I. 7, 8, 29, III. 17, V. 41, VIII. 6, 9). Л. Р. Тей­лор пола­га­ет, что Ливии созна­тель­но про­ти­во­по­став­лял augus­tus и hu­ma­nus, что, оче­вид­но, явля­лось наме­рен­ным ком­мен­та­ри­ем к зна­че­нию ново­го име­ни импе­ра­то­ра [17, p. 159]. Х. Эркель пред­ла­га­ет дру­гое объ­яс­не­ние: Ливий стре­мил­ся пред­от­вра­тить пони­ма­ние augus­tus в ослаб­лен­ном зна­че­нии и, соб­ст­вен­но гово­ря, исполь­зо­вал это сло­во в его преж­нем зна­че­нии [15, S. 20]. Какой бы ни была истин­ная при­чи­на тако­го употреб­ле­ния сло­ва augus­tus Ливи­ем, для нас важ­но то, что здесь доста­точ­но ясно мож­но увидеть вли­я­ние Окта­ви­а­на на зна­ме­ни­то­го рим­ско­го исто­ри­ка в этом вопро­се. Итак, в эпо­ху Авгу­ста вос­ста­нав­ли­ва­ет­ся преж­нее сакраль­ное зву­ча­ние augus­tus, чему в нема­лой мере спо­соб­ст­во­ва­ло окру­же­ние прин­цеп­са.

Таким обра­зом, при­ня­тие име­ни Augus­tus ста­ло замет­ным собы­ти­ем в ста­нов­ле­нии идео­ло­гии ран­не­го прин­ци­па­та, впер­вые этот сакраль­ный тер­мин был исполь­зо­ван для харак­те­ри­сти­ки чело­ве­ка. В фор­му­ле Im­pe­ra­tor Cae­sar di­vi fi­lius Augus­tus, кото­рая с 27 г. до н. э. ста­но­вит­ся офи­ци­аль­ным име­нем прин­цеп­са, Augus­tus игра­ет опре­де­ля­ю­щую роль. Этот эпи­тет сим­во­ли­зи­ру­ет бого­из­бран­ность его обла­да­те­ля (Ovid. Fas­ti. I. 607—608, 612) [см.: 45, с. 629], хотя и не так ярко, как про­зви­ще Сул­лы Fe­lix [см.: 46, p. 113], ото­б­ра­жа­ет наступ­ле­ние «ново­го века» [18, с. 383—384]. «Вос­ста­нов­лен­ное» сакраль­ное зна­че­ние augus­tus ука­зы­ва­ло на сверх­че­ло­ве­че­скую сущ­ность Окта­ви­а­на, поэто­му вряд ли мож­но согла­сить­ся с рас­про­стра­нен­ным мне­ни­ем, соглас­но кото­ро­му Окта­виан оста­но­вил свой выбор на Augus­tus, так как оно каза­лось скром­нее Ro­mu­lus [20, с. 34] и не име­ло ниче­го прин­ци­пи­аль­но ново­го в срав­не­нии с извест­ны­ми рес­пуб­ли­кан­ски­ми пре­цеден­та­ми [21, с. 179].

В заклю­че­ние сле­ду­ет ска­зать несколь­ко слов об эво­лю­ции семан­ти­ки augus­tus в эпо­ху импе­рии. Здесь наблюда­ют­ся две тен­ден­ции. С одной сто­ро­ны, augus­tus начи­на­ют исполь­зо­вать как эпи­кле­зу для богов, чего не было в эпо­ху рес­пуб­ли­ки. Впер­вые augus­tus как эпи­тет боже­ства был исполь­зо­ван в 13 г. до н. э. для рим­ской пер­со­ни­фи­ка­ции мира — Pax Augus­ta (RGDA. 12) [ср.: 16, S. 208]. Осо­бен­но часто Augus­tus встре­ча­ет­ся в обо­зна­че­ни­ях Эску­ла­па, Апол­ло­на, Гер­ку­ле­са, Юпи­те­ра, Либе­ра, Мар­са, Мер­ку­рия, Неп­ту­на, Сатур­на, Силь­ва­на, реже Диа­ны, Солн­ца, Фор­ту­ны и др. [19, Sp. 2370; 31, Sp. 1393—1402]. Таким обра­зом, augus­tus полу­ча­ет новое зна­че­ние «свя­щен­ный» (sanctus, sac­rus). С дру­гой сто­ро­ны, тен­ден­ция к деса­кра­ли­за­ции зна­че­ния augus­tus уси­ли­ва­ет­ся. Рим­ские авто­ры все чаще исполь­зу­ют это сло­во в зна­че­нии ad­mi­ra­bi­lis, mag­ni­fi­cus (напр.: Sil. Pu­ni­ca. I. 609; Stat. Theb. XII. 281; Stat. Silv. V. 2; Quint. Inst. XI. 1, XII. 10; Tac. Dial. 4, 12; Plin. Epist. II. 11, 10; Plin. Pa­neg. 60, 92) [ср.: 31, Sp. 1381].

Σε­βασ­τός

При­ла­га­тель­ное Σε­βασ­τός, в отли­чие от augus­tus, име­ет ясную эти­мо­ло­гию. Это сло­во про­ис­хо­дит от кор­ня -σεβ- (> *-σαυ-) со зна­че­ни­ем «почи­тать», «боготво­рить», «пре­кло­нять­ся», кото­рый явля­ет­ся весь­ма про­дук­тив­ным [4, S. 1031—1032; 25, p. 116—123]. Τὸ σέ­βας (бла­го­го­ве­ние), ἡ σέ­βασις (покло­не­ние), τὸ σέ­βασ­μα (пред­мет покло­не­ния), ἡ εὐσέ­βεια (бла­го­че­стие), εὐσε­βής (бла­го­че­сти­вый), ἡ ἀσέ­βεια (нече­стие) были очень употре­би­тель­ны в гре­че­ском язы­ке. Сло­ва, одно­ко­рен­ные Σε­βασ­τός, появ­ля­ют­ся очень рано. Так, гла­го­лы σέ­βω (покло­нять­ся), σε­βάζο­μαι (почи­тать богов) встре­ча­ют­ся уже в про­из­веде­ни­ях Гоме­ра (Hom. Il. IV. 242: σέ­βεσ­θε; VI. 167. 417: σε­βάσ­σα­το).

На пер­вый взгляд, вопрос о семан­ти­ке Σε­βασ­τός не пред­став­ля­ет осо­бых труд­но­стей. Все сло­ва­ри дают его пере­вод «свя­щен­ный», «почтен­ный», «достой­ный покло­не­ния», не забы­вая при этом ука­зы­вать, что это сло­во явля­ет­ся греч. экви­ва­лен­том лат. augus­tus [см., напр.: 4, S. 1033; 26, p. 1587; 47, ст. 1116; 48, с. 1465]. Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, сле­дуя сооб­ще­нию Дио­на Кас­сия (Dio Cass. LIII. 16), под­чер­ки­ва­ют, что сами гре­ки пере­во­ди­ли augus­tus сло­вом Σε­βασ­τός. Но здесь мы как раз и встре­ча­ем­ся с пер­вой труд­но­стью. Ведь с.174 Σε­βασ­τός в сохра­нив­ших­ся источ­ни­ках впер­вые встре­ча­ет­ся толь­ко в над­пи­си (26/25 гг. до н. э.) (AE. 1975. № 799)! На это мож­но было бы воз­ра­зить, что источ­ни­ки с Σε­βασ­τός не сохра­ни­лись. Но широ­кое исполь­зо­ва­ние одно­ко­рен­ных ему слов уже с эпо­хи Гоме­ра, как ука­за­но выше, дела­ет это воз­ра­же­ние несо­сто­я­тель­ным. С дру­гой сто­ро­ны, М. А. Леви счи­та­ет, что исполь­зо­ва­ние Σε­βασ­τός после 27 г. до н. э. в неко­то­рых памят­ни­ках гре­че­ско­го язы­ка не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к импе­ра­то­ру [27, p. 147—148].

Оста­но­вим­ся на них подроб­нее. Дио­ни­сий Гали­кар­насский исполь­зу­ет при­ла­га­тель­ное Σε­βασ­τός в каче­стве при­зна­ка τὸ πρᾶγ­μα (вещь, пред­мет) (Dio­nys. Hal. II. 75). В свя­зи с этим сто­ит напом­нить об обсто­я­тель­ствах жиз­ни гре­че­ско­го рито­ра. Дио­ни­сий Гали­кар­насский при­ехал в Рим ок. 30 г. до н. э., а свой труд «Рим­ские древ­но­сти» начал писать еще поз­же [49, с. 156, 166—167]. К это­му вре­ме­ни новое сло­во вполне мог­ло утвер­дить­ся сре­ди гре­че­ско­го насе­ле­ния Рима. Вполне воз­мож­но, что Дио­ни­сий исполь­зо­вал Σε­βασ­τός, обо­зна­чав­шее осо­бу рим­ско­го импе­ра­то­ра, в каче­стве эпи­те­та, чтобы пока­зать осо­бую свя­тость пред­ме­та. Над­пись Syll.³ № 820 (83/84 г. н. э.), на кото­рую так­же ссы­ла­ет­ся италь­ян­ский исто­рик, содер­жит инфор­ма­цию о мисте­ри­ях в Эфе­се, сре­ди кото­рых упо­ми­на­ют­ся мисте­рии, посвя­щен­ные «Δή­μητ­ρι Καρ­πο­φόρῳ καὶ Θεσ­μο­φόρῳ καὶ θεοῖς Σε­βασ­τοῖς» (Демет­ре Пло­до­но­си­це и Зако­но­да­тель­ни­це и свя­щен­ным богам). По наше­му мне­нию, θεοὶ Σε­βασ­τοί = dii Augus­ti = di­vi im­pe­ra­to­res. Содер­жа­ние мно­го­чис­лен­ных посвя­ти­тель­ных гре­че­ских над­пи­сей с θεοὶ Σε­βασ­τοί ясно ука­зы­ва­ет на то, что под этим тер­ми­ном пони­ма­ли умер­ших рим­ских импе­ра­то­ров, кото­рые обо­жествля­лись после смер­ти (см., напр.: AE. 1978. № 810: Θεᾷ Ῥώμῃ καὶ θεοῖς Σε­βασ­τοῖς (богине Роме и боже­ст­вен­ным Авгу­стам); OGIS. № 479. 3—5: καὶ θεοῖς Σε­βασ­τοῖς καὶ θεῖς Σε­βασ­ταῖς… καὶ θεᾷ Ῥώμῃ καὶ θεῷ Συνκλή­τωι καὶ τῷ δή­μοι Ῥω­μαίων (боже­ст­вен­ным Авгу­стам и Авгу­стам… богине Роме, боже­ст­вен­но­му сена­ту и рим­ско­му наро­ду); Kos PH. № 345: ἀρχίατ­ρον τῶν θεῶν Σε­βασ­τῶν ([ста­туя] вра­ча боже­ст­вен­ных Авгу­стов); SEG. XLVIII. № 913 билинг­ва: DI­VIS DIOC­LE­TIA­NO ET CONSTAN­TIO ET GA­LE­RIO MA­XI­MIA­NO AVGG. Θεοῖς Σε­βασ­τοῖς… (Боже­ст­вен­ным Дио­кле­ти­а­ну, Кон­стан­цию и Гале­рию Мак­си­ми­а­ну Авгу­стам. (греч.) Боже­ст­вен­ным Авгу­стам…) [ср.: 26, p. 1587]). Это же отно­сит­ся и к над­пи­си IG. VII. № 2233, о кото­рой гово­рит М. А. Леви. Поэто­му не без осно­ва­ний мож­но счи­тать, что греч. при­ла­га­тель­ное Σε­βασ­τός отно­си­лось толь­ко к рим­ско­му импе­ра­то­ру. Таким обра­зом, Σε­βασ­τός явля­ет­ся нео­ло­гиз­мом для эпо­хи Авгу­ста. Еще одним дово­дом в поль­зу это­го явля­ет­ся то, что в гре­че­ском язы­ке уже было сло­во с таким зна­че­ни­ем — σε­βάσ­μιος. Пока­за­тель­но, что в эпо­ху импе­рии это сло­во ино­гда заме­ня­ло Σε­βασ­τός (σε­βάσ­μιος ἀρχὴ = Augus­ta dig­ni­tas) [25, p. 118].

Вто­рая труд­ность заклю­ча­ет­ся в том, что Σε­βασ­τός не явля­ет­ся ни дослов­ным, ни точ­ным пере­во­дом клас­си­че­ско­го зна­че­ния augus­tus «умно­жен­ный боже­ст­вом», «вели­че­ст­вен­ный». Срав­не­ние зна­че­ний одно­ко­рен­ных слов σέ­βαι (бла­го­го­вей­ный страх, бла­го­го­ве­ние), σε­βάζο­μαι (стра­шить­ся, боять­ся), σε­βάσ­μιος (свя­щен­ный) и сино­ни­мов (πότ­νιος (могу­ще­ст­вен­ный, глу­бо­ко­по­чи­тае­мый), προσ­κυ­νητός (бла­го­го­вей­ный), σεπ­τός (бла­го­го­вей­но чти­мый), ἔντι­μος (почи­тае­мый), ἄγιος (свя­щен­ный)) раз­ре­ша­ют уточ­нить пере­вод Σε­βασ­τός как «вну­шаю­щий бла­го­го­ве­ние». Свиде­тель­ства гре­че­ских над­пи­сей поз­во­ля­ют гово­рить о том, что это сло­во исполь­зо­ва­лось в гре­че­ском мире в первую оче­редь для харак­те­ри­сти­ки боже­ства или рим­ско­го импе­ра­то­ра (то есть чело­ве­ка), что пол­но­стью про­ти­во­ре­чит клас­си­че­ско­му зна­че­нию augus­tus (Ca­rie. II. № 67 — σε­βασ­τὸς Ἡρακ­λῆς (Геракл); Kos PH. № 119, Kos EV. № 216, 219 — Σε­βαστὴ Ῥέα (Рея); Kos PH. № 411 — σε­βαστὴ θεὰ Δα­μάτηρ (боги­ня Демет­ра); Kos EV. № 135 — σε­βασ­τὸς Ζεὺς Κα­πετώ­λιος (Юпи­тер Капи­то­лий­ский); OGIS. № 457 — Ἀπόλ­λων ἐλευ­θέριος σε­βασ­τός (Апол­лон Осво­бо­ди­тель)). По это­му пово­ду М. А. Леви заме­ча­ет, что εὐσε­βής или εὐερ­γέ­της боль­ше бы соот­вет­ст­во­ва­ли латин­ско­му сло­ву [27, p. 148].

Весь­ма инте­рес­ные дан­ные дает сопо­став­ле­ние употреб­ле­ния слов Σε­βασ­τός и Αὔγουσ­τος в гре­ко­языч­ных источ­ни­ках. Если в I—II вв. н. э. в трудах антич­ных авто­ров пре­об­ла­да­ет сло­во Σε­βασ­τός (Дио­ни­сий Гали­кар­насский (4/0), Стра­бон (50/7), Иосиф Фла­вий (53/3), с.175 Филон Алек­сан­дрий­ский (22/0), Аппи­ан (17/1), Плу­тарх (9/6), Гален (4/2), Арри­ан (7/0), Луки­ан (6/0), Поли­эн (14/1), но Пав­са­ний (1/26)), то в III—IV вв. н. э. Αὔγουσ­τος посте­пен­но начи­на­ет вытес­нять его (Дион Кас­сий (3/503), Кли­мент Алек­сан­дрий­ский (1/10), Евсе­вий (48/54), Иоанн Хри­зо­стом (10/24), Иоанн Лидий­ский (3/62), но Геро­ди­ан (18/0)). По наше­му мне­нию, это может свиде­тель­ст­во­вать об искус­ст­вен­ном харак­те­ре Σε­βασ­τός. То есть это сло­во, впер­вые исполь­зо­ван­ное в гре­че­ском язы­ке после 27 г. до н. э., явля­лось офи­ци­аль­ным пере­во­дом латин­ско­го титу­ла рим­ских импе­ра­то­ров и нео­ло­гиз­мом для гре­ков эпо­хи импе­ра­то­ра Авгу­ста [35, p. 160]. Вполне есте­ствен­но, что ког­но­мен импе­ра­то­ров Αὔγουσ­τος стал посте­пен­но вытес­нять ново­введен­ное сло­во. Пав­са­ний, жив­ший во II в. н. э., отме­чал, как буд­то это было неиз­вест­но: «τὸ δὲ ὄνο­μα ἦν τού­τῳ Αὔγουσ­τος, ὃ κα­τὰ γλῶσ­σαν δύ­ναται τὴν Ἑλλή­νων σε­βασ­τός» («ибо имя Август на язы­ке гре­ков зна­чит себастос») (Pau­san. III. 11. 4) (пере­вод наш — А. Т.). К это­му сле­ду­ет доба­вить один инте­рес­ный момент. В гре­че­ских над­пи­сях ино­гда Σε­βασ­τός и Αὔγουσ­τος употреб­ля­ют­ся сов­мест­но как два раз­лич­ных сло­ва. Вряд ли это была тав­то­ло­гия [25, p. 120]. Ско­рее, это гово­рит о том, что для гре­ков Σε­βασ­τός зву­ча­ло боль­ше как офи­ци­аль­ный титул, было обо­зна­че­ни­ем рим­ско­го пра­ви­те­ля, а Αὔγουσ­τος — неофи­ци­аль­ным, име­нем импе­ра­то­ра (ср.: TAM. IV. 1. № 25: Ἰουλίαν Αὐγούσ­ταν Σε­βασ­τήν (Юлии Авгу­сты Свя­щен­ной), № 27; SEG. XLII. № 1135, XLIV. № 1011A; AE. 1970. № 606, 1976. № 678, 1992. № 1511, 1994. № 1929a, 1998. № 1423). У гре­че­ских богов была эпи­кле­за σε­βασ­τός, но нико­гда αὔγουσ­τος.

Итак, по наше­му мне­нию, выбор гре­че­ско­го пере­во­да лат. Augus­tus был сде­лан не сами­ми гре­ка­ми, а окру­же­ни­ем пер­во­го рим­ско­го импе­ра­то­ра и вряд ли был слу­ча­ен. При­чи­ны тако­го пере­во­да не вполне ясны. Види­мо, выбор Σε­βασ­τός «вну­шаю­щий бла­го­го­ве­ние» был свя­зан с тем, что в восточ­ных гре­ко­языч­ных обла­стях рим­ско­го государ­ства пра­ви­тель­ст­вом Авгу­ста созна­тель­но про­во­ди­лась поли­ти­ка, направ­лен­ная на сакра­ли­за­цию лич­но­сти импе­ра­то­ра³. Окта­виан не стал пер­вым, кто повел себя подоб­ным обра­зом. В исто­рии Рима уже были при­ме­ры умыш­лен­но­го нерав­но­знач­но­го пере­во­да латин­ско­го тер­ми­на на гре­че­ский язык. После паде­ния Пре­не­сте, послед­ней опо­ры мари­ан­цев, Сул­ла взял себе ког­но­мен Fe­lix (Счаст­ли­вый). Это про­зви­ще, пере­веден­ное на древ­не­гре­че­ский язык, зву­ча­ло, как Ἐπαφ­ρο­δί­τες, хотя точ­ный пере­вод дол­жен был быть Εὐτυ­χές (удач­ли­вый). Но Сул­ла пред­по­чи­тал быть, ско­рее, любим­цем Вене­ры-Афро­ди­ты, чем Тюхе [50, p. 57; 51, p. 138]. Еще один при­мер. Латин­ское prin­ceps пере­во­ди­лось на древ­не­гре­че­ский как ἡγε­μών. Одна­ко это не был ни дослов­ный, ни един­ст­вен­ный пере­вод [см.: 52, p. 36—37, 44].

Под­во­дя итог, мож­но сде­лать неко­то­рые выво­ды. Иссле­до­ва­ние зна­че­ния augus­tus пока­за­ло, что это сло­во было доста­точ­но спе­ци­фи­че­ским тер­ми­ном, отно­ся­щим­ся к сфе­ре куль­та и рели­гии, кото­рый харак­те­ри­зо­вал вещи и поня­тия, тес­но свя­зан­ные с бога­ми. Одна­ко его семан­ти­ка изме­ня­лась на про­тя­же­нии раз­лич­ных эпох рим­ской исто­рии. Изу­че­ние семан­ти­ки Σε­βασ­τός поз­во­ли­ло заклю­чить, что это сло­во в эпо­ху импе­ра­то­ра Авгу­ста явля­лось нео­ло­гиз­мом, кото­рый был «изо­бре­тен» сре­ди окру­же­ния пер­во­го импе­ра­то­ра.

Выбор Окта­виа­ном ново­го име­ни как латин­ско­го, так и его гре­че­ско­го пере­во­да был осо­знан­ным и тща­тель­ным. Импе­ра­тор не счи­тал­ся с тем, будет ли его гре­ци­зи­ро­ван­ное имя точ­ным пере­во­дом латин­ско­го ори­ги­на­ла. Для него было важ­но, чтобы augus­tus и Σε­βασ­τός выра­жа­ли его осо­бое поло­же­ние в рим­ском государ­стве (ведь юриди­че­ски Окта­виан не был монар­хом!), что осо­бен­но харак­тер­но для гре­че­ско­го име­ни, в кото­ром в боль­шей мере была выра­же­на идея еди­но­лич­ной вла­сти импе­ра­то­ра.

Sum­ma­ry

A. To­ka­rev.
Augus­tus and Σε­βασ­τός: About Se­man­tics of Terms

In the ar­tic­le is exa­mi­ned the com­pa­ra­ti­ve cha­rac­te­ris­tic of se­man­tic mea­nings of augus­tus and Σε­βασ­τός. In aut­hor’s opi­nion, the­re was evo­lu­tion of mea­nings of word augus­tus, the spe­ci­fic term con­cer­ning sphe­re of re­li­gion. Du­ring the King’s epoch and the epoch of Re­pub­lic mea­ning of this word was «glo­ri­fied a dei­ty», «majes­tic». Howe­ver at the end of Re­pub­lic augus­tus star­ted to lo­se the sac­ral sen­se. Oc­ta­vian, ha­ving ac­cep­ted cog­no­men Augus­tus, has ma­de an at­tempt to re­turn ori­gi­nal sen­se to this word. Du­ring the Augus­tan epoch poets and wri­ters used augus­tus in his ori­gi­nal mea­ning. Howe­ver in the ti­me of em­pi­re the ten­den­cy of easing of sac­ral mea­ning of augus­tus ampli­fy to ad­mi­ra­bi­lis and mag­ni­fi­cus. At the sa­me ti­me the­re is a new ten­den­cy. Augus­tus be­co­mes with ti­me a epik­le­sis for gods. That is, on the one hand, this word means «surpri­sing», «de­lightful», on the ano­ther — «sac­red».

Com­pa­ri­son of the use of words Σε­βασ­τός and Αὔγουσ­τος in the Greek sour­ces and the fact of ap­pea­ran­ce of an adjec­ti­ve σε­βασ­τός for the first ti­me in the Greek lan­gua­ge on­ly af­ter 27 B. C. show that Σε­βασ­τός was of­fi­cial transla­tion of a La­tin na­me of the Ro­man em­pe­rors. It is evi­den­ce of a choi­ce of Augus­tus’ Greek transla­tion has been ma­de with La­tin ana­lo­gue si­mul­ta­neo­us­ly, among an en­vi­ron­ment of the first Ro­man em­pe­ror and hardly was ca­sual. The rea­son of a choi­ce of such transla­tion, pro­bab­ly, ha­ve been con­nec­ted with the fact that in the Eas­tern Greek-spea­king areas of the Ro­man Em­pi­re the go­vernment of August car­ried out a po­li­tics on sac­ra­li­sa­tion of em­pe­ror’s per­son mea­ningly.

с.176

Лите­ра­ту­ра

1. Corssen W. Über Stei­ge­rungs- und Verglei­chungsen­dun­gen im la­tei­ni­schen und in den ita­li­schen Dia­lek­ten // Zeitschrift für verglei­chen­de Sprach­forschung auf dem Ge­bie­te des deutschen, grie­chi­schen und la­tei­ni­schen. 1854. Jg. 3.

2. A La­tin Dic­tio­na­ry / Rev., en­larg. by T. Charlton, Ph. D. Lewis, L. D. Char­les Short. Oxf., 1879.

3. Wal­de A. La­tei­ni­sches Ety­mo­lo­gi­sches Wor­ter­buch. Hei­del­berg, 1906.

4. Va­niuek A. Grie­chi­sch-la­tei­ni­sches ety­mo­lo­gi­sches Wor­ter­buch. Leip­zig, 1877. Bd. 2.

5. Zim­mer­mann A. Augur // Ar­chiv für la­tei­ni­sche Le­xi­ko­gra­phie und Gram­ma­tik. 1890. Jg. 7.

6. Cur­tius G. Grundzu­ge der grie­chi­schen Ety­mo­lo­gie. Leip­zig, 1879.

7. Wis­sowa G. Augu­res // RE. 1896. Bd. 2. Hbbd. 4.

8. Er­nout A. Augur-Augus­tus // MSL. 1921. T. 22.

9. Ga­gé J. Ro­mu­lus-Augus­tus // MERF. 1930. T. 47.

10. Scott K. The iden­ti­fi­ca­tion of Augus­tus with Ro­mu­lus-Qui­ri­nus // TA­PhA. 1925. Vol. 56.

11. Koops M. A. De Augus­to // Mne­mo­si­ne. 1937. T. 5. Ser. 3.

12. Du­me­zil G. Re­mar­ques sur Augur-Augus­tus // REL. 1957. T. 35.

13. Hein­ze R. Auc­to­ri­tas // Her­mes. 1925. Bd. 60.

14. Scott K. No­tes on Augus­tus’ Re­li­gio­us Po­li­cy // ARW. 1938. Bd. 35.

15. Er­kell H. Augus­tus, fe­li­ci­tas, for­tu­na: la­tei­ni­sche Wortstu­dien. Gö­te­borg, 1952.

16. Eh­ren­berg V. Mo­nu­men­tum An­tio­che­num // Klio. 1924. Bd. 19. H. 2.

17. Tay­lor L. R. Li­vy and the Na­me Augus­tus // CR. 1918. Vol. 32.

18. Маш­кин Н. А. Прин­ци­пат Авгу­ста. Про­ис­хож­де­ние и соци­аль­ная сущ­ность. М.; Л., 1949.

19. Gardthau­sen V. Augus­tus und sei­ne Zeit. Leip­zig, 1896. Bd. 2.

20. Чер­ны­шев Ю. Г. Соци­аль­но-уто­пи­че­ские идеи и миф о «золо­том веке» в древ­нем Риме. Ново­си­бирск, 1994. Ч. 2.

21. Меже­риц­кий Я. Ю. «Рес­пуб­ли­кан­ская монар­хия»: мета­мор­фо­зы идео­ло­гии и поли­ти­ки импе­ра­то­ра Авгу­ста. М.; Калу­га, 1994.

22. Ha­ver­field F. The Na­me Augus­tus // JRS. 1915. Vol. 5.

23. Gat­ti C. Augus­to e le in­di­vi­dua­li­tà di­vi­ne // PP. 1949. T. 4.

24. Neu­mann K. J. Augus­tus // RE. 1896. Bd. 2. Hbbd. 4.

25. The­sau­rus grae­cae lin­guae. Pa­ri­siis, 1863. Vol. 7.

26. Lid­dell H. G., Scott R. A. Greek-English Le­xi­con / Rev., aug­ment. by H. S. Jones, R. McKen­zie. Oxf., 1940.

27. Le­vi M. A. Augus­to e al­cu­ni prob­le­mi di deon­to­lo­gia sto­riog­ra­fi­ca // PP. 1985. T. 221.

28. Дво­рец­кий И. Х. Латин­ско-рус­ский сло­варь. 6-е изд. М., 2000.

29. Fowler W. W. Aeneas at the Si­te of Ro­me. Oxf., 1917.

30. What­mough J. [Рецен­зия] // CPh. 1948. Vol. 43. № 3. Рец. на кн.: Er­nout A. Phi­lo­lo­gi­ca. Étu­des et com­men­tai­res. P.: C. Klincksieck, 1946. 232 p.

31. The­sau­rus lin­guae la­ti­nae. Lip­siae, 1963. Vol. 2.

32. P. Ver­gi­lii Ma­ro­nis ope­ra. The Works of Vir­gil, with a Com­men­ta­ry by J. M. A. Co­nington and H. M. A. Nettles­hip. L., 1876. Vol. 2.

33. Wag­ner E. P. Ver­gi­lii Ma­ro­ni ope­ra om­nia. Lip­siae, 1833. Vol. 3.

34. Koch C. Got­theit und Mensch im Wan­del der rö­mi­schen Staatsform. Das neue Bild der An­ti­ke. Mün­chen, 1942. Bd. 2.

35. Tay­lor L. R. The Di­vi­ni­ty of Ro­man Em­pe­ror. N.-Y., 1979.

36. Plat­ner S. B. A To­po­gra­phi­cal Dic­tio­na­ry of An­cient Ro­me. L., 1929.

37. Абрам­зон М. Г. Моне­ты как сред­ство про­па­ган­ды офи­ци­аль­ной поли­ти­ки Рим­ской Импе­рии. М., 1995.

с.177

38. Ba­be­lon E. Descrip­tion his­to­ri­que et chro­no­lo­gi­que des mon­naies de la Ré­pub­li­que Ro­mai­ne vul­gai­re­ment ap­pe­lées mon­naies con­su­lai­res. P., 1888. T. 2.

39. Grue­ber H. A. Coins of the Ro­man Re­pub­lic in the Bri­tish Mu­seum. Oxf., 1970. Vol. 2.

40. Mat­tingly H. Coins of the Ro­man Em­pi­re in the Bri­tish Mu­seum. Ca­ta­lo­gue. L., 1965. Vol. 1.

41. Шта­ер­ман Е. М. Соци­аль­ные осно­вы рели­гии Древ­не­го Рима. М., 1987.

42. Sy­me R. The Ro­man Re­vo­lu­tion. Oxf., 1939.

43. Por­te D. Ro­mu­lus-Qui­ri­nus, prin­ce et dieu, dieu des prin­ces. Étu­de sur le per­son­na­ge de Qui­ri­nus et sur son évo­lu­tion, des ori­gi­nes à Augus­te // ANRW II. 1981. Bd. 17. 1.

44. Нагу­ев­ский Д. Исто­рия рим­ской лите­ра­ту­ры. Казань, 1915. Т. 2.

45. Кна­бе Г. С. Рим Тита Ливия — образ, миф, исто­рия // Тит Ливий. Исто­рия от осно­ва­ния горо­да. М., 1993. Т. 3.

46. Car­co­pi­no J. Syl­la ou la mo­nar­chie man­quée. P., 1947.

47. Вей­сман А. Д. Гре­че­ско-рус­ский сло­варь. СПб., 1882.

48. Дво­рец­кий И. Х. Древ­не­гре­че­ско-рус­ский сло­варь. М., 1958. Т. 2.

49. Исто­рия гре­че­ской лите­ра­ту­ры / Под ред. С. И. Соболев­ско­го, М. Е. Гра­барь-Пас­сек, Ф. А. Пет­ров­ско­го. М., 1960. Т. 3.

50. Jac­zy­now­ska M. Les ori­gi­nes ré­pub­li­cai­nes du cul­te im­pé­rial // ACD. 1986. T. 22.

51. Le Gall J. La re­li­gion ro­mai­ne de l’epo­que de Ca­ton l’An­cien au rég­ne de l’em­pe­reur Com­mo­de. P., 1975.

52. Bé­ran­ger J. Re­cher­ches sur l’as­pect ideo­lo­gi­que du prin­ci­pal. Ba­sel, 1953.