Традиционные формы общения у римлян и оппозиция Юлиям-Клавдиям

Хотя в том, что каса­ет­ся кон­тро­ля над жиз­нью сво­их граж­дан, раз­лич­ные государ­ства при­дер­жи­ва­ют­ся неоди­на­ко­вых стан­дар­тов, само стрем­ле­ние к тако­му кон­тро­лю состав­ля­ет, по-види­мо­му, свой­ство, имма­нент­но при­су­щее любо­му государ­ству. Пред­став­ле­ние о том, в какой мере подоб­ный кон­троль допу­стим и где та грань, за кото­рой начи­на­ет­ся част­ная жизнь чело­ве­ка, явля­ю­ща­я­ся его лич­ным делом, не раз меня­лось в ходе мно­го­ве­ко­вой исто­рии запад­но­ев­ро­пей­ской циви­ли­за­ции, одна­ко в наши дни, по срав­не­нию с антич­ной эпо­хой, область част­но­го замет­но вырос­ла. В Риме, как и в антич­но­сти в целом, это про­стран­ство лич­но­го (res pri­va­ta) было мно­го уже, в подо­т­чёт­ную государ­ству сфе­ру обще­ст­вен­но­го (res pub­li­ca) в те вре­ме­на попа­да­ла, напри­мер, рели­ги­оз­ная жизнь (в этой свя­зи доста­точ­но вспом­нить казнь Сокра­та за непо­чи­та­ние при­знан­ных афин­ским поли­сом богов или пре­сле­до­ва­ние хри­сти­ан рим­ски­ми вла­стя­ми). В Рим­ской рес­пуб­ли­ке в её луч­шие дни част­ная жизнь граж­дан из выс­ших сосло­вий, всад­ни­ков и сена­то­ров, нахо­ди­лась под стро­гим цен­зор­ским кон­тро­лем и мож­но было запро­сто лишить­ся места в рядах сена­та, поце­ло­вав жену в при­сут­ст­вии доче­ри или при­ку­пив сто­ло­во­го сереб­ра сверх уста­нов­лен­но­го веса (Plut. Ca­to Major, 17).

Тен­ден­ция дер­жать под неусып­ным над­зо­ром даже лич­ную жизнь рим­лян в эпо­ху импе­рии ничуть не ослаб­ла, хотя и силь­но видо­из­ме­ни­лась. Охра­на доб­рых нра­вов, борь­ба с рос­ко­шью и раз­ру­ши­тель­ным вли­я­ни­ем чуже­зем­ных, гре­че­ских и восточ­ных, обы­ча­ев ото­шли на вто­рой план, усту­пив место розыс­ку и пре­сле­до­ва­нию небла­го­на­деж­ных с точ­ки зре­ния авто­ри­тар­ной вла­сти лиц. Под при­сталь­ным вни­ма­ни­ем вла­стей ока­за­лись cir­cu­li (букв. круж­ки), по суще­ству, сво­его рода клу­бы по инте­ре­сам, пере­жи­вав­шие в эпо­ху ран­не­го прин­ци­па­та под­лин­ный рас­цвет. В клас­си­че­скую эпо­ху этим сло­вом обо­зна­ча­ли фор­му интел­лек­ту­аль­но­го досу­га: cir­cu­lus состав­ля­ли дру­зья, более или менее регу­ляр­но встре­чав­ши­е­ся для обсуж­де­ния фило­соф­ских и лите­ра­тур­ных про­блем. Неред­ко, а ско­рее даже обык­но­вен­но, эти собра­ния соеди­ня­лись с засто­льем, как это было заведе­но, напри­мер, в доме у Атти­ка. Отсюда дру­гое назва­ние этих клу­бов — con­vi­via. Впро­чем, уро­вень интел­лек­ту­аль­но­сти подоб­но­го вре­мя­пре­про­вож­де­ния в каж­дом кон­крет­ном слу­чае зави­сел от участ­ни­ков собра­ния: одно дело обед у Атти­ка, обра­зо­ван­но­го чело­ве­ка, дру­га Цице­ро­на, и совсем дру­гое — пируш­ка Три­маль­хи­о­на, столь кра­соч­но опи­сан­ная Пет­ро­ни­ем. Con­vi­vium вполне мог быть и самой обык­но­вен­ной попой­кой.

В беседах и спо­рах на этих собра­ни­ях дале­ко не послед­нее место зани­ма­ли вопро­сы теку­щей поли­ти­ки и тео­рии государ­ства, осо­бен­но в тех слу­ча­ях, когда цен­траль­ной фигу­рой тако­го круж­ка был вид­ный государ­ст­вен­ный дея­тель (напри­мер, Сци­пи­он Эми­ли­ан).

Таким обра­зом, мож­но утвер­ждать, что эти нефор­маль­ные объ­еди­не­ния рим­ской обра­зо­ван­ной пуб­ли­ки прак­ти­че­ски с момен­та сво­его появ­ле­ния нахо­ди­лись в свое­об­раз­ных отно­ше­ни­ях с фор­ма­ли­зо­ван­ной поли­ти­че­ской струк­ту­рой государ­ства: на них затра­ги­ва­лись вопро­сы важ­ные или по край­ней мере небез­раз­лич­ные для вла­сти; их чле­на­ми были люди, уже про­сла­вив­ши­е­ся на государ­ст­вен­ном попри­ще или, напро­тив, пока ещё толь­ко гото­вив­шие себя к слу­же­нию сво­е­му наро­ду; и нако­нец, неко­то­рым из таких нефор­маль­ных сооб­ществ покро­ви­тель­ст­во­ва­ли при­знан­ные лиде­ры, prin­ci­pes, рим­ской общи­ны.

Импе­рия при­нес­ла рим­ля­нам внеш­ний и внут­рен­ний мир, отно­си­тель­ную без­опас­ность (отно­си­тель­ную, посколь­ку уже при Тибе­рии про­воз­гла­шён­ная Авгу­стом эра все­об­ще­го согла­сия сме­ня­ет­ся эпо­хой терро­ри­сти­че­ско­го режи­ма¹) и эко­но­ми­че­ское про­цве­та­ние, но она же отня­ла у них поли­ти­че­скую сво­бо­ду. Уста­нов­ле­ние монар­хи­че­ской фор­мы прав­ле­ния, не тре­бу­ю­щей горя­че­го уча­стия каж­до­го граж­да­ни­на в обще­ст­вен­ной жиз­ни, с одной сто­ро­ны, и подъ­ём эко­но­ми­ки, про­гресс ремё­сел, искус­ства вслед­ст­вие дли­тель­но­го мира — с дру­гой, вызва­ли небы­ва­лый рас­цвет част­ной жиз­ни, а вме­сте с ней и круж­ков. Пред­ста­ви­те­ли вла­сти, вклю­чая само­го импе­ра­то­ра, покро­ви­тель­ст­во­ва­ли лите­ра­ту­ре и лите­ра­тур­ным обще­ствам, ари­сто­кра­ты и про­сто бога­тые люди стре­ми­лись не отстать от прин­цеп­са и его дво­ра и cir­cu­li при Цеза­рях мно­жи­лись и про­цве­та­ли. В то же вре­мя импе­ра­тор­ская власть пред­при­ни­ма­ет попыт­ки поста­вить под свой кон­троль интел­лек­ту­аль­ную жизнь обще­ства, и в цен­тре вни­ма­ния, есте­ствен­но, ока­зы­ва­ют­ся cir­cu­li, в кото­рых эта жизнь глав­ным обра­зом и сосре­дото­чи­ва­лась.

Импе­ра­тор Август (30 г. до н. э. — 14 г. н. э.) в целях обес­пе­че­ния проч­ной базы сво­ей вла­сти про­во­дил тон­кую и про­ду­ман­ную куль­тур­ную поли­ти­ку, направ­лен­ную на рестав­ра­цию и защи­ту тра­ди­ци­он­ных соци­аль­ных цен­но­стей. При нем фор­ми­ру­ет­ся идео­ло­ги­че­ская линия ново­го режи­ма, а важ­ней­шим сред­ст­вом её про­па­ган­ды ста­но­вят­ся офи­ци­аль­ное искус­ство и лите­ра­ту­ра. Меце­нат, один из бли­жай­ших дру­зей прин­цеп­са (ami­ci prin­ci­pis), не зани­мая ника­ко­го офи­ци­аль­но­го поло­же­ния, взял на себя орга­ни­за­цию работы в выше­ука­зан­ном направ­ле­нии и достиг зна­чи­тель­ных успе­хов. Дело не толь­ко в том, что он ввёл в при­двор­ный круг Вер­ги­лия и Гора­ция, из кото­рых пер­вый напи­сал «Эне­иду», а вто­рой — «Секу­ляр­ный гимн»: сло­жив­ший­ся вокруг него кру­жок выдаю­щих­ся писа­те­лей и поэтов стал цен­тром куль­тур­ной жиз­ни Рима, зада­вал её тон и направ­ле­ние, дик­то­вал лите­ра­тур­ные вку­сы и при­стра­стия².

Одна­ко кон­фликт интел­ли­ген­ции с авто­ри­тар­ной вла­стью явле­ние, по-види­мо­му, столь же неиз­беж­ное, сколь и тра­ги­че­ское. Прав­ле­ние Авгу­ста не было в этом отно­ше­нии столь без­об­лач­ным, как пред­став­ля­ет­ся на пер­вый взгляд: ссыл­ка Овидия, упор­ное неже­ла­ние ост­ро нуж­дав­ше­го­ся в день­гах Гора­ция занять место импе­ра­тор­ско­го сек­ре­та­ря (Suet. Ho­rat. 3), попыт­ка Вер­ги­лия уни­что­жить «Эне­иду» — вот те немно­гие сохра­нив­ши­е­ся в источ­ни­ках следы пока ещё толь­ко зре­ю­ще­го кон­флик­та меж­ду вла­стью и обра­зо­ван­ным обще­ст­вом импе­рии.

Уже при Тибе­рии (14—37 гг. н. э.) этот кон­фликт обост­рил­ся по ряду при­чин, из кото­рых хоте­лось бы выде­лить две. Во-пер­вых, за годы дол­го­го прав­ле­ния Авгу­ста режим прин­ци­па­та окреп, офор­ми­лись его поли­ти­че­ская струк­ту­ра и идео­ло­ги­че­ская база. Как след­ст­вие исчез­ла та заин­те­ре­со­ван­ность в сотруд­ни­че­стве с рим­ской интел­лек­ту­аль­ной эли­той и обще­ст­вом в целом, кото­рая отчёт­ли­во вид­на во внут­рен­ней поли­ти­ке осно­ва­те­ля импе­рии.

Во-вто­рых, хотя управ­ле­ние государ­ст­вом из обще­го дела, каким оно было при рес­пуб­ли­ке, ста­ло пре­ро­га­ти­вой прин­цеп­са и его при­бли­жён­ных, про­чие рим­ляне отнюдь не пере­ста­ли на свой лад «зани­мать­ся поли­ти­кой». Увле­че­ние лите­ра­ту­рой, исто­ри­ей и фило­со­фи­ей, каким бы мод­ным оно ни было, не мог­ло захва­тить умы граж­дан Веч­но­го горо­да все­це­ло: на пер­вом месте в спис­ке их инте­ре­сов все­гда сто­я­ла поли­ти­ка. И чем мень­ше оста­ва­лось у них воз­мож­но­стей реаль­но участ­во­вать в делах государ­ства, тем боль­ше доро­жи­ли они сво­им послед­ним пра­вом — пра­вом обсуж­дать и кри­ти­ко­вать дей­ст­вия вла­сти³.

С середи­ны 20-х годов I века н. э. импе­ра­тор­ская власть пере­хо­дит к поли­ти­ке «заты­ка­ния ртов», обру­шив на оппо­зи­ци­о­не­ров всю мощь репрес­сив­ной маши­ны авто­ри­тар­но­го режи­ма. Глав­ным оруди­ем поли­ти­че­ских пре­сле­до­ва­ний ста­но­вит­ся закон об оскорб­ле­нии вели­чия рим­ско­го наро­да (lex lae­sae majes­ta­tis Po­pu­li Ro­ma­ni)⁴. Посколь­ку в импе­рии не суще­ст­во­ва­ло государ­ст­вен­ной тай­ной поли­ции, дело поли­ти­че­ско­го сыс­ка взя­ли в свои руки про­фес­сио­наль­ные обви­ни­те­ли (ac­cu­sa­to­res), пре­вра­тив­ши­е­ся таким обра­зом в донос­чи­ков (de­la­to­res). Уже при Тибе­рии деля­то­ры ста­ли чем-то вро­де могу­ще­ст­вен­ной кор­по­ра­ции, и неко­то­рые из них, как Лука­ний Лаци­ар, Марк Опсий, Пуб­лий Суи­лий или зна­ме­ни­тый Кот­та Мес­са­лин, дости­га­ли боль­шо­го вли­я­ния и зани­ма­ли вид­ное обще­ст­вен­ное поло­же­ние⁵. Полем дея­тель­но­сти для них были всё те же cir­cu­li и con­vi­via, собра­ния рим­ской обра­зо­ван­ной пуб­ли­ки. Здесь они, по выра­же­нию Сене­ки Млад­ше­го, под­хва­ты­ва­ли неосто­рож­ные речи под­вы­пив­ших сотра­пез­ни­ков и слиш­ком сме­лые шут­ки свет­ских ост­ря­ков (Se­nec. De be­nef., III, 26). В гла­зах Тибе­рия имен­но круж­ки и пиры были глав­ным рас­сад­ни­ком недо­воль­ства поли­ти­кой пра­ви­тель­ства (Tac. Ann., III, 54).

Выбо­роч­ный харак­тер сооб­ще­ний Таци­та не поз­во­ля­ет нам сколь­ко-нибудь точ­но опре­де­лить общее чис­ло жертв репрес­сий, но, без­услов­но, впе­чат­ле­ние, про­из­ведён­ное терро­ром на рим­ское обще­ство, было чрез­вы­чай­но силь­ным⁶. С середи­ны 20-х годов и до кон­ца I века одним из фак­то­ров, воздей­ст­ву­ю­щих на обще­ст­вен­ную жизнь импе­рии, стал то осла­бе­ваю­щий, то вновь уси­ли­ваю­щий­ся, но нико­гда не исче­заю­щий совер­шен­но пра­ви­тель­ст­вен­ный нажим, а страх перед поли­ти­че­ски­ми пре­сле­до­ва­ни­я­ми глу­бо­ко про­ник в созна­ние обще­ства, вытра­вив послед­ние рес­пуб­ли­кан­ские иллю­зии.

Конеч­но, мно­гие из экс­цес­сов вре­мён Юли­ев-Клав­ди­ев и Фла­ви­ев объ­яс­ня­ют­ся лич­ны­ми каче­ства­ми тех, кто зани­мал в те годы импе­ра­тор­ский пре­стол, вли­я­ни­ем при­двор­но­го окру­же­ния, борь­бой за власть внут­ри пра­вя­ще­го дома. Но за всем этим, на наш взгляд, нель­зя не усмот­реть одну общую тен­ден­цию: родив­ша­я­ся в пла­ме­ни граж­дан­ских войн I века до н. э. авто­ри­тар­ная систе­ма, пере­жи­ваю­щая ста­дию раз­ви­тия и укреп­ле­ния, стре­мит­ся поста­вить обще­ство, в первую оче­редь соци­аль­ную эли­ту, под как мож­но более пол­ный и жёст­кий кон­троль.

Что же мог­ла про­ти­во­по­ста­вить дес­по­ти­че­ской вла­сти рим­ская интел­ли­ген­ция, попав­шая под пресс поли­ти­че­ско­го и идео­ло­ги­че­ско­го дав­ле­ния? Не имея воз­мож­но­сти ока­зать актив­ное орга­ни­зо­ван­ное сопро­тив­ле­ние, рим­ские дис­сиден­ты избра­ли сво­им ору­жи­ем сло­во: сати­ра на прин­цеп­сов и их окру­же­ние, поли­ти­че­ские пам­фле­ты ходи­ли по рукам, несмот­ря на все уси­лия вла­стей, и отрыв­ки неко­то­рых из них сохра­ни­лись в сочи­не­ни­ях Таци­та и Све­то­ния. Гото­вые всем риск­нуть ради удач­ной ост­ро­ты, они высме­и­ва­ли ту власть, сопро­тив­лять­ся кото­рой не мог­ли⁷.

В том, что импе­ра­тор­ский режим при­нял к нача­лу II века в целом более чело­веч­ные фор­мы, нема­лая заслу­га этих людей. Име­на боль­шин­ства из них нам не извест­ны, но неко­то­рые отно­ся­щи­е­ся в основ­ном, ко вре­ме­ни прав­ле­ния двух прин­цеп­сов из дина­стии Юли­ев-Клав­ди­ев, Тибе­рия и Неро­на (54—68 гг.), мы всё же можем назвать.

Сре­ди пред­ста­ви­те­лей сенат­ской оппо­зи­ции при Тибе­рии выде­ля­ют­ся Маний Лепид, добив­ший­ся смяг­че­ния мно­гих неспра­вед­ли­вых при­го­во­ров, и Каль­пур­ний Пизон, откры­то высту­пав­ший про­тив зло­употреб­ле­ния куль­том импе­ра­то­ра. Кре­му­ций Корд, осуж­дён­ный в 25 г. за свой исто­ри­че­ский труд, и погиб­ший в 32 г. Мамерк Скавр, автор тра­гедии «Атрей», неко­то­рые сти­хи кото­рой были вос­при­ня­ты как сати­ра на Тибе­рия, по пра­ву вхо­дят в чис­ло самых извест­ных рим­ских дис­сиден­тов I века. «Образ­цом доб­ро­де­те­ли» име­ну­ет Тацит дру­го­го исто­ри­ка, кон­су­ла 6 г., Луция Аррун­ция, пав­ше­го жерт­вой нена­ви­сти Суто­рия Мак­ро­на, послед­не­го фаво­ри­та прин­цеп­са. Друг Тибе­рия сена­тор Кок­цей Нер­ва, кото­ро­му еже­днев­но при­хо­ди­лось быть свиде­те­лем жесто­ких рас­прав над запо­до­зрен­ны­ми в при­част­но­сти к заго­во­ру Сея­на, доб­ро­воль­но ушёл из жиз­ни, хотя ему лич­но ничто не угро­жа­ло. Так потряс­ли его, по сло­вам Таци­та, бед­ст­вен­ное поло­же­ние рим­ско­го государ­ства и тво­ря­щий­ся в нём про­из­вол. Руб­рий Фаб­ат пред­при­нял попыт­ку эми­гри­ро­вать в Пар­фию (окон­чив­шу­ю­ся, впро­чем, неуда­чей), пред­по­чи­тая жизнь в вар­вар­ской стране испол­нен­но­му стра­ха суще­ст­во­ва­нию в Риме, где никто не мог чув­ст­во­вать себя в без­опас­но­сти (Tac. Ann., III, 34—35, IV, 20—21; VI, 9, 14, 26, 47—48; Suet. Tib., 61; Dio., LVII, 24).

Наи­бо­лее извест­ные фигу­ры для вре­ме­ни Неро­на — Тра­зея Пет и его зять Гель­видий Приск, каз­нён­ный в 74 году Вес­па­си­а­ном (Suet. Vesp., 15). Упо­ми­на­ния так­же заслу­жи­ва­ют Мину­ций Терм, один из кли­ен­тов кото­ро­го осме­лил­ся обви­нить все­мо­гу­ще­го Тигел­ли­на, Барея Соран, обви­нён­ный вме­сте с Тра­зе­ей, Пако­ний Агрип­пин и Кур­ций Мон­тан, высме­и­вав­ший Неро­на и его окру­же­ние в сво­их сти­хах (Tac. Ann., XVI, 21—35; Suet. Ne­ro, 37). К оппо­зи­ци­он­ной интел­ли­ген­ции могут быть при­чис­ле­ны и неко­то­рые участ­ни­ки заго­во­ра Пизо­на, напри­мер поэт Анней Лукан, хотя веду­щую роль в нём, как и вооб­ще во всех заго­во­рах на жизнь прин­цеп­сов, игра­ли воен­ные — офи­це­ры и цен­ту­ри­о­ны пре­то­ри­ан­ской гвар­дии (Tac. Ann., XV, 49).

Хоте­лось бы ещё раз под­черк­нуть наш основ­ной тезис: оппо­зи­ция рим­ской интел­ли­ген­ции по отно­ше­нию к наи­бо­лее оди­оз­ным прин­цеп­сам, в подав­ля­ю­щем боль­шин­стве слу­ча­ев не выли­вав­ша­я­ся ни в какие актив­ные дей­ст­вия⁸, тем не менее может и долж­на рас­це­ни­вать­ся как сопро­тив­ле­ние тира­ни­че­ско­му режи­му. Ни в коем слу­чае не сле­ду­ет пре­умень­шать зна­че­ние это­го сопро­тив­ле­ния, как и в целом зна­че­ние форм борь­бы, не свя­зан­ных с наси­ли­ем. Исто­рия, в част­но­сти исто­рия новей­ше­го вре­ме­ни, пока­зы­ва­ет, что они могут ока­зать­ся той самой кап­лей, кото­рая, как извест­но, точит даже неуяз­ви­мый для ста­ли камень.

Мы даже риск­нём выска­зать пред­по­ло­же­ние, что мол­ча­ли­вое, но упор­ное сопро­тив­ле­ние Тра­зеи Пета и ему подоб­ных ока­за­лось в конеч­ном ито­ге не менее эффек­тив­ным сред­ст­вом воздей­ст­вия на власть, чем мечи и кин­жа­лы заго­вор­щи­ков. В самом деле, Кас­сий Херея и Кор­не­лий Сабин уби­ли Кали­гу­лу (Suet. Ca­lig., 56—58), но ста­ла ли его смерть уро­ком вла­сти­те­лям импе­рии? Нет. После Кали­гу­лы были и Нерон, откры­то вос­хи­щав­ший­ся Гаем Цеза­рем (Suet. Ne­ro, 30), и Доми­ци­ан: абсо­лют­ная власть — слиш­ком силь­ный нар­ко­тик, а люди дале­ко не все­гда спо­соб­ны учить­ся на чужих ошиб­ках.

В срав­не­нии с заго­во­ра­ми и интри­га­ми, воздей­ст­вие обще­ст­вен­но­го мне­ния на пер­вый взгляд не замет­но, так как не даёт немед­лен­ных резуль­та­тов. Одна­ко, это посто­ян­но дей­ст­ву­ю­щий поли­ти­че­ский фак­тор. Каж­дый прин­цепс из дина­стии Юли­ев-Клав­ди­ев ощу­щал некую мол­ча­ли­вую оппо­зи­цию, вре­мя от вре­ме­ни сме­няв­шу­ю­ся ропотом недо­воль­ства. Впро­чем, неко­то­рым из них не было до неё дела. «Пусть нена­видят, лишь бы боя­лись!» — было их лозун­гом. Эти сло­ва при­над­ле­жат Гаю Кали­гу­ле (37—41 гг.), недол­гое прав­ле­ние кото­ро­го озна­ме­но­ва­лось ост­рей­шим кри­зи­сом в отно­ше­ни­ях прин­ци­па­та с рим­ским обще­ст­вом (Suet. Ca­lig., 30). Как извест­но, кри­зис раз­ре­шил­ся его гибе­лью и вос­ше­ст­ви­ем на пре­стол Клав­дия (41—54 гг.). Пре­ем­ник Кали­гу­лы несколь­ко смяг­чил импе­ра­тор­ский режим, и годы пре­бы­ва­ния Клав­дия у вла­сти ста­ли сво­его рода зати­шьем перед бур­ным прав­ле­ни­ем Неро­на.

Одним из меро­при­я­тий, с помо­щью кото­рых Клав­дий попы­тал­ся вер­нуть­ся во внут­рен­ней поли­ти­ке к прин­ци­пам Авгу­ста, было пре­кра­ще­ние пре­сле­до­ва­ний за оскорб­ле­ние прин­цеп­са сло­вом на осно­ва­нии lex majes­ta­tis⁹, что озна­ча­ло суще­ст­вен­ное ослаб­ле­ние дав­ле­ния на обще­ство. Прав­ле­ние Вес­па­си­а­на (68—79 гг.), после крат­ковре­мен­но­го пери­о­да анар­хии сме­нив­ше­го на пре­сто­ле Неро­на, хотя и не обо­шлось без экс­цес­сов, но в том, что каса­ет­ся сво­бо­ды сло­ва и лич­ной без­опас­но­сти граж­дан (li­ber­tas), выгод­но отли­ча­лось от цар­ст­во­ва­ния его арти­стич­но­го пред­ше­ст­вен­ни­ка.

Таким обра­зом, после оче­ред­но­го кри­зи­са в отно­ше­ни­ях вла­сти и обще­ства вся­кий раз насту­па­ло потеп­ле­ние. В этом мы усмат­ри­ва­ем преж­де все­го резуль­тат дей­ст­вия обще­ст­вен­но­го мне­ния. Имен­но оппо­зи­ция рим­лян была той силой, кото­рая под­тал­ки­ва­ла вла­дык импе­рии к смяг­че­нию поли­ти­че­ско­го режи­ма, вынуж­дая их дер­жать свою власть в неких рам­ках, конеч­но, весь­ма зыб­ких и неопре­де­лён­ных, но хоть как-то огра­ни­чи­ваю­щих их само­вла­стье¹⁰. При иных обсто­я­тель­ствах прин­ци­пат I века вылил­ся бы в непре­рыв­ную чреду кро­ва­вых тира­ний.

Про­из­во­ди­мая обще­ст­вен­ным мне­ни­ем работа при­но­си­ла пло­ды мед­лен­но, но при­но­си­ла. Ни один из наи­бо­лее оди­оз­ных тира­нов (Кали­гу­ла, Нерон, Доми­ци­ан) не был обо­жест­влён, то есть прак­ти­ка терро­ра полу­чи­ла офи­ци­аль­ное осуж­де­ние со сто­ро­ны рим­ско­го государ­ства. Отка­зав­шись от поли­ти­че­ских экс­пе­ри­мен­тов в духе восточ­ных дес­по­тий, пра­ви­те­лям кото­рых было поз­во­ле­но в отно­ше­нии их под­дан­ных бук­валь­но всё (Suet. Ca­lig., 29), Нер­ва и Тра­ян вер­ну­ли прин­ци­пат на путь, наме­чен­ный ещё Авгу­стом: путь ком­про­мис­са и непре­рыв­но­го поис­ка при­ем­ле­мой фор­мы сосу­ще­ст­во­ва­ния авто­ри­тар­ной вла­сти и граж­дан­ско­го обще­ства.

Наш обзор отно­ше­ний прин­ци­па­та с рим­ским обще­ст­вом в I веке н. э. носит, конеч­но же, весь­ма бег­лый харак­тер, одна­ко он поз­во­ля­ет сде­лать неко­то­рые выво­ды и обоб­ще­ния. Отправ­ной точ­кой наших рас­суж­де­ний было пред­став­ле­ние о том, что каж­до­му государ­ству по самой его при­ро­де при­су­ще стрем­ле­ние к тоталь­но­му кон­тро­лю. То, в какой сте­пе­ни кон­крет­но­му государ­ству удаст­ся реа­ли­зо­вать эту тен­ден­цию на прак­ти­ке, зави­сит от исто­ри­че­ских усло­вий, глав­ным из кото­рых явля­ет­ся спо­соб­ность обще­ства ей про­ти­во­сто­ять. В импе­ра­тор­ском Риме обо­зна­чен­ная выше тен­ден­ция, во мно­го раз уси­лен­ная авто­ри­тар­ным харак­те­ром вер­хов­ной вла­сти, встре­ти­ла сопро­тив­ле­ние со сто­ро­ны обще­ст­вен­ной эли­ты — ари­сто­кра­тии, свя­зан­ной с рес­пуб­ли­кан­ски­ми тра­ди­ци­я­ми. Это сопро­тив­ле­ние было сла­бым и совер­шен­но не орга­ни­зо­ван­ным, но тем не менее сыг­ра­ло опре­де­лён­ную исто­ри­че­скую роль: к кон­цу рас­смат­ри­вае­мо­го пери­о­да поли­ти­че­ский кли­мат в импе­рии смяг­чил­ся. Фор­мы, в кото­рых заяв­ля­ла о себе оппо­зи­ция Юли­ям-Клав­ди­ям, опре­де­ля­лись харак­те­ром свет­ской и в целом куль­тур­ной жиз­ни рим­ско­го обще­ства. Вот поче­му её мож­но опре­де­лить как оппо­зи­цию обра­зо­ван­ных людей, антич­ной интел­ли­ген­ции. Веду­щая роль в фор­ми­ро­ва­нии обще­ст­вен­но­го мне­ния при­над­ле­жа­ла круж­кам (cir­cu­li), в Риме импе­ра­тор­ской эпо­хи — сво­его рода клу­бам, фило­соф­ским, лите­ра­тур­ным и поли­ти­че­ским.