Катон Утический: хранитель устоев и нарушитель традиций

с.123 Катон Млад­ший, или Катон Ути­че­ский, уже при жиз­ни был образ­цом для под­ра­жа­ния (Cic. Att. II. 1. 10; Fam. VIII. 17. 2). В Риме его имя ста­ло нари­ца­тель­ным; впро­чем, в мас­со­вом созна­нии оно ассо­ции­ро­ва­лось не толь­ко с исклю­чи­тель­но порядоч­ным и бес­ко­рыст­ным чело­ве­ком, но и с докуч­ли­вым мен­то­ром и неис­пра­ви­мым резо­нё­ром. По свиде­тель­ству Плу­тар­ха, «людей испор­чен­ных и раз­нуздан­ных, но люби­те­лей важ­ных и суро­вых слов в насмеш­ку зва­ли Като­на­ми» (Plut. Ca­to Mi­nor. 19. Здесь и далее пер. С. П. Мар­ки­ша). Пра­внук Като­на Цен­зо­ра¹, Катон Млад­ший, по-види­мо­му, нахо­дил­ся под вли­я­ни­ем обра­за вели­ко­го пред­ка и ста­рал­ся во всём похо­дить на него, живя так, слов­но, по выра­же­нию Цице­ро­на, был «рож­дён не для себя, а для отчиз­ны» (Cic. Mur. 83. Здесь и далее пер. В. О. Горен­штей­на). В антич­но­сти и сред­не­ве­ко­вье он рас­смат­ри­вал­ся как «при­мер доб­ро­де­те­ли»². В антич­ной тра­ди­ции³ со вре­ме­нем сло­жил­ся кано­ни­че­ский образ «суро­во­го Като­на» (du­ri Ca­to­nis). Леген­да о «послед­нем рес­пуб­ли­кан­це» Катоне Ути­че­ском⁴ роди­лась вско­ре после его смер­ти, когда увиде­ли свет сна­ча­ла «Катон» Цице­ро­на⁵, затем «Анти­ка­тон» Цеза­ря⁶, «Катон» Бру­та и, нако­нец, «Заго­вор Кати­ли­ны» Сал­лю­стия.

Как писал Вале­рий Мак­сим, сла­ва Като­на Млад­ше­го пре­взо­шла сла­ву Като­на Цен­зо­рия (Val. Max. III. 4. 6). Вел­лей Патер­кул утвер­ждал, что Катон был чужд чело­ве­че­ских поро­ков (Vell. Pat. II. 35), а Вер­ги­лий счи­тал его пер­вым сре­ди пра­вед­ни­ков (Verg. Aen. VIII. 670). По сло­вам с.124 Сал­лю­стия, «быть чест­ным, а не казать­ся им пред­по­чи­тал он. Таким обра­зом, чем мень­ше искал он сла­вы, тем боль­ше сле­до­ва­ла она за ним» (Sall. Cat. 54. 6. Пер. В. О. Горен­штей­на). Плу­тарх назвал Като­на «мужем вели­кой доб­ле­сти, одним из самых слав­ных людей сво­его вре­ме­ни» (Plut. Ca­to Maior. 27. Пер. С. П. Мар­ки­ша), отме­тив его «бес­стра­шие, бла­го­род­ство и чело­ве­ко­лю­бие» (Plut. Ca­to Mi­nor. 60). По сло­вам Аппи­а­на, «сла­ву имел он чело­ве­ка само­го непо­ко­ле­би­мо­го в сле­до­ва­нии тому, что он при­зна­вал пра­виль­ным, а сле­до­вал он спра­вед­ли­во­му, долж­но­му и пре­крас­но­му не толь­ко в сво­ём поведе­нии, но и в помыс­лах выяв­ляя исклю­чи­тель­ное вели­чие души» (App. BC. II. 99. Здесь и далее пер. под ред. С. А. Жебелё­ва и О. О. Крю­ге­ра).

В пери­од прин­ци­па­та «Катон слу­жил образ­цом для тех, кто имел муже­ство бро­сить вызов авто­ри­тар­ной вла­сти»⁷. Не слу­чай­но «като­нов­ская леген­да» осо­бую попу­ляр­ность обре­ла в послед­ние годы прав­ле­ния Неро­на, когда «доб­лест­ный духом Катон»⁸, непри­ми­ри­мый враг тира­нии и фана­тич­ный побор­ник рес­пуб­ли­кан­ских цен­но­стей, при­влёк к себе вни­ма­ние Тра­зеи Пета и Пет­ро­ния, Сене­ки и Лука­на⁹. По сло­вам Сене­ки, «в Катоне бес­смерт­ные боги дали нам такой обра­зец муд­ро­го мужа, до кото­ро­го дале­ко и Улис­су и Гер­ку­ле­су пред­ше­ст­во­вав­ших сто­ле­тий». И далее: «Живя в тот век, когда ста­рин­ная довер­чи­вость была дав­но отбро­ше­на и чело­ве­че­ское хит­ро­умие достиг­ло вер­ши­ны вся­ко­го искус­ства, он сра­жал­ся с мно­го­гла­вым злом често­лю­бия, с непо­мер­ной жаж­дой вла­сти, кото­рой не мог насы­тить даже весь зем­ной шар, поде­лён­ный на тро­их; он один высту­пил про­тив поро­ков вырож­даю­ще­го­ся обще­ства, обва­ли­ваю­ще­го­ся под соб­ст­вен­ной тяже­стью; он сто­ял, дер­жа на сво­их пле­чах руша­ще­е­ся государ­ство, насколь­ко мог удер­жать его один чело­век, до тех пор, пока не рух­нул вме­сте с бре­ме­нем, кото­ро­му так дол­го не давал упасть. Они пере­ста­ли суще­ст­во­вать одно­вре­мен­но, ибо разде­лить их было бы невоз­мож­но, да и кощун­ст­вен­но: ни Катон не пере­жил сво­бо­ды, ни сво­бо­да — Като­на» (Sen. Con­st. 2. Здесь и далее пер. Т. Ю. Боро­дай). Сене­ка вся­че­ски пре­воз­но­сил «слав­ную смерть» Като­на (Sen. Ep. XXIV. 7; LXX. 25; LXXI. 10—11; LXXXII. 12). В пред­став­ле­нии фило­со­фа-сто­и­ка Катон был иде­а­лом, при­ме­ром для под­ра­жа­ния (Sen. Ep. XI. 10; XXV. 6). Этот при­мер, по сооб­ще­нию Дио­на Кас­сия, сто­ял перед гла­за­ми импе­ра­то­ра Ото­на и его при­вер­жен­цев, когда они реши­лись покон­чить с собой (LXIII. 15).

с.125 О Катоне писал Кури­а­ций Матерн, неод­но­крат­но упо­ми­нал в сво­их сочи­не­ни­ях Тацит¹⁰. Одна­ко лишь Плу­тарх при­дал «като­нов­ской леген­де» закон­чен­ную фор­му¹¹. Био­гра­фия Като­на Млад­ше­го ста­ла одной из самых зна­чи­тель­ных по объ­ё­му в сбор­ни­ке срав­ни­тель­ных жиз­не­опи­са­ний. Во II в. инте­рес к Като­ну замет­но осла­бел. Что каса­ет­ся хри­сти­ан­ских авто­ров, то они (Тер­тул­ли­ан, Лак­тан­ций, Иеро­ним) в целом были доволь­но рав­но­душ­ны к «като­нов­ской леген­де». Разу­ме­ет­ся, эти писа­те­ли не одоб­ря­ли раз­вод с Мар­ци­ей и само­убий­ство Като­на. Кста­ти ска­зать, суи­цид — это, пожа­луй, то един­ст­вен­ное, за что Като­на пори­ца­ли в сред­ние века¹². Дан­те в «Боже­ст­вен­ной комедии» поме­стил его в «Чисти­ли­ще». Образ Като­на был чрез­вы­чай­но попу­ля­рен в Евро­пе в новое вре­мя и, в част­но­сти, в эпо­ху Про­све­ще­ния¹³. Как ска­зал о Катоне Г. Буас­сье, «не было чело­ве­ка кате­го­рич­нее и одно­знач­нее его, и мы не видим во всей исто­рии ни одно­го лица, чьи досто­ин­ства и недо­стат­ки были бы так ясно обо­зна­че­ны. Един­ст­вен­но, что гро­зит изу­чаю­щим его, это соблазн ещё более пре­уве­ли­чить эту могу­чую и рез­кую фигу­ру»¹⁴.

Пара­докс заклю­ча­ет­ся в том, что Катон, будучи убеж­дён­ным кон­сер­ва­то­ром и блю­сти­те­лем арха­и­че­ских mo­res maio­rum, сплошь и рядом нару­шал уста­но­вив­ши­е­ся в рим­ском граж­дан­ском кол­лек­ти­ве тра­ди­ции и непи­са­ные нор­мы. Как поли­тик, он был абсо­лют­но лишён какой бы то ни было гиб­ко­сти и спо­соб­но­сти идти на ком­про­мисс. В резуль­та­те, обла­дая почти без­упреч­ной репу­та­ци­ей и явля­ясь образ­цом рим­ля­ни­на вре­мён Гая Фаб­ри­ция и Курия Ден­та­та, Катон в ходе выбо­ров часто про­иг­ры­вал менее щепе­тиль­ным кон­ку­рен­там, что не мог­ло не вредить тому делу, кото­рое он так фана­тич­но отста­и­вал¹⁵. По сло­вам С. С. Аве­рин­це­ва, Катон «имел такой нрав, что не мог ни убеж­дать тол­пу, ни при­вле­кать её к себе, и не имел в государ­ст­вен­ных делах той вли­я­тель­но­сти, кото­рая воз­ни­ка­ет от рас­по­ло­же­ния граж­дан»¹⁶. Пре­дан­ный «ста­ро­за­вет­ным и отжив­шим усто­ям»¹⁷, он нико­гда не угож­дал и не льстил сограж­да­нам с целью полу­че­ния каких-либо с.126 поли­ти­че­ских дивиден­дов. Катон был искрен­ним и пря­мо­ли­ней­ным чело­ве­ком, чуж­дым при­твор­ства и хит­ро­сти. Мно­гие ему завидо­ва­ли, кое-кто даже нена­видел (Plut. Ca­to Mi­nor. 44). Сво­им риго­риз­мом Катон, по мне­нию М. Гриф­фин, «раз­ру­шал con­cor­dia or­di­num»¹⁸, кото­рую, к сло­ву ска­зать, вся­че­ски ста­рал­ся укре­пить такой убеж­дён­ный рес­пуб­ли­ка­нец и одно­вре­мен­но гиб­кий поли­тик, как Цице­рон.

С юных лет Катон твёр­до усво­ил себе опре­де­лён­ную систе­му цен­но­стей и мане­ру поведе­ния, кото­рых он неукос­ни­тель­но при­дер­жи­вал­ся до кон­ца жиз­ни. В этой поис­ти­не фана­тич­ной при­вер­жен­но­сти усво­ен­ным иде­а­лам и прин­ци­пам в пол­ной мере про­явил­ся «дух непре­клон­ный Като­на» (Luc. IX. 18. Ср. Hor. Carm. II. 1. 24). Как пишет Плу­тарх, «неудер­жи­мо, слов­но по наи­тию свы­ше, стре­мясь ко вся­кой доб­ро­де­те­ли, он осо­бен­но горя­чо полю­бил спра­вед­ли­вость — пря­мо­ли­ней­ную, не знаю­щую усту­пок ни по снис­хо­ди­тель­но­сти, ни по лич­но­му рас­по­ло­же­нию» (Plut. Ca­to Mi­nor. 4). Это была «одер­жи­мость доб­ро­де­те­ли, ярост­но отста­и­ваю­щей бла­го и спра­вед­ли­вость» (ibid. 26). Харак­тер­но, что «гроз­ный и страш­ный на ора­тор­ском воз­вы­ше­нии или в сена­те», Катон в лич­ном обще­нии, как пра­ви­ло, был обхо­ди­тель­ным и при­ят­ным чело­ве­ком (ibid. 21). Ино­гда он поз­во­лял себе пошу­тить; в том, как Катон испол­нял долж­ность эди­ла, устра­и­вая вме­сте с Фаво­ни­ем теат­раль­ные зре­ли­ща для наро­да, нель­зя не увидеть ярко выра­жен­ный эле­мент кар­на­валь­но­го весе­лья¹⁹. Несо­мнен­но, Катон пони­мал зна­че­ние в поли­ти­че­ской борь­бе тако­го серь­ёз­но­го ору­жия, как сар­казм (ibid. 46).

Как и его зна­ме­ни­тый пра­дед, Катон Млад­ший «вёл жизнь береж­ли­вую и стро­гую» (Plut. Ca­to Mi­nor. 3), хотя рас­по­ла­гал огром­ны­ми денеж­ны­ми сред­ства­ми (ibid. 4). Сене­ка, пыта­ясь убедить сво­их дру­зей и после­до­ва­те­лей в том, что истин­ный фило­соф может поз­во­лить себе быть бога­тым чело­ве­ком без како­го бы то ни было ущер­ба для фило­со­фии²⁰, в трак­та­те «О бла­жен­ной жиз­ни» обра­тил­ся к авто­ри­те­ту обо­их Като­нов: «Марк Катон все­гда про­слав­лял Курия и Корун­ка­ния, да и весь тот век, когда несколь­ко пла­сти­нок сереб­ра состав­ля­ли пре­ступ­ле­ние в гла­зах цен­зо­ра; одна­ко сам он имел сорок мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, помень­ше, конеч­но, чем Красс, но побо­лее, чем Катон Цен­зор. От пра­деда его в этом сопо­став­ле­нии будет отде­лять зна­чи­тель­но боль­шее рас­сто­я­ние, чем от Крас­са, одна­ко если бы ему вдруг доста­лись ещё богат­ства, он бы от них с.127 не отка­зал­ся». По мне­нию Сене­ки, «муд­рец вовсе не счи­та­ет себя недо­стой­ным даров слу­чая: он не любит богат­ство, одна­ко пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти. Он при­ни­ма­ет его, толь­ко не в серд­це своё, а в дом. Он не отвер­га­ет с пре­зре­ни­ем того, что име­ет, а остав­ля­ет у себя, пола­гая, что иму­ще­ство соста­вит веще­ст­вен­ное под­креп­ле­ние для его доб­ро­де­те­ли» (Sen. Beat. XXI. 3—4. Здесь и далее пер. Т. Ю. Боро­дай).

Веро­ят­но, Катон Млад­ший рас­суж­дал ана­ло­гич­ным обра­зом. Извест­но, что чужой соб­ст­вен­но­сти он не при­сва­и­вал и в хище­нии казён­ных средств заме­чен не был. Во вре­мя путе­ше­ст­вия по Азии Катон про­явил ред­кую уме­рен­ность и скром­ность (Plut. Ca­to Mi­nor. 12). Он отка­зал­ся от бога­тых даров галат­ско­го тет­рар­ха Дейота­ра (ibid. 15). С Кип­ра Катон, по сооб­ще­нию Вел­лея Патер­ку­ла, «доста­вил в Рим гораздо боль­ше денег, чем наде­я­лись» (Vell. Pat. II. 45. 5. Пер. А. И. Неми­ров­ско­го). Цен­но­сти на сум­му око­ло 7000 талан­тов сереб­ром он пере­дал в каз­ну, в оче­ред­ной раз отка­зав­шись от заслу­жен­ных поче­стей и наград (Plut. Ca­to Mi­nor. 38—39). О бес­ко­ры­стии Като­на свиде­тель­ст­ву­ет и такой факт: на Кип­ре он рассо­рил­ся с дру­зья­ми, обидев их недо­ве­ри­ем во вре­мя про­да­жи с тор­гов цар­ско­го иму­ще­ства (ibid. 36). Будучи кве­сто­ром, Катон навёл порядок в государ­ст­вен­ном каз­на­чей­стве и рев­ност­но взял­ся за иско­ре­не­ние зло­употреб­ле­ний (ibid. 16—18). Неда­ром в Риме гово­ри­ли, что он «при­дал кве­сту­ре кон­суль­ское досто­ин­ство» (ibid. 17).

Извест­ным недо­стат­ком Като­на было при­стра­стие к частым и обиль­ным воз­ли­я­ни­ям — как и у Като­на Стар­ше­го. Плу­тарх пишет, что порой Катон пил ночи напро­лёт (Plut. Ca­to Mi­nor. 6). В Риме пого­ва­ри­ва­ли, что даже в суде он неред­ко появ­лял­ся, будучи наве­се­ле (ibid. 44). Эти слу­хи вра­ги Като­на исполь­зо­ва­ли с целью его дис­креди­та­ции. В каче­стве при­ме­ра мож­но при­ве­сти Цеза­ря с его «Анти­ка­то­ном». Так, в одном из писем Пли­ния Млад­ше­го чита­ем: Цезарь «опи­сы­ва­ет, как люди, встре­тив­шись с ним (Като­ном. — В. Н.), засты­ди­лись, стя­нув у него, пья­но­го, с голо­вы плащ, и добав­ля­ет: “Ты мог бы поду­мать, что не они застиг­ли Като­на, а Катон их”. Мож­но ли было воздать Като­ну боль­ше ува­же­ния? Даже пья­ный вну­шал он такое почте­ние» (Plin. Ep. III. 12. 3. Пер. М. Е. Сер­ге­ен­ко). При­ме­ча­тель­но, что по адре­су сво­его закля­то­го вра­га Катон как-то заме­тил: «Цезарь один из всех берёт­ся за государ­ст­вен­ный пере­во­рот трез­вым» (Suet. Iul. 53. 1. Пер. М. Л. Гас­па­ро­ва).

Катон посто­ян­но эпа­ти­ро­вал рим­скую пуб­ли­ку сво­им экс­тра­ва­гант­ным поведе­ни­ем, вслед­ст­вие чего снис­кал себе репу­та­цию чуда­ка. Отли­чив­шись во вре­мя вос­ста­ния Спар­та­ка, он отка­зал­ся от наград (Plut. Ca­to Mi­nor. 8). Успеш­но завер­шив непро­стую мис­сию на Кип­ре, Катон опять-таки отверг заслу­жен­ные поче­сти (речь шла о с.128 чрез­вы­чай­ной пре­ту­ре и пра­ве появ­лять­ся на обще­ст­вен­ных зре­ли­щах в тоге-пре­тек­сте: ibid. 39). Тем самым рев­ност­ный хра­ни­тель усто­ев рес­пуб­ли­ки гру­бо и демон­стра­тив­но нару­шал сло­жив­ши­е­ся обы­чаи, кос­вен­ным обра­зом нано­ся удар по веко­вой систе­ме рим­ских цен­но­стей. Отка­зав­шись по прин­ци­пи­аль­ным сооб­ра­же­ни­ям от «выпра­ши­ва­ния голо­сов» и услуг раба-номен­кла­то­ра²¹, Катон вос­ста­но­вил про­тив себя дру­зей и сто­рон­ни­ков. Поче­му? Плу­тарх объ­яс­ня­ет: «Чем яснее пости­га­ли они бла­го­род­ство его поступ­ков, тем гор­ше ста­но­ви­лось им при мыс­ли, что под­ра­жать Като­ну они не в силах» (ibid. 8). Дело дохо­ди­ло до курьё­зов: когда антио­хий­цы гото­ви­лись с пом­пой встре­тить Демет­рия, вли­я­тель­но­го воль­ноот­пу­щен­ни­ка Пом­пея, Катон вооб­ра­зил, что пыш­ная встре­ча гото­вит­ся для него, и не на шут­ку рас­сер­дил­ся на сво­их людей, «выслан­ных впе­рёд, кото­рые это­му не вос­пре­пят­ст­во­ва­ли» (ibid. 13).

Его экс­тра­ва­гант­ность выра­жа­лась и в одеж­де: в то вре­мя как окру­жаю­щие носи­ли яркие цве­та, Катон, напро­тив, оде­вал­ся мрач­но (Plut. Ca­to Mi­nor. 6). Кро­ме того, зача­стую он появ­лял­ся «в обще­ст­вен­ных местах босой и в тоге на голом теле» (ibid. Ср. ibid. 44; 50). В таком виде Катон даже вер­шил суд, будучи пре­то­ром (Val. Max. III. 6. 7; Plut. Ca­to Mi­nor. 44). Тогу без туни­ки он носил с целью про­де­мон­стри­ро­вать свою при­вер­жен­ность заве­там седой рим­ской ста­ри­ны²². В этой свя­зи заме­тим, что, напри­мер, в роду Кор­не­ли­ев Цете­гов было вовсе запре­ще­но носить туни­ки²³. Нако­нец, Катон все­гда ходил пеш­ком, демон­стра­тив­но воз­дер­жи­ва­ясь от пере­дви­же­ния вер­хом или в лек­ти­ке. Харак­тер­но, что даже тяжё­лый пере­ход через пусты­ню в Афри­ке он совер­шил пешим поряд­ком (Plut. Ca­to Mi­nor. 5; 9; 56). Чтобы оце­нить по досто­ин­ству экс­тра­ва­гант­ное, вплоть до юрод­ства, поведе­ние Като­на (т. н. in­so­len­tia), необ­хо­ди­мо пом­нить, что пуб­лич­ность и демон­стра­тив­ность в обще­ст­вен­ной жиз­ни были тра­ди­ци­он­ны для Рима²⁴.

Демон­стра­тив­ное поведе­ние Като­на на пуб­ли­ке, без­услов­но, име­ло ещё и фило­соф­ский под­текст²⁵. Катон полу­чил пре­крас­ное обра­зо­ва­ние (Ps.-Sall. Ep. II. 9. 3). Гре­че­ская фило­со­фия игра­ла в его жиз­ни огром­ную роль. Неда­ром Цице­рон утвер­ждал, что Катон пере­нёс фило­со­фию «на форум и в жизнь государ­ства и чуть ли не на поле бит­вы» (Cic. Fam. XV. 4. 16. Здесь и далее пере­пис­ка Цице­ро­на даёт­ся в пер. В. О. с.129 Горен­штей­на). В част­но­сти, Като­на свя­зы­ва­ли дру­же­ские отно­ше­ния с фило­со­фом-сто­и­ком Анти­па­тром Тир­ским. По свиде­тель­ству Плу­тар­ха, как-то на Сици­лии Катон во вре­мя про­гул­ки «из ува­же­ния к фило­со­фии усту­пил почёт­ное место Фило­стра­ту» (Plut. Ca­to Mi­nor. 57). В конеч­ном счё­те такое поведе­ние Като­на вызы­ва­ло в сограж­да­нах не толь­ко удив­ле­ние, но и раз­дра­же­ние (ibid. 49).

Пер­ма­нент­но­му поли­ти­че­ско­му кри­зи­су, пора­зив­ше­му Рим­скую рес­пуб­ли­ку в I в. до н. э., Катон Млад­ший пытал­ся про­ти­во­по­ста­вить соб­ст­вен­ный нрав­ст­вен­ный при­мер, корруп­ции и интри­гам соис­ка­те­лей долж­но­стей — лич­ную чест­ность и прин­ци­пи­аль­ность. В мас­се сво­ей изби­ра­те­ли не мог­ли не сочув­ст­во­вать столь ответ­ст­вен­ной и по-чело­ве­че­ски при­вле­ка­тель­ной граж­дан­ской пози­ции. Так, в июле 54 г. до н. э. Цице­рон писал бра­ту Квин­ту: «Скуп­ка голо­сов воз­вра­ща­ет­ся в огром­ных раз­ме­рах; подоб­ной не было нико­гда… Кан­дида­ты в три­бу­ны, вру­чив Мар­ку Като­ну по пять­сот тысяч сестер­ци­ев каж­дый, вза­им­но обя­за­лись доби­вать­ся избра­ния с тем, чтобы он был судьёй: нару­шив­ший пра­ви­ла будет осуж­дён им. Пра­во, если эти коми­ции, как пола­га­ют, прой­дут без под­ку­па, то один Катон ока­жет­ся могу­ще­ст­вен­нее, чем все зако­ны и все судьи» (Cic. Qu. fr. II. 14. 4; ср. Att. IV. 15. 7—8). Тем не менее сам Катон неод­но­крат­но про­ва­ли­вал­ся на выбо­рах, и если пре­то­ром он всё-таки стал, то кон­суль­ства так и не достиг²⁶.

Весь­ма непро­сты­ми были отно­ше­ния Като­на Млад­ше­го с дру­гим «стол­пом» рим­ско­го рес­пуб­ли­кан­ско­го строя — Цице­ро­ном. Слиш­ком уж раз­ны­ми были они людь­ми — суро­вый, прин­ци­пи­аль­ный, бес­ком­про­мисс­ный сто­ик Катон и черес­чур гиб­кий, нестой­кий, дале­ко не все­гда после­до­ва­тель­ный Цице­рон, фило­соф-эклек­тик и адво­кат, обла­дав­ший репу­та­ци­ей «пере­беж­чи­ка» (transfu­ga). Они при­над­ле­жа­ли к одно­му поли­ти­че­ско­му лаге­рю; одна­ко в силу обсто­я­тельств ока­за­лись по раз­ные сто­ро­ны барри­кад во вре­мя про­цес­са Муре­ны в кон­це 63 г. до н. э.²⁷. Луция Лици­ния Муре­ну, избран­но­го кон­су­лом на 62 г. до н. э., Катон обви­нил в под­ку­пе изби­ра­те­лей. В суде Муре­ну защи­ща­ли Цице­рон, Квинт Гор­тен­зий Гор­тал и Марк Лици­ний Красс. Про­тив Като­на, кото­рый отста­и­вал прин­цип «чест­ных выбо­ров», высту­пил сам кон­сул 63 г. до н. э. Цице­рон, под наблюде­ни­ем кото­ро­го про­во­ди­лись кон­суль­ские выбо­ры на сле­дую­щий год. Пикант­ность ситу­а­ции заклю­ча­лась в том, что Муре­на обви­нял­ся на осно­ва­нии Тул­ли­е­ва зако­на о корруп­ции, авто­ром кото­ро­го являл­ся сам Цице­рон; поэто­му, защи­щая Муре­ну, он высту­пал как бы про­тив себя само­го. Впро­чем, опыт­ный адво­кат с блес­ком вышел из труд­но­го поло­же­ния. Посколь­ку Катон с.130 поль­зо­вал­ся без­упреч­ной репу­та­ци­ей, ском­про­ме­ти­ро­вать его в гла­зах судей было прак­ти­че­ски невоз­мож­но; Цице­рон и не пытал­ся это сде­лать. Напро­тив, в сво­ей речи «В защи­ту Муре­ны» он пре­воз­нёс до небес доб­ро­де­те­ли Като­на, сде­лав объ­ек­том сво­их напа­док като­нов­ский сто­и­цизм. Так, по сло­вам ора­то­ра, Катон — «муж достой­ней­ший и непод­куп­ней­ший» (Cic. Mur. 3), «чело­век высо­ко­го ума» (ibid. 62). Гово­ря об огром­ном авто­ри­те­те Като­на, обу­слов­лен­ном его «бли­ста­тель­ной и достой­ной жиз­нью» (ibid. 58), Цице­рон обра­ща­ет­ся к нему с таки­ми сло­ва­ми: «Ведь сама при­ро­да созда­ла тебя вели­ким и выдаю­щим­ся чело­ве­ком, обла­даю­щим чест­но­стью, вдум­чи­во­стью, воз­держ­но­стью, вели­ко­ду­ши­ем, спра­вед­ли­во­стью, сло­вом, все­ми доб­ле­стя­ми. К это­му при­со­еди­ни­лось вли­я­ние фило­соф­ско­го уче­ния, далё­ко­го от уме­рен­но­сти и мяг­ко­сти, но, как мне кажет­ся, несколь­ко более суро­во­го и стро­го­го, чем это допус­ка­ет дей­ст­ви­тель­ность или при­ро­да» (ibid. 60).

Далее ора­тор с сар­каз­мом гово­рит о стои­че­ской непре­клон­но­сти Като­на. Мастер ком­про­мис­са и сто­рон­ник поли­ти­че­ской целе­со­об­раз­но­сти, Цице­рон в пре­дель­но коррект­ной фор­ме пори­ца­ет Като­на за отсут­ст­вие гиб­ко­сти (Cic. Mur. 64 sqq.). Чрез­мер­ный риго­ризм — вот что Цице­рон ста­вит в вину Като­ну (ibid. 74 sqq.). По выра­же­нию П. Гри­ма­ля, «Като­на он изо­бра­зил более стои­че­ским сто­и­ком, чем самые зна­ме­ни­тые после­до­ва­те­ли это­го направ­ле­ния в про­шлом веке, что выгляде­ло несколь­ко комич­но»²⁸. Срав­ни­вая сво­его оппо­нен­та с Като­ном Стар­шим, Цице­рон заме­ча­ет: «Если же ты доба­вишь к сво­ей стро­го­сти и суро­во­сти его бла­го­же­ла­тель­ность и доступ­ность, то твои каче­ства, и без того выдаю­щи­е­ся, прав­да, луч­ше не ста­нут, но, во вся­ком слу­чае, будут при­прав­ле­ны при­ят­нее» (ibid. 66). Разу­ме­ет­ся, сочув­ст­вен­ный отклик в серд­цах судей не мог­ла не вызвать и такая репли­ка Цице­ро­на: «Не сле­ду­ет лишать рим­ский плебс удо­воль­ст­вий в виде игр, боёв гла­ди­а­то­ров и пир­шеств — все­го того, что было введе­но наши­ми пред­ка­ми, и у кан­дида­тов нель­зя отни­мать эту воз­мож­ность про­явить вни­ма­ние, свиде­тель­ст­ву­ю­щее ско­рее о щед­ро­сти, чем о под­ку­пе» (ibid. 77). В ито­ге Муре­ну оправ­да­ли, Катон про­иг­рал²⁹.

В одном из сво­их писем Атти­ку Цице­рон при­зна­вал­ся: «Катон меня лич­но вос­хи­ща­ет» (Cic. Att. XII. 5. 2). Одна­ко стро­гая прин­ци­пи­аль­ность Като­на слиш­ком часто всту­па­ла в кон­фликт с поли­ти­че­ской целе­со­об­раз­но­стью, что вызы­ва­ло раз­дра­же­ние ора­то­ра. Так, в июне 60 г. до н. э. он писал Атти­ку: «Ведь я люб­лю наше­го Като­на не мень­ше, чем ты, а меж­ду тем он, с наи­луч­ши­ми наме­ре­ни­я­ми и со сво­ей высо­кой с.131 доб­ро­со­вест­но­стью, ино­гда нано­сит государ­ству вред. Он выска­зы­ва­ет­ся так, слов­но нахо­дит­ся в государ­стве Пла­то­на, а не сре­ди подон­ков Рому­ла» (Cic. Att. II. 1. 8). В янва­ре того же года Цице­рон сето­вал на то, что Катон «дей­ст­ву­ет более сво­ей стой­ко­стью и непод­куп­но­стью, неже­ли про­ду­ман­но­стью и врож­дён­ным умом» (Cic. Att. I. 18. 7). Вер­нув­шись из ссыл­ки, Цице­рон на заседа­нии сена­та заявил, что глав­ный винов­ник его изгна­ния, Кло­дий, был избран пле­бей­ским три­бу­ном неза­кон­но, «а пото­му все его дей­ст­вия, пред­ло­же­ния и запи­си сле­ду­ет пола­гать несо­сто­яв­ши­ми­ся и не име­ю­щи­ми силы». Катон, отправ­лен­ный на Кипр по ини­ци­а­ти­ве Кло­дия и не желав­ший, чтобы резуль­та­ты его успеш­ной мис­сии были объ­яв­ле­ны неза­кон­ны­ми, высту­пил про­тив пред­ло­же­ния Цице­ро­на, что при­ве­ло к их ссо­ре (Plut. Ca­to Mi­nor. 40).

При­су­щий Като­ну риго­ризм в пол­ной мере про­явил­ся и в исто­рии с бла­годар­ст­вен­ны­ми молеб­на­ми в честь Цице­ро­на, кото­рых тот доби­вал­ся в озна­ме­но­ва­ние сво­их побед в Кили­кии (Cic. Fam. VIII. 11. 2; XV. 5. 2; Att. VII. 1. 7). В янва­ре 50 г. до н. э. Цице­рон в лич­ном пись­ме про­сил Като­на похло­потать за него перед сена­том по пово­ду пре­до­став­ле­ния ему офи­ци­аль­ных поче­стей — молеб­ст­вий и три­ум­фа (Cic. Fam. XV. 4). Одна­ко прин­ци­пи­аль­ный Катон жесто­ко разо­ча­ро­вал сво­его тще­слав­но­го дру­га³⁰. В нояб­ре 50 г. до н. э. Цице­рон с раз­дра­же­ни­ем писал Атти­ку в Рим: «Во вся­ком слу­чае, он по отно­ше­нию ко мне был позор­но недоб­ро­же­ла­те­лен: он засвиде­тель­ст­во­вал мою непод­куп­ность, спра­вед­ли­вость, мяг­кость, доб­ро­со­вест­ность, о чём я не про­сил; чего я тре­бо­вал, в том отка­зал. Как Цезарь в том пись­ме, в кото­ром он меня поздрав­ля­ет и обе­ща­ет всё, весе­лит­ся по пово­ду неспра­вед­ли­во­сти небла­го­дар­ней­ше­го по отно­ше­нию ко мне Като­на!.. Про­сти меня: не могу пере­не­сти это­го и не пере­не­су» (Cic. Att. VII. 2. 7).

В апре­ле 46 г. до н. э. Катон покон­чил с собой. Он не изме­нил сво­им убеж­де­ни­ям, избрав для себя «доб­ро­воль­ную смерть» (vo­lun­ta­ria mors), тогда как Цице­рон пред­по­чёл мало­душ­но капи­ту­ли­ро­вать перед дик­та­то­ром. В сво­ём диа­ло­ге «Катон», от кото­ро­го сохра­ни­лись лишь три неболь­ших фраг­мен­та, Цице­рон, по сло­вам Таци­та (Ann. IV. 34), «про­сла­вил Като­на до небес» (Ca­to­nem cae­lo aequa­vit). Тем не менее ора­тор не смог удер­жать­ся от кри­ти­ки в адрес «послед­не­го рес­пуб­ли­кан­ца», кото­ро­го он упре­кал «за отсут­ст­вие праг­ма­тиз­ма и с.132 упрям­ство»³¹. Сим­во­лич­но, что убий­ца Цеза­ря Брут дово­дил­ся Като­ну одно­вре­мен­но пле­мян­ни­ком и зятем. Как утвер­ждал тот же Цице­рон, «мно­го зна­чит кров­ное род­ство» (mul­tum va­let com­mu­nio san­gui­nis: Cic. Rosc. Am. 63).

Сто­и­цизм Като­на про­явил­ся в стран­ной исто­рии с уступ­кой жены извест­но­му ора­то­ру Квин­ту Гор­тен­зию Гор­та­лу, о чём подроб­но рас­ска­зы­ва­ет Плу­тарх (Plut. Ca­to Mi­nor. 25). Пер­вой женой Като­на была Ати­лия, с кото­рой он раз­вёл­ся из-за её скан­даль­но­го поведе­ния (ibid. 24). В пер­вом бра­ке Катон имел двух детей. Вто­рой раз он женил­ся на Мар­ции, кото­рая роди­ла ему тро­их детей. К ней-то и посва­тал­ся Гор­тен­зий, моти­ви­ро­вав свой, мяг­ко гово­ря, стран­ный посту­пок сле­дую­щим «логи­че­ским» дово­дом: «Она ещё доста­точ­но моло­да, чтобы рожать, а у Като­на уже и так мно­го детей» (ibid.). Таким обра­зом, Гор­тен­зий попро­сил у чело­ве­ка, кото­ро­го он счи­тал сво­им дру­гом, руки его жены! На пер­вый взгляд, ситу­а­ция более чем стран­ная. К тому же сле­ду­ет учесть, что Гор­тен­зию к тому вре­ме­ни уже испол­ни­лось 58 лет, Мар­ции же было око­ло 30³². Как извест­но, Катон отве­тил согла­си­ем, про­явив воис­ти­ну стои­че­ское вели­ко­ду­шие. При­мер­но в 56 г. до н. э. Гор­тен­зий взял в жёны Мар­цию³³, кото­рая вско­ре роди­ла ему сына. Гор­тен­зий, чело­век весь­ма состо­я­тель­ный, сде­лал жену сво­ей наслед­ни­цей. В 50 г. до н. э. он умер, а в сле­дую­щем году, когда нача­лась граж­дан­ская вой­на, Катон вновь женил­ся на Мар­ции (ibid. 52). Заме­тим: женил­ся на бога­той вдо­ве! Цезарь в сво­ём «Анти­ка­тоне», напи­сан­ном вес­ной 45 г. до н. э. в лаге­ре воз­ле Мун­ды, обви­нил к тому вре­ме­ни уже покой­но­го Като­на в коры­сто­лю­бии. Плу­тарх отверг это обви­не­ние, резон­но рас­судив, что «корить Като­на низ­кой алч­но­стью — всё рав­но, что Герак­ла назы­вать тру­сом» (ibid.).

Насколь­ко уступ­ка Като­ном сво­ей жены Гор­тен­зию соот­вет­ст­во­ва­ла рим­ским зако­нам и обы­ча­ям? Об этой исто­рии, кро­ме Плу­тар­ха, впо­след­ст­вии вспо­ми­на­ли Стра­бон (XI. 9. 1), Лукан (Phars. II. 326—391) и Аппи­ан (BC. II. 99). Стра­бон пишет в этой свя­зи о каком-то «древ­нем обы­чае рим­лян» (Stra­bo. XI. 9. 1. Пер. Г. А. Стра­та­нов­ско­го). Что это за обы­чай? Плу­тарх в био­гра­фии Рому­ла упо­ми­на­ет о трёх слу­ча­ях, когда рим­ля­нин мог раз­ве­стись с женой (Plut. Rom. 22). В соот­вет­ст­вии с зако­ном Рому­ла, муж имел пра­во «про­гнать жену, ули­чён­ную в отра­ви­тель­стве, под­мене детей или пре­лю­бо­де­я­нии» (ibid. Пер. С. П. Мар­ки­ша). Пре­цедент раз­во­да в Риме имел место ок. 230 г. до с.133 н. э., когда Спу­рий Кар­ви­лий Руга выгнал жену из дома под пред­ло­гом её бес­пло­дия (ibid. 35). В слу­чае с Като­ном и Мар­ци­ей моти­ва­ция раз­во­да была пря­мо про­ти­во­по­лож­ной! В этой свя­зи умест­но при­ве­сти сооб­ще­ние Плу­тар­ха: «Рим­ля­нин, пола­гав­ший, что у него доста­точ­но детей, мог, вняв прось­бам того, у кого детей не было вовсе, усту­пить ему свою жену, обла­дая пра­вом сно­ва выдать её замуж, и даже неод­но­крат­но» (Plut. Nu­ma. 25. Пер. С. П. Мар­ки­ша). Таким обра­зом, посту­пок Като­на, если верить Плу­тар­ху, ничуть не про­ти­во­ре­чил рим­ским зако­нам и обы­ча­ям. Тот же Плу­тарх в био­гра­фии Ликур­га пишет о введён­ном им брач­ном зако­но­да­тель­стве, в соот­вет­ст­вии с кото­рым, «если чест­но­му чело­ве­ку при­хо­ди­лась по серд­цу чужая жена, пло­до­ви­тая и цело­муд­рен­ная, он мог попро­сить её у мужа, дабы, слов­но совер­шив посев в туч­ной поч­ве, дать жизнь доб­рым детям, кото­рые будут кров­ны­ми роди­ча­ми доб­рых граж­дан» (Plut. Lyc. 15. Пер. С. П. Мар­ки­ша). Таким обра­зом, Катон, усту­пая жену Гор­тен­зию, осо­знан­но или нет, под­ра­жал древним спар­тан­цам. Сам Плу­тарх, для кото­ро­го Катон был во мно­гих отно­ше­ни­ях образ­цом для под­ра­жа­ния, не пони­ма­ет и не одоб­ря­ет исто­рию с раз­во­дом, пола­гая иде­аль­ны­ми толь­ко такие отно­ше­ния меж­ду супру­га­ми, кото­рые отме­че­ны вза­им­ной любо­вью и вер­но­стью до гро­ба. В этом плане он счи­та­ет иде­аль­ным при­мер Гая Лелия: тот, по его сло­вам, «не знал иной жен­щи­ны, кро­ме той, кото­рую взял в жёны с само­го нача­ла» (Plut. Ca­to Mi­nor. 7).

При­ме­ча­тель­но, что ещё око­ло 60 г. до н. э., т. е. при­мер­но за четы­ре года до сва­тов­ства Гор­тен­зия, с Като­ном пытал­ся пород­нить­ся Пом­пей: он сва­тал­ся то ли к доче­рям, то ли к пле­мян­ни­цам Като­на, наме­ре­ва­ясь на одной из них женить­ся само­му, а вто­рую выдать замуж за сына; одна­ко Катон ему отка­зал (Plut. Ca­to Mi­nor. 30). Инте­рес­но срав­нить эти два эпи­зо­да. Во-пер­вых, жела­ние Пом­пея было более есте­ствен­ным, чем стран­ное пред­ло­же­ние Гор­тен­зия; брач­ный союз с Пом­пе­я­ми (отцом и сыном) был выгод­нее и пре­стиж­нее, чем брак Мар­ции с пожи­лым ора­то­ром (пусть даже таким бога­тым и вли­я­тель­ным, как Гор­тен­зий). Тем не менее Катон «гру­бо и высо­ко­мер­но» отка­зал Пом­пею и отве­тил согла­си­ем Гор­тен­зию³⁴. В чём же при­чи­на столь стран­но­го и даже, на пер­вый взгляд, абсурд­но­го поведе­ния Като­на?

Объ­яс­не­ние мы нахо­дим как в миро­воз­зре­нии, так и в пси­хо­ло­ги­че­ском скла­де лич­но­сти «послед­не­го рес­пуб­ли­кан­ца». Дело в том, что Катон стои­че­ски отно­сил­ся к бра­ку, счи­тая глав­ной обя­зан­но­стью супру­гов рож­де­ние и вос­пи­та­ние здо­ро­вых детей в инте­ре­сах и на бла­го обще­ства. В этом слу­чае сто­и­цизм Като­на сов­пал с его убеж­де­ни­я­ми рим­ско­го пат­риота и тра­ди­цио­на­ли­ста³⁵. Напри­мер, с.134 Лукан в «Фар­са­лии» пишет: «Тако­вы и нрав, и уче­нье Като­на: / Меру хра­нить, пре­дел соблюдать, идти за при­ро­дой, / Родине жизнь отда­вать; себя неуклон­но счи­тал он / Не для себя одно­го, но для цело­го мира рож­дён­ным. / Пир его — голод сми­рить; чер­то­га вели­ко­ле­пье — / Кры­шу иметь над собой в непо­го­ду; бога­тое пла­тье — / Гру­бую тогу надеть по обы­чаю рим­ских кви­ри­тов. / Да и в уте­хах люб­ви лишь одно про­дол­же­ние рода / Он при­зна­вал. Был он Риму отцом, был Риму супру­гом: / Обще­го бла­га борец; ни в еди­ный посту­пок Като­на / Не про­ни­ка­ло вовек, чтобы тешить себя, сла­сто­лю­бье» (Luc. II. 380—391. Пер. Л. Е. Ост­ро­умо­ва под ред. Ф. А. Пет­ров­ско­го). Любил ли Катон Мар­цию? Отве­тить на этот вопрос едва ли воз­мож­но, посколь­ку для сто­и­ка эмо­ции отсту­па­ли на вто­рой план перед чув­ст­вом дол­га (т. н. ἀπά­θεια). Вме­сте с тем Катон был до край­но­сти при­вя­зан к дру­зьям и чрез­вы­чай­но чув­ст­ви­те­лен (Plut. Ca­to Mi­nor. 3). Раз­вод с Мар­ци­ей стал для него «доб­ро­воль­ной жерт­вой»³⁶. Будучи сто­и­ком, Катон не опа­сал­ся сво­им вызы­ваю­ще демон­стра­тив­ным поведе­ни­ем шоки­ро­вать сограж­дан: к тому вре­ме­ни он дав­но уже при­вык не обра­щать вни­ма­ния на «пред­рас­суд­ки» (δό­ξα), свой­ст­вен­ные тол­пе.

Впро­чем, как явст­ву­ет из источ­ни­ков, даже такой фана­тич­ный «хра­ни­тель рим­ских усто­ев, твер­до­ло­бый кон­сер­ва­тор»³⁷, каким был Катон, порой отсту­пал от сво­их прин­ци­пов. Напри­мер, осе­нью 63 г. до н. э., наме­ре­ва­ясь при­звать к отве­ту вновь избран­ных кон­су­лов Юния Сила­на и Лици­ния Муре­ну, добив­ших­ся избра­ния бла­го­да­ря под­ку­пу изби­ра­те­лей, Катон пуб­лич­но поклял­ся при­влечь к суду невзи­рая на лица всех винов­ных в этом деле. Одна­ко, как пишет Плу­тарх, «Сила­ну, кото­рый был женат на его сест­ре Сер­ви­лии, и, сле­до­ва­тель­но, при­хо­дил­ся ему свой­ст­вен­ни­ком, он сде­лал снис­хож­де­ние и оста­вил его в покое, а Луция Муре­ну при­влёк к суду за то, что тот яко­бы с помо­щью под­ку­па достиг долж­но­сти вме­сте с Сила­ном» (Plut. Ca­to Mi­nor. 21). Цице­рон тогда не без иро­нии упре­кал Като­на в непо­сле­до­ва­тель­но­сти, ибо тот стал обха­жи­вать граж­дан и завёл себе номен­кла­то­ра (Cic. Mur. 76—77). Спу­стя три года во вре­мя кон­суль­ских выбо­ров зять Като­на, вид­ный опти­мат Марк Бибул, и его сто­рон­ни­ки сули­ли изби­ра­те­лям день­ги, при­чём, по сло­вам Све­то­ния, «сам Катон не отри­цал, что это совер­ша­ет­ся под­куп в инте­ре­сах государ­ства» (Suet. Iul. 19. 1. Пер. М. Л. Гас­па­ро­ва). Высту­пая в сена­те, Катон пери­о­ди­че­ски при­бе­гал к обструк­ции; одна­жды он «гово­рил весь день до тем­ноты, тем самым поме­шав сена­ту при­нять реше­ние» (Plut. Ca­to Mi­nor. 31; Gell. IV. 10. 8). Извест­но, что Катон мог гово­рить целый день без отды­ха, обру­ши­вая на слу­ша­те­лей своё тяже­ло­вес­ное, лишён­ное каких бы то ни было изыс­ков и с.135 рито­ри­че­ских кра­сот, но убеди­тель­ное крас­но­ре­чие (Plut. Ca­to Mi­nor. 5)³⁸. Так, на памят­ном заседа­нии сена­та 5 декаб­ря 63 г. до н. э. «речь Като­на, наро­чи­то рез­кая и гру­бая, опу­сти­лась на голо­вы слу­ша­те­лей, как тяжё­лая дуби­на»³⁹. Извест­но, что Катон потре­бо­вал смерт­ной каз­ни для кати­ли­на­ри­ев (Sall. Cat. 52). Эта мера была неза­кон­ной (лишать осуж­дён­ных на смерть рим­ских граж­дан пра­ва апел­ля­ции закон запре­щал), но оправ­дан­ной с точ­ки зре­ния поли­ти­че­ской целе­со­об­раз­но­сти: Катон спа­сал рес­пуб­ли­ку от смер­тель­ной угро­зы⁴⁰.

Вес­ной 52 г. до н. э. в обста­нов­ке нарас­тав­шей анар­хии он, как сооб­ща­ет Плу­тарх, «решил, что луч­ше теперь, пока ещё не дошло до край­но­сти, пре­до­ста­вить Пом­пею неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия волею и мило­стью сена­та и, вос­поль­зо­вав­шись самым малым из без­за­ко­ний как цели­тель­ным сред­ст­вом ради спа­се­ния государ­ства от вели­чай­шей опас­но­сти, созна­тель­но вве­сти еди­но­вла­стие, а не дово­дить дело до того, чтобы еди­но­вла­стие вырос­ло из мяте­жа само по себе» (Plut. Ca­to Mi­nor. 47). Катон тогда под­дер­жал ини­ци­а­ти­ву Бибу­ла, пред­ло­жив­ше­го сена­то­рам санк­ци­о­ни­ро­вать избра­ние Пом­пея един­ст­вен­ным кон­су­лом (con­sul si­ne col­le­ga).

В оче­ред­ной раз Катон сми­рил­ся с нару­ше­ни­ем зако­на в инте­ре­сах поли­ти­че­ской целе­со­об­раз­но­сти осе­нью 50 г. до н. э., когда в сена­те было постав­ле­но на голо­со­ва­ние пред­ло­же­ние пле­бей­ско­го три­бу­на Гая Скри­бо­ния Кури­о­на об одно­вре­мен­ном сло­же­нии пол­но­мо­чий Цеза­рем и Пом­пе­ем. Так, у Аппи­а­на чита­ем: «Когда же Кури­он спро­сил, угод­но ли сена­ту, чтобы оба, Цезарь и Пом­пей, сло­жи­ли свою власть, 21 чело­век отве­тил отри­ца­тель­но, но 370 чело­век для общей поль­зы и чтобы избе­жать раздо­ра, нача­ли скло­нять­ся к мне­нию Кури­о­на. Тогда Клав­дий рас­пу­стил сенат» (App. BC. II. 30. Пер. под ред. С. А. Жебеле­ва и О. О. Крю­ге­ра). Плу­тарх утвер­жда­ет, что к пред­ло­же­нию три­бу­на⁴¹ «еди­но­душ­но при­со­еди­нил­ся весь сенат». Одна­ко пред­ста­ви­те­лей «пар­тии Пом­пея и Като­на» (по выра­же­нию Т. Момм­зе­на) реши­тель­но не устра­и­вал такой вари­ант; поэто­му голо­со­ва­ние было свёр­ну­то, а «сена­то­ры разо­шлись и наде­ли тра­ур­ные одеж­ды по пово­ду тако­го раздо­ра» (Plut. Caes. 30. Здесь и далее пер. Г. А. Стра­та­нов­ско­го и К. П. Ламп­са­ко­ва).

В годы граж­дан­ской вой­ны Катон, напро­тив, крайне щепе­тиль­но отно­сил­ся к соблюде­нию бук­вы зако­на, даже если это вреди­ло делу с.136 рес­пуб­ли­кан­цев. Так, после бит­вы при Фар­са­ле Катон с 15 когор­та­ми вои­нов пере­пра­вил­ся на Кер­ки­ру, где сто­ял флот, и хотел усту­пить коман­до­ва­ние Цице­ро­ну как «стар­ше­му по зва­нию» (Цице­рон был кон­су­ля­ром, тогда как Катон — лишь пре­то­ри­ем), одна­ко тот отка­зал­ся, наме­ре­ва­ясь отплыть в Ита­лию. Вско­ре Като­ну при­шлось взять коман­до­ва­ние на себя, одна­ко в Афри­ке он, несмот­ря на уго­во­ры сорат­ни­ков, пере­дал свои пол­но­мо­чия кон­су­лу Метел­лу Сци­пи­о­ну. Сци­пи­он был бес­та­лан­ным пол­ко­вод­цем; тем не менее в этой кри­ти­че­ской ситу­а­ции Катон сохра­нил вер­ность сво­им прин­ци­пам и доб­ро­воль­но под­чи­нил­ся Сци­пи­о­ну, хотя тот при­над­ле­жал к чис­лу его лич­ных вра­гов. Резуль­та­том это­го роко­во­го реше­ния ста­ла ката­стро­фа, постиг­шая рес­пуб­ли­кан­цев при Тап­се. Харак­тер­но, что даже в кри­ти­че­ской ситу­а­ции Катон отка­зал­ся от мыс­ли издать указ об осво­бож­де­нии рабов, чтобы не нару­шить свя­щен­ное пра­во соб­ст­вен­но­сти (Plut. Ca­to Mi­nor. 55—57, 60).

Поня­тие «като­нов­ский миф»⁴² воз­ник­ло во мно­гом бла­го­да­ря тра­ги­че­ско­му и вме­сте с тем геро­и­че­ско­му ухо­ду Като­на из жиз­ни. Пока­за­тель­но, что про­зви­ще «Ути­че­ский», под кото­рым он вошёл в исто­рию, про­ис­хо­дит от назва­ния горо­да в Север­ной Афри­ке, где обо­рва­лась его жизнь. Таким обра­зом, уже в древ­но­сти счи­та­лось, что само­убий­ство в Ути­ке, кото­рое было совер­ше­но и обстав­ле­но Като­ном, так ска­зать, в луч­ших тра­ди­ци­ях антич­но­го суи­ци­да, носив­ше­го, как извест­но, теат­раль­ный харак­тер⁴³, ста­ло для него таким же звёзд­ным часом, как цен­зу­ра для его пра­деда, Като­на Стар­ше­го. Для сто­и­ков смерть Като­на послу­жи­ла пре­крас­ным образ­цом поведе­ния муд­ре­ца в кри­ти­че­ской ситу­а­ции. Немед­лен­но воз­ник «миф о слав­ном кон­це» (no­bi­le le­tum). Цице­рон летом 46 г. до н. э. писал о «пре­крас­ной» смер­ти Като­на (Cic. Fam. IX. 18. 2). По его сло­вам, Катон «и пред­видел то, что есть теперь, и борол­ся за то, чтобы это не совер­ша­лось, и чтобы не видеть совер­шив­ше­го­ся, рас­стал­ся с жиз­нью» (Cic. Att. XII. 4. 2). О «слав­ном кон­це» Като­на писал Гора­ций (Hor. Carm. I. 12. 35—36). Речь шла о бла­го­род­ной жерт­ве, при­не­сён­ной на алтарь сво­бо­ды. Пред­смерт­ные сло­ва Като­на, бла­го­го­вей­но зафик­си­ро­ван­ные свиде­те­ля­ми его дра­ма­ти­че­ско­го ухо­да из жиз­ни и сохра­нён­ные лите­ра­тур­ной тра­ди­ци­ей, сыг­ра­ли роль духов­но­го заве­ща­ния «послед­не­го рес­пуб­ли­кан­ца».

О послед­них днях и само­убий­стве Като­на доволь­но подроб­но пишут Плу­тарх (Ca­to Mi­nor. 66—70) и Аппи­ан (BC. II. 98—99). Если с.137 сопо­ста­вить эти опи­са­ния с опи­са­ни­я­ми само­убий­ства Атти­ка у Кор­не­лия Непота (Att. 21—22) или Сене­ки в «Анна­лах» Таци­та (XV. 61—64), мож­но отме­тить ряд общих черт. Так, все эти сце­ны суи­ци­да отли­ча­ют­ся наро­чи­той теат­раль­но­стью; они про­ис­хо­дят в при­сут­ст­вии несколь­ких свиде­те­лей; само­убий­ца при этом абсо­лют­но спо­ко­ен. Опи­са­ние смер­ти Сене­ки у Таци­та, без­услов­но, было созда­но под впе­чат­ле­ни­ем от смер­ти Сокра­та, как она опи­са­на в пла­то­нов­ском «Федоне». Неда­ром у Таци­та в его рас­ска­зе фигу­ри­ру­ет боли­го­лов, кото­рым отра­ви­ли Сокра­та. Здесь нали­цо некий сте­рео­тип, обу­слов­лен­ный вли­я­ни­ем сто­и­циз­ма. Пред­став­ле­ние о стои­че­ском отно­ше­нии к суи­ци­ду дают выска­зы­ва­ния Пли­ния Млад­ше­го, кото­рый в одном из писем сооб­ща­ет о само­убий­стве сена­то­ра Корел­лия Руфа, стра­дав­ше­го от подаг­ры (Ep. I. 12), и Сене­ки (Ep. LVIII. 32—36). По сло­вам послед­не­го, «посколь­ку жал­кая жизнь куда страш­нее ско­рой смер­ти, глуп тот, кто не отка­зы­ва­ет­ся от корот­кой отсроч­ки, чтобы этой ценой отку­пить­ся от боль­шой опас­но­сти» (ibid. 34. Пер. С. А. Оше­ро­ва)⁴⁴. Под «жал­кой жиз­нью» пони­ма­лось ущерб­ное, непол­но­цен­ное суще­ст­во­ва­ние под гнё­том тяж­кой и неиз­ле­чи­мой болез­ни или в усло­ви­ях тира­нии. Доб­ро­воль­ный уход из жиз­ни рим­ляне назы­ва­ли vo­lun­ta­ria mors.

«Стои­че­ский культ само­убий­ства»⁴⁵ воз­ник в Риме ещё в пери­од Позд­ней рес­пуб­ли­ки, когда вме­сте с гре­че­ской лите­ра­ту­рой в «Веч­ный город» про­ник сто­и­цизм, ока­зав­ший мощ­ное воздей­ст­вие на фор­ми­ро­ва­ние миро­воз­зре­ния мно­гих пред­ста­ви­те­лей рим­ской интел­лек­ту­аль­ной эли­ты. Пожа­луй, самым выдаю­щим­ся сре­ди них был Катон Ути­че­ский, обра­тив­ший­ся в новую веру со всем пылом и стра­стью сво­ей бес­ком­про­мисс­ной и увле­каю­щей­ся нату­ры. Доб­ро­воль­но рас­стать­ся с жиз­нью ещё совсем не ста­ро­го (к тому вре­ме­ни ему испол­ни­лось все­го лишь 48 лет) и физи­че­ски здо­ро­во­го Като­на побуди­ло прин­ци­пи­аль­ное неже­ла­ние мирить­ся с надви­гав­шей­ся тира­ни­ей. В соот­вет­ст­вии с запо­ведя­ми сто­и­циз­ма Катон покон­чил с собой, не желая быть «вели­ко­душ­но» поми­ло­ван­ным тем самым Цеза­рем, кото­ро­го он счи­тал тира­ном, гру­бо поправ­шим рим­скую сво­бо­ду⁴⁶. Цице­рон, отда­вая долг памя­ти само­го стой­ко­го и прин­ци­пи­аль­но­го рим­ско­го рес­пуб­ли­кан­ца, писал: «Катон же, так как при­ро­да наде­ли­ла его необы­чай­ной твёр­до­стью пра­вил и так как он укре­пил­ся в ней по сво­ей с.138 неиз­мен­ной стой­ко­сти и все­гда оста­вал­ся верен сво­е­му реше­нию, им себе наме­чен­но­му и при­ня­то­му, дол­жен был ско­рее уме­реть, чем взгля­нуть в лицо тира­ну» (Cic. Off. I. 112. Пер. В. О. Горен­штей­на). По мне­нию Т. Д. Хил­ла, доб­ро­воль­ный уход из жиз­ни Като­на, являв­ше­го­ся глав­ным защит­ни­ком рес­пуб­ли­ки, озна­ме­но­вал не толь­ко нрав­ст­вен­ную победу рес­пуб­ли­кан­цев, но и серь­ёз­ное поли­ти­че­ское пора­же­ние Цеза­ря, чья власть в гла­зах мно­гих пред­ста­ви­те­лей рим­ской эли­ты отныне лиша­лась вся­кой леги­тим­ной осно­вы, а сам он ста­но­вил­ся «вра­гом государ­ства»⁴⁷. Гото­вясь к акту суи­ци­да, сто­ик Катон вполне осо­знан­но под­ра­жал Сокра­ту в его готов­но­сти лег­ко рас­стать­ся с жиз­нью. Неда­ром перед смер­тью он читал «Федо­на» (Plut. Ca­to Mi­nor. 68; 70). Это было, по сло­вам М. Гриф­фин, «обду­ман­ное само­убий­ство в стои­че­ском вку­се, пер­вый при­мер поли­ти­че­ско­го муче­ни­че­ства»⁴⁸.

Катон защи­щал без­на­дёж­ное дело, одна­ко его мораль­ный авто­ри­тет (auc­to­ri­tas) был столь высок, что одно его имя при­вле­ка­ло под зна­мё­на рес­пуб­ли­кан­цев мно­гих и мно­гих⁴⁹. «Целост­ность харак­те­ра, непо­ко­ле­би­мая твёр­дость, то отсут­ст­вие како­го бы то ни было праг­ма­тиз­ма, кото­рый состав­ля­ет осно­ву поли­ти­че­ской муд­ро­сти, сде­ла­ли из него чело­ве­ка, при­год­но­го для этой мис­сии»⁵⁰. Неда­ром впо­след­ст­вии Лукан писал: «За дело победи­те­лей были боги, / За дело побеж­дён­ных — Катон» (Luc. Phars. I. 128). В мае 49 г. до н. э. Цице­рон был уве­рен: если бы Като­ну уда­лось удер­жать Сици­лию, вокруг него спло­ти­лись бы все чест­ные граж­дане (Cic. Att. X. 16. 3). Катон был хариз­ма­ти­че­ской лич­но­стью: его речь вдох­но­ви­ла бой­цов перед бит­вой при Дирра­хии, в кото­рой Цезарь потер­пел пора­же­ние (Plut. Ca­to Mi­nor. 54). Как лидер, Катон сто­ил целой армии, одна­ко в силу цело­го ряда при­чин, как объ­ек­тив­но­го, так и субъ­ек­тив­но­го свой­ства, ему не уда­лось пере­ло­мить ситу­а­цию в поль­зу рес­пуб­ли­кан­цев. Покон­чив с собой, Катон шаг­нул в бес­смер­тие. Подоб­но Сокра­ту, «чтобы отсто­ять себя духов­но и нрав­ст­вен­но, он пожерт­во­вал собой физи­че­ски, телес­но»⁵¹.