Легенды об «островах блаженных» в античной литературе I в. до н. э.

с.104 От Гоме­ра (Od. IV, 561—569; VI, 3 sqq.; XV, 403—411) и Геси­о­да (Op. 167—173; Theog. 1015), зало­жив­ших осно­вы жан­ра уто­пии, гео­гра­фи­че­ской и вре­мен­но́й¹, антич­ные пред­став­ле­ния о дале­ких оби­та­ли­щах бла­жен­ных про­хо­дят доволь­но слож­ную эво­лю­цию², пока на осно­ве смут­ных чая­ний не появ­ля­ют­ся создан­ные в элли­ни­сти­че­скую эпо­ху раз­ра­ботан­ные уто­пи­че­ские обра­зы, такие, как «ост­ров Пан­хея» Эвге­ме­ра и «Сол­неч­ный ост­ров» Ямбу­ла (Diod, V, 41—46; II, 55—60). Обще­из­вест­но, что две послед­ние уто­пии дошли до нас бла­го­да­ря их пере­ло­же­нию Дио­до­ром Сици­лий­ским, жив­шим во вре­ме­на Цеза­ря и Окта­ви­а­на, одна­ко это­му фак­ту, к сожа­ле­нию, не все­гда при­да­ва­лось серь­ез­ное зна­че­ние. Меж­ду тем дан­ные сюже­ты в «Исто­ри­че­ской биб­лио­те­ке», по-види­мо­му, отнюдь не были слу­чай­ны­ми: имен­но у Дио­до­ра мы нахо­дим при­над­ле­жав­шие Дио­ни­сию Ски­тобра­хи­о­ну опи­са­ния чудес­ных ост­ро­вов Гес­пе­рии и Нисы (Diod., III, 53, 68 sq.), имен­но он сооб­ща­ет об общине на Липар­ских ост­ро­вах (V, 9), имен­но у это­го авто­ра вся пятая кни­га посвя­ще­на ост­ро­вам, мно­гие из кото­рых, как отме­ча­ет Габ­ба³, наде­ле­ны иде­аль­ны­ми чер­та­ми. Даже учи­ты­вая ком­пи­ля­тор­ский харак­тер сочи­не­ния Дио­до­ра, нель­зя не согла­сить­ся с мне­ни­ем Фер­г­ю­со­на, что сама под­бор­ка мате­ри­а­ла свиде­тель­ст­ву­ет об устой­чи­вом инте­ре­се авто­ра к дан­ным сюже­там и его уве­рен­но­сти в том, что чита­те­ли разде­ля­ют этот инте­рес⁴.

Чем же были для совре­мен­ни­ков Дио­до­ра эти леген­ды, и что ново­го появи­лось в пред­став­ле­ни­ях об «ост­ро­вах бла­жен­ных» в пери­од, когда охва­чен­ная граж­дан­ски­ми вой­на­ми Рес­пуб­ли­ка неуклон­но при­бли­жа­лась к сво­е­му паде­нию? Для отве­та на эти вопро­сы, оче­вид­но, необ­хо­ди­мо обра­тить­ся к двум непо­сред­ст­вен­ным свиде­тель­ствам той эпо­хи: сохра­нен­но­му Плу­тар­хом сооб­ще­нию об эпи­зо­де из жиз­ни Сер­то­рия и XVI эпо­ду Гора­ция. Мы вынуж­де­ны огра­ни­чить­ся здесь рас­смот­ре­ни­ем лишь важ­ней­ше­го из аспек­тов — поли­ти­че­ско­го, оста­вив в сто­роне мифо­ло­ги­че­ские и гео­гра­фи­че­ские про­бле­мы.

В био­гра­фии Сер­то­рия у Плу­тар­ха встре­ча­ет­ся отно­ся­щий­ся к 81 г. до н. э. корот­кий, но доволь­но при­ме­ча­тель­ный эпи­зод, когда, тес­ни­мый ото­всюду сул­лан­ски­ми вой­ска­ми, зна­ме­ни­тый пол­ко­во­дец едва не отплыл в Оке­ан на поис­ки «ост­ро­вов бла­жен­ных», рас­по­ло­жен­ных, по рас­ска­зам моря­ков, в 10 тыс. ста­ди­ев от Афри­ки (Plut., Sert., 8—9). Мож­но счи­тать уста­нов­лен­ным, что в каче­стве источ­ни­ка это­го с.105 сооб­ще­ния Плу­тарх исполь­зо­вал не дошед­шую до нас 1-ю кни­гу «Исто­рии» Сал­лю­стия, при­чем, воз­мож­но, в ее латин­ском ори­ги­на­ле⁵. Суще­ст­ву­ет несколь­ко истол­ко­ва­ний моти­ви­ров­ки наме­ре­ния Сер­то­рия посе­лить­ся на этих ост­ро­вах. Так, Трен­че­ни-Валь­дап­фель по сути отож­дествля­ет это наме­ре­ние со стрем­ле­ни­я­ми коло­ни­за­ции⁶, а Э. Френ­кель, свя­зы­вая его с веч­ным жела­ни­ем «циви­ли­зо­ван­но­го» чело­ве­ка бежать от циви­ли­за­ции, спра­ши­ва­ет у чита­те­лей, кто из них порой не испы­ты­вал подоб­ных побуж­де­ний⁷. Дума­ет­ся, вряд ли здесь есть необ­хо­ди­мость в таких «вне­исто­рич­ных» истол­ко­ва­ни­ях, тем более, что источ­ник сам отве­ча­ет на постав­лен­ный вопрос.

Сол­да­ты Сер­то­рия позд­нее назы­ва­ли сво­его пол­ко­во­д­ца «умев­шим спа­сать­ся и спа­сать дру­гих» (Plut., Sert., 15). Когда он с остат­ка­ми вер­ных войск был выбит и из Испа­нии, и из Афри­ки, поло­же­ние его каза­лось отча­ян­ным, совер­шен­но без­на­деж­ным, и рас­сказ о дости­жи­мых «ост­ро­вах бла­жен­ных», несо­мнен­но, в какой-то момент все­лил в него един­ст­вен­ную надеж­ду на спа­се­ние себя и сво­их при­вер­жен­цев. В обста­нов­ке оже­сто­чен­ных соци­аль­ных битв уто­пи­че­ские обра­зы «ост­ро­вов бла­жен­ных» впер­вые здесь, по нашим сведе­ни­ям, ста­но­вят­ся при­тя­га­тель­ным и даже мыс­ли­мым как реаль­но дости­жи­мое объ­ек­том стрем­ле­ний рим­ско­го поли­ти­че­ско­го дея­те­ля.

Про­хо­дит четы­ре деся­ти­ле­тия; в бит­ве при Филип­пах тер­пит сокру­ши­тель­ное пора­же­ние рес­пуб­ли­кан­ская армия, и вслед за этим раз­го­ра­ет­ся враж­да меж­ду победи­те­ля­ми-цеза­ри­ан­ца­ми, Анто­ни­ем и Окта­виа­ном. Уже вто­рое поко­ле­ние, пишет в XVI эпо­де Гора­ций, истреб­ля­ет­ся (te­ri­tur) граж­дан­ской вой­ной (Hor., Epod., XVI, 1). Чтобы избе­жать пред­сто­я­ще­го запу­сте­ния, гибе­ли горо­да и раб­ства, всем сограж­да­нам, или хотя бы луч­шим из них (me­lior pars), не оста­ет­ся, про­ро­чит поэт, ниче­го ино­го, как бежать из Рима, чтобы най­ти в Оке­ане счаст­ли­вые бере­га, бога­тые ост­ро­ва, кото­рые Юпи­тер выде­лил для бла­го­че­сти­во­го рода (Iup­pi­ter il­la piae sec­re­vit li­to­ra gen­ti) при окон­ча­нии золо­то­го века и теперь дает там убе­жи­ще для тех, кто еще доб­ро­де­те­лен в этом «око­ван­ном желе­зом» веке (Hor., Epod., XVI, 63 sqq.).

В исто­рио­гра­фии встре­ча­ют­ся попыт­ки само­го раз­лич­но­го истол­ко­ва­ния это­го одно­го из пер­вых про­из­веде­ний Гора­ция. Р. Куку­ля пола­гал, что в дей­ст­ви­тель­но­сти здесь име­ет место сати­ра на граж­дан, гото­вых эми­гри­ро­вать, как тру­сы и дезер­ти­ры⁸. Г. Фукс пытал­ся дока­зать, что в XVI эпо­де под вли­я­ни­ем восточ­ных идей выра­жа­ет­ся духов­ное про­ти­во­дей­ст­вие Риму⁹. Такие уче­ные, как М. И. Ростов­цев и Р. Сайм, свя­зы­ва­ли в раз­лич­ной сте­пе­ни XVI эпод с настро­е­ни­я­ми той поли­ти­че­ской груп­пи­ров­ки, к кото­рой при­над­ле­жал Гора­ций¹⁰, одна­ко эта точ­ка зре­ния под­верг­лась кри­ти­ке Э. Фрэн­ке­ля, видев­ше­го в XVI эпо­де вели­кое, хотя и не совер­шен­ное, под­ра­жа­ние Архи­ло­ху, создан­ное не для поли­ти­ков, а для люби­те­лей страст­ной поэ­зии¹¹. Пони­ма­ние идей­ной направ­лен­но­сти XVI эпо­да ослож­ня­ет­ся еще и тем, что это про­из­веде­ние во мно­гом пере­кли­ка­ет­ся с напи­сан­ной почти одно­вре­мен­но зага­доч­ной «мес­си­ан­ской» IV экло­гой Вер­ги­лия, в кото­рой пред­ска­зы­ва­ет­ся воз­вра­ще­ние «золо­то­го века» на зем­лю с рож­де­ни­ем неко­е­го мла­ден­ца («puer» — Verg., Bu­col., IV, 5). Исхо­дя из уста­нов­ки, что один поэт неми­ну­е­мо дол­жен был под­ра­жать дру­го­му, мно­гие круп­ные уче­ные ока­за­лись вовле­чен­ны­ми в мно­го­лет­ние дис­кус­сии о том, кому из двух поэтов при­над­ле­жа­ло пер­вен­ство¹². Одна­ко, по-види­мо­му, более трез­вой явля­ет­ся пози­ция В. Тар­на, счи­таю­ще­го эту дис­кус­сию бес­плод­ной, так как отри­ца­ет­ся самое веро­ят­ное, что оба поэта чер­па­ли из обще­го источ­ни­ка или даже выра­жа­ли то, что ста­ло обще­рас­про­стра­нен­ным мне­ни­ем¹³. Дума­ет­ся, что для про­яс­не­ния всех этих спор­ных вопро­сов было бы важ­но учи­ты­вать кон­крет­ные обсто­я­тель­ства поли­ти­че­ской и духов­ной жиз­ни того вре­ме­ни, а так­же и судь­бу само­го авто­ра XVI эпо­да.

В эпо­ху граж­дан­ских войн пред­чув­ст­вие како­го-то важ­но­го исто­ри­че­ско­го пере­ло­ма необы­чай­но ярко отра­жа­лось, в част­но­сти, через навод­нив­шие тогда Рим восточ­ные и этрус­ские про­ро­че­ства о том, что насту­пил послед­ний век (ul­ti­ma aetas), кото­рый, по одним вари­ан­там, дол­жен был окон­чить­ся воз­вра­ще­ни­ем «золо­то­го века», а по дру­гим — повлечь за собой гибель Рима. Послед­ний пес­си­ми­стич­ный вывод обос­но­вы­вал­ся тем, что Рим запят­нан гре­хом, за кото­рый и посла­ны на него кро­во­про­лит­ные граж­дан­ские вой­ны¹⁴. Буду­щее было неиз­вест­но, и отча­я­ние порой дости­га­ло такой сте­пе­ни, что боль­шин­ство «при­готов­ля­лось ко все­об­щей гибе­ли» (Cass. Dio, 48, 3). Имен­но такое настро­е­ние отра­жа­ет ано­ним­ный автор «Про­кля­тий» (Di­rae), кото­рый, лишив­шись сво­его малень­ко­го вла­де­ния, в отча­я­нии не видит и не ищет ника­ко­го выхо­да¹⁵. Даже Вер­ги­лий, спас­ший отцов­ское поме­стье от пося­га­тельств «нече­сти­во­го вои­на» бла­го­да­ря заступ­ни­че­ству Окта­ви­а­на, с сочув­ст­ви­ем пере­да­ет изгнан­ни­че­ские настро­е­ния, рас­про­стра­няв­ши­е­ся сре­ди ита­лий­ских жите­лей в свя­зи с разде­лом земель меж­ду вете­ра­на­ми (Bu­col. I; IX). «Nos pat­riam fu­gi­mus»— эти сло­ва Мели­бея из I экло­ги слу­жат как бы живой иллю­ст­ра­ци­ей к изве­стию Дио­на Кас­сия о мас­со­вой эми­гра­ции из Ита­лии в дан­ный пери­од (Cass. Dio, 48, 13). Все эти чер­ты эпо­хи не мог­ли не отра­зить­ся на фор­ми­ро­ва­ние того само­чув­ст­вия моло­до­го Гора­ция, кото­рое М. Л. Гас­па­ров очень точ­но харак­те­ри­зу­ет как «изгнан­ни­че­ское»¹⁶.

Полу­чив пре­крас­ное обра­зо­ва­ние, два­дца­ти­двух­лет­ний Гора­ций, сын воль­ноот­пу­щен­ни­ка, зани­мал в рес­пуб­ли­кан­ской армии Бру­та высо­кую долж­ность воен­но­го три­бу­на, когда бит­ва при Филип­пах осе­нью 42 г. разом пре­сек­ла все его успе­хи и надеж­ды на буду­щее. Бежав с поля боя и едва не погиб­нув при кораб­ле­кру­ше­нии, с.106 он после объ­яв­ле­ния амни­стии при­бы­ва­ет в Рим, где узна­ет, что иму­ще­ство его отца кон­фис­ко­ва­но. Позд­нее он ска­жет, что его, упав­ше­го духом, с «под­ре­зан­ны­ми кры­лья­ми», побуди­ла тогда писать сти­хи «дерз­кая бед­ность» («pau­per­tas audax» — Epist., II, 2, 50 sq.). Отча­ян­ность поло­же­ния, кру­ше­ние всех надежд (такая ситу­а­ция неволь­но застав­ля­ет вспом­нить эпи­зод с Сер­то­ри­ем), и здесь мы сно­ва встре­ча­ем­ся с тем же стрем­ле­ни­ем искать «ост­ро­ва бла­жен­ных», с той лишь раз­ни­цей, что Гора­ций вряд ли мог помыш­лять о реаль­ном выпол­не­нии при­зы­ва.

Вполне веро­ят­но, что XVI эпод был напи­сан вско­ре после Филипп, во вре­мя Перу­зин­ской вой­ны, в кон­це 41 или нача­ле 40 г., когда Рим про­дол­жал «раз­ру­шать­ся сво­и­ми сила­ми» (Epod., XVI, 2), и толь­ко заклю­че­ние дол­го­ждан­но­го мира в Брун­ди­зии осе­нью 40 г. поро­ди­ло отра­зив­шу­ю­ся в IV экло­ге Вер­ги­лия все­об­щую надеж­ду на пре­кра­ще­ние бед­ст­вий и наступ­ле­ние луч­ших вре­мен¹⁷. При­зна­ние XVI эпо­да несколь­ко более ран­ним по отно­ше­нию к IV экло­ге ни в коей мере, одна­ко, не дает пра­ва гово­рить о том, что Вер­ги­лий «под­ра­жал» Гора­цию. При бли­жай­шем рас­смот­ре­нии сход­ство у этих поэтов ока­зы­ва­ет­ся чисто внеш­ним и каса­ет­ся глав­ным обра­зом лишь дета­лей опи­са­ния «золо­то­го века», став­ших дав­но уже почти шаб­лон­ны­ми. Гораздо суще­ст­вен­нее, гло­баль­нее раз­ли­чия: по сути, это был, пожа­луй, свое­об­раз­ный обмен поэ­ти­че­ски­ми репли­ка­ми, давав­ши­ми совер­шен­но отлич­ные друг от дру­га отве­ты на глав­ный, вол­но­вав­ший всех вопрос: где искать спа­се­ния. И если Гора­ций в сво­ем пес­си­миз­ме видел спа­се­ние для немно­гих, «луч­ших», лишь в поис­ках зате­рян­но­го в Оке­ане оскол­ка «золо­то­го века», то Вер­ги­ли­ем про­воз­гла­ша­лось ско­рое нис­по­сла­ние тех же благ это­го «золо­то­го века» на весь мир («mun­dus») (Bu­col., IV, 50 sqq.).

В усло­ви­ях кру­ше­ния всей систе­мы цен­но­стей рим­ской граж­дан­ской общи­ны, когда про­дол­жа­лись бес­ко­неч­ные граж­дан­ские вой­ны, когда руши­лись освя­щен­ные пред­ка­ми государ­ст­вен­ные, пра­во­вые, рели­ги­оз­ные и семей­ные узы, раз­но­го рода опти­ми­сти­че­ские про­ро­че­ства не вызы­ва­ли дове­рия и не соот­вет­ст­во­ва­ли настро­е­нию тех, кто совер­шен­но отча­и­вал­ся и утра­чи­вал вся­кую надеж­ду на спа­се­ние и воз­рож­де­ние Рима, на сня­тие с него нало­жен­но­го бога­ми про­кля­тия. И все же изгнан­ни­че­ские настро­е­ния неред­ко мог­ли при­чуд­ли­во пере­пле­тать­ся с уто­пи­ей, толь­ко не вре­мен­но́й, а гео­гра­фи­че­ской. В таком слу­чае желан­ное спа­се­ние пред­став­ля­лось воз­мож­ным лишь для тех немно­гих, кото­рые еще оста­ва­лись достой­ны­ми благ «золо­то­го века», и спа­се­ние это мыс­ли­лось осу­ще­ст­ви­мым дале­ко за пре­де­ла­ми погряз­ше­го в гре­хах и обре­чен­но­го на гибель Рима. Види­мо, имен­но поэто­му леген­дар­ные «ост­ро­ва бла­жен­ных» едва не ста­ли целью экс­пе­ди­ции Сер­то­рия, поэто­му толь­ко в бег­стве туда видел Гора­ций спа­се­ние луч­ших из граж­дан и, веро­ят­но, этим же в какой-то мере объ­яс­ня­ет­ся повы­шен­ный инте­рес Дио­до­ра и его чита­те­лей к «ост­ров­ным» сюже­там.

Буду­щее ока­за­лось за кон­цеп­ци­ей Вер­ги­лия. Иду­щий к вла­сти Окта­виан вовре­мя оце­нил попу­ляр­ность уто­пи­че­ских чая­ний о «золо­том веке» и, как бы поста­вив их на голо­ву, сде­лал идею о наступ­ле­нии «золо­то­го века» одним из цен­траль­ных лозун­гов всей сво­ей про­па­ган­ды. И даже несмот­ря на это ком­про­ме­ти­ру­ю­щее исполь­зо­ва­ние темы «золо­то­го века» дема­го­ги­че­ской про­па­ган­дой прин­ци­па­та, в буду­щем мы сно­ва встре­ча­ем­ся с ее попу­ляр­но­стью: идео­ло­ги сенат­ской ари­сто­кра­тии видят этот «золо­той век» в ушед­шем рес­пуб­ли­кан­ском про­шлом, а в низ­ших сло­ях вызре­ва­ют меч­ты о новом гряду­щем «золо­том веке» — «тыся­че­лет­нем цар­стве» Мес­сии.

Что же каса­ет­ся «ост­ро­вов бла­жен­ных», то, судя, по источ­ни­кам, они с уста­нов­ле­ни­ем «Pax Augus­ta» надол­го теря­ют столь силь­ную при­тя­га­тель­ность, кото­рой они поль­зо­ва­лись в послед­ний век Рес­пуб­ли­ки. Весь­ма пока­за­тель­на здесь эво­лю­ция Гора­ция, кото­рый, оста­вив «скор­пи­о­но­языч­ный» архи­ло­хов­ский стиль и выпол­няя, хотя порой и с неохотой, идео­ло­ги­че­ские зака­зы Авгу­ста, ска­жет, что он «счаст­лив одним сабин­ским поме­стьем» (Carm., II, 18, 15), — поме­стьем, пода­рен­ным ему Меце­на­том. Доволь­но мет­ко, хотя и несколь­ко одно­сто­ронне, харак­те­ри­зу­ет эту эво­лю­цию М. Хадас, отме­чая, что впо­след­ст­вии поэт нахо­дит Рим и сабин­ское поме­стье «вполне удо­вле­тво­ри­тель­ным заме­ни­те­лем (“sur­ro­ga­te”) ост­ро­вов бла­жен­ных»¹⁸. Во всем сво­ем ска­зоч­ном вели­ко­ле­пии эти ост­ро­ва вновь появят­ся в антич­ной лите­ра­ту­ре спу­стя два сто­ле­тия, в «Прав­ди­вой исто­рии» Луки­а­на, — появят­ся для того толь­ко, чтобы стать объ­ек­том уни­что­жаю­щей паро­дии.

Sum­ma­ry

The ar­tic­le deals with the po­pu­la­ri­ty of the le­gends about the “Is­lands of the Bles­sed” and their con­nec­tion with the po­li­ti­cal li­fe in Ro­me in the Ist cen­tu­ry B. C. The aut­hor co­mes to the conclu­sion that in the ti­me of ci­vil wars and cri­sis of Ro­man “ci­vi­tas” the­re were at­tempts by means of the­se le­gends to find, at least for the se­lec­ted a pos­si­bi­li­ty to es­ca­pe the ex­pec­ted ruin. The aut­hor exa­mi­nes the dif­fe­ren­ce between the­se Uto­pian ver­sions and the idea of the co­ming Gol­den Age which was then wide­ly re­cog­ni­zed and la­ter used by Oc­ta­vian.

Ста­тья посту­пи­ла в редак­цию 28 мар­та 1984 г.