Милосердие Цезаря

с.513 Сре­ди поче­стей, пре­до­став­лен­ных Юлию Цеза­рю в послед­ние меся­цы его жиз­ни, был храм «ему и его Мило­сер­дию»¹. Непо­сред­ст­вен­ным пово­дом ста­ло вели­ко­ду­шие Цеза­ря, кото­рый даро­вал сво­им про­тив­ни­кам в граж­дан­ской войне жизнь и граж­дан­ство и сохра­нил за ними соб­ст­вен­ность; одна­ко Цезарь на про­тя­же­нии всей сво­ей карье­ры желал, чтобы народ Рима счи­тал мило­сер­дие одной из его отли­чи­тель­ных харак­те­ри­стик, и это вид­но из его соб­ст­вен­но­го отчё­та о галль­ской и граж­дан­ской вой­нах, где сло­во «мило­сер­дие» (cle­men­tia) и его сино­ни­мы «кротость» (man­sue­tu­do), «мяг­кость» (le­ni­tas), «состра­да­ние» (mi­se­ri­cor­dia) исполь­зу­ют­ся в пол­дю­жине раз­лич­ных пас­са­жей для опи­са­ния его обра­ще­ния с вра­гом². Счи­та­ли ли совре­мен­ни­ки Цеза­ря, что он дей­ст­ви­тель­но обла­дал этим досто­ин­ст­вом, если да, то была ли эта репу­та­ция оправ­да­на, и если да, то было ли это резуль­та­том глу­бо­ко­го убеж­де­ния Цеза­ря или про­сто вопро­сом поли­ти­ки, — все эти про­бле­мы крайне важ­ны для иссле­до­ва­те­ля, изу­чаю­ще­го его жизнь и работу.

Вна­ча­ле нуж­но рас­смот­реть одну труд­ность. Боль­шая часть нашей инфор­ма­ции вос­хо­дит к само­му Цеза­рю, а он был волен иска­жать собы­тия и интер­пре­ти­ро­вать моти­вы в соб­ст­вен­ных целях. Это с.514 осо­бен­но вер­но для «Граж­дан­ской вой­ны», кото­рую Цезарь пишет, чтобы оправ­дать свои дей­ст­вия в гла­зах сограж­дан. Но «Галль­ская вой­на» была напи­са­на без такой идео­ло­ги­че­ской цели, и даже собы­тия, опи­сан­ные Цеза­рем в «Граж­дан­ской войне», были извест­ны мно­же­ству людей в Риме, и он вряд ли мог фаль­си­фи­ци­ро­вать или серь­ёз­но иска­жать фак­ты, не вызвав бурю про­те­ста. На самом деле, кон­крет­ные обви­не­ния в лжи­во­сти, предъ­яв­ляв­ши­е­ся ему, ока­за­лись мало­обос­но­ван­ны­ми, и у чело­ве­ка, про­чи­тав­ше­го «Ком­мен­та­рии» до кон­ца, оста­ет­ся впе­чат­ле­ние, что перед нами повест­во­ва­ние в основ­ном чест­ное и искрен­нее, — и это впе­чат­ле­ние не может поко­ле­бать ника­кая при­дир­чи­вая кри­ти­ка³.

После­дую­щие исто­ри­ки — Све­то­ний, Плу­тарх, Аппи­ан, Дион Кас­сий — по боль­шей части заим­ст­во­ва­ли сведе­ния из соб­ст­вен­но­го отчё­та Цеза­ря о его дости­же­ни­ях, так что они мало помо­га­ют в интер­пре­та­ции его дей­ст­вий. Одна­ко пере­пис­ка Цице­ро­на — это цен­ный совре­мен­ный источ­ник; пись­ма само­го Цице­ро­на и дру­зей, к кото­рым он обра­ща­ет­ся, про­ли­ва­ют свет и на истин­ные собы­тия, про­ис­хо­див­шие в рим­ском мире, и на отно­ше­ние мыс­ля­щих людей к этим собы­ти­ям. Моя цель — изу­чить сооб­ще­ния о карье­ре Цеза­ря, в част­но­сти его соб­ст­вен­ные «Ком­мен­та­рии», и пере­пис­ку Цице­ро­на, чтобы посмот­реть, мож­но ли сде­лать из них какие-либо общие выво­ды о его мило­сер­дии.

Све­то­ний (Iul. 74) упо­ми­на­ет раз­лич­ные эпи­зо­ды из моло­до­сти Цеза­ря, в кото­рых он пред­ста­ет как чело­век, «по при­ро­де самый мяг­кий» (na­tu­ra le­nis­si­mus): он при­го­во­рил к срав­ни­тель­но мило­серд­ной каз­ни пира­тов, кото­рые его захва­ти­ли, и раба, кото­рый пытал­ся его отра­вить; не стал мстить Кор­не­лию Фагит­те за умыш­ле­ния про­тив сво­ей жиз­ни, а Пуб­лию Кло­дию — за пре­сло­ву­тую любов­ную связь со сво­ей женой. Но по-насто­я­ще­му пока­за­тель­ные при­ме­ры поли­ти­ки Цеза­ря начи­на­ют­ся, когда он при­ни­ма­ет коман­до­ва­ние в Гал­лии в 58 г. до н. э.

с.515 В самом нача­ле его кам­па­ний мы отме­ча­ем готов­ность раз­го­ва­ри­вать с вра­гом и ула­жи­вать труд­но­сти с помо­щью пере­го­во­ров, а не кро­во­про­ли­тия. Послам гель­ве­тов после пора­же­ния части их вой­ска он выдви­га­ет опре­де­лён­ные усло­вия мира: они долж­ны дать залож­ни­ков в каче­стве гаран­тии их чест­но­сти и воз­ме­стить ущерб, нане­сён­ный эду­ям и алло­бро­гам (BG. I. 14). Усло­вия не были при­ня­ты, гель­ве­ты про­дол­жи­ли дви­же­ние и, в кон­це кон­цов, потер­пе­ли пора­же­ние и ока­за­лись вынуж­де­ны вер­нуть­ся в свою стра­ну (BG. I. 28). Поз­же в том же году, когда Цезарь услы­шал от Диви­ти­а­ка, что Арио­вист при­тес­ня­ет сек­ва­нов и эду­ев, он отправ­ля­ет гер­ман­ско­му вождю пред­ло­же­ние про­ве­сти пере­го­во­ры в удоб­ном для обо­их месте; толь­ко после откло­не­ния это­го пред­ло­же­ния он выдви­га­ет уль­ти­ма­тум (BG. I. 34 f).

Кро­ме того, усло­вия капи­ту­ля­ции, кото­рые он пред­ла­га­ет побеж­дён­ным пле­ме­нам, — по мер­кам вой­ны — весь­ма разум­ны. Его обыч­ные тре­бо­ва­ния — это сда­ча ору­жия, пре­до­став­ле­ние залож­ни­ков и выпла­та дани (BG. I. 27; II. 13, 15 и 32; IV. 27 и 36; и V. 22). В одном слу­чае усло­вия пред­у­смат­ри­ва­ли, что гал­лам будет раз­ре­ше­но сохра­нить свою терри­то­рию (BG. II. 28); в дру­гом, как сооб­ща­ет­ся, с наступ­ле­ни­ем ночи Цезарь вывел свои вой­ска из заво­ё­ван­но­го горо­да, чтобы его сол­да­ты не мог­ли навредить горо­жа­нам (BG. II. 33). В про­ти­во­по­лож­ность сплош­ной резне, пора­бо­ще­нию насе­ле­ния и даже кон­фис­ка­ции все­го иму­ще­ства, кро­ме одно­го пред­ме­та одеж­ды на чело­ве­ка⁴, такое обра­ще­ние долж­но было выглядеть очень уме­рен­ным; и впе­чат­ле­ние, про­из­ведён­ное им на умы гал­лов, веро­ят­но, точ­но вос­про­из­веде­но в сооб­ще­ни­ях Цеза­ря о моль­бах бел­ло­ва­ков и аду­а­ту­ков (ср. BG. II. 14: Ut sua cle­men­tia ac с.516 man­sue­tu­di­ne in eos uta­tur^[1]; и BG. II. 31: Si for­te pro sua cle­men­tia ac man­sue­tu­di­ne, quam ip­si ab aliis audi­rent, sta­tuis­set, Adua­tu­cos es­se con­ser­van­dos^[2]).

С дру­гой сто­ро­ны, враг, ока­зав­ший упор­ное сопро­тив­ле­ние рим­ско­му ору­жию, мог быть уни­что­жен без вся­ко­го мило­сер­дия. В зна­ме­ни­той бит­ве с нер­ви­я­ми это пле­мя, соглас­но заяв­ле­ни­ям их соб­ст­вен­ных послов, сокра­ти­лось почти до пол­но­го уни­что­же­ния (pro­pe ad in­ter­ne­cio­nem) (BG. II. 28)⁵. Когда после отча­ян­ной обо­ро­ны пал город Ава­рик, рим­ские сол­да­ты, доведён­ные до полу­безу­мия затя­нув­шим­ся кон­флик­том и мыс­лью о сооте­че­ст­вен­ни­ках, кото­рые недав­но были уби­ты гал­ла­ми в Кена­бе, не поща­ди­ли ни ста­ри­ков, ни жен­щин, ни детей (BG. VII. 28). И когда оже­сто­чён­ные бои под Але­зи­ей завер­ши­лись пора­же­ни­ем и бег­ст­вом гал­лов, толь­ко уста­лость рим­лян спас­ла вра­гов от пол­но­го уни­что­же­ния (BG. VII. 88). Оса­да Але­зии, как и Ава­ри­ка, была отме­че­на жесто­ко­стью к граж­дан­ско­му насе­ле­нию; когда мир­ные жите­ли Але­зии были вынуж­де­ны поки­нуть город из-за нехват­ки про­до­воль­ст­вия, Цезарь отка­зал­ся при­нять их, и мы можем сде­лать вывод, что их либо уни­что­жи­ли, либо бро­си­ли уми­рать от голо­да меж­ду город­ски­ми сте­на­ми и лини­я­ми Цеза­ря (BG. VII. 78)⁶.

Но как бы суро­во Цезарь ни дей­ст­во­вал в этих слу­ча­ях, его сочув­ст­вие к доб­лест­но­му вра­гу оче­вид­но. Он гово­рит с вос­хи­ще­ни­ем о нер­ви­ях, кото­рые «даже при ничтож­ной надеж­де на спа­се­ние» (etiam in extre­ma spe sa­lu­tis) вста­ва­ли на тела уби­тых и сра­жа­лись с это­го воз­вы­ше­ния… ut non ne­qui­quam tan­tae vir­tu­tis ho­mi­nes iudi­ca­ri de­be­ret ausos es­se tran­si­re la­tis­si­mum flu­men, as­cen­de­re al­tis­si­mas ri­pas, sub­ire ini­quis­si­mum lo­cum; quae fa­ci­lia ex dif­fi­cil­li­mis ani­mi mag­ni­tu­do re­de­ge­rat^[3] (BG. II. 27). Он пре­ры­ва­ет рас­сказ об оса­де Ава­ри­ка, чтобы сооб­щить о слу­чае, кото­ро­му сам был свиде­те­лем и кото­рый счи­та­ет «достой­ным упо­ми­на­ния» (dig­num me­mo­ria): осад­ные работы рим­лян были подо­жже­ны, и перед город­ски­ми ворота­ми сто­ял галл, бро­сав­ший в пла­мя комья с.517 смо­лы и жира; он был убит, но его место занял дру­гой чело­век; и это повто­ря­лось сно­ва и сно­ва, пока, нако­нец, пла­мя не пога­си­ли и вылаз­ку не отби­ли (BG. VII. 25). И повест­во­ва­ние в кон­це седь­мой кни­ги выяв­ля­ет всю отва­гу Вер­цин­ге­то­ри­га, кото­рый взял­ся за ору­жие «не ради сво­их лич­ных выгод, но ради общей сво­бо­ды» (non sua­rum ne­ces­si­ta­tum sed com­mu­nis li­ber­ta­tis cau­sa), и кото­рый, когда дело было про­иг­ра­но, пред­ло­жил пожерт­во­вать собой на бла­го сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков (BG. VII. 89).

Цезарь не мог про­стить лишь одно­го — пре­да­тель­ско­го воз­об­нов­ле­ния воен­ных дей­ст­вий после того, как были согла­со­ва­ны усло­вия мира. Это объ­яс­ня­ет нака­за­ние 6 тысяч гель­ве­тов, кото­рые попы­та­лись сбе­жать после того, как запро­си­ли мира, но Цезарь догнал их и «посту­пил с ними как с вра­га­ми» (in hos­tium nu­me­ro ha­buit: BG. I. 27 f); смерть 4 тысяч аду­а­ту­ков и про­да­жу в раб­ство еще 53 тысяч (BG. II. 33); казнь сена­та вене­тов и пора­бо­ще­ние осталь­но­го насе­ле­ния (BG. III. 10 и 16); уни­что­же­ние эбу­ро­нов (BG. VI. 34 и 43); и пле­не­ние жите­лей Кена­ба, раз­граб­ле­ние и сожже­ние их горо­да (BG. VII. 11)⁷.

Слу­чай с уси­пе­та­ми и тенк­те­ра­ми (BG. IV. 4—15) выглядит похо­же, хотя повест­во­ва­ние Цеза­ря об этом инци­ден­те сжа­то и почти туман­но. У Цеза­ря состо­я­лось две встре­чи с посла­ми этих пле­мён, в ходе кото­рых у него были осно­ва­ния подо­зре­вать их в веро­лом­стве; затем, когда он удо­вле­тво­рил их прось­бу о трех­днев­ном пере­ми­рии, объ­явил, что про­дви­нет­ся впе­рёд лишь настоль­ко, насколь­ко необ­хо­ди­мо, чтобы обес­пе­чить воду, и при­ка­зал сво­ей кон­ни­це не пред­при­ни­мать напа­де­ний, восемь­сот гер­ман­ских наезд­ни­ков вне­зап­но и ярост­но напа­ли на рим­скую кон­ни­цу, кото­рая помча­лись обрат­но в лагерь в страш­ном бес­по­ряд­ке. Теперь Цезарь счёл, что боль­ше не обя­зан вести пере­го­во­ры с гер­ман­ца­ми и, соот­вет­ст­вен­но, захва­тил их вождей, кото­рые при­шли к нему на сле­дую­щее утро; затем, пред­при­няв неожи­дан­ную ата­ку на их лагерь, с.518 уни­что­жил тех, кто пытал­ся защи­щать­ся, и пре­сле­до­вал осталь­ных (в том чис­ле мно­же­ство жен­щин и детей) до Рей­на, где они либо были уби­ты, либо уто­ну­ли⁸.

Но выдаю­щий­ся при­мер тако­го обра­ще­ния имел место в 51 г. до н. э., когда коман­до­ва­ние Цеза­ря в Гал­лии почти закон­чи­лось. Вели­кое вос­ста­ние преды­ду­ще­го года под коман­до­ва­ни­ем Вер­цин­ге­то­ри­га было подав­ле­но; гал­лы выда­ли сво­их вождей и ору­жие и пре­до­ста­ви­ли залож­ни­ков в каче­стве гаран­тии вер­но­сти. Затем вос­ста­ние вспых­ну­ло сно­ва, и когда оно было окон­ча­тель­но подав­ле­но, Цезарь оста­вил послед­ним и храб­рей­шим бой­цам, — гар­ни­зо­ну Уксел­ло­ду­на, — жизнь, но отру­бил им руки, чтобы они слу­жи­ли живым пре­до­сте­ре­же­ни­ем всем, кто замыс­лит вос­ста­ние в буду­щем (BG. VIII. 44)⁹.

Это ужас­ные сце­ны; но если учесть, что вой­на про­дли­лась девять лет, их чис­ло неве­ли­ко. И, долж­но быть, их урав­но­ве­ши­ва­ли те меся­цы, когда Цезарь и его люди раз­ме­ща­лись в Гал­лии, не вызы­вая осо­бых раз­но­гла­сий, и когда его обхо­ди­тель­ность на постое при­нес­ла ему мно­го дру­зей. По край­ней мере, Гир­ций, его друг и под­чи­нён­ный, уве­ря­ет нас, что склон­ность Цеза­ря к мяг­ким мерам была так хоро­шо извест­на, что, нака­зав жите­лей Уксел­ло­ду­на, он не боял­ся, что его посту­пок при­пи­шут врож­дён­ной жесто­ко­сти (BG. VIII. 44). 50 год, о кото­ром мы, к сожа­ле­нию, зна­ем мало подроб­но­стей, по-види­мо­му, был посвя­щён при­ми­ре­нию и реор­га­ни­за­ции стра­ны. Гир­ций сооб­ща­ет, что глав­ная цель Цеза­ря состо­я­ла в том, чтобы сохра­нить друж­бу галль­ских пле­мён и не оста­вить им ника­кой надеж­ды и ника­ких разум­ных осно­ва­ний для вой­ны. Поэто­му он не нала­гал на них ново­го бре­ме­ни и отно­сил­ся к пле­ме­нам с ува­же­ни­ем и ода­рял их вождей, таким обра­зом, рас­по­ло­жив с.519 к вер­но­сти стра­ну, исто­щён­ную столь­ки­ми вой­на­ми (BG. VIII. 49). Несколь­ко меся­цев спу­стя, в нача­ле граж­дан­ской вой­ны, ста­ло ясно, сколь проч­на власть Цеза­ря над гал­ла­ми: не толь­ко леги­он, набран­ный в Транс­аль­пий­ской Гал­лии, под­дер­жал его, но и тыся­чи знат­ней­ших и храб­рей­ших жите­лей доб­ро­воль­но вызва­лись слу­жить под его зна­мё­на­ми (BC. I. 39; и Cic. Att. IX. 13. 4)¹⁰.

Всту­пи­тель­ные гла­вы «Граж­дан­ской вой­ны» испол­не­ны горь­ким него­до­ва­ни­ем Цеза­ря на бес­чест­ное поведе­ние его вра­гов¹¹, и вполне есте­ствен­но, что он пре­уве­ли­чи­ва­ет своё неже­ла­ние всту­пать в кон­фликт. Но даже с учё­том это­го, веро­ят­но, есть неко­то­рая исто­ри­че­ская осно­ва у исто­рии, рас­ска­зан­ной Плу­тар­хом и Све­то­ни­ем, о том, что Цезарь коле­бал­ся перед тем, как пере­сечь неболь­шой ручей, отде­ляв­ший его про­вин­цию от Ита­лии, вступ­ле­ние в кото­рую было для него государ­ст­вен­ной изме­ной (Suet. Iul. 31 f)¹². И в пер­вые неде­ли вой­ны мы неод­но­крат­но видим, как Цезарь при­зы­ва­ет Пом­пея явить­ся на пере­го­во­ры, чтобы всё обсудить (BC. I. 9, 24 и 26). Он слов­но знал о сво­ём исклю­чи­тель­ном лич­ном оба­я­нии — оба­я­нии, кото­ро­му неиз­мен­но усту­пал такой чело­век, как Цице­рон, как бы силь­но он ни осуж­дал поли­ти­че­ские стан­дар­ты Цеза­ря, — и пони­мал, что если бы они с Пом­пе­ем встре­ти­лись лицом к лицу, он бы его пере­убедил.

Для рим­ско­го наро­да нача­ло граж­дан­ской вой­ны озна­ча­ло воз­вра­ще­ние ужас­но­го вре­ме­ни, пере­жи­то­го поко­ле­ни­ем ранее, когда тыся­чи граж­дан лиши­лись жиз­ни, а их соб­ст­вен­ность была кон­фис­ко­ва­на. Пись­ма Цице­ро­на Атти­ку во вто­рой поло­вине 50 г. и в нача­ле 49 г. пол­ны ужа­са перед про­скрип­ци­я­ми и стра­ха перед исхо­дом вой­ны, кто бы в ней ни победил¹³. с.520 Так, в декаб­ре 50 г. до н. э., он пишет о Цеза­ре: «Либо с ним сле­ду­ет сра­зить­ся, либо иметь суж­де­ние по зако­ну. «Сра­зись, — гово­ришь ты, — это луч­ше, чем быть рабом». Для чего? Если будешь побеж­дён, чтобы ока­зать­ся в спис­ках; если победишь, чтобы всё-таки быть рабом?» (Att. VII. 7. 7)^[4]. А в фев­ра­ле 49 г., про­ци­ти­ро­вав опи­са­ние иде­аль­но­го пра­ви­те­ля из соб­ст­вен­но­го сочи­не­ния «О государ­стве», он гово­рит:

В этой атмо­сфе­ре стра­ха при­шли изве­стия о слу­чив­шем­ся 21 фев­ра­ля в Кор­фи­нии, когда гар­ни­зон под коман­до­ва­ни­ем Доми­ция, поте­ряв надеж­ду удер­жать обо­ро­ну, сдал­ся Цеза­рю. Пять­де­сят сена­то­ров и их сыно­вья, воен­ные три­бу­ны и рим­ские всад­ни­ки пред­ста­ли перед Цеза­рем, выслу­ша­ли доб­ро­же­ла­тель­ные сло­ва и были отпу­ще­ны невреди­мы­ми; сум­ма в 6 мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, кото­рую Доми­ций при­вез в Кор­фи­ний, была ему воз­вра­ще­на; а сол­да­ты Доми­ция не испы­та­ли ника­ко­го жесто­ко­го обра­ще­ния и полу­чи­ли пред­ло­же­ние при­сяг­нуть на вер­ность Цеза­рю (BC. I. 23). «Но читал или слы­хал ты о ком-нибудь, кто был бы горя­чее Цеза­ря во вре­мя воен­ных дей­ст­вий и уме­рен­нее его же в победе?» — вос­кли­ца­ет Целий (Fam. VIII. 15. 1). И Цице­рон пишет: «Но ты видишь, что за чело­век появил­ся в государ­стве, сколь дея­тель­ный, сколь бди­тель­ный, сколь под­готов­лен­ный? Кля­нусь, если он нико­го не каз­нит и ни у кого ниче­го не отни­мет, то те, кто его чрез­вы­чай­но боял­ся, будут чрез­вы­чай­но любить его». (Att. VIII. 13. 1). У нас есть два пись­ма от само­го Цеза­ря, дати­ру­ю­щи­е­ся этим пери­о­дом, — ответ на поздрав­ле­ние Оппия и Баль­ба по пово­ду его мило­сер­дия в Кор­фи­нии и похо­жая запис­ка, адре­со­ван­ная Цице­ро­ну. Цице­ро­ну он пишет:

Пись­мо Оппию и Баль­бу начи­на­ет­ся так:

Про­сто вопрос поли­ти­ки? Воз­мож­но. Мно­гие люди, долж­но быть, так и сочли месяц спу­стя, когда, встре­тив сопро­тив­ле­ние сена­та и три­бу­нов, Цезарь уехал из Рима в силь­ном гне­ве; а Кури­он в беседе с Цице­ро­ном выска­зы­вал­ся откро­вен­но: «Есть очень мно­го совет­чи­ков, сто­я­щих за рез­ню, но сам он не жесток — не по склон­но­сти или от при­ро­ды, а пото­му, что счи­та­ет мяг­кость угод­ной наро­ду» (Att. X. 4. 8). Несо­мнен­но, имен­но поли­ти­че­ски­ми сооб­ра­же­ни­я­ми было обу­слов­ле­но осво­бож­де­ние двух глав­ных инже­не­ров Пом­пея, Нуме­рия Магия и Луция Вибул­лия Руфа (BC. I. 24, 34; и III. 10). Эти люди име­ли вли­я­ние на Пом­пея, и Цезарь, как он сам пишет Оппию и Баль­бу, наде­ял­ся, что они будут полез­ны на пере­го­во­рах (Att. IX. 7C. 2).

Но я не могу изба­вить­ся от ощу­ще­ния, что моти­вы Цеза­ря лежа­ли гораздо глуб­же. Он оста­вил выра­зи­тель­ный рас­сказ о собы­ти­ях в Испа­нии, про­изо­шед­ших все­го через несколь­ко недель после его отъ­езда из Рима. Лега­ты Пом­пея, Афра­ний и Пет­рей, кото­рых назна­чи­ли коман­до­вать, при попыт­ке отсту­пить от Илер­ды были окру­же­ны людь­ми Цеза­ря и отре­за­ны от еды и воды. Сол­да­ты Цеза­ря рва­лись в бой; лега­ты, цен­ту­ри­о­ны и воен­ные три­бу­ны при­зы­ва­ли его всту­пить в сра­же­ние; про­тив­ник был пол­но­стью демо­ра­ли­зо­ван; Цезарь мог бы лег­ко напасть на вра­гов и пол­но­стью их уни­что­жить. Но, по его сло­вам:

Это­го реше­ния Цезарь дер­жал­ся даже перед лицом гро­зя­ще­го мяте­жа; а когда состо­я­лась неиз­беж­ная капи­ту­ля­ция про­тив­ни­ка, он потре­бо­вал толь­ко, чтобы армии, набран­ные про­тив него, были рас­пу­ще­ны, чтобы жите­ли Испа­нии были демо­би­ли­зо­ва­ны сра­зу, а осталь­ные — при под­хо­де к реке Вар. Он даже пообе­щал снаб­жать их зер­ном, пока они не достиг­нут реки (BC. I. 85—87). Неко­то­рые из этих сол­дат по соб­ст­вен­ной воле пере­шли на сто­ро­ну Цеза­ря; он обра­щал­ся с ними доб­ро­же­ла­тель­но и дал офи­це­рам долж­но­сти, соот­вет­ст­ву­ю­щие тем, кото­рые они зани­ма­ли под коман­до­ва­ни­ем Афра­ния и Пет­рея (BC. I. 77).

Све­то­ний (Iul. 75) отдель­но упо­ми­на­ет этот слу­чай как при­мер мило­сер­дия Цеза­ря, обсто­я­тель­но про­ти­во­по­став­ляя его дей­ст­вия жесто­ко­сти Афра­ния и Пет­рея; а Т. Райс Холмс пишет в сен­тяб­ре 1914 г.:

Поли­ти­ка, нача­тая в это вре­мя, про­дол­жа­лась до кон­ца вой­ны. После раз­гро­ма пом­пе­ян­цев под Фар­са­лом Цезарь при­ка­зал выжив­шим спу­стить­ся с хол­ма, на кото­рый они отсту­пи­ли, а затем велел сво­им сол­да­там поза­бо­тить­ся о них и про­следить, чтобы никто не постра­дал и не поте­рял иму­ще­ство (BC. III. 98). И тогда, и позд­нее была пре­до­став­ле­на непри­кос­но­вен­ность вид­ным пом­пе­ян­цам: Мар­ку с.523 Бру­ту и Гаю Кас­сию после Фар­са­ла; Луцию Цеза­рю и сыну Мар­ка Като­на после Тап­са; а Авлу Цецине, кото­рый не толь­ко сра­жал­ся про­тив Цеза­ря, но и задел его оскор­би­тель­ной кни­гой, была сохра­не­на жизнь, но не поз­во­ле­но вер­нуть­ся в Ита­лию (Bell. Afr. 89 и Suet. Iul. 75).

Дион Кас­сий (XLIII. 15—18) при­во­дит длин­ную речь, кото­рую Цезарь про­из­нёс перед сена­том по воз­вра­ще­нии с уве­ре­ни­я­ми, что наме­рен исполь­зо­вать свою победу мило­серд­но. Фор­му­ли­ров­ка речи при­над­ле­жит, несо­мнен­но, само­му Дио­ну Кас­сию, но изло­жен­ный в ней прин­цип соот­вет­ст­ву­ет заяв­ле­нию Плу­тар­ха (Caes. 57. 3), что после граж­дан­ской вой­ны Цезарь вёл себя без­упреч­но, так что реше­ние о стро­и­тель­стве хра­ма Мило­сер­дия было вполне заслу­жен­ным; и общая атмо­сфе­ра тер­пи­мо­сти, кото­рую Цезарь создал вокруг себя, вид­на в пре­дан­ной защи­те Матия: «Цезарь нико­гда не пре­пят­ст­во­вал мне общать­ся с теми, с кем я хотел, и даже с теми, кого сам он не любил» (Fam. XI. 28. 7).

Даль­ней­шие судь­бы мно­гих пом­пе­ян­цев извест­ны нам из пере­пис­ки и речей Цице­ро­на. Само­му Цице­ро­ну было поз­во­ле­но вер­нуть­ся в Ита­лию и вновь обре­сти своё иму­ще­ство (Plut. Cic. 39), и в ответ на прось­бы Цице­ро­на такое же раз­ре­ше­ние было дано Лига­рию (Cic. Pro Lig. и Fam. VI. 13f). Марк Мар­целл был так­же поми­ло­ван, но умер, не достиг­нув род­ной зем­ли (Cic. Marc. и Fam. IV. 4. 3 и 7—12). Цецине, несмот­ря на надеж­ды Цице­ро­на, не было поз­во­ле­но вер­нуть­ся (Fam. VI. 5—8). Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет о долж­но­стях, кото­рые Цезарь пре­до­ста­вил Бру­ту и Кас­сию. И Плу­тарх, и Све­то­ний упо­ми­на­ют о поче­стях, кото­рые он воздал памя­ти Пом­пея (Plut. Caes. 57; Suet. Iul. 75).

Сведе­ния об этих деся­ти с лиш­ним годах скла­ды­ва­ют­ся во вполне строй­ную кар­ти­ну: когда тре­бо­ва­лось вый­ти в бой, этот чело­век мог сра­жать­ся до смер­ти и бес­по­щад­но карал пре­да­тель­ства и мяте­жи, но, по воз­мож­но­сти, пред­по­чи­тал дости­гать сво­их целей без кро­во­про­ли­тия и мог про­яв­лять вели­ко­ду­шие к побеж­дён­но­му про­тив­ни­ку. Не вызы­ва­ет сомне­ний, что его обра­ще­ние с вра­гом опре­де­ля­лось и поли­ти­че­ски­ми сооб­ра­же­ни­я­ми: он, долж­но быть, пони­мал, что от уми­ротво­рён­ной про­вин­ции с.524 он полу­чит гораздо боль­ше необ­хо­ди­мой ему под­держ­ки, чем от про­вин­ции, жите­ли кото­рой стра­да­ют от при­тес­не­ний; и из его пись­ма к Оппию понят­но, что он наме­ре­вал­ся исполь­зо­вать мило­сер­дие для сохра­не­ния сво­ей вла­сти. Но для того, чтобы видеть нуж­ды дру­гих так же ясно, как и свои соб­ст­вен­ные, чтобы, имея дело с про­вин­ци­а­ла­ми и сограж­да­на­ми, одно­вре­мен­но удо­вле­тво­рять свои инте­ре­сы и дей­ст­во­вать в конеч­ном счё­те ради их бла­га, тре­бо­ва­лись такая чут­кость и такой кру­го­зор, каки­ми мало кто обла­дал за всю исто­рию.

Сооте­че­ст­вен­ни­ки Цеза­ря в кон­це граж­дан­ской вой­ны, похо­же, нисколь­ко не сомне­ва­лись в искрен­но­сти его вели­ко­ду­шия. In Cae­sa­re haec sunt: mi­tis clem­tensque na­tu­ra^[5], — пишет Цице­рон Цецине (Fam. VI. 6. 8); а Кас­сий в пись­ме из Испа­нии, где стар­ший сын Пом­пея под­нял ору­жие про­тив Цеза­ря, гово­рит, что пред­по­чи­та­ет ста­ро­го и снис­хо­ди­тель­но­го гос­по­ди­на ново­му и жесто­ко­му (Fam. XV. 19. 4).

Одна­ко Кас­сий, гово­рив­ший о «ста­ром и снис­хо­ди­тель­ном гос­по­дине», по всей веро­ят­но­сти, и соста­вил заго­вор про­тив него¹⁵; и в роко­вые мар­тов­ские иды мно­гие из тех, кому совсем недав­но Цезарь даро­вал жизнь и иму­ще­ство, стол­пи­лись вокруг него с кин­жа­ла­ми. Окта­виан, Анто­ний и Лепид увиде­ли в смер­ти Цеза­ря пре­до­сте­ре­же­ние, что «столь мяг­ким не быва­ет вла­сто­лю­бье»^[6]; и одним из их пер­вых меро­при­я­тий после при­хо­да к вла­сти ста­ло заяв­ле­ние, в кото­ром они под­чёр­ки­ва­ли судь­бу, постиг­шую Цеза­ря из-за чрез­мер­но­го мило­сер­дия, и объ­яв­ля­ли о поли­ти­ке бес­по­щад­но­сти (App. BC. IV. 8—11). Тогда каза­лось, что этим уни­что­жа­ет­ся всё луч­шее, что отста­и­вал Юлий Цезарь. Но мно­го лет спу­стя, когда в Рим­ском государ­стве насту­пил мир, а ужа­сы граж­дан­ской вой­ны ста­ли «чер­ны­ми дня­ми былых невзгод»^[7], поэт во дво­ре Авгу­ста пел о том, во что, долж­но быть, уве­ро­вал импе­ра­тор (Hor. Carm. III. 4. 65—67):