© 2017 г. Перевод с итал. В. Г. Изосина.
с.363/3
I. Scriptura префекта претория Василия
Дошедшие до нас записи о правлении Одоакра и о его отношениях с римским миром, вне упоминаний, содержащихся в греческих и латинских хрониках и в сомнительных декламациях Кассиодора Сенатора и Эннодия, настолько скудны, что не удивительно, когда исследователи той далёкой эпохи останавливаются на их всестороннем обсуждении.
Особый интерес вызвал документ, который папа Симмах велел прочесть на римском синоде 6 ноября 502 года и который был этим синодом отменён1. Он содержал сообщение, которое «высокий и выдающийся муж Василий, префект претория и патриций, действующий также за превосходнейшего короля Одоакра» (sublimes et eminentissimus vir Basilius praefectus praetorio atque patricius, agens etiam vices praecellentissimus regis Odovacris) сделал на ассамблее, собравшейся в Риме, в мавзолее у Св. Петра, в марте 483 года, после смерти папы Симплиция2, отстаивая, на основании наказа (admonitio) покойного понтифика, право не позволять приступить к выборам «без нашего совета» (sine nostra consultatione) и устанавливая положения, касающиеся имущества церкви.
Публикуя этот документ (scriptura) в Annales ecclesiastici, Бароний смутно намекал на «светские власти» (saeculares potestates), претендовавшие на вмешательство в папские выборы; но вскоре после этого, говоря о его аннулировании, приписал этот акт «светскому королевскому могуществу» (saecularis regia potential) и арианскому королю Одоакру, при посредстве римского патрициата посягнувшему на свободу церкви3. И Тиль в своём издании папских писем, подтверждая с.364/4 предполагаемую admonitio Симплиция, несомненно, верил в отданный Одоакром приказ; более того, упоминая, что гораздо позже папа Геласий заявил о своём неподчинении «варвару и еретику Одоакру, обладавшему тогда властью в Италии, когда он приказал нечто такое, что не следовало совершать» (Odoacri barbaro haeretico regnum Italiae tunc tenenti, quum aliqua non facienda praeciperet), он счёл, что Геласий, тогда ещё простой клирик, сопротивлялся вместе с другими церковнослужителями этому распоряжению короля4. Мальфатти даже увидел в осуществлённом в 502 году аннулировании этих распоряжений протест латинского мира против варварского самоуправства, как давнего — Одоакра, так и недавнего — Теодериха5.
Кривеллуччи справедливо возразил, что о сделанных таким образом в 502 году протестах нет и следа; но, всецело поглощенный своей страстной защитой прерогатив светского государства, для которого non sine ira et studio написал свою историю отношений между государством и церковью, он увидел в акте 483 года подтверждение государственных прав, удостоил Одоакра похвалы за то, что тот, «хотя и варвар, и арианин», сохранил «во всей целостности власть, уже причитающуюся императорам, также в церковных делах», и посчитал, что у римского духовенства, возможно, наличествовало намерение воспользоваться прекращением императорской власти на Западе и тем фактом, что Одоакр был арианином, для того, чтобы отстранить его от выборов, однако никто не осмелился открыто оспорить «права арианского короля»6.
Вмешательство Одоакра признавалось, с приданием ему большего или меньшего значения, также Дюшеном, Лекривеном, Штёбером, последний из которых увидел, с явным противоречием, в отмене декрета Одоакра, противника Теодериха, доказательство лояльности по отношению к последнему и одновременно энергичное подтверждение прав церкви против их недавних нарушений, совершённых тем же королём Теодерихом7. Затем Гауденци, обращая внимание на ту часть распоряжений 483 года, которая относилась к церковному имуществу, хотя и не придавая ей бесспорного характера закона, принял её как доказательство полномочия вступать также в область частного права, которое Одоакр, как и другие варварские короли, себе присвоил8.
На самом деле Шнюрер заметил, что документ 483 года в меньшей степени следует с.365/5 приписывать Одоакру, чем его префекту претория, который действовал скорее как римлянин, чем как представитель короля; он исключил, таким образом, вмешательство политической власти в права церкви и отрицал всякую связь между этим эпизодом и словами Геласия, по его мнению, сомнительной подлинности9; и его аргументы были восприняты, с ещё большей решительностью, Пфайльшифтером10. Однако последующие историки не приняли или, во всяком, не углубили этот тезис двух педантичных учёных.
Ходжкин, Хартман, Романо, Бруннер продолжали говорить о вмешательстве Одоакра в церковные дела11, а Леклерк, переиздавая старинную «Историю соборов» Гефеле, поддержал утверждение, что в 483 году было запрещено избирать папу без королевского одобрения, в то время как Кирш повторил старую похвалу духовенству Рима за его предполагаемое сопротивление этому посягательству короля12. Из самых последних Каспар, после справедливого замечания, что Василий был, в качестве «также» представителя Одоакра, наивысшей государственной властью в Риме, не позаботился отметить, ради какого, собственного или чужого, интереса он действовал в данном случае; а Бертолини видел в префекте скорее «также» представителя сенаторской аристократии, но привёл эпизод 483 года в доказательство её участия в религиозном споре, как если бы он был вызван другими, а не ею13. И в то время как Барди говорит о собрании сенаторов и членов римского духовенства под председательством префекта от имени Одоакра, покойный Каджезе и Ляйхт приводят событие 483 года в доказательство того, что варварский король осуществлял полномочия, зарезервированные за императором, как в избрании понтифика, так и в управлении имуществом церкви; и первый повторяет за Кривеллуччи похвалу Одоакру — «стойкий хранитель императорских прав», хотя и осуждая, не без противоречия, его слишком дерзкое вмешательство в выборы и противоправный характер канона, присвоенный им декрету 483 года14.
Среди современных учёных этим вопросом занимался, в частности, Чесси, с.366/6 увидевший в акте римского синода 483 года «единственный акт, раскрывающий законодательные функции Одоакра», и доказательство «способности законодательствовать», присвоенной последним; и он думал о предварительном соглашении между папой Симплицием и королём, однако, на мой взгляд, не объяснив, действовал ли Василий в силу этого соглашения или же обращался к «сфере ius civile» благодаря «преемственности римского правительства», фактически перешедшего в руки короля15.
Эрудиция и авторитет столь выдающихся учёных всё же не делают, как мне кажется, бесполезным новое рассмотрение этого вопроса.
Прежде всего, следует напомнить, при каких обстоятельствах принятые в 483 году постановления, о которых в течение непосредственно следующих лет до нас не дошли какие-либо следы, появились впервые цитируемыми и были затем признаны недействительными римским синодом 502 года. Здесь нет повода широко распространяться о долгой борьбе, которая велась в Риме во времена папы Симмаха и о которой уже говорили многие, а в последнее время и с большой учёностью Чесси16. Для меня важно отметить, что акт 483 года был сначала приведён в ходе обсуждения как документ против Симмаха. Выдвинутое против него обвинение не касалось применённой при его избрании процедуры, будь то с consultatio какой-либо политической власти или без неё; законность выборов, хотя прежде имевшая возражения, теперь не ставилась под сомнение, поскольку в протоколах проведённого под председательством папы синода 499 года была поставлена подпись давнего и будущего соперника Симмаха, протоиерея Лаврентия17. Вместо этого Симмаху, наряду с обвинениями в несвоевременном праздновании Пасхи и безнравственном поведении, было предъявлено обвинение в нарушении указа 483 года, запрещавшего отчуждение церковного имущества, и поэтому он подпадал под анафему, которой грозил этот указ18.
Однако этот указ не был применён против Симмаха королём Теодерихом, который в большей степени, чем Одоакр, претендовал на то, чтобы вновь связать своё королевство с римской традицией, и представлял тогда верховную власть в государстве. Как бы ни интерпретировать поведение Теодериха в этих с.367/7 эпизодах — возможно, последнее слово на эту тему ещё не сказано — во всяком случае, несомненно, что Теодерих, утверждавший, что «не наше дело … высказывать что-либо о церковных делах» (non nostrum … de ecclesiasticis aliquid censere negotiis)19, показал, что не считает Симмаха обвиняемым в каком-либо проступке против ius civile либо против закона или указа государственной власти. Более того, король, похоже, даже не знает об указе 483 года и об анафеме, под которую, нарушив его, подпадал бы папа; он определённо не основывает на этом указе ни соблюдаемую им процедуру, ни назначение визитатора, чего указ вообще не предусматривал, и, кажется, имел другую вполне определённую цель — празднование Пасхи20. Можно было бы отметить, что Теодерих ни в коем случае не сослался бы на указ Одоакра, чьё правление представлялось ему узурпацией и тиранией. Но это наблюдение одновременно приводит к исключению того, что приписали указу Одоакра противники Симмаха, предъявившие документ и не без труда добившиеся его принятия, среди обвинительных пасквилей, вторым синодом 501 года. Ведь было бы крайней неосторожностью, если бы в том деле, где они старались добиться и в значительной мере добились благосклонности Теодериха, они основывали бы свои обвинения на авторитете варварского короля, с которым Теодерих обошёлся с беспощадной жестокостью21. И напротив, естественно считать, что в собрания, которые должны были обсуждать церковные дела (de ecclesiasticis negotiis), был принесён документ, которому присутствующие придавали силу церковного постановления (statutum ecclesiasticum).
Но также очевидно и, как мы вскоре увидим, словами синода 502 года прямо подтверждалось, что противники папы привели документ не только как основание обвинения против него, но и как оправдание принятой ими позиции как бы хранителей той целостности церковного патримония, которую, согласно обвинению, папа неправомерно нарушил. Теперь нет сомнений в том, что если среди врагов Симмаха была часть римских клириков и, как кажется, наиболее беспокойные элементы из самых низких городских классов22, то на переднем крае находились римские сенаторы. Сенаторы Фест и Пробин просили короля отправить апостолического визитатора23; и сенат был упомянут прежде клира как тот, кто просит короля созвать епископов на синод, чтобы судить с.368/8 понтифика24; и ему Теодерих направил распоряжения «о его осуждении каким-нибудь способом» (super eius quodadmodo damnatione)25. Сенат вместе с епископом Марцеллином и другими составил для Теодериха донесение (relatio), отличное от донесения остальных епископов26; епископы дважды обращались к сенату, чтобы побудить его к миру, чтобы пожаловаться на то, что он держал члены Церкви разрозненными и противился из-за земных страстей суду Божьему, и чтобы напомнить о надлежащем чадам Церкви долге не увеличивать ущерб и о необходимости подчиниться суду епископов; и так как призыв оказался напрасным, епископы прибегли к королю, «поскольку простота священников недостаточна для светского искусства» (quoniam calliditati saeculari sacerdotum simplicitas non sufficit)27. Враждебность сената в отношении папы долго и риторически осуждается Эннодием28, в то время как симмаховская партия в пылу борьбы распространяла, среди прочих подделок, ту конституцию Сильвестра, в которой само название Курии является предметом отвращения, потому что curia происходит от cruore (крови) и является синонимом жертвоприношения богам29.
Следует поэтому полагать, что прежде всего в интересах класса патрициев были изданы те распоряжения 483 года, в нарушении которых обвинялся Симмах. И это убеждение подтверждается причиной, приведённой синодом 502 года для их отмены. Симмах был, по крайней мере, в тот момент, победителем, пусть даже борьба должна была разгореться ещё яростнее: «победный» синод 23 октября 501 года, объявляя себя неправомочным на рассмотрение выдвинутых против понтифика обвинений и оставляя их на суд Божий, восстановил его в полноте власти; и Теодерих, не желая вступать в конфликт со всеми собранными на синоде епископами, казалось, принял решение, хотя и не возвратив понтифику конфискованное имущество церкви30. И теперь Симмах велел Гормизде, тогда диакону и будущему понтифику, прочитать документ 483 года. Первая часть, касающаяся выборов папы, вызвала лишь с.369/9 весьма знаменательное прерывание чтения тудертинским епископом Кресконием; синод, похоже, не отозвался на его слова и определённо ничего не решил по этому поводу — не потому, что допускал, как полагал Кривеллуччи31, вмешательство государственной власти в выборы, но потому, что в данный момент этот вопрос его не интересовал, будучи урегулирован синодом 499 года, на котором не говорилось об указе 483 года и не упоминалось о необходимости consultatio кого бы то ни было32. Зато другая часть документа была объявлена недействительной вследствие неправомочности тех, кто его обнародовал, «чтобы он не оставался в пример предрешения какими-либо мирянами, хотя бы и религиозными и могущественными, в какой-либо общине каким-либо способом что-либо постановить о церковном достоянии» (ne in exemplum remaneret praesumendi quibuslibet laicis quamvis religiosis vel potentibus in quacumque civitate quolibet modo decernere de ecclesiasticis facultatibus)33. Таким образом, в 483 году опасный пример был подан «религиозными» мирянами, которые не отождествлялись ни с арианином, который не мог быть religious34, королём Одоакром, ни с тем, кто получил исключительно или преимущественно от него собственную власть. И нет никаких признаков того, что, по мнению синода 502 года, миряне 483 года или те, кто мог идти тем же путём, представляли в любом случае верховную власть, держа её от императора, или от короля, или от любых их agens vices: они были quilibet миряне, могущественные в Риме, как другие religiosi миряне были могущественными in quacumque civitate. В Риме миряне составляли правящий сенаторский класс; миряне в городах формировали муниципальные курии, пришедшие в упадок, но ещё не уничтоженные. И в самом деле, из отрывка Эннодия, похоже, следует, что, по крайней мере, в случае папы Симмаха могущественные миряне Рима были в свою очередь инструментом одного рода, открыто враждебного Симмаху и, возможно, при той системе личных полномочий, которая является знаменательным признаком этого времени, стремившегося господствовать над городом35: это, вероятно, род того патриция Феста, которого мы уже видели среди главных противников папы и который с.370/10 не остановился до тех пор, пока не получил, после жестоких и непристойных беспорядков и насилий, отданный королём Теодерихом приказ36.
И теперь может быть легче проведён дипломатический и филологический анализ документа 483 года; и открыт путь для интерпретаций.
Во время чтения на синоде 502 года документ назван общим именем scriptura: понятно старание избежать названия закона или эдикта, которое придало бы ему светское значение, и названия constitutum, которое придало бы значение каноническое. Ни папа, который представляет синоду scriptura, ни кто-либо другой не сомневаются в подлинности документа и не намекают на интерполяции37; у нас, таким образом, есть основания считать это документ подлинным. В той форме, в которой он был тогда прочитан диаконом Гормиздой и дошёл до нас, в документе не хватает вводного и заключительного протоколов38. Следовательно, у нас нет явно выраженной даты, которая может быть, тем не менее, восполнена текстом и должна приходиться на один из шести дней марта 483 года, прошедших между смертью папы Симплиция и избранием его преемника. Мы также не знаем имён и званий присутствующих на собравшейся в то время ассамблее, однако нам известно, что эти лица «заседали» (cum resedissent) в мавзолее у Св. Петра. Глагол residere уже означает больше, чем простое присутствие, и наделяет residentes решающими полномочиями, которые нельзя считать ограниченными только выборами будущего папы. Однако синод 502 года сообщает нам также правовой статус этих residentes. Поэтому уже при представлении scriptura этому синоду папа отметил, что ей недоставало присутствия и подписи с.371/11 епископа Рима, которые одни могли придать ей действительность39; и во время последовавшего за чтением обсуждения епископы Милана и Равенны настаивали на отсутствии какого-либо участия епископа апостолического престола или, добавлял миланский епископ, другого митрополита40; тем самым они давали понять, что другие епископы присутствовали и были согласны. Но ещё яснее заметил епископ Сиракуз Евлалий, что если святые отцы установили, что ничтожны решения, принятые на соборе sacerdotes провинции без согласия митрополита или antistes провинции, то тем более это правило должно иметь силу при отсутствии епископа апостолического престола, который, принимая по прерогативе апостола Петра первенство священства per universum orbem, имел обыкновение придавать силу самим положениям синодов; епископы, согласившиеся с указом мирян — продолжал Евлалий — не могли создать преюдицию для папы, которым они были посвящены, и указ не мог, таким образом, считаться statutum ecclesiasticum41. Таким образом, является несомненным, что собрание 483 года состояло не только из римского духовенства, которому, вместе с сенатом и народом, обычно надлежало избирать папу, но также из епископов, которые не принимали участия в выборах, или, в лучшем случае, давали своё согласие42. И именно из-за такого присутствия викарных епископов собрание могло принять облик римского провинциального синода, который позже выставляли, чтобы признать его, противники Симмаха, когда постановлениям, принятым его членами, или вернее, навязанным им, приписывали характер statutum ecclesiasticum43. Однако наряду с епископами и, как представляется вероятным, с некоторыми низшими церковнослужителями, заседало определённое число сенаторов, поскольку и к тем и к этим Василий обратил затем речь, давая им титулы, содержащие amplitudo и sanctitas44. И если с.372/12 их вмешательство как adstantes было в обычае Церкви и не противоречило каноническим законам, то был вне закона и обычая тот факт, что они были призваны residere, то есть решать вместе со священнослужителями церковные вопросы.
Ассамблея, несомненно, собралась в то время, когда папа Симплиций был ещё жив, ведь явившись, Василий упрекнул присутствующих в том, что они присвоили себе власть, на которую не имели права при живом понтифике45. Однако когда он появился на собрании, Симплиций был мёртв: ведь он говорил об избрании нового папы, которое должно было быть тогда — nunc — совершено.
Василий, личность которого трудно идентифицировать46, вмешался как praefectus praetorio atque patricius, agens etiam vices praecellentissimi regis Odovacris; однако своё положение заместителя короля он помещает, вместе с этим etiam, на второй план относительно обязанностей, которые следовали по locus, то есть по занимаемой им должности префекта претория и патриция47. И, во всяком случае, он не упомянул о приказах, данных ему варварским королём, или о его декретах, и даже не сослался на предшествующие императорские распоряжения Льва и Антемия 470 года или Глицерия 473 года48, или на право префекта с.373/13 претория принимать участие в выборах понтифика в качестве представителя императора49. Но сначала он в целом упомянул о своей заботе и религиозном интересе воспрепятствовать тому, чтобы разногласия в церкви нарушили status civilitatis, то есть гражданский общественный порядок50. И, в частности, он сослался на admonitio, обращённую к нему папой Симплицием, поручившим ему позаботиться о том, чтобы новые выборы не произошли «sine … consultatione» того же Василия51.
Admonitio, вследствие этимологического значения слова и добавления «sub Dei obtestatione», не может быть понята ни как соглашение понтифика с Василием или Одоакром, ни как признание прерогативы префекта претория, патриция и викария короля, но она была, по крайней мере, внешне, просьбой, с которой глава церкви обратился к «религиозному» человеку, облечённому в Риме такой властью52. Причиной или предлогом admonitio было избежать беспорядка и ущерба для церкви, но она не ограничивалась поручением Василию воспрепятствовать смуте в собрании выборщиков или в городе, а скорее давала ему право, тем более действительное, что оно было представлено как обязанность, требовать запроса совета прежде, чем произойдёт чьё-либо избрание, что было равносильно передаче ему того права называть будущего папу, которым обычай наделял в то время правящего понтифика53.
с.374/14 И, вне сомнения, огромной была та уступка, которую Василий объявил сделанной Симплицием мирянину, путь даже «религиозному»; и она представляла собой серьёзный ущерб для свободы Церкви. Однако напрасно Тиль для того, чтобы защитить память Симплиция, поставил под сомнение подлинность его admonitio; и напрасно Штёбер говорил о «мнимом» согласии и желании («angebliche Einwilligung und Wunsch») этого понтифика54. По поводу того, в чём заключалось содержание admonitio, Василий обратился только к памяти присутствующих на собрании, и это позволяет думать, что она не была ни записанной, ни слишком недавней; однако здесь нет никакого указания на то, что тогда возникло сомнение в существовании этого акта папы или в его содержании; сомнения в нём не выказал и синод 502 года, на котором, весьма вероятно, заседали, в том числе, и те, кто принимал участие в ассамблее 483 года55.
Каспар же выдвинул вполне обоснованное подозрение в том, что admonitio была не собственной идеей Симплиция, но навязана ему Василием56. В самом деле, на синоде 502 года Кресконий, епископ Тоди, прервал чтение документа словами: «Пусть теперь святой синод тщательно исследует, как, обойдя молчанием религиозных лиц, которым в первую очередь принадлежит забота об избрании понтифика, они присвоили это право, что явно противоречит канонам» (Hic perpendat sancta synhodus ut praetermissas personas religiosas, quibus maxime cura est de creando pontifice, in suam redegerint potestatem, quod contra canones manifestum est)57. Следует обратить внимание, что Кресконий, используя наречие maxime, не намеревался приписать выборы понтифика исключительно церковникам58, но помещал их на первое место. В акте Василия, пусть даже оправданном admonitio Симплиция, он видел насилие мирян над преимущественно церковным характером выборов. И как я отмечал до сих пор, я убеждён, что он правильно интерпретировал те события, свидетелем которых, вероятно, являлся.
Но мы должны задаться вопросом, кто, по мысли Крескония, был субъектом redegerint, поскольку если в словах Василия nos может быть «множественным торжественным», то в словах Крескония узурпация права избирать папу с.375/15 относится не к одной лишь личности Василия, но ко многим. И противопоставление с personae religiosae заставляет нас думать о тех могущественных мирянах, о которых, как мы видели, синод говорит далее в связи с декретом о церковном имуществе. Таким образом, этот эпизод должен помещаться не в ряду конфликтов между государственной властью и церковью, а в ряду столкновений между патрициатом и духовенством Рима.
Продолжительная болезнь папы Симплиция, на которую документ 483 года, похоже, намекает словами «sacerdote nostro superstite» и о которой точно известно из письма его преемника59, объясняет и давление Василия, от имени римского патрициата, на больного понтифика, и сбор ассамблеи для того, чтобы позаботиться в этом чрезвычайном случае об интересах церкви. Как она этого достигла, нельзя утверждать с уверенностью, но продолжение документа заставляет думать, что имело место отчуждение церковного имущества, возможно, для того, чтобы собрать средства для противостояния претензиям патрициата60. И также весьма вероятно, что последовало, ещё при живом Симплиции, избрание папы61 или, по крайней мере, состоялись соглашения об этом. Ведь Василий говорил об удивлении, вызванном попыткой совершить нечто, отставив его в сторону, praetermissis nobis, и до сих пор он не предъявил другого права, кроме права участвовать в выборах. И теперь, считая ничтожной эту практику, потому что она была сделана без его ведома и при живом папе, он предложил или даже навязал, чтобы не причинялся ущерб ничему из того, что относилось к выборам будущего папы, который должен быть избран «сейчас … по всеобщему выбору» (nunc … sub electione communi) и поэтому в его присутствии и при его непосредственном участии.
Властный и резкий тон упрёка Василия присутствующим, совершившим то, что противоречит долгу — «вы не должны были ничего предпринимать» (nihil debuissetis adsumere), — заставляет думать, что это были не просто слова, но открытая угроза. Лишь формально собранию было предложено принять решение, «если вашему величию и святости угодно» (si amplitudini vestrae vel sanctitati placet). В действительности же мирянин Василий не только с.376/16 заседал вместе с церковниками для того, чтобы законодательствовать по церковным вопросам, но и сам обнародовал «с благочестием христианской души» (christianae mentis devotione sancimus) церковный закон61bis, оставляя собранию лишь право, уже не скажу — свободу, одобрить его; и он считал его обязательным для себя и для наследников. Эти наследники не были, конечно, наследниками епископов или церковнослужителей и даже наследниками самого Василия в должности префекта претория, или патриция, или agens vices короля Одоакра, так как во всех этих случаях данное слово было бы неподходящим, поскольку речь не шла о наследственных должностях или достоинстве; и ими не мог быть кто-то иной, кроме наследников тех знатных римских родов, которые пытались взять в свои руки власть над церковью.
Более того, Василий дошёл до того, чтобы предать анафеме, то есть наказанию исключительно религиозного характера, любого, кто нарушит декрет, отчуждая имущество Церкви, или соглашаясь на такое отчуждение, или принимая его в свою пользу62. И это было самой очевидной узурпацией церковных прав, так что на синоде 502 года епископ Блеры с полным основанием спросил у собрания, допустимо ли мирянину произносить анафему против духовных лиц, даже против епископа, и синод ответил, что недопустимо63.
С другой стороны, требование префекта претория не было основано на гражданском праве. Ведь положение, лишавшее отчуждение церковного имущества защиты закона и срока давности, скорее могло быть объяснено в statutum ecclesiasticum, которое, в целях защиты прав церкви, добавляло бы новые правила к нормам ius civile, усиливая их каноническими санкциями, но было бы непростительно в декрете светской власти, которая должна была заставить соблюдать закон, но не имела полномочий расширять сферу его применения, или исправлять его, или прекращать его действие. И это несоответствие было отмечено на синоде 502 года епископом Венузы, утверждавшим, что не соответствует должности префекта присваивать себе такое право: «не бывало такого присвоения» (nec loci illius erat ista praesumere)64.
Кажется, впрочем, что Василий сам осознавал недействительность этого своего декрета перед гражданским правом, так как положение, предоставившее только клирикам полномочия противодействовать отчуждениям65, вновь полностью подтверждало характер statutum ecclesiasticum, который Василий стремился с.377/17 придать декрету. Действительно неясно, по какой причине другие, не бывшие клириками, не обладали правом заявить о нарушении светского закона компетентной светской власти.
Этому документу недостаёт как начальной, так и заключительной части, которую Симмаху, вероятно, не хотелось заставлять читать перед синодом 502 года. Но отмеченные мною выше слова епископа Сиракуз доказывают, что даже епископы и другие церковнослужители, присутствовавшие на собрании 483 года, поддались требованию Василия. Однако оно не имело одобрения понтифика тогда, при пустующем апостолическом престоле, и не получило его от преемника Симплиция или от понтификов, появившихся позже. Но тот факт, что папа Симмах признал необходимым сначала заставить принять на синоде 499 года точные правила о папских выборах66, а затем представить документ 483 года на синоде 502 года, который, хотя и объявил его недействительным, тем не менее счёл подобающим ясно выраженное заявление о ничтожности67, позволяет думать, что могло возникнуть какое-то сомнение в недействительности, именно из-за тех исключительных обстоятельств, при которых проводилось собрание 483 года.
Приступило ли то самое собрание к выборам нового папы, или он был избран, согласно обычаю, только духовенством и народом Рима, в документе прямо не сказано и не известно нам из других источников. Если всё же вспомнить, что в 502 году епископ Тоди утверждал, что в 483 году миряне не только попытались подчинить выборы папы своей власти, но действительно подчинили их (suam redegerint potestatem), то можно предположить, что последовало проведённое ненормальным образом, под непосредственным давлением Василия, избрание Феликса III68. И признаком этой ненормальности также может служить тот факт, что вопреки обыкновению выборы произошли не в воскресенье69.
Сама личность избранного была знаменательной. Феликс III не был ни архидиаконом, ни высокопоставленным сановником римского духовенства, но homo novus70, священником, по рождению, однако, принадлежавшим к одному из самых знатных родов римского патрициата, тому самому, из которого выйдет впоследствии с.378/18 Григорий Великий71. И поскольку нет никаких оснований предполагать, что выбор был подсказан избирательному собранию страхом за возможные последствия в Италии «Энотикона» Зенона, или желанием более энергичной позиции по отношению к Востоку, отсутствовавшей у Симплиция72, следует думать, что он представлял собой полный, хотя и кратковременный, триумф сенаторской аристократии Рима.
Остаётся исключённым, как мы теперь увидели, прямое вмешательство Одоакра в этом эпизоде, столь интересном для истории папства и римского патрициата. Всё же несомненно, что если Василий опирался перед ассамблеей также на своё качество agens vices praecellentissimi regis Odovacris и осмелился навязать свою и римской знати волю духовенству и епископам, он должен был чувствовать себя уверенным в поддержке короля варваров, против воли которого вряд ли кто-либо мог действовать в Риме или в Италии.
II. Одоакр и римский сенат
Итак, эпизод 483 года может быть принят в качестве доказательства хороших отношений, существовавших между Одоакром и римским сенатом. Но это не единственное доказательство.
Хорошо известный рассказ Иордана о том, что Теодерих, дабы получить от Зенона согласие на экспедицию в Италию, сказал ему, что не подобает, чтобы варвар «тираническим игом притеснял ваш сенат и часть государства — рабством пленения» (tyrranico iugo senatum vestrum partem reipublicae captivitatis servitio premat)73, испытывает слишком явное воздействие политической мысли Кассиодора Сенатора. И напрасно один выдающийся современный учёный поместил сенат на первое место среди противников Одоакра74, указав в качестве причин этой предполагаемой враждебности рану, причинённую гордости и достоинству сената, до тех пор некоторым образом участника верховной власти, переходом власти в руки варварского узурпатора, и ненависть из-за передела земель. Если я не ошибаюсь, здесь из того, что могло бы быть, делается вывод о том, что было.
Нет никаких следов сожаления сената по поводу политического статуса, фактически угасавшего на протяжении многих лет. Именно посольство сената просило императора Востока юридически признать фактическое состояние Италии, номинально зависимой от империи и управляемой с.379/19 варварским королём как патрицием, то есть как представителем на Западе единственного императора. И даже если Малх прав, приписывая это посольство сената распоряжению Одоакра75, то, конечно, не более добровольным было согласие сената на возвышение к пурпуру Авита, или Майориана, или Антемия, или Ромула Августула; и авторитет сената при варварском короле, не предназначенном и не расположенном осуществлять относящиеся к civilitas функции, мог скорее увеличиться, чем уменьшиться.
Что же касается раздела земель, я в интересах истины не могу согласиться с Чесси и признать, что он производился исключительно или преимущественно из земель фиска76. Известнейший документ 489 года, на котором основывается этот опытный учёный и согласно которому Одоакр предоставляет комиту Пиерию часть фискальных земель Сицилии и Далмации77, не исключает, что варварам также предоставлялись, и гораздо раньше, земли частного владения, о чём до нас не дошли документальные свидетельства; и нет никаких доказательств, что этот, совершённый через тринадцать лет после переворота 476 года, «один из последних актов» раздела земель выполнялся тогда по требованию мятежных войск или даже просто имел к ним отношение. Далее, письмо, написанное гораздо позже Кассиодором Сенатором от имени короля Теодериха Домициану и Вилии, показывает, если я не ошибаюсь, что даже до 489 года частные владения римлян были заняты варварами. Теодерих, не признавая легитимность Одоакра и, следовательно, легитимность какого-либо его должностного лица или какого-либо его пожалования, считал эти земли незаконно захваченными и оставлял их новым варварским хозяевам лишь в силу тридцатилетней давности, приказывая, однако, возвратить земли, занятые после его вступления в Италию «sine delegatoris cuiusquam pittacio»78; но это не исключает, что delegatores и pittacia были и во времена Одоакра79. И я считаю, вопреки общему мнению, что раздел земель распространялся на всю Италию, если после окончательной победы короля Теодериха варварские последователи с.380/20 Одоакра, «Romani nominis clades» (несчастье римского имени) согласно Эннодию, были уничтожены «по отдалённейшим областям» (per regiones disiunctissimas), откуда никто даже не двинулся, чтобы поспешить на войну, несомненно, потому, что уже имел прочное местопребывание80.
Однако не сообщается, что больше всего при разделе пострадали сенаторские земли80bis. Крупная собственность клариссимов была уже слишком сильно сокращена до пастбищ и лесов, которые варвары едва ли могли сделать доходными из-за своей недостаточной склонности к работе и нехватки рук; более чем вероятно, что колоны были разделены вместе с землями, но невероятно или, по крайней мере, отнюдь не доказано, что были также разделены те сельские рабы (servi rustici), которые занимались в основном возделыванием полей. Поэтому вполне правдоподобно, что в первую очередь между варварами были разделены лучше возделанные земли мелких собственников, из которых было легче извлекать плоды без повышения плодородия почвы, которое было невозможно в тех условиях. Конечно, когда позже, в готскую эпоху, риторика Кассиодора Сенатора восхваляет новое согласие, которое совершённое Либерием выделение tertiae установило между теми, кто при общности земель жил сообща81, является очевидным, что речь идёт не о сенаторской аристократии, которая по большей части не жила в латифундиях, но о мелких сельских землевладельцах, о тех possessores, которые составляли податное сословие. Такое же условие должно было существовать, начиная со времён Одоакра; и это разделение варваров и почти полное их исчезновение в массе римлян объясняет, как стало возможным то истребление солдат Одоакра, о котором я недавно упоминал. И это может даже заставить нас думать, что до того момента, когда появление patricius Теодериха побудило римлян надеяться на «свободу» (libertas), отношения варваров с ними не были слишком плохими, если не считать таковыми опасность рассеяния.
Что же касается хороших отношений между Одоакром и сенаторским сословием, то здесь нет недостатка в доказательствах. Евгиппий говорит о «многих знатных мужах» (multi nobiles), которые «со свойственной людям лестью» (humana adulatione) восхваляли короля в присутствии святого Северина82; Пелагий и Василий занимали должности префекта претория, и мы не знаем, являлся ли первый, но второй точно был agens vices короля, то есть, я думаю, имел от него делегированные военные полномочия над Римом; vir illustris ac magnificus Андромах, весьма авторитетное в Риме лицо и magister officiorum, появляется в дарственной с.381/21 489 года в качестве советника короля, а vir clarissimus Марциан, нотарий последнего, подписывается за него83 [подписывается как раз Андромах. — Прим. пер.]. Об Опилионе мы знаем от Кассиодора Сенатора, что «в презренные времена Одоакра» (abiectis saeculis Odovacris) он был «осыпан славными почестями» (claris ditatus honoribus), поднявшись «до дворцовой охраны» (ad excubias palatines); о Либерии тот же Сенатор пишет, что он «был непоколебимо предан Одоакру» (Odovacris integerrimis parebat obsequiis) и оставался верен ему до последнего; при этом всё же нельзя сказать, какой именно была должность одного и другого84. И Кассиодор, отец Сенатора, был не только comes privatarum и позже comes sacrarum largitionum, но обладал с согласия или, по крайней мере, при снисходительности короля той личной властью над Бруттием, которая принадлежала его семье прежде85.
Более того, следует признать достоверным, что римлянином86 был также vir inlustris et magnificus комит Пиерий, имевший поручение Одоакра вывести в Италию после смерти святого Северина уцелевших римлян Норика87 и получивший в 489 году вышеупомянутое дарение, чисто римский характер которого было бы невозможно объяснить, будь это дарением варварского короля варвару88. Помимо классического звучания имени, которое могло быть присвоено и варвару, должность или почётный титул comes domesticorum, с которым он упоминается Анонимом Валезия, была и до Одоакра, и после него удержана за римлянами89. Пиерий с.382/22 пал в битве на Адде и тот факт, что даже в скудном изложении Анонима есть особое упоминание о его смерти, показывает, что этот римлянин имел большой авторитет у короля и в его войске, и возможно, как полагал Чесси, занимал в тот момент «наивысшую ступень в военном сословии»90. Не знаю, относился ли он к сенату, и не думаю, что это вероятно; но участие magister officiorum Андромаха в дарении в его пользу в 489 году позволяет нам увидеть его тесные отношения с сенаторской аристократией.
III. Одоакр и римская церковь
Хорошо известны сердечные отношения Одоакра со святым Северином и святым Епифанием, равно как и то, что он даровал первому оправдание римлянина, осужденного на изгнание, а второй неоднократно являлся посланником народа к королю и добился от него, чтобы была умерена алчность префекта претория Пелагия. Но, возможно, его отношениям с римской церковью не было уделено достаточно внимания.
На самом деле я не думаю, что простое упоминание короля в Liber pontificalis, «Феликс … был во времена короля Одоакра» (Felix … fuit temporibus Odoacris Regis)91, может быть представлено в качестве доказательства официального признания суверенитета, как, кажется, считает Чиполла92; я же полагаю, что этим хронологическим обозначениям слишком часто придаётся юридическое значение, которого они не имели в действительности. Я также не могу увидеть вместе с Чесси неявное признание власти над Италией в том факте, что Феликс III, сообщая императору о своём избрании, как будто рассматривает последнего как «иностранного государя» и исключает всякую свою зависимость от него, наделяя «варварские народы» (barbarae nationes) независимой верховной властью93. Нет никаких доказательств того, что сообщение императору о папском назначении с.383/23 было новшеством, обусловленным событиями 476 года, так как папское собрание писем этого времени настолько неполно, что нельзя сделать никаких выводов из отсутствия того или иного документа. И письмо Феликса III не позволяет считать, что он запоздал с отправлением сообщения императору94; более того, папа явно подчёркивает «начала любезности» (officiositatis … primitias), которые считал себя обязанным ему представить и к которым желал добавить советы по защите империи и её процветанию95. Понтифик не только считает императора первым из сыновей церкви и отцом отечества, но империя принадлежит ему как единственная империя — «в тебе сохраняется единственное имя древней империи» (unicum in te superset prisci nomen imperii); и принятые им законы он считает возложенными на всех людей без различения лиц, и принимает традиционную римскую концепцию, что император выше закона96. И другие письма Феликса III напоминают о радости, испытанной «вселенской церковью» (universalis Ecclesia) от возвращения Зенона на трон после узурпации Василиска, молитвах, совершенных за его здравие «по всему миру» (per universum orbem), и прямо утверждают, что императору «вверена вершина дел человеческих» (humanarum … rerum … fastigium … commissum)97.
Но даже признавая императора единственным государем по праву, понтифик допускает фактическую власть короля. Как мы видели, Liber pontificalis упоминает его без какого-либо намёка на враждебность; письма и другие папские документы молчат об этом. И если римский синод 485 года намекает на интриги, которые «на суше и на море» (terra marique) препятствовали епископам собраться в Риме, то нет никаких оснований полагать, что они были вызваны Одоакром, будучи, вероятно, устроены греками, желавшими затруднить ортодоксальным епископам принять единое решение по делу Акакия98.
Более того, складывается впечатление, что под властью Одоакра понтифик в какой-то мере ощущал защищёнными свою власть и свою свободу. Из письма папы Симплиция от 29 мая 482 года нам известно, что Иоанн, епископ Равенны, рукоположил во епископы Модены священника «не по избранию, но из зависти» (non electione sed invidia), вероятно, чтобы удалить его от равеннского духовенства; и это было опасное с.384/24 проявление власти епископа Равенны над соседними епархиями, которое могло предвещать его поведение в отношении Рима, схожее с поведением патриарха Константинополя. Понтифик хотя и оставил новому епископу управление его епархией, упрекал Иоанна, угрожая лишить его права рукополагать в церквях Равенны и Эмилии99. Значит, он считал свою власть в Равенне достаточно сильной, чего не могло бы быть, если бы она не была поддержана, или, во всяком случае, не имела препятствий со стороны короля.
Но ещё примечательнее то, что от имени Феликса III пишет Акакию Геласий, вероятно, в последние годы правления Одоакра. Акакий извиняется за общение с еретиками, поскольку был вынужден к нему силой человека; какого именно человека, письмо не сообщает, но, разумеется, императора. И папа велит ответить, что он бы не имел никакого оправдания, поскольку, по милости Божьей, находился в безопасности и не подвергался никакому насилию100. Таким образом, в то время понтифику представлялось менее опасным фактическое подчинение арианскому королю gentium, чем «благочестивейшему» римскому императору.
Также у нас есть указание, что в какой-то момент политические интересы короля и религиозные интересы римской церкви пересеклись. Два письма папы Симплиция Зенону, которые должны быть отнесены к первой половине октября 478 года и касаются религиозных вопросов александрийской церкви, были отправлены императору, вернувшемуся на трон Востока после узурпации Василиска, и константинопольскому епископу Акакию «per Petrum virum spectabilem comitem»; из второго из этих писем обнаруживается, что Пётр отправился на Восток не по специальному поручению папы, но последний воспользовался возможностью этой его поездки, оказавшейся для него весьма кстати, «случаем сына нашего Петра, выдающегося мужа и комита, словно по решению отправляющегося» (occasionem filii nostri Petri, viri spectabilis comitis, quasi ex sententia proficiscentis)101. Манера, в которой Симплиций говорит о поездке, создаёт впечатление, что речь не идёт о сугубо частном деле. Не была ли она вызвана новыми переговорами Одоакра и римского сената с Зеноном, продолжая то с.385/25 знаменитое первое посольство, которым для варварского короля испрашивался титул патриция?102 А Petrus vir spectabilis comes, о котором здесь говорится, случайно не тот ли комит Пиерий, который, как мы видели, обладал столь большим авторитетом у Одоакра?103
Но если это всего лишь предположение, то всё же очевидно, что миссия религиозного характера, направленная для того, чтобы убедить константинопольского епископа Акакия отказаться от раскола и вернуться к общению с римской церковью, была поручена Феликсом III тому Андромаху, которого мы видели упомянутым в документе 489 года в качестве magister officiorum и consiliarius Одоакра104. Мы не знаем наверняка, отправился ли Андромах на Восток только по приглашению папы или же последний воспользовался случаем его поездки по другой причине. Всё же более вероятным представляется вторая гипотеза, учитывая его светский и потому менее подходящий для исключительно религиозной миссии характер; и не будет рискованным предположить, что он был послан также Одоакром с политическим поручением, а папа воспользовался этим в своих религиозных целях, как, возможно, воспользовался Симплиций посольством комита Пиерия и, конечно, до правления Одоакра тот же понтифик использовал посольство патриция Латина и Мадузия105, а позже папа Геласий должен был воспользоваться посольством, исполняемым Фаустом от имени короля Теодериха106. В любом случае, даже сам факт того, что Феликс III прибегает в с.386/26 деле Акакия к добрым услугам высокопоставленного чиновника и советника короля, и Андромах заявляет ему под присягой, что использовал всё своё старание, чтобы привести Акакия ad ea quae recta sunt, является надёжным доказательством того, что Андромах и сам понтифик знали, что эта попытка религиозного примирения между Римом и Востоком не была нежелательна варварскому королю, политика которого в этом отношении не отличалась от политики, которую затем проводил Теодерих во времена понтификата Гормизды и царствования Анастасия и Юстина, стремясь к преодолению акакианского раскола.
Конечно, позже Геласий, как я уже упоминал, будет хвастаться, что он оказал сопротивление варвару и еретику Одоакру. Но поскольку Геласий взошёл на папский престол в 492 году, это сопротивление, независимо от его характера, не может относиться кроме как к последним временам правления Одоакра, когда перед лицом патриция Теодериха, посланного императором восстановить римскую libertas, Одоакр оказывался тираном, хотя и обладателем королевства Италии107.
До этого момента отношения Одоакра с двумя основными силами, представлявшими в Италии римский мир, церковью и сенатом, были отношениями взаимного уважения, если не сердечности. Этот первый варварский правитель Италии, как и, возможно, более знаменитый и удачливый Теодерих, преклонялся перед величием господина Рима.
ПРИМЕЧАНИЯ
