Юлий Цезарь в пророчестве Юпитера
(«Энеида», книга I)*

с.5

Так Юпи­тер завер­ша­ет свою уте­ши­тель­ную речь, обра­щён­ную к Вене­ре, — пер­вое из рим­ских про­ро­честв в «Эне­иде» (I. 254—296). Напом­ним чита­те­лям обсто­я­тель­ства её про­из­не­се­ния: Вене­ра огор­че­на жесто­ким обра­ще­ни­ем Юно­ны со сво­им сыном и осталь­ны­ми тро­ян­ца­ми. Она про­те­сту­ет (229—253), ука­зы­вая, что её отец забыл свою клят­ву в том, что выжив­шие тро­ян­цы поро­дят народ, кото­рый станет пра­вить вели­кой импе­ри­ей. Юпи­тер рас­се­и­ва­ет её стра­хи и в чрез­вы­чай­но сжа­том обзо­ре откры­ва­ет буду­щее, пред­на­чер­тан­ное Энею, тро­ян­цам и рим­ско­му наро­ду. Про­ро­че­ство в основ­ном скла­ды­ва­ет­ся из бло­ков по пять-шесть строк каж­дый: Эней, кото­ро­му пред­на­зна­че­но бес­смер­тие, станет сра­жать­ся в Ита­лии и зало­жит Лави­ний, где будет пра­вить три года (261—266). Аска­ний, полу­чив­ший теперь имя Юл, станет его пре­ем­ни­ком и будет пра­вить трид­цать лет в новом посе­ле­нии Аль­ба Лон­га (267—271). Здесь его потом­ки про­жи­вут три века, пока Ромул не зало­жит Рим (272—277). Далее Юпи­тер с.6 обе­ща­ет, что Юно­на перей­дёт на сто­ро­ну рим­лян и с боже­ст­вен­но­го бла­го­сло­ве­ния они обре­тут «импе­рию без гра­ниц» (278—282); они заво­ю­ют Гре­цию и дру­гие зем­ли (283—285). Затем, доволь­но неожи­дан­но, появ­ля­ют­ся спор­ные стро­ки о Цеза­ре (286—290), за кото­ры­ми сле­ду­ет завер­шаю­щий образ все­об­ще­го мира (291—296). Про­сле­жи­вая линию судь­бы в вос­хож­де­нии потом­ков Вене­ры, Юпи­тер сосре­дота­чи­ва­ет вни­ма­ние на началь­ных и конеч­ных собы­ти­ях. Это поз­во­ля­ет выявить парал­ле­ли в дол­гой исто­рии Рима (на кото­рые ука­зы­ва­ет, напри­мер, «тоже» (quo­que) в стк. 290). Это так­же озна­ча­ет, что неко­то­рые подроб­но­сти, свя­зан­ные со спо­со­ба­ми дости­же­ния вели­чия Рима, остав­ле­ны в сто­роне и будут изло­же­ны поз­же.

Иден­ти­фи­ка­ция Цеза­ря в стк. 286 — это весь­ма почтен­ная про­бле­ма¹. Недав­но О’Хара, Бишоп и дру­гие иссле­до­ва­те­ли выдви­ну­ли тезис о наме­рен­ной дву­смыс­лен­но­сти. Одна­ко послед­ний вклад в эту дис­кус­сию внёс Краг­ге­руд, кото­рой отста­и­ва­ет гос­под­ст­ву­ю­щую, по-види­мо­му, точ­ку зре­ния о том, что Цезарь в дан­ном пас­са­же — это Август. В дан­ной ста­тье я выска­жу аргу­мен­ты в поль­зу иден­ти­фи­ка­ции его с Юли­ем Цеза­рем: эта точ­ка зре­ния пре­об­ла­да­ла в антич­но­сти (судя по под­ра­жа­нию Овидия и ком­мен­та­рию Сер­вия) и, воз­мож­но, сно­ва при­об­ре­та­ет вес². Одна­ко общее мне­ние по-преж­не­му гла­сит, что Цезарь — это импе­ра­тор, и в нашем поко­ле­нии его под­дер­жи­ва­ет Р. Д. Уильямс. Сво­им авто­ри­те­том он укреп­ля­ет точ­ку зре­ния, кото­рой при­дер­жи­ва­ет­ся боль­шин­ство ещё со вре­мён Гейне. Но Уильям­са вряд ли мож­но назвать дог­ма­ти­ком в этом вопро­се, и моя пози­ция согла­су­ет­ся с его мне­ни­ем в том смыс­ле, что я дока­зы­ваю, что, хотя этот Цезарь может быть и не Авгу­стом, весь этот пас­саж всё же повест­ву­ет об эпо­хе Авгу­ста. Аргу­мен­та­ция в поль­зу этой точ­ки зре­ния затра­ги­ва­ет неко­то­рые мало­изу­чен­ные сфе­ры рим­ской рели­гии в эпо­ху позд­не­рес­пуб­ли­кан­ских потря­се­ний, при­чём осо­бое вни­ма­ние уде­ля­ет­ся апо­ка­лип­ти­че­ским ожи­да­ни­ям, сопро­вож­дав­шим смерть Юлия Цеза­ря. Я осно­вы­ва­юсь на важ­ном новом иссле­до­ва­нии обра­за Цеза­ря в Авгу­сто­вом Риме и подроб­но ком­мен­ти­рую одно заме­ча­ние Сер­вия, не при­вле­кав­шее ранее осо­бо­го вни­ма­ния.

Но вна­ча­ле ска­жем несколь­ко слов отно­си­тель­но тео­рии о наме­рен­ной дву­смыс­лен­но­сти это­го пас­са­жа. Одна из при­чин, по кото­рым она недав­но так рас­цве­ла, — это ощу­ще­ние, что текст не уда­ёт­ся истол­ко­вать напря­мую, что тра­ди­ци­он­ный выбор меж­ду Юли­ем Цеза­рем и Авгу­стом ока­зал­ся в кон­це кон­цов неудо­вле­тво­ри­тель­ным. Но на самом деле гипо­те­зу о Юлии Цеза­ре ещё никто не защи­щал долж­ным обра­зом, — так, как Краг­ге­руд, напри­мер, защи­щал гипо­те­зу об Авгу­сте. И, как ука­зы­ва­ет Краг­ге­руд, аргу­мен­ты в поль­зу ясно­сти даёт (по край­ней мере на пер­вый взгляд) сам кон­текст, как он выра­жа­ет­ся, с.7 «явно­го откро­ве­ния» (ср. 262: vol­vens fa­to­rum ar­ca­na mo­ve­bo^[2])³. Меня, как и его, не устра­и­ва­ет кар­ти­на, в кото­рой Вер­ги­лий спер­ва обе­ща­ет разъ­яс­не­ние важ­ней­ше­го вопро­са, а затем напус­ка­ет тума­ну. Кро­ме того, мож­но задать­ся вопро­сом, по какой при­чине он не захо­тел точ­но выска­зы­вать­ся о собы­ти­ях, про­изо­шед­ших на памя­ти его изна­чаль­ной ауди­то­рии. Сле­ду­ет раз­ли­чать про­бле­мы интер­пре­та­ции, воз­ни­каю­щие через 2000 лет, и идею изна­чаль­ной дву­смыс­лен­но­сти. Я наде­юсь пока­зать, что пони­ма­нию это­го пас­са­жа будет спо­соб­ст­во­вать иссле­до­ва­ние исто­ри­че­ских, архео­ло­ги­че­ских, рели­ги­оз­ных и лите­ра­тур­ных фак­то­ров, зна­ко­мых совре­мен­ни­кам Вер­ги­лия, но неиз­беж­но хуже зна­ко­мых нашим совре­мен­ни­кам. До сих пор эти фак­то­ры не рас­смат­ри­ва­лись в кон­тек­сте дан­ной про­бле­мы.

Труд­но­сти, свя­зан­ные с обе­и­ми иден­ти­фи­ка­ци­я­ми Цеза­ря, уже изло­жи­ли, напри­мер, Остин и О’Хара. Сто­ит ещё раз их рас­смот­реть. Из них осо­бен­но замет­ны четы­ре: (1) про­бле­ма име­ни; (2) хро­но­ло­ги­че­ская про­бле­ма; (3) умест­ность эпи­те­тов, осо­бен­но spo­liis Orien­tis onus­tum^[3] в стк. 289; и (4) рито­ри­ка пас­са­жа, создаю­щая ожи­да­ния, кото­рые выглядят неис­пол­нен­ны­ми в слу­чае, если тот или иной Цезарь про­пу­щен. Я рас­смот­рю каж­дую из них, а затем перей­ду к дру­гим сооб­ра­же­ни­ям.

I

Как ука­за­но выше, сего­дня пре­об­ла­да­ет точ­ка зре­ния о том, что Цезарь в стк. 286 — это Август, но иссле­до­ва­те­ли сби­ва­ют­ся с ног, пыта­ясь объ­яс­нить, поче­му в стк. 288 Вер­ги­лий назы­ва­ет его Юли­ем. К тому вре­ме­ни, когда он писал, импе­ра­то­ра так не назы­вал никто. Ссыл­ки на источ­ни­ки уже при­во­ди­лись ранее, и мы не будем на них задер­жи­вать­ся. Иссле­до­ва­ние всей поэ­зии эпо­хи Авгу­ста не обна­ру­жи­ло ни одно­го при­ме­ра, где он был бы назван Юли­ем⁴. В недав­но опуб­ли­ко­ван­ном иссле­до­ва­нии К. Рубин­кам отме­ча­ет, что ни один исто­рик эпо­хи Авгу­ста не исполь­зу­ет номен Юлий при­ме­ни­тель­но к импе­ра­то­ру⁵. Окта­виан исполь­зо­вал его в тече­ние недол­го­го вре­ме­ни после усы­нов­ле­ния стар­шим Цеза­рем⁶, но для наших целей важ­но пони­мать, что он отка­зал­ся от это­го име­ни уже в 40 г. до н. э., если не рань­ше. Одно­вре­мен­но с этим он при­нял пре­но­мен Импе­ра­тор. Как лако­нич­но выра­зил­ся Сайм, «Юлий отверг­нут»⁷. Момм­зен отме­ча­ет, что все ран­ние импе­ра­то­ры избе­га­ли употреб­лять родо­вое имя, и счи­та­ет, что этот обы­чай дол­жен был «про­ве­сти разде­ли­тель­ную линию меж­ду пра­вя­щей семьёй и осталь­ны­ми граж­да­на­ми». Он воз­во­дит это нов­ше­ство к моло­до­му Окта­виа­ну и тоже дати­ру­ет его при­мер­но 40 г. до н. э.⁸ С это­го вре­ме­ни с.8 пол­ная титу­ла­ту­ра Окта­ви­а­на зву­ча­ла как Импе­ра­тор Цезарь, сын Боже­ст­вен­но­го Юлия (Im­pe­ra­tor Cae­sar Di­vi Iuli Fi­lius)⁹. После 27 г. до н. э. он ста­но­вит­ся Импе­ра­то­ром Цеза­рем Авгу­стом, сыном Боже­ст­вен­но­го (Im­pe­ra­tor Cae­sar Di­vi fi­lius Augus­tus).

Поэто­му сло­ва Ости­на о том, что Август «был Юли­ем по усы­нов­ле­нию» отча­сти вво­дят чита­те­ля в заблуж­де­ние. Импе­ра­тор отбро­сил номен Юлий задол­го до того, как Вер­ги­лий напи­сал эти стро­ки, и дан­ный номен попро­сту боль­ше не вхо­дил в име­но­ва­ние прин­цеп­са. Имя, кото­рое он по-преж­не­му разде­лял со сво­им при­ём­ным отцом, — это Цезарь. Либо по сти­ли­сти­че­ским при­чи­нам, как пола­га­ет Момм­зен, либо про­сто для ясно­сти имя Юлий было заре­зер­ви­ро­ва­но для дик­та­то­ра¹⁰. С ним дело обсто­я­ло про­ще. Он все­гда оста­вал­ся Гаем Юли­ем Цеза­рем¹¹. Рубин­кам пишет, что «когда писа­тель эпо­хи Авгу­ста желал ретро­спек­тив­но и недву­смыс­лен­но ука­зать на стар­ше­го Цеза­ря, он исполь­зо­вал титул “боже­ст­вен­ный” (di­vus) или родо­вое имя “Гай Юлий”»¹². Я хотел бы ука­зать, что хотя в этом пас­са­же и не упо­ми­на­ет­ся пря­мо титул di­vus, но боже­ст­вен­ность Цеза­ря под­чёрк­ну­та и номен Юлий выде­лен¹³, так что оба при­зна­ка упо­ми­на­ний о Юлии Цеза­ре фак­ти­че­ски нали­цо.

Ино­гда пред­по­ло­жи­тель­ное откло­не­ние Вер­ги­лия от обыч­но­го выбо­ра имён объ­яс­ня­ет­ся тем, что он исполь­зу­ет родо­вое имя, чтобы под­черк­нуть про­ис­хож­де­ние Авгу­ста от Юла. Он несо­мнен­но жела­ет ука­зать на это род­ство, како­го бы Цеза­ря он ни имел в виду. Но если это Август — зачем под­чёр­ки­вать про­ис­хож­де­ние от Юла, сына Энея, а не от само­го Энея¹⁴, тем более, что выбор в поль­зу Юла при­во­дит к пута­ни­це с дик­та­то­ром, кото­рую Вер­ги­лий вполне мог пред­видеть? Как пишет Остин, «Когда совре­мен­ни­ки слу­ша­ли или чита­ли этот пас­саж, они долж­ны были немед­лен­но отне­сти имя Юлий к дик­та­то­ру»¹⁵. Поэто­му посмот­рим, мож­но ли отсто­ять пря­мой смысл это­го пас­са­жа, если отне­сти его к Юлию Цеза­рю.

с.9

II

Вто­рой вопрос свя­зан с хро­но­ло­ги­ей это­го пас­са­жа. Здесь с про­бле­ма­ми стал­ки­ва­ют­ся сто­рон­ни­ки обе­их тео­рий. В стро­ках 286—296 Юпи­тер, в сущ­но­сти, обе­ща­ет три вещи: (1) в пер­вых трёх стро­ках (286—288) — рож­де­ние непо­беди­мо­го Цеза­ря; (2) во сле­дую­щих двух (289—290) — обо­жест­вле­ние это­го Цеза­ря, с завер­шаю­щим уве­ре­ни­ем vo­ca­bi­tur hic quo­que vo­tis^[4]; (3) в стро­ках 291—296 — наступ­ле­ние мир­но­го века. Труд­ность состо­ит в опре­де­ле­нии хро­но­ло­гии трёх этих собы­тий¹⁶. Уильямс и Остин в сво­их ком­мен­та­ри­ях кон­цен­три­ру­ют вни­ма­ние на наре­чии tum в стк. 291, вполне спра­вед­ли­во счи­тая его глав­ной про­бле­мой. Уильямс пишет: «В интер­пре­та­ции Сер­вия сло­во tum долж­но при­во­дить нас от Юлия Цеза­ря к Авгу­сту». Остин утвер­жда­ет: «Если tum… обра­ще­но назад, нет ника­ких осно­ва­ний свя­зы­вать стк. 286—290 с Юли­ем, посколь­ку… за его смер­тью после­до­ва­ло пят­на­дцать лет граж­дан­ских войн. Но если tum обра­ще­но впе­рёд («вслед за тем», «после это­го»), что вполне воз­мож­но, то преды­ду­щие стро­ки могут отно­сить­ся к Юлию, и пре­иму­ще­ст­вом это­го тол­ко­ва­ния явля­ет­ся исчез­но­ве­ние хро­но­ло­ги­че­ской про­бле­мы». На этих сооб­ра­же­ни­ях мы наме­ре­ны стро­ить свою аргу­мен­та­цию.

Преж­де все­го необ­хо­ди­мо подроб­ное рас­смот­ре­ние сло­ва tum ввиду его важ­но­сти. К дан­но­му слу­чаю могут под­хо­дить два спо­со­ба его употреб­ле­ния. Пер­вый — это tum как ука­за­тель­ное вре­мен­но́е наре­чие со зна­че­ни­ем «в то вре­мя», экви­ва­лент­ное tunc, но в клас­си­че­ский пери­од исполь­зо­вав­ше­е­ся в этом зна­че­нии чаще, чем tunc¹⁷. Вто­рой — это tum как наре­чие (или ква­зи­со­юз), ука­зы­ваю­щее на после­до­ва­тель­ность, со зна­че­ни­ем «затем» или «после это­го», сино­ним dein­de¹⁸. Они соот­вет­ст­ву­ют тому, что Остин назы­ва­ет «обра­щён­ным назад» и «обра­щён­ным впе­рёд» зна­че­ни­я­ми сло­ва.

Пере­чень всех слу­ча­ев употреб­ле­ния tum в «Эне­иде» соста­вил Р. Манд­ра, и хотя с неко­то­ры­ми дета­ля­ми его ана­ли­за мож­но поспо­рить, обна­ру­жен­ная им тен­ден­ция не вызы­ва­ет сомне­ний¹⁹. Обна­ру­же­но, что из 237 слу­ча­ев употреб­ле­ния tum, в 192 слу­ча­ях это сло­во ука­зы­ва­ет на после­до­ва­тель­ность и име­ет зна­че­ние «после это­го». Таким обра­зом, это употреб­ле­ние пре­об­ла­да­ет более чем в четы­ре раза. Кро­ме того, неко­то­рые обсто­я­тель­ства свиде­тель­ст­ву­ют в поль­зу это­го зна­че­ния tum в рас­смат­ри­вае­мом пас­са­же. Стро­ка 291 — это «золотая стро­ка». В «Эне­иде» Вер­ги­лий исполь­зу­ет этот при­ём с раз­бо­ром, так как он обыч­но нару­ша­ет тече­ние рас­ска­за. Когда «золотая стро­ка» появ­ля­ет­ся, она ещё более замет­на, но обыч­но она не явля­ет­ся само­це­лью, а помо­га­ет чёт­ко выра­зить с.10 рито­ри­че­скую струк­ту­ру пас­са­жа, в рам­ках кото­ро­го и работа­ет. Т. Хаби­нек иссле­до­вал кон­текст таких строк; по его под­счё­там, в пер­вых шести кни­гах боль­шин­ство из них обо­зна­ча­ет круп­ный пере­ход²⁰. При­сут­ст­вие tum в стк. 291 под­креп­ля­ет пред­по­ло­же­ние, что пере­ход име­ет место и в дан­ном слу­чае, ибо, как отме­ча­ет Хаби­нек, тот класс «золотых строк», кото­рый ука­зы­ва­ет на пере­ход, мож­но иден­ти­фи­ци­ро­вать «либо по выра­зи­тель­но­му сою­зу, тако­му, как tum, либо по ново­му пара­гра­фу» в тек­сте (60). Здесь нет кон­ца абза­ца, так как Юпи­тер ещё не закон­чил свою речь, но фор­маль­но обя­зы­ваю­щая и само­до­ста­точ­ная золотая стро­ка, содер­жа­щая сло­во tum, пред­у­преж­да­ет нас не толь­ко о том, что грядёт новая тема, но и о том, что мы достиг­ли рито­ри­че­ско­го пика речи.

Сло­вом, я пола­гаю, что стк. 291 явля­ет­ся пере­ход­ной, что сло­во tum озна­ча­ет «затем» или «после это­го» и что в этом месте про­ро­че­ство пере­хо­дит от Юлия Цеза­ря к сво­ей куль­ми­на­ции — Авгу­сту²¹. Нет сомне­ний в том, что послед­ние шесть строк отно­сят­ся к импе­ра­то­ру. Но струк­ту­ра всей речи застав­ля­ет отдать ему толь­ко эти шесть строк. Ни на одном вопро­се Юпи­тер не оста­нав­ли­ва­ет­ся надол­го. Его обзор чрез­вы­чай­но сжат и состав­лен, как пишет Остин (к стк. 257 сл.) «с тща­тель­ной сим­мет­ри­ей». Каж­до­му эта­пу исто­ри­че­ско­го дей­ства отведе­но пять или шесть строк. Это долж­но отно­сить­ся с к послед­ним один­на­дца­ти стро­кам. Их мож­но разде­лить на две смыс­ло­вые еди­ни­цы: в пер­вых пяти стро­ках — Юлий Цезарь, затем (tum) в послед­них шести, — конец желез­но­го века (as­pe­ra … sae­cu­la) войн и рас­ши­ре­ния импе­рии²², то есть эпо­хи, к кото­рой при­над­ле­жал и кото­рую даже сим­во­ли­зи­ро­вал Цезарь, и, после его смер­ти, мир­ная эпо­ха при его пре­ем­ни­ке²³.

Если всё это вер­но, то далее мы долж­ны объ­яс­нить хро­но­ло­ги­че­скую про­бле­му, кото­рую вызы­ва­ет наше чте­ние. Кажет­ся, что оно не учи­ты­ва­ет пол­то­ра деся­ти­ле­тия меж­ду смер­тью Цеза­ря в 44 г. до н. э. и бит­вой при Акции в 31 г. до н. э., после кото­рой на самом деле насту­пил мир. И вновь сле­ду­ет рас­смот­реть воз­мож­ные зна­че­ния сло­ва tum. Если оно озна­ча­ет после­до­ва­тель­ность, то долж­ны ли собы­тия непо­сред­ст­вен­но сле­до­вать друг за дру­гом или их может разде­лять какой-то пери­од вре­ме­ни? Манд­ра пола­га­ет, что Вер­ги­лий в «Эне­иде» обыч­но исполь­зу­ет в таких слу­ча­ях tum, «толь­ко чтобы соеди­нить какое-то дей­ст­вие с непо­сред­ст­вен­но пред­ше­ст­во­вав­шим». Ины­ми сло­ва­ми, если опи­сы­ва­ет­ся после­до­ва­тель­ность, то tum долж­но озна­чать не про­сто «после это­го», но «непо­сред­ст­вен­но после это­го»²⁴. Одна­ко он при­зна­ёт, что суще­ст­ву­ет с.11 важ­ное исклю­че­ние из это­го пра­ви­ла. В VIII. 328—330 tum два­жды исполь­зу­ет­ся в рас­ска­зе об упад­ке Лация, где преж­де было цар­ство Сатур­на (Sa­tur­nia reg­na)²⁵. Манд­ра отме­ча­ет, что меж­ду окон­ча­ни­ем золо­то­го века и наступ­ле­ни­ем упад­ка долж­но было прой­ти весь­ма дол­гое вре­мя²⁶. Точ­но так же дело может обсто­ять и в нашем слу­чае, толь­ко теперь золо­той век не ухо­дит в про­шлое, а насту­па­ет. Боже­ства Юпи­тер и Вене­ра смот­рят на исто­рию «под видом веч­но­сти» (sub spe­cie aeter­ni­ta­tis»). Корот­кие или уда­лён­ные про­ме­жут­ки вре­ме­ни сокра­ща­ют­ся и ста­но­вят­ся незна­чи­тель­ны­ми. Или, как выра­жа­ет­ся Кен­ни, «в речи, в кото­рой вре­мя изме­ря­ет­ся сто­ле­ти­я­ми, интер­ва­лом меж­ду убий­ст­вом Цеза­ря и бит­вой при Акции мож­но без сомне­ний пре­не­бречь, обо­зна­чив его сло­ва­ми tum… mi­tes­cent…»^[5].

В оправ­да­ние хро­но­ло­ги­че­ской про­бле­мы, свя­зан­ной с Юли­ем Цеза­рем, пока ска­за­но доста­точ­но. Мож­но лишь доба­вить, что он был обо­жест­влён уже при жиз­ни Вер­ги­лия, так что упо­ми­на­ние об этом было вполне при­ем­ле­мым. Одна­ко увяз­ка уста­нов­ле­ния мира с обо­жест­вле­ни­ем Авгу­ста вызы­ва­ет труд­но­сти. Если суж­де­но, чтобы мир сопут­ст­во­вал воз­не­се­нию Авгу­ста на небе­са, это озна­ча­ет, что Вер­ги­лий жела­ет импе­ра­то­ру ско­рой кон­чи­ны. По мень­шей мере один иссле­до­ва­тель готов при­нять этот вывод (Кларк), но боль­шин­ство, пожа­луй, с ним не согла­си­лись бы. Впро­чем, глав­ную про­бле­му созда­ёт не пред­ска­за­ние обо­жест­вле­ния Авгу­ста, пусть даже обя­за­тель­ным усло­ви­ем для это­го явля­ет­ся его смерть. Смерть — это не финал, если вско­ре после неё вы ста­но­ви­тесь богом²⁷. При­ня­тое боль­шин­ст­вом про­чте­ние этих строк созда­ёт дру­гую про­бле­му: кажет­ся, что миру при­дёт­ся подо­ждать, пока не скон­ча­ет­ся импе­ра­тор. Но в прав­ле­ние Авгу­ста уста­нов­ле­ние мира про­слав­ля­лось как свер­шив­ший­ся факт. Сло­ва clau­den­tur Bel­li por­tae^[6] в стк. 294 явно опи­сы­ва­ют закры­тие ворот Яну­са: Август гор­дил­ся тем, что сде­лал это три­жды, и в 29 г. до н. э. — впер­вые за почти два века²⁸. Иссле­до­ва­те­ли прак­ти­че­ски еди­но­душ­ны в том, что в этих стро­ках гово­рит­ся об Авгу­сто­вом мире (pax Augus­ta), то есть об усло­ви­ях, суще­ст­ву­ю­щих при жиз­ни само­го Вер­ги­лия, а не о какой-то гряду­щей эпо­хе после смер­ти импе­ра­то­ра.

Таким обра­зом, обе сто­ро­ны спо­ра долж­ны дать некие разъ­яс­не­ния. Со сво­ей сто­ро­ны, я не отри­цаю, что иден­ти­фи­ка­ция Цеза­ря с Юли­ем созда­ёт хро­но­ло­ги­че­скую про­бле­му, но в столь бег­лом исто­ри­че­ском обзо­ре, как рас­сказ Юпи­те­ра, сло­во tum, как отме­че­но выше, может вклю­чать три­на­дцать про­пу­щен­ных лет. Здесь, как и в дру­гом месте в поэ­ме, оно может про­сто озна­чать «после это­го», и чита­те­лю оста­ёт­ся дога­ды­вать­ся о суще­ст­во­ва­нии неболь­шо­го зазо­ра. Но даже если это наре­чие озна­ча­ет «сра­зу же после это­го», в соот­вет­ст­вии со сво­им обыч­ным зна­че­ни­ем в «Эне­иде», я пола­гаю, с.12 что при­сут­ст­вие Юлия в преды­ду­щих пяти стро­ках всё же мож­но обос­но­вать. Я зара­нее назо­ву при­чи­ны это­го, а аргу­мен­та­ция будет при­веде­на ниже. (1) Немно­го неспра­вед­ли­во про­те­сто­вать про­тив того, что граж­дан­ские вой­ны 30-х гг. до н. э. оста­лись не упо­мя­ну­ты, ибо Юпи­тер в сво­ей речи вооб­ще ниче­го не гово­рит о граж­дан­ских неуряди­цах в Риме. Он сосре­дота­чи­ва­ет вни­ма­ние на том, чем Рим (или Вене­ра) по пра­ву может гор­дить­ся: на его импе­рии, охва­тив­шей весь мир в резуль­та­те внеш­них войн (ex­ter­na bel­la). Тем не менее, в послед­них трёх стро­ках Вер­ги­лий рису­ет весь­ма поучи­тель­ную кар­ти­ну мира: «внут­ри нече­сти­вая Ярость, / свя­за­на сот­ней узлов, вос­седая на груде ору­жья, / станет страш­но роп­тать, сви­ре­пая, с пастью кро­ва­вой». Для пере­да­чи столь при­ми­ри­тель­ной мыс­ли поэт выбрал необы­чай­но жесто­кий образ. Воз­мож­но, здесь испод­воль при­зна­ют­ся пред­ше­ст­ву­ю­щие граж­дан­ские вой­ны («нече­сти­вая ярость» (Fu­ror im­pius) осо­бен­но тес­но свя­за­на с граж­дан­ской вой­ной). Визу­аль­но этот образ иллю­ст­ри­ру­ет «мир, добы­тый победа­ми» (par­ta vic­to­riis pax)²⁹. Завер­шаю­щая часть граж­дан­ских войн упо­доб­ля­ет­ся мир­но­му про­цес­су, так как зна­ме­ну­ет победу над сила­ми хао­са³⁰. (2) На этот аргу­мент мож­но воз­ра­зить, что абсо­лют­ный абла­тив po­si­tis… bel­lis^[7] даёт более точ­ную хро­но­ло­ги­че­скую при­вяз­ку. Может пока­зать­ся, что эта кон­крет­ная фра­за тре­бу­ет дати­ров­ки после 31 г. до н. э. Но при­ча­стие мож­но истол­ко­вать как одно­вре­мен­ное с глав­ным гла­го­лом mi­tes­cent («смяг­чат­ся») или как вневре­мен­ное. Пас­сив­ный пер­фект, как это часто быва­ет, заме­ня­ет пас­сив­ное при­ча­стие насто­я­ще­го вре­ме­ни, осо­бен­но когда опи­сы­ва­ют­ся обсто­я­тель­ства, сопро­вож­даю­щие глав­ный гла­гол или состав­ля­ю­щие его³¹. Эту стро­ку мож­но пере­ве­сти так: «Жесто­кие века затем смяг­чат­ся, по мере того, как вой­ны будут пре­кра­ще­ны».

Нако­нец (3), кажет­ся, что лишь Пан­глосс^[8] мог бы ска­зать, буд­то обо­жест­вле­ние Цеза­ря сов­па­да­ет по вре­ме­ни с наступ­ле­ни­ем золо­то­го века, но на самом деле Вер­ги­лий вовсе не скры­ва­ет, что Юпи­тер наме­рен­но пред­став­ля­ет собы­тия в наи­луч­шем све­те, чтобы успо­ко­ить дочь. Его осо­знан­ный опти­мизм — это боже­ст­вен­ная парал­лель обо­д­ря­ю­щей беседе, кото­рую «отец Эней» (pa­ter Aeneas) толь­ко что про­вёл со сво­и­ми людь­ми. Как отме­ча­ет Ч. Мёр­джия, «Юпи­тер гово­рит Вене­ре не всё»³². Он не рас­ска­зы­ва­ет ей, что Эней безвре­мен­но скон­ча­ет­ся, лишь о том (стк. 259—260), что он будет обо­жест­влён. Он не сооб­ща­ет ей и о том, что Юлий умрёт насиль­ст­вен­ной смер­тью, уби­тый на фору­ме^[9] сво­и­ми сто­рон­ни­ка­ми, — лишь о том, что ему будут воз­но­сить молит­вы на небе­са, как и ей самой. (Парал­ле­ли с Эне­ем недо­ста­точ­но, чтобы иден­ти­фи­ци­ро­вать Цеза­ря как Юлия, но она помо­га­ет это сде­лать)³³. Точ­но так же Юпи­тер не скло­нен изла­гать Вене­ре подроб­но­сти граж­дан­ских войн меж­ду её потом­ка­ми, куль­ми­на­ци­ей кото­рых станет мир, и лишь заве­ря­ет, что мир в кон­це кон­цов насту­пит. Это умол­ча­ние будет рас­кры­то для чита­те­лей «Эне­иды» с.13 в обоб­щён­ном сето­ва­нии (как тол­ку­ют его мно­гие) на рим­ские граж­дан­ские вой­ны в VI. 826 сл. и в опи­са­нии бит­вы при Акции на щите Энея. В пред­ска­за­нии буду­ще­го Рима, огла­шён­ном Дидо­ной перед смер­тью, так­же содер­жит­ся несколь­ко непри­ят­ных фак­тов, опу­щен­ных в этом несколь­ко покро­ви­тель­ст­вен­ном («ей улы­ба­ясь», ol­li sub­ri­dens, 254) обра­ще­нии к Вене­ре. Но если О’Хара и дру­гие иссле­до­ва­те­ли счи­та­ют эти рас­хож­де­ния свиде­тель­ства­ми того, что про­ро­че­ство Юпи­те­ра иска­жа­ет прав­ду и вво­дит в заблуж­де­ние, я скло­нен счи­тать его одно­сто­рон­ним, но в том, что в нём озву­че­но, — всё же прав­ди­вым³⁴. Речь Дидо­ны, в свою оче­редь, иска­же­на совер­шен­но нега­тив­ным взглядом на собы­тия. Я при­знаю, что моё про­чте­ние может пока­зать­ся непо­сле­до­ва­тель­ным: в нём про­пу­ще­ны вой­ны, кото­рые Окта­виан вёл в юно­сти, преж­де чем стал Авгу­стом и объ­явил мир на суше и на море. Но 1) это может объ­яс­нять­ся неко­то­рым лице­ме­ри­ем Юпи­те­ра; 2) сло­во tum доста­точ­но гиб­ко и может обо­зна­чать про­ме­жут­ки вре­ме­ни раз­ной про­дол­жи­тель­но­сти; и 3) для рим­лян мир и вой­на, веду­ща­я­ся ради достой­ных целей, были вполне сов­ме­сти­мы­ми поня­ти­я­ми.

В V части я буду дока­зы­вать, что суще­ст­ву­ют рели­ги­оз­ные осно­ва­ния для того, чтобы дати­ро­вать нача­ло новой эпо­хи с момен­та кон­чи­ны Цеза­ря.

III

Тре­тий аргу­мент в спо­ре — это умест­ность опи­са­тель­но­го выра­же­ния «отяг­чён­ный восточ­ной добы­чей» (spo­liis Orien­tis onus­tum) в стк. 289. Остин пишет, что оно «бес­спор­но ука­зы­ва­ет на Авгу­ста, и при­ме­нить его к Юлию мож­но толь­ко при помо­щи не слиш­ком убеди­тель­но­го тол­ко­ва­ния, хотя такая воз­мож­ность и не исклю­ча­ет­ся». Поче­му — бес­спор­но на Авгу­ста? «Эти сло­ва… сра­зу и в первую оче­редь напо­ми­на­ют о победе над Пар­фи­ей в 20 г. до н. э., как и над дру­ги­ми восточ­ны­ми наро­да­ми». Но Остин остав­ля­ет дверь откры­той для Цеза­ря. «Намёк мож­но истол­ко­вать как ука­за­ние на победы Юлия в Алек­сан­дрии в 48 г. до н. э. и над Фар­на­ком в 47 г. до н. э.; он отпразд­но­вал три­умф за обе эти победы (Liv. Per. 115; Suet. Iul. 37, где сооб­ща­ет­ся, что в пон­тий­ском три­ум­фе он “выста­вил над­пись При­шёл, увидел, победил” (prae­tu­lit ti­tu­lum VE­NI VI­DI VI­CI))».

Очер­тим мой соб­ст­вен­ный под­ход. Я отста­и­ваю иден­ти­фи­ка­цию с Юли­ем на тех же осно­ва­ни­ях, что и почти все защит­ни­ки Юлия (в том чис­ле Остин — по край­ней мере, как вари­ант): его три­ум­фы за Пон­тий­скую и Ниль­скую обла­сти. Часто выдви­га­ет­ся воз­ра­же­ние, что эти победы незна­чи­тель­ны. Но незна­чи­тель­ны исто­ри­че­ски или поэ­ти­че­ски? Победы на Восто­ке были ове­я­ны мно­же­ст­вом ассо­ци­а­ций, вос­хо­дя­щих к Гоме­ру, кото­рые, по мень­шей мере, столь же реле­вант­ны для эпо­са Вер­ги­лия, как и исто­ри­че­ские фак­ты. Ины­ми сло­ва­ми, я пола­гаю, что эти стро­ки сле­ду­ет читать преж­де все­го как поэ­зию. Но я наде­юсь про­де­мон­стри­ро­вать, что даже если читать их как серь­ёз­ную исто­рию, то в этом вопро­се Цезарь вполне выдер­жи­ва­ет срав­не­ние со сво­им вну­ча­тым пле­мян­ни­ком.

Сто­ит начать (но не закон­чить) с исто­ри­че­ских сведе­ний, преж­де все­го сведе­ний о три­ум­фах, отпразд­но­ван­ных обо­и­ми Цеза­ря­ми. Исто­ри­че­ские пра­ва Авгу­ста на рас­смат­ри­вае­мое выра­же­ние поко­ят­ся на трёх осно­ва­ни­ях: бит­ва при Акции, мир­ный дого­вор с Пар­фи­ей и ряд вто­ро­сте­пен­ных опе­ра­ций на Восто­ке, взя­тых как еди­ное целое.

с.14 Нет нуж­ды рас­смат­ри­вать их во всех подроб­но­стях. Но для того, чтобы на осно­ва­нии этих кам­па­ний изо­бра­зить импе­ра­то­ра «отяг­чён­ным восточ­ной добы­чей», опре­де­лён­но тре­бу­ет­ся нема­ло доб­рой воли со сто­ро­ны Вер­ги­лия (и вооб­ще кого угод­но). Напри­мер, хоро­шо извест­но, что победа над Пар­фи­ей вооб­ще не была одер­жа­на. Это было дипло­ма­ти­че­ское уре­гу­ли­ро­ва­ние, глав­ным дости­же­ни­ем кото­ро­го ста­ло воз­вра­ще­ние зна­мён, поте­рян­ных в 53 г. до н. э. Август отка­зал­ся от три­ум­фа, так что добы­чи здесь не было. Тогда пар­фян­ский успех, как пред­став­ля­ет­ся, не име­ет осо­бой свя­зи с выра­же­ни­ем «отяг­чён­ный восточ­ной добы­чей». Если «добы­ча» — это воз­вра­щён­ные рим­ские зна­мё­на, то поче­му они «восточ­ные» (Orien­tis)?³⁵ Но эти нега­тив­ные сооб­ра­же­ния — лишь одна сто­ро­на дела. В память о пар­фян­ском успе­хе сенат поста­но­вил воз­двиг­нуть три­ум­фаль­ную арку в честь Авгу­ста, и в совре­мен­ных ему источ­ни­ках и памят­ни­ках они трак­ту­ют­ся как победа³⁶.

Так же обсто­ит дело и с бит­вой при Акции. В первую оче­редь это была граж­дан­ская вой­на Окта­ви­а­на про­тив Анто­ния и девят­на­дца­ти его рим­ских леги­о­нов³⁷. Но, в отли­чие, от пар­фян­ско­го дела, эта кам­па­ния увен­ча­лась несо­мнен­ной победой и добы­чей³⁸. Впро­чем, суть дела, воз­мож­но, кро­ет­ся в том, что пуб­лич­но эта вой­на была пред­став­ле­на как борь­ба в основ­ном про­тив восточ­ных войск. Это слиш­ком хоро­шо извест­но, чтобы вда­вать­ся в лиш­ние подроб­но­сти. Доста­точ­но опи­са­ния это бит­вы у Вер­ги­лия (VIII. 685—688):

Ещё одно упо­ми­на­ние здесь о Восто­ке (Oriens) может слу­жить аргу­мен­том в поль­зу про­чте­ния наше­го пас­са­жа как намё­ка на бит­ву при Акции, хотя сама гео­гра­фи­че­ская отсыл­ка туман­на, а сход­ство — доволь­но неве­ли­ко.

Умест­но рас­смот­реть даль­ней­шее про­дви­же­ние импе­ра­то­ра через восточ­ные про­вин­ции. Об ито­гах битв при Акции и при Алек­сан­дрии Август с гор­до­стью писал, что «Еги­пет я под­чи­нил вла­сти наро­да рим­ско­го» (RGDA. 27. 1) и что «я вновь отво­е­вал все про­вин­ции к восто­ку от Адри­а­ти­че­ско­го моря и Кире­ну, боль­шей частью кото­рых вла­де­ли цари» (27. 3)^[11]. Пред­при­ня­тую им орга­ни­за­цию терри­то­рий, отведён­ных Анто­нию соглас­но усло­ви­ям Брун­ди­зий­ско­го мира, он опи­сы­ва­ет как ещё одну серию при­ра­ще­ний рим­ских вла­де­ний, обес­пе­чен­ных им лич­но. Такое вос­при­я­тие этих собы­тий может вызы­вать вопро­сы, но, види­мо, отра­зи­лось у поэтов, пусть и не напря­мую. Напри­мер, в кон­це «Геор­гик» (IV. 560—561) Вер­ги­лий гово­рит, что закан­чи­вал поэ­му, Cae­sar dum mag­nus ad al­tum / ful­mi­nat Euph­ra­ten^[12], что ука­зы­ва­ет на ещё одну серию кам­па­ний на Восто­ке³⁹.

с.15 Такое же рас­хож­де­ние меж­ду фак­та­ми и воз­вы­шен­ной реаль­но­стью пане­ги­ри­ка наблюда­ет­ся и в опи­са­нии араб­ско­го и эфи­оп­ско­го похо­дов в 25—24 гг. до н. э. и 24—22 гг. до н. э. соот­вет­ст­вен­но. Они с гор­до­стью упо­мя­ну­ты в «Дея­ни­ях», и Про­пер­ций назы­ва­ет пер­вый из них в чис­ле при­об­ре­те­ний Авгу­ста⁴⁰. Но араб­ский поход закон­чил­ся пол­ной ката­стро­фой, а эфи­оп­ский эпи­зод (если его вооб­ще мож­но счи­тать «восточ­ным») не при­вёл к окку­па­ции стра­ны, а завер­шил­ся про­сто заклю­че­ни­ем мир­но­го дого­во­ра, соглас­но кото­ро­му эфи­о­пы осво­бож­да­лись от нало­жен­но­го на них три­бу­та⁴¹.

Нет необ­хо­ди­мо­сти про­дол­жать. Ясно, что пред­став­ле­ние импе­ра­то­ра в роли заво­е­ва­те­ля Восто­ка тре­бу­ет опре­де­лён­но­го пре­уве­ли­че­ния, или поэ­ти­че­ской воль­но­сти. «Август трез­во смот­рел на восточ­ный вопрос — но явно пони­мал, что импе­рии тре­бу­ет­ся не рас­ши­ре­ние за Евфрат, а укреп­ле­ние и мир»⁴². Если Остин, ком­мен­ти­руя выра­же­ние «отяг­чён­ный восточ­ной добы­чей», может утвер­ждать, что чита­те­ли в первую оче­редь поду­ма­ли бы о Пар­фии, то это лишь дока­зы­ва­ет, насколь­ко сомни­тель­ны­ми были при­тя­за­ния Авгу­ста на этот эпи­тет, посколь­ку — по край­ней мере, в бук­валь­ном смыс­ле — согла­ше­ние с Пар­фи­ей опре­де­лён­но не отяг­чи­ло его ника­кой добы­чей. Одна­ко восточ­ные вой­ны вол­но­ва­ли вооб­ра­же­ние, поэто­му их неред­ко под­чёр­ки­ва­ли и разду­ва­ли их важ­ность⁴³. Теперь попы­та­ем­ся дока­зать, что Юлий Цезарь заслу­жил или, отча­сти таким же обра­зом, при­об­рёл сла­ву заво­е­ва­те­ля Восто­ка, рав­но­го импе­ра­то­ру.

Август отпразд­но­вал свой трой­ной три­умф в 29 г. В 46 г. Юлий Цезарь про­вёл чет­вер­ной три­умф, кото­рый в какой-то мере счи­та­ет­ся образ­цом для три­ум­фа его при­ём­но­го сына⁴⁴. Четы­ре дня под­ряд он празд­но­вал победы в Гал­лии, в Пон­тий­ской войне с Фар­на­ком, в Афри­кан­ской войне про­тив Юбы и в Алек­сан­дрий­ской войне про­тив царя Пто­ле­мея. Мы будем иметь дело со вто­рой и чет­вёр­той. Победа Цеза­ря над царём Фар­на­ком при Зеле уве­ко­ве­че­на его гор­дой фра­зой «При­шёл, увидел, победил» (Ve­ni Vi­di Vi­ci) — эффект­ным выра­же­ни­ем, обыг­ры­ваю­щим его репу­та­цию непо­беди­мо­сти, осо­бен­но укре­пив­шу­ю­ся после с.16 Фар­са­ла⁴⁵. Теперь Цезарь дока­зал её и в восточ­ных цар­ствах. В речи «В защи­ту Муре­ны» Цице­рон исполь­зо­вал сло­во «Восток» (Oriens) имен­но для обо­зна­че­ния Пон­тий­ской обла­сти, так что выра­же­ние Вер­ги­лия «восточ­ная добы­ча» (spo­lia Orien­tis) может отно­сить­ся к Зеле⁴⁶.

Вой­на, кото­рую Цезарь до это­го вёл в Егип­те в инте­ре­сах Клео­пат­ры, его дли­тель­ное пре­бы­ва­ние в Егип­те в обще­стве цари­цы и вли­я­ние это­го опы­та на него и его взгляды на поли­ти­че­скую власть — всё это тоже сле­ду­ет про­ана­ли­зи­ро­вать, чтобы понять, может ли он под­ра­зу­ме­вать­ся в дан­ном выра­же­нии⁴⁷. Восток повли­ял на него так же, как и на Алек­сандра, а позд­нее — на Анто­ния. Сооб­ща­ет­ся, что из восточ­ных стран Цезарь вывез богат­ства, и мож­но не сомне­вать­ся, что в Алек­сан­дрий­ском и Пон­тий­ском три­ум­фах он пред­стал, отяг­чён­ный восточ­ной добы­чей⁴⁸. Нет сомне­ний, что рим­ляне мог­ли счи­тать Еги­пет частью Восто­ка, хотя Восток (Oriens) — это общий тер­мин, не под­даю­щий­ся точ­но­му опре­де­ле­нию. Рим­ские гео­гра­фы услов­но дели­ли мир на кон­ти­нен­ты Евро­па, Афри­ка (Ливия) и Азия. Еги­пет отно­си­ли к Азии⁴⁹ И Еги­пет, пожа­луй, ярче все­го оли­це­тво­рял каче­ства, ассо­ци­и­ру­ю­щи­е­ся с экзо­ти­че­ским Восто­ком, — каче­ства, пере­чис­лять кото­рые было бы излишне. Важ­но отме­тить, что если победы Окта­ви­а­на при Акции и при Алек­сан­дрии мог­ли счи­тать восточ­ны­ми, то поче­му не счи­тать тако­вой победу Цеза­ря при Алек­сан­дрии, и даже с бо́льши­ми осно­ва­ни­я­ми, ибо он сра­жал­ся толь­ко с еги­пет­ски­ми вой­ска­ми?

Восточ­ной победой были победа при Алек­сан­дрии (веро­ят­но) и при Зеле (несо­мнен­но). Если бы вопрос был толь­ко в этом, то тут мож­но было бы оста­но­вить­ся. Но необ­хо­ди­мо рас­смот­реть и дру­гие фак­то­ры. Поче­му Вер­ги­лий выде­лил имен­но их? В кон­це кон­цов, пожа­луй, спра­вед­ли­во будет ска­зать, что не восточ­ная добы­ча в первую оче­редь при­хо­дит нам в голо­ву при упо­ми­на­нии Юлия Цеза­ря. Поче­му не галль­ская добы­ча? Вслед­ст­вие его галль­ских кам­па­ний в Рим потек­ли огром­ные пото­ки налич­ных денег, как свиде­тель­ст­ву­ют напад­ки Катул­ла на Мамур­ру. Но богат­ства Гал­лии блед­не­ют перед богат­ства­ми зла­то­го Восто­ка. Добы­ча ассо­ции­ро­ва­лась имен­но с Восто­ком. Перед нами преж­де все­го поэ­зия, а не исто­рия, изби­ра­тель­ный поэ­ти­че­ский взгляд на исто­рию не может быть точ­ным; и в дру­гом поэ­ти­че­ском пас­са­же, зна­че­ние кото­ро­го для наше­го иссле­до­ва­ния труд­но пере­оце­нить, Овидий более подроб­но пишет о том же самом⁵⁰:

В этом обзо­ре свер­ше­ний Цеза­ря Гал­лия про­пу­ще­на, но, как отме­ча­ет Кен­ни, «Раз­ве здесь не Оке­ан, не восточ­ные три­ум­фы?»

Конеч­но, когда речь идёт о рас­ши­ре­нии импе­рии в эпо­ху Позд­ней рес­пуб­ли­ки, то в свя­зи с Восто­ком мы дума­ем о Пом­пее, а в свя­зи с Запа­дом — о Цеза­ре. Но Цезарь бро­сил Пом­пею вызов на его соб­ст­вен­ной поч­ве, что в свою оче­редь при­ве­ло к вой­нам с восточ­ны­ми вла­сти­те­ля­ми. Победа Цеза­ря над Фар­на­ком слу­жит парал­ле­лью победе Пом­пея над Мит­ри­да­том, отцом Фар­на­ка. Сно­ва вспом­ним Овидия: Mith­ri­da­teis­que tu­men­tem / no­mi­ni­bus Pon­tum po­pu­lo adie­cis­se Qui­ri­ni^[14]. После бит­вы при Фар­са­ле мно­гие горо­да и стра­ны Восто­ка, ранее под­дер­жи­вав­шие Пом­пея, пере­шли на сто­ро­ну Цеза­ря. Победив Пом­пея, он занял его место — место пол­ко­во­д­ца, вопло­щав­ше­го собой рим­скую власть над Восто­ком. Ту же схе­му вос­про­из­ве­дут в сво­их карье­рах Окта­виан и Анто­ний, и имен­но она лежит в осно­ве любых при­тя­за­ний пер­во­го на восточ­ную добы­чу, кото­рые, таким обра­зом, вряд ли более обос­но­ва­ны, чем пре­тен­зии Юлия⁵¹. Но посколь­ку рито­ри­ка восточ­ных заво­е­ва­ний исполь­зо­ва­лась таким обра­зом в пане­ги­ри­че­ской поэ­зии эпо­хи Авгу­ста, то для него подоб­ные подви­ги мы счи­та­ем само собой разу­ме­ю­щи­ми­ся, а для Цеза­ря — нет.

Могут играть роль и дру­гие фак­то­ры. Спор­ная фра­за явля­ет­ся частью пас­са­жа, посвя­щён­но­го обо­жест­вле­нию: hunc tu olim cae­lo spo­liis Orien­tis onus­tum / ac­ci­pies se­cu­ra; vo­ca­bi­tur hic quo­que vo­tis^[15]. Извест­но, что для того, чтобы под­нять­ся в небе­са, тре­бо­ва­лись не про­сто заво­е­ва­ния, но заво­е­ва­ния восточ­ные. Эти пред­став­ле­ния вос­хо­дят к леген­дам о Герак­ле и Дио­ни­се⁵², и ко вре­ме­нам Вер­ги­лия их под­кре­пил при­мер Алек­сандра⁵³. Кто бы ни обрёл бес­смер­тие бла­го­да­ря сво­им победам, он дол­жен был, по обще­му убеж­де­нию, одер­жать их на Восто­ке. Сам Цезарь «Запис­ках» уде­ля­ет мало вни­ма­ния вре­ме­ни, про­ведён­но­му на Восто­ке (воз­мож­но, это одна из при­чин, поче­му совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, пола­га­ясь в основ­ном на лите­ра­тур­ные источ­ни­ки, в свою оче­редь с.18 склон­ны этим пре­не­бре­гать)⁵⁴. Вер­ги­лий впа­да­ет в дру­гую край­ность. Он мог лич­но наблюдать впе­чат­ля­ю­щие восточ­ные три­ум­фы Цеза­ря; но ско­рее по поэ­ти­че­ским, чем по исто­ри­че­ским при­чи­нам он сосре­дота­чи­ва­ет вни­ма­ние на ази­ат­ской кам­па­нии, посколь­ку ази­ат­ская добы­ча непре­мен­но долж­на упо­ми­нать­ся в пас­са­же, посвя­щён­ном обо­жест­вле­нию. Восточ­ные пре­тен­зии дик­та­то­ра несо­мнен­но при­бли­зи­ли его смерть, но с точ­ки зре­ния людей, рас­по­ло­жен­ных к нему более доб­ро­же­ла­тель­но, чем Брут и Кас­сий, ассо­ци­а­ция с Восто­ком помо­га­ла ему про­ло­жить путь на небе­са.

Я не утвер­ждаю, что доста­точ­но обна­ру­жить соот­вет­ст­вие меж­ду эти­ми иде­я­ми, чтобы иден­ти­фи­ци­ро­вать Цеза­ря как Юлия. Вза­и­мо­связь восточ­ных побед с обо­жест­вле­ни­ем встре­ча­ет­ся и в поэ­зии, про­слав­ля­ю­щей Авгу­ста (и дру­гих), и парал­лель с Алек­сан­дром вновь вызва­ли к жиз­ни в инте­ре­сах импе­ра­то­ра⁵⁵. Я хочу ска­зать, что в то вре­мя, когда писал Вер­ги­лий, для Юлия такое опи­са­ние вполне прав­до­по­доб­но и — что часто отри­ца­ют — по мень­шей мере столь же умест­но, как и для импе­ра­то­ра. Ср. Ovid. Amor. III. 8. 51—52: templa… Li­ber et Al­ci­des et mo­do [Iuli­us] Cae­sar ha­bent^[16]. Одна из при­чин, поче­му эти трое объ­еди­не­ны вме­сте, как я пола­гаю, состо­ит в том, что все они счи­та­лись заво­е­ва­те­ля­ми Восто­ка. Это может пока­зать­ся сме­ще­ни­ем акцен­тов. Но выра­же­ни­ям Вер­ги­лия (и Овидия) при­су­ща некая поэ­ти­че­ская услов­ность, кото­рая обу­слов­ли­ва­ет их раз­но­чте­ния с той вер­си­ей собы­тий, кото­рая ожи­да­ет­ся от исто­ри­че­ско­го повест­во­ва­ния. Вряд ли нуж­но ука­зы­вать, что стро­ки о боже­ст­вен­но­сти Цеза­ря совер­шен­но выво­дят нас из извест­ной нам исто­ри­че­ской реаль­но­сти. Свя­зан­ная с ними мысль о восточ­ных заво­е­ва­ни­ях, в прин­ци­пе не слиш­ком неумест­ная в свя­зи с Юли­ем Цеза­рем, адап­ти­ро­ва­на к это­му кон­тек­сту.

Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли утвер­жда­ют, что опи­са­ние того, как дик­та­тор воз­но­сит­ся на небе­са, «отяг­чён­ный восточ­ной добы­чей», было бы жесто­кой иро­ни­ей, ибо его убий­ство вне­зап­но пре­рва­ло гран­ди­оз­ней­шую восточ­ную кам­па­нию — пла­ни­ро­вав­ший­ся поход в Пар­фию⁵⁶. Но сам Цезарь изна­чаль­но запла­ни­ро­вал его после победы при Зеле⁵⁷. Его стрем­ле­ние про­ник­нуть даль­ше в Азию сти­му­ли­ро­ва­ла победа, кото­рую он уже там одер­жал, подоб­но тому, как бри­тан­ский эпи­зод вдох­но­вил его спла­ни­ро­вать новую ата­ку на севе­ре, про­тив даков и гетов⁵⁸. Несмот­ря на то, что убий­ство Цеза­ря сорва­ло одну вой­ну на Восто­ке, мы не долж­ны забы­вать об уже достиг­ну­тых им успе­хах, в том чис­ле о победе при Зеле, доста­точ­но быст­рой и реши­тель­ной, чтобы вну­шать меч­ты о чём-то куда более вели­ком.

Теперь рас­смот­рим дру­гую фра­зу из тек­ста. Стро­ку 287, im­pe­rium Ocea­no, fa­mam qui ter­mi­net astris^[17] Сер­вий ком­мен­ти­ру­ет как упо­ми­на­ние о Юлии: aut ad lau­dem dic­tum est aut cer­te se­cun­dum his­to­riam, re ve­ra enim et Bri­tan­nos, qui in Ocea­no sunt, vi­cit^[18]. Выра­же­нию im­pe­rium Ocea­no, в про­ти­во­вес spo­liis Orien­tis onus­tum, иссле­до­ва­те­ли, пожа­луй, уде­ля­ют недо­ста­точ­но вни­ма­ния. Веро­ят­но, при­чи­на в том, что это рито­ри­че­ское общее место. с.19 Но для Юлия оно име­ет осо­бое зна­че­ние. Как пишет Сер­вий, оно напо­ми­на­ет зна­ме­ни­тую кам­па­нию в Бри­та­нии⁵⁹. Цице­рон был так взвол­но­ван, что напи­сал эпос об этой экс­пе­ди­ции, и даже на Катул­ла она про­из­ве­ла впе­чат­ле­ние⁶⁰. Если её ито­ги и не оправ­да­ли ожи­да­ний, это вряд ли повли­я­ло на обще­ст­вен­ное мне­ние⁶¹. Экс­пе­ди­ция в Бри­та­нию ста­ла сен­са­ци­ей. Леген­да сохра­ни­лась в рас­ска­зе Овидия (Met. XV. 752): aequo­reos… do­muis­se Bri­tan­nos^[19], где aequo­reos — эпи­тет, пере­не­сён­ный с места житель­ства бри­тан­цев посреди Оке­а­на.

Сер­вий счи­та­ет, что Ocea­no напо­ми­на­ет о Бри­та­нии, но зна­че­ние име­ют и галль­ские вой­ны. Про­кон­суль­ское коман­до­ва­ние Цеза­ря рас­чи­сти­ло доро­гу к Оке­а­ну, а ата­ка на Бри­та­нию ста­ла след­ст­ви­ем это­го дости­же­ния⁶². Оце­ни­вая нюан­сы пас­са­жа Вер­ги­лия, полез­но озна­ко­мить­ся с выра­же­ни­я­ми, в кото­рых обыч­но опи­сы­ва­лись при­клю­че­ния Цеза­ря. Вот как Цице­рон изла­га­ет ито­ги Галль­ской вой­ны: Ni­hil est enim ultra il­lam al­ti­tu­di­nem mon­tium us­que ad Ocea­num, quod sit Ita­liae per­ti­mes­cen­dum^[20] (De Prov. Con­s. 34). О речи «О воз­вра­ще­нии Мар­цел­ла» (28) он пред­ска­зы­ва­ет, что «Потом­ки наши, несо­мнен­но, будут пора­же­ны, слы­ша и читая о тебе как о пол­ко­вод­це и намест­ни­ке, о Рейне, об Оке­ане, о Ниле… (im­pe­ria, pro­vin­cias, Rhe­num, Ocea­num, Ni­lum)…»^[21]. Нико­лай Дамас­ский начи­на­ет нек­ро­лог Юлия Цеза­ря, опи­сы­вая его как «чело­ве­ка, дохо­див­ше­го на запад до Бри­та­нии и Оке­а­на»^[22]. В дру­гих пане­ги­ри­ках Цеза­рю Оке­ан встре­ча­ет­ся регу­ляр­но⁶³. Это был топос импер­ско­го язы­ка⁶⁴, но, как свиде­тель­ст­ву­ют при­ведён­ные цита­ты, он стал посто­ян­ным эле­мен­том в опи­са­ни­ях карье­ры Цеза­ря, посколь­ку тот дей­ст­ви­тель­но достиг Оке­а­на и пере­сёк его в ходе сво­их галль­ских и бри­тан­ских кам­па­ний. Цита­ты из Цице­ро­на дока­зы­ва­ют, что Цеза­ря свя­зы­ва­ли с Оке­а­ном ещё до напи­са­ния «Эне­иды», и преж­де все­го эту ассо­ци­а­цию вызы­ва­ла Бри­та­ния⁶⁵.

При­ме­ни­тель­но к Юлию сло­ва «власть (огра­ни­чит) Оке­а­ном» (im­pe­rium Ocea­no) — это нечто боль­шее, чем гипер­бо­ла⁶⁶. Вер­ги­лий осве­жа­ет тра­ди­ци­он­ные тро­пы, чер­пая мате­ри­ал из недав­ней исто­рии. В V разде­ле я дока­зы­ваю, что и вто­рая поло­ви­на этой стро­ки, «сла­ву огра­ни­чит звёзда­ми» (fa­mam qui ter­mi­net astris), не ста­но­вит­ся кли­ше, ибо тоже функ­ци­о­ни­ру­ет на вто­рич­ном исто­ри­че­ском (или ква­зи­и­сто­ри­че­ском) уровне. Это насто­я­щий Оке­ан и насто­я­щие звёзды.

с.20

IV

Чет­вёр­тый эле­мент спо­ра свя­зан с рито­ри­кой это­го пас­са­жа. Боль­шин­ство ком­мен­та­то­ров счи­та­ют, что она ослаб­ля­ет­ся, если Август тут не упо­мя­нут. Он фигу­ри­ру­ет в двух после­дую­щих рим­ских про­ро­че­ствах, и здесь он тоже дол­жен при­сут­ст­во­вать. Ясно или скры­то, но сопо­став­ле­ние с «Про­цес­си­ей геро­ев» (Hel­denschau) и Щитом, как пред­став­ля­ет­ся, силь­но вли­я­ет на истол­ко­ва­ние рас­смат­ри­вае­мых строк⁶⁷. При­вле­че­ние этих эпи­зо­дов для ана­ли­за вполне обос­но­ван­но, но важ­но так­же пони­мать, что Вер­ги­лию не было необ­хо­ди­мо­сти повто­рять­ся. Меж­ду эти­ми сце­на­ми име­ют­ся важ­ные раз­ли­чия, кото­рые подроб­но пере­чис­лил П. Гри­маль⁶⁸. Но основ­ные их зада­чи не так уж раз­нят­ся. Как пишет Сер­вий о наших стро­ках: Om­nis poe­tae in­ten­tio ad lau­dem ten­dit Augus­ti, si­cut et in sex­ti ca­ta­lo­go et in cli­pei descrip­tio­ne^[23]. По мое­му мне­нию, Сер­вий прав в том смыс­ле, что Август здесь при­сут­ст­ву­ет, хотя и не назван по име­ни и, сле­до­ва­тель­но, пред­став­лен ина­че, чем при сле­дую­щих сво­их появ­ле­ни­ях в поэ­ме, где он лич­но бли­ста­ет на пер­вом плане (пола­гаю, в пер­вый раз) в выра­зи­тель­ных сло­вах hic vir, hic est^[24] (VI. 791), а позд­нее — в сце­нах на щите Вул­ка­на. Но если мы при­зна­ём, что эта поэ­ма в любом слу­чае посвя­ще­на Авгу­сту, то здесь умест­но было бы на этом ука­зать. И я пола­гаю, что Вер­ги­лий решил вве­сти Авгу­ста неяв­но, а имен­но: 1) сослать­ся не на само­го Авгу­ста, но на эпо­ху, кото­рую он пред­став­ля­ет; 2) для это­го под­черк­нуть собы­тие, озна­ме­но­вав­шее её наступ­ле­ние. Ниже мы выдви­нем пред­по­ло­же­ния о моти­вах Вер­ги­лия. Но спер­ва отме­тим, что рито­ри­ке это­го пас­са­жа при­су­щи осо­бен­но­сти, кото­рые столь же — или ещё более — умест­ны, если речь идёт о Юлии. Одна осо­бен­ность уже отме­ча­лась⁶⁹. Юпи­тер про­из­но­сит эту речь в ответ на жало­бы Вене­ры на бед­ст­вия, обру­шив­ши­е­ся на её семью. Ответ Юпи­те­ра соот­вет­ст­ву­ет обра­ще­нию. Давая обзор рим­ской исто­рии, он кон­цен­три­ру­ет вни­ма­ние на пред­ста­ви­те­лях рода Юли­ев, ибо Вене­ра хочет услы­шать о них и толь­ко о них. Как отме­ча­ет Остин, «пол­ное отсут­ст­вие упо­ми­на­ний [о Юлии] в этом пас­са­же, име­ю­щем огром­ное зна­че­ние для рода Юли­ев, бро­са­лось бы в гла­за»⁷⁰. А все утвер­жде­ния отно­си­тель­но его про­ис­хож­де­ния отно­си­лись бы и к Авгу­сту, посколь­ку послед­ний при­сво­ил это про­ис­хож­де­ние как часть наслед­ства, полу­чен­но­го в резуль­та­те усы­нов­ле­ния (ср. Cass. Dio XL. 37. 3). Но всё же при­над­леж­ность Авгу­ста к роду Юли­ев была при­об­ре­тён­ной, а при­тя­за­ния Юлия на про­ис­хож­де­ние от Вене­ры име­ли очень широ­кую извест­ность⁷¹. Вра­ги и скеп­ти­ки зва­ли его про­сто «отпрыс­ком Вене­ры»⁷² — сар­ка­сти­че­ская дань его с.21 пре­тен­зи­ям, кото­рая, по сло­вам Вайн­што­ка (Weinstock 83), «свиде­тель­ст­ву­ет о том, как он наста­и­вал на сво­их при­тя­за­ни­ях». В Риме эпо­хи Авгу­ста об этом про­ис­хож­де­нии сно­ва и сно­ва напо­ми­на­ли храм Вене­ры Пра­ро­ди­тель­ни­цы, постро­ен­ный Юли­ем на Юли­е­вом фору­ме⁷³, ста­туя обо­жест­влён­но­го Юлия, уста­нов­лен­ная Окта­виа­ном в 44 г. до н. э. перед этим хра­мом⁷⁴, храм Боже­ст­вен­но­го Юлия, посвя­щён­ный Авгу­стом в 29 г. до н. э., спро­ек­ти­ро­ван­ный по образ­цу хра­ма Вене­ры Пра­ро­ди­тель­ни­цы и укра­шен­ный кар­ти­ной Апел­ле­са «Вене­ра Ана­дио­ме­на»⁷⁵, ста­туя Боже­ст­вен­но­го Юлия рядом с Вене­рой и Мар­сом в хра­ме Мар­са Мсти­те­ля, постро­ен­ном Авгу­стом и посвя­щён­ном на Юли­е­вом Фору­ме^[25] во 2 г. до н. э.⁷⁶ Конеч­но, послед­нее свиде­тель­ство появи­лось уже после смер­ти Вер­ги­лия. Но бо́льшую часть сво­ей взрос­лой жиз­ни он про­жил в окру­же­нии осталь­ных памят­ни­ков, и в ком­плек­се они свиде­тель­ст­ву­ют о том, что импе­ра­тор про­па­ган­ди­ро­вал эту идею⁷⁷.

Как уже понят­но, моя интер­пре­та­ция неиз­беж­но затра­ги­ва­ет вопрос о репу­та­ции Юлия Цеза­ря в авгу­сто­вом Риме. Это круп­ная про­бле­ма, поро­див­шая соб­ст­вен­ную биб­лио­гра­фию⁷⁸. Мы не можем её про­игно­ри­ро­вать, так как Рональд Сайм выбрал рас­смат­ри­вае­мый здесь пас­саж как иде­аль­ную иллю­ст­ра­цию одно­го из самых извест­ных сво­их взглядов⁷⁹. Он все­гда счи­тал, что дик­та­тор был неже­ла­тель­ной фигу­рой в вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ке (Res Pub­li­ca Res­ti­tu­ta) сво­его наслед­ни­ка. Раз­мыш­ле­ния о нём мог­ли лишь напом­нить рим­ля­нам о том, насколь­ко силь­но власть импе­ра­то­ра зави­сит от вла­сти его двою­род­но­го деда и насколь­ко похо­жи на самом деле их режи­мы. Кро­ме того, Сайм пола­гал, что, посколь­ку Вер­ги­лий пре­дан­но отра­жал поже­ла­ния прин­цеп­са, в рас­смат­ри­вае­мом здесь пас­са­же речь долж­на идти об Авгу­сте, в нём не может под­ра­зу­ме­вать­ся дик­та­тор. О’Хара сего­дня счи­та­ет этот пас­саж дву­смыс­лен­ным. Но его аргу­мен­та­ция испы­та­ла на себе вли­я­ние Сай­ма, посколь­ку он дока­зы­ва­ет, что эта дву­смыс­лен­ность потре­бо­ва­лась для того, чтобы чита­те­ли спу­та­ли Авгу­ста со стар­шим Цеза­рем, — но Сайм счи­тал, что как раз это­го Август и стре­мил­ся избе­жать, запре­щая упо­ми­нать о Цеза­ре⁸⁰. Одна­ко тезис Сай­ма с.22 недав­но был оспо­рен в ста­тье Пите­ра Уай­та. Он дока­зы­ва­ет, что на самом деле Юлий Цезарь посто­ян­но и повсе­мест­но при­сут­ст­во­вал в куль­ту­ре эпо­хи Авгу­ста, что после само­го импе­ра­то­ра он чаще всех про­чих дея­те­лей упо­ми­на­ет­ся поэта­ми это­го вре­ме­ни и что прак­ти­че­ски все эти упо­ми­на­ния бла­го­при­ят­ны. Но даже Сайм при­зна­вал, что в этой пред­по­ла­гае­мой поли­ти­ке забве­ния суще­ст­ву­ет одно исклю­че­ние: «Авгу­сту выгод­но было дистан­ци­ро­вать­ся от Цеза­ря: вос­ста­но­ви­те­лю Рес­пуб­ли­ки от её раз­ру­ши­те­ля. Как это мож­но было сде­лать? Лег­ко и под самым спра­вед­ли­вым пред­ло­гом. Цезарь был обо­жест­влён, он более не являл­ся смерт­ным чело­ве­ком»⁸¹. И сно­ва: «здесь лишь Юли­е­ва звезда (Iuli­um si­dus) — душа Цеза­ря, очи­щен­ная от всей зем­ной сквер­ны и пре­вра­щён­ная в коме­ту»⁸². Надо ска­зать, что хотя Сайм истол­ко­вал свиде­тель­ства с излиш­ним циниз­мом, он под­ме­тил вер­ную зако­но­мер­ность, как в отно­ше­нии обра­за звезды, так и в дру­гих отно­ше­ни­ях. Един­ст­вен­ная сла­бость его пози­ции — это его неспо­соб­ность про­чув­ст­во­вать культ Боже­ст­вен­но­го Юлия, про­цве­тав­ший в эпо­ху Авгу­ста под руко­вод­ст­вом Авгу­ста. Исто­ри­кам инте­ре­сен Цезарь как чело­век, «Дик­та­тор», пер­со­наж тогдаш­ней поли­ти­че­ской и воен­ной исто­рии. Они не могут всерь­ёз вос­при­нять Цеза­ря как бога. Но Август вос­при­ни­мал⁸³. Сайм осо­зна­вал, что дан­ное явле­ние не впи­сы­ва­ет­ся в под­ме­чен­ное им пра­ви­ло. Но он рас­це­ни­вал его как три­ви­аль­ное исклю­че­ние или как изощ­рён­ную фор­му цен­зу­ры и, сле­до­ва­тель­но, как исклю­че­ние, под­твер­ждаю­щее пра­ви­ло. Он писал: «Обо­жест­вле­ние Цеза­ря поз­во­ли­ло лег­ко его обез­ли­чить»⁸⁴. Хотя в этом есть доля прав­ды, Сайм не пояс­ня­ет, как дале­ко зашло — или мог­ло зай­ти — это обез­ли­чи­ва­ние. Август дей­ст­ви­тель­но пред­по­чи­тал про­слав­лять Цеза­ря как Боже­ст­вен­но­го Юлия, но нико­гда не забы­вал о тех исклю­чи­тель­ных каче­ствах, кото­рые поз­во­ли­ли ему при­бли­зить­ся к при­жиз­нен­ным боже­ст­вен­ным каче­ствам — или даже реаль­но их полу­чить⁸⁵. Уайт убеди­тель­но пока­зал, что обо­жест­вле­ние Юлия не было про­из­воль­ным, но осно­вы­ва­лось на его при­жиз­нен­ных дости­же­ни­ях и что ина­че и быть не мог­ло. Утвер­жде­ние, что культ «обез­ли­чил» Цеза­ря без даль­ней­ших уточ­не­ний созда­ёт невер­ное впе­чат­ле­ние. На самом деле культ ярко под­све­чи­вал опре­де­лён­ные аспек­ты его лич­но­сти и карье­ры. Он при­вле­кал вни­ма­ние к тем его каче­ствам, кото­рые под­чёр­ки­вал Август, осо­бен­но с помо­щью худо­же­ст­вен­ных средств⁸⁶. Напри­мер, на фору­ме Авгу­ста гале­реи со ста­ту­я­ми с.23 геро­ев рим­ско­го про­шло­го с обе­их сто­рон обрам­ля­ли храм Мар­са Мсти­те­ля⁸⁷. Как пишет Цан­кер, «Лица, выбран­ные для вклю­че­ния [в эти гале­реи], — преж­де все­го те, “кото­рые из ничто­же­ства пре­вра­ти­ли Рим в вели­чай­шую дер­жа­ву” (Suet. Aug. 31)^[26]. По это­му кри­те­рию вели­чай­ши­ми рим­ля­на­ми были импе­ри­а­ли­сты, пол­ко­вод­цы и три­ум­фа­то­ры».

Юлий Цезарь опре­де­лён­но был сво­им в этой ком­па­нии. Сто­ит про­ци­ти­ро­вать и дру­гие заме­ча­ния Цан­ке­ра по пово­ду это­го памят­ни­ка: «Уста­нов­ка ста­туй в свя­ти­ли­ще Мар­са пред­по­ла­га­ет после­до­ва­тель­ный обзор. Быв­шие вра­ги объ­еди­ни­лись в нацио­наль­ном Зале сла­вы: Марий рядом с Сул­лой, Лукулл рядом с Пом­пе­ем. Лишь дик­та­тор Юлий Цезарь отсут­ст­во­вал в гале­рее выдаю­щих­ся Юли­ев: бога нель­зя было поста­вить рядом со смерт­ны­ми. Но в [сосед­нем] хра­ме было пред­у­смот­ре­но место для Боже­ст­вен­но­го Юлия»⁸⁸.

Это наво­дит на неко­то­рые раз­мыш­ле­ния. Объ­яв­ле­ние о вос­ста­нов­ле­нии Рес­пуб­ли­ки было лишь одним из эле­мен­тов про­па­ган­ды Авгу­ста. Так, оно зани­ма­ет лишь малую часть «Дея­ний» (34). Импер­ским темам в них отведе­но куда боль­ше места (напр., RGDA. 26—33)⁸⁹. В этом отно­ше­нии едва ли мож­но было най­ти луч­ший при­мер (exemplum), чем Цезарь. Всё про­ро­че­ство Юпи­те­ра в «Эне­иде» посвя­ще­но импе­рию (si­ne fi­ne de­di, I. 279)^[27], поэто­му Цезарь, пред­став­лен­ный теперь как бог, пре­крас­но впи­сы­ва­ет­ся в про­грам­му Авгу­ста.

Нако­нец, иссле­до­ва­те­ли, обна­ру­жи­ваю­щие свиде­тель­ства о толе­рант­ном отно­ше­нии в авгу­сто­вом Риме к вра­гам Цеза­ря, в част­но­сти к Пом­пею и Като­ну, видят в этом опре­де­лён­ное неува­же­ние к само­му Цеза­рю⁹⁰. Но посколь­ку Август пере­пи­сы­вал про­шлое и фор­ми­ро­вал буду­щее, исполь­зуя исто­ри­че­ские типо­ло­гии, рас­про­стра­ня­е­мые им идеи были вовсе не узко­пар­тий­ны­ми, а миротвор­че­ски­ми. Если при новом режи­ме сим­па­тии к Пом­пею и Като­ну вос­при­ни­ма­лись тер­пи­мо, то вовсе не обя­за­тель­но это про­ис­хо­ди­ло за счёт Цеза­ря: акцент делал­ся на согла­сии (con­cor­dia), и в осно­ве тако­го под­хо­да лежа­ла поли­ти­ка при­ми­ре­ния, про­во­див­ша­я­ся самим Цеза­рем (к ней при­зы­ва­ли Цице­рон и Сал­лю­стий). Имен­но об этом гово­рит фра­за Re­mo cum frat­re Qui­ri­no / iura da­bunt^[28] в пас­са­же Вер­ги­лия. В рам­ках ново­го поряд­ка ста­рые вра­ги при­ми­ри­лись или, как пишет Цан­кер, «объ­еди­ни­лись», в про­ти­во­по­лож­ность рас­ко­лу меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем, кото­рый опла­ки­ва­ет Вер­ги­лий, гово­ря о три­ум­ви­рах в опи­са­нии Золо­то­го щита⁹¹. Един­ст­вен­ным абсо­лют­но неже­ла­тель­ным дея­те­лем про­шло­го был Анто­ний: он был по-преж­не­му изо­ли­ро­ван как пред­во­ди­тель пар­тии измен­ни­ков⁹². В любом слу­чае, Цеза­рю не при­хо­ди­лось состя­зать­ся с Като­ном (или Пом­пе­ем, или Цице­ро­ном) за одоб­ре­ние, так как их мож­но было чтить за раз­ное⁹³. Тот факт, что, как с.24 выра­жа­ет­ся Сайм, Цезарь «раз­ру­шил Рес­пуб­ли­ку», опре­де­лён­но не под­чёр­ки­вал­ся Авгу­стом при созда­нии его обра­за. Он мог пред­ста­вить сво­ей ауди­то­рии иные его каче­ства — и, как свиде­тель­ст­ву­ют источ­ни­ки, эта ауди­то­рия вовсе не оста­ва­лась рав­но­душ­ной⁹⁴.

Обра­тим­ся теперь к свиде­тель­ствам, име­ю­щим непо­сред­ст­вен­ное отно­ше­ние к пас­са­жу Вер­ги­лия. Уайт насчи­тал сорок упо­ми­на­ний о Юлии Цеза­ре у поэтов эпо­хи Авгу­ста⁹⁵. Эти дан­ные поз­во­ля­ют оспо­рить утвер­жде­ние Сай­ма, что поэты бла­го­ра­зум­но хра­ни­ли мол­ча­ние по пово­ду Юлия из ува­же­ния к затруд­не­ни­ям импе­ра­то­ра. Объ­ек­тив­но мож­но отме­тить два обсто­я­тель­ства, кото­рые важ­но иметь в виду в свя­зи с рас­смат­ри­вае­мы­ми здесь стро­ка­ми. Боль­шин­ство цитат содер­жат упо­ми­на­ния о его обо­жест­вле­нии, осо­бен­но о его воз­не­се­нии к звёздам. Если точ­нее, 25 из 40 пас­са­жей, кото­рые Уайт счи­та­ет несо­мнен­ны­ми упо­ми­на­ни­я­ми о Юлии Цеза­ре у поэтов эпо­хи Авгу­ста, отно­сят­ся к боже­ст­вен­но­сти дик­та­то­ра⁹⁶. Оче­вид­но, такие выска­зы­ва­ния о нём при­вет­ст­во­ва­лись, что и неуди­ви­тель­но, если вспом­нить, что имен­но Август про­дви­гал его культ (что над­ле­жа­щим обра­зом отме­ча­ет­ся в неко­то­рых пас­са­жах)⁹⁷. Поэто­му тол­ко­ва­ние Сер­вия впи­сы­ва­ет­ся в модель, кото­рая про­сле­жи­ва­ет­ся в лите­ра­ту­ре этой эпо­хи. Наи­бо­лее крас­но­ре­чи­вым при­ме­ром явля­ет­ся финал «Мета­мор­фоз» Овидия. Он иллю­ст­ри­ру­ет и дру­гую тен­ден­цию, в рам­ках кото­рой рас­сказ об обо­жест­вле­нии Цеза­ря пред­ва­ря­ет хва­леб­ные отзы­вы о самом импе­ра­то­ре. Эта тен­ден­ция обна­ру­жи­ва­ет­ся даже в рас­смат­ри­вае­мом здесь пас­са­же, где tum пере­но­сит нас от обо­жест­вле­ния Цеза­ря к эпо­хе Авгу­ста.

Нако­нец ска­жем несколь­ко слов о том пас­са­же «Эне­иды», где несо­мнен­но упо­ми­на­ет­ся Юлий Цезарь, и Анхиз пори­ца­ет его за уча­стие в граж­дан­ской войне (VI. 826—835). Эти стро­ки осо­бен­но настой­чи­во под­чёр­ки­ва­ют иссле­до­ва­те­ли, дока­зы­ваю­щие, что при Авгу­сте пре­об­ла­да­ло враж­деб­ное отно­ше­ние к Цеза­рю⁹⁸, и что Цезарь из пер­вой кни­ги, о кото­ром Вер­ги­лий отзы­ва­ет­ся более почти­тель­но, не может быть дик­та­то­ром⁹⁹. Эти стро­ки дей­ст­ви­тель­но крас­но­ре­чи­во свиде­тель­ст­ву­ют о разо­ча­ро­ва­нии, но мож­но ли назвать их осуж­де­ни­ем? Послед­ние две стро­ки (834—835), tu­que prior, tu par­ce, с.25 ge­nus qui du­cis Olym­po / proi­ce te­la ma­nu, san­guis meus^[29], оха­рак­те­ри­зо­ва­ны Сай­мом как «скры­тый упрёк». Но это сно­ва одно­сто­рон­ний взгляд на вещи. Анхиз поз­во­ля­ет себе фами­льяр­ность пря­мо­го обра­ще­ния, пото­му что Цезарь состо­ит с ним в род­стве, как свиде­тель­ст­ву­ет «кровь моя» (san­guis meus). И на самом деле его сло­ва содер­жат лесть: «ты, про­ис­хо­дя­щий с Олим­па». Как отме­ча­ет Д. Литтл, «даже обра­ща­ясь с этой моль­бой, [Анхиз] под­дер­жи­ва­ет миф о боже­ст­вен­ном про­ис­хож­де­нии Юли­ев»¹⁰⁰. Цезарь выде­лен не пото­му, что счи­та­ет­ся един­ст­вен­ным винов­ни­ком рим­ских граж­дан­ских войн, но пото­му что явля­ет­ся выдаю­щим­ся пред­ста­ви­те­лем пер­во­го рим­ско­го рода, и, есте­ствен­но, от него ожи­да­ют боль­ше­го. Ни он, ни Пом­пей не назва­ны по име­нам. Уайт рас­смат­ри­ва­ет эти стро­ки как общее сожа­ле­ние о недав­нем про­шлом Рима, — о Марии и Сул­ле, об Окта­виане и Анто­нии, не мень­ше, чем о Цеза­ре и Пом­пее. Я бы доба­вил, что Цезарь и Пом­пей, как «тесть и зять» (ge­ner и so­cer), луч­ше все­го оли­це­тво­ря­ют весь ужас граж­дан­ской вой­ны, про­ти­во­есте­ствен­ный кон­фликт меж­ду чле­на­ми одной (рас­ши­рен­ной) семьи; и это ещё одна при­чи­на, по кото­рой Анхиз адре­су­ет свой упрёк имен­но им. Цезарь здесь всё-таки герой, а не зло­дей, но, подоб­но Гер­ку­ле­су или Аяк­су или, воз­мож­но, Ахил­лу, он оши­ба­ет­ся, ибо его вели­кая мощь не удер­жи­ва­ет его от при­чи­не­ния вреда семье и детям. Но это ошиб­ка тра­ги­че­ских геро­ев, и тра­гедия Рима состо­ит в том, что его доб­лесть (vir­tus), вопло­щён­ная преж­де все­го в Юлии Цеза­ре, была при­ме­не­на невер­но. Если это упрёк, то он отно­сит­ся ко мно­гим, но я бы пред­по­чёл назвать это горест­ным воз­зва­ни­ем; и его ост­ро­та опре­де­ля­ет­ся отча­сти тем, что оно обра­ще­но к той фигу­ре, кото­рой Вер­ги­лий в осталь­ном вос­хи­щал­ся. Ни Анхиз, ни Вер­ги­лий, гово­ря­щий его уста­ми, не отре­ка­ет­ся от Цеза­ря. Совсем напро­тив: он — член семьи, он — гор­дость рода Юли­ев, он — один из вели­чай­ших геро­ев Рима. Имен­но к его вели­чию взы­ва­ет Анхиз. Таким обра­зом, появ­ле­ние Цеза­ря на Золо­том щите при­да­ёт ему зна­чи­мость — более чем Пом­пею, кото­рый оста­ёт­ся в тени Цеза­ря. Несо­мнен­но, здесь есть эле­мент упрё­ка, совер­шен­но отсут­ст­ву­ю­щий в опти­ми­сти­че­ской речи Юпи­те­ра, но в ней он был бы неуме­стен. В сово­куп­но­сти эти пас­са­жи, в осталь­ном схо­жие, услож­ня­ют мораль­ное изме­ре­ние поэ­мы. Про­ро­че­ства не повто­ря­ют­ся, но одно стро­ит­ся на дру­гом¹⁰¹. Одни толь­ко стро­ки VI кни­ги не дока­зы­ва­ют, что Цезарь из I кни­ги дол­жен быть кем-то дру­гим. Я бы ско­рее пред­по­ло­жил, что сце­на в I кни­ге под­готав­ли­ва­ет чита­те­ля к пас­са­жу VI кни­ги, опи­сы­ва­ет обсто­я­тель­ства, в кото­рых Анхиз обра­ща­ет­ся к Цеза­рю, и тем самым под­чёр­ки­ва­ет созда­вае­мое настро­е­ние сожа­ле­ния.

Пора выпол­нить ранее дан­ное обе­ща­ние и пораз­мыс­лить над след­ст­ви­ем из нашей аргу­мен­та­ции: поче­му импе­ра­тор отсут­ст­ву­ет в пас­са­же, напи­сан­ном, как ска­зал Сер­вий (и как согла­ша­ют­ся почти все совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли) во сла­ву Авгу­ста (ad lau­dem Augus­ti). В сущ­но­сти наше про­чте­ние мож­но счесть «нео-авгу­стов­ским». Но сле­ду­ет по край­ней мере отме­тить, что оно осно­ва­но на исклю­че­нии Авгу­ста из тех строк, кото­рые уже дав­но счи­та­ют­ся посвя­щён­ны­ми ему. Умол­ча­ние, воз­мож­но, воз­ме­ща­ет­ся его упо­ми­на­ни­ем в кни­гах VI и VIII, но это всё же не объ­яс­ня­ет его отсут­ст­вия здесь. В исто­рио­гра­фии гос­под­ст­ву­ет пред­по­ло­же­ние, что эти стро­ки — дуб­лет опи­са­ния Золо­то­го щита, где Август зани­ма­ет почёт­ное место. Чтобы понять рас­смат­ри­вае­мый здесь пас­саж, необ­хо­ди­мо отбро­сить это допу­ще­ние. Куль­ми­на­ци­ей это­го пас­са­жа, как и про­чих, явля­ет­ся с.26 век Авгу­ста. А как же tum? Что озна­ча­ет это сло­во? Оно не озна­ча­ет, что Цезарь, о кото­ром идёт речь, воз­ве­стит новый век соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, как в VI. 791 ff.: Augus­tus Cae­sar di­vi ge­nus aurea con­det sae­cu­la^[30]… Само по себе tum озна­ча­ет все­го лишь сов­па­де­ние по вре­ме­ни меж­ду обо­жест­вле­ни­ем, или про­сто появ­ле­ни­ем, Цеза­ря и новым поряд­ком. Гейне весь­ма про­ни­ца­тель­но ком­мен­ти­ру­ет сло­ва sae­cu­la as­pe­ra mi­tes­cent^[31]: «Tri­bui­tur tem­po­ri, quod ho­mi­num est»^[32]. Гейне счи­тал, что Цезарь, о кото­ром идёт речь, ины­ми сло­ва­ми, самое вли­я­тель­ное лицо, — это Август. Но Гейне видел, что в этом пас­са­же Вер­ги­лий, по край­ней мере, дела­ет субъ­ек­том пере­мен века (sae­cu­la), а не импе­ра­то­ра или кого-либо дру­го­го. Про­ро­че­ство Юпи­те­ра обез­ли­че­но — в про­ти­во­по­лож­ность дру­гим обзо­рам рим­ской исто­рии в поэ­ме, осо­бен­но Золо­то­му щиту¹⁰². Здесь исто­рия — тво­ре­ние не лич­но­стей, а судь­бы. В диа­лек­ти­ке боже­ст­вен­ной и чело­ве­че­ской воли упор сде­лан на первую, кото­рая в дан­ном слу­чае иден­ти­фи­ци­ро­ва­на с судь­бой (fa­ta у Юпи­те­ра). Зна­чи­мость чело­ве­че­ско­го уча­стия сни­же­на. Отме­тим, что после упо­ми­на­ния осно­ва­ния Рима при Рому­ле в стро­ках 276—277, боль­ше не назва­но ни одно­го име­ни вплоть до Цеза­ря в стк. 286, то есть на про­тя­же­нии при­мер­но 700 лет. На самом деле, в про­ро­че­стве Юпи­те­ра вооб­ще не упо­мя­ну­ты исто­ри­че­ские дея­те­ли, но толь­ко боги, алле­го­рии — седая Вер­ность (ca­na Fi­des), Ярость (Fu­ror) и др. — и леген­дар­ные герои. Цезарь, види­мо, — един­ст­вен­ное исклю­че­ние. Мож­но счесть, что Вер­ги­лий имел доста­точ­но весо­мые при­чи­ны, чтобы сде­лать исклю­че­ние для импе­ра­то­ра. Но я пола­гаю, что Вер­ги­лий вклю­чил в про­ро­че­ство Юлия Цеза­ря по той же при­чине, по какой Овидий закон­чил свой эпос обо­жест­вле­ни­ем Цеза­ря, — пото­му что он желал свя­зать мифи­че­ское про­шлое с исто­ри­че­ским насто­я­щим и счёл, что совре­мен­ная фор­ма леген­ды — воз­не­се­ние к звёздам — отве­ча­ет его цели. Юлий Цезарь был пер­вым удо­сто­ен­ным обо­жест­вле­ния рим­ля­ни­ном на про­тя­же­нии веков, то есть после Рому­ла, и пер­вым рим­ля­ни­ном во все вре­ме­на, кото­ро­му при­пи­сы­ва­лось элли­ни­сти­че­ское воз­не­се­ние к звёздам¹⁰³.

Юпи­тер гово­рит: Fa­bor… et vol­vens fa­to­rum ar­ca­na mo­ve­bo^[33]. Эти про­грамм­ные сло­ва наме­ка­ют на опре­де­лён­ную мисти­фи­ка­цию, при­сут­ст­вие здесь тайн (ar­ca­na) уже при­зна­но в свя­зи с циф­ро­вым сим­во­лиз­мом это­го пас­са­жа¹⁰⁴. Мы обна­ру­жи­ва­ем здесь если не умыш­лен­ное иска­же­ние, то выра­же­ния и сведе­ния, харак­тер­ные для ора­ку­ла, кото­рые вно­сят свой вклад в пута­ни­цу вокруг лич­но­сти Цеза­ря. Это что угод­но, но не про­стое изло­же­ние про­шло­го. Как отме­ча­лось выше, очерк предыс­то­рии Рима, изло­жен­ный Юпи­те­ром в стк. 261—272, скла­ды­ва­ет­ся из отрез­ков в три, трид­цать и три­ста лет соот­вет­ст­вен­но: это схе­ма­тич­ный и весь­ма про­из­воль­ный рас­сказ. В после­дую­щих стро­ках про­сле­же­но обре­те­ние Римом миро­во­го гос­под­ства (277—285), с осо­бым упо­ром на тему мще­ния при заво­е­ва­нии Гре­ции потом­ка­ми тро­ян­цев. Эти стро­ки осно­ва­ны на про­ро­че­стве Кас­сан­дры у Ликофро­на (1226—1280), и в них при­ме­ня­ет­ся алек­сан­дрий­ский стиль с.27 упо­ми­на­ния лич­ных имён и гео­гра­фи­че­ских назва­ний¹⁰⁵. Затем идут стро­ки о «тро­ян­ском Цеза­ре» (Troia­nus Cae­sar), в кото­рых про­дол­жа­ет­ся тема мще­ния, но уси­ли­ва­ет­ся про­ро­че­ский стиль за счёт исполь­зо­ва­ния сло­ва nas­ce­tur («будет рож­дён»), упо­ми­на­ния о sae­cu­la («веках») и т. д. Кому здесь под­ра­жа­ет Вер­ги­лий? Вновь Ликофро­ну, но ещё боль­ше — Сивил­ли­ным ора­ку­лам, источ­ни­ку, зна­ком­ство с кото­рым Вер­ги­лий уже про­де­мон­стри­ро­вал в «Экло­гах»¹⁰⁶.

Как и в про­ро­че­ствах Сивил­лы, бог явля­ет­ся гос­по­ди­ном исто­рии, а люди — его инстру­мен­та­ми. Цезарь при­сут­ст­ву­ет, но ниче­го не дела­ет, ниче­го не совер­ша­ет, а если и совер­ша­ет, то лишь в силу того, что устра­ня­ет­ся, чтобы дать место чему-то ещё луч­ше­му. Я согла­сен, что тщет­но пытать­ся раз­ра­ботать фор­маль­ную, работаю­щую систе­му веков (sae­cu­la) в этих стро­ках, но они посвя­ще­ны имен­но это­му — пред­ре­чён­ной смене эпох. Мож­но дока­зать, что надеж­ды и стра­хи, свя­зан­ные с рубе­жом эпох, уже созре­ли к момен­ту смер­ти Цеза­ря и даже были уси­ле­ны этим собы­ти­ем. Мы вер­нём­ся к это­му в сле­дую­щем разде­ле¹⁰⁷.

Нам может помочь Сайм. Появ­ле­ние Юлия Цеза­ря вряд ли нару­ша­ет без­лич­ный стиль про­ро­че­ства Юпи­те­ра, посколь­ку к это­му вре­ме­ни Цезарь был, выра­жа­ясь сло­ва­ми Сай­ма, обез­ли­чен: во-пер­вых, он сде­лал­ся богом, во-вто­рых — коме­той, в-третьих, в каче­стве коме­ты, — зна­ме­ни­ем новой эпо­хи. Это извест­но, но сто­ит оста­но­вить­ся на этом подроб­нее. Цезарь был иден­ти­фи­ци­ро­ван с Юли­е­вой звездой (si­dus Iuli­um). Это не озна­ча­ет, что он был пол­но­стью под­ме­нён или мифо­ло­ги­зи­ро­ван; это лишь озна­ча­ет, что его и без того леген­дар­ный ста­тус полу­чил новое изме­ре­ние. Звёзд­ная сим­во­ли­ка име­ет важ­ное зна­че­ние для пони­ма­ния рас­смат­ри­вае­мо­го здесь пас­са­жа. Это ещё одна точ­ка пере­се­че­ния с ора­ку­ла­ми, в ряде из кото­рых упо­ми­на­ют­ся небес­ные зна­ме­ния, осо­бен­но коме­ты, как свиде­тель­ства неми­ну­е­мых судь­бо­нос­ных пере­мен¹⁰⁸. И коме­та, появив­ша­я­ся вско­ре после смер­ти Юлия, несо­мнен­но, сыг­ра­ла эту роль.

V

Далее я наме­рен сде­лать обзор всех упо­ми­на­ний Вер­ги­лия о Юлии Цеза­ре, упо­ми­на­ний, в цен­тре кото­рых, как выяс­ня­ет­ся, сто­ит его смерть или его новый высо­кий ста­тус звезды или бога в небе­сах. Преж­де уже выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние, что более ран­ние намё­ки поэта на Боже­ст­вен­но­го Юлия могут дать нам необ­хо­ди­мый фон для пони­ма­ния строк «Эне­иды»¹⁰⁹, но оно нико­гда деталь­но не про­ве­ря­лось. На самом деле, этот фон может ока­зать­ся даже важ­нее рас­смот­рен­ных ранее сооб­ра­же­ний. Я пред­по­ла­гаю, с.28 что Вер­ги­лий решил вер­нуть­ся к это­му вопро­су отча­сти ввиду того, что ранее уже уде­лял ему вни­ма­ние. Чита­те­ли осве­дом­ле­ны, что для него очень харак­тер­ны пере­крёст­ные аллю­зии¹¹⁰. Я попы­та­юсь пока­зать, что здесь мы име­ем дело с не заме­чен­ным ранее слу­ча­ем.

В ком­мен­та­рии к стк. 287, упо­мя­нув о бри­тан­ской экс­пе­ди­ции Цеза­ря, Сер­вий про­дол­жа­ет в свя­зи со вто­рой частью стро­ки: et post mor­tem eius, cum lu­di fu­neb­res ab Augus­to eius adop­ti­vo fi­lio da­ren­tur, stel­la me­dio die vi­sa est, un­de est “ec­ce Dio­naei pro­ces­sit Cae­sa­ris astrum”. «И когда, после его смер­ти, его при­ем­ный сын Август устра­и­вал погре­баль­ные игры, сре­ди ясно­го дня была вид­на звезда, отсюда “Цеза­ря ныне взо­шло све­ти­ло, сына Дио­ны^[34]” (Ecl. IX. 47)».

Про­чи­тав суще­ст­ву­ю­щие иссле­до­ва­ния, вы може­те узнать, что Сер­вий выска­зы­ва­ет­ся в поль­зу того, что в стк. 286 упо­мя­нут Юлий Цезарь, но нико­гда не дога­да­е­тесь, что Сер­вий так счи­та­ет отча­сти на осно­ва­нии обна­ру­жен­ной им (скры­той) отсыл­ки к звезде Цеза­ря. Иссле­до­ва­те­ли доволь­но еди­но­душ­но обхо­дят этот схо­лий мол­ча­ни­ем. Либо он затра­ги­ва­ет сфе­ру антич­ной рели­гии, кото­рую они пред­по­чи­та­ют игно­ри­ро­вать, либо про­сто порож­дён слиш­ком живым вооб­ра­же­ни­ем Сер­вия. Види­мо, имен­но эти­ми пред­по­ло­же­ни­я­ми объ­яс­ня­ет­ся почти пол­ное отсут­ст­вие вни­ма­ния к его ком­мен­та­рию. Хотя Сер­вий порой слиш­ком лег­ко нахо­дит тема­ти­че­ские отсыл­ки и вто­рич­ные смыс­лы в ком­мен­ти­ру­е­мых им стро­ках Вер­ги­лия, нам всё же сле­ду­ет выслу­шать его мне­ние, если мы хотим в кон­це кон­цов понять эти стро­ки.

Спе­ци­а­ли­сты по лите­ра­ту­ре эпо­хи Авгу­ста зна­ко­мы со звездой Цеза­ря (si­dus Iuli­um, если исполь­зо­вать обо­зна­че­ние Гора­ция, кото­рое ста­ло прак­ти­че­ски стан­дарт­ным в совре­мен­ных иссле­до­ва­ни­ях): в поэ­зии это­го века часто встре­ча­ет­ся дан­ный сим­вол¹¹¹. Сто­ит напом­нить его исто­рию. В 46 г. до н. э. Юлий Цезарь учредил игры в честь Вене­ры Пра­ро­ди­тель­ни­цы, боги­ни-родо­на­чаль­ни­цы рим­лян вооб­ще и рода Юли­ев в част­но­сти¹¹². Они были свя­за­ны с хра­мом этой боги­ни, кото­рый Цезарь обе­то­вал нака­нуне бит­вы при Фар­са­ле¹¹³. Руко­вод­ство эти­ми игра­ми Цезарь пору­чил кол­ле­гии, состо­яв­шей не из жре­цов, но после его убий­ства они не хоте­ли устра­и­вать игры. Тогда в июле 44 г. до н. э. Окта­виан, недав­но при­быв­ший в Рим, взял­ся с.29 за дело и поза­бо­тил­ся о про­веде­нии игр¹¹⁴. Судя по свиде­тель­ствам источ­ни­ков, он объ­еди­нил их с погре­баль­ны­ми игра­ми в память о сво­ём при­ём­ном отце¹¹⁵; этим про­яв­ле­ни­ем сво­ей вер­но­сти он заво­е­вал вос­хи­ще­ние про­сто­го наро­да и при­об­рёл под­держ­ку цеза­ри­ан­цев, до сих пор таив­ших­ся¹¹⁶. Таким обра­зом он обо­зна­чил теперь своё наме­ре­ние пред­став­лять Цеза­ря и род Юли­ев. И его реши­мость при­нять на себя эту роль (вопре­ки про­ти­во­дей­ст­вию Анто­ния) явно под­кре­пи­ло собы­тие, кото­рое и он сам, и дру­гие сочли сверхъ­есте­ствен­ным. Имен­но во вре­мя этих игр в небе над Римом в тече­ние семи дней сия­ла осо­бен­но яркая коме­та. Сто­ит про­ци­ти­ро­вать рас­сказ Пли­ния Стар­ше­го, так как он изла­га­ет опуб­ли­ко­ван­ный отчёт само­го Окта­ви­а­на об этом явле­нии, а так­же и его лич­ную реак­цию на него¹¹⁷:

Это мож­но пере­ве­сти так:

Пли­ний раз­гра­ни­чи­ва­ет два тол­ко­ва­ния появ­ле­ния коме­ты: спон­тан­ное народ­ное мне­ние, что это воз­но­сит­ся на небе­са душа Цеза­ря, воз­ник­шее пото­му, что коме­та появи­лась во вре­мя обрядов в честь Вене­ры Пра­ро­ди­тель­ни­цы, когда про­во­ди­лись погре­баль­ные игры в честь Юлия; и соб­ст­вен­ные воз­зре­ния Окта­ви­а­на, кото­рые доволь­но труд­ны для пони­ма­ния, но, види­мо, были свя­за­ны непо­сред­ст­вен­но с ним и радо­ва­ли его. Эти тол­ко­ва­ния не про­ти­во­ре­чат друг дру­гу. Немед­лен­ной реак­ци­ей Окта­ви­а­на на явле­ние коме­ты ста­ло, как сооб­ща­ет Пли­ний, реше­ние поста­вить в хра­ме Вене­ры брон­зо­вую ста­тую дик­та­то­ра со звездой над голо­вой¹¹⁸. Это под­креп­ля­ло рас­про­стра­нён­ное тол­ко­ва­ние. Но моло­дой Окта­виан не толь­ко под­дер­жи­вал этот взгляд на коме­ту, но и при­пи­сы­вал ей некое допол­ни­тель­ное зна­че­ние в отно­ше­нии само­го себя. Эту лич­ную интер­пре­та­цию рекон­струи­ро­вать слож­нее. Осо­бен­но боль­шие затруд­не­ния вызы­ва­ет выра­же­ние si­bi il­lum na­tum se­que in eo nas­ci in­terpre­ta­tus est в послед­нем пред­ло­же­нии, при­ведён­ном выше¹¹⁹. Воз­мож­но, оно отра­жа­ет язык аст­ро­ло­гии¹²⁰. Позд­нее звезда появ­ля­ет­ся в искус­стве это­го вре­ме­ни как аст­ро­ло­ги­че­ский сим­вол в соеди­не­нии с Козе­ро­гом, под кото­рым Август был зачат¹²¹.

Из дру­гих источ­ни­ков мы узна­ём ещё по мень­шей мере о двух тол­ко­ва­ни­ях явле­ния коме­ты. Как обыч­но в таких слу­ча­ях, зна­ме­ние при­влек­ло вни­ма­ние про­фес­сио­наль­ных про­ри­ца­те­лей и потре­бо­ва­ло кон­суль­та­ций с Сивил­ли­ны­ми кни­га­ми¹²². Дани­элев Сер­вий сооб­ща­ет, что этрус­ский гаруспик по име­ни Вул­ка­ний счёл, буд­то коме­та зна­ме­ну­ет окон­ча­ние девя­то­го века (sae­cu­lum) и нача­ло деся­то­го¹²³. В этрус­ской нау­ке деся­тый век был послед­ним в кру­ге веков¹²⁴. Поэто­му дан­ная интер­пре­та­ция име­ла важ­ное зна­че­ние ввиду её апо­ка­лип­ти­че­ских след­ст­вий.

Нако­нец, коме­ты обыч­но порож­да­ли шквал неофи­ци­аль­ных про­ро­че­ских пред­по­ло­же­ний, как пра­ви­ло зло­ве­щих, так как коме­ты обыч­но, хотя и не все­гда, счи­та­лись дур­ны­ми зна­ме­ни­я­ми¹²⁵. Эта нега­тив­ная интер­пре­та­ция поль­зо­ва­лась успе­хом в после­дую­щие годы вслед­ст­вие с.31 граж­дан­ских войн, а так­же пото­му, что коме­та 44 г. ста­ла объ­еди­нять­ся с мно­же­ст­вом зна­ме­ний, наблюдав­ших­ся око­ло это­го вре­ме­ни, часть из кото­рых, как извест­но, пред­ше­ст­во­ва­ла само­му убий­ству¹²⁶. Но зна­ме­ния, пред­ве­щав­шие дур­ное, мог­ли так­же счи­тать­ся зна­ка­ми пере­мен к луч­ше­му¹²⁷; и когда эту коме­ту свя­за­ли с этрус­ски­ми веро­ва­ни­я­ми в деся­тый и послед­ний век, она мог­ла вос­при­ни­мать­ся как пред­ве­стие окон­ча­ния ста­рой упа­доч­ни­че­ской эпо­хи веков (sae­cu­la) и неиз­беж­но­го воз­вра­ще­ния в не слиш­ком далё­ком буду­щем более счаст­ли­во­го вре­ме­ни. Мно­гие в Риме, види­мо, пред­по­чли дать объ­яв­ле­нию о наступ­ле­нии послед­не­го века такое пози­тив­ное тол­ко­ва­ние¹²⁸. Дж. Холл при­во­дит схе­му того, каким обра­зом люди пыта­лись согла­со­вать эти ожи­да­ния с тра­ди­ци­он­ны­ми этрус­ски­ми веро­ва­ни­я­ми в десять веков: для это­го тре­бо­ва­лись неко­то­рые мани­пу­ля­ции с дата­ми. Но он при­хо­дит к выво­ду (с. 2378): «Если гово­рить не фор­маль­но, но на более впе­чат­ля­ю­щем язы­ке обще­ст­вен­но­го мне­ния, то зна­ме­ние 44 г. до н. э. дей­ст­ви­тель­но ста­ло в Риме нача­лом ново­го века (sae­cu­lum) — века Юли­е­вой звезды (si­dus Iuli­um) и Окта­ви­а­на Цеза­ря»¹²⁹.

Веко­вые игры, устро­ен­ные Авгу­стом в 17 г. до н. э., пред­став­ля­ли собой куль­ми­на­цию это­го юби­лей­но­го настро­е­ния. Конеч­но, Вер­ги­лий не дожил до этих игр. Но это празд­но­ва­ние, дол­го откла­ды­вав­ше­е­ся¹³⁰, послу­жи­ло лишь фор­маль­ным при­зна­ни­ем идеи, кото­рая уже неко­то­рое вре­мя под­ра­зу­ме­ва­лась вла­стью и пред­по­ла­га­лась наро­дом, а имен­но идеи о том, что новый век (sae­cu­lum) начал­ся со смер­тью Цеза­ря и появ­ле­ни­ем в его память коме­ты. Этот тезис под­твер­жда­ет­ся в основ­ном архео­ло­ги­че­ски­ми дан­ны­ми. Мы не ста­нем рас­смат­ри­вать памят­ни­ки один за дру­гим и лишь про­ци­ти­ру­ем ито­го­вый вывод Цан­ке­ра: «Вско­ре звезда как сим­вол надеж­ды появ­ля­ет­ся на… перст­нях и печа­тях… Позд­нее её начи­на­ют чека­нить на моне­тах, осо­бен­но — рядом с про­слав­ле­ни­ем “золо­то­го века” (sae­cu­lum aure­um)»¹³¹. Рас­смот­рев свиде­тель­ства источ­ни­ков, Тэй­лор с.32 при­хо­дит к выво­ду, что «коме­та была истол­ко­ва­на как знак при­бли­же­ния ново­го века»¹³².

Вер­нём­ся теперь к IX экло­ге. Крат­кое упо­ми­на­ние Вер­ги­лия о Юли­е­вой звезде, веро­ят­но, явля­ет­ся самым ран­ним в авгу­стов­ской лите­ра­ту­ре; несмот­ря на крат­кость, оно очень содер­жа­тель­но, так как пред­по­ла­га­ет, что под воздей­ст­ви­ем этой звезды станет про­цве­тать зем­ля и все её пло­ды; как мы пом­ним, Пли­ний в кон­це сво­его пас­са­жа утвер­жда­ет, что так и про­изо­шло (sa­lu­ta­re id ter­ris fuit)^[36]. В стк. 47—49 ска­за­но:

Не сле­ду­ет вос­при­ни­мать это слиш­ком бук­валь­но. Вер­ги­лий исполь­зу­ет поэ­ти­че­ские обра­зы, соот­вет­ст­ву­ю­щие кон­тек­сту, но появ­ле­ние звезды воз­ве­ща­ет эпо­ху не толь­ко сель­ско­хо­зяй­ст­вен­но­го, но и поли­ти­че­ско­го бла­го­ден­ст­вия¹³³. Сим­вол отно­сит­ся не толь­ко к Юлию, но и к чело­ве­ку, кото­рый при­дёт ему на сме­ну, ибо коме­та появи­лась во вре­мя поли­ти­че­ско­го дебю­та Окта­ви­а­на и послед­ний счи­тал, что она име­ет какое-то зна­че­ние лич­но для него. Он бли­стал в отра­жён­ном све­те это­го обра­за: он при­нял титул «сын Боже­ст­вен­но­го» (di­vi fi­lius) и исполь­зо­вал этот сим­вол как свой герб¹³⁴. Здесь име­ет­ся оче­вид­ная связь с пас­са­жем из «Эне­иды», если Сер­вий прав, усмат­ри­вая в нём скры­тый намёк на звезду Цеза­ря: в обо­их пас­са­жах обо­жест­вле­ние Юлия (и появ­ле­ние ново­го Цеза­ря) ведут к нача­лу новой, луч­шей эпо­хи.

V экло­га, погре­баль­ная песнь в честь Даф­ни­са, со вре­мён антич­но­сти счи­та­ет­ся алле­го­ри­ей на смерть Юлия Цеза­ря, так как в этом сти­хотво­ре­нии не толь­ко опла­ки­ва­ет­ся кон­чи­на Даф­ни­са, но и про­слав­ля­ет­ся его обо­жест­вле­ние — в выра­же­ни­ях, более при­ли­че­ст­ву­ю­щих Цеза­рю, чем скром­но­му пас­ту­ху. Эта интер­пре­та­ция, конеч­но, вызва­ла бес­ко­неч­ные спо­ры¹³⁵. Лите­ра­ту­ро­веды обыч­но воз­ра­жа­ют про­тив тако­го упро­щён­но­го под­хо­да к поэ­зии и счи­та­ют, что в без­мя­теж­ном пас­то­раль­ном мире неумест­но про­слав­ле­ние Юлия Цеза­ря — поли­ти­ка и пол­ко­во­д­ца. Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли ука­зы­ва­ют, что Даф­нис назван маль­чи­ком (puer, 54), тогда как Цеза­рю в момент смер­ти было око­ло 56 лет. Но с.33 юность Даф­ни­са под­чёр­ки­ва­ет­ся для того, чтобы под­черк­нуть пате­ти­че­скую тему безвре­мен­ной смер­ти — судь­бы, кото­рую он разде­ля­ет с Юли­ем. Такая сти­ли­за­ция соот­вет­ст­ву­ет и омо­ло­жен­но­му обра­зу Цеза­ря, кото­рый появ­ля­ет­ся после его гибе­ли и про­сле­жи­ва­ет­ся на его посмерт­ных порт­ре­тах¹³⁶. В этом сти­хотво­ре­нии кое-что так­же заим­ст­во­ва­но из «Пла­ча об Адо­ни­се» Био­на¹³⁷, и в слу­чае с Цеза­рем срав­не­ние с Адо­ни­сом уси­ли­ва­ет­ся за счёт того, что дик­та­тор при­тя­зал на близ­кое род­ство с Вене­рой. Здесь нет воз­мож­но­сти рас­смат­ри­вать все аргу­мен­ты за и про­тив алле­го­ри­че­ско­го про­чте­ния, но мы при­со­еди­ня­ем­ся к Гриф­фи­ну, Коул­ме­ну и дру­гим иссле­до­ва­те­лям, кото­рые зани­ма­ют ком­про­мисс­ную пози­цию и счи­та­ют, что даже если алле­го­рия очень воль­ная, это сти­хотво­ре­ние всё же долж­но было вызы­вать у совре­мен­ни­ков вос­по­ми­на­ния о Юлии и, сле­до­ва­тель­но, име­ет хотя бы отда­лён­ное отно­ше­ние к нему и к собы­ти­ям 44 г. до н. э.¹³⁸ В таком слу­чае неко­то­рые его выра­же­ния мож­но истол­ко­вать, как и «звёзды» (astris) в нашем пас­са­же, как бук­валь­ное опи­са­ние воз­не­се­ния Цеза­ря на небе­са, а не про­сто как фигу­ры речи, ср.: Daph­nis… us­que ad si­de­ra no­tus^[38] (43); и осо­бен­но: Daph­nim­que tuum tol­le­mus ad astra; Daph­nim ad astra fe­re­mus^[39] (51—52; ср. 56—57). С этим мож­но сопо­ста­вить сло­ва Cae­sar… fa­mam qui ter­mi­net astris^[40] из наше­го пас­са­жа¹³⁹. Само по себе это сход­ство мало что дока­зы­ва­ет. Но Вер­ги­лий так­же эхом повто­ря­ет то выра­же­ние, кото­рое ранее исполь­зо­вал, чтобы пред­ска­зать культ Цеза­ря: ср. окон­ча­ние стк. 290: vo­ca­bi­tur hic quo­que vo­tis^[41], с окон­ча­ни­ем стк. 80 V экло­ги: dam­na­bis tu quo­que vo­tis^[42]. И опять-таки это может быть сов­па­де­ни­ем, но все эти сход­ства в сово­куп­но­сти под­дер­жи­ва­ют иден­ти­фи­ка­цию Цеза­ря из наше­го пас­са­жа с дик­та­то­ром¹⁴⁰. Эта связь име­ет важ­ное зна­че­ние, так как в стк. 56 сл. воз­не­се­ние Даф­ни­са к звёздам пред­став­ле­но как при­чи­на рас­цве­та сель­ской мест­но­сти; такое же воздей­ст­вие име­ет звезда Цеза­ря в IX экло­ге. И, с необ­хо­ди­мы­ми поправ­ка­ми, в I кни­ге «Эне­иды» послед­ст­вия обо­жест­вле­ния Цеза­ря пред­став­ле­ны в столь же бла­го­при­ят­ном све­те.

Рас­смат­ри­вая наш пас­саж в свя­зи с ожи­да­ни­ем золо­то­го века у Вер­ги­лия, мы не можем рас­стать­ся с экло­га­ми, не рас­смот­рев Чет­вёр­тую. Но здесь свиде­тель­ства более про­бле­ма­тич­ны, как и всё свя­зан­ное с этим сти­хотво­ре­ни­ем.

На реле­вант­ность IV экло­ги для наше­го пас­са­жа изна­чаль­но ука­зы­ва­ет сход­ство выра­же­ний. В обо­их слу­ча­ях воз­ве­ща­ет­ся сме­на века (sae­cu­la, стк. 5 и 291 соот­вет­ст­вен­но). Более того, в обо­их слу­ча­ях гос­под­ст­ву­ет Сивил­лин стиль: осо­бен­но с.34 сле­ду­ет отме­тить резо­нант­ные зву­ки «o», кото­рые Остин отме­ча­ет как харак­тер­ную чер­ту это­го типа про­ро­че­ской поэ­зии¹⁴¹:

Срав­ним с этим стро­ки «Эне­иды» (I. 286—290):

Не толь­ко зву­ча­ние этих строк, но и неко­то­рое фор­маль­ное сход­ство уси­ли­ва­ет ощу­ще­ние, что мы их уже слы­ша­ли. Это отме­тил Остин; ком­мен­ти­руя стк. 291, он пишет: «По струк­ту­ре и сти­лю она напо­ми­на­ет Золо­той век IV экло­ги»¹⁴². Для наше­го про­чте­ния пас­са­жа из «Эне­иды» необ­хо­ди­мо учи­ты­вать ожи­да­ние сме­ны веков, кото­рую долж­на была при­не­сти с собой коме­та 44 г.; и полез­но было бы свя­зать его с сюже­том IV экло­ги. Коул­мен счи­та­ет эту вза­и­мо­связь вполне воз­мож­ной: «Веро­ят­но, появ­ле­ние зна­ме­ни­той коме­ты, Юли­е­вой звезды (si­dus Iuli­um), в июле 44 г. послу­жи­ло пово­дом как для офи­ци­аль­ной кон­суль­та­ции с Сивил­ли­ны­ми кни­га­ми, так и для вол­ны неофи­ци­аль­ных про­ро­че­ских спе­ку­ля­ций. Апо­ка­лип­ти­че­ские обра­зы в стк. 5—10 IV экло­ги вполне могут напо­ми­нать о неко­то­рых рас­про­стра­нён­ных в то вре­мя опти­ми­сти­че­ских тол­ко­ва­ни­ях, и сим­во­лы Золо­то­го века — каду­цей, рог изоби­лия (cor­nu co­piae) и Сол, — часто встре­ча­ют­ся на моне­тах 40-х гг.»¹⁴³. Одна­ко невоз­мож­но дока­зать пря­мую вза­и­мо­связь меж­ду коме­той и сти­хотво­ре­ни­ем, но для наших целей такая гипо­те­за и не тре­бу­ет­ся. Стро­ка 4, ul­ti­ma Cu­maei ve­nit iam car­mi­nis aetas^[45], напо­ми­на­ет пред­ска­за­ние Вул­ка­ния о том, что насту­па­ет деся­тый и послед­ний век. Даль­ше это­го нам не про­дви­нуть­ся. Боль­ше нет ника­ких ссы­лок, пря­мых или кос­вен­ных, на Юли­е­ву звезду.

Одна­ко в свя­зи с этим сти­хотво­ре­ни­ем сле­ду­ет отме­тить два момен­та, оба хро­но­ло­ги­че­ские. Пер­вый из них доста­точ­но прост. Если тол­ко­вать текст «Эне­иды» в наи­бо­лее стро­гом смыс­ле, то мир­ный век начи­на­ет­ся в 44 г. или вско­ре после того. Как извест­но, при­мер­но в это же вре­мя Вер­ги­лий сочи­нил свои «Экло­ги». Точ­ная дати­ров­ка их напи­са­ния вызы­ва­ет нема­ло спо­ров, а для нашей аргу­мен­та­ции доста­точ­но знать её лишь при­бли­зи­тель­но, но одно сооб­ра­же­ние, как пред­став­ля­ет­ся, застав­ля­ет пред­по­честь дату бли­же к 44, чем к 40 г. до н. э. Мёр­джия и дру­гие авто­ры ука­зы­ва­ют, что имен­но пре­ступ­ность (sce­lus) теку­ще­го века вдох­но­ви­ла с.35 апо­ка­лип­ти­че­ские кар­ти­ны мира у Вер­ги­лия, Гора­ция (XVI эпод) и дру­гих авто­ров, а не Брун­ди­зий­ский мир. Это пси­хо­ло­ги­че­ское наблюде­ние даёт осно­ва­ния дати­ро­вать сти­хотво­ре­ние более ран­ним вре­ме­нем, чем конец 40 г.; сама невы­но­си­мость сло­жив­ше­го­ся поло­же­ния вынуж­да­ла вооб­ра­же­ние искать иде­а­ли­зи­ро­ван­ную аль­тер­на­ти­ву. Любая пред­ла­гае­мая дати­ров­ка долж­на быть свя­за­на с кон­суль­ст­вом Пол­ли­о­на (ср. te con­su­le dig­nus^[46] в стк. 11), но, как ука­зы­ва­ет Мёр­джия (с. 27): «Уже в 43 г. было извест­но, что Пол­ли­он — кон­сул-десиг­нат на 40 г.»¹⁴⁴.

Вто­рой момент свя­зан с отсчё­том вре­ме­ни, кото­рый содер­жит­ся в самом сти­хотво­ре­нии. Он может помочь нам раз­ре­шить глав­ную про­бле­му, создан­ную нашим про­чте­ни­ем, кото­рая состо­ит в том, что обо­жест­вле­ние Цеза­ря в 44 г., как пред­став­ля­ет­ся, не зна­ме­но­ва­ло мир­ный век и не сов­па­ло с ним. Сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на одну осо­бен­ность IV экло­ги — это пред­по­ла­гае­мый Вер­ги­ли­ем порядок наступ­ле­ния золо­то­го века. Поэт изо­бра­жа­ет этот про­цесс как орга­ни­че­ский, исполь­зуя образ ребён­ка, кото­рый станет рас­ти вме­сте с золотым веком. Потре­бу­ет­ся некий пере­ход­ный пери­од. Новый век не насту­пит вне­зап­но, но дол­жен сфор­ми­ро­вать­ся: in­ci­pient mag­ni pro­ce­de­re men­ses^[47] (12). Это выра­же­ние под­ска­зы­ва­ет, что пере­ме­ны будут про­ис­хо­дить посте­пен­но. В про­ти­во­по­лож­ность мно­гим дру­гим апо­ка­лип­си­сам, этот не слу­чит­ся за одну ночь¹⁴⁵. Столь же осто­рож­ные ожи­да­ния отра­же­ны и в сло­вах Юпи­те­ра, тща­тель­но подо­бран­ных поэтом как ука­за­ние на про­цесс: as­pe­ra tum mi­tes­cent sae­cu­la^[48]. Здесь важ­ное зна­че­ние име­ет начи­на­тель­ный гла­гол mi­tes­cent. И, учи­ты­вая, что убий­ство Цеза­ря на самом деле поло­жи­ло нача­ло ещё дюжине лет граж­дан­ских войн, осо­бен­но умест­но будет вспом­нить стро­ки 31—36 IV экло­ги с их (неохот­ным) пред­ска­за­ни­ем «дру­гих войн» (al­te­ra bel­la) до нача­ла мир­ной эпо­хи. Мы не утвер­жда­ем, что Вер­ги­лий обла­дал даром пред­виде­ния. Но когда он при­сту­пил к напи­са­нию «Эне­иды», то имел все осно­ва­ния напом­нить суть сво­его ран­не­го сти­хотво­ре­ния ввиду того, что его пред­чув­ст­вия оправ­да­лись.

Имен­но по этой при­чине я не могу согла­сить­ся с Р. Тома­сом, кото­рый утвер­жда­ет, что к тому вре­ме­ни, когда Вер­ги­лий начал писать «Геор­ги­ки», «уже ста­ло ясно, что ожи­да­ния, выска­зан­ные в IV экло­ге с её обе­ща­ни­ем мир­но­го золо­то­го века, были фан­та­зи­ей»¹⁴⁶. Опти­мизм Вер­ги­лия с само­го нача­ла ослаб­ля­ли намё­ки на тём­ное буду­щее, и IV экло­га не вполне уто­пич­на. Но настро­е­ние «Геор­гик», конеч­но, мрач­нее. И имен­но тот пери­од, когда они были напи­са­ны, пред­став­ля­ет наи­боль­шие затруд­не­ния для наше­го про­чте­ния пас­са­жа «Эне­иды» и для пред­по­ла­гае­мой этим про­чте­ни­ем хро­но­ло­гии: пол­то­ра деся­ти­ле­тия граж­дан­ских войн после убий­ства Цеза­ря.

с.36 В поис­ках источ­ни­ка бед Вер­ги­лий обра­ща­ет­ся имен­но к убий­ству. Это само по себе при­ме­ча­тель­но. Дан­ное дея­ние и в самом деле логи­че­ски при­ве­ло к сра­же­нию при Филип­пах, а затем и к бит­ве при Акции. Но, опи­сы­вая его, Вер­ги­лий повто­ря­ет апо­ка­лип­ти­че­ские выра­же­ния кон­ца 40-х гг., а это пред­по­ла­га­ет, что, во вся­ком слу­чае, в поэ­ти­че­ском твор­че­стве, его воз­зре­ния на убий­ство Цеза­ря по-преж­не­му опре­де­ля­лись неко­то­ры­ми ста­ры­ми ассо­ци­а­ци­я­ми. Бли­же к кон­цу I кни­ги Вер­ги­лий рас­смат­ри­ва­ет небес­ные зна­ме­ния и пере­чис­ля­ет зна­ки, сопут­ст­во­вав­шие это­му собы­тию. Это пере­чис­ле­ние слу­жит пере­хо­дом к сето­ва­ни­ям на теку­щее поло­же­ние дел. Его стиль пред­ва­ря­ет стиль пас­са­жа «Эне­иды» (и напо­ми­на­ет IV экло­гу):

Осо­бен­но сле­ду­ет отме­тить послед­нюю стро­ку. Это «силь­ная золотая стро­ка» с пере­ме­жаю­щим­ся поряд­ком слов¹⁴⁷, напо­ми­на­ет стк. 291 наше­го пас­са­жа, as­pe­ra tum po­si­tis mi­tes­cent sae­cu­la bel­lis^[50], тем более, что сло­во sae­cu­la здесь тоже сто­ит на пред­по­след­нем месте. То, что в «Экло­гах» под­ра­зу­ме­ва­лось, здесь более оче­вид­но: Вер­ги­лий свя­зы­вал смерть Цеза­ря с фун­да­мен­таль­ным изме­не­ни­ем поряд­ка вещей. Томас (комм. к стк. 268) утвер­жда­ет, что «сло­во sae­cu­la исполь­зо­ва­но как такая же отсыл­ка к метал­ли­че­ским векам… в Aen. I. 291». Хотя мож­но усо­мнить­ся в том, что здесь при­ме­ни­ма мета­фо­ра Геси­о­да о метал­ли­че­ских веках, Томас прав в том, что в обо­их пас­са­жах задей­ст­во­ва­но одно и то же пред­став­ле­ние о кос­ми­че­ских веках (геси­о­до­во, этрус­ское или любое дру­гое); и я, разу­ме­ет­ся, пола­гаю, что эти пас­са­жи род­нит не толь­ко стиль, но и тема: Юлий Цезарь.

Солн­це сочув­ст­вен­но опла­ки­ва­ет его смерть вме­сте с Римом: il­le etiam exstincto mi­se­ra­tus Cae­sa­re Ro­mam^[51]. Под­ра­зу­ме­вае­мое здесь отно­ше­ние к дик­та­то­ру без­услов­но бла­го­при­ят­ное, как и, я пола­гаю, в рас­смат­ри­вае­мом в ста­тье пас­са­же из «Эне­иды». Но настро­е­ние в отрыв­ке из «Геор­гик» иное. В нём не упо­ми­на­ет­ся обо­жест­вле­ние Цеза­ря, тогда как в пас­са­же из «Эне­иде» оно не толь­ко под­чёр­ки­ва­ет­ся, но и умал­чи­ва­ет­ся об обсто­я­тель­ствах его смер­ти. И если в «Эне­иде» Вер­ги­лий наме­ка­ет, что Цезарь зай­мёт место сре­ди звёзд, то здесь, в «Геор­ги­ках», име­ет­ся лишь мрач­ное и мимо­лёт­ное упо­ми­на­ние в стк. 488 о мол­ни­ях (ful­gu­ra) и зло­ве­щих коме­тах (di­rae co­me­tae) в чис­ле про­чих зна­ме­ний, явив­ших­ся в дни убий­ства; ины­ми сло­ва­ми — ника­ких намё­ков на Юли­е­ву звезду (si­dus Iuli­um) как тако­вую и зна­ме­ни­тое обе­ща­ние, ранее свя­зы­вав­ше­е­ся с ней. Более того, раз­ве «Геор­ги­ки» не про­ти­во­ре­чат «Эне­иде» наи­бо­лее явст­вен­но в том, что в пер­вых смерть Цеза­ря при­во­дит к войне, а в послед­ней (в нашем про­чте­нии) — к миру? Да, но это самое собы­тие в любом слу­чае наде­ля­ет­ся апо­ка­лип­ти­че­ским зна­че­ни­ем, доб­рым или дур­ным, и опи­сы­ва­ет­ся в сход­ных выра­же­ни­ях. В обо­их текстах, как отме­тил Томас, в цен­тре вни­ма­ния сто­ят века (sae­cu­la). В обо­их упо­ми­на­ют­ся Ромул (или Кви­рин) и Веста как оте­че­ст­вен­ные боги (in­di­gi­tes dei), в обо­их туман­ный намёк на граж­дан­скую вой­ну пере­да­ёт­ся с помо­щью с.37 тро­па «нече­сти­вый Марс (или Ярость)»¹⁴⁸. Эти про­ро­че­ские орган­ные ноты вновь зву­чат в таких стро­ках, как ar­mo­rum so­ni­tum to­to Ger­ma­nia cae­lo / audiit, in­so­li­tis tre­mue­runt mo­ti­bus Al­pes^[52] (474—475) и так далее. Я пола­гаю, что здесь мы име­ем дело ещё с одной ссыл­кой Вер­ги­лия на себя само­го.

Конеч­но, ука­зан­ное сход­ство мож­но объ­яс­нить и дру­ги­ми при­чи­на­ми. Но из харак­те­ра источ­ни­ка выте­ка­ет, что эти пас­са­жи могут отно­сить­ся к одно­му и тому же собы­тию, пусть его послед­ст­вия и выглядят по-раз­но­му. Погод­ные и про­чие зна­ме­ния были мно­го­знач­ны. Одно и то же явле­ние мог­ло кого-то устра­шать, а в кого-то — все­лять надеж­ду. Как отме­ча­ет Май­норс, «явле­ния, кото­рые в обыч­ной жиз­ни рас­смат­ри­ва­лись бы как зна­ме­ния… в более бла­го­при­ят­ных обсто­я­тель­ствах мог­ли даже счи­тать­ся при­зна­ка­ми воз­вра­ще­ния золо­то­го века»¹⁴⁹.

Так обсто­я­ло дело и с коме­той. Вул­ка­ний истол­ко­вал её как знак нача­ла послед­не­го века — само по себе изве­стие весь­ма дву­смыс­лен­ное. Оно под­ра­зу­ме­ва­ло, что пере­ме­нам к луч­ше­му будут пред­ше­ст­во­вать кри­зис и рас­пад. В IV экло­ге, в целом опти­ми­стич­ной, речь идёт о новом геро­и­че­ском веке, но когда в 30-х гг. до н. э. Вер­ги­лий на сво­ём опы­те изведал новые обсто­я­тель­ства, то они боль­ше напо­ми­на­ли желез­ный век. Поэт почти убедил себя, что смерть Цеза­ря и сопут­ст­ву­ю­щие зна­ме­ния всё-таки пред­ве­ща­ли ката­стро­фу. Но после бит­вы при Акции насту­пил мир. Состав­ляя это va­ti­ci­nium ex even­tu^[53], Вер­ги­лий вос­поль­зо­вал­ся сво­им зна­ни­ем про­изо­шед­ше­го и вер­нул­ся к духу «Эклог», ибо его преж­ние надеж­ды теперь испол­ни­лись. Пас­саж «Геор­гик» — это про­ме­жу­точ­ный отчёт о послед­ст­ви­ях кон­чи­ны Цеза­ря. Про­ро­че­ство Юпи­те­ра — это после­сло­вие¹⁵⁰. Они соот­но­сят­ся друг с дру­гом при­мер­но так же, как речь Дидо­ны соот­но­сит­ся c про­ро­че­ст­вом Юпи­те­ра, ибо, как ука­зал О’Хара, настро­е­ние послед­не­го созда­ёт­ся отча­сти за счёт неис­крен­но­сти и непол­ноты изла­гае­мых сведе­ний. При­ни­мая во вни­ма­ние свою ауди­то­рию, Юпи­тер лишь наме­ка­ет на цену, кото­рой будет куп­лен мир, и на испы­та­ния, кото­рым тем вре­ме­нем под­верг­нут­ся потом­ки Вене­ры. Но он всё же на них наме­ка­ет. Исто­ри­че­ский фон его речи, в конеч­ном счё­те опти­ми­стич­ной, отра­жа­ет­ся даже в разо­ча­ро­ва­нии Вене­ры: quem das fi­nem … la­bo­rum?^[54] (241). Юпи­тер уте­ша­ет её утвер­жде­ни­ем: ma­nent im­mo­ta tuo­rum / fa­ta ti­bi^[55] (257—258). Это уве­ре­ние мож­но объ­яс­нить тем, что ранее, «за сце­ной», Вене­ра уже полу­чи­ла некое обе­ща­ние, но в этих сло­вах мож­но так­же обна­ру­жить голос поэта, кото­рый обра­ща­ет­ся к сво­е­му поко­ле­нию, подоб­но тому, как ранее гово­рил от его име­ни, выра­жая широ­ко рас­про­стра­нён­ные в 40-х гг. надеж­ды; теперь же он под­твер­жда­ет их обос­но­ван­ность. С этой целью он име­ет воз­мож­ность вло­жить про­ро­че­ство в уста Юпи­те­ра, в каче­стве (буд­то бы) настав­ле­ния Вене­ре, ибо мас­шта­бы это­го про­ро­че­ства поис­ти­не олим­пий­ские. Глу­бо­ко сфо­ку­си­ро­ван­ная точ­ка зре­ния богов поз­во­ля­ет увидеть вза­и­мо­свя­зи, туман­ные или про­сто бес­смыс­лен­ные в чело­ве­че­ских вре­мен­ны́х мас­шта­бах. Если гово­рить о смене веков или апо­ка­лип­си­се, то наше про­чте­ние пред­по­ла­га­ет, что конец ста­ро­го поряд­ка соот­вет­ст­ву­ет нача­лу ново­го: вой­на спо­соб­ст­ву­ет миру, толь­ко если это вой­на с.38 за окон­ча­ние всех войн. Испол­не­ние этих надежд осно­вы­ва­ет­ся на той уста­нов­ке, кото­рые вну­ша­ют посла­ния, подоб­ные речи Юпи­те­ра. Излишне было бы оста­нав­ли­вать­ся на том, что необ­хо­ди­мость тер­пе­ния и вынос­ли­во­сти, неиз­беж­ность неко­то­ро­го интер­ва­ла вре­ме­ни меж­ду обе­ща­ни­ем и его испол­не­ни­ем, — это темы, харак­тер­ные для всей «Эне­иды».

В Aen. VI. 791ff. Анхиз гово­рит об Авгу­сте Цеза­ре, кото­рый поло­жит нача­ло золо­то­му веку:

Иссле­до­ва­те­ли часто отме­ча­ют, что эти сло­ва пред­став­ля­ют собой испол­не­ние IV экло­ги¹⁵¹. Для боль­шин­ства из них это озна­ча­ет, что Цезарь из I кни­ги «Эне­иды» — тоже Август. Но сле­ду­ет рас­смот­реть воз­мож­ность того, что в I кни­ге «Эне­иды» Вер­ги­лий утвер­жда­ет, буд­то новый век начал­ся имен­но тогда, когда и дол­жен был начать­ся в соот­вет­ст­вии с его изна­чаль­ным пред­ска­за­ни­ем. Как пишет Роуз, пред­ска­за­ние мира, выра­жен­ное в «Экло­гах», «при жиз­ни поэта так и не было опро­верг­ну­то… Жизнь улуч­ша­лась поне­мно­гу, pau­la­tim, как ска­зал Вер­ги­лий, и стра­хи, на вре­мя сме­нив­шие его опти­мизм, ока­за­лись необос­но­ван­ны­ми»¹⁵². Эти стра­хи не упо­мя­ну­ты в обра­ще­нии Юпи­те­ра к Вене­ре. Но, повто­рюсь, он и не обя­зан рас­ска­зы­вать ей всё.

Таким обра­зом, я пола­гаю, что наи­бо­лее про­дук­тив­но рас­смат­ри­вать этот пас­саж в кон­тек­сте вре­мен­но­го интер­ва­ла, начав­ше­го­ся в 40-х гг. до н. э., с IV экло­гой, смер­тью и обо­жест­вле­ни­ем Цеза­ря. В под­держ­ку сво­его ком­мен­та­рия к этой стро­ке Сер­вий ссы­ла­ет­ся на IX экло­гу. В насто­я­щем разде­ле я попы­тал­ся немно­го ото­дви­нуть назад объ­ект пере­крест­ной ссыл­ки.

В завер­ше­ние: рас­смат­ри­вае­мые стро­ки каса­ют­ся Юлия. Но этот пас­саж повест­ву­ет и об Авгу­сте и ста­но­вит­ся ещё эле­гант­нее пото­му, что это ука­за­ние явля­ет­ся кос­вен­ным, что соот­вет­ст­ву­ет пере­хо­ду от поэ­мы, направ­лен­ной на пря­мое вос­хва­ле­ние, кото­рую Вер­ги­лий обду­мы­вал, сочи­няя «Геор­ги­ки», к более слож­ной, ино­ска­за­тель­ной струк­ту­ре «Эне­иды». Бла­го­да­ря обсто­я­тель­ствам сво­его появ­ле­ния, образ «звезды Юлия» (si­dus Iuli­um) стал вос­при­ни­мать­ся как намёк на обо­их Цеза­рей. Но я вижу в рас­смат­ри­вае­мом пас­са­же не без­на­дёж­ную дву­смыс­лен­ность, а несколь­ко сло­ёв зна­че­ния, и в насто­я­щей ста­тье поста­рал­ся их выявить.

с.39

Биб­лио­гра­фия

Aus­tin, R. G. 1927. “Vir­gil and the Si­byl.” CQ 21: 100—105.

Aus­tin, R. G. 1971. P. Ver­gi­li Ma­ro­nis Aenei­dos Li­ber Pri­mus. Ox­ford.

Bas­son, W. P. 1975. Pi­vo­tal Ca­ta­lo­gues in the Aeneid. Amster­dam.

Bin­der, G. 1971. Aeneas und Augus­tus. Mei­sen­ham am Glam.

Bin­der, G. 1988. “Aitio­lo­gi­sche Er­zäh­lung und Augus­tei­ches Prog­ramm in Ver­gils Aeneis.” In G. Bin­der, ed., Sae­cu­lum Augus­tum, vol. 2. Darmstadt.

Bö­mer, F. 1952. “Ober die Him­mel­serschei­nung nach dem To­de Cae­sars.” In Bon­ner Jahrbu­cher 152: 27—40.

Bö­mer, F. 1986. Kom­men­tar zu Ovid, Me­ta­mor­pho­sen, vol. 7. Hei­del­berg.

Brunt, P. A. 1990. Ro­man Im­pe­rial The­mes. Ox­ford.

Brunt, P. A., and J. M. Moo­re. 1967. Res Ges­tae Di­vi Augus­ti. Ox­ford.

Clar­ke, M. L. 1974. “Aeneid i. 286—96.” CR 24: 7—8.

Co­le­man, R. 1977. Ver­gil: Ec­lo­gues. Cambrid­ge.

Cra­mer, F. 1954. Astro­lo­gy in Ro­man Law and Po­li­tics. Phi­la­del­phia.

Du­Ques­nay, I. M. 1976—1977. “Vir­gil’s Fifth Ec­lo­gue: The song of Mop­sus and the new Daph­nis.” PVS 16: 18—41.

Fraen­kel, E. 1957. Ho­ra­ce. Ox­ford.

Gel­zer, M. 1968. Cae­sar: Po­li­ti­can and Sta­tes­man. Cambrid­ge.

Gri­mal, P. 1989. “Jupi­ter, An­chi­se et Vul­cain: Trois ré­vé­la­tions sur le des­tin de Ro­me.” In Stu­dies in La­tin Li­te­ra­tu­re and its Tra­di­tion in Ho­nor of C. O. Brink, 1—13. Cambrid­ge.

Green, P. 1978. “Cae­sar and Ale­xan­der: Aemu­la­tio, Imi­ta­tio, Com­pa­ra­tio.” AJAH 3: 1—26.

Gruen, E. 1985. “Augus­tus and the Ideo­lo­gy of War and Pea­ce.” In R. Win­kes, ed., The Age of Augus­tus, 51—72. Lou­vain.

Gruen, E. 1990. “The Im­pe­rial Po­li­cy of Augus­tus.” In Raaf­laub and To­her, 395—416.

Ha­bi­nek, T. 1985. “Pro­se Co­la and Poe­tic Word Or­der. Ob­ser­va­tions on Adjec­ti­ves and Nouns in the Aeneid.” He­lios 12. 2: 51—66.

Hahn, I. 1985. “Augus­tus und das po­li­ti­sche Ver­mächtnis Cae­sars.” Klio 67. 1: 12—28.

Hall, J. F. 1986. “The ‘Sae­cu­lum No­vum’ of Augus­tus.” ANRW II. 16. 3: 2564—89. Ber­lin.

Her­bert-Brown, G. 1994. Ovid and the Fas­ti: A His­to­ri­cal Stu­dy. Ox­ford.

Horsfall, N. M. 1974. “Vir­gil’s Ro­man Chro­no­gra­phy: A Re­con­si­de­ra­tion” CQ 24: 111—15.

Horsfall, N. M. 1982. “The Struc­tu­re and Pur­po­se of Ver­gil’s Pa­ra­de of He­roes.” An­cient So­cie­ty 12: 12—18.

Horsfall, N. M. 1991. Vir­gi­lio: l’epo­pea in alam­bic­co. Nap­les.

Ken­ney, E. J. 1968. Re­view of Nor­den 1966 in CR 18: 105—107.

Kin­sey, T. E. 1981. “Vir­gil, Aeneid 1. 286—8.” LCM 6: 27.

Klingner, F. 1967. Vir­gil: Bu­co­li­ca, Geor­gi­ca, Aeneis. Zu­rich.

Kos­ter, S. 1990. “Ver­gil und Augus­tus.” In W. Gör­ler and S. Kos­ter, eds., Pra­tum Sa­ra­vien­se. Stuttgart.

Krag­ge­rud, E. 1992. “Which Juli­us Cae­sar? On Aen. 1, 286—296.” SO 67: 103—12.

Ky­rie­leis, H. 1986. “Θεοὶ ὁρα­τοί: zur Stem­sym­bo­lik hel­le­nis­ti­scher Herrscher­bildnis­se.” In Stu­dien zur klas­si­schen Ar­chaeo­lo­gie: Fried­rich Hil­ler zu sei­nem 60. Ge­burtstag am 12. Mart 1986, 55—72. Saarbruck.

Little, D. 1982. “Po­li­tics in Augus­tan Poet­ry.” ANRW ΙΙ. 30. 1: 254—370. Ber­lin.

Mandra, A. 1934. The Ti­me Ele­ment in the Aeneid of Ver­gil. Wil­liamsport.

Michel, D. 1967. Ale­xan­der als Vor­bild fur Pom­pei­us, Cae­sar und Mar­cus An­to­nius. Brus­sels.

Mur­gia, C. 1987. “Di­do’s Puns.” CP 82: 50—59.

My­nors, R. A. B. 1990. Vir­gil: Geor­gics. Ox­ford.  

с.40 Nis­bet, R. G. M. 1991. “The Sty­le of Ver­gil’s Ec­lo­gues.” PVS 20: 1—14.

Nor­den, E. 1901. “Ver­gils Aeneis im Lich­te ih­rer Zeit.” Neue Jahrbü­cher für die klas­si­sche Al­ter­tum 7: 249—82, 313—34. Пере­пе­ча­та­но: Nor­den, Klei­ne Schrif­ten, 358—421. Ber­lin, 1966.

O’Ha­ra, James J. 1990. Death and the Op­ti­mis­tic Pro­phe­cy in Ver­gil’s Aeneid. Prin­ce­ton.

Pes­ce, G. 1933. “Si­dus Iuli­um.” His­to­ria 7: 402—15. Mi­lan.

Po­ma­thios, J.-L. 1987. Le pou­voir po­li­ti­que et sa rep­ré­sen­ta­tion dans l’Énei­de de Vir­gi­le. Brus­sels.

Powell, A. 1992. “The Aeneid and the Em­bar­rassments of Augus­tus.” In A. Powell, ed., Ro­man Poet­ry and Pro­pa­gan­da in the Age of Augus­tus, 141—74. Lon­don.

Quinn, K. 1968. Vir­gil’s Aeneid. Lon­don.

Raaf­laub, K., and M. To­her, eds. 1990. Between Re­pub­lic and Em­pi­re. Ber­ke­ley.

Rein­hold, M. 1988. From Re­pub­lic to Prin­ci­pa­te. At­lan­ta.

Ro­se, H. J. 1942. The Ec­lo­gues of Ver­gil. Ber­ke­ley.

Ru­bin­cam, C. 1992. “The No­mencla­tu­re of Juli­us Cae­sar and the La­ter Augus­tus in the Tri­um­vi­ral Pe­riod.” His­to­ria 41: 88—103.

Scott, K. 1941. “The Si­dus Iuli­um and the Apo­theo­sis of Cae­sar.” CP 36: 257—72.

Si­ra­go, V. 1984. “Ce­sa­re.” In the En­cic­lo­pe­dia Vir­gi­lia­na vol. 1. 753—56. Ro­me.

Stahl, H.-P. 1985. Pro­per­tius: “Lo­ve” and “War”: In­di­vi­dual and Sta­te un­der Augus­tus. Ber­ke­ley.

Sy­me, R. 1939. The Ro­man Re­vo­lu­tion. Ox­ford.

Sy­me, R. 1958. Ta­ci­tus. Ox­ford.

Sy­me, R. 1978. His­to­ry in Ovid. Ox­ford.

Sy­me, R. 1979. “Im­pe­ra­tor Cae­sar: A Stu­dy in No­mencla­tu­re.” In Ro­man Pa­pers vol. 1. 361—77. Ox­ford. Пере­пе­ча­та­но из: His­to­ria 1 (1958) 172—88.

Tay­lor, L. R. 1931. The Di­vi­ni­ty of the Ro­man Em­pe­ror. Middle­town.

Tho­mas, R. E. 1988. Vir­gil: Geor­gics. Cambrid­ge.

Toyn­bee, J. M. C. 1957. “Portraits of Juli­us Cae­sar.” G&R 26: 2—9.

Ul­rich, R. 1993. “Juli­us Cae­sar and the Crea­tion of the Fo­rum Iuli­um.” AJA 97: 49—80.

Wagen­voort, H. 1956. Stu­dies in Ro­man Li­te­ra­tu­re, Cul­tu­re and Re­li­gion. Lei­den.

Weinstock, S. 1971. Di­vus Iuli­us. Ox­ford.

West, D. 1993. “On Se­rial Nar­ra­tion and the Julian Star.” PVS 21: 1—16.

Whi­te, P. 1988. “Juli­us Cae­sar in Augus­tan Ro­me.” Phoe­nix 42: 334—56.

Wil­liams, G. 1968. Tra­di­tion and Ori­gi­na­li­ty in Ro­man Poet­ry. Ox­ford.

Wil­liams, G. 1983. Tech­ni­que and Ideas in the Aeneid. New Ha­ven.

Wil­liams, R. D. 1972. The Aeneid of Vir­gil, Books 1—6. New York.

Wlo­sok, A. 1967. Die Göt­tin Ve­nus in Ver­gils Aeneis. Hei­del­beig.

Wood­man, A. J. 1983. Vel­lei­us Pa­ter­cu­lus: The Cae­sa­rian and Augus­tan Nar­ra­ti­ves. Cambrid­ge.

Yavetz, Z. 1983. Juli­us Cae­sar and his Pub­lic Ima­ge. Itha­ca.

Zan­ker, P. 1988. The Power of Ima­ges in the Age of Augus­tus. Ann Ar­bor.