Памятники царского периода и древнейшая латинская надпись на римском Форуме

с.81 В нача­ле янва­ря 1899 года, на рим­ском Фору­ме, близ арки Сеп­ти­мия Севе­ра, была откры­та неболь­шая пло­щад­ка, вымо­щен­ная чер­ным антич­ным мра­мо­ром (la­pis ni­ger). При ней сохра­ни­лись остат­ки низень­кой камен­ной огра­ды, кото­рые свиде­тель­ст­ву­ют, что тут перед нами lo­cus saep­tus, место, имев­шее свя­щен­ное зна­че­ние и пото­му защи­щен­ное от вся­кой про­фа­на­ции. Есте­ствен­но было задать себе тот­час же вопрос: что собой это место обо­зна­ча­ло? Но преж­де чем вопрос этот мог полу­чить сколь­ко-нибудь удо­вле­тво­ри­тель­ный ответ, по все­му све­ту успе­ла, бла­го­да­ря услуж­ли­во­сти теле­гра­фа, рас­про­стра­нить­ся весть, что в Риме, на фору­ме, най­де­на моги­ла Рому­ла; весть неожи­дан­ная, мно­гих сму­тив­шая не толь­ко в Риме, где ею заин­те­ре­со­ва­лись даже народ­ные мас­сы, но и в осталь­ной Евро­пе.

Как мог­ла явить­ся мысль о такой наход­ке?

Яви­лась она доволь­но лег­ко. У Феста есть место, прав­да, доволь­но испор­чен­ное, под сло­ва­ми Ni­ger la­pis, где гово­рит­ся, что Ni­ger la­pis на Коми­ции обо­зна­ча­ет похо­рон­ное место, кото­рое, как пола­га­ют одни, было назна­че­но для погре­бе­ния Рому­ла, но так как на деле это­го не слу­чи­лось, то ста­ло местом погре­бе­ния его вос­пи­та­те­ля Фав­сту­ла, а по мне­нию дру­гих — Гости­лия, деда царя Тул­ла Гости­лия¹. Вспом­ни­лись и места у схо­ли­а­стов с.82 Гора­ция², где дела­ет­ся ссыл­ка на Варро­на, кото­рый гово­рил, что поза­ди Ростр был погре­бен Ромул, или как это выра­же­но в Schol. Cruq., впе­ре­ди Ростр, что́ впро­чем нисколь­ко не изме­ня­ет дела, так как памят­ник этот был поза­ди для того, кто смот­рел на него с Фору­ма, а впе­ре­ди для того, кто смот­рел от Курии³. Как ни смот­реть на эти места писа­те­лей, из них во вся­ком слу­чае явст­ву­ет, что было пре­да­ние о моги­ле Рому­ла на Коми­ции, непо­да­ле­ку от Ростр, то есть, ора­тор­ской три­бу­ны, пере­не­сен­ной на то место, где сохра­ни­лись остат­ки ее до сей поры, при Юлии Кеса­ре. Что каса­ет­ся до топо­гра­фи­че­ско­го поло­же­ния пло­щад­ки, вымо­щен­ной чер­ным кам­нем, то оно как бы вполне соот­вет­ст­ву­ет тому месту, о кото­ром гово­рят писа­те­ли. Дей­ст­ви­тель­но, если эта пло­щад­ка нахо­дит­ся не на самом Коми­ции, к кото­ро­му Фест или, луч­ше, сокра­щен­ный им Веррий Флакк при­уро­чи­вал чер­ный камень с моги­лой из само­го пер­во­го вре­ме­ни Рима, то — на гра­ни­це меж­ду Коми­ци­ем и Фору­мом, как топо­гра­фия этих мест обо­зна­чи­лась в рес­пуб­ли­кан­скую эпо­ху⁴. Затем мно­го зна­чит и то, что памят­ник, о кото­ром идет речь, нахо­дит­ся несо­мнен­но в самом близ­ком рас­сто­я­нии от Ростр, с кото­ры­ми Варрон и ссы­лаю­щи­е­ся на него схо­ли­а­сты его свя­зы­ва­ют.

Но само собою разу­ме­ет­ся, что на реше­нии, что чер­ный камень при­кры­вал собой моги­лу Рому­ла, рим­ские архео­ло­ги оста­но­вить­ся не мог­ли. Не мог быть вполне уве­рен в этом и сам Гамурри­ни, кото­рый преж­де всех заго­во­рил в таком смыс­ле по пово­ду с.83 откры­тия ново­го памят­ни­ка: ина­че он в сво­их после­дую­щих заяв­ле­ни­ях, како­во, напри­мер, было его заяв­ле­ние 13-го октяб­ря перед чле­на­ми съезда ори­ен­та­ли­стов, не смяг­чил бы сво­его мне­ния тем, что мы в этом месте вооб­ще име­ем дело с памят­ни­ком похо­рон­ным, при­над­ле­жал ли он моги­ле Рому­ла или дру­го­го «героя, в кото­ром виде­ли осно­ва­те­ля горо­да». Нет нуж­ды при­во­дить здесь раз­ные догад­ки, выска­зан­ные в пер­вые дни по откры­тии пло­щад­ки с чер­ным кам­нем, на ско­рую руку, в Ака­де­мии Лин­че­ев и вне ее, тем более, что они выска­зы­ва­лись уст­но, а не печат­но. Печат­но заявил рань­ше дру­гих свое, наи­ме­нее впро­чем состо­я­тель­ное, мне­ние некто Маэс, архео­лог, в Риме доволь­но попу­ляр­ный, но не при­над­ле­жа­щий ни к про­фес­су­ре, ни к ака­де­мии. Он гово­рил⁵, что ni­ger la­pis при­кры­ва­ет место так назы­вае­мо­го Кур­ци­е­ва озе­ра (la­cus Cur­tius), кото­рое, по сооб­ще­нию Варро­на⁶, так­же было ого­ро­же­но, но кото­рое, одна­ко, писа­те­ли, имен­но Пли­ний Стар­ший и Дио­ни­сий Гали­кар­насский, обо­зна­ча­ют как нахо­дя­ще­е­ся посреди Фору­ма⁷, тогда как новоот­кры­тая ого­ро­жен­ная пло­щад­ка нахо­дит­ся на север­ном кон­це его или даже пря­мо на Коми­ции. Из дру­гих, тогда выска­зы­вав­ших­ся (но не печат­но), мне­ний мож­но ука­зать на мне­ния Ком­па­рет­ти, кото­рый видел тут пре­тор­ский три­бу­нал, Гат­ти, заяв­ляв­ше­го, что здесь перед нами место, пора­жен­ное мол­нией, pu­teal, Марук­ки, кото­рый, разде­ляя послед­нее мне­ние, нахо­дил так­же воз­мож­ны­ми и дру­гие объ­яс­не­ния. Пер­вые двое выска­зы­ва­ли свои мне­ния в Ака­де­мии Лин­че­ев, послед­ний — на сво­их пуб­лич­ных лек­ци­ях в Арка­дии. Никто из них, одна­ко, не решал­ся выска­зать окон­ча­тель­ное мне­ние, рань­ше чем новые рас­коп­ки обна­ру­жат яснее, что́ при­кры­ва­ет собой ni­ger la­pis.

Не про­шло и пяти меся­цев, как рас­коп­ки дей­ст­ви­тель­но обна­ру­жи­ли нечто очень инте­рес­ное и очень важ­ное, к неска­зан­но­му удо­воль­ст­вию тех, кто с само­го нача­ла чув­ст­во­вал, что заступ напал в этом пунк­те на след не совсем обык­но­вен­ной древ­но­сти, и к нема­ло­му сму­ще­нию тех, кто, не подо­ждав даль­ней­шей работы засту­па, спе­шил заявить, что ni­ger la­pis совсем неза­слу­жен­но с.84 при­влек к себе вни­ма­ние уче­ных и пуб­ли­ки. Имен­но в послед­нем смыс­ле выска­зал­ся со всем сво­им уче­ным авто­ри­те­том про­фес­сор Гюль­зен в офи­ци­аль­ном органе бер­лин­ско­го архео­ло­ги­че­ско­го обще­ства, в Ar­chäo­lo­gi­scher An­zei­ger⁸.

Но что же обна­ру­жи­ли эти новые рас­коп­ки?

Они обна­ру­жи­ли сле­дую­щее: пло­щад­ка из чер­но­го кам­ня лежа­ла на нароч­но нане­сен­ной сюда зем­ле, кото­рая при­кры­ва­ла собой на глу­бине 1,40 м пло­щадь из жел­то­го туфа, какой дают каме­но­лом­ни Пала­ти­на и из како­го состо­ит верх­ний слой Капи­то­лия. На этих туфо­вых кам­нях лежа­ли два четы­рех­уголь­ных про­дол­го­ва­тых поста­мен­та на рас­сто­я­нии одно­го мет­ра с неболь­шим (1,003 м) один от дру­го­го; каж­дый из них имел в дли­ну два мет­ра 66 см, а в шири­ну при­бли­зи­тель­но один метр 30 см (1,313 и 1,328 м). Тот и дру­гой были укра­ше­ны сохра­нив­шим­ся еще на одном из них боль­шим этрус­ским гусь­ком и обра­ще­ны к севе­ру, где перед ними сто­я­ло важ­ней­шее из зда­ний Коми­ция (Cu­ria Hos­ti­lia). Меж­ду эти­ми поста­мен­та­ми нахо­дил­ся парал­ле­ле­пи­пед, так­же из туфа, выши­ной в 29 см, шири­ной, с лице­вой сто­ро­ны, в 52 см, а дли­ной в 72 (0,725 м). К запа­ду от запад­но­го поста­мен­та туфо­вая пло­щадь направ­ля­ет­ся вле­во, и там на слег­ка кри­во­ли­ней­ном плин­ту­се мы преж­де все­го видим моно­лит из жел­то­го туфа в фор­ме усе­чен­но­го кону­са, выши­ной в 0,48 м, в диа­мет­ре у осно­ва­ния име­ю­щий 0,773 м, а у вер­ши­ны 0,695 м. Затем, поза­ди этой кони­че­ской колон­ки, на рас­сто­я­нии 1,710 м от ее фрон­та и при­бли­зи­тель­но на рас­сто­я­нии пол­мет­ра (0,420 и 0,530 м) от бока запад­но­го поста­мен­та перед нами откры­ва­ет­ся туфо­вый, лишен­ный вер­ши­ны, столб или сте­ла, в фор­ме усе­чен­ной четы­рех­уголь­ной пира­миды, со ско­шен­ны­ми кра­я­ми, и, что́ все­го важ­нее, с над­пи­сью, покры­ваю­щей все четы­ре сто­ро­ны. Выши­на это­го стол­ба, верх­няя часть кото­ро­го отсут­ст­ву­ет, от 0,455 до 0,610 м, не счи­тая части, вхо­дя­щей в камень пло­щад­ки, где он име­ет шири­ну от 0,450 до 0,488 м, тогда как при осно­ва­нии бока его име­ют шири­ну от 0,470 до 0,518 м. Все эти подроб­но­сти изме­ре­ний я беру из отче­та, пред­став­лен­но­го мини­ст­ру народ­но­го про­све­ще­ния инже­не­ром Бони и напе­ча­тан­но­го в с.85 май­ском выпус­ке No­ti­zie deg­li sca­vi (pp. 151—158), важ­но­го орга­на Ака­де­мии Лин­че­ев, в кото­ром еже­ме­сяч­но поме­ща­ют­ся достав­ля­е­мые в мини­стер­ство народ­но­го про­све­ще­ния и им пере­да­вае­мые через глав­но­го дирек­то­ра рас­ко­пок сведе­ния о резуль­та­тах архео­ло­ги­че­ских рас­ко­пок со всех мест Апен­нин­ско­го полу­ост­ро­ва и с ост­ро­вов, к нему при­мы­каю­щих.

Вся эта груп­па памят­ни­ков, соору­жен­ных из наи­древ­ней­ше­го стро­и­тель­но­го мате­ри­а­ла, нахо­ди­лась в состо­я­нии раз­ру­ше­ния, когда-то насиль­ст­вен­но и умыш­лен­но им при­чи­нен­но­го, раз­ру­ше­ния, кото­рое, как на это, по мне­нию того же Бони, ука­зы­ва­ют слои угля и пеп­ла и остат­ки костей живот­ных, было очи­ще­но огнем, жерт­ва­ми и раз­ны­ми при­но­ше­ни­я­ми⁹, а затем памят­ни­ки эти были засы­па­ны зем­лей и покры­ты чер­ным кам­нем, пло­щад­ка кото­ро­го была обне­се­на огра­дой. Это раз­ру­ше­ние, после­до­вав­шее за ним очи­ще­ние, о кото­ром рас­про­стра­ня­ет­ся Бони, и затем покры­тие это­го места при­зна­ка­ми, ука­зы­вав­ши­ми на его свя­щен­ное зна­че­ние, долж­ны были про­изой­ти в настоль­ко древ­нее вре­мя, что у писа­те­лей кон­ца рес­пуб­ли­ки и нача­ла Импе­рии сохра­ни­лось лишь неяс­ное пре­да­ние о том, что́ скры­вал под собой ni­ger la­pis на Коми­ции или на гра­ни­це меж­ду Коми­ци­ем и Фору­мом. Так как ни о каком наро­чи­том раз­ру­ше­нии памят­ни­ков Коми­ция и Фору­ма в древ­ние вре­ме­на Рима, кро­ме того, какое было про­из­веде­но гал­ла­ми, сведе­ний до нас не дошло, то рим­ские архео­ло­ги едва ли не еди­но­глас­но¹⁰ при­пи­са­ли его имен­но этой эпо­хе, то есть, 364 году Рима (390 до Р. Хр.). Утвер­жде­ние это, по мое­му мне­нию, очень рис­ко­ван­но, так как вызы­ва­ет про­тив себя силь­ные хро­но­ло­ги­че­ские воз­ра­же­ния. Впро­чем, о воз­ра­же­ни­ях раз­но­го рода наша речь будет впе­ре­ди, а теперь мы ука­жем лишь на то, что тут мы име­ем дело с памят­ни­ка­ми, кото­рые долж­ны были быть раз­ру­ше­ны в самые пер­вые годы рес­пуб­ли­ки.

с.86 Что же каса­ет­ся древ­но­сти самих памят­ни­ков, то она бьет в гла­за с пер­во­го взгляда. Эти поста­мен­ты из жел­то­го туфа, с таким же парал­ле­ле­пи­пе­дом меж­ду ними, этот сто­я­щий за ними туфо­вый же конус, и за тем туфо­вый чет­ве­ро­уголь­ный столб с невидан­ны­ми досе­ле в рим­ской эпи­гра­фи­ке по сво­ей харак­те­ри­сти­че­ской фор­ме пись­мен­ны­ми зна­ка­ми на каж­дой сто­роне его, — все это пахнет глу­бо­кою древ­но­стью: пахнет и по мате­ри­а­лу, воз­вра­щаю­ще­му нас к самым древним камен­ным соору­же­ни­ям Пала­ти­на, и по сво­е­му виду, ука­зы­ваю­ще­му на ран­ний пери­од этрус­ской архи­тек­ту­ры. Тут мы как буд­то име­ем остат­ки древ­ней­шей aedi­cu­la в честь боже­ства, кото­рое еще нуж­но опре­де­лить¹¹, или, пожа­луй, обо­готво­рен­но­го героя, ἡρῷον, — если согла­сить­ся с мне­ни­ем Гамурри­ни, не покидаю­ще­го идеи о моги­ле Рому­ла, — с жерт­вен­ни­ком, с остат­ка­ми жертв и обет­ных при­но­ше­ний и, вдо­ба­вок ко все­му, с поста­нов­ле­ни­ем, смысл кото­ро­го еще не понят, но во вся­ком слу­чае каса­ет­ся рели­ги­оз­ных отправ­ле­ний, соеди­нен­ных с этим местом, с местом несо­мнен­но свя­щен­но­го зна­че­ния. Обиль­ные остат­ки жерт­вен­ных и обет­ных при­но­ше­ний уне­се­ны с это­го места и хра­нят­ся в осо­бом поме­ще­нии, а пира­мидаль­ный столб с над­пи­сью, наряду с дру­ги­ми архи­тек­тур­ны­ми остат­ка­ми, сто­ит на месте, и на нем, даже и в полу­тем­но­те, про­ис­хо­дя­щей от того, что адми­ни­ст­ра­ция рас­ко­пок не жела­ет уда­лить покры­ваю­щую эти памят­ни­ки пло­щад­ку с чер­ным кам­нем, мож­но про­честь сло­ва: sak­ros, re­gei, ka­la­to­rem, ука­зы­ваю­щие, с одной сто­ро­ны, на закон рели­ги­оз­но­го зна­че­ния, с дру­гой — на древ­ней­шую эпо­ху, к кото­рой этот закон отно­сит­ся, на эпо­ху, как это преж­де все­го пред­став­ля­ет­ся непредубеж­ден­но­му взгляду, рим­ских царей.

С той мину­ты, как над­пись тако­го рода была усмот­ре­на, она необ­хо­ди­мо долж­на была сосре­дото­чить на себе, на пер­вое вре­мя, по край­ней мере, весь инте­рес счаст­ли­вой наход­ки. Ее необы­чай­ная древ­ность была оче­вид­на, и пото­му рас­смот­реть, разо­брать и опре­де­лить вре­мя ее про­ис­хож­де­ния зна­чи­ло не толь­ко понять вполне харак­тер откры­тых под чер­ным кам­нем памят­ни­ков, с.87 но полу­чить непо­сред­ст­вен­но­го и досто­вер­ней­ше­го пись­мен­но­го свиде­те­ля из такой эпо­хи Рим­ской исто­рии, кото­рая до сих пор была извест­на толь­ко по сохра­нив­ше­му­ся у писа­те­лей кон­ца Рес­пуб­ли­ки и Импе­рии пре­да­нию и веще­ст­вен­ным остат­кам куль­ту­ры, куда отно­сят­ся остат­ки древ­ней­ших стен и неко­то­рые дру­гие раз­ва­ли­ны Пала­ти­на, рав­но как рас­се­ян­ные по горо­ду остат­ки город­ской огра­ды Сер­вия Тул­лия, отно­си­мые, впро­чем, неко­то­ры­ми уче­ны­ми к более позд­ней эпо­хе, так назы­вае­мый Tul­lia­num (Car­cer Ma­mer­ti­nus), остат­ки древ­ней­ших могил Эскви­ли­на, да недав­но вышед­шие на свет древ­ней­шие остат­ки неко­то­рых соору­же­ний на Фору­ме, в осно­ве сво­ей при­над­ле­жа­щих к цар­ско­му пери­о­ду, како­вы Re­gia и храм Весты, да пожа­луй еще про­хо­дя­щая под Фору­мом водо­сточ­ная тру­ба, извест­ная Cloa­ca ma­xi­ma. Наход­ка над­пи­си сре­ди памят­ни­ков, несо­мнен­но очень древ­них, пред­став­ля­ла собой дей­ст­ви­тель­но дра­го­цен­ность, кото­рая затме­ва­ла все, рань­ше най­ден­ное: это был исто­ри­че­ский доку­мент, како­го никак не ожи­да­ли видеть, доку­мент, кото­рый, если бы даже нико­гда не был в точ­но­сти опре­де­лен его смысл, одним сво­им суще­ст­во­ва­ни­ем раз­ре­шал один из важ­ней­ших пунк­тов Рим­ской исто­рии, нано­ся чув­ст­ви­тель­ный удар гос­под­ст­ву­ю­щей в Гер­ма­нии гипер­кри­ти­че­ской исто­ри­че­ской шко­ле или, по край­ней мере, край­ним ее пред­ста­ви­те­лям: столб с этой над­пи­сью явил­ся в гла­зах рим­ско­го уче­но­го, не при­знаю­ще­го пра­ва этой шко­лы на гос­под­ство, стол­бом мсти­те­лем, «cip­po ven­di­ca­to­re», «ro­ma­ni omi­nis vin­dex»¹².

Понят­но поэто­му вол­не­ние, охва­тив­шее рим­ских иссле­до­ва­те­лей древ­но­сти, — архео­ло­гов, исто­ри­ков, фило­ло­гов, — понят­на и радость, какою пре­ис­пол­нил­ся министр народ­но­го про­све­ще­ния, Гвидо Бачел­ли, пола­гаю­щий свой point d’hon­neur в откры­тии воз­мож­но боль­ше­го чис­ла памят­ни­ков рим­ской древ­но­сти, а осо­бен­но в вос­кре­ше­нии этой древ­но­сти на Фору­ме, на той вели­кой во все­мир­ной исто­рии пло­ща­ди, на кото­рой в тече­ние тако­го дол­го­го пери­о­да реша­лись судь­бы мира. Он рас­по­рядил­ся поэто­му, чтобы в наи­ско­рей­шее вре­мя не толь­ко было опуб­ли­ко­ва­но опи­са­ние памят­ни­ков, откры­тых на месте «моги­лы Рому­ла», с окру­жав­шей их обста­нов­кой, но и чтобы одно­вре­мен­но, насколь­ко воз­мож­но, была разо­бра­на и обна­ро­до­ва­на над­пись с оцен­кой ее зна­че­ния для нау­ки. И вот, с.88 в самом кон­це мая появи­лись на свет нахо­див­ши­е­ся под чер­ным кам­нем памят­ни­ки, а в два­дца­тых чис­лах июня (24-го) был уже отпе­ча­тан отчет трех спе­ци­а­ли­стов об этих памят­ни­ках для май­ско­го выпус­ка No­ti­zie deg­li sca­vi, в послед­ние годы запазды­ваю­щих появ­ле­ни­ем на мно­гие меся­цы¹³, и выпу­щен в отдель­ном виде под загла­ви­ем: «Ste­le con iscri­zio­ne la­ti­na ar­cai­ca». Ro­ma, 1899.

На этом отче­те преж­де все­го мы и сосре­дото­чим наше вни­ма­ние.

Отчет начи­на­ет­ся ста­тьей инже­не­ра-архи­тек­то­ра Бони, умно­го, знаю­ще­го и опыт­но­го руко­во­ди­те­ля рас­ко­пок Фору­ма. В этой ста­тье мы видим (стр. 4 отд. оттис­ка, 152 Not. d. sca­vi) план, на кото­ром груп­па памят­ни­ков под ni­ger la­pis зани­ма­ет опре­де­лен­ное место сре­ди дру­гих памят­ни­ков и раз­ва­лин Фору­ма. В ней же на сле­дую­щих стра­ни­цах (5—9 = 153—157) вос­про­из­веден фото­гра­фи­че­ски с гип­со­во­го слеп­ка (не с самой сте­лы)¹⁴ текст над­пи­си, слу­жа­щей теперь пред­ме­том напря­жен­ных иссле­до­ва­ний и ожив­лен­ной, под­час даже рез­кой, поле­ми­ки. Сама же ста­тья (отчет) Бони заклю­ча­ет­ся в подроб­ном опи­са­нии места новоот­кры­тых памят­ни­ков, их раз­ме­ров, отно­си­тель­но­го их поло­же­ния, обста­нов­ки, в какой они были най­де­ны, и в пере­чис­ле­нии видов пред­ме­тов, кото­рые при них нахо­ди­лись. Наи­бо­лее инте­рес­ные из этих пред­ме­тов тут же вос­про­из­веде­ны, пере­хо­дя в боль­шин­стве сво­ем из ста­тьи Бони в сле­дую­щую за нею ста­тью Гамурри­ни. Пред­ме­ты, о кото­рых идет речь, назва­ны в ста­тье Бони la sti­pe vo­ti­va, обет­ны­ми при­но­ше­ни­я­ми, чем толь­ко они дей­ст­ви­тель­но и мог­ли быть, и состо­ят глав­ным обра­зом из неболь­ших чер­ных бес­фи­гур­ных сосудов типа так назы­вае­мо­го buc­che­ro ne­ro, осо­бен­но рас­про­стра­нен­но­го и люби­мо­го в VII и VI сто­ле­ти­ях в Этру­рии (кото­рая и счи­та­ет­ся роди­ной этих сосудов), а так­же и в Лаци­у­ме. В чис­ле сосудов, как тон­кой и бле­стя­щей, так и более гру­бой и тем­ной пас­ты, тут нахо­дят­ся самые раз­но­об­раз­ные их виды: sim­pu­la, prae­fe­ri­co­la, in­fun­di­bu­la, ol­lae, κάν­θα­ροι, с.89 ἰνο­χόαι; есть обло­мок с голо­вой льва; есть σκύ­φος ово­ид­ной фор­мы с чело­ве­че­скою голо­вой, есть несколь­ко облом­ков сосудов с гра­фит­ны­ми над­пи­ся­ми и есть осо­бо­го рода амфо­ры — кра­си­вые коринф­ские κε­λέβαι, с руч­ка­ми в виде коло­нок, из жел­той и крас­ной гли­ны. Обра­ща­ют, далее, на себя вни­ма­ние 15 брон­зо­вых фигу­рок фини­кий­ско-еги­пет­ско­го типа, и меж ними нагая фигу­ра чело­ве­ка, смот­ря­ще­го вверх и дер­жа­ще­го в руках согну­тую пал­ку; есть фигур­ки (плос­кие) из кости в еги­пет­ском или, луч­ше, фини­кий­ско-еги­пет­ском сти­ле; есть облом­ки ста­ту­эток из терра­ко­ты арха­и­че­ско­го сти­ля, неко­то­рые изящ­ной гре­ко-этрус­ской работы, а неко­то­рые аля­по­ва­ты и, по выра­же­нию Бони, «чудо­вищ­но идио­тич­ны». Есть мно­го играль­ных аст­ра­га­лов; на двух играль­ных костях замет­ны следы позо­лоты! Есть зер­на из стек­лян­ной пас­ты; есть облом­ки фибул с про­стою дугой и фибу­лы лодоч­кой с выпук­ло­стя­ми по бокам, есть фибу­лы с палоч­ка­ми, так назы­вае­мо­го пре­не­стин­ско­го типа; есть коль­ца, запя­стья. Есть облом­ки ору­жия, веса́ камен­ные, свин­цо­вые (два) и даже гли­ня­ные (один) и кус­ки неот­де­лан­ной меди (aes ru­de). Тут же нашлась гли­ня­ная голо­ва Гор­го­ны для архи­тек­тур­но­го укра­ше­ния (an­te­fis­sa), арха­и­че­ско­го вида, а так­же раз­би­тая гли­ня­ная таб­лич­ка с рельеф­ным изо­бра­же­ни­ем всад­ни­ка на коне, воору­жен­но­го копьем. Нако­нец, облом­ки гре­че­ской вазы с чер­ны­ми фигу­ра­ми, где оде­тый в белый хитон и пур­пу­ро­вый плащ Вакх, сидя на коне, дер­жит в одной руке чашу с высо­ки­ми руч­ка­ми (κάν­θα­ρος), а в дру­гой вож­жи. Облом­ки этой вазы, как и рань­ше упо­мя­ну­той an­te­fis­sa, най­де­ны в верх­ней части жерт­вен­но­го слоя, а таб­лич­ка — в низу его. В сме­ше­нии с пеп­лом най­де­ны облом­ки туфа, пред­став­ля­ю­щие собой отдел­ку, род­ст­вен­ную с поста­мен­та­ми, кус­ки того само­го чер­но­го кам­ня, кото­рым вымо­ще­на верх­няя пло­щад­ка, и мно­го кус­ков этих в той зем­ле, кото­рая покры­ва­ла жерт­вен­ный слой и дохо­дит до вер­ши­ны сохра­нив­ше­го­ся стол­ба с над­пи­сью. Нако­нец, было най­де­но несколь­ко обде­лан­ных кус­ков пен­те­лий­ско­го мра­мо­ра: в отче­те Бони не гово­рит­ся, где имен­но, но, как сле­ду­ет ожи­дать, в верх­нем слое, покры­вав­шем раз­ру­шен­ные памят­ни­ки¹⁵.

с.90 Все эти пред­ме­ты, за исклю­че­ни­ем облом­ков пен­те­лий­ско­го мра­мо­ра и кус­ков чер­но­го кам­ня, ni­ger la­pis, того само­го, кото­рым устла­на верх­няя пло­щад­ка, при­над­ле­жат частью к VII, частью к VI сто­ле­тию до Р. Хр., и никак не могут быть более позд­ни­ми. В этом отно­ше­нии меж­ду архео­ло­га­ми нет и не может быть сколь­ко-нибудь рез­ко­го раз­но­ре­чия. За то́, что эти вотив­ные пред­ме­ты отно­сят­ся не поз­же, как к VI-му сто­ле­тию или, пра­виль­нее, не поз­же, как к пер­вой его поло­вине, тот­час же выска­зал­ся Гамурри­ни, один из наи­бо­лее силь­ных архео­ло­гов Ита­лии, осо­бен­но в том, что каса­ет­ся древ­но­стей Этру­рии, но еще силь­нее и реши­тель­нее заявил свое мне­ние в этом смыс­ле очень вид­ный гер­ман­ский архео­лог фон-Дун, на кото­ро­го мне не раз при­хо­ди­лось ука­зы­вать в сво­их работах послед­них лет. Для рус­ско­го чита­те­ля, вооб­ще мало зна­ко­мо­го с подоб­ны­ми вопро­са­ми, я при­ве­ду заяв­ле­ние того и дру­го­го из ука­зан­ных архео­ло­гов. Ска­зав, что «la sti­pe vo­ti­va», о кото­рой идет речь, «навер­ное вос­хо­дит к пер­вой поло­вине шесто­го сто­ле­тия до Р. Хр.», Гамурри­ни дела­ет такое при­ме­ча­ние:

«Невоз­мож­но, чтоб рас­по­ло­жен­ные кру­гом при­но­ше­ния отно­си­лись к более позд­ней эпо­хе. Меж­ду сосуда­ми из тон­ко­го этрус­ско­го buc­che­ro ne­ro, отно­ся­ще­го­ся спе­ци­аль­но ко вре­ме­ни от седь­мо­го до шесто­го сто­ле­тия до Р. Хр., извле­че­ны облом­ки хал­кид­ский амфо­ры и две чаш­ки с ост­ро­вов Эгей­ско­го моря, изо­бра­же­ния кото­рых, несо­мнен­но, ука­зы­ва­ют на это вре­мя; к это­му при­со­еди­ня­ет­ся обет­ная таб­лич­ка, для пове­ше­ния, из терра­ко­ты, с очень низ­ким релье­фом и рисун­ком само­го стро­го­го и при­ми­тив­но­го сти­ля, похо­жим, если он не древ­нее, на терра­ко­ты велитр­ские или бор­джи­ан­ские, на терра­ко­ты, най­ден­ные на Эскви­лине и хра­ня­щи­е­ся теперь в Капи­то­лий­ском музее, а рав­но и на недав­но откры­тые на Пала­тине. К этой обет­ной таб­лич­ке, най­ден­ной воз­ле осно­ва­ния сте­лы и почти на пер­во­на­чаль­ном уровне Фору­ма, отно­сит­ся изо­бра­же­ние (fig. 17), состо­я­щее из вои­на на коне. К несча­стью, от это­го вои­на остал­ся лишь верх­ний гре­бень шле­ма, но его доста­точ­но для сли­че­ния со шле­ма­ми, изо­бра­жен­ны­ми на сосудах, совре­мен­ных хал­кид­ской амфо­ре. От этой послед­ней мы име­ем пре­крас­ный фраг­мент с Дио­ни­сом на осле (fig. 18), чем долж­но было быть пред­став­ле­но его вступ­ле­ние на Олимп в чис­ло богов: рису­нок и крас­ки опре­де­ля­ют эпо­ху это­го рисун­ка, кото­рая не ниже пер­вых годов шесто­го сто­ле­тия»¹⁶.

с.91 С боль­шею подроб­но­стью Гамурри­ни раз­ви­вал свои сооб­ра­же­ния на съезде ори­ен­та­ли­стов.

Теперь при­ведем суще­ст­вен­ные места из ста­тьи гей­дель­берг­ско­го про­фес­со­ра архео­ло­гии. Самой позд­ней вещью из эпо­хи «sti­pe vo­ti­va» он счи­та­ет обло­мок вазы с изо­бра­же­ни­ем Дио­ни­са на осле или на муле (Mau­le­sel), по его выра­же­нию, но и эта вещь «не может быть моло­же — самое позд­нее — поло­ви­ны VI сто­ле­тия, при­бли­зи­тель­но». Рельеф­ное изо­бра­же­ние на терра­ко­то­вой таб­лич­ке он счи­та­ет «более древним, чем подоб­ные из Вел­ле­три, Сат­ри­ка, Цере, Пала­ти­на», и оно «едва ли может быть отне­се­но позд­нее, чем, при­бли­зи­тель­но, к 550 г.». «Пла­сти­че­ские вещи­цы из терра­ко­ты ука­зы­ва­ют на такой же пери­од. Сюда отно­сят­ся облом­ки муж­ских и жен­ских фигур, оде­тых в длин­ное тес­ное пла­тье, с при­ло­жен­ны­ми (к бед­рам) рука­ми, частью в выс­шей сте­пе­ни при­ми­тив­ной работы. Одна голо­ва (fig. 11) при­над­ле­жит по вре­ме­ни к тому же гори­зон­ту, к кото­ро­му при­над­ле­жат мето­пы сели­нунт­ско­го хра­ма C. Две­на­дцать фигу­рок частью нагих муж­ских (9), частью оде­тых жен­ских, из них 10 из брон­зы, 2 из костей, соот­вет­ст­ву­ют древ­ней­ше­му типу так назы­вае­мых Апол­ло­но­вых фигур; их, сле­до­ва­тель­но, так­же нель­зя спу­стить ниже 600 г.». Что каса­ет­ся лич­ных укра­ше­ний, то фон-Дун с оди­на­ко­вой осно­ва­тель­но­стью заме­ча­ет, что то из них, «что́ может быть дати­ро­ва­но с неко­то­рой уве­рен­но­стью, рав­ным обра­зом пада­ет на седь­мое сто­ле­тие или на нача­ло шесто­го». Тако­вы фибу­лы лодоч­кой (fig. 14, 14a) и зер­на из стек­ла и смаль­та (fig. 18a). Далее гей­дель­берг­ский архео­лог рас­суж­да­ет таким обра­зом. Пред­ме­ты, окру­жаю­щие соору­же­ния из туфа, могут быть совре­мен­ны этим послед­ним, но не могут быть стар­ше их. Так как более древ­ние из озна­чен­ных пред­ме­тов отно­сят­ся к седь­мо­му сто­ле­тию, то, сле­до­ва­тель­но, сте­ла, поста­мен­ты и конус не могут быть поз­же его, «и даже долж­ны быть подви­ну­ты доволь­но-таки высо­ко в это сто­ле­тие, а сле­до­ва­тель­но, как мож­но пред­по­ла­гать, они стар­ше этрус­ской дина­стии Тарк­ви­ни­ев»¹⁷.

Тако­ва точ­ка зре­ния архео­ло­гов, успев­ших печат­но выска­зать­ся отно­си­тель­но древ­но­сти памят­ни­ков, най­ден­ных под ni­ger la­pis вме­сте со мно­же­ст­вом окру­жав­ших их пред­ме­тов кера­ми­ки, лич­ных укра­ше­ний и искус­ства. Со сво­ей сто­ро­ны заме­чу, с.92 что общий харак­тер это­го архео­ло­ги­че­ско­го мате­ри­а­ла тот же самый, какой нам уже встре­чал­ся в скла­де обет­ных при­но­ше­ний, най­ден­ных в 1877 г. на Кви­ри­на­ле, под лест­ни­цей церк­ви S. Ma­ria del­la Vit­to­ria, и кото­рый хро­но­ло­ги­че­ски при­над­ле­жит к той же эпо­хе цар­ско­го пери­о­да¹⁸. Что же каса­ет­ся облом­ков пен­те­лий­ско­го мра­мо­ра, как и чер­но­го или дру­го­го како­го мра­мо­ра, при­сут­ст­ви­ем кото­рых неко­то­рые¹⁹ жела­ли бы подо­рвать древ­ность над­пи­си и все­го это­го ком­плек­са соору­же­ний, то облом­ки эти, оче­вид­но, попа­ли сюда гораздо поз­же, частью во вре­мя покры­тия места чер­ным мра­мо­ром, частью же еще поз­же, при какой-либо пере­строй­ке, отно­сив­шей­ся к окру­жаю­щей мест­но­сти. Инже­нер Бони не дела­ет ника­ких сооб­ра­же­ний по это­му пово­ду, но ему разъ­яс­нить этот пункт было бы, разу­ме­ет­ся, лег­че, чем кому бы то ни было дру­го­му. На вся­кий слу­чай мы отме­тим, что, по сооб­ще­нию No­ti­zie deg­li sca­vi за январь 1899 (p. 71), в самой бли­зи пло­щад­ки из чер­но­го кам­ня был най­ден сред­не­ве­ко­вый круг­лый коло­дезь, глу­би­ной в пять мет­ров, кото­рый был «обде­лан облом­ка­ми раз­ных мра­мо­ров, из кото­рых неко­то­рые сохра­ня­ют остат­ки укра­ше­ний импе­ра­тор­ской эпо­хи». Далее, в No­ti­zie deg­li sca­vi за март 1899 (p. 78) сооб­ща­ет­ся, что при бурав­ле­нии это­го коло­д­ца на 23 мет­ра, в зем­ле, раз­бро­сан­ной око­ло него, на глу­бине 1,76 м была най­де­на брон­зо­вая арха­и­че­ская фигур­ка того наго­го чело­ве­ка с согну­тым жез­лом, смот­ря­ще­го вверх, о кото­ром упо­ми­на­ет­ся в отче­те Бони, напе­ча­тан­ном в май­ском выпус­ке No­ti­zie и в отдель­ном оттис­ке отче­тов, отно­ся­щих­ся к сте­ле. Зна­чит, была воз­мож­ность как неко­то­ро­го уда­ле­ния со сво­их мест пред­ме­тов, вхо­див­ших в состав вотив­но­го мате­ри­а­ла, кото­рый был сосре­дото­чен око­ло туфо­вых памят­ни­ков, так и при­ме­си к ним пред­ме­тов сто­рон­них, под вли­я­ни­ем пере­мен, какие близ этой мест­но­сти про­из­во­ди­лись как в древ­но­сти, так с.93 и в сред­не­ве­ко­вую эпо­ху. Я счел нуж­ным теперь же ука­зать на это обсто­я­тель­ство, остав­ля­е­мое г. Бони в сво­ем отче­те без вни­ма­ния, пото­му, что при­месь этих сто­рон­них пред­ме­тов, несмот­ря на оче­вид­ность ее слу­чай­но­сти, дава­ла повод к воз­ра­же­ни­ям, как было заме­че­но выше, про­тив глу­бо­кой древ­но­сти откры­тых под ni­ger la­pis памят­ни­ков, к воз­ра­же­ни­ям, несерь­ез­ность кото­рых, созна­вае­мая, как сле­ду­ет думать, и их авто­ра­ми, вид­на уже из того, что они дела­лись без вся­кой под­держ­ки каки­ми-либо сооб­ра­же­ни­я­ми, могу­щи­ми есте­ствен­но выте­кать из этих воз­ра­же­ний, дела­лись мимо­хо­дом, как бы толь­ко ради жела­ния запу­тать дело.

Но нам пора воз­вра­тить­ся к над­пи­си, кото­рая и для нас, как и для г. Бачел­ли и рим­ских архео­ло­гов, явля­ет­ся важ­ней­шим из памят­ни­ков под пло­щад­кой из чер­но­го кам­ня, и к отче­ту о ней, пред­став­лен­но­му мини­ст­ру народ­но­го про­све­ще­ния в Ита­лии.

Соб­ст­вен­но о над­пи­си начи­на­ет гово­рить в этом отче­те этрус­ко­лог Гамурри­ни. Но он взял на себя одну палео­гра­фи­че­скую часть ее. Важ­ность этой части в деле оче­вид­на. Над­пись с пер­во­го взгляда обна­ру­жи­ва­ет при­зна­ки харак­те­ри­сти­че­ские, не встре­чав­ши­е­ся до сих пор в латин­ской лапидар­ной пись­мен­но­сти. И вот Гамурри­ни преж­де все­го заме­ча­ет, что начер­тан­ная на четы­рех сто­ро­нах пер­во­на­чаль­но­го стол­ба над­пись заклю­ча­ет в себе бук­вы гре­ко-арха­и­че­ской фор­мы, очень похо­жие на фор­му букв более древ­них над­пи­сей при­мор­ской Этру­рии; и так как сам столб сто­ит на наи­бо­лее при­ми­тив­ной плос­ко­сти Фору­ма, так как архи­тек­тур­ные памят­ни­ки, с ним свя­зан­ные, отно­сят­ся, види­мо, к отда­лен­ней­шей эпо­хе, а мас­са окру­жаю­щих пред­ме­тов обет­ных при­но­ше­ний, сме­шан­ных с остат­ка­ми жерт­во­при­но­ше­ний, вос­хо­дит к пер­вой поло­вине VI сто­ле­тия до Р. Хр.²⁰, то и пись­мен­ный памят­ник не может отно­сить­ся к более позд­не­му вре­ме­ни.

Под­твер­жде­ние это­му Гамурри­ни нахо­дит в спо­со­бе и фор­ме пись­ма. Над­пись писа­на бустро­федо­ном, то есть, пись­мом, одна стро­ка кото­ро­го идет от пра­вой руки к левой, а дру­гая, наобо­рот, с.94 идет от левой руки к пра­вой, что́ древним каза­лось под­ра­жа­ни­ем вра­ща­нию плу­га при вспа­хи­ва­нии поля: от это­го, как извест­но, про­изо­шло и назва­ние это­го рода пись­ма. Такой род пись­ма употреб­лял­ся в Гре­ции в VII и VI сто­ле­ти­ях до Р. Хр., и таким спо­со­бом были писа­ны зако­ны Соло­на (в нача­ле VI ст.). Сре­ди этрус­ских над­пи­сей мы тако­го пись­ма не нахо­дим, как не нахо­дим его в умбр­ских и осских над­пи­сях. Гамурри­ни гово­рит, что его не было до сих пор и в латин­ских, но он забыл, и ему до сих пор никто не ука­зал на это, что, с лиш­ком два­дцать лет назад, была най­де­на брон­зо­вая таб­лич­ка с латин­ской над­пи­сью в Фучин­ском озе­ре²¹, где мы в пер­вый раз встре­ти­ли латин­ский бустро­федон, кото­рый был нача­лом под­твер­жде­ний выска­зан­но­го мною пред­по­ло­же­ния или даже убеж­де­ния²² в том, что в латин­ском пись­ме была эпо­ха, когда оно зна­ло направ­ле­ние пись­ма от пра­вой руки к левой, убеж­де­ния, о кото­ром, после наход­ки фучин­ской таб­лич­ки, было вспо­мя­ну­то кое-где и в уче­ной евро­пей­ской печа­ти. Бустро­федон на поч­ве Ита­лии, рано пре­кра­тив­ший­ся в Риме и заме­нив­ший­ся там направ­ле­ни­ем от левой руки к пра­вой, про­дол­жал доль­ше суще­ст­во­вать в Пицене и в стране мар­сов, то есть, в Восточ­ной Ита­лии, у наро­дов более отста­лой куль­ту­ры.

Опи­сы­вая внеш­ние сто­ро­ны над­пи­си, Гамурри­ни так­же упо­ми­на­ет, что над­пись писа­на не в гори­зон­таль­ном направ­ле­нии, как обык­но­вен­но пишут­ся над­пи­си, а в вер­ти­каль­ном, начи­на­ясь при­том не свер­ху вниз, а сни­зу вверх, что́ впро­чем не гово­рит еще о том, как начи­на­лась над­пись в сво­ем цель­ном виде. Заме­тим, что вер­ти­каль­ное направ­ле­ние сто­рон пись­ма нигде на ита­лий­ской поч­ве не встре­ча­ет­ся: при­мер его пред­став­ля­ет толь­ко древ­ней­шая атти­че­ская псе­фисма отно­си­тель­но Сала­ми­на (C. I. A., 1a, Suppl. II), как на это ука­за­но Гюль­зе­ном²³. Над­пись писа­на не толь­ко на четы­рех сто­ро­нах сте­лы, но и на одном углу с.95 ее, нароч­но для это­го сгла­жен­ном, так как на лице­вых сто­ро­нах не хва­та­ло места для окон­ча­ния над­пи­си. Сло­ва в над­пи­си отде­ля­ют­ся одно от дру­го­го тре­мя точ­ка­ми ( ⋮ ), как это дела­лось в наи­древ­ней­ших гре­че­ских этрус­ских над­пи­сях, что́ так­же для опре­де­ле­ния хро­но­ло­гии над­пи­си име­ет свое зна­че­ние. В латин­ском пись­ме употреб­ле­ние трех точек для опре­де­ле­ния слов мы встре­ча­ем еще толь­ко в над­пи­си золо­той пре­не­стин­ской фибу­лы, кото­рая, несо­мнен­но отно­сясь к VI сто­ле­тию до Р. Хр., счи­та­лась до сих пор древ­ней­шею. Это­го обсто­я­тель­ства, то есть, того, что три отде­ли­тель­ных точ­ки встре­ча­ют­ся в дру­гой латин­ской над­пи­си, Гамурри­ни не отме­ча­ет. Но он не без осно­ва­ния ука­зы­ва­ет на то, что, так как вме­сте с тре­мя точ­ка­ми отде­ле­ния над­пись сте­лы пока­зы­ва­ет нам и две точ­ки (в двух слу­ча­ях), тут мож­но видеть уже нача­ло пере­хо­да к ново­му спо­со­бу сло­воот­де­ле­ния, сде­лав­ше­му­ся впо­след­ст­вии обще­употре­би­тель­ным в этрус­ских над­пи­сях.

Что каса­ет­ся самой фор­мы букв, то Гамурри­ни осо­бен­но напи­ра­ет на то, что она соот­вет­ст­ву­ет тому гре­че­ско­му алфа­ви­ту, кото­рый был пер­во­на­чаль­но при­нят и употреб­лял­ся в сосед­них с Римом мест­но­стях Этру­рии, чтобы отсюда выве­сти заклю­че­ние, что рим­ляне заим­ст­во­ва­ли пись­мо не из Хал­кид­ских коло­ний Южной Ита­лии и в част­но­сти из Кум, как это уста­нов­ле­но и при­ня­то в нау­ке после иссле­до­ва­ний Момм­зе­на²⁴, Кир­хо­фа²⁵ и Ленор­ма­на²⁶ и счи­та­ет­ся бес­спор­ным, а из Этру­рии, и имен­но из Цере (нын. Чер­вет­ри). Нуж­но заме­тить, что Гамурри­ни, в каче­стве этрус­ко­ло­га, поз­во­ля­ет себе отно­си­тель­но этрус­ской пись­мен­но­сти выска­зы­вать мне­ния, кото­рые чуж­ды дру­гим уче­ным, како­во, напри­мер, мне­ние, на стран­ность кото­ро­го я уже имел слу­чай ука­зы­вать²⁷, буд­то направ­ле­ние пись­ма от левой руки к пра­вой при­над­ле­жит более древним этрус­ским над­пи­сям. В дока­за­тель­ство про­ис­хож­де­ния латин­ско­го алфа­ви­та из Этру­рии, Гамурри­ни с.96 ссы­ла­ет­ся на древ­ний гре­че­ский алфа­вит, нахо­дя­щий­ся на най­ден­ном, восем­на­дцать лет назад, сосуде близ Фор­мел­ло, име­нии кня­зя Киджи, и пото­му неред­ко назы­вае­мом про­сто «вазой Киджи», где даже не один алфа­вит, а два, вме­сте с этрус­скою над­пи­сью. Алфа­вит этот, кото­рый явля­ет­ся самым пол­ным из дошед­ших до нас гре­че­ским алфа­ви­том, был рас­смот­рен в свое вре­мя в изда­вае­мом фран­цуз­ской шко­лой в Риме жур­на­ле Mé­lan­ges d’ar­chéo­lo­gie et d’his­toi­re (II, 1882) тре­мя уче­ны­ми: Бре­а­лем, Ленор­ма­ном и Гамурри­ни, о чем мне уже при­хо­ди­лось упо­ми­нать в одной из сво­их ста­тей под загла­ви­ем: «Уче­ная жизнь в Риме»²⁸. В этих же Mé­lan­ges было дано и пер­вое фак­си­ми­ле начер­та­ний, пред­став­ля­е­мых фор­мелль­ским сосудом²⁹. Гамурри­ни, кото­рый тогда, по-види­мо­му, не был уве­рен в боль­шой древ­но­сти сосуда, а теперь отно­сит его по тех­ни­ке «по край­ней мере, к нача­лу шесто­го сто­ле­тия» до Р. Хр., нахо­дит — и не без неко­то­ро­го осно­ва­ния — что алфа­вит вазы Киджи выра­жа­ет собой имен­но тот тип букв, кото­рый виден на над­пи­си Фору­ма. Но сход­ство в фор­ме букв, в боль­шин­стве слу­ча­ев несо­мнен­ное, не может дока­зы­вать зави­си­мость алфа­ви­та рим­ской над­пи­си от того, кото­рый был най­ден близ Фор­мел­ло, в Этру­рии. Дело в том, что фор­мы букв в том и в дру­гом пись­ме при­над­ле­жат гре­че­ско­му алфа­ви­ту, кото­рый был родо­на­чаль­ни­ком пись­ма в Этру­рии и в Риме, и сход­ство его в пери­од оди­на­ко­вой древ­но­сти, поэто­му, есте­ствен­ное, не нуж­даю­ще­е­ся в объ­яс­не­нии его зави­си­мо­стью одно­го заим­ст­во­ван­но­го пись­ма от дру­го­го. Эта зави­си­мость, напро­тив, явля­ет­ся в дан­ном слу­чае тем менее веро­ят­ною, что не все бук­вы на рим­ской сте­ле и в над­пи­си на вазе Киджи оди­на­ко­вы. Есть суще­ст­вен­ная раз­ни­ца в начер­та­нии бук­вы s, гре­че­ской сиг­мы, кото­рая в рим­ской над­пи­си явля­ет­ся со сво­ею типи­че­ской фор­мой древ­ней­ших латин­ских над­пи­сей Σ, а не в фор­ме обер­ну­той на бок бук­вы M (ε), на что обра­ща­ет вни­ма­ние и сам Гамурри­ни, видя, одна­ко, в этой важ­ной раз­ни­це самую неваж­ную, «la lie­vis­si­ma dif­fe­ren­za», кото­рую он при­пи­сы­ва­ет боль­шей древ­но­сти пись­ма фор­мелль­ско­го сосуда. Но при этом он забы­ва­ет, что то же отлич­ное от латин­ско­го начер­та­ние s или сиг­мы сохра­ня­ет­ся и в более позд­них этрус­ских алфа­ви­тах, каков бес­спор­но алфа­вит вазы из Бомар­цо, или каков с.97 алфа­вит 2-й Нолан­ской пате­ры³⁰. Раз­ни­ца эта суще­ст­во­ва­ла уже в том гре­че­ском алфа­ви­те, кото­рый лег в осно­ва­ние как этрус­ско­го, так и латин­ско­го, то есть, дори­че­ско­го алфа­ви­та, усво­ен­но­го хал­кид­ски­ми коло­ни­я­ми³¹. Сущ­ность нашей мыс­ли та, что алфа­вит фор­мелль­ско­го сосуда или «вазы Киджи», как этот сосуд чаще назы­ва­ет­ся, есть очень близ­кий алфа­вит к латин­ско­му пись­му сте­лы Фору­ма, но не тоже­ст­вен­ный с ним и не дает осно­ва­ния думать, что имен­но от этрус­ков, употреб­ляв­ших этот алфа­вит, и было заим­ст­во­ва­но пись­мо в Риме или вооб­ще в Лаци­у­ме. В Риме и в Лаци­у­ме не толь­ко нико­гда не писа­ли s так, как эта бук­ва писа­лась дол­гое вре­мя в Этру­рии и как она пишет­ся имен­но на вазе Киджи, но извест­но, что и сам состав латин­ско­го алфа­ви­та был совсем дру­гой, чем в Этру­рии. Так, у рим­лян были бук­вы b, d, o, кото­рых у этрус­ков не было, и кото­рых, поэто­му, рим­ляне не мог­ли у них заим­ст­во­вать, как не заим­ст­во­ва­ли у них зна­ка 𐌚, а употреб­ля­ли для выра­же­ния соеди­нен­но­го с ним зву­ка эоли­че­скую дигам­му ϝ с при­бав­ле­ни­ем к ней в пер­вое вре­мя h, как это зна­чит­ся в над­пи­си на золо­той пре­не­стин­ской фибу­ле, счи­тав­шей­ся до сих пор древ­ней­шею, из дошед­ших до нас, латин­скою над­пи­сью³². Далее, не осо­бен­но лег­ко было взять у этрус­ков лати­ня­нам и бук­ву k, кото­рой почти и нет в этрус­ских алфа­ви­тах, по край­ней мере на том месте³³, где она сто­ит в гре­че­ском и сто­я­ла в древ­ней­шем латин­ском алфа­ви­те, хотя, прав­ду ска­зать, она, веро­ят­но, из этрус­ско­го, а не из дру­го­го како­го-либо алфа­ви­та вошла в алфа­ви­ты умбр­ский, сабелль­ский и осский, вооб­ще тес­но с.98 свя­зан­ные с этрус­ским. Эти обсто­я­тель­ства, — не гово­ря уже об отсут­ст­вии в латин­ском алфа­ви­те при­ды­ха­тель­ных соглас­ных, дру­го­го сви­стя­ще­го зна­ка или, по рус­ской тер­ми­но­ло­гии, шипя­ще­го, соот­вет­ст­ву­ю­ще­го рус­ско­му ш, рав­но как и об отсут­ст­вии употреб­ле­ния 𐌙 в зна­че­нии рус­ско­го х, то есть, вооб­ще об отсут­ст­вии в латин­ском извест­ных зна­ков, кото­рые суще­ст­ву­ют во всех, дошед­ших до нас, этрус­ских алфа­ви­тах, — при­да­ют латин­ско­му алфа­ви­ту неза­ви­си­мое от этрус­ско­го про­ис­хож­де­ние. В этом пунк­те мы сто­им твер­до и нико­гда не согла­сим­ся с Гамурри­ни, несмот­ря на то, что он в под­держ­ку себе берет Бре­а­ля, кото­рый в инте­рес­ной ста­тье «Sur les rap­ports de l’al­pha­bet ét­rus­que avec l’al­pha­bet la­tin»³⁴ заяв­ля­ет, что «les idio­mes d’ori­gi­ne in­do-euro­péen­ne, com­me le la­tin, l’ombrien, l’os­que, se sont d’abord éc­rits au moyen de ce (этрус­ско­го) al­pha­bet»³⁵ и что образ­цом это­го алфа­ви­та может слу­жить тот, кото­рый был най­ден в Бомар­цо и кото­рый пред­став­ля­ет собой наи­бо­лее вер­ный тип этрус­ско­го алфа­ви­та. Но и Бре­аль ника­ких серь­ез­ных дока­за­тельств в поль­зу сво­его мне­ния отно­си­тель­но свя­зи латин­ско­го алфа­ви­та с этрус­ским не пред­став­ля­ет. То, что́ он гово­рит, может слу­жить неко­то­рым дока­за­тель­ст­вом вли­я­ния этрус­ско­го алфа­ви­та на латин­ский. Так, напри­мер, то, что, подоб­но этрус­ско­му алфа­ви­ту, где гре­че­ская гам­ма (γ) испол­ня­ла две обя­зан­но­сти (к и г рус­ских), c име­ла пер­во­на­чаль­но тоже дво­я­кое зна­че­ние в латин­ском, как и самый факт, что c не отве­ча­ет гре­че­ской γ, место кото­рой она зани­ма­ет, дей­ст­ви­тель­но может быть объ­яс­ня­ем этрус­ским вли­я­ни­ем. Очень может быть так­же, что и отсут­ст­вие b в фалис­ском алфа­ви­те, род­ст­вен­ном латин­ско­му, рав­но как и употреб­ле­ние p в древ­ней­шем латин­ском вме­сто b (как, напри­мер, ad­vo­ca­pit в гимне бра­тьев Арваль­ских, или pro­pom вме­сто pro­bom (pro­bum) на моне­тах Бене­вен­та)³⁶, сто­ит пря­мо в зави­си­мо­сти от этрус­ско­го вли­я­ния. Но все это нима­ло не ослаб­ля­ет наше­го поло­же­ния о само­сто­я­тель­ном про­ис­хож­де­нии латин­ско­го алфа­ви­та от гре­че­ско­го, так как осо­бен­но­сти его по отно­ше­нию к этрус­ско­му слиш­ком с.99 важ­ны и силь­ны, чтобы ста­вить это про­ис­хож­де­ние в зави­си­мость от послед­не­го. В даль­ней­ших рас­суж­де­ни­ях Бре­а­ля по это­му пово­ду мы нахо­дим толь­ко стран­но­сти. Он дума­ет (p. 132), что свое­об­раз­ный этрус­ский знак 𐌚, соот­вет­ст­ву­ю­щий латин­ско­му f, так­же суще­ст­во­вал когда-то в латин­ском, a exis­té an­cien­ne­ment dans l’éc­ri­tu­re la­ti­ne (!!). Но где же следы это­го суще­ст­во­ва­ния? Подоб­ные вопро­сы нель­зя решать на осно­ва­нии одних фило­ло­ги­че­ских ком­би­на­ций: тре­бу­ют­ся фак­ты. Но фак­тов нет, как и в дока­за­тель­ство того, буд­то f введе­но уже грам­ма­ти­ка­ми под гре­че­ским вли­я­ни­ем. Это он гово­рит о зна­ке, кото­рый нахо­дит­ся в над­пи­си на пре­не­стин­ской фибу­ле, при­над­ле­жа­щей несо­мнен­но к VI ст. до Р. Хр., то есть, к эпо­хе рим­ских царей! Веро­ят­но, над­пись эта, хотя уже издан­ная ко вре­ме­ни появ­ле­ния его ста­тьи, оста­ва­лась еще неиз­вест­ною зна­ме­ни­то­му фран­цуз­ско­му глот­то­ло­гу, как при­ня­то в Ита­лии назы­вать линг­ви­стов, когда он писал свою, во вся­ком слу­чае, инте­рес­ную ста­тью. Отно­си­тель­но же его жела­ния вве­сти θ в латин­ский алфа­вит, из кото­ро­го она буд­то бы a été peu à peu éli­mi­né (p. 133), мы не зна­ем, что́ и ска­зать, кро­ме того, что зна­ме­ни­тый уче­ный писал свою ста­тью, веро­ят­но, с зара­нее состав­лен­ным пред­убеж­де­ни­ем в поль­зу мыс­ли о зави­си­мо­сти латин­ско­го алфа­ви­та от этрус­ско­го. Заклю­чая свое рас­суж­де­ние, Бре­аль гово­рит (p. 134), что «если б мы име­ли латин­ские над­пи­си пер­вых веков Рима, то, без сомне­ния, увиде­ли бы, что не гре­ки, а соседи рим­лян из Клу­вия и Вуль­чи научи­ли их писать», и к это­му при­бав­ля­ет, что изме­ни­ла латин­ский алфа­вит гре­че­ская мода, так как в Рим сте­ка­лись «les ét­rau­gers lettrés». Но мы теперь име­ем эти древ­ней­шие латин­ские над­пи­си и не видим, чтоб латин­ский алфа­вит был этрус­ским, чтоб он имел 𐌚, ϑ, φ и дру­гие этрус­ские осо­бен­но­сти.

Да, мы ниче­го тако­го не видим, не видит это­го и сам Гамурри­ни, кото­рый тем не менее про­сит нас отныне думать, что «Рим полу­чил пись­мо от этрус­ков, и имен­но из Цере, а не от хал­кидян и из Кум, как с неко­то­ро­го вре­ме­ни при­ня­то думать меж­ду уче­ны­ми». При этом он счи­та­ет очень «веро­ят­ным», что алфа­вит фор­мелль­ско­го сосуда, общий, по его мне­нию, источ­ник пись­ма в Этру­рии и Риме, при­шел с Коринф­ско­го зали­ва, с кото­рым бере­га Тиррен­ско­го моря, в тече­ние VII ст. до Р. Хр. были в ожив­лен­ных сно­ше­ни­ях. Может быть, это и так, ска­жем мы, хотя все застав­ля­ет думать, что эти этрус­ки ста­ли с.100 писать еще в VIII сто­ле­тии, по край­ней мере в кон­це его, под вли­я­ни­ем хал­кид­ских коло­ний Южной Ита­лии: во вся­ком слу­чае, мне­ние Гамурри­ни гораздо веро­ят­нее, чем мне­ние Ленор­ма­на, выво­дя­ще­го фор­мелль­ский алфа­вит из Тарен­та³⁷, с кото­рым ожив­лен­ных сно­ше­ний у при­т­иррен­ских стран в VII сто­ле­тии не было. Да и по пре­да­нию³⁸, пись­мо в Этру­рию было при­не­се­но из Корин­фа Дема­ра­том. Но, остав­ляя рас­суж­де­ние о про­ис­хож­де­нии этрус­ско­го алфа­ви­та в сто­роне, мы сто­им твер­до на том, что алфа­вит древ­ней­шей над­пи­си, нахо­дя­щей­ся на сте­ле Фору­ма, чисто гре­че­ско­го про­ис­хож­де­ния, и в нем нет не толь­ко ниче­го спе­ци­аль­но этрус­ско­го, но еще и ниче­го спе­ци­аль­но латин­ско­го. Нет рим­ской фор­мы R, совсем нет зна­ка F, что́, может быть, зави­сит от того, что боль­шая часть над­пи­си для нас утра­че­на: дело в том, что F, хотя в соеди­не­нии с h (𐌇), два­жды зна­чит­ся в над­пи­си на золо­той пре­не­стин­ской фибу­ле. Ком­па­рет­ти³⁹ усмат­ри­ва­ет в одном месте f пред­став­лен­ным h (𐌇), но это — стран­ное и доволь­но непо­нят­ное пред­по­ло­же­ние. Что звук h заме­ня­ет ино­гда f, это понят­но, и Чечи⁴⁰, иллю­ст­ри­руя это явле­ние, при­во­дит несколь­ко при­ме­ров тому даже из самой над­пи­си; но чтобы звук f выра­жал­ся посред­ст­вом бук­вы h, это неве­ро­ят­но.

Мы слиш­ком дол­го оста­но­ви­лись на оши­боч­ном выво­де Гамурри­ни, буд­то над­пись Фору­ма убеж­да­ет нас в про­ис­хож­де­нии латин­ско­го алфа­ви­та от этрус­ско­го, но мы еще не покон­чи­ли с его отче­том. В кон­це это­го отче­та он пред­ла­га­ет чте­ние над­пи­си, как ему уда­лось ее про­честь гла­за­ми, то есть, не при­бе­гая ни к каким фило­ло­ги­че­ским ком­би­на­ци­ям, а про­сто сле­дуя начер­та­нию букв, насколь­ко оно сохра­ни­лось в силь­но попор­чен­ной и крайне непол­ной над­пи­си. Соб­ст­вен­но гово­ря, над­пись в сохра­нив­ших­ся сло­вах чита­ет­ся лег­ко: труд­но толь­ко вос­ста­нов­ле­ние утра­чен­но­го тек­ста и точ­ное пони­ма­ние над­пи­си. Но это не вхо­ди­ло в обя­зан­ность Гамурри­ни. С него доста­точ­но было усмот­реть, на какой с.101 сто­роне стол­ба нахо­дят­ся нача­ло того, что́ сохра­ни­лось в над­пи­си, и как потом сле­до­вал текст, пере­хо­дя с одной сто­ро­ны на дру­гую. Это он выпол­нил удо­вле­тво­ри­тель­но. Вос­ста­нов­ле­ние же тек­ста, насколь­ко это воз­мож­но, и ура­зу­ме­ние смыс­ла его взял на себя про­фес­сор срав­ни­тель­но­го язы­ко­зна­ния в рим­ском уни­вер­си­те­те (Sa­pien­za) Луи­джи Чечи, отчет кото­ро­го непо­сред­ст­вен­но затем и сле­ду­ет, если не счи­тать напе­ча­тан­ной меж­ду отче­та­ми Гамурри­ни и Чечи одной непол­ной стра­ни­цы заме­ча­ний или, как они тут назва­ны, Наблюде­ний (Os­ser­va­zio­ni) Джа­ко­мо Кор­те­зе.

Таким обра­зом мы подо­шли к само­му тек­сту сде­лав­шей­ся отныне зна­ме­ни­тою над­пи­си, и нам, конеч­но, очень инте­рес­но узнать, что́ нам дает этот древ­ней­ший памят­ник рим­ской пись­мен­но­сти. Эту работу, как ска­за­но, взял на себя про­фес­сор Чечи, еще доволь­но моло­дой и бес­спор­но даро­ви­тый уче­ный. Нель­зя ска­зать, чтоб он был нович­ком в деле тол­ко­ва­ния и вос­ста­нов­ле­ния тек­ста из обла­сти древ­ней­шей латы­ни. Извест­ны его работы по вос­ста­нов­ле­нию тек­ста отрыв­ков гим­нов Сали­ев (Car­mi­na Sa­lia­ria)⁴¹ и объ­яс­не­нию над­пи­си, извест­ной под име­нем Due­nos⁴², — работы, поло­жим, не очень важ­ные, но все-таки свиде­тель­ст­во­вав­шие и о зна­ком­стве его с эпи­гра­фи­че­ски­ми остат­ка­ми италь­ян­ских наре­чий, и с при­е­ма­ми срав­ни­тель­но­го язы­ко­зна­ния. Тут ему, одна­ко, пред­сто­ял труд необы­чай­ный, — не толь­ко про­честь то, что́ напи­са­но и что́, как мы ска­за­ли, без осо­бо­го затруд­не­ния чита­ет­ся, но вос­ста­но­вить то, что́ совер­шен­но утра­че­но, и при­том в таком памят­ни­ке, кото­рый явля­ет­ся в латин­ской эпи­гра­фи­ке совер­шен­но новым и нату­ра кото­ро­го еще тре­бо­ва­ла опре­де­ле­ния. Такая зада­ча мог­ла бы испу­гать кого угод­но, но г. Чечи не испу­гал­ся, а храб­ро взял­ся за дело и испол­нил его с быст­ро­тою неве­ро­ят­ною. В самом кон­це мая над­пись была откры­та, а к поло­вине июня она не толь­ко была вос­ста­нов­ле­на, но и снаб­же­на про­стран­ным объ­яс­не­ни­ем. 24-го июня было окон­че­но печа­та­ние всех трех докла­дов и выпу­ще­но отдель­ною бро­шю­рой. Хоро­шая италь­ян­ская посло­ви­ца, «chi va pia­no, va sa­no» на этот раз совсем была остав­ле­на без вни­ма­ния.

Резуль­та­ты сво­ей ско­ро­спе­лой работы про­фес­сор Чечи почти с.102 одно­вре­мен­но с отче­том мини­ст­ру народ­но­го про­све­ще­ния, напе­ча­тан­ном в No­ti­zie deg­li sca­vi за май 1899 (pp. 172—200; отд. изд., pp. 24—49), поме­стил в жур­на­ле Ri­vis­ta d’Ita­lia (15-го июля 1899). Так как пер­вое изда­ние име­ет в виду уче­ных, а вто­рое — по пре­иму­ще­ству, обра­зо­ван­ную пуб­ли­ку, то мы будем обра­щать­ся более к пер­во­му, ука­зы­вая на вто­рое лишь в тех слу­ча­ях, когда в нем встре­ча­ют­ся отступ­ле­ния от пер­во­го или совсем новые сооб­ра­же­ния.

Текст над­пи­си, как он чита­ет­ся в его насто­я­щем, то есть, не допол­нен­ном, виде, у Чечи почти таков же, как он явля­ет­ся у Гамурри­ни⁴³. Имен­но:

Отсюда вид­но, что в над­пи­си не сохра­ни­лось ни одной цель­ной фра­зы. Есть несколь­ко отдель­ных слов, зна­че­ние кото­рых бес­спор­но; за ними сле­ду­ют отрыв­ки слов, то с про­пус­ка­ми в нача­ле, то с про­пус­ка­ми в кон­це. Вос­ста­нов­ле­ние тек­ста, при таких усло­ви­ях, не было бы затруд­ни­тель­но лишь в том слу­чае, если б над­пись была одною из обык­но­вен­ных латин­ских над­пи­сей, фор­му­лы кото­рых повто­ря­ют­ся в дру­гих над­пи­сях, луч­ше сохра­нив­ших­ся. Ниче­го подоб­но­го в дан­ном слу­чае нет. Над­пись сте­лы с.103 Фору­ма един­ст­вен­ная в сво­ем роде: не толь­ко одно­вре­мен­ных с нею, но и одно­род­ных рим­ская эпи­гра­фи­ка нам до сих пор не дала ни одной. Это обсто­я­тель­ство дела­ет вос­ста­нов­ле­ние над­пи­си до край­ней сте­пе­ни затруд­ни­тель­ным, чтоб не ска­зать — пря­мо невоз­мож­ным. Для Чечи, как мы сей­час увидим, не было тут ниче­го ни невоз­мож­но­го, ни затруд­ни­тель­но­го. Он соста­вил в несколь­ко дней связ­ный текст и дает нам его в таком виде:

Quoi hordas vei­gead, veigētod sak­rossesed. Sordas sak­ros sed.

Eid iasias re­gei Ioiba ad­fe­rad ad rem devam.

Quos rex per mentōrem ka­la­to­rem hapead en­do adagiod (vel a giod), ioux men­ta ca­piad, do­ta vovead.

Inim ite ri koised nou­na­sias im.

Quoi ha­ve­lod ne­quam sied do­lod malod, diove es­tod. Quoi vo­viod sa­cer Dio­ve es­tod.

А вот и пере­да­ча вос­ста­нов­лен­но­го таким обра­зом тек­ста на лите­ра­тур­ный латин­ский язык:

Qui for­das con­sec­ret, con­sec­ra­to sa­cel­lum ver­sus (vel ad sa­cel­lum).

Sor­das (sc. qui sor­das con­sec­ret, con­sec­ra­to) seor­sum a sa­cel­lo.

Idia­riis (= Idi­bus) re­gi li­ba ad­fe­rat ad rem di­vi­nam (= ad sac­ri­fi­cium).

Quos rex per augu­rem ca­la­to­rem in­du­ha­peat (= con­sec­ra­tum ad­mit­tat) ada­gio (= car­mi­ne) (vel in sac­ro lo­co), (is) pre­ci­bus aus­pi­cia ca­piat, do­na vo­ti­va vo­veat.

Item­que rei (sc. rei di­vi­nae) cu­ret no­na­riis (= No­nis) ibi.

Qui aus­pi­cio ne­quam sit do­lo ma­lo, Jovi es­to. Qui vo­to (sc. qui vo­to ne­quam sit do­lo ma­lo), sa­cer Jovi es­to.

Что ска­зать об этом вос­ста­нов­ле­нии тек­ста столь важ­ной над­пи­си?

Преж­де все­го сле­ду­ет ска­зать, что оно сде­ла­но очень сме­ло, а затем сле­ду­ет ска­зать, что в нем едва ли мы най­дем хотя что-нибудь соот­вет­ст­ву­ю­щее дей­ст­ви­тель­ной над­пи­си. Сме­лость, конеч­но, горо­да берет, как гово­рит посло­ви­ца, но в науч­ных вопро­сах она ско­рее все­го ведет к ошиб­кам, а не к откры­ти­ям. В науч­ных вопро­сах гораздо пред­по­чти­тель­нее осто­рож­ность. Мы не отри­ца­ем у про­фес­со­ра Чечи пра­ва вос­ста­нов­лять текст так или ина­че: он сде­лал то, что, по его мне­нию и его силам, в соот­вет­ст­вии с науч­ным направ­ле­ни­ем, мож­но было сде­лать. Но все, что он выда­ет за текст древ­ней над­пи­си, состав­ля­ет лишь его догад­ки, и при­том до край­но­сти сме­лые. Нель­зя, впро­чем, ска­зать, чтобы он делал свои догад­ки нао­бум. Вся­кую из них он с.104 обос­но­вы­ва­ет сооб­ра­же­ни­я­ми фило­ло­ги­че­ски­ми, линг­ви­сти­че­ски­ми, риту­аль­ны­ми и т. д., и в общем у него соста­ви­лось 27, или, с после­дую­щим добав­ле­ни­ем, 29 боль­ших стра­ниц (in quar­to) сооб­ра­же­ний и объ­яс­не­ний, на кото­рых его пони­ма­ние смыс­ла над­пи­си и вос­ста­нов­ле­ние тек­ста осно­вы­ва­ет­ся. Впо­след­ст­вии он мно­го раз воз­вра­щал­ся к сво­ей рабо­те, пиша ста­тьи в Ri­vis­ta d’Ita­lia и осо­бен­но в Po­po­lo Ro­ma­no, и про­дол­жа­ет писать до насто­я­щей мину­ты⁴⁴, то поле­ми­зи­руя с про­тив­ни­ка­ми и воз­ра­жа­те­ля­ми, то про­сто в видах боль­ше­го разъ­яс­не­ния дела. Хотя он в этих ста­тьях делал ино­гда изме­не­ния и поправ­ки к изло­жен­но­му в отче­те, напе­ча­тан­ном в No­ti­zie deg­li sca­vi, но в сущ­но­сти он остал­ся верен дан­ным в пер­вый раз объ­яс­не­ни­ям и осно­ван­ной на них рестав­ра­ции тек­ста, кото­рою он, несмот­ря на рез­кие напад­ки про­тив­ни­ков, види­мо гор­дит­ся, кокет­ли­во заяв­ляя, что он «не пре­тен­ду­ет быть Кювье фило­ло­гии»⁴⁵, и вызы­вая дру­гих, вме­сто кри­ти­ки его работы, дать свое вос­ста­нов­ле­ние над­пи­си⁴⁶.

Лег­ко ска­зать: дать вос­ста­нов­ле­ние такой над­пи­си!

Вос­ста­нов­ле­ние тек­ста над­пи­си сте­лы Фору­ма у г. Чечи осно­вы­ва­ет­ся на пред­по­ло­же­нии, что она содер­жа­ла в себе цар­ский закон, отно­сив­ший­ся к куль­ту одно­го из свя­ти­лищ на рим­ском Фору­ме (или на Коми­ции), в про­ти­во­по­лож­ность Гамурри­ни, кото­рый видит здесь закон, отно­сив­ший­ся к куль­ту погре­бен­но­го в этом месте героя, Рому­ла, или дру­го­го, как он осто­рож­но пояс­нил в сво­ем докла­де съезду ори­ен­та­ли­стов. Что тут перед нами один из древ­ней­ших, и при­том, рели­ги­оз­ных зако­нов, в этом не может быть сомне­ния: на это ука­зы­ва­ют не толь­ко такие сохра­нив­ши­е­ся сло­ва, как sak­ros, re­gei, ka­la­to­rem, но и из сле­дов, прав­да, неяс­ных, зако­но­да­тель­ной фор­му­лы, какая была с.105 обыч­на в древ­ней­шем зако­но­да­тель­стве, касаю­щем­ся пред­ме­тов, свя­зан­ных с рели­ги­ей или куль­том: sa­cer es­to⁴⁷. Того, что это был закон, где шла речь о жерт­вах, какие долж­ны быть при­но­си­мы в извест­ные дни, из сохра­нив­ших­ся слов над­пи­си, пол­ных или непол­ных, не вид­но, но, ввиду сохра­нив­ших­ся остат­ков жерт­вен­ных живот­ных и, вме­сте с ними, мно­же­ства обет­ных при­но­ше­ний, это пред­став­ля­ет­ся очень веро­ят­ным. Но несо­мнен­но, что над­пись отно­сит­ся к тако­му зако­но­да­тель­но­му акту, в кото­ром дей­ст­ву­ю­щая роль при­над­ле­жит царю, назва­ние кото­ро­го, rex, в одном месте сохра­ни­лось вполне, а в дру­гом — в обо­зна­че­нии его одною бук­вой (r). Тако­ва осно­ва, на кото­рой пред­сто­я­ло выткать текст в пре­де­лах сохра­нив­ших­ся остат­ков над­пи­си, най­ти мно­гие неиз­вест­ные вели­чи­ны на осно­ва­нии немно­гих извест­ных. Но само собой разу­ме­ет­ся, что, при самом луч­шем реше­нии этой алгеб­ра­и­че­ской зада­чи, все най­ден­ное мог­ло бы иметь лишь ту или дру­гую сте­пень веро­ят­но­сти, так как над­пись эта — един­ст­вен­ная в сво­ем роде и к ней не могут быть при­ло­же­ны те при­е­мы рестав­ра­ции, какие с пол­ным успе­хом при­ла­га­ют­ся к непол­ным над­пи­сям из раз­рядов, для кото­рых име­ет­ся нема­ло цель­ных или совсем ясных образ­цов. При­ни­мая это во вни­ма­ние, мы не име­ем пра­ва быть слиш­ком тре­бо­ва­тель­ны к рабо­те, испол­нен­ной, к тому же, в такой корот­кий срок, проф. Чечи. Мы можем осуж­дать его за то, что он при­нял на себя зада­чу, в дан­ных усло­ви­ях не реши­мую, но не можем не при­знать в его труде не толь­ко бью­щей в гла­за талант­ли­во­сти, но и не совсем обы­ден­ной уче­но­сти. Прав­да, в его фило­ло­ги­че­ских ком­би­на­ци­ях есть нема­ло явных про­ма­хов или нема­ло тако­го, quod tol­le­re vel­les, как выра­жал­ся в таких слу­ча­ях Гора­ций, но ина­че и быть не мог­ло при такой поспеш­но­сти и в столь необы­чай­ной рабо­те. Посмот­рим, одна­ко, на дело бли­же.

1-я сто­ро­на.

Пер­вая сто­ро­на над­пи­си, как пом­нит чита­тель, дает: Quoi ho (или hoi)… ak­ros (или sak­ros) es ed­sor (или ed­sorm)…

Чечи из это­го дела­ет: Quoi hordas vei­geat, vei­ge­tod sac­ros sesed. Sordas sak­ros sed. Тут нам пред­ла­га­ет­ся новое сло­во (vei­ge­re con­sec­ra­re) и совер­шен­но неожи­дан­ные тол­ко­ва­ния слов: с.106 sak­ros и esed. Пер­вое у него есть мест­ный падеж, а вто­рое есть пред­лог в фор­ме se­sed и в зна­че­нии ver­sus. Во вто­ром пери­о­де допол­не­ние sak­ros sed, зна­ча­щее у него seor­sum a sa­cel­lo, в про­ти­во­по­лож­ность преды­ду­ще­му выра­же­нию sa­cel­lum ver­sus. Про­из­вол тут на каж­дом шагу, но осо­бен­но в насиль­ст­вен­ном пре­вра­ще­нии дан­но­го над­пи­сью esed в se­sed, — при­ем, достой­ный пол­но­го осуж­де­нии. Я не ста­ну при­во­дить здесь хит­ро­ум­ных дово­дов, кото­ры­ми Чечи в сво­их при­ме­ча­ни­ях оправ­ды­ва­ет сме­лость такой рестав­ра­ции тек­ста и тако­го тол­ко­ва­ния как дан­ных самой над­пи­си, так и его конъ­ек­ту­раль­ных допол­не­ний. В этом нет нуж­ды тем более, что автор уже отка­зал­ся и от этих дово­дов и от этой рестав­ра­ции. В сво­ей, толь­ко что появив­шей­ся, ста­тье «Nuo­vo contri­bu­to al­la in­terpre­ta­zio­ne dell’ iscri­zio­ne an­ti­chis­si­ma del Fo­ro Ro­ma­no»⁴⁸ он дает такую рестав­ра­цию это­го места: Quoi hordas vei­cead, … sak­ros esed. Sordas; ite и пере­во­дит его на лите­ра­тур­ный язык так: Qui for­das con­sec­ret, sa­cer sit. Sor­das (sc. qui sor­das con­sec­ret), item (= sa­cer sit). С такой рестав­ра­ци­ей мож­но было бы более поми­рить­ся, но увы! — sak­ros = sa­cer, что в грам­ма­ти­че­ском отно­ше­нии мы счи­та­ем пра­виль­ным⁴⁹, зна­чит у него не извест­ную в зако­но­да­тель­ных актах фор­му­лу осуж­де­ния, а фор­му­лу освя­ще­ния или очи­ще­ния. Он гово­рит: «sak­ros va­le qui non il co­mu­ne sa­cer, ma si be­ne pu­rus o, meg­lio, ex­pia­tus». Таким обра­зом, мы попа­да­ем здесь опять в область неиз­вест­но­го или, луч­ше, про­из­воль­но­го. К тому же, автор, по-види­мо­му, не ясно пред­став­ля­ет себе, долж­но ли быть это очи­ще­ние след­ст­ви­ем жерт­во­при­но­ше­ния (кто при­не­сет такую-то жерт­ву, будет очи­щен) или оно долж­но пред­ше­ст­во­вать жерт­во­при­но­ше­нию (кто станет при­но­сить жерт­ву, дол­жен быть чист). С послед­ним пред­став­ле­ни­ем вяжут­ся с.107 при­во­ди­мые г. Чечи сло­ва из Цице­ро­на (De leg. II, 8, 19): Ad di­vos, adeun­to cas­te, pie­ta­tem ad­hi­ben­do, opes amo­ven­to: qui se­cus fa­xit, deus ip­se vin­dex erit. Но затем автор гово­рит о hos­tiae pia­cu­la­res, что ведет к пер­во­му пред­став­ле­нию. Это выте­ка­ет и из его заклю­че­ния: «это было жерт­во­при­но­ше­ние очи­сти­тель­ное». Затем этот conjunct. praes., кото­ро­го зако­но­да­тель­ные фор­му­лы не зна­ют. На это проф. Чечи ука­зал уже мюн­хен­ский учи­тель Валь­тер Отто⁵⁰, при­вед­ши ему извест­ные при­ме­ры: sei quis vio­la­sit, Jove bo­vid piac­lum da­tod; si quis ter­ge­re or­na­re, re­fi­ce­re vo­let; jus fas­que es­to. Но он мог бы ука­зать, как это сде­лал Ком­па­рет­ти⁵¹, пря­мо на зако­ны, при­во­ди­мые (в под­нов­лен­ной фор­ме) писа­те­ля­ми, как цар­ские, напри­мер, pat­ro­nus si clien­ti frau­dem fe­ce­rit, sa­cer es­ho, или si quis aliu­ta fa­xit, ip­sos Jovi sa­cer es­to и др. При­ме­ры эти, без сомне­ния, проф. Чечи хоро­шо извест­ны. Но он выхо­дит из пред­по­ло­же­ния, что древ­ней­шая латынь не зна­ла той опре­де­лен­но­сти в con­se­cu­tio tem­po­rum, кото­рая обна­ру­жи­лась впо­след­ст­вии, и пола­га­ет, что как в над­пи­си Due­nos сло­ва Qoi me mi­tat = qui me mi­se­rit, так и в над­пи­си сте­лы Фору­ма отно­си­тель­ное пред­ло­же­ние в prae­sens conjuct. = perf. conjunct. Что каса­ет­ся до фор­мы esed, то, не видя в ней теперь пред­ло­га, он нахо­дит воз­мож­ным счи­тать за древ­ней­шую фор­му 3-го лица conjct. praes. от фор­мы eso, пере­шед­шей потом в fut. ero. Это esed было потом заме­не­но фор­мой opt. sied и совер­шен­но соот­вет­ст­ву­ет сан­скр. asat. Оно слу­жит дока­за­тель­ст­вом, что над­пись состав­ле­на в такое вре­мя, когда еще не про­изо­шло сли­я­ния конъ­юнк­тив­ной фор­мы с опта­тив­ной, кото­рая (sied) и явля­ет­ся уже исклю­чи­тель­ною в над­пи­си Due­nos. Счи­таю нуж­ным заме­тить, что я пере­даю лишь сущ­ность аргу­мен­та­ции Чечи, пре­до­став­ляя инте­ре­су­ю­щим­ся подроб­но­стя­ми самим с ними позна­ко­мить­ся. Фор­му ite = item автор, по его сло­вам, берет из пер­вой стро­ки чет­вер­той сто­ро­ны над­пи­си. Может быть, тут его догад­ка и осно­ва­тель­на: во вся­ком слу­чае это — новость, кото­рую фило­ло­гия долж­на при­нять к сведе­нию. Осо­бен­ную сме­лость автор про­яв­ля­ет в под­став­ле­нии ново­го гла­го­ла vei­ge­re, кото­рый он берет из кор­ня сло­ва vic­ti­ma, про­ис­хо­дя­ще­го, по его мне­нию, из vig-ti­ma (очень спор­ная эти­мо­ло­гия!), и сопо­став­ляя с ним гот­ское wei­han = wei­hen, «sac­ri­fi­ca­re», «con­sac­ra­re» и древн.-верхн. нем. с.108 wihen, «de­di­ca­re», «san­ci­re»⁵². Состав­лять новые сло­ва он счи­тал необ­хо­ди­мым для того, чтобы «пере­да­вать арха­и­че­ским язы­ком мыс­ли, кото­рые пред­по­ла­гал, как дол­жен­ст­ву­ю­щие быть выра­жен­ны­ми в недо­стаю­щей части стол­ба» (над­пи­си?)⁵³. Но, в сущ­но­сти, вся эта рестав­ра­ция до такой сте­пе­ни висит на возду­хе, что мы даже не можем ска­зать с досто­вер­но­стью, есть ли quoi, началь­ное сло­во сохра­нив­ше­го­ся отрыв­ка над­пи­си, име­ни­тель­ный, в чем не сомне­ва­ет­ся г. Чечи, или датель­ный падеж. Напри­мер, в Lex ag­ra­ria (C. I. L. I, 200) quoi посто­ян­но употреб­ля­ет­ся имен­но как дат. пад. (quoi ci­vei, pub­li­ca­no, co­lo­no и проч.), так­же в Lex Julia mu­ni­ci­pa­lis (C. I. L. I, 206) (quoi­que aedilei, quoi­queeo­rum); в над­пи­си Due­nos qoi Бре­аль⁵⁴ счи­та­ет датель­ным, Пау­ли⁵⁵ — тоже, Ком­па­рет­ти⁵⁶ — тоже. Если же и в над­пи­си сте­лы Фору­ма quoi дат., а не име­нит., то, понят­но, и вся рестав­ра­ция пер­вой сто­ро­ны над­пи­си долж­на быть дру­гая. Но тон этим пер­вым стро­кам, по-види­мо­му, долж­но было дать то сло­во, от кото­ро­го оста­лось ho или (Гам.) hoi, что ука­зы­ва­ет­ся и фото­гра­фи­ей Мошо­ни. Чечи видит тут hor­das. Где при­зна­ки того, что тут скры­ва­ет­ся назва­ние живот­но­го? Тут может быть толь­ко сла­бая веро­ят­ность. Сам же автор при­зна­ет­ся, что перед ним носи­лись сло­ва hor­deum, hor­reum, hos­tia и др., даже horctum. А мало ли дру­гих слов, не име­ю­щих жерт­вен­но­го зна­че­ния, может быть сюда под­став­ле­но? Вот Паис⁵⁷ под­ска­зы­ва­ет авто­ру сло­во hor­sum. Мож­но под­ска­зать и мно­гое дру­гое. Меж­ду тем это hor­das вызва­ло у него новое сло­во sor­das. Ни один писа­тель тако­го сло­ва не при­во­дит, ни одна над­пись его не дает: его надоб­но было выве­сти из пред­по­ла­гае­мо­го при­ла­га­тель­но­го sor­dus (вм. sor­di­dus), кото­рое, по линг­ви­сти­че­ским сооб­ра­же­ни­ям авто­ра, долж­но было зна­чить ster­cum fa­ciens, в под­твер­жде­ние чего он при­во­дит и рус­ское сор и обще­сла­вян­ское, назы­вая его поче­му-то серб­ским, — sra­ti (в сла­вян­ских язы­ках он вооб­ще пута­ет­ся). Одним сло­вом, как рань­ше авто­ру пона­до­би­лась бере­мен­ная коро­ва, так теперь ему пона­до­би­лась сви­нья, как жерт­вен­ное живот­ное, но она, по его мне­нию, долж­на была назы­вать­ся в с.109 древ­ней­шей над­пи­си не sus и не por­ca, а sor­da. Ост­ро­умие, но не убеди­тель­но. Идею обра­зо­ва­ния сло­ва sor­da, сви­нья, Чечи заим­ст­во­вал из ста­тьи г. Покров­ско­го в Zeitschrift für vergleich. Sprach­forschung, XXXV, p. 232 сл. Но на этом мы пред­по­чи­та­ем покон­чить с вос­ста­нов­ле­ни­ем тек­ста пер­вой сто­ро­ны над­пи­си. Перей­дем ко вто­рой.

2-я сто­ро­на.

Она дает: … iasias (Гам. eia­sias) re­cei lo… evam quos ri…

Чечи сна­ча­ла про­чел: eidiasias re­gei loiba ad­fe­rad ad rem devam, в «Nuo­vo contri­bu­to» он изме­ня­ет свое чте­ние так: eidiasias re­cei loiba ad­fe­rad en­do dēvam, не отка­зы­ва­ясь, одна­ко, вполне и от преж­не­го (ad rem de­vam). На язы­ке лите­ра­тур­ной латы­ни у него зна­чит: Idia­riis (sc. fe­riis idia­riis = idi­bus) re­gi li­ba ad­fe­rat in deam (Di­vam?) (vel ad rem di­vi­nam). Сло­ва quos ri… он чита­ет и объ­яс­ня­ет в свя­зи с тек­стом третьей сто­ро­ны над­пи­си.

Сто­ро­на над­пи­си, обра­щен­ная к Коми­цию (пер­вая обра­ще­на к Капи­то­лию), сохра­ни­ла в цело­сти одно сло­во боль­шой важ­но­сти: RE­CEI (re­gei = re­gi). Но глав­ный смысл ее тек­ста не в этом сло­ве, а в дру­гом, кото­рое, по мыс­ли вос­ста­но­ви­те­ля над­пи­си, долж­но опре­де­лять вре­мя жерт­во­при­но­ше­ний в этом месте. Сло­во это не пол­но, но вос­ста­нов­ле­ние наше­му авто­ру не кажет­ся труд­ным. Окон­ча­ние asias дей­ст­ви­тель­но вызы­ва­ет на сце­ну более позд­нее arias, и Чечи кста­ти при­во­дит осское sak­ra­sias, соот­вет­ст­ву­ю­щее латин­ско­му «sac­ra­riae», умбр­ское ple­na­sier, соот­вет­ст­ву­ю­щее латин­ско­му «ple­na­riis», сабин­ское Le­ba­sius = латин­ско­му Li­ber⁵⁸. Труд­нее было отыс­кать осно­ву сло­ва по одной бук­ве i; но коль ско­ро полу­че­на идея, что тут речь идет о вре­ме­ни, то все застав­ля­ло видеть здесь не кален­ды, не ноны, так как сохра­нив­ше­е­ся от осно­вы i орга­ни­че­ски вхо­дит толь­ко в фор­му idia­sias или eidia­sias, как пред­по­чи­та­ет Чечи, имея в виду осскую фор­му ec­duis = idi­bus. Таким обра­зом, вышло eidia­sias = idia­riis (fe­riis) = idi­bus. Eidia­sias у него — мест­ный падеж жен­ско­го рода. Воз­ра­же­ние Отто⁵⁹, что от idus — при­лаг. idu­lis (sac­ra idu­lia), он отстра­ня­ет заме­ча­ни­ем, что латин­ская осно­ва долж­на быть eido, а фор­ма idus с осно­вой на u — сабин­ская, как на это пря­мо ука­зы­ва­ет с.110 Варрон⁶⁰, и что латин­ско­му язы­ку не может быть чуж­да фор­ма eidia­sias (idia­rius), коль ско­ро име­ют­ся фор­мы simplu­dia­rius (из semploi­dia­sios), lu­dia­rius (из loi­dia­sios), и при­бав­ля­ет, что «в над­пи­си сте­лы мы име­ем чисто рим­ский язык»: «Ora il cip­po ci dà il ve­ro dia­let­to di Ro­ma». — Не сомне­ва­ет­ся Чечи и в том, что к lo надоб­но доба­вить: iba, что дает loi­ba = li­ba. Такое жерт­вен­ное сло­во, как li­bum, конеч­но, мог­ло быть здесь у места. Воз­мож­но и то, что пер­во­на­чаль­ное пра­во­пи­са­ние его было loi­bom или loe­bom (Чечи при­во­дит для срав­не­ния гре­че­ское λοιβή), хотя oi = oe в древ­ней­шей латы­ни — мы это­го не можем не заме­тить — соот­вет­ст­во­ва­ло позд­ней­ше­му u. Извест­ны из над­пи­сей: oino, ploi­ru­me, coe­ra­ve­runt, loi­dos и т. п. — Пре­вра­тить — evam в rem di­vi­nam было очень сме­ло, и пото­му Чечи пере­ме­нил его на de­vam, вышед­шее из dei­vam (в над­пи­си Due­nos есть dei­vos) = deam. Чте­ние это для него было тем есте­ствен­нее, что он пред­по­ла­га­ет в этом месте культ жен­ско­му боже­ству, о чем мы уже упо­ми­на­ли. Сама фор­ма de­vos вме­сто dei­vos встре­ча­лась уже в одной древ­ней над­пи­си: de­vas Cor­nis­cas sac­rum⁶¹.

Даль­ней­шая рестав­ра­ция над­пи­си до того про­из­воль­на, что застав­ля­ет нас почти отка­зать­ся от про­дол­же­ния ана­ли­за ее. Досад­нее все­го то, что автор, имея в бли­жай­шем пери­о­де три цель­ных сло­ва — quos, ka­la­to­rem, ioux­men­ta, — не сумел вос­поль­зо­вать­ся ими с тою наход­чи­во­стью, к какой он спо­со­бен. Оче­вид­но, ключ к откры­тию могут дать сло­ва: ka­la­to­rem и ioux­men­ta. Поэто­му сле­до­ва­ло точ­но уяс­нить себе зна­че­ние или роль в дан­ном слу­чае лица, назы­ваю­ще­го­ся ka­la­tor, и вос­поль­зо­вать­ся сло­вом ioux­men­ta так, как тре­бу­ет его про­стая эти­мо­ло­гия и зна­че­ние, то есть, как iumen­ta. Но ему нуж­но было поче­му-то поста­вить перед ka­la­to­rem сло­во men­to­rem в зна­че­нии augu­rem; затем, заявив­ши, что ka­la­tor есть pon­ti­fex mi­nor⁶², он нашел в «Nuo­vo contri­bu­to» с.111 более удоб­ным ска­зать kas­mi­lom ka­la­to­rem, в то вре­мя как про­ще все­го было бы ска­зать suom ka­la­to­rem. Из ioux­men­ta он сде­лал два сло­ва ioux и men­ta, при­да­вая пер­во­му зна­че­ние «pre­ces», вто­ро­му — «aus­pi­cia». Это, без сомне­ния, самое сла­бое место работы г. Чечи, за кото­рое ему при­шлось выслу­ши­вать очень рез­кие заме­ча­ния от сво­их про­тив­ни­ков (Гюль­зе­на, Ску­ча, Отто и Паи­са). В «Nuo­vo contri­bu­to» он допус­ка­ет, что его два сло­ва могут соста­вить, пожа­луй, одно, но это одно будет зна­чить все-таки «aus­pi­cia» (!). Важ­но было так­же попасть на насто­я­щую доро­гу в вос­ста­нов­ле­нии сло­ва, от кото­ро­го оста­лось окон­ча­ние — ciod. Но едва ли эта доро­га най­де­на авто­ром, делаю­щим из это­го окон­ча­ния: adagiod, что зна­чит, по его объ­яс­не­нию, car­mi­ne, и еще более стран­ное: agiod, что он объ­яс­ня­ет «in sac­ro lo­co». Резуль­та­том всех подоб­ных сооб­ра­же­ний он дает нам такой текст третьей сто­ро­ны над­пи­си с при­бав­кой кон­ца вто­рой:

Quos reos rex (vel quos rex) per kas­mi­lom ka­la­to­rem hapead en­do ada ciod ioux­men­ta (vel ioux men­ta) ka­pia d, da­ta uouead. Это исправ­лен­ная редак­ция. Пер­вая же гла­си­ла:

Quos rex per men­to­rem ka­la­to­rem hapead en­do adagiod (vel agiod), ioux men­ta cap­ta (d), do­ta uouead.

3-я сто­ро­на.

Эту преж­нюю редак­цию он пере­да­вал на лите­ра­тур­ном язы­ке так:

Quos rex per augu­rem ca­la­to­rem in­du­ha­peat (= con­sec­ra­tum ad­mit­tat) ada­gio (= car­mi­ne) (vel in sac­ro lo­co), (is) pre­ci­bus aus­pi­cia ca­piat, do­na vo­ti­va vo­veat. Новая же редак­ция зна­чит:

Quos reos⁶³ rex (vel quos rex) per ca­mil­lum ka­la­to­rem in­du­ha­peat (= con­sec­ra­tum ad­mit­tat) ada­gio (= car­mi­ne), (is) pro­ci­bus aus­pi­cia ca­piat do­na vo­ti­va vo­veat. Или: Quos reos rex (vel quos rex) per ca­mil­lum ka­la­to­rem in­du­ha­peat (= con­sec­ra­tum ad­mit­tat) (is) ada­gio с.112 (= car­mi­ne, pre­ca­tio­ne vel sim.) aus­pi­cia ca­piat, do­na vo­ti­va vo­veat. Натя­ну­тость и отсюда про­ис­хо­дя­щая тем­нота смыс­ла пред­пи­са­ния или поста­нов­ле­ния зако­на в этом месте бро­са­ют­ся в гла­за. Мож­но не согла­шать­ся с тем, что́ пони­ма­ет в дан­ном месте Ком­па­рет­ти, видя­щий в окон­ча­нии ciod re­gi­fugiod, в ka­pia — ca­pistro (от ca­pistrum, недо­уздок), в do­ta — duc­ta, согла­со­ван­ное с ioux­men­ta (iumen­ta) и в целом месте — опре­де­ле­ние, как царь (жерт­вен­ный) во вре­мя празд­не­ства реги­фу­гия (цар­ско­го бег­ства) дол­жен быть везен на колес­ни­це⁶⁴ по Коми­цию, мож­но, гово­рю я, не согла­шать­ся с таким пони­ма­ни­ем дела, но нель­зя обви­нять зна­ме­ни­то­го фло­рен­тин­ско­го фило­ло­га в натя­ну­том или в слиш­ком искус­ст­вен­ном отно­ше­нии к дан­ным третьей сто­ро­ны над­пи­си. В срав­не­нии с рестав­ра­ци­ей Чечи это — сама ясность и есте­ствен­ность.

4-я сто­ро­на.

В остат­ках над­пи­си 4-й сто­ро­ны совсем нет сколь­ко-нибудь твер­дых точек опо­ры для рестав­ра­ции. Есть тут очень муд­ре­ное сло­во ha­ve­lod и есть очень спор­ное ioves­tod. Поэто­му и нече­го удив­лять­ся, что тут рестав­ра­ция, сде­лан­ная рим­ским глот­то­ло­гом, совер­шен­но фан­та­сти­че­ская, оди­на­ко­во как преж­няя, так и дан­ная в «Nuo­vo contri­bu­to». Преж­няя гла­си­ла:

Inim ite ri koised nou­na­sias im. Quoi ha­ve­lod ne­quam sied do­lod malod Diove estod.

Пере­во­дил он ее так:

Item­que rei (sc. rei di­vi­nae) cu­ret no­na­riis (= No­nis) ibi. Qui aus­pi­cio ne­quam sit do­lo ma­lo, Iove es­to.

Новая рестав­ра­ция тако­ва:

Inim ite ri (vel rii) koised noue­na­sias en­do de vam. Quoi ha­ve­lod ne­quam esed do­lod malod, Iove stod.

Пере­вод:

Item­que rei (di­vi­nae) cu­ret no­na­riis (sc. fe­riis no­na­riis = No­nis) in deam (vel Di­vam). Qui ha­ve­lo (= aus­pi­cio vel hos­tia­rum con­sec­ra­tio­ne) ne­quam sit do­lo ma­lo, Iovi es­to.

Осо­бен­но стран­ным кажет­ся то, что автор вво­дит теперь сло­во с.113 ha­ve­lom в обык­но­вен­ный латин­ский язык, счи­тая совер­шен­но доста­точ­ным и ясным для всех его сбли­же­ние с fa­veo и при­сво­е­ние ему зна­че­ния «hos­tia­rum con­sec­ra­tio», «aus­pi­cium» и в кон­це сво­его рас­суж­де­ния — даже «si­len­tium». Я не счи­таю нуж­ным вво­дить чита­те­ля в подроб­но­сти фило­ло­ги­че­ской аргу­мен­та­ции рим­ско­го «глот­то­ло­га», слиш­ком мно­го пола­гаю­ще­го­ся на свою глот­то­ло­гию вме­сто того, чтобы бли­же сто­ять к извест­ным дан­ным древ­ней­шей латы­ни. У Ком­па­рет­ти ha­ve­lod = fa­mu­lod, при­чем не может не пора­жать пре­вра­ще­ние v в m, при­ме­ров кото­ро­го в латин­ском язы­ке мы не зна­ем. Но такое тол­ко­ва­ние навя­зы­ва­лось фло­рен­тий­ско­му фило­ло­гу смыс­лом, какой он видел в сло­вах, к это­му месту отно­ся­щих­ся, как и его diu es­to, кото­рое он дела­ет из ioves­tod над­пи­си, что́ — кста­ти заме­тить — Гюль­зен⁶⁵ и вслед за ним Скуч⁶⁶ нахо­ди­ли = ius­to, не имея при этом ника­ко­го пред­став­ле­ния о пред­ме­те, где такое сло­во было бы умест­но, то есть, ника­ко­го кри­те­рия.

Над­пись окан­чи­ва­ет­ся на углу сло­вом: oivo­viod. Чечи, отно­ся это сло­во ко вто­рой части преды­ду­ще­го пери­о­да, чита­ет:

Quoi vo­viod, sa­ker Dio­ve es­tod с пере­во­дом: Qui vo­to (sc. qui vo­to ne­quam sit do­lo ma­lo), sa­cer Jovi es­to. В «Nuo­vo contri­bu­to» он состав­ля­ет чте­ние таким обра­зом: Quoi uouiod sak­ros Iove stod, при­чем смысл и пере­вод, конеч­но, оста­ет­ся преж­ний.

Пра­виль­ное чте­ние это­го сло­ва было бы очень важ­но для ура­зу­ме­ния содер­жа­ния над­пи­си или зако­на, в ней заклю­чаю­ще­го­ся. Но оче­вид­но, что чте­ние Чечи про­из­воль­но, не осно­вы­ва­ет­ся на палео­гра­фи­че­ских дан­ных над­пи­си, а под­ска­зы­ва­ет­ся ему иде­ей, какую он себе соста­вил из ее содер­жа­ния. И тут при­хо­дит­ся заме­тить, что чте­ние Ком­па­рет­ти, как и во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, кажет­ся более нату­раль­ным. Он видит здесь (b) ovio­viod от bo­vio­vium, слож­но­го сло­ва, обра­зо­ван­но­го, как suo­ve­tau­ri­lia. Соглас­но с его пони­ма­ни­ем смыс­ла над­пи­си, тут сле­ду­ет допол­не­ние: pia­co­lom da­tod.

Пони­ма­ет же Ком­па­рет­ти всю над­пись так:

Сюжет ее состав­ля­ет Коми­ций, на кото­ром сте­ла и соеди­нен­ные с ней памят­ни­ки нахо­дят­ся, Коми­ций, как lo­cus inau­gu­ra­tus, как templum. В ней нахо­дят­ся 4 рас­по­ря­же­ния. Пер­вое с.114 запре­ща­ет про­фа­на­цию и загряз­не­ние это­го места, угро­жая про­кля­ти­я­ми и нала­гая pia­cu­lum. Отсюда 1-я сто­ро­на над­пи­си долж­на при­бли­зи­тель­но читать­ся так: Quoi honce lo­qom siens vio­la­sid, sak­ros esed; sordeis quoi fax­sid. — Вто­рое рас­по­ря­же­ние отно­сит­ся к при­бы­тию царя на колес­ни­це, запря­жен­ной в пару лоша­дей, с помо­щью кала­то­ра. Поэто­му вто­рая сто­ро­на вме­сте с поло­ви­ной третьей долж­на читать­ся при­бли­зи­тель­но: (rei di­vi­nai) fas re­gei lo­qod ve­hei equos rege­re, seqom ka­la­to­rem habere или в свя­зи с ioux­men­ta, мож­но пред­ста­вить себе напр. фра­зу: rege­re eio­us­dem или даже pon­ti­fi qom ka­la­lo­rem habenas. — Третье отно­сит­ся к цере­мо­нии реги­фу­гия с ездой на паре лоша­дей, ведо­мых на узде, и над­пись чита­ет­ся, как было при­веде­но выше, с таким смыс­лом: re­gi­fugiod iumen­ta ca­pistro duc­ta vehun­to re­gis plostrum. — Чет­вер­тое — запре­ща­ет про­хо­дить по это­му месту днем рабам, носиль­щи­кам и дру­гим рабо­чим, и сло­ва над­пи­си чет­вер­той сто­ро­ны обо­зна­ча­ют: iter per is­tum lo­cum cui fa­mu­lo nec cui (?baiu­lo) diu es­to. Поста­нов­ле­ния эти — не закон, а один из декре­тов (dec­re­ta) пон­ти­фи­ков. Так дума­ет фло­рен­тин­ский фило­лог, зна­ме­ни­тый изда­тель крит­ских над­пи­сей (Гор­тин­ских зако­нов)⁶⁷.

Мне­ние Ком­па­рет­ти как о чте­нии, так и харак­те­ре над­пи­си очень важ­но, но оно не окон­ча­тель­но и для него само­го. Он печа­та­ет⁶⁸ в дан­ный момент новую работу, по выхо­де кото­рой и сле­ду­ет при­сту­пить к над­ле­жа­щей оцен­ке того, что́ вно­сит автор в реше­ние дан­но­го вопро­са. Теперь же мы при­во­дим его заме­ча­ния лишь для парал­ле­ли с раз­ны­ми места­ми работы Чечи, кото­рая до сих пор оста­ет­ся все еще един­ст­вен­ной в деле рестав­ра­ции столь важ­ной над­пи­си.

Рестав­ра­цию эту мы откро­вен­но и реши­тель­но при­зна­ем неудач­ною, вполне неудач­ною. Но это не зна­чит, что бы мы к рабо­те рим­ско­го про­фес­со­ра отно­си­лись с пре­не­бре­же­ни­ем, как отнес­лись к ней неко­то­рые из немец­ких уче­ных (Гюль­зен, Скуч, Отто), а рав­но неко­то­рые из италь­ян­ских (Паис, Валье­ри, Тро­пеа). Оши­бать­ся в иссле­до­ва­нии по таким вопро­сам свой­ст­вен­но чело­ве­ку более, чем где-нибудь, имен­но hu­ma­num est, и я в раз­го­во­рах с его про­тив­ни­ка­ми посто­ян­но выстав­лял на вид такую точ­ку зре­ния. Прав­да, мож­но ста­вить в упрек рестав­ра­то­ру саму с.115 попыт­ку вос­ста­но­вить столь необык­но­вен­ную и по древ­но­сти, и по обста­нов­ке, сре­ди кото­рой она нашлась, а глав­ное, столь безот­рад­но изуро­до­ван­ную вре­ме­нем, над­пись — во всей ее пол­но­те, и, быть может, Отто был не совсем неправ, назвав эту попыт­ку «ein Un­ter­neh­men, das man eher tollkühn, als mu­tig nen­nen könnte»⁶⁹, но эта попыт­ка была дале­ко не без поль­зы. Уже то одно, что она вызва­ла целый ряд заме­ча­ний и тем откры­ла вопрос о древ­ней­шем рим­ском зако­но­да­тель­ном памят­ни­ке, дошед­шем до нас не в пери­фра­зе писа­те­лей, а в под­лин­ни­ке, и при­том на сво­ем месте, на кото­ром он сто­ял по край­ней мере две с поло­ви­ной тыся­чи лет, есть уже заслу­га нема­лая. Но про­фес­сор Чечи не толь­ко пер­вый обна­ро­до­вал столь заме­ча­тель­ную наход­ку, но он в тече­ние уже семи меся­цев не пере­ста­ет воз­буж­дать к это­му памят­ни­ку вни­ма­ние уче­ных, ведя ожив­лен­ную поле­ми­ку со сво­и­ми про­тив­ни­ка­ми и печа­тая одно за дру­гим новые иссле­до­ва­ния, этим памят­ни­ком вызы­вае­мые или непо­сред­ст­вен­но к нему отно­ся­щи­е­ся. В поле­ми­ке он очень резок, дохо­дя неред­ко до непри­лич­но­го тона. В этом отно­ше­нии его ста­тьи в «Po­po­lo Ro­ma­no» про­тив проф. Гюль­зе­на, ста­тьи, собран­ные им потом в отдель­ной бро­шю­ре⁷⁰, пре­вос­хо­дят, быть может, по рез­ко­сти все, что нам до сих пор при­хо­ди­лось видеть в обла­сти поле­ми­ки, и я лич­но про­те­стую про­тив тако­го тона, тем более, что он направ­лен про­тив уче­но­го, во всех отно­ше­ни­ях заслу­жи­ваю­ще­го ува­же­ния и при­нес­ше­го очень важ­ные услу­ги нау­ке, осо­бен­но в обла­сти рим­ской топо­гра­фии, в кото­рой его надо счи­тать едва ли не глав­ным спе­ци­а­ли­стом в насто­я­щее вре­мя, и в обла­сти латин­ской эпи­гра­фи­ки, в кото­рой он так­же явля­ет­ся одним из глав­ных дея­те­лей, при­ни­мая дав­но уже самое суще­ст­вен­ное уча­стие в изда­нии зна­ме­ни­то­го «Cor­pus inscrip­tio­num la­ti­na­rum», изда­вае­мо­го Бер­лин­ской ака­де­ми­ей. Но нель­зя не заме­тить, что вызов на поле­ми­ку был сде­лан со сто­ро­ны Гюль­зе­на, отнес­ше­го­ся к его рестав­ра­ции тек­ста с пол­ным пре­не­бре­же­ни­ем⁷¹. Не щадил так­же проф. Чечи ни бре­славль­ско­го проф. с.116 Ску­ча, напи­сав­ше­го сна­ча­ла ему очень сочув­ст­вен­ное пись­мо, а затем про­те­сто­вав­ше­го про­тив вся­кой солидар­но­сти с ним в Li­te­ra­ri­sches Centralblatt⁷², ни Паи­са, напе­ча­тав­ше­го по вопро­су о сте­ле и соеди­нен­ных с нею памят­ни­ках две ста­тьи в Nuo­va An­to­lo­gia⁷³, ни даже гей­дель­берг­ско­го про­фес­со­ра фон-Дуна, несмот­ря на то, что пре­крас­ная ста­тья послед­не­го в Neue Hei­del­ber­ger Jahrbü­cher в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни, хотя боль­ше кос­вен­но, под­дер­жи­ва­ла защи­щае­мую Чечи боль­шую древ­ность над­пи­си. При этом во всех сво­их поле­ми­че­ских ста­тьях Чечи выска­зы­вал­ся с раз­дра­же­ни­ем или с насмеш­ка­ми о гер­ман­ской исто­ри­че­ской кри­ти­ке или гипер­кри­ти­ке, посто­ян­но про­воз­гла­шая ее банк­рот­ство ввиду новых откры­тий на Фору­ме и пре­иму­ще­ст­вен­но ввиду издан­ной им над­пи­си, кото­рая, как lex re­gia, совер­шен­но опро­киды­ва­ет пред­став­ле­ния о древ­ней­шей рим­ской исто­рии Нибу­ра и Момм­зе­на. Заяв­ле­ния эти ему под­ска­зы­ва­лись не толь­ко науч­ною важ­но­стью откры­тых памят­ни­ков глу­бо­кой древ­но­сти, но и пат­рио­тиз­мом, с одной сто­ро­ны, застав­ляв­шим его видеть в этих памят­ни­ках дока­за­тель­ства зна­чи­тель­ной куль­ту­ры в Риме уже в эпо­ху, отно­си­мую гипер­кри­ти­че­ской шко­лой к вре­ме­нам мифи­че­ским, с дру­гой — воз­буж­дав­шим в нем чув­ство нацио­наль­ной гор­до­сти при виде того, как про­из­во­ди­мые италь­ян­ца­ми архео­ло­ги­че­ские и фило­ло­ги­че­ские иссле­до­ва­ния сбра­сы­ва­ют с его стра­ны иго нау­ки ино­стран­ной, так дол­го дик­то­вав­шей Ита­лии взгляды на ее соб­ст­вен­ную исто­рию. Отсюда его заяв­ле­ния, что нель­зя не при­вет­ст­во­вать от всей души il cip­po ven­di­ca­to­re, il cip­po, che è ro­ma­ni no­mi­nis vin­dex⁷⁴.

с.117 Но осуж­дая⁷⁵, — ска­жу еще раз, — слиш­ком боль­шую поле­ми­че­скую рез­кость ста­тей проф. Чечи, мы не можем не отдать ему спра­вед­ли­во­сти в том, что, имен­но бла­го­да­ря энту­зи­аз­му, с каким он при­сту­пил к делу и с каким про­дол­жа­ет без уста­ли напи­рать на при­над­леж­ность над­пи­си сте­лы ко вре­ме­ни царей (он отно­сит ее имен­но к VII сто­ле­тию до Р. Хр., и даже не ко вто­рой его поло­вине, а к пер­вой⁷⁶, то есть, ко вто­ро­му или третье­му из тра­ди­ци­он­ных царей Рима), вопрос об извест­ной доку­мен­таль­но­сти цар­ско­го пери­о­да сно­ва постав­лен на сце­ну перед все­ми уче­ны­ми, кото­рые этим пред­ме­том когда-либо зани­ма­лись.

В самом деле, теперь не столь­ко важен вопрос, что́ имен­но содер­жа­лось в над­пи­си, как вопрос, к како­му вре­ме­ни она отно­сит­ся. Все попыт­ки, какие дела­лись немец­ки­ми уче­ны­ми (Гюль­зе­ном, Ску­чем и Отто), чтобы пони­зить вре­мя ее про­ис­хож­де­ния, ока­за­лись вполне несо­сто­я­тель­ны­ми. Дело в том, что столб с над­пи­сью сто­ит не оди­но­ко, а в тес­ней­шей свя­зи с памят­ни­ка­ми, в нача­ле ста­тьи нами опи­сан­ны­ми, и в сопро­вож­де­нии мно­же­ства вотив­ных пред­ме­тов, вре­мя кото­рых, хотя и при­бли­зи­тель­ное, опре­де­ля­ет­ся архео­ло­га­ми с науч­ною вер­но­стью. Рань­ше мы ука­зы­ва­ли на авто­ри­тет­ные заяв­ле­ния таких архео­ло­гов, как Гамурри­ни и фон-Дун, кото­рые поло­жи­тель­но отно­сят пред­ме­ты обет­ных при­но­ше­ний — гли­ня­ные, брон­зо­вые и костя­ные вещи — к VI и VII сто­ле­ти­ям дохри­сти­ан­ско­го лето­счис­ле­ния. Я мог бы ука­зать на неко­то­рых дру­гих архео­ло­гов, мне­ния кото­рых про­ник­ли в печать, каков напри­мер, пави­й­ский про­фес­сор Мари­а­ни⁷⁷, все­ми с.118 при­зна­вае­мый и в Ита­лии и вне ее за очень ком­пе­тент­ное лицо в деле архео­ло­гии, или Гарт­виг, на кото­ро­го ссы­ла­ют­ся Гюль­зен и фон-Дун, кото­рые не видят ника­кой воз­мож­но­сти спу­стить древ­ность этих пред­ме­тов ниже VI сто­ле­тия до Р. Хр. Даже и из про­тив­ни­ков Чечи сре­ди немец­ких уче­ных никто не поку­шал­ся что-нибудь воз­ра­зить про­тив древ­но­сти вотив­ных пред­ме­тов, как она опре­де­ля­ет­ся архео­ло­га­ми. Сло­вом ска­зать, в этом пунк­те сре­ди уче­ных сколь­ко-нибудь серь­ез­но­го раз­но­гла­сия нет и быть не может, так как эпо­ха этрус­ских buc­che­ro ne­ro, коринф­ских сосудов, атти­че­ских ваз с чер­ны­ми фигу­ра­ми, еги­пет­ско-фини­кий­ских ста­ту­эток и т. п. хоро­шо извест­на и спо­ров не воз­буж­да­ет. Если же пред­ме­ты, нахо­дя­щи­е­ся сре­ди двух поста­мен­тов и кру­гом двух стол­бов, кони­че­ско­го и пира­мидаль­но­го, вос­хо­дят частью к VI, а частью к VII сто­ле­тию, по край­ней мере к его кон­цу, то сами памят­ни­ки, как с пол­ным осно­ва­ни­ем было заме­че­но фон-Дуном⁷⁸, долж­ны быть древ­нее этих пред­ме­тов или могут быть совре­мен­ны толь­ко древ­ней­шим из них, а сле­до­ва­тель­но, долж­ны вос­хо­дить к VII сто­ле­тию⁷⁹. Все это надоб­но иметь в виду, когда мы хотим гово­рить о древ­но­сти над­пи­си.

Поэто­му стран­но, что Гюль­зен⁸⁰ не нашел ника­ко­го дру­го­го кри­те­рия к опре­де­ле­нию эпо­хи над­пи­си, как свое пред­по­ло­же­ние, что «целый памят­ник постро­ен по рим­ско-атти­че­ско­му футу в 0,225 м»; а так как атти­че­ская мера, по пред­по­ло­же­нию Момм­зе­на, при­ня­та или введе­на была децем­ви­ра­ми, то зна­чит, сте­ла с над­пи­сью может отно­сить­ся не рань­ше как к 450 г. до Р. Хр. и может быть спу­ще­на к 390, то есть, зна­чит, к году разо­ре­ния Рима гал­ла­ми, когда имен­но, — как это было реши­ли рим­ские уче­ные, весь этот ком­плекс памят­ни­ков был раз­ру­шен. Я не могу с.119 вхо­дить в раз­бор осно­ва­тель­но­сти пред­по­ло­же­ний Гюль­зе­на и Момм­зе­на, в кри­ти­ку того, по какой архи­тек­тур­ной мере стро­и­лись эти, несо­мнен­но, очень древ­ние памят­ни­ки, и когда такая мера про­ник­ла к этрус­кам, кото­рые были бли­жай­ши­ми учи­те­ля­ми рим­лян в деле архи­тек­тур­ных соору­же­ний: это дело уче­ных инже­не­ров и архи­тек­то­ров. Но в виду дру­гих, очень поло­жи­тель­ных дан­ных, этот кри­те­рий древ­но­сти памят­ни­ка, столь шат­ко постав­лен­ный, явля­ет­ся очень сла­бым и дол­жен быть ото­дви­нут в сто­ро­ну, по край­ней мере, до поры до вре­ме­ни. Меж­ду тем, пущен­ный в ход уче­ным с солид­ным име­нем, он явил­ся точ­кой опо­ры для всех, кто хотел по сво­ей науч­ной тен­ден­ции или в поле­ми­че­ских целях бро­сить сомни­тель­ный свет на древ­ность пись­мен­но­го памят­ни­ка, нано­сив­ше­го сво­им суще­ст­во­ва­ни­ем удар полу­чив­шим было пра­во граж­дан­ства тео­ри­ям отно­си­тель­но сте­пе­ни досто­вер­но­сти суще­ст­вен­ных фак­тов древ­ней­шей рим­ской исто­рии. За Гюль­зе­ном, топо­гра­фом и эпи­гра­фи­стом, после­до­ва­ли Скуч и Отто, зани­маю­щи­е­ся срав­ни­тель­ным язы­ко­зна­ни­ем, и за него же пытал­ся ухва­тить­ся в сво­ей види­мой бес­по­мощ­но­сти и рас­те­рян­но­сти Паис, кото­рый, и сде­лав все, что мог­ло бы пони­зить древ­ность над­пи­си, все-таки дол­жен был в пер­вой ста­тье допу­стить, что она отно­сит­ся к кон­цу VI или к нача­лу V ст. до Р. Хр.⁸¹, а во вто­рой ста­тье, в кото­рой, хотя защи­ща­ет для виду свою тео­рию о мифич­но­сти цар­ско­го пери­о­да и даже после­дую­ще­го вре­ме­ни до поло­ви­ны V ст. до Р. Хр., в сущ­но­сти, бьет отбой и не нахо­дит уже ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, если б эта древ­ней­шая из дошед­ших до нас латин­ских над­пи­сей при­над­ле­жа­ла не толь­ко к VI, но даже к VII сто­ле­тию⁸². Но все­го курьез­нее мне­ние Валь­те­ра Отто, кото­рый, желая решить вопрос о древ­но­сти над­пи­си на осно­ва­нии орфо­гра­фи­че­ских и грам­ма­ти­че­ских дан­ных, опус­кая даже палео­гра­фи­че­ские, при­хо­дит к заклю­че­нию, буд­то над­пись сте­лы Фору­ма немно­гим стар­ше над­пи­си Due­nos, кото­рая, по его мне­нию, не стар­ше IV ст. до Р. Хр., и счи­та­ет воз­мож­ным дать ей круг­лым чис­лом все­го 400 лет до Р. Хр. Чтобы поста­но­вить такое сме­лое реше­ние в виду столь важ­ных, про­ти­во­ре­ча­щих ему дан­ных, осо­бен­но архео­ло­ги­че­ских, для мюн­хен­ско­го учи­те­ля было доста­точ­но того обсто­я­тель­ства, что в над­пи­си Фору­ма пишет­ся re­gei вме­сто более с.120 древ­не­го re­ge (в над­пи­си Due­nos — Jove, Ope) и de­vam вме­сто более древ­не­го dei­vam (в над­пи­си Due­nos — dei­vos). Не вхо­дя в подоб­ные «глот­то­ло­ги­че­ские» сооб­ра­же­ния отно­си­тель­но воз­мож­но­сти сто­ять в древ­ней­шем язы­ке re­gei вме­сто re­ge, о чем рас­суж­да­ет Чечи в сво­их объ­яс­не­ни­ях с при­над­ле­жа­щею ему в этих вопро­сах ком­пе­тент­но­стью, я заме­чу толь­ко, что над­пись, по-види­мо­му, дает и фор­му на e для датель­но­го паде­жа, имен­но в сло­ве Jove, если вер­но чте­ние Jove estod., как и в более позд­них над­пи­сях фор­мы на ei и e удер­жи­ва­ют­ся парал­лель­но⁸³. Что же каса­ет­ся de­vam вме­сто dei­vam, то и тут г. Отто боль­ше муд­рит, чем счи­та­ет­ся с дан­ны­ми язы­ко­зна­ния. Тут, как это осно­ва­тель­но заме­ча­ет Чечи⁸⁴, нуж­но счи­тать­ся не с пере­хо­дом ei в закры­тое e, а с транс­фор­ма­ци­ей фоне­ти­че­ско­го ядра eivo и eiva, кото­рая может отно­сить­ся к очень отда­лен­но­му вре­ме­ни. Чечи ста­вит в связь с этим вопро­сом транс­фор­ма­цию ἔλαιϝον *ólēvom ólĕum и ἐλαιϝᾶ *ólēva olīva (как dei­va, dēva, di­va), видя в этом важ­ную зада­чу, кото­рую еще пред­сто­ит решить глот­то­ло­гии и исто­рии⁸⁵. Во вся­ком слу­чае, поч­ва, на кото­рой дви­жет­ся г. Отто, очень шат­кая для того, чтобы на ней твер­до уста­нав­ли­вать хро­но­ло­гию над­пи­сей. Толь­ко в силу этой шат­ко­сти поч­вы воз­мож­но было то, что в то вре­мя, как одни (Бюхе­лер, Жор­дан, Пау­ли) отно­сят над­пись Due­nos или к третье­му или к чет­вер­то­му веку до Р. Хр., дру­гие (Ком­па­рет­ти, Тур­ней­зен) — к пято­му, и если над­пись на пре­не­стин­ской фибу­ле еди­но­глас­но отно­сит­ся к VI ст. до Р. Хр. — то бла­го­да­ря исклю­чи­тель­но архео­ло­ги­че­ским дан­ным, кото­ры­ми обстав­ле­но ее откры­тие.

Для нау­ки, и имен­но для рим­ской исто­рии, важен не вопрос об отно­си­тель­ной хро­но­ло­гии над­пи­си сте­лы и той, кото­рая носит назва­ние Due­nos, а вопрос о том, озна­ча­ет ли сто­я­щее в нашей над­пи­си сло­во re­gei царя поли­ти­че­ско­го или царя жерт­вен­но­го. В пер­вом слу­чае над­пись отно­сит­ся к цар­ско­му пери­о­ду, во вто­ром — уже к рес­пуб­ли­кан­ской эпо­хе. Дело в том, что дошед­шее до нас пре­да­ние гово­рит поло­жи­тель­но, что жерт­вен­ный царь, rex sac­ro­rum, rex sac­ri­fi­cu­lus, был создан, по изгна­нии царей, для того, с.121 чтобы совер­шать те обще­ст­вен­ные жерт­во­при­но­ше­ния, кото­рые в цар­ский пери­од совер­ша­лись самим царем, и чтобы это послед­нее обсто­я­тель­ство не поро­ди­ло в наро­де жела­ния вос­ста­но­вить цар­скую власть, ne­cu­bi re­gum de­si­de­rium es­set, как выра­жа­ет­ся Ливий⁸⁶, повест­вуя об этом собы­тии. Поэто­му есте­ствен­но ожи­дать, что те уче­ные, кото­рые при­зна­ют в над­пи­си жерт­вен­но­го царя, не ста­нут саму над­пись отно­сить к цар­ско­му пери­о­ду. Так и посту­па­ет Ком­па­рет­ти, кото­рый, счи­тая над­пись очень древ­ней, гово­рит, что вре­мя про­ис­хож­де­ния над­пи­си «надо искать меж­ду послед­ни­ми года­ми шесто­го сто­ле­тия и пер­вы­ми пято­го»⁸⁷. Но не может не воз­буж­дать удив­ле­ния то, что Чечи, кото­рый, как мы виде­ли, отно­сит над­пись к пер­вой поло­вине VII сто­ле­тия до Р. Хр., видит в упо­ми­нае­мом в ней царе не насто­я­ще­го царя, поли­ти­че­ско­го, обла­дав­ше­го и выс­шей вла­стью в делах куль­та, а жерт­вен­но­го, создан­но­го для извест­ных рели­ги­оз­ных отправ­ле­ний в нача­ле рес­пуб­ли­ки. È, гово­рит он⁸⁸, in­du­bi­ta­men­te il rex sac­ro­rum o rex sac­ri­fi­cu­lus, кото­рый, хотя и не тоже­ст­вен­ный с жерт­вен­ным царем рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни, суще­ст­во­вал буд­то бы рядом с царем поли­ти­че­ским⁸⁹. Впо­след­ст­вии он видо­из­ме­нил свое мне­ние в том смыс­ле, что, вопре­ки твер­до­му и совер­шен­но ясно­му само­му по себе пре­да­нию, нахо­дит, что rex sac­ro­rum V века не есть про­из­веде­ние рес­пуб­ли­кан­ско­го вре­ме­ни, так как над­пись гово­рит-де нам о тако­вом еще во вре­мя царей, и пря­мо заяв­ля­ет, что он отвер­га­ет пре­да­ние об уста­нов­ле­нии царя жерт­вен­но­го по изгна­нии царей⁹⁰. В таком взгляде на вещи он полу­чил под­держ­ку со сто­ро­ны петер­бург­ско­го уче­но­го, д-ра Энма­на, при­слав­ше­го ему длин­ное пись­мо, кото­рое он и вклю­чил в свою ста­тью, появив­шу­ю­ся в с.122 ноябрь­ской книж­ке Ri­vis­ta d’Ita­lia. Но и при этой под­держ­ке несо­сто­я­тель­ность мне­ния про­фес­со­ра Чечи оста­ет­ся преж­нею. Нель­зя допу­стить, чтобы при царе, быв­шем гла­вою государ­ства и куль­та, был еще дру­гой царь, rex, кото­рый бы поль­зо­вал­ся, хотя бы и в огра­ни­чен­ной сфе­ре, рав­ным с поли­ти­че­ским царем пра­вом рас­по­ря­же­ний и поче­том, когда и pon­ti­fex ma­xi­mus, кото­ро­му, по пре­да­нию⁹¹, Нумой было вру­че­но рас­по­ря­же­ние дела­ми куль­та, полу­чил зна­че­ние толь­ко со вре­ме­ни рес­пуб­ли­ки⁹². В этом пунк­те я вполне схо­жусь с уче­ным, с кото­рым в суще­ст­вен­ных взглядах на древ­ней­шую рим­скую исто­рию нахо­жусь в пол­ном и прин­ци­пи­аль­ном раз­но­гла­сии, с Паи­сом. Воз­ра­жая д-ру Энма­ну (и кос­вен­но, проф. Чечи) он заяв­ля­ет⁹³, «что из при­во­ди­мых им и хоро­шо извест­ных фак­тов поз­во­ли­тель­но заклю­чить одно то, что (Паис на вре­мя забы­ва­ет о мифич­но­сти царей) прав­ду гово­рит извест­ное Ливию пре­да­ние, утвер­ждаю­щее, что rex sac­ri­fi­cu­lus был про­дол­жа­те­лем царя поли­ти­че­ско­го. К тому же резуль­та­ту при­во­дит рас­смот­ре­ние обя­зан­но­стей βα­σιλεῖς Атти­ки и дру­гих гре­че­ских государств. Да если бы пре­да­ние отно­си­тель­но это­го пунк­та и не было так опре­де­лен­но, како­во оно есть, было бы доста­точ­но про­сто­го здра­во­го смыс­ла, чтобы дока­зать отсут­ст­вие вся­кой веро­ят­но­сти в гипо­те­зе, буд­то древ­ней­шие цари, будучи в одно и то же вре­мя рели­ги­оз­ны­ми и поли­ти­че­ски­ми гла­ва­ми государ­ства, мог­ли тер­петь рядом с собой дру­го­го маги­ст­ра­та, так­же пожа­ло­ван­но­го титу­лом “царя”, кото­ро­му была бы пре­до­став­ле­на сфе­ра рели­ги­оз­ной дея­тель­но­сти, нико­гда не отде­ляв­шей­ся в древ­ней­ших государ­ствах от поли­ти­ки». Таким обра­зом, если над­пись счи­тать имен­но lex re­gia, как это посто­ян­но повто­ря­ет Чечи, то нет ника­ких осно­ва­ний, ни внут­рен­них, ни внеш­них, видеть в ее rex царя жерт­вен­но­го, появив­ше­го­ся на сцене толь­ко в пери­од рес­пуб­ли­ки. Напро­тив, внут­рен­ние осно­ва­ния, как мы сей­час виде­ли, застав­ля­ют нас не допус­кать суще­ст­во­ва­ния рядом с дей­ст­ви­тель­ным царем царя лишь по титу­лу. Что же каса­ет­ся до внеш­них, то преж­де все­го мы ука­жем на тот, опус­кае­мый все­ми без вни­ма­ния факт, что если бы в над­пи­си дей­ст­ви­тель­но шла речь о царе жерт­вен­ном, то в ней было бы это и обо­зна­че­но. Прав­да, у писа­те­лей этот маги­ст­рат с.123 часто упо­ми­на­ет­ся про­сто, под обо­зна­че­ни­ем rex, но в над­пи­сях нико­гда⁹⁴. Если более позд­ние над­пи­си в этом отно­ше­нии стро­го соблюда­ют фор­му­лу rex sac­ro­rum или, что то же, sacrûm, то тем более это­го сле­ду­ет ожи­дать от древ­ней­ших, да еще в таком важ­ном зако­но­да­тель­ном памят­ни­ке, кото­рый сто­ял на Коми­ции в виду Курии и народ­ных собра­ний. Дру­гое внеш­нее осно­ва­ние — то, что сте­ла с над­пи­сью сто­ит сре­ди памят­ни­ков или, луч­ше, нераз­рыв­но свя­за­на с памят­ни­ка­ми, при­над­леж­ность кото­рых к эпо­хе царей мы счи­та­ем неопро­вер­жи­мо дока­зан­ною. Во вся­ком слу­чае, никто менее проф. Чечи не имел пра­ва видеть на его «cip­po ven­di­ca­to­re» назва­ние царя жерт­вен­но­го, учреж­ден­но­го, как утвер­жда­ет поло­жи­тель­но пре­да­ние, как под­ска­зы­ва­ет ана­ло­гия с подоб­ны­ми инсти­ту­та­ми в гре­че­ских государ­ствах и нако­нец — употре­бим выра­же­ния Паи­са — про­стой здра­вый смысл, в пери­од рес­пуб­ли­ки⁹⁵.

Труд­нее решить вопрос: что обо­зна­ча­ют собой остат­ки памят­ни­ков, к кото­рым при­над­ле­жит и пира­мидаль­ной фор­мы столб с над­пи­сью? Какое свя­щен­ное место при­кры­вал потом собой чер­ный камень? Рань­ше мы виде­ли, что для древ­них писа­те­лей и, меж­ду про­чим, таких све­ду­щих, как Варрон и Веррий Флакк, это было место погре­бе­ния, если не Рому­ла, то одно­го из дея­те­лей вре­ме­ни осно­ва­ния горо­да. На этой точ­ке зре­ния и оста­но­вил­ся, как мы виде­ли уже, Гамурри­ни, не пере­ста­вав­ший видеть здесь «моги­лу Рому­ла» или дру­го­го «героя». Очень сме­лое, но недо­ста­точ­но обос­но­ван­ное мне­ние выска­зал фон-Дун, пола­гаю­щий, что на этом пунк­те, во вре­ме­на пала­тин­ско­го горо­да, было место сожже­ния тру­пов умер­ших, ustri­num, клад­би­ще для кото­рых нахо­ди­лось буд­то бы на спус­каю­щих­ся к Фору­му отло­го­стях Кви­ри­на­ла. Так как мест­ность эта была посвя­ще­на Вул­ка­ну, была area Vol­ca­ni, Vol­ca­nal, где нахо­ди­лось еще Таци­ем или Рому­лом воз­двиг­ну­тое свя­ти­ли­ще Вул­ка­ну, то тут, по мне­нию проф. фон-Дуна, и нуж­но видеть остат­ки с.124 древ­ней­ше­го свя­ти­ли­ща, где при­но­си­лись жерт­вы Вул­ка­ну и в тот же день обо­готво­рен­но­му Рому­лу, Кви­ри­ну⁹⁶, что и слу­жи­ло к под­дер­жа­нию в наро­де веры, буд­то тут лежал прах осно­ва­те­ля горо­да, при­чем сюда же отно­си­ли и место погре­бе­ния «дру­гих выдаю­щих­ся лич­но­стей из юно­ше­ско­го вре­ме­ни Рима», имен­но Фав­сту­ла и Госта Гости­лия, о кото­рых гово­рит­ся в выше­при­веден­ном месте Феста, отно­ся­щем­ся к Ni­ger la­pis. Таким обра­зом, фон-Дун ста­ра­ет­ся согла­со­вать места писа­те­лей о том, что под чер­ным мра­мо­ром нахо­дил­ся lo­cus fu­nes­tus с куль­том в этом месте Вул­ка­на­лу, как богу огня, кото­рый тут в древ­ней­шее вре­мя обна­ру­жи­вал свое могу­чее дей­ст­вие при обряде погре­бе­ния. Это, по мое­му мне­нию, доста­точ­но-таки слож­ное и несколь­ко запу­тан­ное объ­яс­не­ние гре­шит, во-пер­вых, тем, что пред­по­ло­же­ние об ustri­num в этом месте, не заклю­чая в себе ниче­го невоз­мож­но­го, в то же вре­мя стра­да­ет про­из­воль­но­стью, а во-вто­рых — тем, что при­пи­сы­ва­ет Вул­ка­ну рас­про­стра­не­ние, едва ли ему при­над­ле­жа­щее. Вооб­ще гово­ря, гра­ни­цы того, что назы­ва­лось area Vol­ca­ni, нам неиз­вест­ны, но все застав­ля­ет думать, что эта area не спус­ка­лась так дале­ко в низ­мен­ность, отде­ляв­шую Кви­ри­нал и Капи­то­лий от Пала­ти­на, в какой нахо­дят­ся памят­ни­ки, скры­вав­ши­е­ся под Ni­ger la­pis. Эта area Vol­ca­ni, на кото­рой был постро­ен храм Согла­сия⁹⁷ и кото­рая лежа­ла в сосед­стве с местом, где потом Юлий Кесарь постро­ил свой Форум⁹⁸, долж­на была нахо­дить­ся выше и даль­ше к севе­ро-запа­ду от места, с кото­рым мы теперь име­ем дело. Не пус­ка­ясь в даль­ней­ший раз­бор пред­по­ло­же­ния гей­дель­берг­ско­го про­фес­со­ра, так как ста­тья наша уже пере­шла гра­ни­цы, рань­ше для нее наме­чен­ные, мы не можем на нем оста­но­вить­ся, как на таком, кото­рое удо­вле­тво­ря­ло бы реше­нию вопро­са, и, при всей его уче­ной обста­нов­ке, счи­та­ем его рис­ко­ван­ным. Что каса­ет­ся до мне­ния проф. Чечи, буд­то здесь мы име­ем дело со свя­ти­ли­щем Юноне Лучине, то с ним труд­но счи­тать­ся уже пото­му, что оно не осно­вы­ва­ет­ся ни на пре­да­нии, ни на топо­гра­фии (ника­ко­го хра­ма Юноне Лучине на Фору­ме или Коми­ции мы не зна­ем), а выте­ка­ет лишь из его пред­по­ло­же­ния о при­не­се­нии тут с.125 в жерт­ву бере­мен­ных коров и сви­ней, что ука­зы­ва­ет на культ жен­ско­го боже­ства, и так как это боже­ство было свя­за­но с Юпи­те­ром, на что ука­зы­ва­ет-де в над­пи­си фор­му­ла Jovi sa­cer es­to (но суще­ст­во­ва­ние такой фор­му­лы в над­пи­си несо­мнен­но ли?), то, зна­чит, — так заклю­ча­ет рим­ский про­фес­сор, — этим жен­ским боже­ст­вом долж­на быть Lu­cia Vo­lu­mi­na, вос­пе­вав­ша­я­ся Сали­я­ми, или, что то же, Juno Lu­ci­na, кото­рая помо­га­ла fe­mi­nis par­tu­rien­ti­bus. Такая аргу­мен­та­ция, бес­спор­но, замыс­ло­ва­та, но уче­но­го зна­че­ния не име­ет, тем более, что исте­ка­ет из суще­ст­во­ва­ния буд­то бы в над­пи­си слов hor­dae и sor­dae, что еще очень сомни­тель­но. Впо­след­ст­вии в Nuo­vo contri­bu­to в «пост­скрип­ту­ме» проф. Чечи пред­ла­га­ет еще две дру­гие гипо­те­зы, имен­но, что боги­ней, о куль­те кото­рой гово­рит над­пись, мог­ла быть боги­ня не чело­ве­че­ской пло­до­ви­то­сти, а зем­но­го пло­до­ро­дия, как, напри­мер, Tel­lus ma­ter, Ce­res, Bo­na Dea, Ma­ja, Fau­na, или боги­ня, покро­ви­тель­ни­ца Рима, Dea An­ge­ro­na, боги­ня очень древ­не­го куль­та, со вре­ме­нем утра­тив­ше­го­ся. Перед таки­ми гипо­те­за­ми, каким-то чудес­ным обра­зом запа­даю­щи­ми в голо­ву иссле­до­ва­те­лю, при­хо­дит­ся поник­нуть голо­вой и затем идти даль­ше без воз­ра­же­ния. Впро­чем, даль­ше идти некуда. Оста­ет­ся мне­ние Ком­па­рет­ти, что тут мы име­ем дело с древ­ней­ши­ми рост­ра­ми, или с древ­ней­шей ора­тор­ской три­бу­ной, раз­ру­шен­ной, долж­но быть, гал­ла­ми (автор не гово­рит кем). Мы упо­ми­на­ли об этом мне­нии, кото­рое автор его подроб­но моти­ви­ру­ет в при­готов­ля­е­мом им новом труде. Мне­ние это осно­вы­ва­ет­ся на топо­гра­фи­че­ских дан­ных, добы­тых рас­коп­ка­ми, еще не вполне опуб­ли­ко­ван­ных. Но кому же при­но­си­лись в жерт­ву живот­ные, кости кото­рых явля­ют­ся свиде­те­ля­ми жерт­во­при­но­ше­ний, и кому при­но­си­лись обет­ные дары? Отде­лять отве­тов на эти вопро­сы от реше­ния дела нель­зя, а в ста­тье о над­пи­си Ком­па­рет­ти этих вопро­сов вовсе не каса­ет­ся. Нако­нец, Паис пред­ла­га­ет видеть здесь культ Мар­су. Но и это мне­ние ничем серь­ез­ным не моти­ви­ру­ет­ся. При­хо­дит­ся вопрос о куль­те, о кото­ром гово­рят полу­раз­ру­шен­ные памят­ни­ки, остат­ки жертв и обет­ных при­но­ше­ний, как и сама древ­ней­шая над­пись, оста­вить нере­шен­ным.

Нам оста­ет­ся лишь кос­нуть­ся вопро­са о том, когда эта груп­па памят­ни­ков под­верг­лась раз­ру­ше­нию. Мы не можем согла­сить­ся с Чечи, за кото­рым после­до­вал Гат­ти⁹⁹ и неко­то­рые дру­гие, буд­то с.126 раз­ру­ши­те­ля­ми этих памят­ни­ков были гал­лы, кото­ры­ми был взят Рим в 390 году до Р. Хр. (364 по осн. горо­да). Раз­ру­ше­ние тут было про­из­веде­но по край­ней мере дву­мя сто­ле­ти­я­ми рань­ше, как это ясно пока­зы­ва­ет хро­но­ло­гия пред­ме­тов, состав­ля­ю­щих обет­ные при­но­ше­ния. Мы виде­ли, что архео­ло­ги еди­но­глас­но при­пи­сы­ва­ют этим пред­ме­там древ­ность седь­мо­го и шесто­го сто­ле­тия до Р. Хр. Ясное дело, что эти пред­ме­ты при­не­се­ны были на это место не одно­вре­мен­но, а при­но­си­лись в тече­ние про­дол­жи­тель­но­го вре­ме­ни, по мень­шей мере в тече­ние сто­ле­тия¹⁰⁰. И вдруг эти жерт­вы и при­но­ше­ния оста­но­ви­лись. Но оста­но­ви­лись они не в нача­ле IV сто­ле­тия до Р. Хр., а в кон­це VI. Зна­чит, в это вре­мя и про­изо­шла ката­стро­фа, оста­вив­шая нам и сте­лу с древ­ней­шею латин­скою над­пи­сью, и то, что с нею было свя­за­но, была ли это aedi­cu­la с жерт­вен­ни­ком, или что дру­гое, — в раз­ру­шен­ном состо­я­нии. Проф. фон-Дун, так­же отвер­гаю­щий гипо­те­зу о раз­ру­ше­нии этих памят­ни­ков гал­ла­ми, как несо­об­раз­ную с архео­ло­ги­че­ски­ми дан­ны­ми места, свя­зы­ва­ет это раз­ру­ше­ние с осно­ва­ни­ем рес­пуб­ли­ки, кото­рой буд­то бы были про­тив­ны эти памят­ни­ки цар­ско­го пери­о­да¹⁰¹. Стран­ное пред­по­ло­же­ние! Оно осо­бен­но стран­но, если вспом­нить, что, по мне­нию само­го фон-Дуна, на этом месте при­но­си­лись жерт­вы Вул­ка­ну и здесь же ука­зы­ва­лась моги­ла осно­ва­те­ля горо­да и его спо­движ­ни­ков. Ни про­тив бога огня, кото­ро­му было посвя­ще­но место, где или под­ле кото­ро­го соби­ра­лись курии и сенат, ни про­тив обо­готво­рен­но­го Рому­ла, героя-осно­ва­те­ля горо­да, пат­ри­ци­ан­ская рес­пуб­ли­ка не мог­ла иметь ника­ко­го враж­деб­но­го чув­ства, не гово­ря о глу­бо­ком рели­ги­оз­ном чув­стве, кото­рым отли­ча­лось рим­ское насе­ле­ние всех клас­сов обще­ства вплоть до послед­них вре­мен рес­пуб­ли­ки. Акт раз­ру­ше­ния мог быть про­из­веден лишь внеш­ни­ми вра­га­ми. До гал­лов было еще дале­ко, но рань­ше гал­лов, имен­но в пер­вые годы еще не уста­но­вив­шей­ся проч­но рес­пуб­ли­ки рим­ляне вели целый ряд войн с соседя­ми за свое суще­ст­во­ва­ние. Исто­ри­че­ское пре­да­ние гово­рит, что город при­нуж­ден был сдать­ся Пор­сене. Нам ниче­го не гово­рит­ся о раз­ру­ше­ни­ях, про­из­веден­ных в Риме этим этрус­ским царем из Клу­зия; но с.127 Тацит¹⁰², сооб­щаю­щий факт о сда­че ему горо­да, упо­ми­на­ет об этом фак­те рядом с фак­том взя­тия горо­да гал­ла­ми и ста­вит как этих послед­них, так и Пор­се­ну наряду с раз­ру­ши­те­ля­ми Капи­то­лия во вре­мя меж­до­усоб­ной вой­ны Вител­лия с Вес­па­си­а­ном. Что Пор­се­на с его вой­ском не тро­нул Капи­то­лия, как его не разо­ри­ли гал­лы, это вер­но; но был ли город остав­лен без вся­ко­го сопро­тив­ле­ния, с кото­рым мог­ло быть свя­за­но и раз­ру­ше­ние, при­нуж­ден­ным со вре­ме­нем уда­лить­ся из Рима этрус­ским гар­ни­зо­ном? Не про­яви­лось ли тут у чуже­зем­цев чув­ство доса­ды и мести, осо­бен­но по отно­ше­нию к памят­ни­ку, с кото­рым было свя­за­но пре­да­ние о моги­ле осно­ва­те­ля горо­да? Наше пред­по­ло­же­ние отлич­но вяжет­ся с хро­но­ло­ги­ей наи­бо­лее позд­них кера­ми­че­ских остат­ков, най­ден­ных на месте. Вре­мя борь­бы с Пор­се­ной по тра­ди­ци­он­ной хро­но­ло­гии пада­ет на вто­рой год рес­пуб­ли­ки, 508 год до Р. Хр. (246 от осн. Рима). На этом годе, как на годе раз­ру­ше­ния памят­ни­ков, с кото­ры­ми свя­за­но пре­да­ние о моги­ле Рому­ла, мы и оста­но­вим­ся.

Рим, январь 1900 г.