Квашнин В.А. Законы о роскоши в Древнем Риме эпохи Пунических войн.

[с.28]

ГЛАВА 2

ЗАКОНЫ О РОСКОШИ ЭПОХИ ГАННИБАЛОВОЙ ВОЙНЫ (218—215 ГГ. ДО Н. Э.)

В длинной череде законов против роскоши, принимавшихся в Риме на протяжении, по крайней мере, трех веков, обращают на себя внимание первые, принадлежащие очень непростому для «вечного города» периоду начала Ганнибаловой войны. Это законы Метилия (217 г. до н. э.) и Оппия (215 г. до н. э.). Нетрудно заметить, что хронологически они примыкают к известному закону Клавдия, принятому в 218 г. до н. э., образуя цикл законов, принятых в начальный период войны. Обычно все три закона рассматриваются отдельно, вне всякой связи друг с другом. Однако появление их в границах одного временного периода, охватывающего первые четыре года войны, вряд ли было случайным.

Закон Метилия (lex Metilia de fullionibus), принадлежащий плебейскому трибуну 217 г. до н. э. Марку Метилию, запрещал использовать дорогой умбрийский мел при обработке мужских одежд. О содержании закона известно только по краткому сообщению Плиния Старшего: «Умбрский мел применяется только для придания материям блеска. Будет не лишним коснуться и этого вопроса, поскольку существует предназначенный для валяльщиков Метилиев закон, который цензорами Гаем Фламинием и Луцием Эмилием был предложен на утверждение народного собрания»⁹⁹. Участие в его принятии Гая Фламиния позволяет предположить, что закон не ограничивался своим сугубо утилитарным содержанием, а имел какой-то политический подтекст. По мнению В. Кункеля запрещение отделывать тогу дорогим мелом имело своей целью обеспечение равенства возможностей при соискании должностей¹⁰⁰. Социальный контекст этой меры, таким образом, дает возможное объяснение необходимости принятия на втором году Ганнибаловой войны, в ее наиболее тяжелый период, закона адресованного валяльщикам шерсти — fullones. Здесь мы, видимо, встречаемся с определенной установкой римского общественного сознания, требующего от гражданина и, в особенности от магистрата безукоризненно белого цвета тоги, имевшего сакральное значение¹⁰¹. Обращает на себя внимание то, что Гай Фламиний в рамках своей цензуры продвигает два совершенно разных закона, один из которых был посвящен морской торговле, а другой — умбрскому мелу. Понять, что их объединяет, помогает наблюдение Н. Эль — Бехайри, рассматривающей обоснование закона Клавдия в свете цензорских [с.29] полномочий Фламиния, и, в частности, в связи с regimen morum¹⁰². Время и обстановка принятия закона объясняют, почему использование дорогих отбеливающих веществ было признано предосудительным только в цензуру Фламиния.

Закон Оппия (lex Oppia), был внесен в народное собрание плебейским трибуном 215 г. до н. э. Гаем Оппием. О его содержании сохранились фрагментарные свидетельства, самое подробное из которых принадлежит Ливию¹⁰³. Он пишет: «Этот закон провел народный трибун Гай Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония, в самый разгар Пунической войны; закон запрещал римским женщинам иметь больше полуунции¹⁰⁴ золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии мили, кроме как при государственных священнодействиях»¹⁰⁵. П. Дизедери обратил внимание на то, что Ливий упоминает о принятии закона Оппия при описании событий не 215 г. до н. э. когда закон был принят, а 195 г. до н. э., когда было внесено предложение о его отмене. Из этого он делает вывод, что принятие закона Оппия не вызвало ни бурного обсуждения, ни сопротивления, будучи событием не слишком выразительным (иначе анналисты и Ливий об этом упомянули бы)¹⁰⁶. Как и в случае с законом Метилия удивляет несвоевременность закона о женской роскоши, принятого сразу же после битвы при Каннах. Ответ дает сам Ливий, включивший обоснование закона Оппия в речь плебейского трибуна Луция Валерия¹⁰⁷: «Конечно, будь этот закон древним, будь он принят с единственной целью обуздать страсти, можно было бы бояться, что, отменив его, мы их пробудим. Но ведь принят-то он был по обстоятельствам совсем иного времени: Ганнибал одержал тогда победу при Каннах и стоял в Италии; в руках его были уже Тарент, Арпы, Капуя, казалось, вот-вот двинет он войско на Рим; отпали от нас союзники; не стало ни воинов для пополнения легионов, ни граждан союзных городов для службы во флоте; опустела казна; мы покупали у хозяев рабов и раздавали им оружие, с тем чтобы те получили за них деньги лишь по окончании войны; откупщики тогда сами вызвались предоставить государству деньги, хлеб и все прочее необходимое для войны; [с.30] каждый в соответствии со своим разрядом поставляли мы рабов, чтобы служили они гребцами во флоте и содержали их на свой счет; все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома — будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная. Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере и сенат ограничил время траура тридцатью днями? Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон?»¹⁰⁸. Б. С. Ляпустин в этой связи отмечает: «Оппиев закон против роскоши принятый в разгар военных действий, несомненно, преследовал цель не только и не столько напомнить женщинам о суровых нравах предков и обратить их к скромности и бережливости, но был непосредственно связан со стремлением выйти из той сложной ситуации, в которую римское государство попало после разгрома армий Ганнибалом в 217 и 216 гг. до н. э.»¹⁰⁹.

Объединение всех этих законов в одну группу будет оправданным в том случае, если мы сможем связать их принятие с какой-то одной проблемой, стоявшей перед римским обществом в это время. Таковой, судя по источникам, была хроническая нехватка денежных средств, ощущавшаяся в Риме с самого начала войны. Так, описывая события 217 г. до н. э. Ливий отмечает: «При обмене пленных вожди римский и карфагенский согласились, чтобы как было заведено в Первую Пуническую войну, та сторона, которая [с.31] получит больше людей, чем вернет, заплатила бы за эту разницу — по два с половиной фунта серебра за человека. Римляне получили на двести сорок семь человек больше, чем карфагеняне, а с серебром, которое следовало за них уплатить, получалась задержка — сенаторы, с которыми Фабий не посоветовался, затягивали обсуждение этого дела; тогда он, послав в Рим своего сына Квинта, продал через него свое нетронутое врагом имение и погасил государственную задолженность из частных средств»¹¹⁰. Из описания событий этого года обращает на себя внимание и такой эпизод: «Военные действия под Гереонием зимой прекратились, и в Рим прибыли послы от Неаполя. Они внесли в курию сорок тяжеловесных золотых чаш, и сказаны были ими такие слова: они знают, что казну римского народа вычерпала война, которая ведется в той же мере, за города и земли союзников, что и за главную твердыню Италии, город Рим и его власть; и поэтому неаполитанцы решили: золото, оставленное им предками на украшение храмов и помощь бедствующим, по справедливости следует вручить римскому народу. Если римляне считают, что неаполитанцы могут им еще чем-то помочь, то они окажут любую помощь с таким же усердием. Римские сенаторы и народ порадуют их, если все, что есть у неаполитанцев, будут считать своим, и принесенный дар оценят не просто по его стоимости, а по дружеским чувствам и доброй воле тех, кто его принес. Послов поблагодарили за щедрость и внимание, а чашу приняли только ту, что была всех легче»¹¹¹. Напомним, что в этом же году был принят закон Метилия.

[с.32] Ситуация следующего, 216 г. до н. э. описывается следующим образом: «Почти в это же время в Рим были доставлены письма из Сицилии и Сардинии. Сначала в сенате прочли письмо пропретора Тита Отацилия из Сицилии, он писал, что претор Публий Фурий пришел с флотом из Африки в Лилибей; сам Фурий тяжело ранен и находится между жизнью и смертью; солдаты и моряки не получили в срок ни жалованья, ни хлеба — и взять их неоткуда; Отацилий убедительно просит прислать поскорее и деньги, и хлеб, а ему — смену из новых преторов. Почти то же самое о жалованьи и хлебе писал из Сардинии пропретор Авл Корнелий Маммула. Обоим ответили: взять неоткуда, пусть сами позаботятся о своем флоте и войске. Тит Отацилий отправил послов к Гиерону, искреннему другу римского народа, и получил от него столько серебра, сколько нужно было для выплаты жалованья, и хлеба на шесть месяцев; Корнелия в Сардинии любезно снабдили союзные города. В Риме денег было мало…»¹¹². О начале 215 г. до н. э. Ливий сообщает: «Сенат, в первый день года заседавший на Капитолии, постановил установить на этот год двойной налог, половину взысканий немедленно, чтобы уплатить жалованье и имеющемуся налицо войску, исключая солдат, участвовавших в каннском сражении»¹¹³. Думается, что именно опасением «оставить казну пустой» было вызвано нежелание выкупать пленных после битвы при Каннах, хотя Рим в это время испытывал такую нужду в людях, что был сформирован легион, состоявший из рабов, купленных государством¹¹⁴.

По-видимому, одним из путей выхода из этой ситуации и стала серия законов, направленных на ограничение расходов внутри римской фамилии. В своей статье, посвященной закону Оппия, Б. С. Ляпустин отмечает: «Для успешного ведения военных действий древнеримскому обществу нужно было [с.33] решить прежде всего ряд военно-экономических проблем. … Если же на сложившуюся ситуацию и законы о роскоши посмотреть, прежде всего, сквозь призму фамилии, то станет ясно, что решить все военно-экономические задачи могла только сильная и экономически крепкая фамилия. Через нее шло вооружение воинов и прежде всего всадников, через ее поместья во многом решался вопрос снабжения продовольствием во время войны, когда масс крестьянства отрывалась от своих участков для службы в армии. Поэтому закон Оппия против роскоши и требовал от фамилии исключить нерациональные траты своих сбережений на бесполезные женские украшения, дорогие ткани и повозки и тем самым создать условия для укрепления хозяйств, опираясь на которые можно было успешно готовиться к длительным военным действиям…»¹¹⁵. Таким образом, главной задачей этих законов было экономическое укрепление фамилий и недопущение непроизводительных трат их членами, поскольку именно от «запаса прочности» римских фамилий в конечном итоге зависела возможность выстоять в жестокой схватке с Ганнибалом.

На столь странный для нас путь решения проблемы авторов законопроектов толкала невозможность прямого принудительного изъятия средств для ведения войны у сограждан, что было связано с особым характером государственного аппарата в Риме, не потерявшего непосредственной связи с гражданским коллективом¹¹⁶. Частично, проблемы связанные с ведением войны, решались за счет трибута — особого налога, собираемого с граждан. Согласно Фесту (Р. 367 М), трибут называется так потому, что он передается (tributur) из личной собственности в государственную (ex private in publicum). Он же указывает (P. 364 M), что трибут взимался либо «с головы» (in capite), либо «по цензу» (ex censu), либо был «случайным» (temerarium). Варрон связывает происхождение этого слова с tribus¹¹⁷, территориальной единицей, учрежденной согласно традиции Сервием Туллием¹¹⁸. Трибут взимался ежегодно на основе ценза — оценки имущества, проведенной цензорами в ходе переписи населения. Однако даже двойное налогообложение населения Рима, как [с.34] показывают источники, не могло покрыть всех расходов на войну (Liv. 23. 31. 1—2). Все это заставляло римские власти искать иные способы пополнения государственной казны.

При сравнении законов, принятых в 218—215 гг. до н. э., можно заметить, что они затрагивали интересы наиболее состоятельного слоя граждан¹¹⁹. Закон Метилия запрещал траты на обработку мужских одежд дорогим умбрийским мелом. Закон Оппия запрещал римским женщинам иметь золотые украшения в большом количестве, носить окрашенную одежду (дорогую из-за применения натуральных красителей, таких как пурпур), ездить в повозках по Риму и другим городам, а также в их окрестностях. Закон Клавдия запрещал владеть морскими судами большой вместимости. Говоря о невозможности долгосрочного принудительного изъятия денег для военных или иных нужд в Риме, что вытекало из самого характера античной гражданской общины, следует иметь в виду, что кратковременное изъятие средств в некоторых случаях все же было возможным, оставаясь, однако, экстраординарной формой пополнения финансов. На это, к примеру, указывает строительство флота на частные средства в 214 г. до н. э. когда основные расходы несли наиболее состоятельные граждане, в том числе сенаторы¹²⁰. Можно предположить, что и закон Клавдия предусматривал нечто подобное — только не постройку, а конфискацию судов сверх (а возможно и указанного) тоннажа.

[с.35] Возможно, однако, и другое объяснение — закон был введен с целью ограничения расходов на постройку судов теми римским семьями, что были связаны с морской торговлей. Своеобразное «вето», накладываемое на экономическую активность части населения Рима, должно было укрепить основную хозяйственную и социальную ячейку общества — фамилию, на которую легли основные тяготы военных расходов¹²¹. Тогда мы не вступаем в противоречие и с положениями Клавдиева закона в передаче Ливия. В этом случае закон Клавдия вместе с законами Метилия и Оппия был принят с целью ограничения излишних расходов римской фамилии. Тяжелое финансовое положение, необходимость время от времени прибегать к «займам» у населения (подозрительно похожим на плохо закамуфлированное изъятие у него средств), сокрушительные поражения в начале войны показывают, что Рим вступил в новую войну, еще не оправившись от потрясений Первой Пунической войны. Наиболее дальновидные политики в Риме должны были попытаться перекрыть те каналы, по которым нерационально, с их точки зрения, уходили средства из фамильной казны. На все это должна была накладываться определенная общественная тенденция, связанная с претензиями плебейской верхушки на новое место и новую роль в жизни civitas, так ярко воплощенная в фигуре Гая Фламиния¹²². Не исключено, что при составлении закона учитывались соображения различного рода, и формулировка закона, порожденного текущей политической конъюнктурой (хотя и апеллирующего к традиционным римским ценностям), единожды получив жизнь, с течением времени стала оказывать все большее влияние на экономическую жизнь общества в качестве ограничивающей сферу деятельности сенаторского ordo нормы. Как справедливо отметил Б. С. Ляпустин, «нельзя сбрасывать со счетов и [с.36] идеологический и ценностный смысл этих законов, который тесно переплетен с экономическим»¹²³.

Как можно заметить, все три закона были проведены через институт плебейского трибуната. Обращение к деятельности трибунов в первые годы Ганнибаловой войны заставляет задуматься над тем, насколько самостоятельными они были в своих действиях. На настоящий день в антиковедении общим местом стал тезис о том, что в римской civitas личность могла себя реализовать лишь в рамках клана, фамилии, профессионального или религиозного объединения, «дружеской» группы, связанной общими интересами, то есть через принадлежность к большому или малому коллективу. Римскую общину на всех уровнях пронизывало множество разнообразных социальных групп, объединенных отношениями фамилиальной, региональной, религиозной солидарности¹²⁴. По мнению Г. С. Кнабе, «коллегиальность, сообщество и содружество были в Риме не столько правовым принципом, сколько социально — психологической потребностью, универсальной стихией существования, которую постоянно и многообразно источали из себя социально-экономические и политико-идеологические условия жизни общества»¹²⁵. Подобная насыщенность социального организма римской civitas общественными микрогруппами диктовала свои законы. «Необходимо уяснить себе, что в Риме любая возможность общественного восхождения, основанного на личных, и, так сказать, технических данных, на virtus, поставленных на службу общине, могла быть реализована только через принадлежность — пусть даже фиктивную — к определенной социальной группе, будь то архаическая gens, в самом широком смысле familia, сенат или любое другое социорелигиозное или политико-религиозное множество», — пишет М. Меслин¹²⁶.

Плебейские трибуны не могли действовать без поддержки со стороны влиятельных политических групп, не опираясь на помощь авторитетных лидеров того времени, таких как Гай Фламиний. Плебейский трибунат часто был только стартом для начинающего свою карьеру магистрата, и действовать без оглядки на реакцию того или иного крыла политической элиты он просто не мог. В восстановлении картины расстановки политических сил может помочь просопографический анализ сведений античной традиции. Благодаря ему можно увидеть реальных участников событий начала Ганнибаловой войны — ведь именно они, в общем-то, что называется «делали» политику того времени. При этом, однако, возможности просопографии достаточны ограничены. Перечисление связей между римскими политическими объединениями и отдельными магистратами даст результат только в том случае, [с.37] если удастся вписать их в контекст конкретных проблем, вставших перед Римом в годы Ганнибаловой войны. Одной из них, как было указано, являлась хроническая нехватка денежных ресурсов для ведения войны. Решение подобной проблемы предполагало участие в ее решении лиц, непосредственно связанных с управлением и организацией военного дела, т. е. высших магистратов Римской республики.

Парадоксально, но автор закона Клавдия — плебейский трибун 218 г. до н. э. Квинт Клавдий — практически не привлек внимания исследователей, в отличие, скажем, от Гая Фламиния. Судя по его номену, он был связан с различными фамилиями gens Claudia, и, в силу происхождения, прежде всего, с плебейскими ветвями рода. Отсутствие любых подробностей о его личности у Ливия заставляет думать, что или римский историк ничего о нем не знал, либо это была второстепенная фигура, сведений о которой не сохранилось. Возможен, правда, и третий вариант — Квинт Клавдий скрывается за кем то из многочисленных Клавдиев, действовавших в Риме в период Ганнибаловой войны. Учитывая преномен автора lex Claudia, это мог быть Квинт Клавдий Фламин, претор 208 г. до н. э. В любом случае, не будет большой натяжкой предположение, что Квинт Клавдий приходился близким либо отдаленным родственником Марка Клавдия Марцелла, принадлежавшего к плебейской ветви Клавдиев. Таким образом, фигура Квинта Клавдия выводит нас на одного из самых известных полководцев Ганнибаловой войны.

В литературе отмечалось, что интересы Марцелла были сосредоточены преимущественно в Сицилии, которую он и его окружение фактически контролировали в 217—212 гг. до н. э.¹²⁷ Среди прочих там находился Тит Отацилий Красс, претор 217 и 214 гг. до н. э., бессменный адмирал римского флота на острове, которого источники называют братом Марцелла (Plut. Marc. 2). С другой стороны, Тит Отацилий Красс был женат на дочери сестры Квинта Фабия Максима¹²⁸. Похоже, что Отацилий играл роль своеобразного посредника между Фабием и Марцеллом. Наиболее четко сотрудничество Отацилия и Фабия по источникам прослеживается после смерти Гая Фламиния. В обстановке паники после поражения римлян при Тразименском озере, в котором погиб Фламиний, Квинт Фабий Максим получает диктаторские полномочия.

Вопреки распространенному мнению, речь, которую Фабий произносит в сенате, оставляет впечатление, что он пытается снять часть ответственности со строптивого консула¹²⁹: «Квинт Фабий Максим, вторично ставший диктатором, в день своего вступления в должность созвал сенат и начал [с.38] с рассуждения о божественном. Консул Фламиний, сказал он сенаторам, больше виноват в пренебрежении к обрядам и ауспициям, чем в дерзкой неосмотрительности; и надо вопросить самих разгневанных богов, как их умилостивить. Фабий добился того, что разрешается только в случае зловещих предзнаменований: децемвирам велено было раскрыть Сивиллины книги. Децемвиры, справившись с книгами судеб, доложили сенату, что обеты Марсу, данные по случаю этой войны, не исполнены, как положено; нужно все сделать заново и с большим великолепием. Нужно также пообещать Юпитеру Великие игры, а Венере Эрицинской и Уму — храмы»¹³⁰. Фабий и Отацилий дают обет построить храмы Венере Эруцинской и Уму¹³¹. Строительство храмов имело глубоко символичное значение. Храм Венеры Эрицинской, почитавшейся в Сицилии на горе Эрик (отсюда название), где находился ее храм, воздвигнутый, по римскому преданию, Энеем после смерти Анхиза был первым в Риме. Ранние изображения этой богини представляли ее в виде Победительницы, что вероятно объясняет выбор этого божества. Культ Ума — или точнее Благоразумия (Mens — по-латыни женского рода), видимо, отражал те качества, которых не хватало Фламинию¹³². В основном богиня Благоразумия почиталась в греческих городах Южной Италии. Храмы были построены на Капитолии, причем разделял их только ров, так что сотрудничество двух магистратов было запечатлено в [с.39] архитектурных формах. Фабий и Отацилий были избраны и дуумвирами для их освящения¹³³.

Связи между Отацилием и Марцеллом, с одной стороны, и Отацилием и Фабием, с другой, очень важны, поскольку в годы войны Квинт Фабий Максим был одним из самых влиятельных политиков Рима. В 218 г. до н. э. Фабий, будучи одним из пяти сенатских легатов, посланных в Африку, обладал правом объявления войны Карфагену¹³⁴. В 217 г. до н. э. он получил диктатуру, а затем трижды (в 215, 214 и 209 гг.) консулат. Влияние Фабия объясняется как его огромным опытом и авторитетом, так и могуществом рода. Его сын, Квинт Фабий Максим Младший был претором 214 и консулом 213 гг. до н. э. Представитель другой ветви Фабиев, Марк Фабий Бутеон был диктатором в 216 г. до н. э. Еще один представитель рода Квинт Фабий Пиктор в 215 г. до н. э. возглавил Римское посольство к оракулу Аполлона в Дельфах. Луций Фабий (когномен неизвестен) участвовал в посольстве в Карфаген в 203 г. до н. э. Вряд ли будет большим преувеличением сказать, что без участия Фабия не обсуждался ни один серьезный вопрос в курии. По степени значимости и влияния с Квинтом Фабием Максимом мог соперничать только Марк Клавдий Марцелл — недаром традиция объединила их, символично обозначив как «щит и меч Италии» (Plut. Marc. 21).

Следует отметить, что источники сообщают о ссоре между Фабием и Отацилием в 214 г. до н. э. Поводом к ней стало желание Отацилия получить консулат. Ливий пишет: «В тот день жребий голосовать первой выпал центурии младших Аниенской трибы, и она стала выбирать в консулы Тита Отацилия и Марка Эмилия Регилла»¹³⁵. Против этого резко выступил Фабий, прервав выборы. После шумной перепалки был, видимо, достигнут вынужденный компромисс: консулами стали Фабий и Марцелл, а Отацилий вместе с сыном Фабия получил повторно претуру¹³⁶. Этот эпизод [с.40] заставляет задуматься над тем, является ли он простым отражением столкновения амбиций двух римских магистратов или скрывает нечто большее. Списки магистратов, относящиеся ко времени Пунических войн, показывают, что некоторые римские семьи присутствуют там постоянно¹³⁷. Ярким примером являются Корнелии, представители различных семейств которых 8 раз становились консулами во время Первой и Второй пунических войн, и 4 раза в промежутке между войнами. Это позволяет предположить, что наличие нескольких поколений магистратов, принимавших участие в боевых действиях и принадлежащих к одной генеалогической линии, давало представителям этих семейств какие-то основания для претензий на соискание высших магистратур в условиях новой войны. Среди консулов периода Первой Пунической войны присутствует два Отацилия: Маний Отацилий Красс, консул 263 и 246 гг. до н. э., и Тит Отацилий Красс, консул 261 г. до н. э. В этот период Отацилии по количеству консулов уступают только Атилиям (см. Таблицу 1).

[с.41] Видимо, в случае с Титом Отацилием Крассом это создавало почву для определенных ожиданий. Однако ко времени Ганнибаловой войны в существующей (и часто неуловимой для нас) иерархии «консульских» семей Отацилии явно занимают не очень высокое место. За период между двумя войнами они не получили ни одного консулата (см. Таблицу 2).

К этому, по всей видимости, следует прибавить и отсутствие ярких личных и деловых качеств, которые позволили бы Отацилию «прорваться» к консулату. Он явно находится в тени Марцелла и Фабия. Именно об отсутствии необходимых у Отацилия качеств говорил в своей речи Фабий, пытаясь помешать его избранию¹³⁸. Так что не исключено, что в 214 г. до н. э. Фабий и [с.42] (или) Марцелл просто одернули Тита, что вполне вписывается в современные представления о взаимоотношениях «друзей» с неравным иерархическим статусом.

В то же время Ливий передает рассказ о том, как в 211 г. до н. э. Отацилий чуть было не стал консулом в паре с Титом Манлием Торкватом Младшим¹³⁹. Последний, однако, запротестовал, ссылаясь на слабое здоровье, в результате чего возникло еще три кандидатуры: Квинт Фабий Максим, Марк Клавдий Марцелл и Марк [с.43] Валерий Левин. Если мы сравним консульские пары 263, 261 и 246 гг. до н. э., то увидим, что Отацилии избирались вместе с Валериями (Маний Валерий Максим Мессала — Маний Отацилий Красс, Луций Валерий Флакк — Тит Отацилий Красс) и Фабиями (Марк Фабий Лициний — Маний Отацилий Красс). В 211 г. до н. э., Тит Отацилий Красс как никогда был близок к консулату, но им не стал, и, как сообщает Ливий, по окончании выборов он умер¹⁴⁰. В итоге консулами становятся Марк Клавдий Марцелл и Марк Валерий Левин. Фигура Тита Манлия Торквата больше не возникает, видимо по причине его самоотвода, и это заставляет задуматься, только ли болезнью глаз было вызвано столь странное на фоне гипертрофированного тщеславия римских магистратов снятие им своей кандидатуры¹⁴¹.

Сомнения усиливает и то, что, упомянув о своем зрении, Тит Манлий затем приводит совершенно иных мотивы своего решения¹⁴². Вообще возникает впечатление, что увлекательностью повествования Ливий пытается закрыть какую-то неразбериху в выборах того года. Странности происходящего подчеркивает сам Ливий, когда он пишет, что если бы не был нарушен ход выборов, то Отацилий вновь получил бы, судя по упоминанию Публия Манлия Вольсона, претора 210 г. до н. э. претуру, а вовсе не консулат¹⁴³. Для нас, однако, важнее круг претендентов на консульство 210 г. до н. э.: Квинт Фабий Максим, Тит Манлий Торкват, Марк Валерий Левин, Марк Клавдий Марцелл, Тит Отацилий Красс. Поскольку события развивались вокруг фигуры последнего, рассмотрим возможные варианты выборов. Марк Клавдий Марцелл, как и Отацилий, был плебеем, поэтому он появляется уже после его отстранения от выборов. Позиция Квинта Фабия Максима на выборах консулов 214 г. до н. э. заставляет сомневаться и в его кандидатуре в качестве коллеги Отацилия. В то же время очень удачной выглядит пара Тит Отацилий Красс — Марк Валерий Левин, учитывая и давние дружеские связи между Валериями и Клавдиями Марцеллами по линии брата, и совместные консульства Отацилиев и Валериев в годы Первой Пунической войны¹⁴⁴. В этом случае становится объяснимым и самоотвод Тита Манлия Торквата, не пожелавшего нарушать некую традицию. В любом случае мы вновь видим за спиной Отацилия Фабия и Марцелла. После его смерти или незадолго до нее консулами становятся Марк Валерий Левин и Марк Клавдий Марцелл, что позволяет предположить, что с самого начала он появляется как возможная замена брату¹⁴⁵.

[с.44] Вместе с Марцеллом и Отацилием на Сицилии служил Аппий Клавдий Пульхр, эдил первых лет войны, военный трибун 216 г. и претор 215 гг. до н. э., который выводит нас на ряд новых лиц. Через Пакувия Калавия, «meddix tuticus»¹⁴⁶ Капуи 217 г. до н. э., Аппий Клавдий Пульхр находился в отдаленном родстве с Марком Ливием Салинатором, консулом 219 г. до н. э. и участником посольства в Карфаген в 218 г. до н. э.¹⁴⁷ В начале войны Салинатор был осужден по обвинению в растрате денег из военной добычи и пребывал в безвестности до 210 г. до н. э. Консулы этого года Марк Клавдий Марцелл и Марк Валерий Левин вместе с цензорами Луцием Ветурием Филоном и Публием Лицинием Варом добились его оправдания¹⁴⁸. Следует отметить, что [с.45] Марк Валерий Левин и Луций Ветурий Филон коллеги по консулату 220 г. до н. э. Во время выборов магистратов на 207 г. до н. э. в поисках достойного напарника для Марка Ливия Салинатора вновь возникают три кандидатуры — Квинт Фабий Максим, Марк Валерий Левин и Тит Манлий Торкват Младший. Обращает на себя внимание схожесть этой ситуации с событиями 211 г. до н. э., за исключением того, что среди претендентов отсутствовал погибший незадолго до этого Марк Клавдий Марцелл. Препятствием на выборах стало то, что Фабий и Валерий были, как и Ливий патрициями, а Манлий уже отказывался от консульства в 210 г. до н. э. В результате вместе с Марком Ливием Салинатором был избран Гай Клавдий Нерон, родственник и близкий друг Марцелла¹⁴⁹.

Следует сказать, что помимо Марцелла на военном и политическом поприще того времени действовали многочисленные представители gens Claudia. Как уже было отмечено, дружба связывала Марцелла с Гаем Клавдием Нероном, претором 212, консулом 207 и цензором 204 гг. до н. э. В армии Нерона служили Публий Клавдий, префект союзников 207 г. и Тиберий Клавдий Азелл, плебейский эдил 204 гг. до н. э. Связан с Гаем Клавдием Нероном был и Квинт Клавдий Фламин, претор 208 г. до н. э. Другой представитель семейства Неронов, Тиберий Клавдий Нерон — претор 204 г. до н. э. Известно также о Гае Клавдий Центоне, интеррексе 216 и диктаторе 213 гг. до н. э. Еще один Гай Клавдий был фламином Юпитера до 210 г. до н. э.

Квинт Фабий Максим, Марк Клавдий Марцелл и Марк Ливий Салинатор одновременно выводят нас на еще одну линию, связанную с Эмилиями. На Сицилии начал свою карьеру в годы войны претор 218—217 гг. до н. э. Марк Эмилий Лепид. Совместно с Тиберием Семпронием Лонгом он занимался подготовкой африканской экспедиции. Он же осуществлял выполнение «религиозной программы» Фабия после поражения римлян при Тразименском озере. В 216 г. до н. э. по предложению плебейского трибуна Марка Минуция в связи с нехваткой денег была избрана комиссия, в которую вошел другой представитель Эмилиев — Луций Эмилий Пап. Фигура его интересна тем, что в его совместное с Гаем Фламинием цензорство были приняты Клавдиев и Метилиев законы. Помимо Луция Эмилия Папа в комиссию вошли Марк [с.46] Атилий Регул и Луций Скрибоний Либон¹⁵⁰. В следующем, 215 г. до н. э. Марк Атилий Регул был избран цензором вместе с претором 216 г. до н. э. Публием Фурием Филом, коллегой Гая Фламиния по консулату 223 г. до н. э.¹⁵¹ В их цензорство и был принят закон Оппия.

Среди магистратов этого года следует отметить претора Квинта Фульвия Флакка, союзника и друга Квинта Фабия Максима. В 212 г. до н. э. он в третий раз стал консулом в паре с Аппием Клавдием Пульхром. Фульвий помимо прочего интересен тем, что позволяет объяснить появление Тита Манлия Торквата рядом с Фабием. Второе консульство 224 г. до н. э. он исполнял вместе с Титом Манлием Торкватом Старшим. Во время болезни наместника Сардинии Квинта Муция Сцеволы Фульвий добился назначения на его место Манлия, что явно указывает на то, что бывшие коллеги сохранили дружеские отношения¹⁵². Возможно, через посредничество Квинта Фульвия Флакка Тит Манлий Торкват Младший появляется в окружении Фабия.

Затруднения вызывает Марк Метилий, плебейский трибун 217 г. до н. э. Помимо lex Metilia de fullionibus ему принадлежит еще один закон того же года об уравнении potestas начальника конницы (magister equitum) и диктатора. Закон этот явно был направлен против Квинта Фабия Максима, диктатора 217 г. до н. э., и, соответственно, был на руку Марку Минуцию Руфу, начальнику конницы. В то же время исключительно политической конъюнктурой [с.47] его содержание явно не исчерпывается — взятые в своей совокупности, законы Метилия имеют ярко выраженный демократический характер, отражая, вероятно, стремление плебейской верхушки к уравнению своего положения с нобилями из числа патрициев. Г. Скаллард, видимо, прав, объединяя деятельность Гая Фламиния, Марка Минуция Руфа и Гая Теренция Варрона в качестве «народных лидеров». Очевидно, что законодательство Метилия отражало политический курс этой группы римских политиков. Однако существовало ли в реальности длительное противостояние этой группы политиков с Фабием и Клавдием? Г. Скаллард полагал, что «народные лидеры» вели борьбу, прежде всего с той частью римского нобилитета, которую он обозначает как «группу Эмилиев-Сципионов», возлагая на нее ответственность за войну¹⁵³. Стоит задуматься над тем, случайным или, напротив, закономерным был острейший конфликт, в который в конце жизни Фабий вступает с Публием Корнелием Сципионом Африканским. При всех различиях таких фигур, как Фабий Максим и Гай Фламиний, их объединяет приверженность тому «идеалу земельной аристократии», который на поверку оказывается отражением плебейско-крестьянской по своей природе системе мировоззренческих и ценностных норм и установок, оформившейся в Риме к началу III в. до н. э.¹⁵⁴ Конкретные проявления взаимоотношений политических лидеров могли иметь самую разную форму, порой развиваясь в самом непредсказуемом направлении, как в случае с Марком Минуцием Руфом, в конце концов объявившего Фабия своим патроном¹⁵⁵. Можно найти точки соприкосновения и между Марком Клавдием Марцеллом и Гаем Фламинием. Прежде всего, это участие в Галльской войне, в которой они занимали близкую позицию на продолжение военных действий до окончательной победы (Plut. Marc. 3—6). Оба политика встречали сильнейшее сопротивление со стороны ряда патрицианских родов. И Марцелл, и Фламиний участвовали в строительстве в Риме общественных зданий, которое со второй половины III в. до н. э. принимает [с.48] характер настоящего состязания между патрицианскими и плебейскими фамилиями¹⁵⁶.

К сожалению, сведений о Марке Метилии крайне мало. Известно, что в 212 г. сенат послал его с особым поручением вместе с Гаем Леторием, курульным эдилом 216 г. до н. э. (Liv. 25. 22. 2). Сказать о нем что-то определенное трудно, за исключением того, что Летории, как полагают исследователи, тяготели к Фабиям¹⁵⁷. Леторий выводит нас на Тиберия Семпрония Гракха, его коллегу по эдилитету, вместе с которым они организовывали Римские игры. В 215 г. до н. э. Гракх стал консулом (вторым консулом после отказа Марка Клавдия Марцелла был избран Квинт Фабий Максим). Во время своего консульства он назначает диктатором для проведения выборов Гая Клавдия Центона. Следует также обратить внимание на претора этого года Публия Семпрония Тудитана. В 209 г. до н. э., будучи цензором, в споре с Марком Корнелием Цетегом он вписал Квинта Фабия Максима принцепсом сената¹⁵⁸. Н. Н. Трухина называет Цетега и Тудитана неразлучными друзьями и соратниками¹⁵⁹. Если это так, то приведенный эпизод заставляет усомниться в том, что их дружбе сопутствовали и одинаковые политические симпатии. Помимо прочего цензоры исключили из списка сенаторов Марка Цецилия Метелла, хотя Цецилиев Метеллов относят к сторонникам Сципионов¹⁶⁰. Укажем также [с.49] на Тиберия Семпрония Лонга, консула 218 г. до н. э., который на Сицилии занимался вместе с Марком Эмилием Лепидом подготовкой африканской экспедиции. Фигура Гая Летория, таким образом, выводит нас на Семпрониев как возможных союзников Фабиев и Клавдиев.

Попытавшись вписать деятельность плебейских трибунов в пеструю картину политического мира первых лет Ганнибаловой войны, мы видим, что на политической арене того времени действовала группа лиц, связанных друг с другом куда более тесно, чем это может показаться на первый взгляд. По наблюдению Г. Скалларда, в начале Ганнибаловой войны в Риме наибольшим влиянием пользовалось пять родов — Фабии, Клавдии, Корнелии, Валерии и Эмилии¹⁶¹. Насколько позволяет судить просопографический материал, в решении комплекса социально-экономических проблем, которые поставила перед Римом начавшаяся война, не прослеживается участие только Корнелиев. В то же время в рамках выделенного периода можно видеть примеры сотрудничества лиц, относимых как традицией, так и современными историками к соперничающим политическим группировкам. По большому счету, практически все упоминаемые в главе магистраты разнесены историками по различным кланово-родовым объединениям, чаще всего враждебным друг другу. Как нам представляется, такое сотрудничество объясняется, прежде всего, сложностью возникших проблем, важнейшей из которых была явная недостаточность материальных и финансовых ресурсов для большой войны с таким опасным соперником, как Карфаген, и как следствие, тем огромным напряжением, с каким приходилось вести широкомасштабные военные действия. Возможно Рим вступил во Вторую Пуническую войну куда менее готовым к ней, чем это обычно представляется. В то же время возникает вопрос — насколько те или иные действия отдельных магистратов, а также связи между ними носили системный характер, а не являлись результатом стечения обстоятельств, фактора случайности. Ответ на этот вопрос может дать изучение следующего периода Ганнибаловой войны, который показывает, получили ли свое развитие отмеченные нами тенденции, как в области законотворчества, так и способах разрешения возникающих социальных и экономических проблем.