Квашнин В.А. Законы о роскоши в Древнем Риме эпохи Пунических войн.

[с.50]

ГЛАВА 3

«НЕИЗВЕСТНЫЕ» ЗАКОНЫ О РОСКОШИ ЭПОХИ ГАННИБАЛОВОЙ ВОЙНЫ
(214—210 ГГ. ДО Н. Э.)

Среди многочисленных проблем, порожденных Ганнибаловой войной, одной из наименее исследованных в отечественной историографии является проблема финансовой политики, проводившейся сенатом и высшими магистратами Республики с 218 по 201 гг. до н. э. Внимание исследователей, как правило, привлекают яркие сюжеты борьбы соперничающих политических группировок или военные кампании того времени. Между тем, как показывают источники, одной из серьезнейших проблем, вставших перед римским обществом с самого начала войны, была хроническая нехватка материальных ресурсов и, в первую очередь, денежных средств. Во многом это было связано с тем, что Рим вступил в новую войну с Карфагеном, еще не оправившись от потрясений первой, на что уже обращалось внимание в отечественной литературе¹⁶². Одним из путей выхода из сложившейся ситуации стала серия законодательных мер, направленных как на ограничение расходов внутри фамилии, так и на прямое изъятие средств у населения.

В предыдущей главе нами была предпринята попытка объединить в одну группу три закона, относящихся ко времени Ганнибаловой войны (законы Клавдия 218, Метилия 217 и Оппия 215 гг. до н. э.), связав их принятие с комплексом социально-экономических проблем, порожденных войной. Все три закона объединяет и то, что они были приняты в форме плебисцита. Казалось бы, это указывает на демократический характер законодательства начала Ганнибаловой войны, порожденного борьбой плебейской верхушки против патрициата. Однако внимательное изучение имеющихся в нашем распоряжении источников позволяет усомниться в том, что это единственно возможное объяснение. Чрезмерное увлечение поиском сословных или семейных «корней» происходивших событий имеет своим следствием раздробленность общей картины, ее фрагментарность, ведет к опасности за отдельными людьми или семьями не увидеть проблем, определявших жизнь общества¹⁶³. Причины, вызвавшие принятие законов 218—215 гг. до н. э. не исчерпываются сословной борьбой. Скорее их следует искать в стремлении римской властной элиты выйти из той беспримерно сложной ситуации, в которой Рим оказался в первые годы войны. За действиями плебейских трибунов просматривается определенная система, комплекс продуманных и взаимосвязанных мер, осуществлявшихся группой лиц, принадлежавших к высшим слоям римского общества.

[с.51] Последним для эпохи Ганнибаловой войны считается закон Оппия о роскоши 215 г. до н. э., Однако имя Гая Оппия связывается современными исследователями и с принятым в том же году законом о покупке рабов для военных нужд (Liv. 34. 6. 12; Vа1. Мах. 7. 6. 1)¹⁶⁴. Видимо, в традиции неслучайно упоминаются какие-то Оппиевы законы¹⁶⁵. Если это так, то в 215 г. до н. э. Гай Оппий выступил с серией взаимосвязанных законопроектов. Деятельность его необходимо рассматривать в свете работы коллегии, назначенной в 216 г. до н. э. по инициативе плебейского трибуна Марка Минуция¹⁶⁶. Поводом для ее назначения послужили сообщения пропреторов Тита Отацилия Красса и Авла Корнелия Маммулы о нехватке денег и продовольствия для войска¹⁶⁷. В состав комиссии вошли Луций Эмилий Пап, Марк Атилий Регул и плебейский трибун Луций Скрибоний Либон. Эта комиссия и должна была выплачивать деньги за купленных рабов. Укомплектованными рабами легионами командовали Марк Клавдий Марцелл¹⁶⁸ и Тиберий Семпроний Гракх, [с.52] который и отпустил воевавших рабов на волю, предоставив им права римского гражданства¹⁶⁹.

Имена Марка Клавдия Марцелла и Тита Отацилия Красса вновь встречаются в событиях следующего года. В 214 г. до н. э., возможно, вновь по инициативе Тита Отацилия Красса консулами Марком Клавдием Марцеллом и Квинтом Фабием Максимом был обнародован весьма необычный эдикт. Его содержание Ливий передает следующим образом: «Все чаще стали поговаривать о том, что в Сицилии идет война. Титу Отацилию велено было отправиться туда с флотом. Так как моряков не хватало, то консулы по распоряжению сената издали указ: тот, кто при цензорах Луции Эмилии и Гае Фламинии имел имущество (сам или его отец) на сумму от пятидесяти до ста тысяч ассов, выставляет одного моряка и дает шестимесячное его жалованье: тот, у кого от ста тысяч да трехсот тысяч, — трех моряков и дает годовое их жалованье; тот, у кого от трехсот тысяч и до миллиона, — пятерых моряков; у кого больше миллиона — семерых; каждый сенатор выставляет восьмерых моряков и дает годовое их жалованье. Повинуясь этому указу, хозяева моряков вооружили их и снабдили месячным [с.53] запасом продовольствия; впервые римский флот был снаряжен на частные средства»¹⁷⁰.

Причиной издания этого эдикта стал очередной острый финансовый кризис. Консулы должны были обеспечить строительство довольно внушительного флота в 150 кораблей. Ливий пишет: «Консулам велено было … построить флот, дабы вместе с кораблями, стоявшими у берегов Калабрии, получить флот в сто пятьдесят военных кораблей. Закончив набор и спустив на воду сто новых судов, Квинт Фабий провел выборы цензоров: выбраны были Марк Атилий Регул и Публий Фурий Фил»¹⁷¹. Однако, как показывает наш источник, возникла проблема с обеспечением этого флота моряками. В приведенном отрывке из Ливия о статусе лиц, отправляемых на службу во флот, прямо не говорится. Это позволило некоторым исследователям, опираясь на Полибия, видеть в этих моряках римских граждан VI имущественного разряда¹⁷². Высказывалось и противоположное мнение, что под nauta здесь понимались, прежде всего, гребцы, которые могли быть рабами¹⁷³. Следует заметить, что сообщение Полибия носит слишком общий характер, чтобы на основе его делать какие-то конкретные выводы¹⁷⁴. В этой ситуации довольно странной выглядит логика римских властей, набирающих легионы из рабов, а граждан заставляющих служить во флоте. Как отмечает сам [с.54] Полибий, если обстоятельства к тому вынуждали, пролетарии были обязаны совершить двадцать годичных походов в пехоте. Анализ текста сочинения Ливия определенно показывает, что речь в эдикте шла именно о рабах¹⁷⁵. Однако, возложение на их хозяев обязанности выплатить годовое жалованье (stipendium) позволяет предположить, что, как и в случае с рабами, купленными для службы в пехоте, они в награду получали свободу. Это показывает не только сходство, но и определенную преемственность действий консулов и комиссии триумвиров. Это вполне объяснимо, поскольку цензорами 214 г. до н. э. были избраны Марк Атилий Регул, один из триумвиров, и Публий Фурий Фил. Судя по Ливию, коллегия триумвиров и была создана в силу бедственного положения, в котором оказались из-за отсутствия денег и продовольствия преторы Публий Фурий Фил и Тит Отацилий Красс¹⁷⁶.

В сообщении Ливия о деятельности консулов 214 г. до н. э. обращает на себя внимание увязка в рамках одного предложения окончания строительства флота и выборов цензоров, вслед за чем автор сообщает об издании консульского эдикта. Можно было бы списать это на случайность, но настораживает сходство ситуации со сценарием принятия законов Клавдия и Метилия, где цензоры явно играли значимую роль, обосновывая необходимость предлагаемых мер в силу данных им полномочий. Напомним, что Луций Эмилий Пап, член коллегии триумвиров, был цензором 220 г. до н. э., когда принимались эти законы, а Публий Фурий Фил, цензор 214 г. до н. э. коллегой Гая Фламиния по консулату 223 г. до н. э. Показательно, что эдикт 214 г. до н. э. освобождал от повинности, накладываемой государством, лиц, чье имущество было оценено менее чем в 50 000 ассов.

При этом следует обратить внимание на то, что консулы пользовались данными ценза, проведенного еще в 220 г. до н. э. Луцием Эмилием Папом и Гаем Фламинием. Формально в 216 г. до н. э. диктатором с цензорскими полномочиями (dictator senatus legendi causa) был избран Марк Фабий Бутеон. [с.55] Однако в его задачу входило только составление нового списка сената, в связи с чем консулы были вынуждены пользоваться данными 220 г. до н. э.¹⁷⁷ Ко времени издания эдикта новые цензоры были выбраны, но свидетельств о проведении нового ценза нет. Неясно, был ли он вообще проведен в 214 г. до н. э. Ливий о составлении новых цензовых списков нигде прямо не говорит. Цифровых данных о цензе этого года также нет. В литературе отмечалось, что ценз 214 г. до н. э. не был завершен обрядом люстра (lustrum), без которого ценз считался недействительным¹⁷⁸, причиной чего могла стать смерть одного из цензоров, Публия Фурия Фила¹⁷⁹. Возможно, однако, что проведение нового ценза сознательно затягивалось, поскольку с фискальной точки зрения довоенный ценз, на основе которого взимался ежегодный трибут, больше отвечал потребностям постоянно пустой римской казны.

Обращение к деятельности цензоров 214 г. показывает, что она была продолжением той же политики. Рассказ о ней Ливий предваряет привычным замечанием о том, что казна была пустой, причем повторяет его дважды в течение своего рассказа¹⁸⁰. Он пишет: «Цензоры никого не могли подряжать для общественных работ — казна была пуста; и они обратились к исправлению людских нравов и обличению пороков, рожденных войной: так же как в больном теле одна застарелая немощь порождает другую. Сначала цензоры призвали к ответу тех, о ком говорили, что они после каннского бедствия отступились от государства. Во главе их стоял Марк Цецилий Метелл, бывший тогда квестором. Ему и прочим, виновным в том же преступлении, велено было предстать перед судом. Обелить себя [с.56] они не смогли, и цензоры объявили их виновными в противогосударственных речах и в подготовке заговора с целью покинуть Италию. Затем призвали бывших в плену и слишком хитроумно истолковавших свою клятву вернуться. Они действительно тайком вернулись в лагерь Ганнибала и думали, что свою клятву исполнили. У тех и других были отобраны казенные кони (у кого они были), а сами они исключены из триб и зачислены в эрарии. Цензоры не ограничились заботой об исправлении сената и всаднического сословия. Из списков лиц, годных к военной службе, извлечены были имена тех, кто, не имея законного отпуска и не будучи больным, не служил более четырех лет. Их оказалось больше двух тысяч — они зачислены были в эрарии и исключены из триб. К столь суровому решению цензоров сенат добавил грозное постановление: пусть все отмеченные цензорским порицанием, служат в пехоте, их отправят в Сицилию к остаткам войска, уцелевшего после Канн. Для этих солдат служба кончится не раньше, чем неприятель будет изгнан из Италии. Итак, казна была пуста, но, когда цензоры перестали сдавать подряды на ремонт храмов, поставку лошадей и прочее, к ним пришли подрядчики, обычно такие подряды бравшие, с просьбой поступать так, словно казна полна; до окончания войны денег никто не потребует. Пришли хозяева рабов, отпущенных Тиберием Гракхом на свободу под Беневентом, вызванные триумвирами получить за них деньги, но хозяева сказали, что они возьмут эти деньги только по окончании войны. Люди стремились помочь опустевшей казне, стали вносить в нее сначала сиротские, а потом вдовьи деньги. Они считали, что вернее всего сохранят их, доверив государству; поэтому если что-то приготовляли или покупали для сирот и вдов, то квестор это записывал. Так же щедры оказались и воины: ни один центурион, ни один всадник не брал жалованья; бравших корили и называли наемниками»¹⁸¹.

[с.57] Из рассказа Ливия видно, что цензоры после вступления в должность приступили к осуществлению целого комплекса мер по наполнению казны. Предпринимаемые меры были заведомо непопулярны, отражая всю сложность породивших их проблем. Э. Бэдиан справедливо охарактеризовал эти годы как «время беспрецедентной фискальной строгости»¹⁸². В качестве обоснования действий цензоров вновь используется cura morum, функция надзора за нравами римских граждан. Во-первых, значительное число граждан (только обвиненных в уклонении от военной службы насчитывалось более 2 000 человек) было переведено в разряд эрариев, облагавшихся налогом не в соответствии с имущественным цензом, а в размере, произвольно устанавливаемом цензорами. Во-вторых, все лица, отмеченные цензорским порицанием (nota censoria), были отправлены на Сицилию к войскам, уцелевшим после битвы при Каннах на неопределенный срок — до изгнания Ганнибала с территории Италии, т. е. фактически до конца войны. Смысл этой меры заключался в том, что участникам злополучного сражения не выплачивалось ежегодное жалованье — stipendium¹⁸³. Впрочем, следует отметить, что центурионы и всадники, служившие в обычных частях, также были лишены жалованья — правда, добровольно, видимо, идя навстречу просьбе цензоров. В-третьих, подряды на ремонт храмов, поставку лошадей и продовольствия для армии были сданы публиканам бесплатно, с отсрочкой уплаты денег опять-таки до окончания войны.

В данной связи следует отметить, что годом раньше, когда возникли проблемы с поставками продовольствия и одежды для войска, находившегося в Испании, аналогичным образом поступил претор Квинт Фульвий Флакк. Он был вынужден обратиться к подрядчикам с просьбой произвести поставки в долг с тем, что как только у государства появятся деньги, им первым будет [с.58] возвращен долг¹⁸⁴. Необходимое взялись поставлять три общества публиканов, состоявшие из девятнадцати человек. Вопреки постоянно подчеркиваемой Ливием добровольности действий римских граждан, спешивших отдать все свое достояние Республике в трудное для нее время, соглашение между претором и публиканами состоялось на довольно жестких условиях. Как сообщает Ливий, «у них было два требования: первое — пока они заняты этой службой государству, пусть будут освобождены от военной; второе — поскольку корабельный груз может быть уничтожен врагами или бурей, пусть государство берет на свой страх убытки»¹⁸⁵. Скорее всего, в 214 г. до н. э. цензоры сдали подряды на поставки для армии на тех же условиях. На эту мысль наводят события 212 г. до н. э., когда часть публиканов (точное их число не называется) была осуждена при активном участии плебейских трибунов Спурия и Луция Карвилиев, а также Квинта Фульвия Флакка, консула этого года. Они были обвинены в том, что предоставляли ложные сведения о кораблекрушениях, списывая все убытки на счет государства. «Эти люди, поскольку гибель груза, отправляемого войску и затонувшего в бурю ложилась долгом на государство, выдумывали кораблекрушения, которых не было; даже действительные, о которых они докладывали, были подстроенными, а не случайными. Старые, разбитые суда нагружали малым количеством дешевого товара, выводили эти суда в открытое море, моряков пересаживали в приготовленные заранее лодки, топили суда и лживо заявляли о множестве погибших товаров», — сообщает Ливий¹⁸⁶. В [с.59] результате судебного разбирательства часть публиканов оказалась в тюрьме, а другая часть отправилась в изгнание (Liv. 25. 4. 11)¹⁸⁷. Речь здесь идет либо о тех людях, которые заключили в 215 г. до н. э. договор с Квинтом Фульвием Флакком, либо все последующие подряды сдавались на аналогичных условиях.

В-четвертых, был собран налог с вдов и опекунов сирот — aes hordearium (или hordiarium). Источники дают достаточно ясное определение этого налога¹⁸⁸. В переводе Ф. Дыдынского aes hordiarium — деньги на содержание коня или лошадиный корм¹⁸⁹. Более широкий и точный перевод дает И. Х. Дворецкий: «aes hordearium — «ячменный» налог (годичный налог, который взимался с незамужних женщин в фонд содержания конского состава римской армии; также деньги, которые получал каждый всадник на содержание лошади) »¹⁹⁰. Точное время и причины введения этого налога сообщаются источниками противоречиво. Ливий приписывает его введение Сервию Туллию, причем за счет только вдов¹⁹¹. Цицерон относит введение его ко времени Тарквиния Приска, сообщая, что он был возложен на вдов и сирот¹⁹². Относительно [с.60] использования этого налога в период Республики мы имеем всего два свидетельства, принадлежащие Плутарху. Согласно первому, Публий Валерий Попликола учредил казначейство в храме Сатурна (aerarium Saturni), куда поступило много денег, так как в списках лиц, обложенных податью, числилось 130 000 человек, за исключением сирот и вдов, которые не платили (Publ. 12). Второе свидетельство относится ко времени цензорства 403 г. до н. э. Марка Фурия Камилла, который обложил налогом сирот, прежде податей не плативших, по причине огромных расходов на частые военные походы (Cam. 2)¹⁹³. После этого налогообложение вдов и сирот упоминается лишь в 214 г. до н. э., так что вероятно, что возникнув в ранний период римской истории, этот налог в дальнейшем в течение долгого времени не применялся. Использование aes hordearium в конце III в. до н. э., однако, позволяет предположить, что в период Республики существовал (или был создан для такой цели) специальный цензорский список для вдов и сирот¹⁹⁴. Это в свою очередь выводит нас на дискуссию о том, учитывались ли женщины при переписи населения,¹⁹⁵ и, платили ли они трибут¹⁹⁶.

Вопрос о налогообложении вдов и опекунов сирот требует специальной проработки. Как представляется, фискальные действия властей в этот период времени были связаны с особым правовым положением указанной категории лиц. Присмотримся к терминам, используемым Ливием для описания внесения aes hordearium: pupillus (здесь — сирота) и vidua (вдова)¹⁹⁷. Если употребление слова pupillus по отношению к несовершеннолетним не вызывает вопросов, то термин vidua, напротив, является многозначным словом, поскольку может означать в узком смысле вдову, а в широком — женщину, которая не имеет мужа¹⁹⁸. Применительно к конкретной ситуации это могло значить, что такая женщина являлась лицом своего права (sui iuris)¹⁹⁹. С другой стороны, [с.61] термин pupillus мог означать не только несовершеннолетних (в данном случае сирот), но и любых лиц, находившихся под опекой, что помогает понять объединение в рамках одного налога двух столь внешне непохожих категорий лиц, как вдовы и сироты²⁰⁰. В контексте же рассматриваемого эпизода следует обратить внимание на то, что в латинском языке встречается слово puppilla, ae — девочка-сирота, от pupa — девочка. Отмеченная неопределенность употребления терминов pupilli и puppillae, с одной стороны, и их семантическая взаимопересекаемость, с другой, по мнению Л. Пеппе приводила к тому, что женщины, не состоявшие в браке, т. е. бывшие незамужними, юридически уподоблялись вдовам²⁰¹. Таким образом, использование цензорами aes hordearium было вызвано, скорее всего, тем, что в результате огромных потерь, понесенных Римом в ходе войны, появилось большое количество лиц, становившихся со смертью их домовладыки «лицами своего права» — вдов, состоявших ранее в браке, сопровождавшемся cum manu и совершеннолетних дочерей. Это приводило к тому, что имущество погибших на войне граждан переходило к лицам, не обложенным трибутом²⁰². Судя по всему, в начале Ганнибаловой войны aes hordearium не взимался²⁰³. Используя, возможно, давно уже не применявшийся, но формально не отмененный «ячменный» налог цензоры расширяли базу налогоплательщиков, одновременно перекрывая возможность вывода имущества погибших граждан из-под фискально-цензового контроля²⁰⁴. Вероятно, цензоры могли через aes hordearium обложить налогом и незамужних женщин, являвшихся «"лицами своего права», причислив их к вдовам.

Следующим шагом цензоров стал расчет с владельцами рабов, выкупленных для службы в армии. Расчет, правда, принял неожиданный характер: «Пришли хозяева рабов, отпущенных Тиберием Гракхом на свободу под Беневентом, вызванные триумвирами получить за них деньги, но хозяева сказали, что они возьмут эти деньги только по окончании войны»²⁰⁵. Ливий явно имеет в виду рабов, призванных на военную службу после поражения римлян под Каннами. По-видимому, правы те исследователи, которые полагают, что рабы были включены в состав нескольких легионов вместе со свободными, а не составляли отдельного войска, о чем сообщают некоторые [с.62] античные авторы²⁰⁶. Рассказ Ливия, как кажется, подтверждает эту точку зрения²⁰⁷. В повествовании Ливия можно заметить следы двух версий. Согласно одной, рабы были сразу же выкуплены и вооружены за счет государства²⁰⁸. По другой, деньги за рабов должны были быть выплачены только по окончании войны²⁰⁹. Версии эти полностью исключают друг друга. Или рабы покупались у частных лиц несколько раз, о чем нам ничего не известно, или после сражения под Беневентом к цензорам пришли хозяева тех рабов, что были «куплены» в 215 г. до н. э. Собственно, вызвали бывших хозяев триумвиры, но одним из «трех мужей» был Марк Атилий Регул — цензор 214 г. до н. э. что и объясняет место этого эпизода в структуре текста Ливия. В данной ситуации неважно, добровольным или вынужденным был отказ от получения денег [с.63] за рабов (как и упоминаемый здесь же отказ центурионов и всадников от жалованья)²¹⁰, в любом случае он был неизбежен: действия цензоров явно находятся в общем русле политики, проводимой римскими властями с начала войны.

Однако, пожалуй, самое яркое описание, как состояния римских финансов, так и методов их пополнения относится к 210 г. до н. э., когда вновь возникла проблема нехватки гребцов на флоте. Из-за отсутствия денег в казне консулы Марк Клавдий Марцелл и Марк Валерий Левин издали эдикт, полностью повторяющий консульский эдикт 214 г. до н. э. Видимо, привычная уже проблема подталкивала Марцелла (консула и одного из авторов эдикта 214 г. до н. э.) к столь же привычному пути ее решения. Однако, действия консулов вызвали взрыв негодования у населения, грозивший перерасти в открытый мятеж. «Когда войско было набрано, занялись пополнением состава гребцов. Не хватало людей, платить было нечем — казна в ту пору была пуста. Консулы издали указ: пусть частные лица соответственно своему состоянию и званию выставят гребцов, как это бывало и раньше, выдав им жалованье и довольствие на тридцать дней. Указ этот встретили таким ропотом, таким негодованием, что для мятежа недоставало только вождя. Твердили, что консулы, разорив сначала сицилийцев и кампанцев, взялись теперь и за римский простой народ: плебеи истощены многолетней податью — у них нет ничего, кроме голой земли. Постройки сожгли враги; рабов-пахарей свело государство: то покупало их за гроши для военной службы, то забирало в гребцы. Если у кого что-то еще и было, все ушло на жалованье гребцам и на ежегодные подати. Никакой силой, никакой властью нельзя их принудить дать то, чего у них нет. Пусть продают их имущество, пусть терзают тело — последнее их достояние, выкупиться им будет не на что. Все это говорилось не тайком, а открыто, на форуме, в лицо консулам, которых окружала огромная взволнованная толпа; они не могли успокоить ее ни бранью, ни уговорами. Наконец они объявили, что дают людям три дня сроку одуматься, а сами воспользовались временем, чтобы все исследовать и распутать», — описывает эти события Ливий²¹¹. Как можно видеть из этого отрывка, главным поводом к [с.64] возмущению было то, что граждане и так ежегодно платили трибут, к которому постоянно прибавлялись постоянные поборы. Обсуждение в сенате, однако, закончилось решением, что консулы любыми путями должны снабдить флот гребцами за счет частных средств²¹².

В этой ситуации Марк Валерий Левин обратился к сенаторам со следующим предложением: «мы, сенаторы, завтра же отдадим в казну все наше золото, серебро и медные деньги: пусть каждый оставит лишь по кольцу самому себе, жене и детям, да буллу сыну²¹³, да еще жене или дочери по унции золота²¹⁴; те, кто занимал курульные должности пусть оставят себе серебряные конский убор²¹⁵ и фунт серебра на солонку и блюдо для приношения богам; остальные сенаторы оставят себе только по фунту серебра да медных денег по пяти тысяч ассов на каждого отца семейства. Все прочее золото, серебро и медные деньги отнесем сейчас же триумвирам, ведающим казной, не дожидаясь сенатского постановления»²¹⁶. Как [с.65] рассказывает далее Ливий, вслед за сенаторами стал сдавать имеющееся у него золото, серебро и медь простой народ²¹⁷. Принимали деньги граждан все те же триумвиры — Луций Эмилий Пап, Марк Атилий Регул и Луций Скрибоний Либон. Обращает на себя внимание, что все сдаваемое в казну тщательно фиксировалось. Хотя Ливий всячески подчеркивает добровольность и внезапность этого порыва со стороны римского народа, как четкий порядок происходящего (сенаторы — всадники — народ), так и дальнейшие события заставляют предположить, что перемещение денег из фамильной казны в государственную все-таки происходило на определенных условиях. В 204 г. до н. э. Марк Валерий Левин, инициатор этой акции, поднял в сенате вопрос о возвращении денег, взятых у частных лиц в год его консульства²¹⁸. О том, что это был именно заём, прямо говорится при описании событий 200 г. до н. э.: «многие частные граждане обратились в сенат, напоминая, что на этот именно год приходится третья выплата в погашение займа, который они в свое время в консульство Марка Валерия и Марка Клавдия предоставили государству, консулы же отказали им, объявив, что платить не из чего — казны едва достанет на снаряжение судов и войск, необходимых для новой войны»²¹⁹. Источники показывают, что заём 210 г. до н. э. не [с.66] может быть отнесен к обычному трибуту. А. Г. Гемп в этой связи обратил внимание на термины, употребляемые Ливием при рассказе о средствах, внесенных римскими гражданами в казну: «pecuniae conlatae», «mutuum dare», «aes alienum», т. е. деньги, даваемые в долг²²⁰.

Заём 210 г. до н. э., оформленный, видимо, как сенатконсульт, обнаруживает сходство с законами 218—215 гг. до н. э. сразу по нескольким позициям: как и закон Клавдия, он направлен на сенаторов; так же, как и закон Оппия, он ограничивает размер имущества римских матрон. При сравнении положений закона Оппия с условиями займа 210 г. до н. э. можно заметить следующую особенность: если в 215 г. до н. э. женщинам запрещалось иметь более 0,5 унции золота, то в 210 г. до н. э. это была уже 1 унция. В этой связи можно предположить, что в 215 г. до н. э. речь шла о женщинах, оказавшихся в результате массовых военных потерь лицами «своего права» (sui iuris), а в 210 г. до н. э. — об остававшихся под властью домовладыки (alieni iuris). Л. Пеппе обратил внимание на любопытную перекличку двух источников, относящихся к разным периодам римской истории²²¹. Первым является приводимая Аппианом речь времен второго триумвирата римской матроны Гортензии, в которой содержится следующее свидетельство: «Наши матери, правда, всего один раз, вопреки нашему полу, собрали налог: это когда грозила опасность всему вашему господству и даже самому городу, когда нам угрожали карфагеняне. Но и тогда женщины вносили налог добровольно и притом не с земель, имений или домов, без чего не может существовать свободная гражданка, но только из своих собственных украшений, к тому же не подвергавшихся оценке, не под угрозой указчиков или доносчиков, не по принуждению или насилию, а вносили столько, сколько сами пожелали»²²². Вторым источником является передаваемая Ливием речь плебейского трибуна Луция Валерия при осуждении вопроса об отмене [с.67] закона Оппия в 195 г. до н. э., в которой встречается упоминание о событиях 210 г. до н. э.: «все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома — будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная»²²³.

Таким образом, заём 210 г. до н. э., также как, вероятно, и закон Оппия основывался на определенном имущественном минимуме, которым дозволялось владеть домовладыке. И Ливий, и Аппиан настаивают на добровольном характере изъятия золотых украшений у римских женщин. Л. Пеппе сделал обзор всех случаев сдачи своих средств женщинами, из которого видно, что до 214 г. до н. э. подобные примеры можно встретить только в 395 и 390 гг. до н. э.²²⁴ Р. Огилви отрицает реальность эпизода 395 г. до н. э., считая его наложением более поздних событий 390 г. до н. э.²²⁵ Даже если это так, рассказ Ливия позволяет обнаружить определенную связь между передачей римскими матронами своих украшений казне и законом Оппия. Ливий пишет: «Это деяние вызвало у сената глубочайшую признательность. Передают, что именно благодаря той щедрости матронам было предоставлено право [с.68] выезжать в четырехколесных повозках к священнодействиям и на игры, а в одноколках как по праздничным, так и по будним дням»²²⁶. Напомним, что закон Оппия запрещал римским матронам ездить в повозках по Риму или другим городам, а также вокруг них на расстоянии мили, за исключением государственных священнодействий. Важнее, однако, то, что пример 210 г. до н. э. показывает, что дело не ограничивалось установлением имущественного минимума — за ним следовало изъятие имущества, выходившего за его пределы. Возможно, что и в 215 г. до н. э. происходило нечто подобное. В этом случае закон Оппия не просто запрещал римским женщинам владеть золотом более установленного предела — он создавал основания для изъятия того, что выходило за этот предел. Во всяком случае, ничтожная цифра «золотого минимума» в 0,5—1 унцию золота заставляет усомниться, что закон Оппия был принят для обуздания женской роскоши. Показательно признание, которое Ливий вкладывает в уста Луция Валерия: «Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере и сенат ограничил время траура тридцатью днями? Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон?»²²⁷. Цензоры, при содействии которых принимались законы эпохи Ганнибаловой войны, обладали информацией об имущественном положении каждой римской фамилии. Другое дело, что обозначенные выше особенности античной гражданской общины не позволяли напрямую изымать необходимые для войны средства у населения, заставляя публичную власть искать механизмы для организации «принудительно-добровольного» внесения гражданами этих средств в казну. Одним из таких механизмов, видимо, и являлись законы о роскоши, которые создавали ограничения для владения определенным имуществом, подготавливая возможность для дальнейшего изъятия той его части, которая выходила за созданный законом предел. В этом смысле в законах Клавдия и Оппия обнаруживаются следы одной «юридической техники». Приведенные соображения заставляют сомневаться и в добровольном характере «займа» 210 г. до н. э.²²⁸

[с.69] Законы 218—215 гг. до н. э., как и деятельность высших римских магистратов в период с 214—210 гг. до н. э. показывают, что в центре внимания римских властей постоянно находилось несколько больших проблем (снабжение армии и флота, покупка рабов, откупа, изъятие у населения через трибут и экстраординарные подати необходимые для ведения войны средства), настолько тесно связанных друг с другом, что они сливается в одну, самую важную для Рима проблему бесперебойного снабжения армии и, особенно, флота материальными и людскими ресурсами. В этой связи следует отметить условность самого термина «законы о роскоши» применительно к правовым актам рассматриваемого периода. Вызывает сомнение, что в римском обществе того времени актуальность приобрела такая проблема, как роскошь частной жизни гражданина. Как уже отмечалось, источники однозначно связывают рост благосостояния, приток иноземных предметов роскоши, повышение комфорта жизни с последствиями войн Рима на эллинистическом Востоке II в. до н. э. По крайней мере, до конца Ганнибаловой войны меры по ограничению расходов граждан носили исключительно прагматический характер и принимались в момент наибольшей опасности с целью направить все средства общины на военные нужды²²⁹. Меры 214—210 гг. до н. э. были непосредственным продолжением политики, обозначенной законами 218—215 гг. до н. э., и с таким же основанием могут быть названы «законами о роскоши». Иная юридическая природа принимаемых римскими магистратами правовых актов определила и дальнейшую их судьбу. В отличие от плебисцитов начала войны они исчезли из поля зрения историков, став «невидимыми» для современных исследователей.

Бросается в глаза ярко выраженный ограничительно-конфискационный характер законодательства 218—210 гг. до н. э., переложившего бремя финансовых проблем на самую состоятельную и знатную часть римского общества — сенаторское сословие. Это, казалось бы, плохо сочетается с тем, что такая политика проводилась группой родовитых римских сенаторов. Представляется, однако, что противоречие это кажущееся. Деятельность этой группы политиков отразила определенные сдвиги в общественной психологии римской civitas. При рассмотрении первых законов о роскоши часто упускается характерная для античного гражданского общества ориентация не на простое равенство, а на равенство пропорциональное, когда слагаемые богатства и почестей определяли сумму обязанностей перед обществом тем большую, чем выше был социальный ранг гражданина²³⁰. Идущее из эпохи архаики уважение к родовитости трансформировалось в условиях гражданского общества в полисную идеологию, возлагавшую на обладателей богатства и [с.70] общественного престижа несение главной тяжести проблем, встававших перед коллективом. В этом смысле правы те, кто указывает на идеологическую подоплеку первых законов о роскоши, укреплявших и сплачивавших римское общество в минуту опасности²³¹. Однако, законы 218—210 гг. до н. э. — это еще и показатель того, что римское общество конца III в. до н. э. уже прочно осознало свое новое качество. Наряду с утверждением социальной структуры гражданского коллектива, в обществе закрепляется соответствующая ей идеология, определявшая весь строй квиритского мышления²³². Вступив в эпоху Пунических войн хотя и с вполне оформившимися гражданскими институтами, но с психологией, перегруженной рецидивами архаики, римское общество вышло из нее обновленным, что и определило его дальнейший расцвет в период зрелой Республики и Принципата.