Квашнин В.А. Законы о роскоши в Древнем Риме эпохи Пунических войн.

[с.116]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Законы о роскоши, несомненно, являются продуктом развития античного гражданского общества. Можно предположить их генетическую связь с социальными институтами типа потлача, функционировавшими в позднеродовом обществе и имевшими своей целью поддержание единства и стабильности коллектива путем предотвращения возможности накопления избыточного имущества в руках представителей определенного рода или семейства. Однако их реактуализация в обществе, обладающем государственностью, стала возможной лишь в условиях такого специфического социального организма как полис или его типологическое продолжение — цивитас. По сути, античные законы о роскоши преследовали те же цели, что и архаические эгалитаристские установления. Как указывает Ю. В. Андреев, «хотя и не во всех греческих полисах законодатели прибегали к столь же суровым и решительным мерам для предотвращения нравственной порчи граждан под растлевающим влиянием богатства и роскоши, как те, которые были пущены вход «отцами-основателями» спартанского космоса, все же и другим грекам удалось на долгое время обезопасить себя от этой угрозы и таким образом поддерживать гражданские общины своих государств в состоянии хотя бы относительной стабильности»⁴⁰⁸. Именно в этих целях принимались как законы о роскоши, так и законы, ограничивавшие скупку и концентрацию земли, снижавшие ростовщические проценты, регулировавшие прибыль от торговых операций. Следует отметить и важное значение такого фактора, как общественное мнение, осуждавшего накопительство и праздный образ жизни и бывшего откровенно враждебным к любым излишествам как в погоне за наживой, так и в частной жизни.

Исследование законов о роскоши неизбежно выводит на одну из самых острых проблем античной истории — социальной структуры полиса/цивитас, определявшей характер и закономерности эволюции античного общества. Е. М. Штаерман вслед за М. Финли обращает внимание на редчайший для древних цивилизаций феномен, имевший место лишь в греческих полисах и в Риме⁴⁰⁹. Описать его можно как процесс включения свободного земледельческого населения в качестве равноправной группы в состав городской гражданской общины. Борьба плебса за гражданские права в сочетании с постоянной потребностью общины во внутренних источниках пополнения армии привела к тому, что к началу III в. до н. э. порожденные крестьянской средой традиционные нормы поведения человека в обществе и в быту трансформируются в систему ценностей, ставших господствующими в римской культуре. В результате закрепления на уровне сознания квиритов этих ценностей в [с.117] римской гражданской общине утверждается установка на относительно равный уровень благосостояния граждан. Ее питали складывавшиеся веками традиции образа жизни и особенности мировоззрения сельского населения Италии. Как отмечает А. В. Коптев, полисный гражданский строй оставался прочным до тех пор, пока основная масса граждан сохраняла имущественный достаток среднезажиточных крестьян⁴¹⁰. Выход за эти имущественные пределы был чреват разложением самой основы античной гражданской общины — класса крестьян-земельных собственников.

Став господствующей общественной нормой, установка на экономическое равенство порождало общественную психологию, ориентированную на умеренность в потреблении и быту как норму жизни. Содержащиеся в античной традиции сведения об образе жизни и деятельности государственных мужей эпохи Пирровой и Первой Пунической войн (яркий пример цензор 275 г. до н. э. Гай Фабриций Лусцин) позволяют предположить существование первых ограничений на роскошь уже в первой половине III в. до н. э. Вероятно, они существовали не в виде законов, как более поздние плебисциты конца III в. до н. э., а в форме цензорских замечаний (nota censoria) или эдиктов. Ко времени появления первых законов о роскоши они уже стали частью комплекса соционормативных установок — mos maiorum, что позволяло апеллировать к ним законодателям эпохи Ганнибаловой войны.

Самым первым законом о роскоши следует считать закон Клавдия (lex Claudia de nave senatorum), принятый в 218 г. до н. э.⁴¹¹ Несмотря на явную скудость сведений об этом законе он до сих пор вызывает оживленную дискуссию в историографии. Только перечень основных точек зрения по этому вопросу занимает несколько страниц⁴¹². Притом, что разброс мнений авторов очень велик и выводы, к которым они приходят порой диаметрально противоположны, по своей сути дискуссия сводится к вопросу о соотношении экономических, политических и социальных аспектов ситуации, подготовившей принятие закона. С другой стороны, крайняя скудость сведений о lex Claudia благоприятствует появлению большого числа гипотез и концепций, противоречащих друг другу и только еще более затемняющих картину событий и запутывающих исследователя. Связано это и с тем, что принятие закона Клавдия было событием, в котором тесно и порой неразрывно переплелись моменты идеологические, социально-экономические и политические. В этой связи следует отметить, что слабым местом многих работ, посвященных закону Клавдия, является то, что на первый план ставится один из аспектов проблемы в ущерб другим, причем часто без учета той [с.118] конкретно-исторической ситуации, в которой был принят закон. На наш взгляд, наиболее плодотворным является рассмотрение закона Клавдия в контексте первых лет Ганнибаловой войны с учетом тех социальных изменений, которые имели место в римской civitas III в. до н. э.

Хронологически к закону Клавдия примыкают законы Метилия (lex Metilia de fullionibus) 217 г. до н. э. и Оппия (lex Oppia) 215 г. до н. э. Вместе они образуют цикл законов, принятых в начальный период Ганнибаловой войны. Обычно эти три закона рассматриваются отдельно, вне всякой связи друг с другом. Однако появление их в границах одного временного периода, охватывающего первые четыре года войны, вряд ли было случайным. Объединение всех трех законов в одну группу будет оправданным в том случае, если мы сможем связать их принятие с какой-то одной проблемой, стоявшей перед римским обществом в это время. Таковой, судя по сообщениям источников, была хроническая нехватка материальных ресурсов и, в первую очередь, денежных средств денежных средств, ощущавшаяся в Риме с самого начала войны. Во многом это было связано с тем, что Рим вступил в новую войну с Карфагеном, еще не оправившись от потрясений первой, на что уже обращалось внимание в отечественной литературе⁴¹³. Одним из путей выхода из сложившейся ситуации стала серия законодательных мер, направленных как на ограничение расходов внутри фамилии, так и на прямое изъятие средств у населения.

Законы объединяет и то, что они были приняты в форме плебисцита. Казалось бы, это указывает на демократический характер законодательства начала Ганнибаловой войны, порожденного борьбой плебейской верхушки против патрициата. Однако внимательное изучение имеющихся в нашем распоряжении источников позволяет усомниться в том, что это единственно возможное объяснение. Причины, вызвавшие принятие законов 218—215 гг. до н. э. явно не исчерпываются сословной борьбой. Скорее их следует искать в стремлении римской властной элиты выйти из той беспримерно сложной ситуации, в которой Рим оказался в первые годы войны. За действиями плебейских трибунов просматривается определенная система, комплекс продуманных и взаимосвязанных мер, осуществлявшихся группой лиц, принадлежавших к высшим слоям римского общества. В то же время возникает вопрос — насколько те или иные действия отдельных магистратов, а также связи между ними носили системный характер, а не являлись результатом стечения обстоятельств, фактора случайности. Ответ на этот вопрос дает изучение следующего периода Ганнибаловой войны, который показывает, что свое развитие получили отмеченные выше тенденции, как в области законотворчества, так и способах разрешения возникающих социальных и экономических проблем.

[с.119] Законы 218—215 гг. до н. э., как и деятельность высших римских магистратов в период с 214—210 гг. до н. э. позволяют утверждать, что в центре внимания римских властей постоянно находилось несколько больших проблем (снабжение армии и флота, покупка рабов, откупа, изъятие у населения через трибут и экстраординарные подати необходимые для ведения войны средства), настолько тесно связанных друг с другом, что они сливается в одну, самую важную для Рима проблему бесперебойного снабжения армии и, особенно, флота материальными и людскими ресурсами. В этой связи следует отметить условность самого термина «законы о роскоши» применительно к правовым актам рассматриваемого периода. Вызывает сомнение, что в римском обществе того времени актуальность приобрела такая проблема, как роскошь частной жизни гражданина. Как уже отмечалось, источники однозначно связывают рост благосостояния, приток иноземных предметов роскоши, повышение комфорта жизни с последствиями войн Рима на эллинистическом Востоке II в. до н. э. По крайней мере, до конца Ганнибаловой войны меры по ограничению расходов граждан носили исключительно прагматический характер и принимались в момент наибольшей опасности с целью направить все средства общины на военные нужды⁴¹⁴. Меры 214—210 гг. до н. э. были непосредственным продолжением политики, обозначенной законами 218—215 гг. до н. э., и с таким же основанием могут быть названы «законами о роскоши». Иная юридическая природа принимаемых римскими магистратами правовых актов определила и дальнейшую их судьбу. В отличие от плебисцитов начала войны они исчезли из поля зрения историков, став «невидимыми» для современных исследователей.

Бросается в глаза ярко выраженный ограничительно-конфискационный характер законодательства 218—210 гг. до н. э., переложившего бремя финансовых проблем на самую состоятельную и знатную часть римского общества — сенаторское сословие. Это, казалось бы, плохо сочетается с тем, что такая политика проводилась группой родовитых римских сенаторов. Представляется, однако, что противоречие это кажущееся. Деятельность этой группы политиков отразила определенные сдвиги в общественной психологии римской civitas. При рассмотрении первых законов о роскоши часто упускается характерная для античного гражданского общества ориентация не на простое равенство, а на равенство пропорциональное, когда слагаемые богатства и почестей определяли сумму обязанностей перед обществом тем большую, чем выше был социальный ранг гражданина⁴¹⁵. Идущее из эпохи архаики уважение к родовитости трансформировалось в условиях гражданского общества в полисную идеологию, возлагавшую на обладателей богатства и [с.120] общественного престижа несение главной тяжести проблем, встававших перед коллективом. В этом смысле правы те, кто указывает на идеологическую подоплеку первых законов о роскоши, укреплявших и сплачивавших римское общество в минуту опасности⁴¹⁶. Однако, законы 218—210 гг. до н. э. — это еще и показатель того, что римское общество конца III в. до н. э. уже прочно осознало свое новое качество. Наряду с утверждением социальной структуры гражданского коллектива, в обществе закрепляется соответствующая ей идеология, определявшая весь строй квиритского мышления⁴¹⁷. Вступив в эпоху Пунических войн хотя и с вполне оформившимися гражданскими институтами, но с психологией, перегруженной рецидивами архаики, римское общество вышло из нее обновленным, что и определило его дальнейший расцвет в период зрелой Республики и Принципата.

Изменения, наступившие в жизни римской общины после окончания Ганнибаловой войны, нашли свое отражение в событиях, связанных с отменой закона Оппия, которые, таким образом, стали своего рода «лакмусовой бумагой», отразившей важнейшие тенденции социально-экономического развития Рима на рубеже III—II вв. до н. э. Эпизод 195 г. до н. э. выводит нас на две большие проблемы — это положение женщины в римской семье и развитие фамилии в структуре civitas. Источники показывают начавшийся процесс внутренних изменений. Тяготы и лишения долголетней Ганнибаловой войны начинают уступать место все более заметным проявлениям роста благосостояния граждан, особенно в среде знати. Отмена lex Oppia в свете этого выглядит пробным толчком, открывавшим дорогу процессу неконтролируемого роста богатства и роскоши внутри римских фамилий. Однако развитие этого процесса вступало в противоречие с уже сложившейся к этому времени как системой ценностей, так и общественной практикой, оформленной в виде mos maiorum, в основе которых лежал социальный опыт и мировоззренческие принципы наиболее массовой части римского общества — крестьянства. По мере роста комфорта и благосостояния граждан, источники которого, как правило, были далеки от традиционного земледелия, возрастало и сопротивление новым явлениям, в полной мере проявившим себя в жизни civitas уже в 80-е гг. II в. до н. э. Одной из форм борьбы с отмеченными тенденциям стало издание новой серии законов о роскоши, принимавшихся с небольшими интервалами на всем протяжении II в. до н. э. Будучи созданными в условиях новой социально-экономической ситуации эти законы уже существенно отличались от leges sumptuariae эпохи Ганнибаловой войны.

[с.121] Анализ законов о роскоши, принимавшихся в 80—30-е гг. II в. до н. э. показывает, что к традиционному источнику трат фамильных ресурсов — расходам на приобретение предметов женской роскоши прибавляется новый, связанный с расходованием денег на дорогие обеды и деликатесные продукты питания. Желание авторов законопроектов этого времени ограничить расходы на пиршества и обеды объясняется изменениями, происходившими в жизни римских граждан со времени окончания Ганнибаловой войны. Помимо прочего они затронули и такую область, как повседневный рацион питания. По всей видимости, именно перемены в области питания раньше всего проявили себя в жизни римской общины. Не случайно Ливий среди первых признаков роскоши называет появление поварского искусства (39. 6. 9). Возможность неограниченного потребления неизвестных до тех пор продовольственных продуктов и вин быстрее, чем другие нововведения пришла в противоречие со сложившимися в Риме традициями и нормами жизни. Как умеренность римлян в питании, так и ограниченность их рациона в ранний период истории Рима отмечается многими источниками.

При этом следует обратить внимание на один важный момент — законы о роскоши «золотого века» отразили перемены, происходившие в первую очередь в среде знатных семейств. Устанавливаемые ограничения затрагивали, прежде всего, дорогостоящие продукты и вина, импортировавшиеся в Рим, а также возникшую в среде знати привычку к частым пирам с большим количеством приглашенных гостей. Как справедливо замечает Г. С. Кнабе, с того момента, как богатство стало очевидным фактором общественной жизни, периодически принимались законы, делавшие обязательным ограничение личных расходов. При этом он отмечает странность ситуации: «их повторяемость показывает, что они не исполнялись, но ведь что-то заставляло их систематически принимать»⁴¹⁸.

Ответить на поставленный вопрос можно, лишь указав еще раз на то, что в римских законах о роскоши неразрывно и порой причудливо сочетались экономические, политические и идеологические моменты. Стихия постоянных пиров и неограниченного пищевого изобилия была чужда устанавливавшимся веками традициям бережливости, простоты и умеренности в быту. Интересное наблюдение в этой связи делает С. Л. Утченко, анализируя цензорскую программу Катона, построенную на противопоставлении «старых нравов» (prisci mores) «новым гнустостям» (nova flagitia). Он пишет о том, что понятие nova flagitia отражает процесс перверсии древних добродетелей, переориентированных на новые цели — не на благо res publica, что было общим и единым стержнем всех многочисленных добродетелей — virtutes, но на благо отдельного человека, на удовлетворение личных, чисто эгоистичных [с.122] интересов⁴¹⁹. Наиболее дальновидная часть римского правящего класса не могла не понимать опасности расшатывания тех устоев, которые скрепляли здание римской civitas. Это еще раз показывает, что нет противоречия между тем, что законы о роскоши принимались по инициативе или при поддержке представителей знати и тем, что эти законы затрагивали интересы, прежде всего родовитой и зажиточной части римской общины. В полной мере обоснованным выглядит мнение Е. М. Штаерман о том, что «направленные на сохранение известного равенства граждан меры имели своей целью воспроизводство «великой производительной силы» гражданской общины», т. е. крестьянства⁴²⁰. Разнообразные проявления этой политики можно обнаружить и в деятельности авторов законов о роскоши, и мерах эпохи трибуната Гракхов, и в «реставрационном» курсе Октавиана Августа. Законодатели эпохи «золотого века» помимо идеологических соображений вполне могли учитывать и экономические интересы римско — италийского крестьянства, страдавшего от наплыва иноземной продукции. Нельзя исключать и политические соображения некоторых представителей нобилитета, обращавшихся к крестьянству в поисках новых инструментов политической борьбы.

Законы о роскоши эпохи «золотого века» демонстрируют нам один парадокс этого времени. Период стремительного обогащения римской знати и значительного повышения уровня жизни рядовых граждан вызвал к жизни ряд законов, мелочно регламентирующих граждан в области питания. Несмотря на огромные средства, хлынувшие в Рим благодаря удачным войнам в Восточном Средиземноморье, законодатели определяют допустимое количество гостей, продуктов и денежных трат на обедах. Это показывает, что сам характер «ранней римской цивилизации» (если так будет уместно обозначить культурную и социальную ситуацию внутри римской общины во II в. до н. э.) создает неясную, размытую картину, когда перед нами появляется то общество зрелой государственности, то архаичный раннеклассовый социум⁴²¹. В чистом виде ни того, ни другого, видимо, не существовало, а во II в. до н. э. римская цивилизация находилась еще в стадии своего формирования, как цивилизации зрелой и самобытной.