Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
Оставим на время колонат и обратим наше исследование на один обычай, который установился около той же эпохи и не оставался без влияния на колонат. Мы хотим говорить о рабском держании (la tenure servile). Вот еще форма землепользования, о которой ничего не говорят древние авторы, и которой мало занимаются юрисконсульты. Между тем она занимала большое место в жизни римского общества и, может быть, играла существенную роль в социальном развитии человечества вообще.
В продолжение долгого периода самым распространенным способом эксплуатации больших поместий в римской империи была обработка его всеми рабами (familia rustica), собранными вместе. Эта familia распределялась внутри каждого именья на малые группы, называвшиеся десятнями (decuriae). В каждом хозяйстве были декурии пахарей, виноградарей, пастухов, ремесленников. В каждой декурии назначался начальник, который руководил работами и наблюдал за ними. Его звали — magister operarum1. Над всей рабской массой стоял vilicus, который распоряжался всем хозяйством при содействии
Но параллельно с таким общим порядком мало-помалу начал устанавливаться другой, который сперва появлялся довольно редко, как бы в виде исключения, но незаметно стал распространяться и в конце концов даже получил преобладание. Он выражался в том, что землевладелец помещал отдельного раба на особый выделенный участок и поручал ему обрабатывать такой надел с предоставлением пользоваться урожаем на известных условиях.
Катон еще не упоминает об этой второй системе. Она начинает зарождаться, когда писал Варрон. Последний автор дает понять, что некоторые земельные собственники предоставляли наиболее трудолюбивым из своих рабов пекулий2. Выражения, в которых он об этом рассказывает, заставляют предполагать, что такой пекулий заключался в земле. «Подобная уступка, говорит он, приводит к тому, что рабы больше привязываются к поместью»3. Пекулий, который состоял бы из денег, не мог произвести такого действия. Он должен был состоять из нескольких голов скота и клочка земли для его прокормления4. В другом месте тот же автор мимоходом говорит о пекулии, и, судя по словам его, он хочет указать, что хозяин отдавал таким образом худшие свои земли, pascua5. Конечно, ему с.57 не должно было казаться выгодным производить отрезки от своих полей, виноградников, оливковых плантаций; но он мог уже считать подходящим выделять в своем поместье несколько участков на пустовавших еще полосах, чтобы предоставить их в отдельное пользование рабам.
Несколько голов скота и клочок самой худшей земли — таково было чрезвычайно скромное начало рабского держанья. Но зерно будет расти. То, что еле-еле проскальзывает в трактате сельскохозяйственного писателя, современника Цезаря, станет более заметным у юрисконсультов следующего века.
Мы читаем у Ульпиана: «Если завещатель оставил устроенное именье (instructum), следует ли включать в его инвентарь (in instrumento fundi) раба, который в момент смерти завещателя сидел на земле наподобие съемщика, quasi colonus»?6. Этот простой вопрос, который ставился юрисконсульту, открывает нам, что на барских поместьях иногда находились такие рабы, которые не смешивались с массой остальной familia, а жили отдельно и обрабатывали выделенный им участок за свой счет, уплачивая оброк. Юрисконсульт не называет их арендаторами или съемщиками, а только говорит, что они похожи на таковых.
Аналогичный вопрос ставился по отношению к вилику уже со времен Марка Аврелия. Мы знаем, что сельский надсмотрщик, обозначавшийся этим именем, всегда принадлежал к рабскому персоналу. Катон, Варрон и Колумелла всегда представляют его рабом7. Рабское с.58 его положение обнаруживается в двадцати местах у юрисконсультов, и нигде мы не находим вилика, который был бы свободным человеком8. Чаще всего такой раб-вилик работал только за счет господина9; он производил все расходы и собирал все доходы. Впрочем, встречаются и исключения: юрисконсульта Цервидия Сцеволу спрашивали, следует ли включать в понятие instrumentum вилика, который обрабатывает участок для себя, уплачивая господину определенную сумму денег (certam pensionis quantitatem)10. Здесь обнаруживается нечто вроде рабской аренды.
Юрисконсульт Павел, говоря о рабах, возделывающих сельское поместье, делит их на две категории — тех, которые работают для господина (qui operantur), и тех, которые платят оброк (qui mercedes praestant)11. Сцевола показывает нам раба, «которому дано было поле для обработки, и который ко времени смерти господина оказался в большой недоимке»12. Здесь обнаруживается опять раб, который, по-видимому, за свой счет эксплуатирует участок, с обязательством вносить арендную плату деньгами. Он походил, — сам юрисконсульт делает такое замечание, — на съемщиков, приходивших с.59 извне13. Наконец, еще один юрисконсульт упоминает как нечто, довольно обычное, что землевладелец «сдал своему рабу землю для обработки»; он даже предоставил ему быков для хозяйства14. Из рассмотренных текстов вытекает, что с первых веков империи земельные собственники прибегали к разным способам хозяйствования на своих именьях. Один из них выражался в испомещении на особо выделенных участках, как бы в виде съемщиков, не свободных людей, приходивших извне, а людей, выбиравшихся из числа собственных рабов.
Остережемся, однако, предположить, что здесь в самом деле представляется нам настоящая аренда. По праву, сдача земли в наем была видом контракта; между тем, никаких контрактов между господином и рабом заключаться не могло. Стало быть, тут происходила как бы фикция найма и сдачи (quasi locatio). Потому-то Ульпиан говорит, что такой раб являлся лишь подобием съемщика (quasi colonus). Здесь происходило одно из тех милостивых соглашений, в которые господин всегда мог вступать к своим рабам, но которые не имели никакого правового значения. Они не обязывали господина и не давали рабу никакой гарантии.
По этой причине юрисконсульты и говорят очень мало о рассматриваемой хозяйственной комбинации. Им незачем было заниматься отношениями между господином и рабом. Если они и затрагивают их иногда, то лишь косвенно, так как эти отношения могли касаться интересов третьих лиц. Например, если хозяин умирал, оставив «устроенное» или «обставленное» именье, можно было поставить вопрос, входит или нет такой раб-съемщик в состав инвентаря, то есть, в завещанное имущество. Если бы не возникало вопросов по наследству, юрисконсульт ничего бы и не говорил о рабах, посаженных на участки15.
с.60 Небесполезно заметить, что юрисконсульты, как кажется, затруднялись установить по данному пункту определенный взгляд. Им приходилось сталкиваться здесь с положением внеправовым, о котором законы молчали. Никакой императорский рескрипт не устанавливал в этой области точного порядка. Поэтому они, за неимением лучшего, опираются на логические рассуждения. Решение их не обходится без некоторой странности. Их особенно поражает сходство между таким рабом и свободным съемщиком. Вероятно, в силу последнего они и произносят, что подобный раб не входит в instrumentum. Такое правило преподают все юрисконсульты, начиная с Лабеона и кончая Павлом16. Таким образом, по их взгляду, такой вид съемки земли далек от того, чтобы прикреплять человека к земле; напротив, он скорее раскрепощал его, создавая как бы сближение между рабом и свободным человеком, сидевшим на чужой земле по срочному договору. Позже выработается совсем иное толкование данного положения, и законодателем будет установлен совершенно другой принцип. Но мы должны понять такие неопределенности и колебания, если представим себе ясно, что дело тут шло о хозяйственной практике, устанавливавшейся вне рамок закона.
Существовал ли также особый вид съемки земли вольноотпущенниками? Юрисконсульты, попавшие в Дигесты, не говорят о ней ничего17. Но мы, впрочем, знаем, что человек, освобождавший своего раба, мог при этом с.61 возложить на последнего какие угодно условия18. Он мог, и так чаще всего делалось, потребовать от него за свободу определенное число дней работы в год в свою пользу; это называлось operae. Один вольноотпущенник обязывался десятью днями, другой двадцатью, третий «столькими днями, сколько господин почтет приличным на него возложить»19. Правда, что, когда юрисконсульты говорят о таких обязательных работах вольноотпущенников в пользу патрона, они берут всегда примеры из круга городских ремесел; но мы имеем право думать, что господин мог требовать также и сельских работ. Так как большая часть рабов принадлежала именно к разряду сельских, то и большая часть вольноотпущенников знала лишь земледельческий труд. Потому-то позволительно предположить, что многие из них оставались привязанными к земледельческому труду. Это было в интересах господина, а также в их интересах: надо же было им сохранить средство к жизни. Мы читаем у одного историка, что император Август собрал целое войско, приказав земельным собственникам поставить в качестве рекрутов известное число вольноотпущенников, пропорционально величине их поместий20. Ясно, стало быть, что внутри крупных имений жило много вольноотпущенников21.
Между тем невозможно предположить, что эти вольноотпущенники работали вместе, группами, как большая часть рабов. Не могли они, вольноотпущенники, входить в те decuriae, которых раб вел на пахоту и на жатву. с.62 Не могло быть, чтобы их заставляли подчиняться вилику или актору, которые были рабами. Нельзя представить себе вольноотпущенника в поместье иначе, как сидящим на специально выделенном для него участке земли. Вольноотпущенник в аграрном строе крупного имения мог быть только держальцем определенного клочка. Он должен был оплачивать свое пользование либо трудом, либо оброком.
Итак, мы думаем, хоть и нет у нас ни одного текста в подтверждение такого взгляда, что существовал особый тип вольноотпущеннического держанья (tenure d’affranchis), и что оно было настолько же распространено, как и рабское. В самом деле мы находим доказательство его существования позже. Один закон 371 г. говорит о вольноотпущенниках, которые прикреплены к земле и не имеют права с нее сходить22.
Практика рабского и вольноотпущеннического держания развивалась медленно и незаметно. Оно получило почти легальный характер в силу записи в цензовые регистры. Мы знаем по Ульпиану, с какой мелочной подробностью составлялись такие описи. Императорская администрация держалась принципа строгой пропорциональности налога с доходностью каждой земли. Она поэтому не довольствовалась исчислением размеров какого-нибудь поместья или приблизительным определением предполагаемого качества почвы: она стремилась узнать точным образом, что и сколько производила земля. Поэтому в списках ценза каждому поместью давалось особое место, в котором обозначалось с самой большой детальностью все, что к нему относилось. В таблице указывалось, сколько югеров засевалось в последние десять лет; сколько корней или лоз содержали виноградники; сколько было деревьев в оливковом насаждении; сколько выкашивалось сена на лугах средним числом за десять лет; какие порубки производились в лесах и по сколько деревьев сводилось с.63 при каждой порубке23. Все эти данные сообщались самим владельцем. Если позже он мог доказать, что какое-нибудь бедствие уничтожило его урожай или сожгло виноградники, государство вычитывало из установленной таксы то, что он потерял24. Он должен был также объявлять количество своих рабов, причем с него спрашивалась не одна общая цифра. Он должен был перечислить по пунктам (specialiter) относительно каждого раба, родился ли он в поместье или приобретен был извне и откуда именно, каков его возраст и какова профессия в хозяйстве25.
Если мы всмотримся во все эти правила, мы хорошо заметим, что раб, занимавший особый участок, не смешивался в таких описях с теми, которые работали сообща. Так как все подобные писцовые книги погибли, мы не можем представить себе точным образом, как они редактировались, какой вид имели. Но можно предполагать с большой вероятностью, что каждый сданный участок и каждый раб-держатель обозначались в особой графе. Землевладелец, заявив, сколько он обрабатывал за свой счет с различением пахотных полей, виноградников, лугов, затем давал также список посаженных на участки рабов, с указанием величины их участков и состава их в поле, винограднике и луге. Таким образом, раб-держатель оказывался записанным по имени, может быть, вместе с своей contubernalis и детьми; он занимал в описи особый маленький параграф, в котором обозначены были размеры и характер предоставленного ему клочка. На административном языке говорили, что этот раб был adscriptus, то есть, буквально, «приписан».
с.64 Кодекс Феодосия упоминает таких рабов, приписанных, т. е., занесенных в цензовые книги: «mancipia, censibus adscripta»26. Правда, надо сказать, что закон, который их называет, относится лишь к 327 г. Но вполне вероятно предположить, что самый термин сложился гораздо раньше, ибо уже Ульпиан устанавливает правила, как производить такого рода приписку. Мы даже скажем это с уверенностью, если увидим, что другой закон, гораздо более ранний, изданный в 224 г., уже употребляет термин adscripticius; а такое обозначение могло войти в обиход лишь, по крайней мере, одно поколение после того, как появился самый adscriptus.
Последний закон принадлежит Александру Северу. Законодательство, как известно, устанавливало в принципе, что господин, который выставлял детей своих рабов, чтобы быть избавленным от их прокормления, терял всякое право на этих детей и не мог впоследствии требовать их обратно, как принадлежавших ему. Александр Север определяет одно исключение: «Если без ведома хозяина будет выставлен ребенок рабыни или женщины adscripticia, господин получает право потребовать его возращения»27. Приведенная статья закона особенно важна для нас тем, что из нее обнаруживается существование класса «адскриптициев» с самого начала III-го века. Нельзя допустить, чтобы здесь под adscripticius разумелся человек свободный: если бы это было так, ребенок принадлежал бы к социальному положению отца, а не обозначался бы как здесь, пренебрежительным выражением — «partus adscripticiae tuae». — Римское право никогда не говорит подобными словами о детях свободных лиц, даже о детях колонов. Очевидно, что и здесь не идет речь о колонах. Может быть, тут имеются в виду вольноотпущенники, но если это и так, последние принадлежали, должно быть, к самому низшему разбору, к тем, на которых manumissor возложил обязательство оставаться в его поместье на вечные времена вместе с их детьми. Более вероятно, по нашему мнению, будет с.65 предположить, что этот adscripticius занимал промежуточное положение между рабом и вольноотпущенником. Он являлся сыном или внуком того, кто был adscriptus, то есть, одного из тех рабов, которым владелец выделил участок земли с занесением их имени в писцовую книгу именья.
Такое обстоятельство открывает нам очень важную истину. Когда рабы впервые стали получать подобные льготы, господин, конечно, не связывал себя обязательством оставить дело без изменения навсегда. Но посаженный на участок раб удовлетворял, положим, требованиям господина, и последний дал ему прожить на предоставленном наделе до смерти. После него дети не имели никаких прав на надел; но хозяин, может быть, не счел нужным свести их с данной отцу земли; да ему и не могло быть выгодным так поступать. В таком случае они сохранили участок, уплачивая тот же оброк. Таким образом семья рабов укрепилась из поколения в поколение на данном участке.
Подобное продолжительное занятие или держание земли приводило к значительным последствиям. Закон 224 г. не смешивает «адскриптиция» с обыкновенным рабом. Он только произносит, что первый подчиняется общему для всех рабов положению, что дети их следуют за матерью и, стало быть, принадлежат ее господину, откуда вытекает, что тот имеет полное право их продать28. Но одним веком позже, закон 327 г. устанавливает новое правило. Свобода продажи рассматриваемой категории рабов подвергается стеснению. Господин может их продавать лишь в пределах той провинции, где находится именье29. Проходит еще сорок лет, и закон Валентиниана I безусловно воспрещает продажу таких рабов, разве только с.66 с землей, на которой они сидят30: «Сельские рабы, занесенные в списки ценза, не должны продаваться без земли. Пусть при этом не допускаются уловки против закона в виде, например, продажи небольшой части именья для приобретения права отчуждения всех рабов. Если продается все именье, все рабы должны быть проданы тому же покупателю, если продается лишь часть его, должны быть проданы все рабы, испомещенные на ней». — Вот каким образом часть рабов оказалась прикрепленной к земле.
Мне кажется, что я нахожу ту же категорию людей в одном законе 369 г. В нем содержится инструкция имперским чиновникам, как они должны составлять инвентарь каждого сельского поместья, если последнее будет переходить из частных рук в правительственные31. «В инвентаре должны быть показаны размеры поместья, характер почвы, отмечено, какое количество ее обрабатывается, какое пустует, сколько имеется земли под виноградником, сколько под оливковой плантацией, сколько распахивается под хлеб. Надобно также обозначать число рабов, различая между ними тех, которые выделены для личных услуг господину32, тех, которые занимаются ремеслом, и тех, которые предназначены для земледелия». Наконец, должно быть отмечено, сколько находится в поместье «посаженных на участки и сколько с.67 колонов»33. Последний термин — casarii не встречается больше нигде, потому трудно установить точное значение этого слова. Оно говорилось, по-видимому, о людях, у которых есть дом, casa. Но здесь не может быть речи о доме собственном, так как все имение, включая и эти их жилища, принадлежит одному землевладельцу: это только дома, где они обитают. Однако, между тем как mancipia, о которых закон говорил в предшествующих строках, жили все вместе, этим предоставлено каждому отдельное жилище. В то же время они различены от колонов, которые названы после них; отличают их и от рабов, которые работают группами. Закон говорит, что у них есть casa; мы можем также предполагать, что они наделены небольшими клочками земли. Это, вероятно, держальцы. Рабы ли они в полном смысле, или они вольноотпущенники, мы не знаем34.
с.68 Источники больше ничего не сообщают нам об этих маленьких съемщиках (держальцах) земли. Каково было их существование на данных им клочках, каковы обязательства, были ли у них какие-нибудь права? Юрисконсульты ничего не разъясняют нам по всем этим пунктам. Они говорят о рабском держании еще меньше, чем о колонах, именно потому, что им как юристам, не приходилось вмешиваться в отношения между господином и его рабом. Могло случиться, что они разъясняли права колонов, но посаженный на землю раб не мог иметь никаких прав. Вот почему молчат о рабах-держальцах и юрисконсульт, и законодатель.
Если мы попробуем вообразить себе характер рабского держания, нам легко представится, что господин сохранял все свои права над рабом. Закон стеснял эти права только в одном пункте: он запрещал ему продавать такого раба без земли. Подобный запрет всецело обусловливается заботой о доходности земли35. Что же касается власти господина над личностью раба, закон нисколько ее не затрагивал. Мы можем, поэтому, думать, что господин налагал на него какие угодно условия, требовал от него столько оброка и барщины, сколько считал возможным взыскать.
Не может быть никакого сомнения в том, что раб-держатель был прикреплен к своему участку. Но уясним себе хорошенько, почему это было так. Не закон привязывал его к земле, как произошло впоследствии, мы увидим, с колоном; рабское состояние привязывало его к господину. Он должен был обрабатывать свой клочок так долго, как хотел господин. Он не мог отделиться от земли потому, что был неотделим от господина.
С другой стороны, господин мог отобрать у раба данный участок. Никакой закон, никакой контракт не обеспечивал за ним пожизненного пользования этой с.69 землицей. Особенно же господин был свободен от всякого обязательства сохранить надел за детьми раба. У раба никогда не было наследника, кроме разве самого господина. После его смерти обрабатывавшаяся им доля возвращалась господину. Происходило это по двум основаниям: во-первых, потому, что он был собственником земли, во-вторых, потому, что он был собственником раба. Он завладевал землей, как своим имуществом; он же присваивал движимость, деньги, скот, как пекулий человека, ему принадлежавшего.
Таково было право. Но практика оказывалась менее суровой. На деле с земли не удаляли того, кто умел ее возделывать, кто знал ее, производил на ней улучшения, и чей труд неудобно было иначе утилизировать. Раб потому-то оставался в полной безопасности на участке всю жизнь. Когда он умирал, казалось естественным предоставить землю его детям, которые уже научились ее обрабатывать. Такой порядок установился незаметным образом. Настал срок, когда, в силу обычая, без всякого формального права, раб и его семья на деле приобрели вечное пользование землей.
То же самое произошло с вольноотпущенническим держанием. Мы должны при этом ясно представлять себе, что такой отпущенник получал лишь условную и неполную manumissio. Он оставался еще в тесной зависимости от прежнего господина, потому-то он оказывался прикрепленным к земле, которую тот ему уступил в пользование. Естественно, дети его не приобретали на нее никаких прав. Но эти сыновья пахарей не желали, конечно, ничего лучшего, как сохранить землю, без которой они не могли бы существовать; самому хозяину также выгодно было оставить им участок на прежних условиях. Так и установилась наследственность держания для вольноотпущенника, как и для раба.
Явился ли описанный процесс источником наследственного колоната? Некоторые высказывали такое предположение, но я не нахожу в документах ничего, что позволяло бы ухватить нить филиации между рабским и вольноотпущенническим держанием, с одной стороны, и колонатом (держанием колона), с другой. Колоны в целом ряде текстов, которые мы скоро рассмотрим, ясно с.70 объявляются свободными. Раб, хотя и занесенный в цензовые списки и посаженный на участок, все же оставался рабом. В одном законе 371 г. отчетливо различаются все три категории держальцев, прикрепленных к земле, — колоны, рабы и вольноотпущенники36. Они все три сосуществовали рядом друг с другом. Они никогда не смешивались одна с другой.
В восточной империи император Анастасий объявляет, что существует два вида земледельцев, не считая тех, которые могут быть вместе с тем собственниками: одни из них —
Стало быть, рабское держание не осталось неизвестным в римской империи. Редкое в первую эпоху ее, оно сделалось мало-помалу распространенным обычаем и в силу этого перешло в средневековое общество. Мы должны были отметить, что оно не смешивалось с колонатом. Оно, впрочем, походило на последний некоторыми сторонами: как и колонат, рабское держанье прикрепляло человека к земле. Таким образом, колонат не был явлением уединенным. Около него кругом развивались институты, аналогичные ему, которые не остались без известного косвенного влияния на него.
ПРИМЕЧАНИЯ
