Социально-утопические идеи
и миф о «золотом веке» в древнем Риме

Часть I
ДО УСТАНОВЛЕНИЯ ПРИНЦИПАТА

с.3

ВВЕДЕНИЕ

Антич­ный миф о «золо­том веке», объ­еди­нив­ший гре­че­ские и рим­ские мифо­ло­ги­че­ские пре­да­ния о «жиз­ни при Кро­но­се» и о «Сатур­но­вом цар­стве», явля­ет­ся одним из наи­бо­лее раз­ра­ботан­ных и ори­ги­наль­ных вари­ан­тов мифа о пер­во­на­чаль­ном бла­го­ден­ст­вии, о том «рае», кото­рый был утра­чен на более позд­них ста­ди­ях раз­ви­тия чело­ве­че­ства. При пер­вом же зна­ком­стве с подоб­ны­ми мифа­ми у иссле­до­ва­те­лей неиз­беж­но воз­ни­ка­ет вопрос: како­вы те общие соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ские исто­ки, кото­рые при­ве­ли к воз­ник­но­ве­нию сход­ных пре­да­ний у древ­них иран­цев и иуде­ев, у вави­ло­нян и индий­цев, у мно­гих дру­гих наро­дов мира¹, разде­лен­ных как хро­но­ло­ги­че­ски­ми, так и про­стран­ст­вен­ны­ми рас­сто­я­ни­я­ми? Пыта­ясь най­ти ответ на этот вопрос, мно­гие авто­ры отно­сят пред­став­ле­ния о рае к наи­бо­лее проч­ным «архе­ти­пам» чело­ве­че­ско­го созна­ния, при­чем суще­ст­во­ва­ние таких архе­ти­пов неред­ко свя­зы­ва­ет­ся со смут­ны­ми вос­по­ми­на­ни­я­ми каж­до­го чело­ве­ка о том без­за­бот­ном, бла­жен­ном состо­я­нии, кото­рое он испы­тал еще до появ­ле­ния на свет, нахо­дясь в чре­ве сво­ей мате­ри². Дру­гие уче­ные обра­ща­ют вни­ма­ние на то, что склон­ность к иде­а­ли­за­ции про­шед­ших эпох все­гда была харак­тер­на для людей, увле­каю­щих­ся фан­та­зи­я­ми³; кро­ме того, еще Гора­ций заме­тил, что почти вся­кий ста­рик — «вос­хва­ли­тель про­шед­ше­го вре­ме­ни» (lau­da­tor tem­po­ris ac­ti — De art. poet., 173). Выска­зы­ва­лись пред­по­ло­же­ния и о том, что эти мифы отра­зи­ли в себе пер­вые попыт­ки осо­знать и осмыс­лить прой­ден­ный чело­ве­че­ст­вом слож­ный исто­ри­че­ский путь, напо­ми­на­ни­я­ми и свиде­тель­ства­ми о кото­ром были зага­доч­ные следы дав­но погиб­ших циви­ли­за­ций⁴. Для кле­ри­каль­ных исто­ри­ков мифы о «рай­ском» про­шлом ста­ли пред­став­лять­ся дока­за­тель­ст­вом сохра­не­ния «отзву­ков Пер­воот­кро­ве­ния» сре­ди языч­ни­ков⁵. Нако­нец, в марк­сист­ской исто­рио­гра­фии широ­ко рас­про­стра­нил­ся тезис о том, что в подоб­ных мифах нашла свое отра­же­ние иде­а­ли­за­ция родо­во­го строя, зарож­даю­ща­я­ся в пери­од с.4 его раз­ло­же­ния и фор­ми­ро­ва­ния клас­сов: «…меч­та о “золо­том веке”, — пишет, напри­мер, А. И. Воло­дин, — впер­вые воз­ни­ка­ет на началь­ных ста­ди­ях раз­ви­тия анта­го­ни­сти­че­ско­го обще­ства имен­но как про­тест — не все­гда ясно осо­знан­ный — про­тив экс­плуа­та­ции и вме­сте с тем как свое­об­раз­ное, при­чуд­ли­вое отра­же­ние “вос­по­ми­на­ний” угне­тен­ных о бес­клас­со­вом обще­стве пер­во­быт­но­об­щин­ной эпо­хи»⁶.

Даже дале­ко не пол­ный пере­чень гипо­тез о соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских исто­ках мифа поз­во­ля­ет в какой-то мере пред­ста­вить, насколь­ко широ­ка и мно­го­гран­на про­бле­ма изу­че­ния и оцен­ки его роли в общей исто­рии раз­ви­тия обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ских идей. Поспеш­ные попыт­ки дать одно­знач­ные оцен­ки этой роли неред­ко при­во­ди­ли раз­лич­ных авто­ров к пря­мо про­ти­во­по­лож­ным выво­дам. Одни иссле­до­ва­те­ли, напри­мер, опре­де­ля­ли свя­зан­ные с мифом пред­став­ле­ния об иде­аль­ном про­шлом как «глу­бо­ко реак­ци­он­ные»⁷, встре­чаю­щи­е­ся обыч­но «у писа­те­лей реак­ци­он­ных и дале­ких от наро­да»⁸, дру­гие, напро­тив, рас­смат­ри­ва­ли необы­чай­ную живу­честь дан­ных пред­став­ле­ний как «свиде­тель­ство глу­бо­кой народ­но­сти соци­а­ли­сти­че­ских меч­та­ний и уто­пий»⁹. При­чи­ны подоб­ных рас­хож­де­ний в оцен­ках сле­ду­ет искать, оче­вид­но, не толь­ко в раз­ных исход­ных пози­ци­ях авто­ров, но и в крайне про­ти­во­ре­чи­вом, неод­но­род­ном харак­те­ре само­го ана­ли­зи­ру­е­мо­го мате­ри­а­ла. Дело в том, что в дей­ст­ви­тель­но­сти исто­рия нико­гда не зна­ла какой-либо еди­ной и неиз­мен­ной кон­цеп­ции «золо­то­го века»; напро­тив, частое обра­ще­ние уто­пи­стов раз­ных вре­мен и наро­дов к содер­жа­нию попу­ляр­но­го мифа при­во­ди­ло, как пока­зы­ва­ют иссле­до­ва­ния, к актив­но­му раз­ви­тию и исполь­зо­ва­нию темы «золо­то­го века» в самых раз­но­об­раз­ных направ­ле­ни­ях, отра­жав­ших уто­пи­че­ские чая­ния, поли­ти­че­ские сим­па­тии и анти­па­тии пред­ста­ви­те­лей раз­лич­ных соци­аль­ных сло­ев и клас­сов. Нагляд­ный обра­зец ана­ли­за тако­го рода интер­пре­та­ций темы «золо­то­го века» (прав­да, не на антич­ном, а на гораздо более позд­нем мате­ри­а­ле) дает моно­гра­фия Л. С. Чико­ли­ни, в кото­рой кон­ста­ти­ру­ет­ся, что кон­цеп­ция «золо­то­го века» в идей­но-поли­ти­че­ской жиз­ни Ита­лии XVI — нача­ла XVII в. полу­ча­ла «самые раз­лич­ные тол­ко­ва­ния», вклю­чав­шие в себя народ­ные уто­пии и рели­ги­оз­ную про­по­ведь, урав­ни­тель­ные иде­а­лы и «абстракт­ные вос­по­ми­на­ния», обли­че­ния соб­ст­вен­но­сти и дань лите­ра­тур­ной моде, при­чем наряду с попыт­ка­ми ради­каль­но­го пре­об­ра­зо­ва­ния обще­ства в соот­вет­ст­вии с иде­а­ла­ми «золо­то­го века» пред­при­ни­ма­лись так­же попыт­ки «повер­нуть миф», исполь­зо­вать его для защи­ты соб­ст­вен­но­сти¹⁰.

с.5 Итак, про­бле­ма воз­ник­но­ве­ния мифа и после­дую­ще­го его исполь­зо­ва­ния в соци­аль­но-уто­пи­че­ских интер­пре­та­ци­ях вряд ли может быть оха­рак­те­ри­зо­ва­на ина­че, как крайне слож­ная, ост­ро­дис­кус­си­он­ная и одно­вре­мен­но до сих пор еще мало­изу­чен­ная. С уче­том важ­но­сти той роли, кото­рую игра­ют соци­аль­ные уто­пии в совре­мен­ном мире, необ­хо­ди­мо отме­тить, что акту­аль­ность темы дале­ко не огра­ни­чи­ва­ет­ся сфе­рой одних толь­ко анти­ко­вед­че­ских штудий: соглас­но выво­дам мно­гих иссле­до­ва­те­лей, имен­но ран­ние соци­аль­но-уто­пи­че­ские опи­са­ния «золо­то­го века» яви­лись тем важ­ней­шим исход­ным пунк­том, от кото­ро­го начи­на­ет свое раз­ви­тие евро­пей­ская соци­аль­ная уто­пия, пере­дав­шая, в свою оче­редь, вли­я­ние этих опи­са­ний на про­из­веде­ния уто­пи­че­ско­го соци­а­лиз­ма ново­го и новей­ше­го вре­ме­ни. Кста­ти, сте­пень опо­сре­до­ван­но­сти этой свя­зи так­же вызы­ва­ет жар­кие дис­кус­сии: если одни авто­ры счи­та­ли воз­мож­ным гово­рить о нали­чии в антич­ных опи­са­ни­ях «золо­то­го века» «важ­ней­ших эле­мен­тов уто­пи­че­ско­го соци­а­лиз­ма»¹¹, то дру­гие при­шли к утвер­жде­нию, что эти опи­са­ния «не могут ни харак­те­ри­зо­вать­ся как соци­а­ли­сти­че­ские, ни даже пре­тен­до­вать на пра­во назы­вать­ся предыс­то­ри­ей уто­пи­че­ско­го соци­а­лиз­ма и ком­му­низ­ма»¹². Такое серь­ез­ное рас­хож­де­ние пози­ций носит, конеч­но, прин­ци­пи­аль­ный харак­тер и во мно­гом опре­де­ля­ет­ся тем, как тот или иной автор решил для себя более общие дис­кус­си­он­ные про­бле­мы: в част­но­сти, про­бле­му «рубе­жа», разде­ля­ю­ще­го «предыс­то­рию» и соб­ст­вен­но «исто­рию» уто­пи­че­ско­го соци­а­лиз­ма, про­бле­му содер­жа­ния исто­рии соци­а­ли­сти­че­ских идей, в кото­рую одни авто­ры вклю­ча­ют «народ­ные» соци­аль­ные уто­пии древ­но­сти и сред­не­ве­ко­вья, а дру­гие пред­по­чи­та­ют иметь дело толь­ко с деталь­но раз­ра­ботан­ны­ми тео­ри­я­ми отдель­ных мыс­ли­те­лей-уто­пи­стов ново­го вре­ме­ни. Обсуж­де­ние этих общих про­блем, раз­вер­нув­ше­е­ся еще в дис­кус­си­ях 60—70-х годов XX в., поз­во­ли­ло более чет­ко сфор­му­ли­ро­вать суще­ст­ву­ю­щие точ­ки зре­ния, но так и не при­ве­ло к выра­бот­ке еди­ной пози­ции¹³. Выход из это­го тупи­ка, веро­ят­но, спо­соб­ны облег­чить кон­крет­но-исто­ри­че­ские иссле­до­ва­ния, направ­лен­ные на выяс­не­ние реаль­но­го места тех или иных соци­аль­ных уто­пий в общей исто­рии соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей. Не слу­чай­но имен­но в послед­ние деся­ти­ле­тия в науч­ной лите­ра­ту­ре появ­ля­ет­ся целый ряд иссле­до­ва­ний по отдель­ным эта­пам раз­ви­тия соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей (как на Запа­де, так и на Восто­ке) в эпо­хи древ­но­сти и сред­не­ве­ко­вья¹⁴.

В рам­ках насто­я­щей работы мы на осно­ве ана­ли­за кон­крет­но­го мате­ри­а­ла попы­та­ем­ся най­ти отве­ты на мно­гие важ­ные в обще­ме­то­до­ло­ги­че­ском плане вопро­сы: о с.6 соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ских исто­ках веры в «золо­той век», о соот­но­ше­нии и вза­и­мо­вли­я­нии мифа и уто­пии, о роли уто­пиз­ма в древ­ней исто­рии, о сте­пе­ни «соци­а­ли­стич­но­сти» и «ком­му­ни­стич­но­сти» ран­них соци­аль­ных уто­пий, об их месте в общей исто­рии соци­а­ли­сти­че­ских идей и т. д. Вме­сте с тем сам выбор хро­но­ло­ги­че­ских рамок иссле­до­ва­ния, спе­ци­фи­ка кон­крет­но­го мате­ри­а­ла застав­ля­ют под­ни­мать и ряд про­блем более част­но­го, локаль­но­го харак­те­ра. Инте­ре­су­ю­щий нас в наи­боль­шей сте­пе­ни пери­од рим­ской исто­рии середи­ны II в. до н. э. — I в. н. э. — это, пожа­луй, один из самых бур­ных, насы­щен­ных собы­ти­я­ми, пере­лом­ных эта­пов антич­ной исто­рии, вклю­чаю­щий в себя про­цес­сы раз­ви­тия и углуб­ле­ния кри­зи­са рим­ской граж­дан­ской общи­ны, про­дол­жи­тель­ные граж­дан­ские вой­ны, паде­ние Рес­пуб­ли­ки, уста­нов­ле­ние и укреп­ле­ние Импе­рии. Про­стой срав­ни­тель­ный ана­лиз источ­ни­ков, напри­мер, по соци­аль­но-уто­пи­че­ским интер­пре­та­ци­ям темы «золо­то­го века» пока­зы­ва­ет, что ника­кой дру­гой пери­од не толь­ко рим­ской, но и вооб­ще древ­ней исто­рии не дает столь обшир­но­го и раз­но­об­раз­но­го мате­ри­а­ла, как этот. Кро­ме того, на осно­ва­нии дан­но­го мате­ри­а­ла мож­но сде­лать вывод, что имен­но в это вре­мя в соци­аль­но-уто­пи­че­ских интер­пре­та­ци­ях мифа появ­ля­ют­ся мно­гие до сих пор еще пло­хо изу­чен­ные прин­ци­пи­аль­но важ­ные ново­введе­ния, ока­зав­шие огром­ное вли­я­ние на все после­дую­щее раз­ви­тие уто­пи­че­ской мыс­ли. Нако­нец, нель­зя не ска­зать и о том, что, посколь­ку раз­лич­ные соци­аль­но-уто­пи­че­ские идеи в Древ­нем Риме самым тес­ным обра­зом пере­пле­та­лись с общей исто­ри­ей идей­но-поли­ти­че­ской борь­бы, их изу­че­ние может ока­зать­ся пло­до­твор­ным толь­ко при усло­вии уче­та кон­крет­но-исто­ри­че­ско­го кон­тек­ста, той идей­ной атмо­сфе­ры, кото­рая и сама бла­го­да­ря тако­му под­хо­ду полу­ча­ет осве­ще­ние в весь­ма инте­рес­ных, доста­точ­но нетра­ди­ци­он­ных ракур­сах.

Каза­лось бы, все выше­ска­зан­ное долж­но свиде­тель­ст­во­вать о том, что столь важ­ная и в кон­крет­но-исто­ри­че­ском, и в обще­ме­то­до­ло­ги­че­ском аспек­тах тема не мог­ла не при­влечь при­сталь­но­го вни­ма­ния иссле­до­ва­те­лей, зани­мав­ших­ся исто­ри­ей соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей. К сожа­ле­нию, одна­ко, об этом пока мож­но гово­рить с весь­ма суще­ст­вен­ны­ми ого­вор­ка­ми: рим­ская соци­аль­ная уто­пия до сих пор еще изу­че­на крайне сла­бо, при­чем в исто­рио­гра­фии по сей день име­ет весь­ма широ­кое хож­де­ние тезис о том, что «трез­вым и прак­тич­ным рим­ля­нам», в отли­чие от «бога­тых фан­та­зи­ей гре­ков», было чуж­до какое-либо увле­че­ние уто­пи­я­ми. В совре­мен­ной лите­ра­ту­ре вооб­ще доволь­но часто мож­но встре­тить нелест­ные суж­де­ния о месте Рима во все­мир­ной исто­рии¹⁵ и о с.7 мыс­ли­тель­ных спо­соб­но­стях самих рим­лян: одни авто­ры дели­кат­но ука­зы­ва­ют на то, что рим­ляне никак не про­яви­ли себя в обла­сти тео­ре­ти­че­ско­го мыш­ле­ния¹⁶, дру­гие пря­мо опре­де­ля­ют их как «гру­бых и цинич­ных мате­ри­а­ли­стов»¹⁷, кото­рые были «гораздо более тупо­го­ло­вым наро­дом (slower-wit­ted peop­le)», чем гре­ки¹⁸. На фоне таких выска­зы­ва­ний уже почти не вызы­ва­ет удив­ле­ния упо­ми­нав­ший­ся выше тезис об отсут­ст­вии у рим­лян уто­пии¹⁹. В каче­стве иллю­ст­ра­ции доста­точ­но будет при­ве­сти две цита­ты. Пер­вая из них ста­ла извест­на рус­ским чита­те­лям девять деся­ти­ле­тий назад: «Нико­му не при­дет в голо­ву искать в исто­рии рим­ско­го наро­да… уче­ний, доро­гих уму тех, кто любил питать себя иллю­зи­я­ми и уто­пи­я­ми»²⁰. Вто­рая цита­та взя­та из изда­ния, увидев­ше­го свет в 1985 г.: «…даже в раз­гар ост­рей­ших соци­аль­ных кон­флик­тов Рим не знал уто­пий, столь харак­тер­ных для эллин­ско­го и элли­ни­сти­че­ско­го поли­ти­че­ско­го мыш­ле­ния, и все с ними свя­зан­ное оста­ва­лось вне поля зре­ния рим­лян»²¹. Чис­ло цитат с подоб­ны­ми оцен­ка­ми нетруд­но было бы умно­жить²²; при этом сле­ду­ет доба­вить, что мно­гие иссле­до­ва­те­ли исто­рии уто­пи­че­ских идей вооб­ще пред­по­чи­та­ли ниче­го не гово­рить о рим­ской уто­пии, делая пере­ход от Пла­то­на сра­зу к ран­не­му хри­сти­ан­ству²³.

Насколь­ко же коррек­тен с науч­ной точ­ки зре­ния столь рас­про­стра­нен­ный тезис о том, что рим­ляне, в отли­чие от гре­ков, «не зна­ли уто­пий»? Пред­ва­ри­тель­ный ответ на этот вопрос мож­но полу­чить уже во «Введе­нии», уточ­нив содер­жа­ние исход­ных поня­тий, т. е. попы­тав­шись выяс­нить, кто имен­но под­ра­зу­ме­ва­ет­ся здесь под пре­дель­но абстра­ги­ро­ван­ны­ми «рим­ля­на­ми» и какое имен­но зна­че­ние при­да­ет­ся сло­ву «уто­пия». Было бы напрас­ным заня­ти­ем искать чет­кие опре­де­ле­ния дан­ным поня­ти­ям у сто­рон­ни­ков это­го тези­са, осно­ван­но­го, ско­рее, на став­ших почти обще­при­ня­ты­ми пред­став­ле­ни­ях, чем на деталь­ном науч­ном ана­ли­зе соот­вет­ст­ву­ю­ще­го мате­ри­а­ла. Образ «типич­но­го рим­ля­ни­на», напри­мер, явно несет на себе следы идео­ло­ги­че­ских штам­пов, выра­ботан­ных еще в антич­но­сти. Соглас­но кано­нам «рим­ско­го мифа», доб­лест­ны­ми и трудо­лю­би­вы­ми пред­ка­ми были зало­же­ны осно­вы вели­чия и могу­ще­ства Рима, а само исто­ри­че­ское пред­на­зна­че­ние рим­лян заклю­ча­лось в том, чтобы не фило­соф­ст­во­вать, а власт­во­вать над дру­ги­ми наро­да­ми²⁴. Через Като­на Стар­ше­го, Вер­ги­лия, Тита Ливия и дру­гих твор­цов «рим­ско­го мифа» евро­пей­ская лите­ра­ту­ра уна­сле­до­ва­ла стро­го опре­де­лен­ный сте­рео­тип­ный образ рим­ля­ни­на — образ суро­во­го вои­на и зем­ледель­ца, без­за­вет­но пре­дан­но­го «нра­вам пред­ков». Отсюда при жела­нии уже нетруд­но было выве­сти и кре­стьян­ский прак­ти­цизм, и «зазем­лен­ность» мыш­ле­ния, и неко­то­рую с.8 сол­да­фон­скую «тупо­ва­тость» как осо­бые нацио­наль­ные каче­ства всех рим­лян во все пери­о­ды их исто­рии. Одна­ко непред­взя­тое зна­ком­ство с более чем тыся­че­лет­ней рим­ской исто­ри­ей пол­но­стью раз­ве­и­ва­ет любые умо­зри­тель­ные пред­став­ле­ния о каких-то «чисто­по­род­ных» рим­ля­нах, пере­да­вав­ших через несколь­ко тысяч поко­ле­ний в пол­ной неиз­мен­но­сти пре­сло­ву­тые «прак­ти­цизм» и «анти­уто­пич­ность» сво­его огра­ни­чен­но­го мыш­ле­ния.

Уже в глу­бо­кой древ­но­сти в момент фор­ми­ро­ва­ния рим­ской граж­дан­ской общи­ны в нее вошло мно­же­ство раз­но­род­ных этни­че­ских ком­по­нен­тов²⁵, при­чем изна­чаль­ная пест­ро­та это­го «буке­та» стре­ми­тель­но воз­рас­та­ла по мере заво­е­ва­ния Ита­лии, Запад­но­го и Восточ­но­го Сре­ди­зем­но­мо­рья, по мере воз­рас­та­ния коли­че­ства воль­ноот­пу­щен­ни­ков (как из гре­ков, так и из «вар­ва­ров»), по мере рез­ко­го уве­ли­че­ния чис­ла рим­ских граж­дан за счет вклю­че­ния в него ита­ли­ков, мно­гих про­вин­ци­а­лов (в том чис­ле — тех же гре­ков) и нако­нец — сво­бод­но­го насе­ле­ния всей Импе­рии при Кара­кал­ле. Не могут слу­жить уни­вер­саль­ны­ми «этни­че­ски­ми опре­де­ли­те­ля­ми» рим­лян и такие при­зна­ки, как, ска­жем, латин­ский язык или куль­тур­но-быто­вые осо­бен­но­сти рим­ско­го этно­са в целом: и язык, и куль­ту­ра гос­под­ст­ву­ю­ще­го наро­да неуклон­но рас­про­стра­ня­лись по терри­то­рии все­го Сре­ди­зем­но­мо­рья, сре­ди рабов и жите­лей про­вин­ций, при­чем одно­вре­мен­но с этим про­цес­сом рас­про­стра­не­ния шел про­цесс их посто­ян­но­го и зна­чи­тель­но­го изме­не­ния, обо­га­ще­ния за счет мощ­ных «внеш­них» куль­тур­ных вли­я­ний, мно­гие из кото­рых (напри­мер, гре­че­ское и этрус­ское) ста­ли важ­ней­ши­ми фор­мо­об­ра­зу­ю­щи­ми эле­мен­та­ми куль­ту­ры Древ­не­го Рима в целом. Жест­кое про­ти­во­по­став­ле­ние «гре­ков» и «рим­лян» в све­те это­го вооб­ще выглядит бес­смыс­лен­ным, так как те же самые гре­ки актив­но участ­во­ва­ли и в созда­нии мно­го­на­цио­наль­ной сре­ди­зем­но­мор­ской куль­ту­ры рим­ско­го пери­о­да, — обще­ан­тич­ной куль­ту­ры, фор­ми­ро­ва­ние кото­рой ста­ло воз­мож­ным во мно­гом бла­го­да­ря осо­бой «откры­то­сти» рим­ской куль­ту­ры, ее посто­ян­ной готов­но­сти вос­при­ни­мать и исполь­зо­вать духов­ный и прак­ти­че­ский опыт дру­гих наро­дов²⁶.

Жив­шие в эпо­ху рим­ско­го гос­под­ства гре­че­ские авто­ры Посидо­ний и Дио­дор, Плу­тарх и Луки­ан отно­сят­ся, таким обра­зом, к рим­ско­му эта­пу раз­ви­тия антич­ной исто­рии и куль­ту­ры, — сле­ду­ет ли нам из это­го авто­ма­ти­че­ски делать вывод, что все они тоже «не зна­ли уто­пий»? Оче­вид­но, разде­ле­ние авто­ров по этни­че­ско­му при­зна­ку при изу­че­нии исто­рии антич­ных уто­пи­че­ских идей вряд ли может быть оправ­дан­ным и пло­до­твор­ным, тем более что и сам уто­пизм — кате­го­рия с.9 отнюдь не этно­гра­фи­че­ская, а соци­аль­но-пси­хо­ло­ги­че­ская. Поэто­му в дан­ном слу­чае пра­виль­нее будет гово­рить не о фаталь­ных отли­чи­ях «гре­ков» от «рим­лян», но о дей­ст­ви­тель­но суще­ст­во­вав­ших (хотя пока еще и сла­бо изу­чен­ных) раз­ли­чи­ях в содер­жа­нии «гре­че­ско­го» и «рим­ско­го» эта­пов раз­ви­тия соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей. Имен­но эти поверх­ност­но вос­при­ня­тые реаль­ные раз­ли­чия, види­мо, и послу­жи­ли одной из объ­ек­тив­ных пред­по­сы­лок рас­про­стра­не­ния шаб­лон­но­го суж­де­ния об отсут­ст­вии у рим­лян уто­пии, — суж­де­ния, в кото­ром и вто­рое исход­ное поня­тие — «уто­пия» — так­же нуж­да­ет­ся в серь­ез­ном уточ­не­нии.

К насто­я­ще­му вре­ме­ни созда­но мно­же­ство раз­лич­ных интер­пре­та­ций поня­тия «уто­пия»²⁷, одна из кото­рых, вос­хо­дя­щая к исто­рио­гра­фии XIX в., трак­то­ва­ла ее как «государ­ст­вен­ный роман», т. е. создан­ный каким-либо писа­те­лем-тео­ре­ти­ком деталь­но раз­ра­ботан­ный про­ект иде­аль­но­го государ­ства буду­ще­го. При таком под­хо­де изло­же­ние исто­рии соци­аль­ных уто­пий, как пра­ви­ло, пре­вра­ща­лось в пере­чис­ле­ние имен наи­бо­лее выдаю­щих­ся уто­пи­стов — Пла­то­на, Мора, Кам­па­нел­лы и др., — в кото­ром дей­ст­ви­тель­но часто не нахо­ди­лось места для писа­те­лей рим­ско­го вре­ме­ни. Это обсто­я­тель­ство в какой-то мере тоже созда­ва­ло впе­чат­ле­ние об отсут­ст­вии рим­ской уто­пии. Меж­ду тем, накоп­ле­ние новых мате­ри­а­лов и раз­ви­тие совре­мен­ной «уто­пио­ло­гии» застав­ля­ют счи­тать эту ста­рую трак­тов­ку поня­тия «уто­пия» чрез­вы­чай­но заужен­ной. Во-пер­вых, как пока­за­ли иссле­до­ва­ния М. А. Бар­га, Е. В. Гут­но­вой, А. И. Кли­ба­но­ва, К. В. Чисто­ва и мно­гих дру­гих уче­ных, поми­мо уто­пий мыс­ли­те­лей-оди­но­чек суще­ст­ву­ют так­же мно­го­чис­лен­ные «народ­ные» уто­пии, кото­рые не содер­жат столь деталь­но раз­ра­ботан­ных пози­тив­ных иде­аль­ных обра­зов; во-вто­рых, в уто­пи­ях могут иде­а­ли­зи­ро­вать­ся не толь­ко какие-либо государ­ст­вен­ные инсти­ту­ты, но и без­го­судар­ст­вен­ные обще­ст­вен­ные отно­ше­ния (наи­бо­лее типич­ный при­мер это­му дает имен­но боль­шин­ство опи­са­ний «золо­то­го века»); нако­нец, для уто­пи­ста совер­шен­но необя­за­тель­ным явля­ет­ся пере­не­се­ние иде­а­ла в буду­щее: уто­пи­че­ские иде­а­лы могут поме­щать­ся и в про­шлом, и в насто­я­щем вре­ме­ни и, нако­нец, быть «вневре­мен­ны­ми», не свя­зан­ны­ми ни с одним кон­крет­ным момен­том исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни.

Какое же содер­жа­ние мы будем вкла­ды­вать в поня­тие «соци­аль­ная уто­пия»? Гово­ря о сущ­ност­ных при­зна­ках это­го явле­ния²⁸, нель­зя не отме­тить, что прак­ти­че­ски вся­кий уто­пи­че­ский иде­ал стро­ит­ся на про­ти­во­по­став­ле­нии его «дур­ной» (в гла­зах уто­пи­ста) реаль­но­сти, при­чем иде­ал отде­ля­ет­ся от этой реаль­но­сти опре­де­лен­ным про­стран­ст­вен­ным («за с.10 моря­ми», «за гора­ми», «на дру­гой пла­не­те» и т. п.) или хро­но­ло­ги­че­ским (в дав­но ушед­ших или гряду­щих вре­ме­нах) рас­сто­я­ни­ем. Неза­ви­си­мо от того, будет ли это на суще­ст­ву­ю­щих ныне, но почти недо­сти­жи­мых дале­ких «ост­ро­вах бла­жен­ных», в мифи­че­ском «Сатур­но­вом цар­стве» или в пред­ска­зан­ном мес­си­ан­ски­ми про­ро­че­ства­ми буду­щем, в любом слу­чае образ иде­аль­но­го обще­ст­вен­но­го состо­я­ния в уто­пи­ях стро­ит­ся на про­из­воль­ном мыс­лен­ном изъ­я­тии всех (или почти всех) при­су­щих реаль­ной дей­ст­ви­тель­но­сти «мину­сов» и ком­пен­си­ру­ю­щей под­мене их недо­стаю­щи­ми уто­пи­сту «плю­са­ми». Учи­ты­вая все выше­ска­зан­ное, мы будем вклю­чать в поня­тие «соци­аль­ная уто­пия» сле­дую­щее: это — про­из­воль­но кон­стру­и­ру­е­мые, не осно­ван­ные на науч­ном ана­ли­зе зако­нов исто­ри­че­ско­го раз­ви­тия пред­став­ле­ния об иде­аль­ном обще­ст­вен­ном состо­я­нии, про­ти­во­по­став­лен­ном суще­ст­ву­ю­щей дей­ст­ви­тель­но­сти и отде­лен­ном от этой дей­ст­ви­тель­но­сти опре­де­лен­ным рас­сто­я­ни­ем. — хро­но­ло­ги­че­ским или про­стран­ст­вен­ным.

В дан­ной рабо­те будут подроб­но рас­смот­ре­ны соци­аль­ные уто­пии, кото­рые были тес­но свя­за­ны в Древ­нем Риме с иде­а­ли­за­ци­ей мифи­че­ско­го «Сатур­но­ва цар­ства», или «золо­то­го века». Впро­чем, спе­ци­фи­ка само­го мате­ри­а­ла застав­ля­ет нас несколь­ко рас­ши­рить пред­мет иссле­до­ва­ния: недо­ста­точ­ная сохран­ность или пол­ная утра­та мно­гих важ­ных источ­ни­ков по исто­рии антич­ной соци­аль­ной уто­пии дела­ют осо­бен­но цен­ны­ми даже фраг­мен­тар­ные свиде­тель­ства, име­ю­щие хотя бы кос­вен­ное отно­ше­ние к избран­ной теме. Кро­ме того, изу­че­ние мно­гих непо­сред­ст­вен­но при­мы­каю­щих к теме сюже­тов из исто­рии духов­ной жиз­ни поз­во­ля­ет луч­ше понять основ­ные направ­ле­ния и зако­но­мер­но­сти раз­ви­тия соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей в общем кон­тек­сте идей­но-поли­ти­че­ской исто­рии рим­ско­го обще­ства. Поэто­му наше вни­ма­ние будут при­вле­кать не толь­ко «целост­ные», «раз­вер­ну­тые» уто­пии, создан­ные отдель­ны­ми авто­ра­ми, но и те близ­кие к ним по содер­жа­нию соци­аль­но-уто­пи­че­ские идеи и мно­го­чис­лен­ные про­яв­ле­ния уто­пиз­ма, кото­рые, по спра­вед­ли­во­му заме­ча­нию Ч. С. Кирве­ля, не отли­ча­лись такой деталь­ной раз­ра­ботан­но­стью, но во все эпо­хи слу­жи­ли пита­тель­ной поч­вой для раз­ви­тия «клас­си­че­ских» уто­пий мыс­ли­те­лей-оди­но­чек²⁹.

Разу­ме­ет­ся, досто­вер­ная рекон­струк­ция цело­го ком­плек­са соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей тре­бу­ет мак­си­маль­но широ­ко­го исполь­зо­ва­ния самых раз­лич­ных видов источ­ни­ков. При изу­че­нии темы ока­жут­ся полез­ны­ми, напри­мер, более полу­сот­ни фило­соф­ских, исто­ри­че­ских, эпи­че­ских и дру­гих про­из­веде­ний, при­над­ле­жа­щих как гре­че­ским, так и латин­ским с.11 авто­рам, а так­же мно­го­чис­лен­ные эпи­гра­фи­че­ские и нумиз­ма­ти­че­ские дан­ные, раз­но­об­раз­ные памят­ни­ки искус­ства и т. д. Обра­ще­ние с эти­ми источ­ни­ка­ми тре­бу­ет от иссле­до­ва­те­лей осо­бой вни­ма­тель­но­сти и осто­рож­но­сти: любое недо­ста­точ­но точ­но пере­веден­ное выра­же­ние или про­из­воль­но истол­ко­ван­ный сим­вол лег­ко уво­дят в сто­ро­ну от исто­ри­че­ской реаль­но­сти, осо­бен­но в тех слу­ча­ях, когда речь идет о дис­кус­си­он­ных, мало­изу­чен­ных вопро­сах исто­рии уто­пи­че­ских идей. Успеш­ное изу­че­ние наме­чен­но­го кру­га про­блем, конеч­но, невоз­мож­но и без исполь­зо­ва­ния резуль­та­тов важ­ней­ших пред­ше­ст­ву­ю­щих иссле­до­ва­ний по дан­ной тема­ти­ке, име­ю­щих­ся как в оте­че­ст­вен­ной, так и в зару­беж­ной исто­рио­гра­фии.

Если гово­рить о наи­бо­лее глу­бо­ких обоб­щаю­щих иссле­до­ва­ни­ях кон­ца XIX — нача­ла XX в., то пер­вым из них сле­ду­ет назвать работу Р. фон Пёль­ма­на, зна­чи­тель­ная часть кото­рой посвя­ще­на рас­смот­ре­нию исто­рии «соци­аль­но­го вопро­са и соци­а­лиз­ма» в Древ­нем Риме³⁰. Делая вывод о том, что в меч­тах о «золо­том веке» «соци­аль­ный уто­пизм достиг куль­ми­на­ци­он­но­го пунк­та», автор под­чер­ки­вал, что кон­цеп­ция «золо­то­го века» при­об­ре­та­ла в Риме «кри­ти­че­ский и про­грамм­ный харак­тер», бла­го­да­ря чему спра­вед­ли­вый обще­ст­вен­ный строй, как пра­ви­ло, ассо­ции­ро­вал­ся «с общ­но­стью иму­ществ и с совер­шен­ным соци­аль­ным равен­ст­вом»³¹. Несмот­ря на модер­ни­за­тор­ское стрем­ле­ние к сбли­же­нию «соци­а­лиз­ма» древ­но­сти с совре­мен­ным ему соци­ал-демо­кра­ти­че­ским дви­же­ни­ем и дру­гие серь­ез­ные мето­до­ло­ги­че­ские ошиб­ки³², автор сумел вер­но оце­нить «некри­ти­че­ский и шаб­лон­ный» харак­тер упо­ми­нав­ше­го­ся нами тези­са об «анти­уто­пиз­ме» всех рим­лян во все века их исто­рии. По спра­вед­ли­во­му заме­ча­нию иссле­до­ва­те­ля, раз­но­род­ные и про­ти­во­ре­чи­вые тен­ден­ции духов­ной жиз­ни вели­ко­го наро­да в усло­ви­ях отсут­ст­вия сведе­ний о содер­жа­нии соци­аль­ных чая­ний низов никак нель­зя под­во­дить под про­стые «меха­ни­че­ские фор­му­лы», тем более что речь идет одно­вре­мен­но и о малень­ком пат­ри­ар­халь­ном Риме, и об огром­ной мно­го­на­цио­наль­ной сто­ли­це Импе­рии³³. Дан­ные выво­ды ока­за­ли замет­ное вли­я­ние на после­дую­щую исто­рио­гра­фию про­бле­мы, опре­де­лив во мно­гом и досто­ин­ства, и недо­стат­ки цело­го ряда изда­ний. Так, одно из этих изда­ний — пер­вый том «Исто­рии ком­му­низ­ма» Ж. Валь­те­ра — содер­жит сход­ную попыт­ку рекон­струк­ции общей кар­ти­ны эво­лю­ции соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей в Риме, при­чем отдель­ная гла­ва кни­ги посвя­ще­на «ком­му­ни­сти­че­ско­му иде­а­лу в леген­де о Сатур­но­вом цар­стве»³⁴. Подоб­но Р. Пёль­ма­ну, автор при­хо­дит к несколь­ко упро­щен­но­му выво­ду о том, что рим­ля­нам «с само­го нача­ла была при­су­ща тен­ден­ция выдви­гать равен­ство и с.12 ком­му­низм как сво­его рода выс­ший иде­ал»³⁵; при этом наряду с «ком­му­низ­мом» он обна­ру­жи­ва­ет и «капи­та­ли­сти­че­ские тен­ден­ции» в древ­нем мире, явно отда­вая дань рас­про­стра­нен­но­му в то вре­мя модер­ни­за­тор­ско­му под­хо­ду к антич­ной исто­рии. Важ­ным досто­ин­ст­вом кни­ги явля­ет­ся, одна­ко, попыт­ка рас­смот­ре­ния соци­аль­но-уто­пи­че­ских момен­тов в идео­ло­гии вос­ста­ний рабов, в иудей­ских про­ро­че­ствах, в укла­де жиз­ни и идео­ло­гии общин ессе­ев и ран­них хри­сти­ан.

Если в дово­ен­ной исто­рио­гра­фии раз­ные авто­ры, исхо­дя из раз­лич­ных идео­ло­ги­че­ских уста­но­вок, стре­ми­лись по пре­иму­ще­ству к выяв­ле­нию черт сход­ства меж­ду «ком­му­ни­сти­че­ски­ми» и «соци­а­ли­сти­че­ски­ми» иде­я­ми древ­но­сти и ново­го вре­ме­ни, то при­бли­зи­тель­но с середи­ны XX в. наблюда­ет­ся несколь­ко иная тен­ден­ция. Соци­аль­ный уто­пизм в XX в. под­ни­ма­ет­ся на новый, нико­гда преж­де не дости­гав­ший­ся уро­вень раз­ви­тия, он ста­но­вит­ся вдох­нов­ля­ю­щей силой мас­штаб­ных соци­аль­ных экс­пе­ри­мен­тов, кото­рые на прак­ти­ке, как ока­за­лось, дале­ко не все­гда при­во­дят к ожи­дае­мым резуль­та­там, неред­ко обо­ра­чи­ва­ясь тра­геди­я­ми для целых наро­дов. Осо­зна­ние того, что уто­пия — это не толь­ко кра­си­вый вымы­сел, но и реаль­ная сила, спо­соб­ная ока­зы­вать мощ­ное (и часто не толь­ко пози­тив­ное) воздей­ст­вие на ход исто­рии, широ­ко рас­про­стра­ня­ет­ся имен­но с середи­ны XX в. — вре­ме­ни нача­ла бур­но­го раз­ви­тия науч­но-тех­ни­че­ской рево­лю­ции и одно­вре­мен­но­го пол­но­го или частич­но­го кра­ха мно­гих тота­ли­тар­ных режи­мов³⁶. Не слу­чай­но тра­ди­ци­он­ные уто­пии в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре начи­на­ют все боль­ше вытес­нять­ся анти­уто­пи­я­ми. Види­мо, имен­но поэто­му извест­ный исто­рик М. Фин­ли, срав­нив сати­ру Ари­сто­фа­на со зна­ме­ни­ты­ми анти­уто­пи­че­ски­ми рома­на­ми О. Хакс­ли и Дж. Ору­эл­ла, при­шел к выво­ду, что если в древ­но­сти Уто­пия была объ­ек­том насме­шек из-за ее несбы­точ­но­сти и неле­по­сти, то совре­мен­ным сати­ри­кам уже не до шуток, напро­тив, «они ата­ку­ют Уто­пию пото­му, что в дей­ст­ви­тель­но­сти она воз­мож­на и дости­жи­ма, пото­му что впо­след­ст­вии она может пре­вра­тить­ся для них в Дисто­пию, про­ти­во­по­лож­ность Уто­пии»³⁷. Все эти новые момен­ты во мно­гом опре­де­ли­ли пони­ма­ние иссле­до­ва­те­ля­ми необ­хо­ди­мо­сти более вни­ма­тель­но­го ана­ли­за осо­бен­но­стей раз­лич­ных эта­пов исто­рии уто­пи­че­ских идей, что в соче­та­нии с успе­ха­ми в изу­че­нии антич­ной исто­рии и куль­ту­ры поз­во­ли­ло выявить мно­гие спе­ци­фи­че­ские чер­ты древ­не­го уто­пиз­ма, прин­ци­пи­аль­но отли­чаю­щие его от уто­пиз­ма совре­мен­но­го³⁸.

В послед­ние деся­ти­ле­тия на Запа­де появи­лось доволь­но боль­шое чис­ло работ, ста­вя­щих сво­ей целью обоб­щить резуль­та­ты, достиг­ну­тые в изу­че­нии антич­ных уто­пий вооб­ще и с.13 уто­пий «золо­то­го века» — в част­но­сти (иссле­до­ва­ния Г. Бра­у­нер­та, Б. Китц­ле­ра, Л. Мам­фор­да, Ф. Мэню­э­ля, ф. Пола­ка, Г. Фла­ша­ра, М. Фин­ли, Й. Фог­та, Р. Элиота и др.)³⁹. Имен­но общей харак­те­ри­сти­ке исто­рии соци­аль­ных уто­пий в антич­но­сти посвя­ще­ны обзор­ная лек­ция Г. Бол­дри «Антич­ные уто­пии» и весь­ма содер­жа­тель­ная моно­гра­фия «Уто­пии клас­си­че­ско­го мира», при­над­ле­жа­щая перу англий­ско­го исто­ри­ка Дж. Фер­г­ю­со­на⁴⁰. Оба авто­ра, гово­ря о рим­ской уто­пии, отме­ча­ют осо­бен­но высо­кую сте­пень попу­ляр­но­сти мифа о «золо­том веке» в Риме, деталь­ную раз­ра­ботан­ность мно­гих его уто­пи­че­ских опи­са­ний. Вме­сте с тем кон­ста­ти­ру­ет­ся, что наряду с фило­соф­ски­ми, поли­ти­че­ски­ми уче­ни­я­ми об обще­ст­вен­ном бла­ге боль­шую роль в духов­ной жиз­ни Рима эпо­хи Импе­рии начи­на­ют играть рели­ги­оз­но-эти­че­ские уче­ния и про­ро­че­ства, содер­жав­шие эле­мен­ты соци­аль­ной уто­пии и ока­зы­вав­шие все воз­рас­тав­шее вли­я­ние на умо­на­стро­е­ния низ­ших сло­ев обще­ства. Важ­ный шаг в изу­че­нии неко­то­рых весь­ма инте­рес­ных, но почти не иссле­до­вав­ших­ся преж­де осо­бен­но­стей эво­лю­ции антич­ных пред­став­ле­ний о «золо­том веке» был сде­лан с выхо­дом в свет ста­тьи Г. Бол­дри «Кто изо­брел золо­той век?» и моно­гра­фии Б. Гат­ца «Век, золо­тое вре­мя и сход­ные поня­тия»⁴¹. Учи­ты­вая важ­ность сде­лан­ных в этих работах наблюде­ний, оста­но­вим­ся несколь­ко подроб­нее на их харак­те­ри­сти­ке.

В совре­мен­ных пере­во­дах Геси­о­да, Пла­то­на, Ара­та и дру­гих гре­че­ских авто­ров дорим­ской эпо­хи, в науч­ной и попу­ляр­ной лите­ра­ту­ре по гре­че­ской уто­пии дав­но уже ста­ло обще­при­ня­тым широ­кое употреб­ле­ние тер­ми­на «золо­той век», хотя в дей­ст­ви­тель­но­сти, как пока­зал тща­тель­ный ана­лиз источ­ни­ков, этот тер­мин, по край­ней мере до I в. до н. э., ни разу не встре­ча­ет­ся у гре­че­ских уто­пи­стов: на его месте, как отме­тил Г. Бол­дри, суще­ст­во­ва­ли два дру­гих основ­ных опре­де­ле­ния — «золо­той род» (chry­seon ge­nos) и «жизнь при Кро­но­се» (epi Kro­nou bios). Впер­вые сло­во­со­че­та­ние «золо­той век» (в виде «aurea aetas» и «aure­um sae­cu­lum») появ­ля­ет­ся толь­ко в латин­ской поэ­зии эпо­хи Авгу­ста, и хотя пер­во­на­чаль­но оно еще часто употреб­ля­лось как экви­ва­лент геси­о­дов­ско­го «золо­то­го рода», «имен­но рим­ские писа­те­ли сде­ла­ли пере­ход от золо­то­го рода к золо­то­му веку, и от них кон­цеп­ция была пере­да­на в совре­мен­ную лите­ра­ту­ру»⁴². Огра­ни­чив­шись чисто тер­ми­но­ло­ги­че­ским ана­ли­зом, автор, одна­ко, не поста­вил зако­но­мер­но­го вопро­са о том, какие глу­бин­ные изме­не­ния в пони­ма­нии само­го мифа при­ве­ли к замене тра­ди­ци­он­но­го поня­тия «золо­той род» на новое, замет­но отли­чаю­ще­е­ся по содер­жа­нию поня­тие «золо­той век». Попыт­ка реше­ния это­го вопро­са была пред­при­ня­та Б. Гат­цем, при­шед­шим к выво­ду о с.14 прин­ци­пи­аль­ных раз­ли­чи­ях в гре­че­ских и рим­ских интер­пре­та­ци­ях мифа: если пер­вым из них был при­сущ «антро­по­ло­го-гене­а­ло­ги­че­ский харак­тер» (anthro­po­lo­gi­sch-ge­nea­lo­gi­schen Cha­rak­ter), то вто­рые, напро­тив, при­об­ре­ли «поли­ти­ко-исто­ри­че­ское обла­че­ние», (po­li­ti­sch-his­to­ri­sche Gewand), поз­во­лив­шее не толь­ко заме­нить «золо­той род» на «золо­той век», но и впер­вые про­воз­гла­сить реаль­ное воз­вра­ще­ние «золо­то­го века» в буду­щем. Что же каса­ет­ся пред­ше­ст­ву­ю­щих гре­че­ских вер­сий мифа, то в них, отме­ча­ет автор, «золо­той род» неиз­мен­но поме­щал­ся в без­на­деж­но ушед­шем про­шлом, так как у гре­ков «нигде не было перей­де­но чисто ассо­ци­а­тив­ное срав­не­ние, нигде мыс­лен­ное срав­не­ние не пере­хо­ди­ло в идею о воз­об­нов­ле­нии это­го же состо­я­ния»⁴³.

Разде­ляя мно­гие выво­ды и наблюде­ния Б. Гат­ца⁴⁴, мы, одна­ко, долж­ны сра­зу отка­зать­ся от тако­го под­хо­да, кото­рый сно­ва застав­ля­ет про­ти­во­по­став­лять «гре­ков» «рим­ля­нам», под­ме­няя ана­лиз слож­ней­ших меха­низ­мов раз­ви­тия и вза­и­мо­вли­я­ния соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей фор­маль­ны­ми и неисто­рич­ны­ми заме­ча­ни­я­ми о неких фаталь­ных раз­ли­чи­ях в уто­пи­че­ском мыш­ле­нии двух наро­дов. При всех несо­мнен­ных успе­хах в изу­че­нии кон­крет­но­го мате­ри­а­ла совре­мен­ная запад­ная исто­рио­гра­фия, на наш взгляд, пока еще не нашла удо­вле­тво­ри­тель­ных объ­яс­не­ний мно­гим общим зако­но­мер­но­стям эво­лю­ции духов­ной жиз­ни антич­но­го обще­ства и, в част­но­сти, эво­лю­ции соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей. Одним из нагляд­ных при­ме­ров это­му может слу­жить откро­вен­ное недо­уме­ние по пово­ду скры­тых меха­низ­мов дви­же­ния рим­ской исто­рии, выра­жае­мое извест­ным футу­ро­ло­гом Ф. Пола­ком: «На наш взгляд, про­бле­ма Рима — это про­бле­ма не того, поче­му он пал, но как он смог вырас­ти до таких высот и поче­му он не пал рань­ше, не имея пози­тив­но­го обра­за буду­ще­го. Дви­гал­ся ли он про­сто под вли­я­ни­ем уско­ре­ния, сде­лан­но­го Элла­дой, или здесь были задей­ст­во­ва­ны иные силы?»⁴⁵. Отве­ты на вопро­сы о том, име­лись ли такие «иные силы» и дей­ст­ви­тель­но ли в Риме не было ника­ко­го «пози­тив­но­го обра­за буду­ще­го», оче­вид­но, могут быть даны лишь на осно­ве даль­ней­ших глу­бо­ких кон­крет­но-исто­ри­че­ских иссле­до­ва­ний, одно из важ­ней­ших направ­ле­ний кото­рых долж­но охва­ты­вать и весь ком­плекс рас­про­стра­нен­ных в Риме соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей.

Про­дол­жая крат­кий исто­рио­гра­фи­че­ский обзор, необ­хо­ди­мо отме­тить весо­мость вкла­да, вне­сен­но­го в изу­че­ние темы уче­ны­ми-исто­ри­ка­ми из неко­то­рых зару­беж­ных стран. Осо­бен­но цен­ны­ми нам пред­став­ля­ют­ся работы Р. Гюн­те­ра⁴⁶, в том чис­ле напи­сан­ная им сов­мест­но с Р. Мюл­ле­ром моно­гра­фия «Соци­аль­ные уто­пии антич­но­сти», в кото­рой почти вся с.15 вто­рая часть — «Рим» — посвя­ще­на рас­смот­ре­нию раз­но­об­раз­ных соци­аль­но-уто­пи­че­ских трак­то­вок темы «золо­то­го века» и веры в сол­неч­но­го бога как гаран­та гряду­ще­го наступ­ле­ния цар­ства мира и спра­вед­ли­во­сти⁴⁷. Сход­ные сюже­ты при­вле­ка­ли вни­ма­ние и вен­гер­ских иссле­до­ва­те­лей — И. Трен­че­ни-Валь­дап­фе­ля и И. Хана⁴⁸. Нако­нец, миро­вое при­зна­ние полу­чи­ли так­же работы чехо­сло­вац­ко­го исто­ри­ка В. Вар­жи­не­ка, сумев­ше­го отбро­сить мно­гие рас­про­стра­нен­ные сте­рео­ти­пы в оцен­ках идео­ло­гии вос­ста­ний рабов, в опре­де­ле­нии исто­ри­че­ских исто­ков идео­ло­гии «гелио­по­ли­тов» Ари­сто­ни­ка⁴⁹.

В оте­че­ст­вен­ной исто­рио­гра­фии, к сожа­ле­нию, прак­ти­че­ски нет обоб­щаю­щих работ по рим­ским уто­пи­ям и кон­цеп­ци­ям «золо­то­го века», хотя мно­гие част­ные вопро­сы полу­чи­ли уже доволь­но глу­бо­кую раз­ра­бот­ку. Из чис­ла доре­во­лю­ци­он­ных иссле­до­ва­ний нам хоте­лось бы выде­лить труды О. Бази­не­ра и Ф. Ф. Зелин­ско­го. Пер­вый из этих авто­ров создал до сих пор не уста­рев­шее фун­да­мен­таль­ное иссле­до­ва­ние по исто­рии рим­ских секу­ляр­ных игр и, кро­ме того, попы­тал­ся вос­ста­но­вить основ­ные эта­пы эво­лю­ции пред­став­ле­ний о «золо­том веке», содер­жав­ших, по его мне­нию, «одну из самых бла­готвор­ных для чело­ве­че­ства идей» — идею гряду­ще­го сча­стья и бла­го­ден­ст­вия⁵⁰. Судь­бы «умной и глу­бо­ко­мыс­лен­ной» леген­ды о «золо­том веке» пытал­ся про­следить на рим­ском мате­ри­а­ле и Зелин­ский, реши­тель­но высту­пав­ший про­тив пред­став­ле­ния о Риме «как о какой-то куль­тур­ной Харибде, кото­рая погло­ти­ла Гре­цию и Восток и, укра­сив себя их доспе­ха­ми, ниче­го сво­его циви­ли­зо­ван­но­му миру не дала»⁵¹.

Сто­яв­ший у исто­ков совет­ской исто­рио­гра­фии про­блем уто­пи­че­ско­го соци­а­лиз­ма В. П. Вол­гин пола­гал, что рим­ские обще­ст­вен­ные тео­рии явля­ют­ся в зна­чи­тель­ной мере «пере­пе­ва­ми» гре­че­ских и что «наи­боль­ший инте­рес по сво­ей отчет­ли­во­сти и раз­ра­ботан­но­сти пред­став­ля­ют рим­ские вари­ан­ты леген­ды о золо­том веке и тео­рии пер­во­на­чаль­но­го ком­му­низ­ма», кото­рые, одна­ко, были «недей­ст­вен­ны, цели­ком обра­ще­ны к про­шло­му, а не к буду­ще­му», «соци­а­лиз­ма, как про­грам­мы» в себе не содер­жа­ли⁵². Несколь­ко иные, почти про­ти­во­по­лож­ные выво­ды были выска­за­ны немно­го позд­нее Л. А. Ель­ниц­ким, писав­шим о «рево­лю­ци­о­ни­зи­ру­ю­щем дей­ст­вии Сатур­ни­че­ских идей» в неспо­кой­ной обста­нов­ке вто­рой поло­ви­ны II в. до н. э.⁵³ Наи­бо­лее цен­ный вклад в изу­че­ние рим­ских уто­пи­че­ских пред­став­ле­ний был вне­сен, на наш взгляд, иссле­до­ва­ни­я­ми Н. А. Маш­ки­на, дав­ши­ми ред­кий обра­зец тща­тель­но­го ана­ли­за кон­крет­ных исто­ри­че­ских обсто­я­тельств и той роли, кото­рую при­об­ре­та­ли в этих обсто­я­тель­ствах раз­лич­ные с.16 — эсха­то­ло­ги­че­ские, эска­пист­ские, мес­си­ан­ские и иные — соци­аль­но-уто­пи­че­ские меч­та­ния⁵⁴.

В послед­ние деся­ти­ле­тия появи­лось доволь­но зна­чи­тель­ное чис­ло обоб­щаю­щих и спе­ци­аль­ных иссле­до­ва­ний по самым раз­лич­ным аспек­там рим­ской исто­рии и куль­ту­ры. Совре­мен­ный иссле­до­ва­тель рим­ской идей­но-поли­ти­че­ской жиз­ни име­ет воз­мож­ность опе­реть­ся на выво­ды таких извест­ных спе­ци­а­ли­стов, как С. Л. Утчен­ко, Е. М. Шта­ер­ман, И. С. Свен­циц­кая, Г. С. Кна­бе, А. И. Неми­ров­ский, А. Б. Его­ров, О. Я. Неве­ров, Я. Ю. Меже­риц­кий, М. Л. Гас­па­ров, Г. К. Забу­лис, Н. В. Вулих и др. Кро­ме того, в послед­нее вре­мя был сде­лан зна­чи­тель­ный шаг впе­ред и в раз­ра­бот­ке мето­до­ло­гии иссле­до­ва­ния антич­ных уто­пий, в оцен­ке их роли в исто­рии антич­но­го мира и общей исто­рии соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей (работы Н. Е. Застен­ке­ра, М. К. Тро­фи­мо­вой, Г. С. Куче­рен­ко, Э. Д. Фро­ло­ва, А. И. Зай­це­ва, Д. В. Пан­чен­ко и др.). Осо­бен­но хоте­лось бы выде­лить срав­ни­тель­но недав­но опуб­ли­ко­ван­ную моно­гра­фию В. А. Гуто­ро­ва, в кото­рой кон­крет­ный ана­лиз древ­не­во­сточ­ных и древ­не­гре­че­ских уто­пий доста­точ­но удач­но допол­ня­ет­ся целым рядом тео­ре­ти­че­ских поло­же­ний, акту­аль­ных и для исто­рии рим­ской соци­аль­ной уто­пии. Так, напри­мер, гово­ря о фено­мене «посто­ян­но­го вза­и­мо­пе­ре­пле­те­ния мифа и уто­пии», автор отме­ча­ет харак­тер­ную имен­но для антич­но­сти деталь: «…воз­ник­но­ве­ние рацио­на­ли­сти­че­ской уто­пии вовсе не озна­ча­ет окон­ча­тель­но­го раз­ры­ва с мифом о “золо­том веке”. Этот миф посто­ян­но исполь­зу­ет­ся антич­ны­ми уто­пи­ста­ми в самых раз­лич­ных фор­мах, не толь­ко не утра­чи­вая сво­его зна­че­ния, но даже обо­га­ща­ясь в резуль­та­те его рацио­на­ли­сти­че­ской пере­ра­бот­ки»⁵⁵. Посколь­ку послед­ни­ми по хро­но­ло­гии сюже­та­ми, рас­смот­рен­ны­ми авто­ром, ста­ли элли­ни­сти­че­ские уто­пии Эвге­ме­ра и Ямбу­ла, это сде­ла­ло еще более замет­ной ту дав­но суще­ст­во­вав­шую в лите­ра­ту­ре по уто­пи­ям огром­ную «рим­скую лаку­ну», запол­нить кото­рую, хотя бы частич­но, мы и попы­та­ем­ся в дан­ном иссле­до­ва­нии.

Оце­ни­вая общую сте­пень изу­чен­но­сти темы, мож­но, таким обра­зом, отме­тить доста­точ­но глу­бо­кую раз­ра­ботан­ность мно­гих отдель­ных, част­ных сюже­тов, нали­чие в исто­рио­гра­фии уже про­ве­рен­ных прак­ти­кой мето­до­ло­ги­че­ских под­хо­дов к рекон­струк­ции исто­рии ран­них соци­аль­ных уто­пий дру­гих стран, вре­мен и наро­дов. Созда­ние обоб­щаю­щей работы по исто­рии соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей в Древ­нем Риме пред­став­ля­ет­ся поэто­му вполне назрев­шей исто­рио­гра­фи­че­ской зада­чей, реше­ние кото­рой поз­во­ли­ло бы лик­види­ро­вать мно­гие сохра­нив­ши­е­ся до сих пор про­бе­лы, помог­ло бы выяс­нить реаль­ное место рим­ской соци­аль­ной уто­пии как в с.17 идей­но-поли­ти­че­ской жиз­ни Древ­не­го Рима, так и в общей исто­рии уто­пи­че­ских идей.

Само раз­но­об­ра­зие содер­жа­щих­ся в раз­лич­ных источ­ни­ках уто­пи­че­ских идей и тео­рий вынуж­да­ет ста­вить вопрос о прин­ци­пах клас­си­фи­ка­ции, о разде­ле­нии их по тем или иным суще­ст­вен­ным при­зна­кам. Попыт­ки тако­го разде­ле­ния соци­аль­ных уто­пий пред­при­ни­ма­лись уже неод­но­крат­но, при­чем в каче­стве глав­ных кри­те­ри­ев раз­ны­ми авто­ра­ми выдви­га­лись, напри­мер, типы автор­ства (интел­лек­ту­аль­ные и народ­ные уто­пии), спо­со­бы реа­ли­за­ции иде­а­лов (уто­пии бег­ства и уто­пии рекон­струк­ции, рефор­мист­ские и рево­лю­ци­он­ные уто­пии), мас­шта­бы иде­аль­ных моде­лей (отдель­ная лич­ность, общи­на, город, стра­на, кон­ти­нент, мир), исто­ри­че­ские роли уто­пий (про­грес­сив­ные, кон­сер­ва­тив­ные, реак­ци­он­ные) и т. д.⁵⁶ «Все подоб­ные типо­ло­гии, — спра­вед­ли­во заме­тил по это­му пово­ду Ф. Э. Мэню­эль, — нахо­дят при­ме­не­ние, и сама их мно­го­чис­лен­ность под­твер­жда­ет, что типы уто­пий могут быть столь же раз­но­об­раз­ны, как сама жизнь»⁵⁷. К это­му суж­де­нию мож­но лишь доба­вить, что выбор той или иной типо­ло­гии уто­пий во мно­гом опре­де­ля­ет­ся и обще­ме­то­до­ло­ги­че­ски­ми под­хо­да­ми иссле­до­ва­те­ля, и теми зада­ча­ми, кото­рые он выдви­га­ет на пер­вое место в сво­ей рабо­те.

В нашем слу­чае, по-види­мо­му, было бы целе­со­об­раз­ным одно­вре­мен­ное исполь­зо­ва­ние двух под­хо­дов. Пер­вый из них тра­ди­ци­он­но явля­ет­ся одним из наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ных в оте­че­ст­вен­ной исто­рио­гра­фии: это выяв­ле­ние соци­аль­ных кор­ней каж­дой уто­пии, выяс­не­ние того, иде­а­лы и инте­ре­сы каких соци­аль­ных групп и клас­сов нашли пре­лом­ле­ние в том или ином уто­пи­че­ском обра­зе⁵⁸. Изу­че­ние соци­аль­ных уто­пий может дать при таком под­хо­де цен­ные сведе­ния о духов­ном мире пред­ста­ви­те­лей раз­лич­ных сло­ев обще­ства, о содер­жа­нии их соци­аль­ных иде­а­лов. Вме­сте с тем сле­ду­ет отме­тить, что прак­ти­че­ское при­ме­не­ние тако­го под­хо­да к дошед­шим до нас фраг­мен­тар­ным сведе­ни­ям об антич­ных уто­пи­ях сопря­же­но неред­ко с серь­ез­ны­ми труд­но­стя­ми: доволь­но часто при­хо­дит­ся судить об авто­рах, вре­ме­ни и месте появ­ле­ния уто­пий по отры­воч­ным и кос­вен­ным дан­ным, по упо­ми­на­ни­ям и пере­ска­зам у более позд­них авто­ров. Столь ост­рый недо­ста­ток точ­ных, выве­рен­ных дан­ных тол­ка­ет иссле­до­ва­те­лей на путь дога­док, гипо­тез и «логи­че­ских постро­е­ний», кото­рые уве­ли­чи­ва­ют опас­ность под­ме­ны исто­ри­че­ской реаль­но­сти наду­ман­ны­ми схе­ма­ми⁵⁹. Кро­ме того, даже нали­чие досто­вер­ных зна­ний о соци­аль­ном про­ис­хож­де­нии и окру­же­нии авто­ра уто­пии дале­ко не все­гда дает осно­ва­ния гово­рить об адек­ват­ном отра­же­нии дан­ной уто­пи­ей идео­ло­гии соот­вет­ст­ву­ю­щей соци­аль­ной с.18 груп­пы: в том и заклю­ча­ет­ся спе­ци­фи­ка соци­аль­ных уто­пий, что их твор­цы, как пра­ви­ло, в сво­их фан­та­сти­че­ских меч­тах и про­зре­ни­ях о луч­шем обще­ст­вен­ном состо­я­нии могут ухо­дить доволь­но дале­ко от «обы­ден­ных» взглядов пред­ста­ви­те­лей сво­его клас­са, отра­жая общую неудо­вле­тво­рен­ность теми или ины­ми сто­ро­на­ми соци­аль­ной дей­ст­ви­тель­но­сти, но про­ти­во­по­став­ляя этой дей­ст­ви­тель­но­сти самые раз­лич­ные по фор­ме и содер­жа­нию, доста­точ­но про­из­воль­но кон­стру­и­ру­е­мые пози­тив­ные обра­зы. Дан­ные обсто­я­тель­ства застав­ля­ют нас отка­зать­ся от веду­щих к схе­ма­тиз­му попы­ток стро­го­го разде­ле­ния всех уто­пий на уто­пии рабов, уто­пии город­ско­го или сель­ско­го плеб­са, уто­пии ноби­ли­те­та и т. д., одна­ко сам прин­цип уче­та соци­аль­ных кор­ней и идео­ло­ги­че­ской направ­лен­но­сти каж­дой уто­пии пред­став­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым и важ­ным усло­ви­ем успеш­но­го изу­че­ния дан­ной темы.

Раз­лич­ные соци­аль­но-уто­пи­че­ские трак­тов­ки мифа о «золо­том веке» полу­ча­ли рас­про­стра­не­ние прак­ти­че­ски сре­ди всех сло­ев рим­ско­го обще­ства, и уже поэто­му, оче­вид­но, они не мог­ли не най­ти выра­же­ние с помо­щью самых раз­но­об­раз­ных идео­ло­ги­че­ских средств, на самых раз­ных уров­нях обще­ст­вен­но­го созна­ния. Ана­лиз кон­крет­ных дан­ных по антич­ным уто­пи­ям при­во­дит нас к выво­ду, что наи­бо­лее прак­тич­ным, уни­вер­саль­ным прин­ци­пом систе­ма­ти­за­ции мате­ри­а­ла в таких слу­ча­ях может быть прин­цип, учи­ты­ваю­щий фор­му выра­же­ния уто­пи­че­ских иде­а­лов. При таком, вто­ром, под­хо­де все без исклю­че­ния антич­ные уто­пии могут быть услов­но разде­ле­ны на рели­ги­оз­но-мифо­ло­ги­че­ские, лите­ра­тур­ные и поли­ти­че­ские⁶⁰. Имен­но в соот­вет­ст­вии с этой услов­ной клас­си­фи­ка­ци­ей дан ана­лиз кон­крет­но­го мате­ри­а­ла во II гла­ве пер­вой части кни­ги. Гово­ря об услов­ном харак­те­ре тако­го разде­ле­ния, мы хотим под­черк­нуть, что кон­крет­ный исто­ри­че­ский мате­ри­ал все­гда ока­зы­ва­ет­ся слож­нее и бога­че любых клас­си­фи­ка­ций, что меж­ду раз­лич­ны­ми кате­го­ри­я­ми в дей­ст­ви­тель­но­сти почти нико­гда не суще­ст­ву­ет чет­ких гра­ней, и поэто­му иссле­до­ва­тель дол­жен идти к выво­дам не от каких-то гото­вых схем, а имен­но от «живо­го» мате­ри­а­ла, учи­ты­вая все его мно­го­об­ра­зие и внут­рен­нюю про­ти­во­ре­чи­вость, исполь­зуя избран­ные им кри­те­рии оце­нок лишь для систе­ма­ти­за­ции и обоб­ще­ния резуль­та­тов.

Какое же содер­жа­ние вкла­ды­ва­ет­ся в каж­дое из выше­на­зван­ных поня­тий? Гово­ря о рели­ги­оз­но-мифо­ло­ги­че­ской уто­пии (ее рас­смот­ре­нию посвя­щен пер­вый раздел II гла­вы), мы будем иметь в виду уто­пию, в кото­рой образ иде­аль­но­го обще­ст­вен­но­го состо­я­ния в зна­чи­тель­ной мере стро­ил­ся на исполь­зо­ва­нии рели­ги­оз­ной веры и содер­жа­ния неко­то­рых с.19 мифо­ло­ги­че­ских сюже­тов. Это — самая ран­няя и, пожа­луй, самая рас­про­стра­нен­ная в древ­но­сти фор­ма выра­же­ния уто­пи­че­ских иде­а­лов, заро­див­ша­я­ся, как счи­та­ют мно­гие иссле­до­ва­те­ли, в резуль­та­те начав­ше­го­ся про­цес­са пере­осмыс­ле­ния, частич­ной деса­кра­ли­за­ции мифов о бла­жен­стве богов и геро­ев, о дале­ких счаст­ли­вых наро­дах и «рай­ском» про­шлом⁶¹. Имен­но к чис­лу подоб­ных «уто­пи­че­ских» мифов отно­си­лись ран­ние гре­че­ские и рим­ские пре­да­ния о «жиз­ни при Кро­но­се» и о «Сатур­но­вом цар­стве»⁶², полу­чив­шие, одна­ко, со вре­ме­нем раз­ви­тие и в дру­гих, каче­ст­вен­но новых направ­ле­ни­ях. Одно из этих новых направ­ле­ний — лите­ра­тур­ная уто­пия, рас­смат­ри­вае­мая во вто­ром разде­ле. Эта уто­пия, сохра­нив мно­гие преж­ние атри­бу­ты мифа, под­верг­ла его даль­ней­шей рацио­на­ли­сти­че­ской пере­ра­бот­ке, во мно­гом под­чи­няя про­цесс созда­ния уто­пи­че­ских обра­зов зако­нам худо­же­ст­вен­но­го повест­во­ва­ния⁶³ и одно­вре­мен­но при­да­вая им отдель­ные чер­ты соци­аль­ной про­грам­мы. Нако­нец, еще одно направ­ле­ние рацио­на­ли­сти­че­ско­го пере­осмыс­ле­ния мифа при­ве­ло к созда­нию поли­ти­че­ской уто­пии (см. тре­тий раздел II гла­вы), — уто­пии, в кото­рой заим­ст­во­ван­ные из мифа попу­ляр­ные сим­во­лы при­ме­ня­лись фило­со­фа­ми, исто­ри­ка­ми, поли­ти­че­ски­ми дея­те­ля­ми для постро­е­ния и про­па­ган­ды раз­лич­ных про­ек­тов и тео­рий иде­аль­но­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства. Таким обра­зом, пара­диг­ма «золо­то­го века» была широ­ко исполь­зо­ва­на в самых раз­лич­ных по фор­ме и содер­жа­нию уто­пи­ях, изу­че­ние кото­рых долж­но быть ком­плекс­ным, учи­ты­ваю­щим все важ­ней­шие направ­ле­ния раз­ви­тия соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей.

Основ­ная мас­са мате­ри­а­лов, кото­рые нам пред­сто­ит рас­смот­реть в обе­их частях кни­ги, при­хо­дит­ся на «пере­лом­ный» пери­од паде­ния Рес­пуб­ли­ки и ста­нов­ле­ния Импе­рии, дав­ший самый широ­кий спектр соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей, самые мно­го­чис­лен­ные и инте­рес­ные уто­пи­че­ские интер­пре­та­ции мифа о «Сатур­но­вом цар­стве». Дан­ный пери­од харак­те­рен так­же тем, что имен­но в это вре­мя соци­аль­но-уто­пи­че­ские идеи актив­но раз­ви­ва­лись еще как бы «в лоне» уже всту­пив­шей в кри­зис рим­ской «полис­ной» идео­ло­гии, отра­жая и неко­то­рые спе­ци­фи­че­ские чер­ты этой идео­ло­гии, и эле­мен­ты новых, «над­по­лис­ных» и «непо­лис­ных» идей­ных тече­ний, ока­зы­вав­ших вли­я­ние, в част­но­сти, и на фор­ми­ро­вав­шу­ю­ся в это вре­мя идео­ло­гию пер­во­на­чаль­но­го хри­сти­ан­ства. Что же каса­ет­ся более позд­них соци­аль­ных уто­пий, воз­ник­ших в Импе­рии после окон­ча­тель­но­го кру­ше­ния «полис­ной» систе­мы цен­но­стей⁶⁴ и в усло­ви­ях рас­ту­ще­го вли­я­ния хри­сти­ан­ской церк­ви, то их изу­че­ние, по-види­мо­му, долж­но стать само­сто­я­тель­ной исто­рио­гра­фи­че­ской зада­чей⁶⁵. Было бы ошиб­кой, с.20 разу­ме­ет­ся, пытать­ся сра­зу начи­нать изу­че­ние наи­бо­лее инте­ре­су­ю­ще­го нас пери­о­да, не поста­вив пред­ва­ри­тель­но вопро­сов о том, какие имен­но осо­бен­но­сти пред­ше­ст­ву­ю­щей эво­лю­ции духов­ной жиз­ни рим­ской граж­дан­ской общи­ны под­гото­ви­ли воз­ник­но­ве­ние тех или иных соци­аль­но-уто­пи­че­ских идей, какой путь раз­ви­тия уже про­шли к это­му вре­ме­ни гре­че­ские и рим­ские мифо­ло­ги­че­ские пре­да­ния о «жиз­ни при Кро­но­се» и о «Сатур­но­вом цар­стве». Учи­ты­вая это, мы сочли необ­хо­ди­мым посвя­тить иссле­до­ва­нию харак­тер­ных черт ран­них про­яв­ле­ний уто­пиз­ма в Риме и осве­ще­нию основ­ных эта­пов раз­ви­тия мифа (до середи­ны II в. до н. э.) отдель­ную гла­ву пер­вой части кни­ги. Струк­ту­ра работы, таким обра­зом, опре­де­ле­на ком­по­нов­кой мате­ри­а­ла, в осно­ву кото­рой зало­жен не толь­ко хро­но­ло­ги­че­ский прин­цип, но и спе­ци­фи­ка изу­чае­мо­го пред­ме­та на каж­дом из ука­зан­ных эта­пов древ­не­рим­ской исто­рии.

В заклю­че­ние — несколь­ко слов о при­ня­тых в моно­гра­фии спо­со­бах интер­пре­та­ции гре­че­ских и латин­ских тек­стов ана­ли­зи­ру­е­мых источ­ни­ков. Посколь­ку цити­ро­ва­ние древ­них авто­ров (в осо­бен­но­сти — поэтов) в суще­ст­ву­ю­щих рус­ских лите­ра­тур­ных пере­во­дах доволь­но часто сопря­же­но с недо­ста­точ­но точ­ной пере­да­чей смыс­ла ори­ги­на­ла, мы будем изла­гать их взгляды, сооб­ра­зу­ясь, как пра­ви­ло, с соб­ст­вен­ным (про­за­и­че­ским) пере­во­дом, обра­щая при этом вни­ма­ние на то новое и ори­ги­наль­ное, что появ­ля­лось в уто­пи­че­ских опи­са­ни­ях «Сатур­но­ва цар­ства», «золо­то­го рода» или «золо­то­го века». Не имея ни воз­мож­но­сти, ни осо­бой необ­хо­ди­мо­сти при­во­дить каж­дый раз пол­но­стью все часто повто­ря­ю­щи­е­ся эле­мен­ты этих опи­са­ний, мы будем в ряде слу­ча­ев огра­ни­чи­вать­ся крат­ким пере­ска­зом и пере­чис­ле­ни­ем таких рас­про­стра­нен­ных моти­вов. Спи­сок этих общих моти­вов, а так­же ука­за­тель дру­гих наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ных тем и тер­ми­нов, встре­чаю­щих­ся в источ­ни­ках, будет при­веден во вто­рой части работы, в при­ло­же­нии, учи­ты­ваю­щем не толь­ко прак­ти­че­ски все рим­ские, но и основ­ные гре­че­ские вер­сии мифа.

Завер­шая ввод­ную часть работы, автор счи­та­ет сво­им дол­гом выра­зить самую глу­бо­кую при­зна­тель­ность Э. Д. Фро­ло­ву, И. С. Свен­циц­кой, А. И. Зай­це­ву, Г. С. Кна­бе, В. А. Гуто­ро­ву, всем учи­те­лям и кол­ле­гам, выска­зав­шим цен­ные заме­ча­ния и ока­зав­шим помощь в напи­са­нии кни­ги.