Дементьева В.В.

РИМСКОЕ РЕСПУБЛИКАНСКОЕ МЕЖДУЦАРСТВИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

Глава II
ПРАВОВОЙ МЕХАНИЗМ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ИНСТИТУТА INTERREGNUM.

[53] 2.1 Cакрально-правовые нормы перехода к междуцарствию: возвращение ауспиций к patres

Ключевая латинская фраза, которая является принципиальной для понимания запуска политико-правового механизма междуцарствия, – auspicia ad patres redeunt (Cic. Ep. ad Brut. I. 5. 4), – требует выяснения того, кто такие patres, что означает процесс возвращения ауспиций, и какие именно ауспиции к ним возвращались.

Кого следует понимать под термином patres, – эта проблема породила огромную литературу. Авторы, решавшие ее, анализировали понятие patres, главным образом, не изолированно, а вместе с такими категориями, как conscripti, pedarii и др. Но, поскольку нас в контексте изучаемой темы интересуют только patres, мы позволим себе ограничить представление точек зрения именно в отношении этой социальной группы.

На одном полюсе исследовательских мнений находится гипотеза, в соответствии с которой patres – это совокупность патрициев. Иначе говоря, – все патриции, объединенные в куриатные собрания (состав данных комиций, на взгляд сторонников этой концепции, был чисто патрицианским). У истоков такой трактовки стояли В. Беккер и Д. Швеглер²²⁵. Наиболее определенно формулировал данный подход Б. Низе²²⁶. В историографии середины 90-х гг. XX в. эта точка зрения представлена в труде Т. Корнела²²⁷.

На противоположных позициях находились авторы, усматривавшие в patres весь сенат. Так, П. Виллемс полагал, что эквивалентом слова patres у греческих авторов был термин boulh – совет (Dionys.II. 14; IV. 12; VIII. 90; IX. 14; XI. 20, 62; App. B. C. I. 98). При этом П. Виллемс отмечал, что в начале Республики сенат был или исключительно, или в большинстве патрицианский²²⁸. Предлагал переводить термин patres как "сенаторы" (при анализе понятия [54] auctoritas patrum) А.В. Захаров²²⁹. Понимал patres, имевших право ауспиций, как синоним слова senatus Э. Гьерстад²³⁰. Е Фризер также пытался найти аргументы, что интеррекс назначался всем сенатом²³¹.

Третья точка зрения, являющаяся наиболее авторитетной, состоит в том, что patres – патрицианская часть сената. Плебеи, получив доступ в сенат, не приобрели права назначения интеррекса. Куриатные же комиции были не чисто патрицианскими. Эта теория связывается обычно с именами Й. Рубино и Т. Моммзена²³². Однако мы отметим, что в какой-то мере на ее создание повлиял и Б. Нибур, усматривавший в patres интеррегнума царского времени сенаторов²³³. (Б. Нибур, стремясь сначала доказать, что patres следует понимать как патрициев вообще, затем пришел к выводу об изменении содержания этого понятия с течением времени.) Г.Ф. Пухта трактовал patres как одну из двух категорий сенаторов, оформившихся после принятия плебеев в сенат, а именно как патрицианскую его часть²³⁴. Последовательно отстаивал точку зрения о том, что patres интеррегнума в царское время составляли весь сенат, а в республиканское – его патрицианскую часть Э. Херцог²³⁵. Видели в этой категории одновременно сенаторов и патрициев И.В. Нетушил, И.А Покровский и Х. Вольф²³⁶. Принадлежность к сенату и патрициату как основные черты статуса patres определял А. Хойс, независимо от того, были ли они главами или просто членами аристократических родов (что ему казалось более вероятным)²³⁷. Представителями патрицианских gentes и наследственными членами сената полагал patres А. Момильяно²³⁸. Патрицианской частью сената безотносительно к занятию патрицианских должностей считал данную категорию Й. Ян²³⁹. Сенаторами-патрициями видят patres М. Хумберт²⁴⁰, Ф. Кассола²⁴¹, Ф. Виакер²⁴² и И. Линдерски²⁴³.

Кроме трех названных исследовательских теорий можно выделить еще несколько, приближающихся в той или иной степени к одной из основных, но [55] в то же время от них отличающихся. Так Л. Ланге под patres понимал pater familias gentium patriciarum, то есть не всех патрициев, а отцов семейств патрицианских родов, часть которых была вне сената²⁴⁴.

О. Классон высказал мнение, что термин patres первоначально относился только к патрицианским сенаторам, а позднее употреблялся для обозначения всего патрициата в противоположность всему сенату, и активно полемизировал с Т. Моммзеном, не считая убедительными его аргументы²⁴⁵. Близкой к точке зрения О. Классона была позиция Х. Кристенсена, рассматривавшего данную категорию как первоначально обозначавшую весь сенат, а затем, с эпохи сословной борьбы, совокупность патрициев²⁴⁶.

В. Пирогов усмотрел три значения слова patres. Первоначальное, "сторого-техническое", когда имелись в виду сенаторы-патриции (которые образовывали внутри всего патрицианско-плебейского сената отдельную коллегию) и два более поздних, когда с течением времени это понятие стали применять, с одной стороны, ко всему патрицианскому сословию, а с другой, – ко всему сенату²⁴⁷.

Оригинальную позицию занял в трактовке проблемы А. Магделен, посвятивший ей специальную статью²⁴⁸. Признавая функцию назначения интеррекса патрицианской, он полагал, что патрициат возникает только в первые семьдесят лет Республики из бывших носителей высших должностей. Отдавая должное многим конкретным наблюдениям этого автора о переходе к междуцарствию, отметим все же, что предложенная им гипотеза о времени возникновения патрициата и его исходной социальной базе столь нетрадиционна, что для многих исследователей неприемлема (в отличие от концепции "замыкания патрициата" в начале республиканской эпохи). А. Магделен видел в patres, к которым в период интеррегнума возвращались ауспиции, не просто патрицианских сенаторов, а исключительно тех, кто ранее занимал высшие должности (т.е. имел ауспиции в бытность свою магистратом). Разделял данный подход П.-Ш. Рануиль, полагавший, что толкование термина patres в значении "патрицианские сенаторы" (в противопоставлении conscripti) излишне широко, речь должна идти о более узкой группе, а именно, о бывших должностных лицах, занимавших магистратуры с империем²⁴⁹.

В последние десятилетия в историографии проблемы наметилась тенденция совместить рациональные моменты разных теорий и синтезировать обобщения, подобные выводу О.В. Сидорович о том, что patres – древнейшие патрицианские сенаторы, составлявшие первоначальный сенат и являвшиеся [56] главами патрицианских родов²⁵⁰. Перекликается с этим положением мнение Й. Бляйкена, характеризующего patres как совокупность влиятельных патрициев, руководителей патрицианских родов, заседавших в сенате²⁵¹.

Действительно, у Ливия имеются совершенно определенные утверждения, что интеррекса назначают патриции (VI. 41. 6), что именно в руках патрициев находятся птицегадания (X. 8. 9), а Авл Геллий также однозначно передает формулировку: auspicia patriciorum (Gell. N. A. 13. 15. 4). Цицерон тоже достаточно ясно свидетельствует, что интеррекс должен был избираться патрициями из своей среды (Cic. Dom. XIV. 38)²⁵². Не приходится сомневаться, что ауспиции возвращались именно к патрициям, но реально осуществляли государственные акты, связанные с этим, разумеется, не все патриции, а политически наиболее дееспособная их часть, вероятнее всего, патриции-сенаторы, что, впрочем, не мешало им быть самыми авторитетными главами семей патрицианских родов. Пополнение сената в 509 г. до н.э. плебеями привело к тому, что они, как это показывает Д.В. Дождев, развивая теорию о замыкании патрициата в начале Республики²⁵³, в конце концов, получили наследственный патрицианский статус. Однако маловероятно, что, даже обретя его, они вошли в число тех, кто мог совершать политические акты, полагавшиеся patres, как группе патрициев-сенаторов, члены которой и олицетворяли непосредственно носителей ауспиций. Они, например, как отмечал еще Г.Э. Зенгер, не привлекались к объявлению auctoritas patrum²⁵⁴. На них, как подчеркивал Х. Вольф, никогда не было распространено и обозначение термином patres²⁵⁵. То, что интеррекс назначался не всем сенатом, следует из текста Диона Кассия (Cass. Dio. XL. 49. 5).

Возникает вопрос, почему право ауспиций и связанное с ним право назначения интеррекса остались в качестве привилегии патрицианских сенаторов на протяжении всей Республики, хотя с середины IV в. до н.э. мы, безусловно, можем говорить о populus Romanus, состоявшем из патрициев и плебеев, как важном источнике государственной власти, а с конца III в. до н.э. о консолидации гражданской общины? Нам кажется, ответом на этот вопрос может служить признание того обстоятельства, что процесс формирования римской государственности представлял собой создание политической общности на основе первоначального ее ядра в виде сакральной общины патрициев. [57] Мы находим абсолютно верным утверждение В.Н. Токмакова, что "как бы ни расширялся гражданский коллектив в первые века Республики, сколько бы новых граждан (cives) ни включал, он по-прежнему находил свое истинное воплощение в изначально сложившемся коллективе гентильных триб"²⁵⁶. Добавим, что в ходе создания и усовершенствования политического организма римской civitas это исходное ядро было консервативным элементом, обеспечивавшим в значительной мере ее устойчивость.

Обратимся теперь к тому, что означает сам процесс возвращения ауспиций к patres. Имел ли место в этом случае какой-либо конкретный самостоятельный акт их передачи? Хорошо известно, что в Римской республике ауспициями наделялись высшие магистраты, имевшие империй. Передавали ли они их, сменяя друг друга? Если акт наделения империем в Риме, без сомнения, существовал, то была ли отдельная процедура наделения правом ауспиций? Представление о передаче ауспиций "по цепочке" было создано Й. Рубино, считавшим, что изначально ауспиции имели цари, которые передавали их друг другу через посредство интеррекса, а в республиканскую эпоху уходящий магистрат передавал их своему преемнику. При этом Й. Рубино то писал, что магистрат получал ауспиции в день выборов, то, – что в последний день срока полномочий своего предшественника²⁵⁷.

В историографии XX в. эта точка зрения была подвергнута критике в работах А. Хойса и А. Джованнини²⁵⁸. В самом деле, античные авторы не дают нам никаких оснований для признания наличия специального акта передачи ауспиций и тем более для того, что их подлинными носителями были только цари и магистраты. Наоборот, мы можем составить вполне четкое представление, что именно patres выступали естественными обладателями ауспиций, их источником, по выражению Й. Бляйкена²⁵⁹. Избранный же магистрат автоматически приобретал ауспиции как бы делегированные от "отцов", получив империй на основе lex curiata. Связь куриатного закона об империи и ауспиций усматривает также Р. Девелин²⁶⁰. А. Джованнини вполне определенно делает вывод, что ауспиции передавались от patres магистрату именно через lex curiata. Согласно его трактовке, первоначально куриатные комиции вручали носителям должностей как potestas, так и ауспиции; после создания центуриатных и трибутных собраний компетенция наделять должностных лиц potestas была передана им, а у куриатных комиций осталась только передача ауспиций²⁶¹. Мы не беремся судить, насколько такая трактовка может быть исторически адекватна в отношении potestas. В отношении [58] же связи lex curiata de imperio и auspicia, то связь между ними, безусловно, имелась, ибо, по нашему мнению, только наделенные империем магистраты могли совершать ауспиции. Утверждение В.Н. Токмакова, о том, что "в Риме были должностные лица с ауспициями, но без империя (например, жрецы или эдилы), но никогда наоборот"²⁶², мы разделяем в последней его части (не было должностных лиц с империем, но без ауспиций), однако сомневаемся в абсолютной корректности первой. Хотя у Цицерона неоднократно говорится о том, что авгуры совершают ауспиции, мы все же склонны считать, что изначально римское сакрально-правовое сознание различало ауспиции и авгурии: вторые проводились именно авгурами (даже если заключались в толковании предзнаменований на основе наблюдения за птицами), а первые – магистратами. Видимо, только в позднереспубликанское время эти различия стерлись. Что же касается наличия права ауспиций у низших магистратов, то мы пока не видим убедительных аргументов в пользу такой точки зрения. Так или иначе, наделение магистрата империем непременно означало предоставление ему права ауспиций. К тому же у Цицерона в речи о земельном законе дважды говорится (Leg. Agr. II. XI. 27; XII. 31), что куриатные комиции (в то время, когда единственным значимым их актом было принятие куриатного закона об империи), "остались только ради ауспиций"²⁶³. Это свидетельство не оставляет сомнений в том, что lex curiata принимался с целью признания за магистратом права ауспиций. Другое дело, включал ли в себя акт наделения империем отдельно оговоренное вручение ауспиций. Возможно, что этого и не требовалось, поскольку вручение империя магистрату автоматически означало наличие у него в течение срока полномочий делегированных от patres ауспиций. Мнение ряда исследователей о том, что куриатный закон был актом признания права магистрата иметь ауспиции и осуществлять империй, приводит В.Н. Токмаков, отмечающий, что это закон "символизировал глубинные и прежде всего религиозные воззрения римлян на куриатную организацию как носителя высшего суверенитета и единства римской общины"²⁶⁴. В целом, мы разделяем выводы А. Джованнини и полностью согласующуюся с ними формулировку В.Н. Токмакова, что "процедура auspicatio входила составным элементом в куриатный закон об империи"²⁶⁵.

Таким образом, никакой особой, отдельной от других известных нам процедур вручения полномочий, церемонии наделения ауспициями магистрата не прослеживается. В свою очередь, вакантность высшей магистратуры свидетельствовала об автоматическом возвращение ауспиций к их законным обладателям. Право птицегаданий возвращалось само по себе, без политико-правовой процедуры, что вполне объяснимо как сакральным характером обряда, [59] так и, главным образом, тем, что patres оставались обладателями ауспиций, делегирование которых прекращалось. Исходя из вышесказанного, мы не можем согласиться с А. Магделеном в его трактовке возвращения ауспиций в период интеррегнума только бывшим магистратам. Собственно говоря, его подход означает, в принципе, нк что иное, как признание именно магистратов наделенными "от природы" возможностью в такой форме узнавать волю богов. И в этом смысле позиция А. Магделена фактически приближается к отвергнутой исследователями точке зрения Й. Рубино о передаче ауспиций от магистрата к магистрату. В данном случае эта цепочка логически замыкается: если нет действующих магистратов, то ауспиции возвращаются к бывшим. Но, поскольку очевидно, что власть магистрата, его империй, дается ему не от природы, а только вручается на короткий срок общиной (в узком смысле даже ее историческим ядром – куриями), то и о наделении ауспициями можно говорить как о временном предоставлении магистрату этой функции сакральной общиной патрициев, для членов которой ауспиции были неотъемлемой естественной принадлежностью. Для магистрата и высшая власть, и ауспиции – полномочия временного характера, данные от коллективных их носителей "по природе". Этот процесс передачи властных и сакральных функций определенным лицам на определенное время можно назвать процессом их персонификации, а политико-правовые и религиозные нормы, регулировавшие как передачу, так и реализацию этих функций, оформлением этой персонифицированной власти.

Мы считаем весьма точной формулировку Г. Дулькайта о том, что в царский период высшая власть имела двойное оформление, – в качестве империя и ауспиций²⁶⁶. Продолжая данный тезис мы скажем, что, во-первых, это было не просто двойное, а двуединое оформление, а, во-вторых, что оно сохранялось в течение всего республиканского периода. Кроме того, добавим, что ауспиции были теснейшим образом связаны не только с империем, но и с таким действенным политическим инструментом, пронизывавшим всю римскую общественную жизнь, как auctoritas patrum. Но прежде чем говорить об auctoritas, выясним, какие конкретно ауспиции возвращались к patres. Известное нам по источникам деление ауспиций на imperativa (когда божественная воля специально узнавалась) и oblativa (когда предзнаменование являлось само по себе) для данной ситуации не принципиально, поскольку очевидно, что речь идет о тех и других, но, главным образом, о первых, так как вторые не инициировались субъектами. Другое деление ауспиций, донесенное до нас Авлом Геллием (приводящим слова Валерия Мессаллы), сводится к тому, что патрицианские ауспиции бывают auspicia maxima и auspicia minora (Gell. N. A. XIII. 15. 4). Первые совершают высшие должностные лица, а вторые [60] – другие магистраты²⁶⁷. Кого понимать под другими магистратами, – здесь остается некоторый простор для исследовательских размышлений. При этом главный вопрос сводится к тому, следует ли считать носителями auspicia minora магистратов sine imperio (как это делал В.М. Хвостов²⁶⁸). Мы полагаем, как уже отмечалось, что магистраты без империя не имели права общественных ауспиций. Деление птицегаданий на maxima и minora является, на наш взгляд, отражением, так сказать "большего" и "меньшего" империя магистратов при сопоставлении их полномочий друг с другом. Ауспиции преторов, так же как и их империй, будут меньшими по сравнению с консульскими, а ауспиции и империй начальника конницы меньше диктаторских²⁶⁹. То, что у Авла Геллия в числе носителей auspicia maxima названы преторы и цензоры, не убеждает нас отказаться от такого понимания. В отношении преторов мы не видим особых логических затруднений: претор мог иметь полномочия и ауспиции консула, заменяя его при отсутствии консула в городе (по поручению последнего). Что же касается цензоров, то мы не усматриваем у них права ауспиций, так как исходим из того, что для избранных на центуриатных комициях магистратов связь куриатного закона об империи и ауспиций, как нас убеждают древние авторы, несомненна. Цензоры же не вносили в комиции lex curiata de imperio, о чем совершенно четко сообщает Цицерон (Cic. Leg. Agr. II. XI. 26). Так или иначе, как бы не решался вопрос о том, какие должностные лица имели auspicia maxima, какие – auspicia minora, а какие их совсем не имели (и должны ли мы говорить о "больших" и "меньших" ауспициях не в абсолютном, а относительном смысле), в данном случае, применительно к возвращению ауспиций в условиях интеррегнума, это деление также не особенно значимо. Ибо предпосылкой перехода к интеррегнуму было отсутствие высших магистратов, а с его наступлением прекращались и функции других должностных лиц. Поэтому мы можем сказать, что в период республиканского междуцарствия к patres от магистратов возвращались общественные ауспиции вообще, государственные ауспиции как таковые.

Но здесь встает гораздо более важный в контексте данной проблемы вопрос, что такое auspicia privata и auspicia publica (именно применительно к ситуации междуцарствия). О частных ауспициях безотносительно к интеррегнуму упоминает Тит Ливий, например, в выражении "расстройство общественных и частных ауспиций" (IV. 2.5)²⁷⁰. Не вдаваясь в анализ понятия "частные ауспиции", обратимся к интересующему нас сюжету. Тот же Ливий (VI. 41. 6), реконструируя борьбу вокруг законов Лициния - Секстия, говорит [61] от имени патрициев следующее: "ауспиции до такой степени принадлежат исключительно нам, так что не только народ никогда не выбирает патрицианских магистратов иначе, чем по проведении ауспиций, но и мы сами, без голосования народа, только по совершении ауспиций назначаем интеррекса"²⁷¹, а далее следует выражение: et privatim auspicia habeamus, que isti ne in magistratibus quidem habent. Получается, на первый взгляд, что в период интеррегнума патриции использовали частные ауспиции, хотя занимались общественным делом. В историографии даже закралось подозрение, что auspicia privata patricians и auspicia publica populi Romani понятия идентичные (либо первые составляли основу вторых)²⁷². Однако И. Линдерски убедительно показал, что такое понимание основано на неверном истолковании термина privatim у Ливия²⁷³. В самом деле, patres-patricii в период междуцарствия проводили не auspicia privata, а сами будучи privati. Это можно вполне обоснованно утверждать, исходя из известного противопоставления magistratus и privatus, имевшегося в римском общественном сознании и римской конституции (и нашедшего отражение в данной фразе Ливия). Не занимая в условиях интеррегнума никаких должностей, патрицианские сенаторы выступали как частные лица, но решали общественную задачу восстановления преемственности управления гражданским коллективом. Следовательно, перевод приведенного выражения, вызвавшего затруднения в толковании характера ауспиций при интеррегнуме: "и даже, будучи частными лицами, имеем ауспиции, которых эти люди, разумеется, не имеют и магистратами"²⁷⁴. Таким образом, к patres возвращались auspicia publica.

Однако означало ли возвращение ауспиций переход к patres всей полноты высшей власти, или же их власть как коллективного носителя ауспиций ограничивалась назначением интеррекса? Исследователи задавали этот вопрос относительно междуцарствия царского времени. Э. Гьерстад, отвечая на него, отрицал, что при смерти царя его власть вместе с ауспициями возвращалась к patres²⁷⁵. Противоположную позицию занял Р. Рилингер, полагающий, что после смерти царя patres имели не только коллегиальные ауспиции, но и regia potestas²⁷⁶. Нам представляется, что именно такой подход позволяет концептуально осмыслить значение ауспиций. Неспроста Ливий, говоря о междуцарствии после Тулла Гостилия, пишет: res ad patres redire (I. 32.1). [62] Ауспиции были средством и олицетворением верховной политической власти. Учитывая консервативный характер института interregnum и архаическую форму его функционирования, мы полагаем, что не ошибемся, распространив представление о возвращении к patres не только ауспиций, но и res (в самом широком смысле этого слова как государственного дела) и на республиканскую эпоху.

Приведенные рассуждения не позволяют нам принять встречающиеся иногда в историографии попытки представить деление ауспиций на военные и гражданские как различавшиеся своеобразным "организационным оформлением". При таком подходе обычно понимается, что обладателями auspicia militiae были куриатные комиции, а к patres во время междуцарствия возвращались auspicia domi²⁷⁷. Мы же полагаем, что термины "военные" и "городские" ауспиции отражают только целевое назначение их проведения в каждом конкретном случае. Право же ауспиций включало в себя возможность осуществлять птицегадания по любому (как внешнеполитическому, так и внутриполитическому) поводу. Принципиальных различий в наделении магистрата auspicia domi и auspicia militiae также не было, как не было отдельных актов наделения империем domi и империем militiae. Если понятие imperium кумулировало высшую исполнительную, как гражданскую, так и военную власть, то вытекавшее из него право ауспиций распространялось на обе эти сферы и не имело отдельных механизмов вручения его применительно к каждой из них. Patres обладали, следовательно, во время наступления интеррегнума всей совокупностью ауспиций и всей полнотой исполнительной власти (до того, как они избирали из своей среды первого интеррекса, делегируя в данном случае ему и эту власть, и ауспиции).

Теперь следует обратиться к принципиально важной для понимания главных политических устоев Римской республики проблеме соотношения магистратской власти, базировавшейся на империи (с которым были сопряжены ауспиции), и решений patres, выражением руководящих функций которых были auctoritas и опять-таки ауспиции. Реконструируя римскую политическую систему, Т. Моммзен главную роль в осуществлении полноты власти (особенно власти приказа) отвел империю. В течение многих десятилетий именно моммзеновское представление доминировало в исторических построениях. Пожалуй, только в названных работах А. Хойса и А. Джованнини были впервые сделаны выводы, что в начальный период Республики, в отличие от позднереспубликанского, политический вес и влияние patres в общественной жизни были существенно выше магистратского. Развивая положения этих исследователей, Б. Линке, перу которого принадлежит одна из последних монографий по проблеме становления форм политической организации римского государства, утверждает, что отправной точкой всеохватывающей [63] власти приказа был не неограниченный империй, а коллективное решение patres, чьим производным была компетенция магистрата²⁷⁸. В выборах магистрата Б. Линке усматривает не возвышение кандидата, а самоограничение patres, называя последних исходным пунктом для легитимизации общественной деятельности и, более того, обладателями монополии на способность к ней²⁷⁹. Мы полагаем, что для осмысления регулирующих механизмов римской общины первых двух веков республиканского периода такая характеристика является весьма глубокой.

Доказательством того, что полномочия магистрата рассматривались как вторичные по отношению к верховенству patres, служат примеры, когда сенат, руководимый "отцами", запрещал высшим должностным лицам проводить выборы (Liv. VI. I. 5 и др.) и, особенно, когда требовал и добивался досрочной их отставки (Liv. VIII. 3. 4-5). То, что вручали империй куриатные комиции, в основе своей главный элемент патрицианской общинной и сакральной организации, также служит подтверждением тому, что делегирование империя магистрату происходило не от имени всего гражданского коллектива (который выступал посредником при этой передаче, голосуя предварительно за магистрата в центуриатных собраниях), а от patres.

На наш взгляд, трактовка магистратского империя, как власти, врученной от patres, позволяет рассматривать для ситуации перехода к междуцарствию возвращение к "отцам" и собственно этого империя. Вместе с тем, imperium – это полномочия высшего должностного лица, и применение этого понятия к patres не вполне корректно. Но не корректно оно именно как синоним власти "отцов". Их власть была глубже по сравнению с магистратской и не может быть сведена к ней во время отсутствия ее индивидуальных носителей. Поэтому, когда мы говорим, что imperium возвращался с наступлением междуцарствия к patres, мы имеем в виду, что делегирование его конкретным персонам прекращалось, и "отцы" могли наделять им других лиц, как бы "самоограничивая" себя в осуществлении функций руководства общиной (в реализации именно исполнительной власти).

В связи с изложением нашего понимания возвращения к patres в начальный момент интеррегнума не только ауспиций, но и империя, следует остановиться на имеющейся в литературе точке зрения, что обладателем империя и права общественных птицегаданий был также populus²⁸⁰. Авторы, защищающие данный подход (в частности, П. Каталано), ссылаются на Ливия, который в двух пассажах (XXIX. 27. 2; XXX. 14. 8) упоминает об этом. У Ливия от лица Сципиона говорится: "империем и ауспициями народа римского и моими"²⁸¹. Следовательно, уточним, имеется в виду, что империй и ауспиции, конечно же магистрата, но как бы даны ему от римского народа. [64] Второй из названных фрагментов Ливия дополнительной к этому информации не содержит: "Сифак ауспициями римского народа побежден и взят в плен"²⁸². Действительно, если учесть эти формулировки Ливия, получается, что исходным коллективным носителем империя и ауспиций признается в данном случае римский народ, а о patres не упоминается. Но здесь мы должны помнить, что описаны ситуации середины и конца III в. до н.э., когда идея государственного верховенства populus Romanus стала идеологически важной, а значение patres формально-юридически уменьшилось. Мы бы даже согласились признать, что с течением времени у римлян возникло представление, что делегирование империя и ауспиций магистрату осуществляется от populus, если бы в период "вакуума" исполнительной власти ауспиции стали возвращаться к populus Romanus, а не к patres. Но до конца республиканской эпохи, а не только в ранний ее период, всегда "auspicia ad patres redeunt". И также неизменно и в период поздней Республики lex de imperio принимался не центуриатными комициями, которые олицетворяли весь римский народ, а куриатными собраниями. Поэтому, нам кажется, что за выражением об ауспициях и империи римского народа у Ливия стоит не более чем отражение определенного признания в классическую Республику конституционного значения populus. Однако, как римская демократия может быть зафиксирована с формально-конституционной точки зрения, но не как политическая реальность Республики, точно также, по нашему мнению, римский народ мог считаться коллективным носителем империя и ауспиций, а на практике, как дело доходило до разрыва преемственности магистратской власти, право общаться с богами от имени civitas и предпринимать самостоятельные политические действия всегда оказывалось у patres. Более того, монопольное руководство patres общиной в период наступления междуцарствия было законным.

В понимание магистратского империя, как власти, производной от решений patres, органично вписывается наше представление о тесной связи империя и ауспиций, поскольку ауспиции тоже являются, как мы видели, делегированными от "отцов". В свою очередь, у patres, даже когда они уступали магистрату право ауспиций, оставался такой важный инструмент политического воздействия как auctoritas. Мы признаем факт обладания ауспициями элементом руководства римской civitas, а auctoritas patrum ее направляющей политической силой.

Можем ли мы определить auctoritas patrum как правовую категорию? В. Дальхайм считает, что авторитет сената был не правовым, но социальным фактором римской конституционной жизни²⁸³. Он полагает при этом, что социальные обязанности во внутренних отношениях города-государства всегда были важнее, чем конституционно-правовые нормы. Однако нам представляется, что, хотя общественное воздействие auctoritas основывалось, в первую [65] очередь, на mos maiorum, оно было вполне легитимным, ибо, по справедливому замечанию Ю.Г. Чернышева, "римские понятия lex и mos были неразрывно связаны, и право для римлян заключалось не только в юридической практике, но и в традициях, обычаях, основанных на врожденных, данных от природы представлениях об идеальной норме, о справедливости"²⁸⁴. Как отмечал Ф. Виакер, "для раннего Рима кажется нереальной модель возникновения права из обуздывания первоначально не правовой власти через государственный порядок принуждения"²⁸⁵. А.В. Дождев подчеркивал, что "понятие mores maiorum… указывает на устойчивые древние формы правового общения"²⁸⁶. Очень конкретно по этому поводу высказался Г. Везенберг: auctoritas patrum есть правовое понятие²⁸⁷. Исходя из трактовки права в приведенной цитате Ю.Г. Чернышева, мы согласны с таким определением.

Auctoritas patrum представляла собой освящение авторитетом "отцов" тех или иных политических действий. Как отмечал А.В. Захаров, этот термин у Ливия означает "приказание отцов", "воля отцов", а в большинстве случаев "утверждение (со стороны) отцов"²⁸⁸. По наблюдениям И.Л. Маяк, этим термином назывались сенатские постановления в тот период, когда сенат состоял из глав патрицианских семей; когда же плебеи были допущены в сенат, сенатские постановления стали называться senatus consultum²⁸⁹. В зависимости от того, какое содержание вкладывает тот или иной исследователь в понятие patres, трактуется auctoritas patrum либо как одобрение всего сената, либо только патрицианской его части. Чаще всего одобрение patres касалось решений народных собраний по выборам магистратов или принятию законов. Известно, что изначально auctoritas patrum следовала за голосованием граждан, а затем стала даваться перед голосованием в комициях (lex Publilia 339 г. до н.э. для законов и lex Maenia начала III в. до н.э. для избранных должностных лиц – Liv. VIII. 12. 15; Cic. Brut. XIV. 55). Авторы "Кембриджской истории" делали вывод, что ратификация со стороны patres всех решений народного собрания, имевшая место до принятия названных законов, свидетельствует о более важной их роли в ранний период Римской республики²⁹⁰. В. Маннино полагал, что до принятия lex Publilia именно сенаторы-патриции выражали свое подтверждение путем auctoritas patrum, а после 339 г. до н.э. это стало прерогативой всего сената²⁹¹.

[66] Идентификация auctoritas patrum и lex curiata de imperio, имевшая место в ряде работ прошлого века, за не доказанностью не закрепилась в историографии²⁹². Действительно, для полного отождествления этих политико-правовых актов серьезных оснований нет, но нам бы хотелось подчеркнуть их внутреннюю близость и единство оснований, по которым они принимались. Оба они означали, что источником высшей власти признается древняя сакральная патрицианская община и ее куриатная организация. В связи с этим приведем очень, на наш взгляд, глубокое замечание А. Джованнини: auctoritas patrum была через ауспиции одобрением богов²⁹³. Patres были auctores в том смысле, что они являлись обладателями ауспиций (не временными их носителями, а подлинными обладателями). В. Маннино проследил этимологию выражения auctoritas patrum и пришел к выводу, что его значение связано с корнем aug, происходящий от которого термин auctor служил у индоевропейских народов для обозначения лица, определявшего волю богов²⁹⁴. Религиозный характер, религиозную природу главных патрицианских привилегий подчеркивают Э. Ференчи²⁹⁵ и Т. Корнел²⁹⁶. Авторитет "отцов" основывался, таким образом, на их праве толкования божественной воли.

Итак, две важнейшие функции patres – брать на себя управление государством в период интеррегнума и подтверждать своим авторитетом решения гражданского коллектива в целом – базировались, как мы видим, на признании их сакральной компетенции. Возвращение ауспиций к patres во время междуцарствия и передача через "отцов" как бы божественной санкции политическим действиям квиритов, были двумя сторонами одного краеугольного основания римской государственной организации: исходным сувереном и носителем высшей власти признавалась патрицианская сакральная община, возглавлявшаяся patres. Она осталась тем цементирующим фундаментом, на котором была возведена более сложная конструкция римской civitas. Для первых двух веков римской Республики значение patres в общественной жизни было во многом определяющим, магистратская же власть при всей возраставшей ее роли была производным элементом от их основополагающих функций. Начальный момент римского междуцарствия – возвращение ауспиций к их исконным обладателям – и поддержание непрерывности управление общиной через институт interregnum, в течение всей республиканской эпохи находившийся в руках patres, подтверждают это.

[67] 2. 2 Политико-правовой порядок назначения интеррексов

Процедура провозглашения римского интеррекса описана в источниках применительно к царскому периоду (Liv. I. 17; Dionys. II. 57; Plut. Num. 2), хотя она, разумеется, является гораздо более поздней реконструкцией, проведенной Титом Ливием, Дионисием и Плутархом. Для республиканской эпохи политико-правовой механизм назначения междуцаря воссоздается на основе описаний в античной традиции конкретных случаев интеррегнума этого времени, политико-философских сочинений, а также использования сведений древних авторов о первом междуцарствии.

После смерти Ромула, как это следует из сообщений античной историографии, patres-senatores были разделены на декурии. При этом Ливий отмечает, что по десяти декуриям были распределены 100 patres. Это же число – 100 человек – приводится у писателей истории Августов (SHA. Vita Taciti. I. 2). Плутарх говорит о 150 патрициях, но способ разделения их на десятки и порядок очередности он не уточняет. Согласно же Дионисию, на декурии (декады) были поделены 200 сенаторов, выбранных в сенат из числа патрициев. Все ли сенаторы принимали участие в процедуре распределения по декуриям, – это остается неизвестным, так как из сведений того же Ливия следует, что при Ромуле сенат действительно достигал двухсот человек. Цицерон, рассказывая об учреждении междуцарствия после смерти Ромула, замечает только, что сенат сам, без царя попытался управлять государством (Cic. Resp. XII. 23)²⁹⁷, но не разъясняет, в полном ли составе сенат держал бразды правления. Так как в источниках нет по этому поводу определенности, И.Л. Маяк допускает понимание интеррегнума в период первых царей как формы деятельности всего сената, но более склоняется к тому, что междуцари были его исполнительным комитетом²⁹⁸.

По данным Ливия, сначала сенаторы определились, кому в какой декурии находиться, затем выбрали руководителя каждой десятки и установили очередность правления каждой декурии. Каким образом это было сделано, Ливий не детализирует, но он отмечает коллегиальность управления каждой десятки в течение пяти дней при наделении инсигниями одного ее члена. Е. Фризер в связи с этим замечал, что, хотя знаки высшей власти имел один сенатор, вся декурия обладала империем²⁹⁹. Дионисий, поскольку он говорит о двухстах участниках процедуры и тем самым определяет число декурий в два раза большим, дальнейший порядок передачи власти излагает как основывавшийся на жребии: власть по жребию получили десять декурий. Затем выигравшие жребий представители декурий образовывали новую десятичленную [68] коллегию и осуществляли руководство, сменяя друг друга, а после на их место заступала таким же жребием выбранная новая декурия³⁰⁰. При этом власть на пять дней получала не вся декурия одновременно, а поочередно каждый из ее членов. Таким образом, по Ливию получается, что междуцарь избирался внутри декурий (singulis in singulas decurias), по Дионисию же – по жребию из числа представителей разных декурий. Многие исследователи полагали, что можно принять назначение междуцаря путем жребия³⁰¹. Однако Г. Зибер высказывал по этому поводу серьезные сомнения, считая, что жребий не был для римлян выражением божественной воли³⁰². Так или иначе, из противоречивых сообщений о порядке интеррегнума в царский период можно с уверенностью принять деление patres-senatores на декурии для определения интеррекса³⁰³.

Поскольку из текста Ливия следует, что власть переходила каждые пять дней от десятки к десятке, а из текста Дионисия, – от одного человека к другому, то для прохождения "полного круга" по варианту Ливия требовалось бы всего 50 дней, а по варианту Дионисия – 500. Так как срок первого интеррегнума значится у античных авторов как годичный³⁰⁴, то, если следовать трактовке Дионисия, нужно признать, что фактически править в течение этого года могли только члены восьми декурий из десяти. И.В. Нетушил предлагал считать две последние декурии запасными, на тот случай, если состав первых декурий почему-либо сокращался³⁰⁵.

Принимая за первоначальный способ междуцарствия "декуриальную систему", зададимся вопросом, сохранилась ли она при Республике? Оснований отвечать на него утвердительно у нас нет; ни один из наших источников при описании конкретных ситуаций междуцарствия республиканского времени ничего не сообщает нам о распределении по декуриям потенциальных интеррексов. На наш взгляд, описанный античными авторами столь путано (а это уже говорит о том, что они были не слишком хорошо о нем осведомлены, и, следовательно, в республиканскую эпоху он не использовался) порядок первого междуцарствия был предназначен для длительного интеррегнума, тогда как при Республике стояла задача как можно быстрее восстановить обычный механизм руководства гражданским коллективом. Для этого, конечно, не требовалась сотня человек, и проблема установления очередности в таком масштабе не возникала.

Возвращение ауспиций к patres в ситуации вакантности высшей ординарной магистратуры означало переход к междуцарствию; "отцы" должны [69] были собраться, чтобы определить интеррекса. Нужны ли были какие-либо условия для этого, должен был кто-то созвать их на собрание, или же этого не требовалось? Известно, что в нормальных обстоятельствах, при функционировании магистратур, сенат созывался магистратом. При отсутствии высших должностных лиц patres-senatores должны были, по-видимому, собраться самостоятельно, без магистратского созыва. Можно, конечно, предположить, как это делал Э. Херцог, что о необходимости перехода к междуцарствию докладывал им претор³⁰⁶, но это был не созыв, а уведомление о сложившихся обстоятельствах. Поиск исходной нормы, имевшей место в царский период, безрезультатен: в источниках нет сведений, кто созывал patres после смерти царя. Л. Ланге считал, что сенаторов при ранних междуцарствиях созывал tribunus celerum, а затем pontifex maximus руководил комициями для избрания интеррекса³⁰⁷. Х. Вольф полагал, что вручение полномочий первому интеррексу на куриатных комициях (также как и потом на центуриатных) маловероятно, так как ауспициями обладали только patres, а в комициях голосовали и filii familias и, вероятно, даже клиенты³⁰⁸. Не касаясь пока вопроса о необходимости созыва комиций, отметим, что, вероятнее всего, в раннереспубликанский период патрицианские сенаторы собирались по собственной инициативе при очевидной необходимости перехода к междуцарствию. Нам вполне импонируют рассуждения В. Кункеля о том, что, если сенат имел в своем распоряжении большие возможности для приведения возражающего магистрата к повиновению, для понуждения его к отставке, то магистратский вызов на собрание был для него не таким уж необходимым³⁰⁹. Эти рассуждения применимы и для патрицианской, наиболее влиятельной части сената. При отсутствии магистратов patres были самостоятельной, политически дееспособной частью гражданского коллектива (более того, монополистами на общественную деятельность), поэтому вполне закономерно, что ряд авторитетных исследователей признают наличие у них права собраться без магистратского вызова и руководства³¹⁰.

Однако для историков, различающих для республиканского времени senatores и patres, рассматривающих последних как сенаторов-патрициев, неизбежно встает вопрос: существовало ли постановление всего сената о переходе к междуцарствию, на основе которого patres и назначали интеррекса? Утвердительно на этот вопрос отвечал Э. Херцог, считавший, что потребность в интеррегнуме констатировал весь сенат, а затем уже патрицианская [70] часть его, обладавшая ауспициями, определяла междуцаря³¹¹. О необходимости предварительного сенатусконсульта писали В. Беккер и О. Классон³¹².

Обратимся к имеющимся источникам. Асконий свидетельствует, что в период поздней Республики патриции собирались для назначения интеррекса по требованию всего сената (Asc. in Mil. 30)³¹³. Сомневаться в адекватности этого утверждения реалиям последних десятилетий Республики не приходится, учитывая к тому же, что в политическом отношении патриции к этому времени особого положения не занимали. Но так ли обстояло дело в раннереспубликанский период? У Ливия имеются два пассажа, относящихся к описанию событий V в. до н.э., из которых следует, что патриции приступали к назначению интеррекса после предварительного общесенатского решения (Liv. III. 40. 7; IV. 43. 7-9). В частности, он утверждает, что в 449 г. до н.э. было предложено сенатское постановление, по которому патрициям предписывалось бы сойтись для назначения интеррекса (III. 40. 7)³¹⁴. Не перенес ли Ливий знания о близкой к нему эпохе на столь отдаленное время? Й. Ян полагал, и на наш взгляд справедливо, что порядок перехода к междуцарствию в первый век существования Республики Ливий воссоздал "по модели интеррегнума 52 г. до н.э."³¹⁵ Если же мы признаем модернизацией трактовку Ливием необходимости сенатского постановления для собрания patres по поводу введения интеррегнума в период ранней Республики, то нам следует искать ответ на вопрос, когда произошли соответствующие изменения в политико-правовом механизме назначения междуцаря. Он может быть найден, исходя не из конкретных фактов принятия какого-либо закона по этому поводу (ибо их, к сожалению, установить не удается), а из общей логики развития римских государственных структур. Логика же этого процесса такова, что усиление влияния сената на политическую жизнь civitas очень заметно со времен Второй Пунической войны³¹⁶. Поэтому, по всей видимости, уже с конца III в. до н.э. патриции-сенаторы не собирались для приведения в действие механизма междуцарствия без предварительного общесенатского решения. Во всяком случае, для II в. до н.э. их собрание с этой целью без сенатусконсульта трудно представить, но на II в. до н.э. приходится не более пяти из всех известных интеррегнумов.

Таким образом, если магистратский созыв patres для введения института interregnum в течение всего республиканского периода не требовался (консульский [71] был невозможен в силу специфики ситуации, а преторский мог иметь значение не более как уведомления о вакантности высшей магистратуры), то в отношении предварительного сенатского решения на протяжении этого времени можно констатировать изменения. Ненужное поначалу в небольшом коллективе общины и при явно доминировавшем политическом весе patres отдельное постановление всего сената, дававшее право владельцам ауспиций использовать свою привилегию назначения междуцаря, при завершении государственного оформления римской общины на исходе III в. до н.э. стало, по всей видимости, обязательным, а в период поздней Республики неуклонно соблюдалось.

Междуцарствие фактически начиналось с незанятости высшей ординарной магистратуры, но до процедуры назначения интеррекса (то есть до начала функционирования института interregnum в политическом смысле) неизбежно должен был пройти какой-то отрезок времени. Сколь велик он оказывался на практике, – об этом мы можем судить, главным образом, на основе косвенных данных. Один из писателей Истории Августов, Флавий Вописк Сиракузянин, дает нам повод считать, что всякий раз при наступлении интеррегнума, по крайней мере через два или три дня назначались междуцари (SHA. Vita Taciti. I. 4)³¹⁷. Следовательно, можно принять в качестве обычной практики междуцарствия, что от момента освобождения второго консульского места до провозглашения интеррекса проходило в нормальном случае 2-3 дня. Мы можем даже думать, что в раннереспубликанский период, когда не требовалось постановления всего сената об избрании междуцаря, этот срок был еще меньше, так как patres вполне могли собраться в тот же день (или на следующий), когда "осиротела" высшая магистратура. В эпоху поздней Республики, естественно, требовалось еще время для вынесения сенатусконсульта, отсюда, видимо, и указанный двух – трехдневный промежуток. Более того, мы знаем по названному фрагменту Аскония, что в 52 г. до н.э. этот период затянулся на 19 дней. Но это не просто самый длительный отрезок времени, прошедший до назначения междуцаря, это – фактически последний случай применения института interregnum (не считая маловероятного междуцарствия 43 г. до н.э.), во многих отношениях уже нетипичный для определения политико-правовой нормы.

[72] Упомянутая ситуация 52 г. до н.э. заставляет задуматься еще и над вопросом о том, могли ли плебейские трибуны препятствовать patres при назначении интеррекса. Дело в том, что в описании ее Асконием содержится следующее объяснение затяжки: трибуны мешали патрициям на их сходке провозгласить междуцаря. Более того, они мешали даже провести это собрание сенаторов-патрициев³¹⁸. Кстати, ни Плутарх (Pomp. LIV), ни Аппиан (B. C. II. 23), сообщающие о событиях этого года, не отмечают данного факта. Несмотря на это, отрицать его у нас оснований нет, но он имел место, применяя выражение Т. Моммзена, в "конвульсиях конца Республики"³¹⁹. Другое упоминание о том, что трибуны мешали патрициям собраться для вручения власти интеррексу, содержится у Ливия, который, повествуя о 420 г. до н.э., говорит, что большая часть этого года была потрачена на борьбу плебейских трибунов с несколькими интеррексами, когда трибуны то препятствовали патрициям собраться для объявления интеррекса, то мешали интеррексу осуществить сенатское постановление о консульских комициях (Liv. IV. 43. 8)³²⁰. Отражает ли данный фрагмент Ливия ситуацию V в. до н.э.? Могли ли тогда плебейские трибуны противопоставить себя patres в условиях междуцарствия, при котором прекращалось функционирование всех ординарных магистратов, а "отцы" обладали монополией на власть? Принять объяснение Ливием причин затяжки междуцарствия 420 г. до н.э. невозможно. Право делать доклад в сенате (relatio) плебейские трибуны получили только в конце III в. до н.э., после чего они действительно могли противостоять patres-senatores; до этого времени говорить о противодействии их при назначении интеррекса не приходится. Поэтому мы согласимся с Й. Яном, считавшим, что Ливий передает последующее представление о возможности трибунов чинить помехи патрициям³²¹. Невозможность трибунской интерцессии при назначении интеррекса объясняется тем, что она распространялась на действия магистратов, а на начальном этапе междуцарствия должностных лиц не было. К тому же, следует принять во внимание, что право veto против назначения первого интеррекса, будь оно даже возможно в раннереспубликанский период, было для плебеев не нужно, так как, по замечанию К.-Й. Хелькескампа, оно только вредило бы плебейскому делу, поскольку патриции удлиняли бы срок своего господства³²². То, что трибуны по существу не могли предотвратить назначение междуцаря, отмечали Т. Моммзен, Э. Херцог, [73] Ф. Де Мартино³²³. Мы полагаем, что, во всяком случае для V-III вв. до н.э., об этом можно говорить уверенно.

Нет сомнений и в том, что для провозглашения интеррекса собирались на свою сходку patres. Однако, определив персональный выбор, проводили ли они избрание междуцаря через комиции? Мы уже отмечали, что участие народных собраний в этой процедуре признавал Л. Ланге. В источниках о голосовании кандидатуры интеррекса народом не упоминается. Наоборот, Ливий вкладывает в уста Аппия Клавдия Красса, внука децемвира, следующие слова: "также и мы сами, без голосования народа, только по проведении ауспиций, объявляем интеррекса" (VI. 41. 6)³²⁴. Судя по всему, действительно процедура назначения междуцаря не предусматривала акт утверждения в комициях. Это, в свою очередь, требует объяснения, так как interrex, на наш взгляд, имел империй (аргументацию этого положения см. в первом параграфе главы III) и, казалось бы, должен был проводить lex curiata de imperio. Нам представляется, что, в отличие от избранного на центуриатных комициях магистрата (которому требовалось признание его властных полномочий со стороны древней куриатной организации, и вручение империя которому означало одновременно наделение его ауспициями), интеррекс и так уже являлся, будучи одним из patres, представителем курий и носителем ауспиций. Политико-правовое сознание римлян различало властные полномочия, полученные от народного собрания, и империй, порожденный патрицианскими ауспициями и существовавший в неразрывной связи с ними. Консул становился полномочным магистратом не тогда, когда был ренунциирован на центуриатных комициях, а когда получал от куриатного собрания закон о наделении империем. Интеррексу же этого не требовалось, поэтому механизм его назначения не включал в себя такой инстанции, как комиции.

Итак, для провозглашения интеррекса требовалось только и исключительно собрание patres. Поскольку "декуриальную систему", противоречиво описанную в источниках для царского времени, перенести на республиканскую эпоху нет оснований, то остается предположить два возможных варианта дальнейшего порядка действий. Первый – когда один из patres, вероятно старейший сенатор, предлагал кандидатуру междуцаря, которая голосовалась (при отсутствии принципиальных возражений против нее) путем "да" и "нет". Второй вариант – когда для определения интеррекса прибегали к помощи жребия либо среди всех собравшихся, либо каким-то образом выделенной их части. Во втором случае могли определять жребием как одного только первого интеррекса, так и сразу нескольких в порядке очередности. Ряд исследователей трактовали назначение интеррекса как проводившееся именно по жребию (в той или иной форме)³²⁵. Нам все же первый вариант [74] представляется ничуть не менее, а даже более предпочтительным. Дело в том, что признание наличия жребия исходит только из сведений Дионисия Галикарнасского о первом интеррегнуме (II. 57). Латинские авторы никогда о применении жребия при междуцарствии не пишут. Из двух основных глаголов, которые они используют для обозначения провозглашения интеррекса – prodere и creare (Liv. III. 40. 7; V. 31. 8; VI. 41. 6; XXII. 34. 1; Cic. Leg. III. 3. 9; Cic. Dom. XIV. 38; Asc. in Mil. 29, 30) – лишь первый может нести какой-то оттенок божественного провидения, ибо применялся не только в политической, но и сугубо сакральной сфере, при назначении жрецов (Cic. Mil. X. 27; Asc. in Mil. 31). К тому же, жребий как вид дивинации далеко не всегда имел значение для римлян. Во всяком случае, Цицерон уже не считает нужным говорить об этом всерьез и информирует нас, что в его времена магистраты не прибегали к жребию (Cic. Div. II. 85-87). Конечно, в архаическое время представление у римлян о жребии как выразителе божественной воли существовало, но, по всей вероятности, по отношению не к общественной, а к частной жизни, как следует из того же трактата Цицерона "О дивинации". Таким образом, поскольку для республиканского периода упоминаний о применении жребия в период интеррегнума в источниках нет вообще (а для царского о них сообщает только греческий автор), учитывая отсутствие длительных традиций использования жребия в государственной практике римлян, в отличие от греков, мы склонны считать более вероятным выбор первого интеррекса из числа patres путем голосования, а не жребия.

В отношении другой формы дивинации – ауспиций – при назначении интеррекса у историков нет сомнений в ее использовании, но только для второго и последующих интеррексов. Что же касается проведения ауспиций перед провозглашением первого интеррекса, то в литературе этот вопрос изрядно запутан. Наиболее распространенной является точка зрения, что первого интеррекса избирали без проведения ауспиций, что собственно, и обусловило невозможность осуществлять с его стороны руководство консульскими выборами. В общих трудах по римской истории подобное утверждение является штампом. Задумаемся все же над тем, что мешало патрицианским сенаторам избрать первого интеррекса при надлежащих ауспициях, если они к ним автоматически возвратились при высвобождении всех мест высшей магистратуры? Разумеется, ауспициями можно было коллективно обладать, но нельзя было коллективно их проводить. Однако при этом мы не усматриваем затруднений для выделения тем или иным способом из среды patres с этой целью конкретного лица. Можно, конечно, сказать, что таким лицом и был первый интеррекс, но тогда не понятно, почему он назначался на такие же пять дней, как и последующие междуцари, и имел такие же права как они, за исключением того, что обычно не руководил выборами высших магистратов. О том, с чем было связано непроведение выборов первым интеррексом, следует вести речь отдельно в вопросе об интеррексе как председателе консульских [75] комиций (см. второй параграф главы III). Сейчас же отметим, что теоретически возможной помехой проведения птицегаданий любым представителем patres могла быть норма, в соответствии с которой ауспиции всегда совершались бы обязательно магистратом, то есть в данных чрезвычайных условиях до назначения интеррекса проводиться не могли. Действительно, мы не сомневаемся в том, что обычно только магистраты с империем могли проводить ауспиции (полученные на основе делегирования их от patres на время исполнения должности). Но в начальный момент интеррегнума, когда делегирование ауспиций от их естественных обладателей прекращалось, эта норма, судя по всему, не действовала, и "отцы" могли совершать птицегадания, не являясь магистратами. О том, что при переходе к междуцарствию, когда не было магистрата с империем, patres, не занимая никаких должностей, были правомочны проводить птицегадания, свидетельствует Тит Ливий (VI. 41. 6). Для ситуации интеррегнума у него от лица патрициев говорится следующее: "мы, даже будучи частными лицами, имеем ауспиции, которых эти люди (плебеи), разумеется, не имеют и магистратами"³²⁶. Следовательно, в соответствии с данным источником, в период междуцарствия ауспиции могли проводиться одним из patres, не занимавшим никакой должности и являвшимся частным гражданином. К тому же, если бы первый интеррекс был назначаем без надлежащих ауспиций, он не мог бы проводить ауспиции по поводу своего преемника. Частые досрочные отставки консулов и диктаторов по причине ошибки в птицегаданиях перед их назначением красноречиво свидетельствуют о том, что избранный огрешно не может сам проводить ауспиции и, следовательно, провозглашать своего преемника. Процитированное нами утверждение Ливия, что патриции определяют интеррекса auspicato (Liv. VI. 41. 6), относящееся в принципе к каждому, в том числе и к первому интеррексу, сомнений в достоверности передаваемой информации у нас не вызывает. Проводил ауспиции для первого интеррекса один из patres, опять-таки, возможно, старейший сенатор, совершая их по поводу любого другого патриция-сенатора, кроме себя самого.

Итак, выбранный по совершении ауспиций на собрании патрицианских сенаторов, не нуждавшийся с правовой точки зрения в утверждении голосованием народа на комициях, interrex должен был по истечении пятидневного срока полномочий передать их своему преемнику. Каким образом он это осуществлял, – следующий вопрос, на который требуется найти ответ при анализе механизма функционирования института междуцарствия. Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют предполагать два возможных способа процедуры на этом этапе интеррегнума. Во-первых, – простую передачу инсигний преемнику, в том случае, если patres изначально определили по жребию некоторый ряд лиц для последовательной смены друг друга. Во-вторых, – назначение второго интеррекса первым, если ему предоставлялось [76] право (хотя бы формальное) определить себе преемника по собственному выбору. Возможность для того и другого толкования дает Ливий. Первый способ можно усмотреть в тех случаях, когда сообщается, что patres назначили нескольких интеррексов (V. 17. 4; XXII. 34. 1). Второй способ, – там, где речь идет о том, что избран был один интеррекс, он назначил следующего, а тот, в свою очередь, третьего (V. 31. 8)³²⁷. Исследователи чаще склоняются к реальности первого способа, исходя, главным образом, из большего практического удобства этой процедуры: не нужно каждые пять дней выносить новое решение по очередной персоне³²⁸. Р. Рилингер даже полагает, что через жребий определялась сразу первая десятка междуцарей. Нам же кажется, что соображения удобства для римлян не играли важной роли, так как в механизмах государственного регулирования они исходили, в первую очередь, не из практической целесообразности, а из традиции, соответствия правовым нормам и понятиям благочестия. Римский прагматизм, на наш взгляд, должен пониматься не как стремление к примитивно-утилитарной простоте решений, а как основательная предусмотрительность, политическая дальновидность и продуманность порядка действий даже в самых экстремальных ситуациях. О том, что жребий как метод избрания должностного лица не был, на наш взгляд, римлянам особенно близок, мы уже говорили. Добавим к этому, что названные фрагменты из текста Ливия, которые могут трактоваться в пользу избрания интеррексами сразу нескольких человек, не кажутся нам такими уж бесспорными в однозначном их понимании, поскольку свидетельствуют, в основном, о том, что был ряд сменявших друг друга междуцарей, а не о том, что они были персонально названы одним решением, хотя исполняли обязанности поочередно. Таким образом, мы склоняемся к версии назначения каждого последующего интеррекса его предшественником. Это, вместе с тем не означает, что мы рассматриваем действия междуцаря по провозглашению своего преемника как абсолютно независимые от всего коллектива patres. Мы не считаем, что он имел в этом отношении полную свободу воли и выбирал преемника только по своему усмотрению. Вероятнее всего, без настойчивых рекомендаций со стороны других патрицианских сенаторов дело не обходилось. В пользу такой трактовки говорит, например, интеррегнум 298 г. до н.э., когда Аппий Клавдий, первый интеррекс, провозгласил в качестве второго междуцаря Публия Сульпиция, бывшего, по наблюдениям Й. Яна³²⁹, "другом политических врагов" Аппия Клавдия. Возможно, что именно подспудное влияние со стороны "отцов", выступавших в данном случае как своеобразный политический орган, на выбор персоны второго и последующих интеррексов и отразилось в утверждениях Ливия о назначении ими всех междуцарей одного [77] междуцарствия. Мы же считаем наиболее вероятной норму, признававшую формально за интеррексом право провозгласить своего преемника, тем более, что в традициях управления римской общиной было именно соблюдение такой внешней преемственности должностных лиц (например, консул провозглашал нового консула по итогам выборов в комициях, консул же называл и сменяющего его диктатора, имея возможность de iure выбрать его сам, но de facto ориентируясь на мнение сената).

Признание за интеррексом права назвать имя очередного междуцаря влечет за собой вопрос о том, нужно ли было подтвердить его решение одобрением patres, то есть нужна ли была в этом случае auctoritas patrum? Некоторые исследователи предположительно упоминали о ней для этой ситуации³³⁰. Если же видеть картину междуцарствия такой, какой мы ее попытались нарисовать, то в ее контексте дополнительное одобрение со стороны patres выглядит излишним. Весь институт interregnum – это проявление авторитета patres, их сакральной и политической компетенции. Весь период междуцарствия – это время монополии сенаторов-патрициев на государственную власть. Поэтому в рамках данного института и внутри этого периода несколько странным и не вполне логичным выглядело бы одобрение "отцами" собственной деятельности.

Остается, в плане исследования механизма назначения междуцарей, выяснить, кто же собственно имел право быть интеррексом. Очень авторитетное и очень ясное свидетельство Цицерона (Cic. Dom. XIV. 38)³³¹ определяет первое и главное условие – интеррекс должен быть патрицием. Антиковеды прошлого века подчеркивали, что плебей не мог быть в роли междуцаря, но в 1928 г., как мы уже отмечали во введении, Э. Бабелон опубликовал текст: C. Octavius sp(ectavit) id(ibus) Iun(is) Q. Met(ello) int(errege)³³², в котором речь идет о плебейском интеррексе 53 г. до н.э., ранее перешедшем в плебеи из патрициев, чтобы в 59 г. до н.э. получить трибунат. Это единственное известное историкам исключение из правила, сформулированного Цицероном, объяснимое как нарушением строгих традиций в последние смутные десятилетия Республики, так и, на наш взгляд, тем, что по рождению Метелл все-таки был патрицием. Кроме патрицианского происхождения, вполне естественно, что интеррекс должен был быть сенатором, ибо патриции-сенаторы избирали его из своей среды, и с их выбором, как отмечает У. Паананен, ни народное собрание ничего не могло поделать, ни ссылка на закон³³³. То, что в течение всей Республики интеррекс оставался, в принципе, кандидатом patres, в то время как консул был представителем [78] populus, подчеркивали С. Стэвели и Ф. Виакер³³⁴. П. Виллемс полагал, что междуцари должны были быть избираемы из курульных патрицианских сенаторов³³⁵, то есть из тех, кто ранее занимал курульные должности. П.-Ш. Рануиль отмечал, что право стать интеррексами имели только бывшие магистраты с империем³³⁶. Еще более сужали круг возможных кандидатов в интеррексы А. Магделен и Р. Огилви, которые видели таковыми только бывших консулов³³⁷.

С принципиально иных позиций подходит к данному вопросу Ричард Митчел³³⁸. Он предлагает рассматривать интеррексов не как бывших курульных магистратов и даже вообще не как политических деятелей (патрицианских или плебейских), считая это не главным. Важнейшей же характеристикой общественного положения лиц, назначавшихся междуцарями, на его взгляд, было то, что они являлись жрецами (понтификами, авгурами, салиями). Этим Р. Митчел объясняет, почему Квинт Цецилий Метелл был назначен в 53 г. до н.э. интеррексом, несмотря на его тогдашний плебейский статус: все определил его жреческий сан. Конечно, очень заманчиво видеть в междуцарях представителей, в первую очередь, жреческих коллегий, поскольку их политическая роль была явно сакрализована. Однако вся аргументация этой точки зрения строится на сведениях (не всегда однозначных) о четырех-шести интеррексах, занимавших эту должность после 200 г. до н.э. Ссылки на то, что римская историческая информация о периоде до Второй Пунической войны ненадежна, не убеждают нас считать сведения о столь немногих, к тому же позднереспубликанских, междуцарях репрезентативными, а, следовательно, данную точку зрения достаточно аргументированной. Нам кажется, что, понимая под кругом претендентов на магистратуру интеррекса самых влиятельных представителей patres, занимавших в том числе и жреческие должности, мы менее рискуем ошибиться, чем ограничивая этот круг только членами жреческих коллегий. Мы не сомневаемся в сакральной природе патрицианской привилегии назначать интеррекса, но из этого не вытекает необходимость выбирать его исключительно из жреческой среды.

Другое дело, что подавляющее большинство всех известных интеррексов – консуляры. Поэтому у нас, без сомнения, есть основания, в первую очередь, рассматривать именно нахождение конкретного лица когда-либо в высшей ординарной магистратуре как важную предпосылку для наделения его полномочиями междуцаря. Однако оказывается, что она имела место не во всех абсолютно случаях. Тщательный анализ сведений источников позволил Й. Яну установить, что из четырех известных по междуцарствиям 53 и 52 гг. до н.э. интеррексов только один был консуляром, а остальным троим [79] только еще предстояло быть консулами в ближайшем будущем³³⁹. Но это исключение только подтверждает правило, тем более, что оно опять-таки относится к ситуации последних неспокойных лет Республики. Наверное, наиболее точно будет сказать, что принадлежность к кругу патрициев-сенаторов была необходимым для избрания интеррексом условием, а консульское прошлое кандидата весьма желательным. На практике стремились выдерживать и то, и другое условие, что в принципе, видимо, было не трудно сделать, так как сенат пополнялся бывшими магистратами, и среди patres-senatores таковых было большинство.

В роли интеррексов часто выступали крупнейшие фигуры своего времени, известные политические деятели и полководцы (что свидетельствует также и о престижности магистратуры). Так, три раза был интеррексом (в 396, 391 и 389 гг. до н.э.) "рекордсмен по занятию высших магистратур в раннем Риме"³⁴⁰ Марк Фурий Камилл. Если верить античным авторам, его биографию украшали пять диктатур, шесть раз он был военным трибуном с консульской властью, один раз цензором. Будучи блестящим полководцем, он четыре раза справлял триумф. Соперничавший в славе с Камиллом Марк Манлий, консул 392 г. и известный защитник Капитолия, также успел один раз побывать интеррексом (387 г. до н.э.). Влиятельный политик 50-х гг. IV в. до н.э. Марк Фабий Амбуст, трижды консул (360, 356 и 354 гг. до н.э.), по одному разу диктатор и начальник конницы (351 и 322 гг. до н.э.) удостаивался чести быть интеррексом в 355, 351 и, весьма вероятно, в 340 г. до н.э. Шесть раз занимал консульскую магистратуру (348, 347, 343, 335, 300, 299 гг. до н.э.) и дважды магистратуру диктатора (342, 302-301 гг.) Марк Валерий Корв, междуцарь 332 и, скорее всего, также 340 гг. до н.э. Знаменитый цензор 312 г. до н.э. Аппий Клавдий Цек, который исполнял, кроме того, и консульскую (307 и 296 гг. до н.э.), и преторскую (295 г. до н.э.) должности, назван в его элогии трижды интеррексом (CIL.Vol. 1. P. 192; Insc. It. Vol. XIII. 3. 79. P. 59). Один интеррегнум, в котором он значился среди главных действующих лиц, приходится на 298 г. до н.э., а еще два, скорее всего, должны определяться как 300 и 291 гг. до н.э. Имевший, не считая прочих должностей, двукратную диктатуру (221 и 217 г. до н.э.) и пятикратный консулат (233, 228, 215, 214, 209 гг. до н.э.) заслуженный полководец Квинт Фабий Максим, как значится в его элогии (CIL. Vol. 1. P. 193; Insc. It. Vol. XIII. 3. 80. P. 60.), был интеррексом дважды. С наибольшей вероятностью эти интеррегнумы следует отнести к 222 и 208 гг. до н.э. Луций Эмилий Павел, консул 182 и 169 гг. до н.э., был интеррексом в 162 г. до н.э. (CIL. Vol. 1. P. 194; Insc. It. Vol. XIII. 3. 81. P. 61). Трижды был интеррексом консул 61 г. до н.э. и претор 64 г. до н.э. Марк Валерий Мессалла, – в 55, 53 и 52 гг. до н.э. (CIL. Vol. 1. P. 201; Insc. It. Vol. XIII. 3. 77. P. 55). Одно только перечисление [80] самых ярких фигур, в послужном списке которых значились и краткие по продолжительности, но существенные по политической роли пребывания в должности интеррекса (о чем потомки помнили в числе главных заслуг государственного деятеля), свидетельствует о том, что римляне считали эту магистратуру очень важной и доверяли ее самым уважаемым гражданам.

Правовой механизм функционирования института междуцарствия основывался на постоянной смене интеррекса каждые пять дней. Эта передача власти от интеррекса к интеррексу продолжалась до выборов высших ординарных магистратов. Обычно интеррексов было не менее двух, максимальное же их количество не устанавливалось, поскольку оперативность восстановления ординарной власти зависела от политической обстановки. Анализ сведений источников о практике республиканского междуцарствия показывает, что нормальным было междуцарствие с числом интеррексов до пяти; довольно редко их количество приближалось к десятку, а выходило за его пределы в исключительных случаях. Так, об одиннадцати междуцарях говорит Ливий для 352 г. до н.э. (Liv. VII. 21. 2-4) и о четырнадцати интеррексах (максимальное количество их в донесенных источниками сведениях о продолжительности междуцарствия) для 326 г. до н.э. (Liv. VIII. 23. 17). Р. Рилингер по необъясненным им причинам называет для этих случаев 12 и 15 интеррексов соответственно³⁴¹. Возможно, он полагает, что к названному Ливием количеству междуцарей нужно добавить еще по одному, которые являлись первыми и не стремились провести выборы, а Ливий сосчитал только тех, которые могли бы провести их, но не провели. Однако прямо из текста античного историка этого не следует, поэтому мы принимаем приводимые им цифры. Простой подсчет показывает, что в первом из названных случаев interregnum длился 55 дней, а во втором – 70 дней. Затяжка междуцарствия в 326 г. до н.э. была особенно опасна, так как проходила в обстановке войны с самнитами. Несмотря на сложные военные условия, в течение 40 дней (приходившихся к тому же на летнюю военную кампанию) продолжалось междуцарствие в 355 г. до н.э., когда друг друга успели сменить восемь интеррексов (Liv. VII. 17. 10). Длительный интеррегнум, растягивавшийся на 1-2 месяца был, в целом, не характерен для республиканской эпохи, ибо и patres, и весь гражданский коллектив были заинтересованы в скорейшем восстановлении обычного порядка осуществления государственной власти.

Таким образом, возникнув в период первых царей как "декуриальная система", институт междуцарствия в республиканском Риме изменил механизм своего функционирования, приспособив его к новым политическим условиям и задачам. Порядок назначения интеррексов стал включать в себя ряд последовательных процедур, схематичное изложение которых в нашем рассмотрении выглядит так: собрание patres без магистратского созыва (и на протяжении V-III вв. до н.э. без предварительного общесенатского постановления, [81] а затем на основе сенатусконсульта) для определения первого интеррекса из своей среды путем голосования, с необходимыми ауспициями, но без утверждения на комициях; провозглашение первым и последующими интеррексами преемника при формальном праве самому осуществить выбор, но фактически при учете мнения patres без специального auctoritas patrum; противодействие со стороны плебейских трибунов при назначении интеррекса до конца III в. до н.э. было невозможно. В целом, политический институт interregnum предстает перед нами как консервативный с точки зрения длительного закрепления за исходным ядром гражданского коллектива – общиной патрицианских gentes – прав на высшую государственную власть в целях обеспечения ее преемственности, а, следовательно, и устойчивости римской civitas.

в начало

РИМСКОЕ РЕСПУБЛИКАНСКОЕ МЕЖДУЦАРСТВИЕ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ