В. П. Бузескул

История афинской демократии

Бузескул В. П. История афинской демократии. С.-Петербург, Типография М. М. Стасюлевича, 1909.
(Постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам. Внесены все поправки и дополнения со стр. 467—468).

с.237

ДЕМОКРАТИЯ В АФИНАХ.
III. КРИЗИС

Нача­ло Пело­пон­нес­ской вой­ны.

Пред­ше­ст­во­вав­ший ход исто­рии со вре­мен наше­ст­вия пер­сов при­вел Гре­цию к дуа­лиз­му, к гос­под­ству двух сою­зов, глу­бо­ко про­ти­во­по­лож­ных и враж­деб­ных один дру­го­му. Во гла­ве одно­го сто­я­ли Афи­ны, во гла­ве дру­го­го была Спар­та. В одном гос­под­ст­во­ва­ла систе­ма стро­гой цен­тра­ли­за­ции; преж­де рав­но­прав­ные чле­ны сою­за, за немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми, мало-пома­лу сошли на сте­пень афин­ских под­дан­ных, лише­ны были авто­но­мии и пла­ти­ли дань. В дру­гом сою­зе пре­об­ла­да­ло нача­ло феде­ра­тив­ное; его чле­ны форо­са не вно­си­ли и участ­во­ва­ли на рав­ных пра­вах в обсуж­де­нии общих дел. Один союз состо­ял боль­шею частью из горо­дов при­мор­ских и был силен на море; дру­гой — по пре­иму­ще­ству кон­ти­нен­таль­ный и рас­по­ла­гал боль­ши­ми сухо­пут­ны­ми сила­ми. При­ба­вим к это­му и пле­мен­ное раз­ли­чие — анта­го­низм ионян и дорян, ска­зы­вав­ший­ся ино­гда доволь­но ясно. Меж­ду самы­ми гла­ва­ми сою­зов, Афи­на­ми и Спар­той, суще­ст­во­вал кон­траст: с одной сто­ро­ны — демо­кра­тия, обще­ство с пыш­но рас­цвет­шей куль­ту­рой, с бле­стя­щей умст­вен­ною и худо­же­ст­вен­ною жиз­нью, тор­гов­лей и про­мыш­лен­но­стью, с дру­гой — оли­гар­хия, государ­ство, дале­ко отстав­шее в эко­но­ми­че­ском и умст­вен­ном дви­же­нии. С одной сто­ро­ны — крайне подвиж­ные и пред­при­им­чи­вые, неуто­ми­мо дея­тель­ные и энер­гич­ные афи­няне, с дру­гой — мед­ли­тель­ные и нере­ши­тель­ные, тяже­лые на подъ­ем, склон­ные к рутине спар­тан­цы.

с.238 Но дуа­лизм шел даль­ше, про­ни­кал глуб­же, в самую среду тех и дру­гих союз­ни­ков. Так, в горо­дах Афин­ско­го сою­за было две пар­тии, разде­лен­ные непри­ми­ри­мою враж­дою, — демо­кра­ты и ари­сто­кра­ты. Если пер­вые под­дер­жи­ва­ли афин­ское гос­под­ство, то вто­рые тяго­те­ли все­ми сила­ми к Спар­те, видя в ней оплот ари­сто­кра­ти­че­ско­го нача­ла, наде­ясь с ее помо­щью сверг­нуть афин­ское иго, а с ним и столь нена­вист­ную им демо­кра­тию. На Спар­ту они смот­ре­ли, как на государ­ство, при­зван­ное осво­бо­дить Элла­ду от «тира­нии» Афин.

Вопрос о геге­мо­нии и после Трид­ца­ти­лет­не­го мира (стр. 141) все еще был спор­ный. Толь­ко окон­ча­тель­ная победа той или дру­гой сто­ро­ны мог­ла решить его, а меж­ду тем Афи­ны и после 445 г. сто­я­ли наряду со Спар­той. Бла­го­да­ря Пери­к­ло­вой поли­ти­ке соби­ра­ния сил в тече­ние несколь­ких мир­ных лет, они каза­лись внут­ренне еще более окреп­ши­ми, и их могу­ще­ство все­ля­ло страх и зависть в Спар­те. Но Спар­та была мед­ли­тель­на и нере­ши­тель­на в самой сво­ей нена­ви­сти. Иное дело Коринф. Его враж­да к Афи­нам была еще силь­нее. Афи­ны явля­лись его счаст­ли­вым кон­ку­рен­том на море и в тор­гов­ле. Их мор­ское и тор­го­вое пре­об­ла­да­ние затра­ги­ва­ло суще­ст­вен­ные, жиз­нен­ные инте­ре­сы Корин­фа. Осо­бен­но опас­но было для него рас­про­стра­не­ние афин­ско­го вли­я­ния на запа­де от Элла­ды, так как это гро­зи­ло окон­ча­тель­ным стес­не­ни­ем его тор­гов­ли, отня­ти­ем послед­не­го рай­о­на, где пре­об­ла­да­ние было пока еще за ним. При опас­но­сти с этой сто­ро­ны, Коринф готов был на все. А меж­ду тем афи­няне уже и тут рас­про­стра­ня­ли свое поли­ти­че­ское и тор­го­вое вли­я­ние. О вза­им­ной нена­ви­сти меж­ду Мега­рой и Эги­ной с одной сто­ро­ны и Афи­на­ми с дру­гой мы уж и не гово­рим.

При таком кон­тра­сте и анта­го­низ­ме меж­ду Афи­на­ми и Пело­пон­нес­ским сою­зом мир не мог быть про­чен: столк­но­ве­ний труд­но было избег­нуть и доста­точ­но было искры, чтобы вспых­ну­ла оже­сто­чен­ная вой­на. А тут сра­зу яви­лось несколь­ко важ­ных пово­дов к ней. Обсто­я­тель­ства вели к кро­ва­вой раз­вяз­ке1.

с.239 Собы­тия в отда­лен­ном Эпидамне (нын. Дурац­цо) и вызван­ное ими столк­но­ве­ние меж­ду Кер­ки­рой2 и Корин­фом послу­жи­ли пер­вым пово­дом к ней. Кер­ки­ряне, сто­яв­шие до тех пор вне вся­ких сою­зов, теперь, боясь, что не усто­ят в борь­бе с силь­ным про­тив­ни­ком, реши­лись искать сою­за и помо­щи у Афин, как есте­ствен­но­го сопер­ни­ка Корин­фа. И вот пред афи­ня­на­ми пред­ста­ла труд­ная дилем­ма. С одной сто­ро­ны вой­на с пело­пон­нес­ца­ми в буду­щем каза­лась неиз­беж­ной; а Кер­ки­ра явля­лась весь­ма цен­ным союз­ни­ком, так как обла­да­ла силь­ней­шим, после афин­ско­го, фло­том и была важ­ною пози­ци­ею на Ионий­ском море, на пути в Ита­лию и Сици­лию, с кото­ры­ми Афи­ны нахо­ди­лись уже в доволь­но тес­ных сно­ше­ни­ях. А глав­ное, мож­но было опа­сать­ся, что Кер­ки­ра падет в непо­силь­ной борь­бе с Корин­фом или сми­рит­ся поне­во­ле и тогда, на слу­чай вой­ны Пело­пон­не­са с Афи­на­ми, ее флот соеди­нит­ся с коринф­ским. С дру­гой сто­ро­ны, Кер­ки­ра нахо­ди­лась уже в войне с Корин­фом, и, сле­до­ва­тель­но, заклю­че­ние с нею сою­за хотя фор­маль­но не нару­ша­ло дого­во­ра 445 г., фак­ти­че­ски все-таки явля­лось враж­деб­ным шагом по отно­ше­нию к Корин­фу. После неко­то­ро­го коле­ба­ния афи­няне реши­ли всту­пить в союз с Кер­ки­рой, но толь­ко в союз стро­го обо­ро­ни­тель­ный. Но когда у Сибот­ских ост­ро­вов про­изо­шла мор­ская бит­ва меж­ду корин­фя­на­ми и кер­ки­ря­на­ми, по коли­че­ству кораб­лей «вели­чай­шая из всех, быв­ших дото­ле меж­ду элли­на­ми», то в ней вынуж­де­на была под конец при­нять уча­стие и неболь­шая эскад­ра афи­нян, а при­бы­тие дру­гой их эскад­ры поме­ша­ло корин­фя­нам довер­шить их победу.

Таким обра­зом при Сиботах, хотя и без объ­яв­ле­ния вой­ны, уже после­до­ва­ло кро­ва­вое столк­но­ве­ние афи­нян с корин­фя­на­ми (осе­нью 433 г.).

А вслед за тем про­изо­шло столк­но­ве­ние меж­ду ними и в дру­гом пунк­те, на фра­кий­ском побе­ре­жье. Поти­дея, на полу­ост­ро­ве Хал­киди­ке, коло­ния Корин­фа, но при­над­ле­жав­шая к Афин­ско­му сою­зу, отло­жи­лась от Афин (вес­ною 432 г.), когда те потре­бо­ва­ли, чтобы она сры­ла сте­ну, обра­щен­ную с.240 к морю, дала залож­ни­ков и не при­ни­ма­ла боль­ше коринф­ских долж­ност­ных лиц, «эпиде­ми­ур­гов». У ее стен про­изо­шла бит­ва меж­ду корин­фя­на­ми, поспе­шив­ши­ми ока­зать ей под­держ­ку, и афи­ня­на­ми, окон­чив­ша­я­ся победою послед­них, кото­рые после это­го при­сту­пи­ли к оса­де Поти­деи.

Корин­фяне боя­лись за судь­бу сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ков, запер­тых в Поти­дее, и за самый город, быв­ший их посе­ле­ни­ем. Теперь они употреб­ля­ют все уси­лия, чтобы воз­жечь общую вой­ну, втя­нуть в нее спар­тан­цев. К это­му при­со­еди­ни­лись жало­бы эги­нян, обви­няв­ших афи­нян в том, что они вопре­ки дого­во­ру не пре­до­став­ля­ют им авто­но­мии, и в осо­бен­но­сти мега­рян. Афи­няне не мог­ли про­стить Мега­ре ее преж­ней изме­ны (стр. 141). Глу­бо­кая враж­да разде­ля­ла двух соседей. Ее уси­ли­ва­ли еще рас­при из-за укры­ва­тель­ства мега­ря­на­ми бег­лых афин­ских рабов, из-за спор­ной погра­нич­ной зем­ли и так назы­вае­мо­го «свя­щен­но­го поля», при­сво­ен­но­го мега­ря­на­ми, нако­нец — умерщ­вле­ния героль­да. С Мега­рой пре­рва­ны были тор­го­вые сно­ше­ния, ввоз ее про­дук­тов запре­щен, все рын­ки и гава­ни на всем про­стран­стве афин­ско­го гос­под­ства для мега­рян закры­ты и враж­да с ними объ­яв­ле­на непри­ми­ри­мою. Никто из них, как гово­рит­ся у Ари­сто­фа­на (в «Ахар­ня­нах»), не смел «оста­вать­ся ни на рын­ке, ни в Атти­ке, ни на море, ни на зем­ле», и мега­ря­ни­ну, всту­пив­ше­му в Атти­ку, если верить Плу­тар­ху, гро­зи­ла смерть. Гори­стая Мега­рида была стра­на не пло­до­род­ная, бед­но наде­лен­ная при­ро­дою; в хле­бе она все­гда нуж­да­лась, и закры­тие глав­но­го для нее рын­ка и афин­ских гава­ней гро­зи­ло ей голо­дом. Эта «мегар­ская псе­физ­ма», по мне­нию мно­гих совре­мен­ни­ков, была тою «малень­кою искрою», кото­рою Перикл зажег боль­шую вой­ну3.

Спар­тан­цы при­зна­ли вину афи­нян и нару­ше­ние ими дого­во­ра, а затем в союз­ном собра­нии, созван­ном в Спар­те, вой­на была реше­на окон­ча­тель­но. Но пело­пон­нес­цы не были гото­вы. И вот спар­тан­цы отправ­ля­ют в Афи­ны посоль­ства с раз­лич­ны­ми тре­бо­ва­ни­я­ми и жало­ба­ми, чтобы выиг­рать с.241 вре­мя и глав­ное — чтобы, в слу­чае отка­за афи­нян, боль­ше было пред­ло­га к войне.

Обра­тим­ся теперь к Афи­нам и взгля­нем на поло­же­ние дел там.

Было вре­мя, когда Перикл сто­ял во гла­ве демо­кра­ти­че­ско­го дви­же­ния. Но он не пошел по пути край­ней демо­кра­тии: он пра­вил «уме­рен­но», как выра­жа­ет­ся Фукидид. В силу есте­ствен­но­го исто­ри­че­ско­го про­цес­са демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние одна­ко не мог­ло оста­но­вить­ся: оно пошло далее, и уже неза­дол­го до Пело­пон­нес­ской вой­ны ока­за­лось, что Перикл, так ска­зать, остал­ся поза­ди него, что суще­ст­во­ва­ла уже край­няя демо­кра­ти­че­ская пар­тия, кото­рую Пери­к­ло­ва поли­ти­ка не удо­вле­тво­ря­ла, кото­рой эта поли­ти­ка каза­лась недо­ста­точ­но демо­кра­ти­че­скою. Напро­тив, имен­но в Перик­ле край­ние демо­кра­ты и новые дема­го­ги начи­на­ют видеть глав­ное пре­пят­ст­вие к гос­под­ству насто­я­ще­го наро­до­вла­стия, пол­ной сво­бо­ды и равен­ства; с самым фак­том непре­рыв­но­го, дол­го­го вли­я­ния одно­го лица, и при­том тако­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го по сво­ей нату­ре, они не могут при­ми­рить­ся. Таким обра­зом, про­тив Перик­ла поды­ма­ет­ся оппо­зи­ция сни­зу, из рядов тех обще­ст­вен­ных сло­ев, кото­рые неко­гда слу­жи­ли ему глав­ной опо­рой, бла­го­род­ней­шим вождем кото­рых он был сам. А рядом суще­ст­во­ва­ла по-преж­не­му и дру­гая, совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ная пар­тия — оли­гар­хи­че­ская, по мне­нию кото­рой, наобо­рот, Перикл являл­ся глав­ной опо­рой нена­вист­ной демо­кра­тии, глав­ным пре­пят­ст­ви­ем к ее низ­вер­же­нию, к вос­ста­нов­ле­нию преж­ней ари­сто­кра­тии. Обе эти край­ние пар­тии, столь непри­ми­ри­мо враж­деб­ные друг дру­гу по сво­им про­грам­мам и стрем­ле­ни­ям, схо­ди­лись, одна­ко, в одном — во враж­де и нена­ви­сти к Пери­к­лу, в жела­нии во что бы то ни ста­ло изба­вить­ся от это­го чело­ве­ка, мешав­ше­го осу­щест­вле­нию их пла­нов, являв­ше­го­ся в тот момент уже пред­ста­ви­те­лем уме­рен­ной демо­кра­тии, носи­те­лем духа сво­бо­ды и равен­ства, но в то же вре­мя и закон­но­сти. Они гото­вы были протя­нуть друг дру­гу руки, соеди­нить свои силы, лишь бы низ­верг­нуть Перик­ла.

Но было еще тече­ние, совсем ино­го рода, но тоже враж­деб­ное Пери­к­лу. Мно­гим нена­вист­ны были тот новый с.242 дух, то новое про­све­ще­ние, кото­рые рас­про­стра­ни­лись в Афи­нах, и его глав­ные выра­зи­те­ли — новые фило­со­фы. Им нена­ви­стен был и Перикл, как чело­век, чуж­дый суе­ве­рий, как сто­рон­ник и покро­ви­тель это­го про­све­ще­ния, как друг Ана­к­са­го­ра и вооб­ще пред­ста­ви­те­лей тогдаш­ней фило­со­фии. В этом отно­ше­нии настро­е­на была оди­на­ко­во и тем­ная, суе­вер­ная мас­са, не тер­пев­шая иссле­до­ва­те­лей при­ро­ды, и более обра­зо­ван­ная, но кон­сер­ва­тив­ная часть афин­ско­го обще­ства, дви­жи­мая не одною толь­ко склон­но­стью к пред­рас­суд­кам, сле­пою при­вя­зан­но­стью к преж­ним веро­ва­ни­ям и обы­ча­ям пред­ков, но и совер­шен­но искрен­ним, осно­ва­тель­ным опа­се­ни­ем в виду уче­ния софи­стов, под­ры­вав­ше­го осно­вы тогдаш­ней нрав­ст­вен­но­сти. Эта пар­тия рели­ги­оз­ной реак­ции если толь­ко мож­но ее так назвать, явля­лась сво­его рода свя­зу­ю­щим зве­ном меж­ду пар­ти­я­ми демо­кра­ти­че­скою и оли­гар­хи­че­скою: она сопри­ка­са­лась с тою и дру­гою.

Боль­ше все­го оппо­зи­ция Пери­к­лу выра­жа­лась в напад­ках на него коми­ков и в тех про­цес­сах, кото­рые направ­ле­ны были про­тив близ­ких ему лиц. Впро­чем, что каса­ет­ся напа­док на Перик­ла коми­ков, то они в сущ­но­сти нико­гда не пре­кра­ща­лись. Коми­ки осы­па­ли его насмеш­ка­ми и в пору наи­боль­ше­го его вли­я­ния и могу­ще­ства. Мы уже виде­ли, како­вы были эти насмеш­ки (стр. 189). Явным же при­зна­ком уси­лив­шей­ся оппо­зи­ции про­тив Перик­ла и того, что поло­же­ние его начи­на­ет уже коле­бать­ся, слу­жил ряд про­цес­сов про­тив его дру­зей. Про­цес­сы эти4 — кос­вен­ное напа­де­ние на само­го Перик­ла. Вра­ги его еще не реша­лись пря­мо высту­пить про­тив него. Поды­мая обви­не­ния про­тив близ­ких Пери­к­лу лиц, они тем самым ста­ра­лись нане­сти удар и ему, а вме­сте с тем испы­ты­ва­ли настро­е­ние наро­да по отно­ше­нию к нему; они под­готов­ля­ли поч­ву для буду­ще­го напа­де­ния на само­го Перик­ла.

Пер­вым под­верг­ся судеб­но­му пре­сле­до­ва­нию Фидий, тво­рец ста­туи Афи­ны Дев­ст­вен­ни­цы (Пар­фе­нос), пра­вая рука Перик­ла в деле укра­ше­ния горо­да. Тут тем более мог с.243 быть затро­нут и Перикл, что он заведы­вал построй­ка­ми. Послед­няя судь­ба вели­ко­го худож­ни­ка оку­та­на леген­дой. По-види­мо­му, его обви­ня­ли в утай­ке части мате­ри­а­ла, имен­но сло­но­вой кости, выдан­ной на ста­тую Пар­фе­нос. Фидий был обви­нен и заклю­чен в тем­ни­цу; а донос­чик, мет­эк Менон, один из его помощ­ни­ков, осво­бож­ден от взи­мае­мой с мет­э­ков пода­ти, и забота о его без­опас­но­сти воз­ло­же­на была на стра­те­гов. Затем Дио­пейф высту­пил с извест­ною (стр. 193) псе­физ­мою, направ­лен­ною про­тив тех, кто не при­зна­ет богов и рас­суж­да­ет о небес­ных явле­ни­ях, и под­ня­то было гоне­ние на Ана­к­са­го­ра, кото­рый и поки­нул Афи­ны. Нако­нец, пре­сле­до­ва­нию под­верг­лось и то лицо, кото­рое так доро­го было Пери­к­лу, — Аспа­зия. Про­тив нее комик Гер­мипп под­нял обви­не­ние в нече­стии и сверх того еще в свод­ни­че­стве, в том, что она устра­и­ва­ет буд­то бы любов­ные свида­ния меж­ду Пери­к­лом и сво­бод­ны­ми афи­нян­ка­ми. На суде, гово­рят, Перикл про­ли­вал даже сле­зы, умо­ляя дика­стов об оправ­да­нии сво­ей подру­ги. Аспа­зия была оправ­да­на.

Перикл оста­вал­ся по-преж­не­му гла­вою государ­ства, но он чув­ст­во­вал, как поло­же­ние его начи­на­ет коле­бать­ся: с раз­ных и при­том про­ти­во­по­лож­ных сто­рон поды­ма­лась оппо­зи­ция. Это мог­ло повли­ять и на его отно­ше­ние к войне. Он дол­жен был желать выхо­да из затруд­ни­тель­но­го внут­рен­не­го поло­же­ния. И таким выхо­дом мог­ла казать­ся вой­на, кото­рая отвле­ка­ла бы вни­ма­ние граж­дан от внут­рен­них вопро­сов. К при­чи­нам вой­ны общим, корен­ным, мог­ли при­со­еди­нить­ся и лич­ные моти­вы Перик­ла, не желав­ше­го долее отда­лять столк­но­ве­ние со Спар­той, все рав­но неиз­беж­ное.

Тако­во было поло­же­ние дел в Афи­нах, когда явля­ют­ся сюда спар­тан­ские посоль­ства с раз­лич­ны­ми тре­бо­ва­ни­я­ми. Преж­де все­го лакеде­мо­няне потре­бо­ва­ли от афи­нян изгна­ния лиц, запят­нан­ных свя­тотат­ст­вом, разу­мея то свя­тотат­ство, кото­рое неко­гда совер­ше­но было в Афи­нах при подав­ле­нии Кило­но­ва вос­ста­ния и винов­ни­ка­ми кото­ро­го явля­лись меж­ду про­чим Алк­мео­ниды; от них же вел свой род по мате­ри Перикл. Таким обра­зом тре­бо­ва­ние спар­тан­цев с.244 было направ­ле­но соб­ст­вен­но про­тив него. В ответ спар­тан­цам афи­няне в свою оче­редь потре­бо­ва­ли от них, чтобы они очи­сти­лись от свя­тотатств, совер­шен­ных в тенар­ском свя­ти­ли­ще Посей­до­на, где были умерщ­вле­ны искав­шие там убе­жи­ща илоты, и в хра­ме Афи­ны, где неко­гда был заперт царь Пав­са­ний, победи­тель при Пла­те­ях, и откуда он был выта­щен при послед­нем изды­ха­нии. Затем явля­ет­ся из Спар­ты новое посоль­ство с тре­бо­ва­ни­ем снять оса­ду с Поти­деи, пре­до­ста­вить неза­ви­си­мость Эгине и в осо­бен­но­сти отме­нить поста­нов­ле­ние отно­си­тель­но Мега­ры. Но афи­няне оста­ва­лись глу­хи к этим тре­бо­ва­ни­ям. Нако­нец, спар­тан­цы заяв­ля­ют, что они жела­ют мира и что он будет, если афи­няне воз­вра­тят неза­ви­си­мость элли­нам, всем сво­им союз­ни­кам. Таким тре­бо­ва­ни­ем Спар­та рас­по­ла­га­ла зара­нее в свою поль­зу боль­шин­ство гре­ков, высту­па­ла в бла­го­дар­ной роли защит­ни­цы эллин­ской сво­бо­ды от «тира­нии» Афин.

В Афи­нах созва­но было народ­ное собра­ние. Тут мне­ния разде­ли­лись. Одни гово­ри­ли в поль­зу вой­ны, дру­гие — в поль­зу мира, наста­и­вая на отмене «мегар­ской псе­физ­мы», смот­ря на нее как на мелочь, из-за кото­рой не сто­и­ло вое­вать. Ясно обо­зна­чи­лось два тече­ния: с одной сто­ро­ны зем­ледель­цы и люди с состо­я­ни­ем, с дру­гой — город­ское насе­ле­ние, осо­бен­но менее состо­я­тель­ное. Пер­вым вой­на, втор­же­ние вра­га, опу­сто­ше­ние стра­ны гро­зи­ли лишь разо­ре­ни­ем, бре­ме­нем новых тяго­стей и повин­но­стей. Есте­ствен­но поэто­му, что они жела­ли избег­нуть это­го и сто­я­ли за мир. Иное дело — город­ской менее состо­я­тель­ный класс: ему вой­на не гро­зи­ла новы­ми повин­но­стя­ми; от втор­же­ния вра­га ему мень­ше при­хо­ди­лось терять; за креп­ки­ми город­ски­ми сте­на­ми он чув­ст­во­вал себя в срав­ни­тель­ной без­опас­но­сти; вза­мен мир­ных зара­бот­ков, кото­рые вслед­ст­вие нару­ше­ния во вре­мя вой­ны обыч­но­го хода тор­го­вой и про­мыш­лен­ной дея­тель­но­сти мог­ли умень­шить­ся, являл­ся для него новый источ­ник — воен­ная служ­ба, осо­бен­но во фло­те. Сло­вом, город­ской демос ско­рее решал­ся на вой­ну.

Нако­нец, высту­пил в собра­нии с речью и сам Перикл. Не делать усту­пок — тако­во было его мне­ние. Это­го с.245 тре­бу­ет честь и досто­ин­ство Афин­ско­го государ­ства, гово­рил он, по сло­вам Фукидида. Отме­на «мегар­ской псе­физ­мы» — вовсе не мелочь: уступ­ка здесь рав­но­силь­на раб­ству; усту­пить — это зна­чит зара­нее под­чи­нить­ся Спар­те, не потер­пев еще пора­же­ния. Тре­бо­ва­ние лакеде­мо­нян отно­си­тель­но Мега­ры лишь пред­лог. Вой­на неиз­беж­на: раз афи­няне усту­пят, спар­тан­цы объ­яс­нят это стра­хом и предъ­явят новые, еще более тяже­лые тре­бо­ва­ния. Тут ско­рее может помочь твер­дый, сме­лый отказ: по край­ней мере, он заста­вит спар­тан­цев отно­сить­ся к афи­ня­нам, как к рав­ным; чем охот­нее Афи­ны при­мут бро­шен­ный им вызов, тем менее нале­гать будут на них вра­ги. Перикл ста­рал­ся под­нять дух граж­дан, вну­шить им уве­рен­ность, что на их сто­роне нисколь­ко не мень­ше шан­сов на победу, чем на сто­роне про­тив­ни­ков. Он выстав­лял на вид пре­иму­ще­ства Афин в срав­не­нии с пело­пон­нес­ца­ми. Опу­сто­ше­ния Атти­ки, гово­рил Перикл, не страш­ны. За них афи­няне со сво­им фло­том могут мстить опу­сто­ше­ни­ем Пело­пон­не­са, что́ при­чи­нит непри­я­те­лю несрав­нен­но боль­ший вред, так как для него Пело­пон­нес — все, а у афи­нян, кро­ме Атти­ки, мно­го еще дру­гих вла­де­ний, осо­бен­но ост­ро­вов: их сила на море. Перикл, если верить Фукидиду, боль­ше опа­сал­ся соб­ст­вен­ных оши­бок афи­нян, их увле­че­ния рис­ко­ван­ны­ми пред­при­я­ти­я­ми, стрем­ле­ния к новым заво­е­ва­ни­ям сре­ди вой­ны. В заклю­че­ние Перикл пред­ло­жил дать такой ответ спар­тан­цам: «Мега­ря­нам афи­няне поз­во­лят поль­зо­вать­ся рын­ком и гава­ня­ми, если лакеде­мо­няне не будут про­из­во­дить “ксе­не­ла­сии” (т. е. изгна­ния чуже­зем­цев) по отно­ше­нию к афи­ня­нам и их союз­ни­кам. Союз­ным горо­дам афи­няне пре­до­ста­вят неза­ви­си­мость, если те были авто­ном­ны­ми, когда заклю­чал­ся дого­вор, и если спар­тан­цы пре­до­ста­вят сво­им горо­дам управ­лять­ся каж­до­му, как кто хочет, а не так, как это выгод­но лакеде­мо­ня­нам. Афи­няне гото­вы пре­до­ста­вить дело тре­тей­ско­му суду, соглас­но усло­вию дого­во­ра; вой­ны сами не нач­нут, но с тем, кто ее начнет, будут сра­жать­ся». Такой ответ и дали афи­няне.

На этом кон­чи­лись пере­го­во­ры5. Обе сто­ро­ны с.246 гото­ви­лись к войне и ста­ра­лись зару­чить­ся союз­ни­ка­ми. Афи­ны рас­по­ла­га­ли сила­ми сво­его сою­за, т. е. горо­дов мало­ази­ат­ско­го и фра­кий­ско­го побе­ре­жья, Гел­лес­пон­та и ост­ро­вов Эгей­ско­го моря. На суше на сто­роне их были: Пла­теи, Нав­пакт у вхо­да в Коринф­ский залив, Фес­са­лия, с ее пре­вос­ход­ною кон­ни­цею, и неко­то­рые дру­гие обла­сти и ост­ро­ва, в том чис­ле и лежав­шие в запад­ной части Гре­ции. На сто­роне Спар­ты сто­ял почти весь Пело­пон­нес, где толь­ко Аргос дер­жал­ся ней­тра­ли­те­та. Вне Пело­пон­не­са спар­тан­цы име­ли союз­ни­ка­ми мега­рян, бла­го­да­ря чему ключ к Атти­ке был в их руках, бео­тий­цев, кон­ни­ца кото­рых была так необ­хо­ди­ма для втор­же­ния в Атти­ку, фокидян и неко­то­рых дру­гих. На Запа­де Афи­ны неза­дол­го до того заклю­чи­ли союз с Реги­ем (в южной Ита­лии) и Леон­ти­на­ми (в Сици­лии). Спар­та же рас­счи­ты­ва­ла на сво­их дорий­ских сопле­мен­ни­ков в Ита­лии и Сици­лии, осо­бен­но на их флот и денеж­ные сред­ства. И не толь­ко меж­ду гре­ка­ми обе сто­ро­ны иска­ли себе союз­ни­ков, но и меж­ду вар­ва­ра­ми: Спар­та дума­ла о сою­зе с Пер­си­ей, афи­няне — о сою­зе с одри­са­ми (во Фра­кии). Вза­им­ная нена­висть пер­вен­ст­ву­ю­щих государств Гре­ции заглу­ша­ла чув­ства нацио­наль­но­го един­ства.

Вооб­ще, силы обе­их сто­рон, мож­но ска­зать, были рав­ны, хотя и не одно­род­ны; шан­сы на победу оди­на­ко­вы. На море бес­спор­ное пре­об­ла­да­ние при­над­ле­жа­ло Афи­нам, на суше — пело­пон­нес­цам. Афин­ский флот был тогда пер­вый в Гре­ции не толь­ко по коли­че­ству кораб­лей, но и по энер­гии, опыт­но­сти и искус­ству моря­ков. Зато сухо­пут­ное спар­тан­ское вой­ско пре­вос­хо­ди­ло вой­ско афи­нян и чис­лен­но­стью сво­ею, и упро­чив­ше­ю­ся за ним сла­вою непо­беди­мо­сти. Что каса­ет­ся денеж­ных средств, это­го глав­но­го «нер­ва вой­ны», как отлич­но созна­ва­ли уже тогдаш­ние гре­ки6, то пело­пон­нес­цы были ими бед­ны. Афи­няне же, кро­ме еже­год­но­го форо­са и дру­гих дохо­дов, рас­по­ла­га­ли, как мы виде­ли (стр. 174), необык­но­вен­но бога­тою по тому вре­ме­ни каз­ною в 6000 тал., а в слу­чае край­но­сти мог­ли вос­поль­зо­вать­ся заи­мо­об­раз­но сокро­ви­ща­ми, хра­нив­ши­ми­ся в акро­по­ле, нече­ка­нен­ным с.247 золо­том и сереб­ром, дара­ми и при­но­ше­ни­я­ми от част­ных лиц и государ­ства, раз­лич­ны­ми сосуда­ми и добы­чею от мидян и т. под., что́ состав­ля­ло, по мень­шей мере, 500 тал., оде­я­ни­ем ста­туи боги­ни Афи­ны из чисто­го золота, весом в 40 тал., не гово­ря уже о дра­го­цен­но­стях в дру­гих свя­ти­ли­щах (Фукид. II, 13). Богат­ство денеж­ных средств дава­ло Афи­нам боль­шие пре­иму­ще­ства на пер­вых порах; но зато вой­на им сто­и­ла доро­же, неже­ли пело­пон­нес­цам, с их, так ска­зать, нату­раль­ным спо­со­бом веде­ния ее и достав­кой все­го боль­шею частью нату­рой. Бла­го­да­ря оли­гар­хи­че­ско­му строю Спар­та име­ла воз­мож­ность дей­ст­во­вать в тайне, с боль­шею после­до­ва­тель­но­стью и с бо́льшим бла­го­ра­зу­ми­ем. Наобо­рот, афин­ская демо­кра­тия, с сво­им народ­ным собра­ни­ем, дей­ст­во­ва­ла на виду у всех; все, что́ в Афи­нах обсуж­да­лось и одоб­ря­лось, лег­ко дела­лось тот­час же извест­ным и вра­гам. Афин­ский демос не все­гда был после­до­ва­те­лен; измен­чи­вый и лег­ко увле­каю­щий­ся, он мог быст­ро пере­хо­дить от одно­го реше­ния к дру­го­му. Зато и спо­со­бен он был на такой энту­зи­азм, на такой подъ­ем духа и на такие жерт­вы, на какие вряд ли была спо­соб­на тогдаш­няя оли­гар­хи­че­ская Спар­та. В Афин­ском сою­зе было боль­ше цен­тра­ли­за­ции; зато в Пело­пон­нес­ском — боль­ше солидар­но­сти, боль­ше общ­но­сти инте­ре­сов меж­ду гла­вою сою­за и осталь­ны­ми его чле­на­ми. Но и у Спар­ты была своя Ахил­ле­со­ва пята; это — Мес­се­ния, с ее пора­бо­щен­ным насе­ле­ни­ем, столь нена­видев­шим сво­их победи­те­лей.

На сто­роне Спар­ты был дель­фий­ский ора­кул, обе­щав­ший ей победу и помощь боже­ства, и еще один важ­ный фак­тор; это — обще­ст­вен­ное мне­ние тогдаш­ней Элла­ды, реши­тель­но скло­няв­ше­е­ся в ее поль­зу. Афи­ня­нам завидо­ва­ли, их опа­са­лись, жела­ли изба­вить­ся от их вла­ды­че­ства, казав­ше­го­ся столь тяже­лым, и не испы­тав еще гос­под­ства Спар­ты, вери­ли ее заяв­ле­нию, что она берет­ся за ору­жие для осво­бож­де­ния элли­нов от «тира­нии» Афин.

Вооб­ще Гре­ция нахо­ди­лась тогда в напря­жен­ном ожи­да­нии, в виду гото­вив­ше­го­ся реши­тель­но­го столк­но­ве­ния двух пер­вен­ст­ву­ю­щих государств. Чув­ст­во­ва­лось при­бли­же­ние с.248 вели­ких, роко­вых собы­тий. И толь­ко моло­дежь, как афин­ская, так и пело­пон­нес­ская, еще не изведав­шая по соб­ст­вен­но­му опы­ту всех ужа­сов вой­ны, с радо­стью при­ни­ма­лась за нее, ища попри­ща для сво­их юных сил…

Еще при­готов­ле­ния к войне шли, как мир был откры­то уже нару­шен ноч­ным напа­де­ни­ем фиван­цев на Пла­теи (вес­ною 431 г.), с чего и при­ня­то счи­тать нача­ло Пело­пон­нес­ской вой­ны (431—404)7. Спу­стя неко­то­рое вре­мя пело­пон­нес­ское вой­ско, под началь­ст­вом спар­тан­ско­го царя Архида­ма, дви­ну­лось к пре­де­лам Атти­ки. Архидам попы­тал­ся еще раз всту­пить в пере­го­во­ры с афи­ня­на­ми, но те не впу­сти­ли спар­тан­ско­го посла даже в город и высла­ли его из сво­ей терри­то­рии, заявив, что если спар­тан­цы жела­ют вести пере­го­во­ры, то пусть преж­де воз­вра­тят­ся домой. Покидая гра­ни­цы Атти­ки, посол, гово­рят, про­из­нес: «День этот — нача­ло вели­ких бед­ст­вий для элли­нов».

В виду наступ­ле­ния непри­я­те­ля Перикл, сто­яв­ший тогда во гла­ве кол­ле­гии стра­те­гов и обле­чен­ный осо­бы­ми пол­но­мо­чи­я­ми, при­нял свои меры. По его пла­ну, на суше в откры­тую бит­ву с подав­ля­ю­щим по сво­ей чис­лен­но­сти пело­пон­нес­ским вой­ском ни за что не сле­до­ва­ло всту­пать. В его гла­зах, это зна­чи­ло лишь бес­плод­но губить афин­ские силы и под­вер­гать рис­ку государ­ство. На суше сле­до­ва­ло огра­ни­чить­ся защи­той горо­да и «Длин­ных стен», глав­ные же силы сосре­дото­чить на море, сна­рядить флот и с помо­щью его опу­сто­шать бере­га Пело­пон­не­са, про­из­во­дить там высад­ки и т. п. Сель­ское насе­ле­ние Атти­ки долж­но было поки­нуть свои поля и жили­ща, перей­ти в город, сне­сти туда свое иму­ще­ство, и запе­реть­ся; почти вся стра­на, за исклю­че­ни­ем Афин, «Длин­ных стен» и Пирея, долж­на была быть остав­ле­на на про­из­вол вра­га.

Как ни тяже­ло было для афи­нян, они после­до­ва­ли сове­ту Перик­ла. Жите­ли Атти­ки при­нес­ли тре­бу­е­мые от них жерт­вы. Скот ото­сла­ли они на Евбею и на дру­гие близ­ле­жа­щие ост­ро­ва, а сами с жена­ми и детьми ста­ли пере­се­лять­ся в город, забрав с собою кое-какое иму­ще­ство, с.249 хозяй­ст­вен­ную утварь, ино­гда и лес от разо­бран­ных ими сами­ми домов. С невы­ра­зи­мо тяже­лым чув­ст­вом рас­ста­ва­лись они с сво­и­ми род­ны­ми поля­ми, с сво­и­ми жили­ща­ми и хозяй­ст­вом, тем более, что боль­шин­ство афи­нян при­вык­ло жить вне горо­да, и теперь ему вдруг при­хо­ди­лось совер­шен­но менять свой образ жиз­ни. В Афи­нах лишь для немно­гих хва­ти­ло жилищ. Неко­то­рые нашли при­ют у дру­зей или род­ст­вен­ни­ков. Но боль­шин­ству при­шлось поме­стить­ся под откры­тым небом, на пустых, неза­стро­ен­ных местах горо­да или же в хра­мах и свя­ти­ли­щах, за исклю­че­ни­ем акро­по­ля и Элев­си­ния да неко­то­рых дру­гих, ока­зав­ших­ся креп­ко запер­ты­ми. Занят был теперь даже лежав­ший у подош­вы акро­по­ля так назы­вае­мый Пеласгик, несмот­ря на гро­зив­шее за это про­кля­тие, на запре­ще­ние и пред­ска­за­ния ора­ку­ла: так вели­ка была сила необ­хо­ди­мо­сти. Мно­гие раз­ме­сти­лись в баш­нях город­ских стен, где и как кто мог. Самый город не мог всех вме­стить; поэто­му пере­се­лен­ца­ми заня­ты были про­стран­ство меж­ду «Длин­ны­ми сте­на­ми» и боль­шая часть Пирея.

Всту­пив в пре­де­лы Атти­ки, Архидам, чтобы выма­нить афи­нян из горо­да и завлечь в сра­же­ние, рас­по­ло­жил­ся почти в виду Афин, в Ахар­нах, самом мно­го­люд­ном деме, жите­ли кото­ро­го состав­ля­ли наи­бо­лее зна­чи­тель­ную часть афин­ской тяже­ло­во­ору­жен­ной пехоты.

И дей­ст­ви­тель­но, при виде непри­я­тель­ско­го вой­ска и бес­пре­пят­ст­вен­но про­из­во­ди­мых им опу­сто­ше­ний, афи­ня­на­ми овла­де­ло раз­дра­же­ние и нетер­пе­ние. Осо­бен­но моло­дежь поры­ва­лась вый­ти навстре­чу вра­гу. На ули­цах ста­ли соби­рать­ся сход­ки; шли тол­ки о том, сле­ду­ет ли высту­пать про­тив непри­я­те­ля или нет. На Перик­ла него­до­ва­ли. В нем виде­ли глав­но­го винов­ни­ка вой­ны; его упре­ка­ли за то, что он не ведет вой­ско в откры­тый бой с пело­пон­нес­ца­ми. Осо­бен­но раз­дра­же­ны были ахар­няне, дем кото­рых боль­ше все­го стра­дал от непри­я­те­ля, эти «силь­ные, креп­кие, слов­но дуб, ста­ри­ки, истые мара­фон­ские вои­ны», по сло­вам Ари­сто­фа­на. Тогда впер­вые стал выдви­гать­ся Кле­он; имен­но он с осо­бен­ною горяч­но­стью напа­дал на Перик­ла и этим при­об­ре­тал вли­я­ние на мас­су, созда­вал себе попу­ляр­ность. с.250 Коми­ки осы­па­ли Перик­ла насмеш­ка­ми. Гер­мипп назы­вал его «царем сати­ров» и спра­ши­вал, «поче­му он не поды­ма­ет копья, храб­ро гово­рит о войне, а на деле ока­зы­ва­ет­ся ода­рен­ным душою тру­са»? Но сре­ди вол­не­ния и него­до­ва­ния граж­дан, напа­док и насме­шек, Перикл оста­вал­ся по-преж­не­му непо­ко­ле­би­мо твер­дым. Подоб­но корм­че­му, кото­рый на море при наступ­ле­нии бури, все устро­ив как сле­ду­ет и спу­стив пару­са, посту­па­ет по пра­ви­лам сво­его искус­ства, не обра­щая вни­ма­ния на сле­зы и моль­бы стра­даю­щих мор­скою болез­нью и боя­щих­ся пас­са­жи­ров, так и Перикл, — гово­рит Плу­тарх, — запе­рев город и рас­ста­вив везде охра­ну, дер­жал­ся сво­его пла­на, пре­не­бре­гая кри­ком и недо­воль­ст­вом граж­дан. Он не допус­кал созва­ния народ­но­го собра­ния, опа­са­ясь, что там воин­ст­вен­ное настро­е­ние и чув­ство раз­дра­же­ния возь­мет у граж­дан верх над бла­го­ра­зу­ми­ем. Дело огра­ни­чи­лось неболь­шой стыч­кой и пело­пон­нес­цы вско­ре поки­ну­ли Атти­ку.

Тем вре­ме­нем афи­няне пред­при­ня­ли мор­скую экс­пе­ди­цию к бере­гам Пело­пон­не­са и к запад­ной части Гре­ции; поста­но­ви­ли отде­лить на буду­щее вре­мя из хра­нив­шей­ся в акро­по­ле каз­ны 1000 талан­тов, как сво­его рода непри­кос­но­вен­ный капи­тал, кото­рый мог быть употреб­лен лишь в край­но­сти, для защи­ты самих Афин, и смерт­ная казнь гро­зи­ла тому, кто пред­ло­жит употре­бить эти день­ги на что-либо дру­гое; реше­но было для той же цели, т. е. для защи­ты горо­да, еже­год­но отде­лять 100 луч­ших три­эр; с ост­ро­ва Эги­ны, кото­рый для Пирея, по выра­же­нию Перик­ла, был «бель­мом в гла­зу», жите­ли с жена­ми и детьми были изгна­ны, а на Эги­ну отправ­ле­ны афин­ские посе­лен­цы, — мера объ­яс­ня­е­мая не толь­ко чув­ст­вом мести, но и жела­ни­ем воз­на­гра­дить потер­пев­ших от непри­я­тель­ско­го втор­же­ния граж­дан и успо­ко­ить их раз­дра­же­ние; в Мегар­скую область пред­при­ня­то опу­сто­ши­тель­ное втор­же­ние.

Перикл еще сохра­нял пер­вен­ст­ву­ю­щее поло­же­ние, и когда, соглас­но обы­чаю, устро­е­но было тор­же­ст­вен­ное погре­бе­ние остан­ков афин­ских вои­нов, пав­ших в бою, то для про­из­не­се­ния речи над ними избран был он. Это — та зна­ме­ни­тая речь, кото­рая пред­став­ля­ет иде­а­ли­зи­ру­ю­щую с.251 харак­те­ри­сти­ку афин­ской демо­кра­тии и отрыв­ки из кото­рой мы уже при­во­ди­ли (стр. 186).

Пер­вый год вой­ны кон­чил­ся, но суще­ст­вен­ных резуль­та­тов ни та, ни дру­гая сто­ро­на не достиг­ла. Обе они по-преж­не­му сто­я­ли одна про­тив дру­гой с неослаб­лен­ны­ми сила­ми и реше­ние вопро­са о пре­об­ла­да­нии не подви­ну­лось ни на шаг.

На сле­дую­щий год (430) пело­пон­нес­цы под началь­ст­вом Архида­ма опять вторг­лись в Атти­ку и при­ня­лись за опу­сто­ше­ние стра­ны. Но в то вре­мя как внеш­ний враг нахо­дил­ся у ворот горо­да, в самых Афи­нах сви­реп­ст­во­ва­ло страш­ное бед­ст­вие — эпиде­мия8. Рань­ше она появ­ля­лась уже в раз­ных мест­но­стях, в Эфи­о­пии, Егип­те, Ливии, в боль­шей части вла­де­ний пер­сид­ско­го царя, даже на ост­ро­ве Лем­но­се. Теперь она на кораб­лях зане­се­на была преж­де все­го в Пирей, а оттуда и в Афи­ны. Здесь она нашла как нель­зя более бла­го­при­ят­ную поч­ву для себя. Тес­нота, скоп­ле­ние мас­сы насе­ле­ния, за город­ски­ми сте­на­ми искав­ше­го убе­жи­ща от непри­я­те­ля, пере­ме­на обра­за жиз­ни и угне­тен­ное настро­е­ние наро­да, — все это спо­соб­ст­во­ва­ло страш­но­му раз­ви­тию болез­ни в Афи­нах, тогда как, напр., в Пело­пон­не­се эпиде­мия не достиг­ла зна­чи­тель­ных раз­ме­ров.

Ужас­ное зре­ли­ще пред­став­ля­ли тогда Афи­ны. Болезнь пожи­ра­ла свои жерт­вы, и не было средств бороть­ся с нею. Мно­гих боль­ных даже близ­кие покида­ли совер­шен­но на про­из­вол судь­бы. Дома опу­сте­ли. Уми­раю­щие и полу­жи­вые часто лежа­ли или пол­за­ли по ули­цам и осо­бен­но у колод­цев, томи­мые нестер­пи­мою жаж­дою. Тут же, на ули­цах, валя­лись тру­пы умер­ших, слу­жа неред­ко добы­чей пти­цам и соба­кам. Свя­ти­ли­ща и хра­мы, где посе­ли­лись пере­се­лен­цы, тоже пол­ны были тру­пов. Погре­бе­ние совер­ша­лось боль­шею частью как попа­ло: слу­ча­лось, что одних кла­ли на чужой костер и под­жи­га­ли его рань­ше того, кто устро­ил этот костер; иных бро­са­ли в огонь в то вре­мя, как сожи­гал­ся дру­гой труп, и т. п. О силе смерт­но­сти могут дать неко­то­рое поня­тие с.252 при­во­ди­мые Фукидидом (II, 58, III, 87) циф­ры: из 4000 гопли­тов, отправ­лен­ных к Поти­дее, в тече­ние не более 40 дней умер­ло 1050. Болезнь, хотя и с неоди­на­ко­вой силой, про­дол­жа­лась с неболь­шим пере­ры­вом три года, и за это вре­мя от нее погиб­ло из гопли­тов, зане­сен­ных в спи­сок, не менее 4400, да из всад­ни­ков — 300; чис­ло же умер­ших из осталь­но­го вой­ска неиз­вест­но: и ни от чего так не потер­пе­ли афи­няне, как от болез­ни, заме­ча­ет Фукидид. Она не толь­ко уно­си­ла их луч­шие, све­жие силы; она, кро­ме того, дей­ст­во­ва­ла демо­ра­ли­зу­ю­щим обра­зом на народ. Упа­док духа, отча­я­ние и апа­тия овла­де­ли обще­ст­вом. Воз­вы­шен­ные стрем­ле­ния, чув­ство чести и сты­да, страх пред бога­ми и людь­ми, — все это исчез­ло. Уве­рен­ность в без­на­ка­зан­но­сти была пол­ная. Раз­нуздан­ность и жаж­да чув­ст­вен­ных наслаж­де­ний достиг­ли ужа­саю­щих раз­ме­ров; преж­де чем уме­реть, спе­ши­ли насла­дить­ся все­ми бла­га­ми жиз­ни, так как нель­зя было быть уве­рен­ным в зав­траш­нем дне, и смерть все рав­но, каза­лось, гро­зи­ла всем. Осла­бе­ли семей­ные и обще­ст­вен­ные узы…

При таких усло­ви­ях нелег­ко было вести вой­ну. Прав­да, пело­пон­нес­цы, веро­ят­но из стра­ха зара­зы, поспе­ши­ли уйти из Атти­ки, а афин­ский флот с Пери­к­лом во гла­ве про­из­вел напа­де­ния на побе­ре­жья Пело­пон­не­са; но и тут дело огра­ни­чи­лось в сущ­но­сти толь­ко опу­сто­ше­ни­ем; афин­ский же отряд, послан­ный в под­креп­ле­ние оса­ждав­шим Поти­дею, внес лишь зара­зу в ряды их.

После вто­рич­но­го непри­я­тель­ско­го втор­же­ния и опу­сто­ше­ния Атти­ки настро­е­ние афи­нян было подав­лен­ное. Они него­до­ва­ли на Перик­ла, вини­ли его во всех несча­сти­ях и гото­вы были про­сить у спар­тан­цев мира. Но все их попыт­ки в этом направ­ле­нии были тщет­ны: посоль­ства в Спар­ту ни к чему не при­во­ди­ли. Тогда, если верить Фукидиду (II, 60 сл.), Перикл созвал народ­ное собра­ние и обра­тил­ся к нему с речью, в кото­рой, уко­ряя граж­дан за их мало­ду­шие, ста­рал­ся оправ­дать свое поведе­ние, под­нять упав­ший дух афи­нян, сове­то­вал им не под­да­вать­ся несча­сти­ям, ради бла­га государ­ства забыть лич­ное горе, тер­пе­ли­во пере­но­сить все невзго­ды и пре­кра­тить пере­го­во­ры со Спар­той о мире. с.253 Афи­няне после­до­ва­ли сове­ту Перик­ла: пере­го­во­ры с Спар­той были остав­ле­ны. Тем не менее недо­воль­ство про­тив Перик­ла не исчез­ло. Про­тив него соеди­ни­лись все, и демос, и ари­сто­кра­ты. Перикл был сме­щен и под­верг­ся суду. По сло­вам Плу­тар­ха9, Дра­кон­тид высту­пил с пред­ло­же­ни­ем, чтобы Перикл пред­ста­вил отчет при­та­нам в употреб­ле­нии казен­ных денег, чтобы суд над ним про­ис­хо­дил в акро­по­ле и судьи пода­ва­ли голос, беря каме­шек с алта­ря. Эта необыч­ная, осо­бо тор­же­ст­вен­ная фор­ма суда смяг­че­на поправ­кой Гаг­но­на, по кото­рой суд дол­жен был про­ис­хо­дить пред 1500 дика­стов, по обви­не­нию в хище­нии и взя­точ­ни­че­стве или про­сто в непра­виль­ных дей­ст­ви­ях. Тем не менее обви­не­ние для Перик­ла было тяж­кое: есть изве­стие, что дело шло о его жиз­ни и смер­ти. Про­цесс кон­чил­ся при­суж­де­ни­ем обви­ня­е­мо­го к денеж­но­му штра­фу в 50 тал. По всей веро­ят­но­сти, отче­ты Перик­ла в употреб­ле­нии денеж­ных сумм, кото­ры­ми он рас­по­ря­жал­ся, при­зна­ны были неудо­вле­тво­ри­тель­ны­ми.

Таким обра­зом, после государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, не пре­ры­вав­шей­ся в тече­ние длин­но­го ряда лет, Перикл теперь дол­жен был воз­вра­тить­ся к част­ной жиз­ни, где у него тоже не было тогда отра­ды, так как удар сле­до­вал за уда­ром, одна поте­ря за дру­гою… Меж­ду тем него­до­ва­ние афи­нян на Перик­ла мало-пома­лу ста­ло ути­хать. Ока­за­лось, что не было в Афи­нах лица, кото­рое мог­ло бы достой­ным обра­зом заме­нить Перик­ла. Без него дела шли еще хуже, и вот когда настал срок выбо­ров в стра­те­ги, то Перикл был сно­ва избран и обле­чен пол­но­мо­чи­я­ми. Но преж­ний авто­ри­тет и оба­я­ние не мог­ли уже к нему воз­вра­тить­ся. Да и жил он после это­го недол­го: болезнь мед­лен­но под­та­чи­ва­ла его силы, и осе­нью 429 г. Перикл умер. Если такие собы­тия, как сда­ча Поти­деи, победы Фор­ми­о­на в Коринф­ском зали­ве, оса­да Пла­тей спар­тан­ца­ми, и про­изо­шли еще при его жиз­ни, то вряд ли он ока­зы­вал сколь­ко-нибудь силь­ное вли­я­ние на их ход.

с.254 Не так дав­но, в 80-х годах про­шло­го века, в Гер­ма­нии выска­зан был взгляд на Перик­ла, сво­див­ший­ся к тому, что вели­ко­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля Афин ста­ра­лись раз­вен­чать, пока­зать его несо­сто­я­тель­ность, как поли­ти­ка и пол­ко­во­д­ца; в его дея­тель­но­сти виде­ли чуть ли не сплош­ной ряд оши­бок. С точ­ки зре­ния это­го взгляда Перикл ока­зы­вал­ся посред­ст­вен­но­стью, почти без­дар­но­стью, винов­ни­ком после­дую­ще­го упад­ка Афин, неудач­но­го исхо­да их борь­бы со Спар­той и т. д. И это было не еди­нич­ное мне­ние, кото­рое мож­но было бы объ­яс­нить пре­тен­зи­ей на ори­ги­наль­ность, а целое, так ска­зать, тече­ние. Пред­ста­ви­те­ля­ми его явля­лись уче­ные, уже при­об­рет­шие более или менее почет­ную извест­ность в нау­ке, с мне­ни­ем кото­рых во вся­ком слу­чае нуж­но было счи­тать­ся10. Всмат­ри­ва­ясь вни­ма­тель­но в дея­тель­ность Перик­ла, в усло­вия, сре­ди кото­рых она про­те­ка­ла, мы при­хо­дим к заклю­че­нию, что взгляд упо­мя­ну­тых уче­ных, несмот­ря на отдель­ные вер­ные заме­ча­ния их, в общем не выдер­жи­ва­ет кри­ти­ки: в нем слиш­ком мно­го про­из­во­ла, субъ­ек­тив­но­сти и нет бес­при­стра­стия. Он при­да­ет слиш­ком боль­шое зна­че­ние отдель­ной лич­но­сти и ста­вит Пери­к­лу в вину то, что́ в сущ­но­сти явля­лось есте­ствен­ным и логи­че­ским след­ст­ви­ем цело­го пред­ше­ст­во­вав­ше­го про­цес­са; он про­ти­во­ре­чит и Фукидиду, а не дове­рять послед­не­му в дан­ном слу­чае мы не име­ем осно­ва­ния: рас­смот­ре­ние дея­тель­но­сти Перик­ла, как нель­зя более, под­твер­жда­ет отзыв о нем вели­ко­го исто­ри­ка древ­но­сти. Таким обра­зом, по-преж­не­му Перикл явля­ет­ся в гла­зах наших одним из вели­че­ст­вен­ных обра­зов в гре­че­ской исто­рии, — прав­да, не воен­ным гени­ем, но опыт­ным и бла­го­ра­зум­ным пол­ко­вод­цем, талант­ли­вым и мно­го­сто­рон­ним государ­ст­вен­ным дея­те­лем. Он не был, ска­за­ли мы (стр. 153), тем с.255 рефор­ма­то­ром, кото­рый про­ла­га­ет новые пути; но он был достой­ным завер­ши­те­лем дела Соло­на, Кли­сфе­на, Феми­сток­ла и Эфи­аль­та.


Дема­го­ги и стра­те­ги; Кле­он и Никий.

По смер­ти Перик­ла начи­на­ет­ся как бы новая эпо­ха в исто­рии афин­ской демо­кра­тии11: насту­па­ет вре­мя гос­под­ства дема­го­гов в худ­шем зна­че­нии сло­ва, — потвор­ст­ву­ю­щих тол­пе, под­ла­жи­ваю­щих­ся под ее вку­сы, дей­ст­ву­ю­щих на ее дур­ные инстинк­ты. Фукидид про­ти­во­по­ла­га­ет Пери­к­лу его пре­ем­ни­ков (II, 65). «Когда умер Перикл», гово­рит он, «то еще более обна­ру­жи­лась его про­зор­ли­вость отно­си­тель­но вой­ны. Ибо он утвер­ждал, что афи­няне оста­нут­ся победи­те­ля­ми, если будут дер­жать себя спо­кой­но, если будут забо­тить­ся о фло­те, не будут стре­мить­ся к рас­ши­ре­нию сво­его вла­ды­че­ства во вре­мя самой вой­ны и под­вер­гать государ­ство рис­ку. Афи­няне же посту­пи­ли как раз наобо­рот. Да и в дру­гих делах, не имев­ших, каза­лось, отно­ше­ния к войне, они, дей­ст­вуя в инте­ре­сах лич­но­го често­лю­бия и в лич­ных выго­дах, вреди­ли себе и сою­зу; тут, при уда­че, почет и поль­за были бы боль­ше част­ным лицам; при неуда­че же воз­ни­кал вред для государ­ства и в отно­ше­нии вой­ны». Объ­яс­ня­ет это Фукидид тем, что Перикл ста­рал­ся воз­вы­сить демос до себя, а его пре­ем­ни­ки, после­дую­щие дема­го­ги, дей­ст­во­ва­ли наобо­рот. «Перикл, силь­ный нрав­ст­вен­ным досто­ин­ст­вом и умом и явно непод­куп­ный в выс­шей сте­пе­ни, сво­бод­но пра­вил мас­сой, и не столь­ко она руко­во­ди­ла им, сколь­ко он ею, пото­му что он при­об­рел власть, не при­бе­гая к недо­стой­ным сред­ствам, и не имел вслед­ст­вие это­го нуж­ды льстить тол­пе, но, поль­зу­ясь ува­же­ни­ем, мог и рез­ко про­ти­во­ре­чить ей… После­дую­щие же вожди, будучи сами по себе боль­ше рав­ны друг дру­гу и в с.256 то же вре­мя стре­мясь каж­дый стать пер­вым, нача­ли в уго­ду демо­су пре­до­став­лять ему и все дела». При­бли­зи­тель­но то же гово­рит и Ари­сто­тель в сво­ей «Поли­тии» (гл. 28). Со смер­тью Перик­ла, заме­ча­ет он, поло­же­ние дел изме­ни­лось к худ­ше­му. Народ впер­вые избрал тогда вождем лич­ность, не поль­зо­вав­шу­ю­ся доб­рою сла­вою у «при­лич­ных» (Ари­сто­тель под­ра­зу­ме­ва­ет Клео­на), тогда как до тех пор его вождя­ми все­гда были бла­го­род­ные. С тех пор, по Ари­сто­те­лю, начи­на­ет­ся вла­ды­че­ство дема­го­гов, дерз­ких и угож­дав­ших тол­пе, имев­ших в виду лишь инте­ре­сы мину­ты. Гово­ря в сво­ей «Поли­ти­ке» (1292a) о край­ней фор­ме демо­кра­тии, Ари­сто­тель заме­ча­ет, что здесь демос явля­ет­ся мно­го­го­ло­вым дес­потом и что́ у тира­нов льсте­цы, то в демо­кра­тии — дема­го­ги; дема­гог и льстец — одно и то же, гово­рит он; «ибо дема­гог есть льстец демо­са» (1313b—1314a).

Таких дема­го­гов изо­бра­жа­ет Ари­сто­фан в сво­ей комедии «Всад­ни­ки». Здесь Пафла­го­нец (Кле­он) и улич­ный тор­го­вец, кол­бас­ник Аго­ра­крит, борют­ся из-за вли­я­ния на демос, кото­рый, как мы уже гово­ри­ли (стр. 188), пред­став­лен в обра­зе выжив­ше­го из ума ста­ри­ка; они состя­за­ют­ся в похва­лах и лести ему, в изъ­яв­ле­нии сво­ей люб­ви и пре­дан­но­сти, в раз­но­го рода при­но­ше­ни­ях. Это — состя­за­ние в бес­стыд­стве, и тут кол­бас­ник пре­взо­шел даже Пафла­гон­ца-Клео­на. Кол­бас­ник в нача­ле пье­сы еще более бес­сты­ден и нагл, чем Кле­он. Чрез то и может он воз­вы­сить­ся, «что пло­ща­дью рож­ден, и подл, и дер­зок». Он неве­же­ст­вен, «нау­кам не учен, лишь гра­мо­те, и той — худо­го хуже»… Но


Искус­ство дема­го­га
Не ищет уж теперь обра­зо­ва­нья
И для нату­ры чест­ной не год­но:
Ушло оно к бес­стыд­ным и невеж­дам…

Кол­бас­ник одер­жи­ва­ет победу над Пафла­гон­цем-Клео­ном: Демос вве­ря­ет себя ему, а с Пафла­гон­цем рас­ста­ет­ся. В кон­це пье­сы Аго­ра­крит явля­ет­ся бла­го­де­тель­ным, муд­рым совет­ни­ком: он, как вол­шеб­ни­ца Медея, варит Демо­са и из ста­ро­го, гнус­но­го, пре­вра­ща­ет его в моло­до­го, хоро­ше­го.

с.257 Дема­го­ги, пре­ем­ни­ки Перик­ла, боль­шею частью были лишь ора­то­ра­ми или руко­во­ди­те­ля­ми в народ­ном собра­нии; неред­ко они доби­ва­лись места в сове­те пяти­сот, но они не были пол­ко­во­д­ца­ми, стра­те­га­ми, за исклю­че­ни­ем отдель­ных слу­ча­ев. Меж­ду тем как преж­де немыс­ли­мо было, чтобы лицо, не имев­шее опыт­но­сти государ­ст­вен­но­го дея­те­ля или не будучи стра­те­гом, руко­во­ди­ло наро­дом, теперь подоб­ные явле­ния сде­ла­лись обыч­ны­ми. Функ­ции стра­те­га и народ­но­го вождя, преж­де соеди­нен­ные в одном лице, разде­ля­ют­ся, про­ис­хо­дит раз­дво­е­ние: одни, дема­го­ги, дей­ст­ву­ют и вли­я­ют в народ­ном собра­нии; они мало све­ду­щи в воен­ном деле; дру­гие, стра­те­ги, сто­ят во гла­ве вой­ска, ведут вой­ну; они обык­но­вен­но пло­хие ора­то­ры, часто отсут­ст­ву­ют из Афин; они несут ответ­ст­вен­ность за успех, за воен­ные опе­ра­ции, неред­ко ими не одоб­ря­е­мые, им навя­зан­ные, и в сво­их дей­ст­ви­ях долж­ны сооб­ра­зо­вать­ся с настро­е­ни­ем в Афи­нах, иметь в виду, как отне­сут­ся к ним вли­я­тель­ные дема­го­ги. Меж­ду теми и дру­ги­ми — явный анта­го­низм: в слу­чае неуда­чи стра­те­га, его ждет обви­не­ние в под­куп­но­сти, в измене; в слу­чае успе­ха, ему завиду­ют, его опа­са­ют­ся.

Вооб­ще демос не дове­ря­ет стра­те­гам и пре­сле­ду­ет их целым рядом про­цес­сов. Так, стра­тег Фор­ми­он, победи­тель в мор­ской бит­ве при Нав­пак­те, потом при­суж­ден был к денеж­но­му штра­фу, кото­рый он не мог упла­тить. Пахес, пода­вив­ший вос­ста­ние на ост­ро­ве Лес­бо­се, во вре­мя само­го про­цес­са по пово­ду его дей­ст­вий12, в при­сут­ст­вии судей вынул свой меч и лишил себя жиз­ни. Лахес был обви­нен в утай­ке денег, но оправ­дан. Стра­те­ги Пифо­дор, Софокл (кото­ро­го не сле­ду­ет сме­ши­вать с зна­ме­ни­тым тра­ги­ком) и Еври­медон в 424/423 г., по воз­вра­ще­нии из Сици­лии, куда они посла­ны были во гла­ве эскад­ры, под­верг­лись про­цес­су по обви­не­нию в том, что, будучи с.258 под­куп­ле­ны, заклю­чи­ли мир и отплы­ли назад, тогда как мог­ли под­чи­нить Сици­лию; из них Пифо­дор и Софокл при­го­во­ре­ны были к изгна­нию, а Еври­медон — к денеж­но­му штра­фу. Исто­рик Фукидид за то, что, в каче­стве стра­те­га нахо­дясь во гла­ве эскад­ры у бере­гов Фра­кии, не успел пред­от­вра­тить отпа­де­ние Амфи­по­ля, был изгнан. А под конец Пело­пон­нес­ской вой­ны в 406 г., после мор­ской победы при Арги­нус­ских ост­ро­вах, про­изо­шел гран­ди­оз­ный про­цесс стра­те­гов-победи­те­лей, из кото­рых шесте­рых постиг­ла смерт­ная казнь за то, что они не похо­ро­ни­ли пав­ших и не поста­ра­лись спа­сти остав­ших­ся в живых, пла­вав­ших на облом­ках кораб­лей.

Понят­но, как небла­го­при­ят­но долж­но было отра­жать­ся это на ходе вой­ны. К тому же на выбо­ры стра­те­гов вли­я­ли поли­ти­че­ские сооб­ра­же­ния. Меж­ду стра­те­га­ми были сто­рон­ни­ки мира или вой­ны; одни сто­я­ли бли­же к уме­рен­ным или к ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии, дру­гие — к демо­кра­ти­че­ской. Каж­дая пар­тия ста­ра­лась про­ве­сти сво­их кан­дида­тов. По соста­ву кол­ле­гии стра­те­гов в тот или дру­гой год мож­но до неко­то­рой сте­пе­ни судить, какое тече­ние пре­об­ла­да­ло в момент выбо­ров — более мир­ное или воин­ст­вен­ное13. Авто­ри­тет стра­те­гов падал, тем более, что часто это были люди незна­чи­тель­ные. «Кого преж­де не выбра­ли бы даже про­бо­вать вино» (для празд­неств), гово­рит комик Евпо­лид, «того теперь мы име­ем стра­те­га­ми. О, город, город, насколь­ко ты более счаст­лив, чем разу­мен!» Он вспо­ми­на­ет о преж­них вре­ме­нах, о Миль­тиа­де и Перик­ле. «Не так мы, ста­ри­ки, в наше вре­мя пра­ви­ли государ­ст­вом; у нас, преж­де все­го, были стра­те­ги из самых вели­ких домов, пер­вые богат­ст­вом и родом, на кото­рых мы моли­лись, как на богов, да они и были ими, так что мы жили без­опас­но; а теперь, куда при­дет­ся, идем в поход, выбрав отбро­сы в стра­те­ги».

Вооб­ще в то вре­мя в афин­ском обще­стве про­изо­шли круп­ные пере­ме­ны. Вой­на и ужас­ная эпиде­мия про­из­ве­ли страш­ные опу­сто­ше­ния в рядах афи­нян, и цвет афин­ско­го с.259 насе­ле­ния погиб. Чис­ло граж­дан умень­ши­лось на чет­верть или на треть; по Э. Мей­е­ру, с 55000 оно пони­зи­лось до 3600038000, по Бело­ху — с 35000 до 26000. Дей­ст­во­ва­ло новое поко­ле­ние, во мно­гом отлич­ное от пред­ше­ст­во­вав­ше­го, совре­мен­но­го Гре­ко-Пер­сид­ским вой­нам и Пери­к­ло­вой эпо­хе. По сло­вам Ари­сто­те­ля, вой­на име­ла вли­я­ние и на бо́льшую демо­кра­ти­за­цию Афин: народ, запер­тый в горо­де, при­ни­ма­ет еще более непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в управ­ле­нии. До сих пор вожди наро­да, сто­яв­шие даже во гла­ве демо­кра­ти­че­ской пар­тии, были из «знат­ных и бла­го­род­ных». Теперь на поли­ти­че­ском попри­ще их оттес­ня­ют и ста­но­вят­ся вождя­ми демо­са тор­гов­цы, про­мыш­лен­ни­ки или фаб­ри­кан­ты, пред­ста­ви­те­ли афин­ской бур­жу­а­зии, что́ вполне было есте­ствен­но, если при­нять во вни­ма­ние тор­го­вое и про­мыш­лен­ное зна­че­ние тогдаш­них Афин. Один за дру­гим высту­па­ют они по смер­ти Перик­ла: сна­ча­ла «тор­го­вец паклей» Евкрат; за ним — «тор­го­вец овца­ми» Лисикл, женив­ший­ся после того, как Перикл умер, на Аспа­зии, вли­я­нию кото­рой и при­пи­сы­ва­ли, что этот «ското­про­мыш­лен­ник» был спо­со­бен играть поли­ти­че­скую роль; затем — «кожев­ник», т. е. вла­де­лец коже­вен­но­го заво­да, Кле­он; фаб­ри­кант ламп Гипер­бол и друг.

Из них боль­ше и доль­ше всех поль­зо­вал­ся вли­я­ни­ем Кле­он. Отно­си­тель­но него наши источ­ни­ки еди­но­душ­ны. Они изо­бра­жа­ют Клео­на, как тип дема­го­га в худ­шем смыс­ле сло­ва. По Фукидиду, это чело­век, в выс­шей сте­пе­ни склон­ный к наси­лию, дерз­кий, гру­бый и наг­лый, кле­вет­ник, пустой и лег­ко­мыс­лен­ный хва­стун. По сло­вам Ари­сто­те­ля, Кле­он «более все­го раз­вра­тил народ сво­ею страст­но­стью, пер­вый стал кри­чать и бра­нить­ся на кафед­ре и про­из­но­сить речи опо­я­сан­ным» (гл. 28). Плу­тарх, кро­ме того, ука­зы­ва­ет на его алч­ность, коры­сто­лю­бие. Но осо­бен­но рез­ким напад­кам под­верг­ся Кле­он со сто­ро­ны коми­ков. Ари­сто­фан вывел его, как мы уже виде­ли (стр. 189), в комедии «Всад­ни­ки» в обра­зе Пафла­гон­ца, кри­ку­на, государ­ст­вен­но­го вора, бес­стыд­но­го льсте­ца и обман­щи­ка, в сети кото­ро­го попал Демос и кото­рый «с людей вымо­гал, их тянул и душил без зазре­нья». И в дру­гих сво­их пье­сах Ари­сто­фан не раз напа­да­ет на Клео­на страст­но и рез­ко.

с.260 Но, несмот­ря на такое еди­но­ду­шие, наши источ­ни­ки в дан­ном слу­чае не вполне надеж­ны. В осо­бен­но­сти это нуж­но ска­зать о комедии. Все эти шут­ки, под­час гру­бые, все эти лич­ные напад­ки, отзы­ваю­щи­е­ся неред­ко сплет­ней, кле­ве­той и кари­ка­ту­рой, при­ни­мать на веру, на них осно­вы­вать­ся при оцен­ке исто­ри­че­ско­го дея­те­ля нико­им обра­зом нель­зя14. Какое, напр., пре­врат­ное пред­став­ле­ние было бы у нас о Сокра­те, пола­гай­ся мы на одно­го Ари­сто­фа­на и его «Обла­ка» и не имей мы дру­гих источ­ни­ков. Нель­зя упус­кать из виду, что комик — не исто­рик, что Ари­сто­фан преж­де все­го коми­че­ский поэт, цель кото­ро­го заста­вить зри­те­лей сме­ять­ся. При­том, комедия — не толь­ко про­из­веде­ние поэ­ти­че­ское, но и поли­ти­че­ское, тен­ден­ци­оз­ное. Прав­да, Ари­сто­фан не был пол­ным, после­до­ва­тель­ным сто­рон­ни­ком оли­гар­хии15; но он, как и осталь­ные коми­ки, сто­ял в оппо­зи­ции к тогдаш­ней афин­ской демо­кра­тии и ее вождям. Кро­ме того, у него были свои сче­ты с Клео­ном. Кле­он пре­сле­до­вал Ари­сто­фа­на за его комедии; Ари­сто­фан отпла­чи­вал ему рез­ки­ми напад­ка­ми.

Что каса­ет­ся Фукидида, кото­рый по объ­ек­тив­но­сти и бес­при­стра­стию сто­ит вооб­ще чрез­вы­чай­но высо­ко, то он мог быть чрез­мер­но строг к Клео­ну, так как ему были глу­бо­ко анти­па­тич­ны демо­кра­ти­че­ская нату­ра и, так ска­зать, «пле­бей­ство» это­го пре­ем­ни­ка Перик­ла, не гово­ря уже о выска­зы­вае­мом неко­то­ры­ми исто­ри­ка­ми пред­по­ло­же­нии, что имен­но Кле­он был глав­ным винов­ни­ком изгна­ния Фукидида после паде­ния Амфи­по­ля и что, сле­до­ва­тель­но, в отно­ше­нии к нему вели­кий исто­рик мог быть не сво­бо­ден от лич­ной зло­бы и враж­ды16. Нако­нец Ари­сто­тель, как и Фукидид, не сочув­ст­во­вал край­ней демо­кра­тии и ее вождям, до неко­то­рой сте­пе­ни был про­ник­нут ари­сто­кра­ти­че­ски­ми сим­па­ти­я­ми.

Во вся­ком слу­чае, извест­ные нам фак­ты из дея­тель­но­сти с.261 Клео­на, сооб­щае­мые самим же Фукидидом, поз­во­ля­ют соста­вить несколь­ко иное мне­ние об этом дема­го­ге. Фукидид напр. назы­ва­ет обе­ща­ние Клео­на взять Сфак­те­рию в тече­ние 20 дней «сума­сшед­шим»; одна­ко Кле­он свое обе­ща­ние сдер­жал, дей­ст­во­вал при этом целе­со­об­раз­но и бла­го­ра­зум­но и пред­при­я­тие выпол­нил удач­но. Конеч­но, он не был выдаю­щим­ся государ­ст­вен­ным чело­ве­ком или пол­ко­вод­цем; он был необ­ра­зо­ван, вуль­га­рен, груб и дер­зок; ум его был узок; Кле­он был слиш­ком упо­рен и пря­мо­ли­не­ен. Но ему нель­зя отка­зать в энер­гии и здра­вом смыс­ле. Нель­зя ска­зать так­же, чтобы он все­гда льстил демо­су: ино­гда, судя по речи, при­во­ди­мой Фукидидом (III, 37 сл.) он гово­рил, рез­ко кри­ти­куя демо­кра­тию. Сам он вышел из демо­са; для народ­ной мас­сы он — «свой чело­век», он ей был более бли­зок и поня­тен, чем, напр., «Олим­пи­ец» Перикл. Самая его речь и при­е­мы, более вуль­гар­ные, его пош­лые шут­ки, о кото­рых гово­рит Плу­тарх, мог­ли нра­вить­ся мас­се. Рас­ска­зы­ва­ют, напр., что одна­жды Кле­он пред­ло­жил народ­но­му собра­нию отло­жить заседа­ние, так как он, Кле­он, дол­жен при­нять гостей и при­не­сти жерт­вы; афи­няне рас­сме­я­лись, вста­ли и собра­ние было рас­пу­ще­но.

Что каса­ет­ся долж­но­стей, зани­мае­мых Клео­ном, то он был два раза чле­ном сове­та, в 427/426 г. состо­ял пред­седа­те­лем элли­нота­ми­ев и два раза изби­рал­ся даже в стра­те­ги, не счи­тая осо­бой вре­мен­ной стра­те­гии для взя­тия Сфак­те­рии. Кле­он имел бли­жай­ших сто­рон­ни­ков и помощ­ни­ков. «Сот­ня голов про­кля­тых льсте­цов кру­гом обви­ва­ла его голо­ву», по выра­же­нию Ари­сто­фа­на (в «Осах»). Он был вождем край­ней демо­кра­ти­че­ской пар­тии и во внеш­ней поли­ти­ке сто­ял за вой­ну. Наши источ­ни­ки и это объ­яс­ня­ют дур­ны­ми, лич­ны­ми моти­ва­ми Клео­на — его опа­се­ни­ем, что с уста­нов­ле­ни­ем мира его зло­дей­ства ско­рее обна­ру­жат­ся и его кле­ве­ты встре­тят мень­ше дове­рия17, или, как гово­рит Ари­сто­фан, чтоб «вой­ной и тума­ном народ ослеп­лен­ный» не заме­чал, какие гнус­но­сти Кле­он дела­ет. Но за вой­ну с.262 вооб­ще была ради­каль­ная демо­кра­тия и город­ской демос, так как вой­на была в их инте­ре­сах.

Вождем дру­гой пар­тии — пар­тии мира, более уме­рен­ной и кон­сер­ва­тив­ной, был Никий. Он выда­вал­ся сво­им богат­ст­вом и зани­мал в Афи­нах вли­я­тель­ное поло­же­ние. Начи­ная с 428 г., его почти из года в год выби­ра­ли в стра­те­ги, что́ не меша­ло ему быть пред­ста­ви­те­лем пар­тии мира. В сущ­но­сти Никий был посред­ст­вен­но­стью — нере­ши­тель­ный, мед­ли­тель­ный, чрез­мер­но осто­рож­ный, мало­душ­ный и роб­кий пред тол­пою. Он чрез­вы­чай­но боял­ся сико­фан­тов, донос­чи­ков, кото­рые в ту пору явля­лись бичом для мно­гих состо­я­тель­ных граж­дан, и готов был от них вся­че­ски отку­пать­ся. Из стра­ха пред сико­фан­та­ми Никий, гово­рят, избе­гал посе­щать кого-либо из граж­дан, при­ни­мать уча­стие в обще­стве, в беседе. В испол­не­нии сво­их слу­жеб­ных обя­зан­но­стей он был необы­чай­но акку­ра­тен, а вне их замы­кал­ся в сво­ем доме и был мало­до­сту­пен. Если кто при­хо­дил к нему, то выхо­ди­ли его дру­зья и гово­ри­ли, что Никий про­сит изви­нить, так как и теперь он очень занят государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. Никий был суе­ве­рен и посто­ян­но сове­то­вал­ся с раз­ны­ми пред­ска­за­те­ля­ми-хре­смо­ло­га­ми. Его поли­ти­че­ское направ­ле­ние, обще­ст­вен­ное поло­же­ние, неко­то­рые чер­ты, напр. «филан­тро­пия», отме­чае­мая Плу­тар­хом, рас­по­ла­га­ли к нему ари­сто­кра­ти­че­скую пар­тию. Но и демос отно­сил­ся к Никию хоро­шо. Самая робость Никия пред тол­пой и страх пред сико­фан­та­ми явля­лись в гла­зах мас­сы как бы дока­за­тель­ст­вом его демо­кра­тиз­ма. При­том он рас­по­ла­гал народ хоре­ги­я­ми, гим­на­си­ар­хи­я­ми и тому подоб­ны­ми сред­ства­ми, пре­вос­хо­дя сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков и совре­мен­ни­ков блес­ком и вели­ко­ле­пи­ем поста­нов­ки. Даже коми­ки отно­си­лись к Никию сочув­ст­вен­но и лишь мяг­ко, слег­ка пори­ца­ли его за нере­ши­тель­ность и тру­сость. А Ари­сто­тель в «Афин­ской Поли­тии» (гл. 28) при­чис­ля­ет Никия к самым луч­шим «после древ­них» поли­ти­че­ским дея­те­лям в Афи­нах и добав­ля­ет, что в этом соглас­ны почти все.

Тако­вы были пре­ем­ни­ки Перик­ла.

Кле­он имел близ­кое отно­ше­ние к финан­сам.

Про­дол­жи­тель­ная, тяже­лая вой­на тре­бо­ва­ла боль­ших с.263 рас­хо­дов. С вес­ны 431 г. и до нача­ла зимы 428 г. истра­че­но было око­ло 3500 тал. В сред­нем пер­вые два года вой­ны обо­шлись по 1800 тал. каж­дый, а сле­дую­щие два — по 1100. Одна оса­да Поти­деи в тече­ние двух лет сто­и­ла 2000 тал. По сохра­нив­шим­ся, в виде над­пи­сей, сче­там в пер­вые 7 лет воен­ных дей­ст­вий, начи­ная с Кер­кир­ских заме­ша­тельств в 433 г. по 427/426 г., взя­то заи­мо­об­раз­но из каз­ны боги­ни Афи­ны 4001 тал., из каз­ны «дру­гих богов» — более 700, а из каз­ны Ники (Победы) — 22 тал., все­го круг­лым сче­том — 4750 тал.18 Необ­хо­ди­мо было изыс­кать новый источ­ник дохо­дов. И вот в 428 г. введе­на была пря­мая подать с иму­ще­ства, эйс­фо­ра, в раз­ме­ре 200 тал.; в 425/424 г. повы­шен более, чем вдвое, форос с союз­ни­ков. До тех пор в общем афи­няне отно­си­тель­но форо­са при­дер­жи­ва­лись нор­мы вре­мен Ари­сти­да; но в тече­ние полу­ве­ка эко­но­ми­че­ские усло­вия силь­но изме­ни­лись, горо­да ста­ли мно­го­люд­нее и бога­че, цен­ность денег пони­зи­лась, и это мог­ло слу­жить оправ­да­ни­ем при повы­ше­нии форо­са. Теперь общая его сум­ма доведе­на была при­бли­зи­тель­но до 1000 тал. Отдель­ных горо­дов уве­ли­че­ние кос­ну­лось не в оди­на­ко­вой сте­пе­ни: с одних форос уве­ли­чен вчет­ве­ро и даже впя­те­ро, с дру­гих остав­лен преж­ний или повы­шен слег­ка19. Обе эти важ­ные финан­со­вые меры — введе­ние эйс­фо­ры и повы­ше­ние форо­са — при­хо­дят­ся как раз на те два года, когда Кле­он был чле­ном сове­та. По всей веро­ят­но­сти, он и был дей­ст­ви­тель­ным ини­ци­а­то­ром их, хотя надеж­но­го, пря­мо­го свиде­тель­ства отно­си­тель­но это­го и нет, и фор­маль­но, напр., пред­ло­же­ние об уве­ли­че­нии форо­са внес не Кле­он, а Клео­ним. Во вся­ком слу­чае меры эти были совер­шен­но в духе Клео­на; имен­но он бес­по­щад­но взыс­ки­вал нало­ги и недо­им­ки; в Афи­нах начал­ся ряд фис­каль­ных про­цес­сов, в союз­ные горо­да — для взыс­ка­ния форо­са — посла­ны кораб­ли и т. д. По-види­мо­му, Кле­он пытал­ся умень­шить рас­ход на отряд всад­ни­ков, наби­рав­ший­ся из бога­той моло­де­жи, но не имел успе­ха. Одно­вре­мен­но с уве­ли­че­ни­ем дохо­да с.264 посред­ст­вом повы­ше­ния форо­са повы­ше­на — по всей веро­ят­но­сти, по ини­ци­а­ти­ве же Клео­на — пла­та судьям с 2 обо­лов до 3. Это была не толь­ко дема­го­ги­че­ская мера: она вызы­ва­лась необ­хо­ди­мо­стью — тою доро­го­виз­ною, кото­рая явля­лась след­ст­ви­ем дол­гой вой­ны и опу­сто­ше­ния Атти­ки непри­я­те­лем.


Вой­на от смер­ти Перик­ла до Ники­е­ва мира и ее вли­я­ние на обще­ство.

На самом ходе вой­ны после смер­ти Перик­ла мы не будем оста­нав­ли­вать­ся; мы кос­нем­ся лишь важ­ней­ших ее момен­тов и при­том таких, кото­рые име­ют близ­кое отно­ше­ние к внут­рен­ней исто­рии Афин или к борь­бе тогдаш­них пар­тий.

Таким момен­том явля­ет­ся, напр., вос­ста­ние в 428 г. Мити­ле­ны, глав­но­го горо­да ост­ро­ва Лес­боса. Из преж­них союз­ни­ков Афин к тому вре­ме­ни оста­лось толь­ко два, поль­зо­вав­ших­ся рав­но­пра­ви­ем и неза­ви­си­мо­стью, — Хиос и Лес­бос (Самос, как извест­но, был поко­рен еще при Перик­ле), и осо­бых пово­дов к неудо­воль­ст­вию у мити­ле­нян не было. Но они опа­са­лись, что афи­няне при пер­вом удоб­ном слу­чае и их лишат рав­но­пра­вия и неза­ви­си­мо­сти. При­том, в Мити­лене власт­во­ва­ла ари­сто­кра­тия, а ари­сто­кра­тия вооб­ще была враж­деб­но настро­е­на по отно­ше­нию к демо­кра­ти­че­ским Афи­нам. И вот Мити­ле­на заду­мы­ва­ет отло­жить­ся от них. Афи­няне, полу­чив сведе­ния об этом, пыта­лись пред­от­вра­тить опас­ность путем пере­го­во­ров, а затем посыл­кой флота к Лес­бо­су. Одна­ко воен­ные дей­ст­вия нача­лись, вос­ста­ние охва­ти­ло весь ост­ров, за исклю­че­ни­ем горо­да Мефим­ны. Мити­лен­ские послы, явив­шись в Олим­пию, во вре­мя игр, жало­ва­лись на афи­нян и про­си­ли помо­щи у Спар­ты. Но ни втор­же­ние спар­тан­цев в Атти­ку, ни посыл­ка пело­пон­нес­ско­го флота на помощь Лес­бо­су, не при­нуди­ли афи­нян снять бло­ка­ду с Мити­ле­ны и не спас­ли послед­ней: Мити­ле­на была еще тес­нее оса­жде­на и сда­лась афин­ско­му пол­ко­вод­цу Пахе­су (427 г.).

Тогда в афин­ском народ­ном собра­нии воз­ник вопрос, как посту­пить со сдав­ши­ми­ся мити­ле­ня­на­ми. Сна­ча­ла с.265 раз­дра­жен­ные афи­няне реши­ли было все взрос­лое муж­ское насе­ле­ние пре­дать каз­ни, а жен­щин и детей обра­тить в раб­ство. Рас­по­ря­же­ние об этом было даже уже посла­но Пахе­су. Но потом афи­няне оду­ма­лись, и на сле­дую­щий день созва­но было народ­ное собра­ние, чтобы вновь обсудить дело. И вот во вре­мя пре­ний, кото­рые пере­да­ет нам Фукидид (III, 37—48), выска­за­ны были два про­ти­во­по­лож­ных воз­зре­ния на зна­че­ние смерт­ной каз­ни, как меры устра­ше­ния, при­чем пред нами впер­вые высту­па­ют дово­ды за и про­тив по это­му вопро­су, впер­вые мы встре­ча­ем­ся с воз­ра­же­ни­я­ми про­тив самой целе­со­об­раз­но­сти систе­мы устра­ше­ния.

В защи­ту смерт­ной каз­ни и бес­по­щад­ной стро­го­сти высту­пил Кле­он, и преж­де наста­и­вав­ший на них. Он сто­ял за то, чтобы преж­не­го реше­ния не отме­нять. Демо­кра­тия, гово­рил он, не спо­соб­на власт­во­вать над дру­ги­ми. В этом он часто и рань­ше убеж­дал­ся, а теперь — в осо­бен­но­сти, видя рас­ка­я­ние афи­нян в их реше­нии отно­си­тель­но мити­ле­нян. «Вы», убеж­дал Кле­он, «не хоти­те понять, что ваше вла­ды­че­ство есть тира­ния, что союз­ни­ки слу­ша­ют­ся вас не ради добра, кото­рое вы им ока­зы­ва­е­те, вредя себе, но ради того, что вы пре­вос­хо­ди­те их силою. Опас­нее же все­го, если мы не будем твер­до дер­жать­ся раз при­ня­тых реше­ний и не при­зна­ем, что государ­ство, поль­зу­ю­ще­е­ся худ­ши­ми, но неиз­мен­ны­ми зако­на­ми, силь­нее, чем то, кото­рое име­ет зако­ны пре­крас­ные, но бес­силь­ные»… Вто­рич­но обсуж­дать дело мити­ле­нян — это зна­чит лишь затя­ги­вать вре­мя, что́ выгод­но ско­рее для винов­ных, неже­ли для афи­нян: толь­ко то нака­за­ние, кото­рое как мож­но бли­же сле­ду­ет за обидой, слу­жит соот­вет­ст­ву­ю­щим воз­мезди­ем. Кле­он ста­рал­ся зара­нее дис­креди­ти­ро­вать воз­ра­же­ния про­тив­ни­ков, бро­сая им обви­не­ние в корыст­ных рас­че­тах и в под­ку­пе, а обра­ща­ясь к слу­ша­те­лям, к народ­но­му собра­нию, он гово­рил меж­ду про­чим: «Вы не раз­мыш­ля­е­те зара­нее, что́ из это­го вый­дет. Вы, мож­но ска­зать, ище­те чего-то дру­го­го, а не тех усло­вий, в каких мы живем, и недо­ста­точ­но обду­мы­ва­е­те насто­я­щее поло­же­ние». Кле­он рато­вал за то, чтобы не пере­ме­нять реше­ния и не впа­дать таким обра­зом в ошиб­ку «по трем самым гибель­ным для вла­сти побуж­де­ни­ям: с.266 состра­да­нию, увле­че­нию крас­но­ре­чи­ем и снис­хо­ди­тель­но­сти». «Слу­ша­ясь меня», утвер­ждал Кле­он, «вы посту­пи­те и спра­вед­ли­во по отно­ше­нию к мити­ле­ня­нам, и с поль­зою для себя; поста­но­вив же иное, вы их не рас­по­ло­жи­те к себе, а себя нака­же­те». Ради соб­ст­вен­ной поль­зы афи­няне долж­ны нака­зать мити­ле­нян или же отка­зать­ся от вла­сти и тогда они могут спо­кой­но разыг­ры­вать роль доб­ро­де­тель­ных. В заклю­че­ние Кле­он при­зы­вал пока­рать винов­ных и пре­по­дать ясный урок про­чим союз­ни­кам, дабы те зна­ли, что вся­кий, кто отло­жит­ся, будет нака­зан смер­тью.

Про­тив бес­по­щад­ной каз­ни без раз­бо­ра высту­пил Дио­дот, о кото­ром, за исклю­че­ни­ем речи, при­во­ди­мой Фукидидом, мы, к сожа­ле­нию, ниче­го боль­ше не зна­ем. Но его речь заме­ча­тель­на, осо­бен­но если при­нять во вни­ма­ние, что она про­из­не­се­на более чем 2300 лет тому назад. В сво­их дово­дах Дио­дот исхо­дит не из чув­ства чело­ве­ко­лю­бия, а из сооб­ра­же­ний целе­со­об­раз­но­сти и государ­ст­вен­ной поль­зы. «Спор у нас», гово­рил он, «дол­жен быть, если мы бла­го­ра­зум­ны, не о пре­ступ­ле­нии мити­ле­нян, но о муд­ро­сти наше­го реше­ния. Если бы даже я пока­зал, что мити­ле­няне совер­ши­ли боль­шое пре­ступ­ле­ние, я на осно­ва­нии это­го еще не тре­бо­вал бы каз­ни для них, если она для нас не полез­на. Хотя бы они и заслу­жи­ва­ли сколь­ко-нибудь про­ще­ния, пусть бы их каз­ни­ли, раз про­ще­ние не было бы хоро­шо для государ­ства. Я пола­гаю, что в сво­ем реше­нии мы долж­ны иметь в виду не столь­ко насто­я­щее, сколь­ко буду­щее». Дио­дот реши­тель­но не согла­шал­ся с тем, что нака­за­ние мити­ле­нян смер­тью полез­но, что бла­го­да­ря это­му в буду­щем умень­шит­ся буд­то бы чис­ло вос­ста­ний. «В государ­ствах», гово­рил он, «смерт­ная казнь опре­де­ля­ет­ся за мно­гие пре­ступ­ле­ния»… И одна­ко люди реша­ют­ся на опас­ные пред­при­я­тия, наде­ясь на себя и на то, что вый­дут бла­го­по­луч­но из опас­но­сти. «И нет зако­на, кото­рый мог бы поме­шать это­му; ибо люди про­шли все виды нака­за­ний, посте­пен­но уси­ли­вая их в надеж­де, что, быть может, мень­ше будут тер­петь от пре­ступ­ле­ний»… Дошли и до смерт­ной каз­ни; одна­ко зако­ны все-таки нару­ша­ют­ся. «Поэто­му или необ­хо­ди­мо изыс­кать еще более жесто­кое устра­ше­ние, или же смерт­ная казнь не спо­соб­на с.267 удер­жать от пре­ступ­ле­ния». Раз­ные житей­ские обсто­я­тель­ства, надеж­ды, стра­сти, жела­ние, — все это власт­ву­ет над чело­ве­ком и неред­ко при­во­дит его к опас­ным пред­при­я­ти­ям. «Невоз­мож­но — да и было бы наив­но­стью думать, что это мож­но, — когда при­ро­да чело­ве­ка страст­но стре­мит­ся что-либо сде­лать, отвра­тить ее от это­го силою зако­нов или какою-нибудь иною мерою устра­ше­ния». «Итак», гово­рил Дио­дот, «не сле­ду­ет пола­гать­ся на смерт­ную казнь, как на залог спо­кой­ст­вия, и при­ни­мать гибель­ное реше­ние». Не сле­ду­ет вос­став­ших лишать вся­кой воз­мож­но­сти рас­ка­ять­ся и загла­дить свою вину, не сле­ду­ет оты­мать надеж­ду на про­ще­ние и при­ми­ре­ние. «Обе­ре­гать себя мы долж­ны не суро­во­стью зако­нов, а забот­ли­во­стью в делах». Людей сво­бод­ных не долж­но под­вер­гать суро­во­му нака­за­нию тогда, когда они уже вос­ста­ли, а надо дей­ст­во­вать так, чтобы им на мысль не при­хо­ди­ло отла­гать­ся, в слу­чае же победы над вос­став­ши­ми воз­мож­но менее взыс­ки­вать с них. По мне­нию Дио­до­та, для упро­че­ния вла­ды­че­ства гораздо выгод­нее сне­сти доб­ро­воль­но обиду, неже­ли, стро­го при­дер­жи­ва­ясь зако­на, истре­бить тех, кого сле­ду­ет поща­дить. «Кто муд­ро реша­ет, тот по отно­ше­нию к вра­гам силь­нее, чем тот, кто идет на них, хотя и с мате­ри­аль­ны­ми сила­ми, но нера­зум­но».

Таким обра­зом, уже в Афи­нах, еще за несколь­ко веков до Р. Х., выска­за­но было мне­ние, что суро­вые нака­за­ния и каз­ни неспо­соб­ны пред­от­вра­тить пре­ступ­ле­ния. Речь Дио­до­та — пер­вое извест­ное нам из исто­рии выра­же­ние это­го мне­ния.

Афи­няне отме­ни­ли преж­нее поста­нов­ле­ние. Каз­не­ны были лишь наи­бо­лее винов­ные20. Сте­ны Мити­ле­ны были сры­ты, кораб­ли ото­бра­ны. Форо­са Лес­бос и после это­го вос­ста­ния не пла­тил; но на ост­ро­ве обра­зо­ва­но 3000 земель­ных наде­лов, из кото­рых 300 посвя­ще­ны богам, а осталь­ные пре­до­став­ле­ны атти­че­ским кле­ру­хам. Зем­лю одна­ко обра­ба­ты­ва­ли мест­ные жите­ли, упла­чи­вав­шие кле­ру­хам по 2 мины арен­ды в год за каж­дый уча­сток.

с.268 Вско­ре после это­го жесто­кая участь постиг­ла вер­но­го союз­ни­ка Афин, город Пла­теи, кото­рый еще при жиз­ни Перик­ла оса­жден был спар­тан­ца­ми. Часть пла­тей­цев успе­ла потом вый­ти из горо­да, несмот­ря на оса­ду. Они нашли себе при­ют в Афи­нах. Им даро­ва­но было афин­ское пра­во граж­дан­ства; но пред­ва­ри­тель­но каж­дый из них дол­жен был под­верг­нуть­ся доки­ма­сии, дей­ст­ви­тель­но ли он пла­те­ец и друг Афин? Выдер­жав­шие такую доки­ма­сию долж­ны были быть пере­пи­са­ны на камен­ном стол­бе и рас­пре­де­ле­ны по демам и филам; но в фра­трии они не были при­ня­ты и вооб­ще зани­ма­ли несколь­ко осо­бое поло­же­ние сре­ди афин­ских граж­дан21. Остав­ши­е­ся в Пла­те­ях чрез несколь­ко вре­ме­ни при­нуж­де­ны были сдать­ся (427 г.). Спар­тан­цы устро­и­ли над ними суд или, луч­ше ска­зать, паро­дию суда: каж­до­му из сдав­ших­ся пла­тей­цев они пред­ла­га­ли вопрос, ока­зал ли он услу­гу в войне лакеде­мо­ня­нам и их союз­ни­кам, и полу­чая, разу­ме­ет­ся, отри­ца­тель­ный ответ — пла­тей­цы были союз­ни­ка­ми Афин, — отво­ди­ли в сто­ро­ну и уби­ва­ли; «поща­ды не было дано нико­му» (Фукидид, III, 68). Попав­шие в плен жен­щи­ны про­да­ны в раб­ство; самый город Пла­теи, око­ло кото­ро­го неко­гда одер­жа­на была гре­ка­ми зна­ме­ни­тая победа над пер­са­ми, отдан его закля­тым вра­гам, фиван­цам, и ими раз­ру­шен до осно­ва­ния.

Вой­на из-за геге­мо­нии пре­вра­ща­лась в жесто­кую борь­бу меж­ду оли­гар­хи­ей и демо­кра­ти­ей. До како­го оже­сто­че­ния и оди­ча­ния дохо­ди­ли в этой борь­бе обе сто­ро­ны, пока­зы­ва­ют кро­ва­вые сце­ны, разыг­рав­ши­е­ся на ост­ро­ве Кер­ки­ре в тот же год, когда пала Мити­ле­на и раз­ру­ше­ны были Пла­теи. По пово­ду их Фукидид дает (III, 82—83) пора­зи­тель­ное по глу­бине ана­ли­за изо­бра­же­ние тогдаш­не­го нрав­ст­вен­но­го состо­я­ния обще­ства — извра­ще­ния поня­тий, оди­ча­ния и демо­ра­ли­за­ции, вооб­ще тех, так ска­зать, пато­ло­ги­че­ских явле­ний, кото­рые были пагуб­ным и необ­хо­ди­мым послед­ст­ви­ем оже­сто­чен­ной меж­до­усоб­ной вой­ны и борь­бы пар­тий.

«Вся, мож­но ска­зать, Элла­да при­шла в дви­же­ние», гово­рит Фукидид, «так как везде про­ис­хо­ди­ли раздо­ры меж­ду с.269 пред­ста­те­ля­ми демо­са, при­зы­вав­ши­ми афи­нян, и оли­гар­ха­ми, при­зы­вав­ши­ми лакеде­мо­нян… И вслед­ст­вие меж­до­усо­биц мно­же­ство тяж­ких бед обру­ши­лось на государ­ство, — бед, какие обык­но­вен­но быва­ют и все­гда будут, пока чело­ве­че­ская при­ро­да оста­ет­ся тою же, но толь­ко про­яв­ля­ют­ся они в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни и раз­лич­ны по фор­мам, сооб­раз­но обсто­я­тель­ствам в каж­дом отдель­ном слу­чае… Итак, в государ­ствах под­ня­лись меж­до­усо­бия. Вол­но­вав­ши­е­ся поз­же, умуд­рен­ные пред­ше­ст­во­вав­ши­ми собы­ти­я­ми, шли гораздо даль­ше в пере­ме­нах обра­за мыс­лей, в хит­ро­сти напа­де­ний, в необы­чай­но­сти мще­ний». Поня­тия извра­ти­лись. «Без­рас­суд­ная сме­лость ста­ла счи­тать­ся муже­ст­вом, гото­вым жерт­во­вать за това­ри­щей, пред­у­смот­ри­тель­ная мед­ли­тель­ность — бла­го­вид­ною тру­со­стью, бла­го­ра­зу­мие — пред­ло­гом к мало­ду­шию, вни­ка­ние во вся­кое дело — лено­стью во всем. Безум­ная же поспеш­ность счи­та­лась уде­лом мужа, а осто­рож­ное обду­мы­ва­ние — бла­го­вид­ным пред­ло­гом к уклон­чи­во­сти. Поно­ся­щий дру­гих слыл во всем надеж­ным, а воз­ра­жав­ший ему — подо­зри­тель­ным; успеш­но стро­ив­ший коз­ни почи­тал­ся умным и запо­до­зрив­ший их — еще спо­соб­нее, а напе­ред решив­ший, чтобы совсем не нуж­дать­ся в них, — раз­ру­ши­те­лем това­ри­ществ, гете­рий, и тру­сом перед про­тив­ни­ка­ми. Вооб­ще хва­ли­ли того, кто пред­у­преж­дал наме­ре­вав­ше­го­ся совер­шить какие-либо зло­де­я­ния и кто побуж­дал к ним не помыш­ляв­ше­го о них. Род­ство свя­зы­ва­ло людей мень­ше, неже­ли поли­ти­че­ские круж­ки, так как участ­во­вав­шие в послед­них боль­ше гото­вы были без вся­ких отго­во­рок отва­жить­ся на все. Ибо подоб­ные сооб­ще­ства состав­ля­лись не в согла­сии с суще­ст­ву­ю­щи­ми зако­на­ми, ради государ­ст­вен­ной поль­зы, но вопре­ки уста­нов­лен­ным, из-за коры­сти. Дове­рие друг к дру­гу скреп­ля­лось не столь­ко боже­ст­вен­ным зако­ном, сколь­ко про­ти­во­за­ко­ни­ем, совер­шае­мым сооб­ща… Пред­по­чи­та­лось отмстить кому-нибудь, чем само­му не пре­тер­петь обиды. Если ради при­ми­ре­ния и быва­ли клят­вы, то они дава­лись обе­и­ми сто­ро­на­ми толь­ко в виду без­вы­ход­но­сти поло­же­ния, когда не име­лось ника­ких дру­гих средств; но при удоб­ном слу­чае тот, кто рань­ше отва­жи­вал­ся, если видел про­тив­ни­ка без­за­щит­ным, отом­щал ему с тем бо́льшим наслаж­де­ни­ем, что тот верил клят­ве и с.270 что это не было в откры­той борь­бе. При этом при­ни­ма­лись в рас­чет как соб­ст­вен­ная без­опас­ность, так и то, что победи­тель при­об­ре­тал сла­ву умно­го чело­ве­ка: боль­шин­ство охот­нее дает себя назы­вать лов­ки­ми зло­де­я­ми, чем доб­ры­ми про­ста­ка­ми; послед­не­го сты­дят­ся, пер­вым гор­дят­ся.

При­чи­на все­го это­го — жаж­да вла­сти из-за коры­сти и често­лю­бия; отсюда и страст­ность борь­бы, раз она нача­лась. Ибо лица, став­шие во гла­ве государств, каж­дый под бла­го­вид­ны­ми име­на­ми, отда­вая буд­то бы пред­по­чте­ние то поли­ти­че­ско­му рав­но­пра­вию мас­сы, то разум­ной ари­сто­кра­тии, на сло­вах слу­жи­ли обще­му бла­гу, выстав­ляя его целью борь­бы, а на деле стре­ми­лись к лич­ным целям. Вся­ким спо­со­бом борясь друг с дру­гом, чтобы одо­леть, они дер­за­ли на ужас­ней­шие зло­де­я­ния и шли на еще бо́льшие отмще­ния, не сооб­ра­жа­ясь ни с спра­вед­ли­во­стью, ни с государ­ст­вен­ною поль­зою, но руко­во­дясь толь­ко тем, что́ при­ят­но той или дру­гой пар­тии. Достиг­нув вла­сти осуж­де­ни­ем посред­ст­вом неспра­вед­ли­во­го голо­со­ва­ния или наси­ли­ем, они гото­вы были тот­час же удо­вле­тво­рить чув­ство нена­ви­сти. Обе пар­тии ниче­го не счи­та­ли свя­тым; но те, кому, при помо­щи бла­го­вид­ных слов, уда­ва­лось достичь чего-либо нена­вист­ным спо­со­бом, слы­ли луч­ши­ми. Граж­дане, не при­над­ле­жав­шие ни к одной пар­тии, истреб­ля­лись обе­и­ми сто­ро­на­ми или пото­му, что не при­ни­ма­ли уча­стия в борь­бе, или из зави­сти, что они могут остать­ся невреди­мы­ми.

Таким обра­зом, вся­че­ские виды испор­чен­но­сти вслед­ст­вие меж­до­усо­биц водво­ри­лись сре­ди элли­нов, и то доб­ро­ду­шие, кото­рое боль­ше все­го при­су­ще бла­го­род­ству, было осме­я­но и исчез­ло; силь­но же воз­об­ла­да­ло враж­деб­ное, недо­вер­чи­вое отно­ше­ние друг к дру­гу. Для пре­кра­ще­ния враж­ды не было ни доста­точ­но силь­но­го сло­ва, ни доста­точ­но страш­ной клят­вы… Бра­ли пере­вес люди менее силь­но­го ума: опа­са­ясь сво­ей неспо­соб­но­сти и ума про­тив­ни­ков, они, чтобы не быть побеж­ден­ны­ми их сло­ва­ми и пред­у­преж­ден­ны­ми их изво­рот­ли­во­стью, при­сту­па­ли к делу сме­ло; а те, смот­ря свы­со­ка и вооб­ра­жая, что могут все пред­у­смот­реть и что нет нуж­ды при­бе­гать к дей­ст­вию, где мож­но взять умом, поги­ба­ли без­за­щит­ны­ми»

В 425 г. вой­на, каза­лось, при­ня­ла более реши­тель­ный с.271 обо­рот и при­том бла­го­при­ят­ный для Афин. Афин­ский флот на пути в Сици­лию, задер­жан­ный непо­го­дой, по насто­я­нию сопро­вож­дав­ше­го его Демо­сфе­на занял Пилос (нын. Нава­рин) на бере­гу Мес­се­нии. Пилос был на́ско­ро укреп­лен и в нем остав­лен Демо­сфен с 5 кораб­ля­ми. Весть об этом встре­во­жи­ла спар­тан­цев: Мес­се­ния, с ее насе­ле­ни­ем, нахо­див­шим­ся в поло­же­нии ило­тов, была у них самым уяз­ви­мым местом, и вот вторг­нув­ше­е­ся в Атти­ку спар­тан­ское вой­ско поспе­ши­ло поки­нуть ее, а на Пилос, чтобы вытес­нить оттуда афи­нян, про­из­веде­но напа­де­ние и с суши, и с моря; в то же вре­мя спар­тан­цы заня­ли ост­ров Сфак­те­рию, лежа­щий у вхо­да в Пилос­скую бух­ту. Напа­де­ние спар­тан­цев было отби­то. Меж­ду тем на помощь Демо­сфе­ну воз­вра­ща­ет­ся афин­ский флот и нано­сит пора­же­ние спар­тан­ско­му флоту. Сфак­те­рия была оса­жде­на.

Спар­тан­цы, чтобы спа­сти оса­жден­ных, сре­ди кото­рых были и спар­ти­а­ты, заклю­чи­ли пере­ми­рие с афи­ня­на­ми и отпра­ви­ли послов в Афи­ны для пере­го­во­ров о мире. Момент для афи­нян, чтобы заклю­чить мир, каза­лось, был бла­го­при­я­тен: Спар­та гото­ва была на уступ­ки, лишь бы спа­сти оса­жден­ных сооте­че­ст­вен­ни­ков; и если бы мир был заклю­чен, то нрав­ст­вен­но­му вли­я­нию Спар­ты во вся­ком слу­чае нане­сен был бы силь­ный удар: союз­ни­ки не про­сти­ли бы ей того, что она ради спа­се­ния сво­их граж­дан, нахо­див­ших­ся на Сфак­те­рии, при­нес­ла в жерт­ву инте­ре­сы их, союз­ни­ков. Но в Афи­нах про­тив мира был Кле­он: вой­на, гово­рят наши источ­ни­ки, была ему нуж­на, чтобы «его гнус­но­сти не обна­ру­жи­лись», чтобы иметь вли­я­ние, играть роль. Но дело было не толь­ко в этом: вопрос о дуа­лиз­ме, основ­ная при­чи­на вой­ны, мог быть решен толь­ко пол­ным пора­же­ни­ем одной сто­ро­ны и тор­же­ст­вом дру­гой. В ответ на пред­ло­же­ние мира и друж­бы со сто­ро­ны спар­тан­цев афи­няне тре­бо­ва­ли воз­вра­ще­ния Нисеи, Тре­зе­на, Ахаи, — сло­вом, того, чем они вла­де­ли до Трид­ца­ти­лет­не­го мира 445 г., когда они меч­та­ли о геге­мо­нии на суше. На прось­бу же спар­тан­ских послов назна­чить осо­бую комис­сию для веде­ния пере­го­во­ров — чтобы пере­го­во­ры эти не сде­ла­лись тот­час же извест­ны­ми — афи­няне отве­ти­ли отка­зом: Кле­он не дове­рял Спар­те и опа­сал­ся, с.272 что дело затя­нет­ся. Он пола­гал, что мож­но достиг­нуть луч­ших резуль­та­тов, когда в руках афи­нян будут спар­тан­цы, оса­жден­ные на Сфак­те­рии. Боль­шин­ство было на его сто­роне. Таким обра­зом пере­го­во­ры были пре­рва­ны, и оса­да Сфак­те­рии про­дол­жа­лась.

Но надеж­ды афи­нян на ско­рый успех не оправ­да­лись: оса­да затя­ну­лась. Афи­няне гото­вы были впасть в уны­ние. Мож­но было опа­сать­ся, что с наступ­ле­ни­ем зимы нель­зя будет под­дер­жи­вать оса­ду. Кле­он упре­кал стра­те­гов, гово­ря, что если бы они были доб­лест­ны­ми мужа­ми, то взя­ли бы ост­ров, и что он на месте их это сде­лал бы. Тогда Никий, про­тив кото­ро­го глав­ным обра­зом и направ­лен был упрек, заявил, что он усту­па­ет ему место: пусть Кле­он возь­мет на себя началь­ство над вой­ском и испол­не­ние зада­чи. Кле­он стал было укло­нять­ся, но, по насто­я­нию афи­нян, вынуж­ден был согла­сить­ся и заявил, что в тече­ние два­дца­ти дней он или при­ведет лакеде­мо­нян живы­ми, или пере­бьет их на месте. Такое «лег­ко­мыс­лие», гово­рит Фукидид (IV, 28), вызва­ло смех сре­ди афи­нян. Тем не менее «бла­го­ра­зум­ные», т. е. уме­рен­ные и ари­сто­кра­ты, про­тив­ни­ки Клео­на, были доволь­ны, ибо, по их мне­нию, мог­ло быть одно из двух: или они изба­вят­ся от Клео­на, так как в слу­чае неуда­чи его вли­я­ние падет, на что́ они боль­ше наде­я­лись, или лакеде­мо­няне будут в руках афи­нян.

Но собы­тия оправ­да­ли уве­рен­ность Клео­на. Вооб­ще он дей­ст­во­вал тут с боль­шим бла­го­ра­зу­ми­ем. Он в това­ри­щи или помощ­ни­ки себе выбрал Демо­сфе­на, кото­рый и рань­ше наста­и­вал на более энер­ги­че­ских дей­ст­ви­ях и на взя­тии Сфак­те­рии посред­ст­вом высад­ки. При­бы­тие Клео­на с необ­хо­ди­мы­ми под­креп­ле­ни­я­ми — с отрядом лег­ко­во­ору­жен­ных и стрел­ков — дало воз­мож­ность осу­ще­ст­вить этот план, тем более, что в это вре­мя выго­рел лес по бере­гу ост­ро­ва, слу­жив­ший защи­той оса­жден­ным, и теперь лег­че было про­из­ве­сти напа­де­ние. После дол­го­го сра­же­ния, окру­жен­ные со всех сто­рон, лакеде­мо­няне сда­лись, в чис­ле око­ло 300, меж­ду ними — 120 спар­ти­а­тов, при­над­ле­жав­ших к луч­шим фами­ли­ям22. С плен­ни­ка­ми и с тор­же­ст­вом воз­вра­тил­ся с.273 Кле­он в Афи­ны. Ему пре­до­став­ле­ны были почет­ные награ­ды — пожиз­нен­ный обед в при­та­нее и пер­вое место (про­эд­рия) в теат­ре. Его вли­я­ние достиг­ло выс­шей сте­пе­ни. На сле­дую­щий (424/423) год Кле­он был выбран даже в стра­те­ги.

Этою победою афи­няне вос­поль­зо­ва­лись меж­ду про­чим, чтобы повы­сить форос с союз­ни­ков (выше, стр. 263). Вооб­ще взя­тие в плен несколь­ких сот лакеде­мо­нян было важ­ным успе­хом. Плен­ни­ки явля­лись дра­го­цен­ным зало­гом в руках афи­нян. Спар­тан­цы вынуж­де­ны были даже пре­кра­тить на вре­мя свои втор­же­ния, так как афи­няне объ­яви­ли, что если спар­тан­цы явят­ся в Атти­ку, то плен­ни­ки будут каз­не­ны. Новые пред­ло­же­ния мира со сто­ро­ны Спар­ты ни к чему не при­ве­ли. Афи­ны наде­ют­ся на пол­ную победу. В 424 г. заня­ты были ост­ров Кифе­ра (к югу от Пело­пон­не­са) и мегар­ская гавань Нисея.

Но вско­ре вой­на при­ня­ла иной обо­рот. Обод­рен­ные успе­хом, афи­няне заду­ма­ли под­чи­нить себе Бео­тию; но их слож­ный план напа­де­ния, одно­вре­мен­но с раз­ных сто­рон, не удал­ся и они при Делии (в 424 г.) потер­пе­ли пора­же­ние от фиван­цев. В это же вре­мя спар­тан­ский вождь Бра­сид пере­но­сит воен­ные дей­ст­вия во Фра­кию и там нано­сит афи­ня­нам удар. Он реша­ет­ся при­нять­ся на деле за осу­щест­вле­ние той про­грам­мы, кото­рая выстав­ле­на была Спар­той еще в нача­ле вой­ны, — за осво­бож­де­ние гре­ков от афин­ско­го ига. Бра­сид отли­чал­ся талан­том пол­ко­во­д­ца, сме­ло­стью, реши­тель­но­стью; оба­я­тель­но дей­ст­во­ва­ла самая его лич­ность: он обла­дал даром сло­ва, столь ред­ким сре­ди спар­тан­цев. Вооб­ще Бра­сид состав­лял кон­траст осталь­ным спар­тан­ским вождям. По сво­е­му харак­те­ру и стрем­ле­ни­ям он не под­хо­дил к Спар­те, да и спар­тан­ское пра­ви­тель­ство смот­ре­ло доволь­но подо­зри­тель­но на это­го сме­ло­го, талант­ли­во­го, бла­го­род­но­го вождя.

С неболь­шим отрядом Бра­сид отправ­ля­ет­ся в поход, про­хо­дит через враж­деб­ную ему Фес­са­лию и, пре­одолев пре­пят­ст­вия на пути, под­сту­па­ет к горо­ду Акан­фу; он с.274 обра­ща­ет­ся к жите­лям с речью, в кото­рой гово­рит, что при­был с целью осво­бо­дить их от афин­ско­го ига, и скло­ня­ет их к отпа­де­нию от Афин. Затем Бра­сид направ­ля­ет­ся к Амфи­по­лю, быст­ро овла­де­ва­ет мостом на р. Стри­моне и застав­ля­ет этот город так­же отло­жить­ся от афи­нян, чему исто­рик Фукидид, нахо­див­ший­ся с эскад­рой у бере­гов Фасо­са, не успел поме­шать. Поте­ря Амфи­по­ля и дру­гих фра­кий­ских горо­дов была тяже­лым уда­ром для афи­нян; отсюда они полу­ча­ли не толь­ко доро­гие метал­лы, но и лес для построй­ки кораб­лей. Даль­ней­шие успе­хи сопро­вож­да­ли дея­тель­ность Бра­сида. Спар­тан­ское пра­ви­тель­ство без­участ­но, даже подо­зри­тель­но смот­ре­ло на эти успе­хи. Оно вос­поль­зо­ва­лось ими, чтобы заклю­чить пере­ми­рие на один год с Афи­на­ми (423). Каж­дая сто­ро­на долж­на была удер­жать за собой свои заво­е­ва­ния. Но во Фра­кии враж­деб­ные дей­ст­вия не при­оста­но­ви­лись.

По исте­че­нии сро­ка пере­ми­рия к Амфи­по­лю явля­ет­ся Кле­он во гла­ве вой­ска. Во вре­мя про­из­веден­ной им реко­гнос­ци­ров­ки Бра­сид вне­зап­но напал на него. Афин­ский отряд потер­пел пора­же­ние. Сам Кле­он пал в бит­ве. Бра­сид полу­чил смер­тель­ную рану и скон­чал­ся (422 г.). Гибель того и дру­го­го облег­чи­ла заклю­че­ние мира, так как оба они про­ти­ви­лись ему и сто­я­ли за вой­ну: Бра­сид наде­ял­ся сло­мить окон­ча­тель­но могу­ще­ство Афин и не желал отда­вать им в руки пере­шед­ших на его сто­ро­ну союз­ни­ков афин­ских, а Кле­он, как мы виде­ли, по сло­вам наших источ­ни­ков, боял­ся с пре­кра­ще­ни­ем вой­ны утра­тить свое вли­я­ние. При­том он наде­ял­ся на окон­ча­тель­ную победу Афин и мир счи­тал ошиб­кой.

Уже десять лет дли­лась вой­на, а суще­ст­вен­но­го резуль­та­та не было достиг­ну­то. Обе сто­ро­ны были утом­ле­ны. Афи­няне не име­ли уже преж­ней уве­рен­но­сти в соб­ст­вен­ных силах; мож­но было опа­сать­ся даль­ней­ших отпа­де­ний союз­ни­ков. Финан­со­вые сред­ства афи­нян исто­ща­лись; заим­ст­во­ва­ния из свя­щен­ной каз­ны, несмот­ря на повы­ше­ние форо­са, про­дол­жа­лись: в четы­рех­лет­ний про­ме­жу­ток, с 426 по 422 г., взя­то было из каз­ны боги­ни Афи­ны око­ло 748 тал., из с.275 каз­ны Ники — 6 тал., а из каз­ны «дру­гих богов» — более 50, в общем более 800 тал.23

Вой­на осо­бен­но тяже­ла была для сель­ско­го насе­ле­ния, и оно жаж­да­ло мира. Выра­зи­те­лем жела­ний это­го клас­са был Ари­сто­фан, осо­бен­но в комедии «Ахар­няне», кото­рая постав­ле­на была еще в 425 г., и в «Мире», пье­се, отно­ся­щей­ся к тому момен­ту (421 г.), когда меж­ду Афи­на­ми и Спар­той состо­я­лись уже пере­го­во­ры, при­вед­шие к Ники­е­ву миру. Герой пер­вой комедии24, Дикео­поль, меч­та­ет о мире и страст­но жела­ет вер­нуть­ся в свой дом; ему про­тив­на поли­ти­ка и город­ской шум. За 8 драхм он полу­ча­ет «пор­цию» отдель­но­го мира со Спар­той на 30 лет и, изба­вив­шись от вой­ны, на сво­ем мир­ном участ­ке в радо­сти и весе­лии справ­ля­ет празд­ник сель­ских Дио­ни­сий. Он скло­ня­ет в поль­зу мира даже ахар­нян, оже­сто­чен­ных про­тив Спар­ты за разо­ре­ние их обла­сти, полей и вино­град­ни­ков. У себя на участ­ке он объ­яв­ля­ет сво­бод­ную тор­гов­лю всем пело­пон­нес­цам, бео­тий­цам и мега­ря­нам. Поль­зу­ясь этим, сюда явля­ет­ся голо­даю­щий мега­ря­нин, про­даю­щий двух сво­их доче­рей-дево­чек под видом поро­сят, и за ним бео­ти­ец с раз­ною жив­но­стью и дру­ги­ми про­дук­та­ми сво­ей стра­ны, вза­мен полу­чаю­щий такой товар, како­го нет в Бео­тии, — сико­фан­та. Тут же осме­и­ва­ет­ся воин­ст­вен­ный Ламах, впо­след­ст­вии один из вождей Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, «герой на шле­мах перьев и засад»,


Ужас­ный, стой­кий, три сул­та­на у него
На шле­ме; сам Гор­го­ной потря­са­ет он.

Ламах воз­вра­ща­ет­ся из похо­да ране­ным, а Дикео­поль напи­ва­ет­ся пья­ным в весе­лой ком­па­нии двух пол­но­грудых девиц. В пье­се этой мно­го смеш­ных сцен, но сквозь смех вид­ны «сле­зы о поте­рян­ном мире, поте­рян­ной свя­зи с при­ро­дой и мате­рью зем­лей»25.

В комедии «Мир» Три­гей, кото­рый реко­мен­ду­ет­ся

с.276 Гер­ме­су, как «чест­ный вино­гра­дарь, не сико­фант, не люби­тель дел судеб­ных», летит на навоз­ном жуке на Олимп и с помо­щью зем­ледель­цев осво­бож­да­ет боги­ню мира из глу­бо­кой ямы, куда ее бро­сил бог вой­ны. Боги­ня мира воз­вра­ща­ет­ся при лико­ва­нии зем­ледель­цев и при том не одна, а в сопро­вож­де­нии Опо­ры (Пло­до­ро­дия) и Фео­рии (Празд­не­ства).

В одном из отрыв­ков Ари­сто­фа­на гово­рит­ся: «Ты, бога­тый мир и упряж­ка волов, — о, если бы я мог, отде­лав­шись от вой­ны, ока­пы­вать и обре­зы­вать вино­град­ную лозу и после осве­жаю­ще­го купа­нья попи­вать моло­дое вино, заку­сы­вая хле­бом и редь­кою». В дру­гом отрыв­ке пре­ле­сти мира рису­ют­ся так: «спо­кой­ная жизнь в поме­стьи­це, сво­бо­да от рыноч­ных дел, мир­ное обла­да­ние доб­рой парой волов, бле­я­нье овец и жур­ча­нье моло­до­го вина, лью­ще­го­ся в чашу, а на закус­ку — зяб­ли­ки и дрозды; не нуж­но ждать с рын­ка рыбы, пой­ман­ной три дня назад и втридо­ро­га куп­лен­ной из про­тив­ных рук рыб­но­го тор­гов­ца»26.

Тако­вы стрем­ле­ния к миру и иде­а­лы это­го клас­са в изо­бра­же­нии Ари­сто­фа­на. Но и Еври­пид тос­ку­ет по мире: «О, бога­тый и пре­крас­ней­ший из богов, Мир! Я дав­но тос­кую по тебе: так дол­го ты не появ­ля­ешь­ся к нам опять. Боюсь, что меня сло­мят заботы и ста­рость, преж­де неже­ли я уви­жу опять бла­го­дат­ное семя тво­е­го воз­вра­ще­ния с чуд­ны­ми хоро­вы­ми пес­ня­ми и весе­лы­ми пируш­ка­ми. При­ди же, при­ди, вла­ды­ка мой, в мое оте­че­ство и про­го­ни раздор и беше­ную враж­ду, услаж­даю­щу­ю­ся ост­рым убий­ст­вен­ным ору­жи­ем»27

Вооб­ще по смер­ти Клео­на в Афи­нах воз­об­ла­да­ли мир­ные тече­ния. Вли­я­ние Никия, гла­вы пар­тии мира, воз­рос­ло. Спар­та, с сво­ей сто­ро­ны, жела­ла мира, чтобы ско­рее осво­бо­дить спар­ти­а­тов, нахо­див­ших­ся в пле­ну у афи­нян; к тому же исте­кал срок ее дого­во­ра с Арго­сом, кото­рый теперь мог при­мкнуть к ее вра­гам. Таким обра­зом, меж­ду Афи­на­ми и Спар­той в 421 г. состо­ял­ся мир на пять­де­сят лет, с.277 назван­ный по име­ни глав­но­го его винов­ни­ка Ники­е­вым, закон­чив­ший собою пер­вый пери­од Пело­пон­нес­ской вой­ны или, ина­че, «Архида­мо­ву вой­ну». По это­му миру в сущ­но­сти вос­ста­нов­ля­лось поло­же­ние, быв­шее до вой­ны: обе сто­ро­ны долж­ны были воз­вра­тить свои заво­е­ва­ния, за неко­то­ры­ми исклю­че­ни­я­ми28. Афи­няне долж­ны были обрат­но полу­чить Амфи­поль, выдать плен­ных и воз­вра­тить Пилос, Кифе­ру, но Нисея остав­ля­лась за ними, вза­мен раз­ру­шен­ных Пла­тей, область кото­рых пере­шла к фиван­цам. Отпав­шие от афи­нян союз­ные горо­да во Фра­кии оста­ва­лись вне сою­за, неза­ви­си­мы­ми в сво­ем управ­ле­нии, но обя­за­ны были пла­тить форос по Ари­сти­до­вой нор­ме. Спо­ры и несо­гла­сия меж­ду сто­ро­на­ми долж­ны были решать­ся судом.

Чтобы луч­ше понять после­дую­щий ход собы­тий, надо бли­же озна­ко­мить­ся с внут­рен­ним состо­я­ни­ем Афин того вре­ме­ни, бли­же всмот­реть­ся в тем­ные сто­ро­ны тогдаш­ней демо­кра­тии, кото­рых мы до сих пор почти не каса­лись.


Тем­ные сто­ро­ны афин­ской демо­кра­тии.

В эпо­ху Пело­пон­нес­ской вой­ны афин­ская демо­кра­тия пере­жи­ва­ла тяже­лый кри­зис. Тогда ста­ли раз­ви­вать­ся и яснее обна­ру­жи­вать­ся ее отри­ца­тель­ные сто­ро­ны29. Мы виде­ли, какое демо­ра­ли­зу­ю­щее вли­я­ние на обще­ство про­из­во­ди­ла вой­на и оже­сто­чен­ная борь­ба пар­тий. Высту­па­ло новое поко­ле­ние и новые вожди наро­да, дема­го­ги, подоб­ные Клео­ну; от ари­сто­кра­тии и верх­них сло­ев демо­са поли­ти­че­ское пре­об­ла­да­ние пере­шло к низ­шим сло­ям. Мас­са ста­ла при­ни­мать более непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в деле прав­ле­ния. Демо­кра­тия гро­зи­ла перей­ти в охло­кра­тию. Было вре­мя, когда над самим дер­жав­ным демо­сом в Афи­нах воз­вы­шал­ся закон. В с.278 тео­рии это оста­ва­лось; но в дей­ст­ви­тель­но­сти теперь демос ста­но­вил­ся гос­по­ди­ном над всем, даже над зако­ном. Обна­ру­жи­ва­ет­ся дес­по­тизм мас­сы, боль­шин­ства над мень­шин­ст­вом. Ари­сто­тель, гово­ря о фор­мах прав­ле­ния и их видах, раз­ли­ча­ет четы­ре рода демо­кра­тии. Пер­вый вид демо­кра­тии — тот, когда для заня­тия долж­но­сти тре­бу­ет­ся ценз — и при том ценз незна­чи­тель­ный, — так что каж­дый при­об­ре­таю­щий его име­ет доступ к долж­но­стям, а теря­ю­щий его лиша­ет­ся это­го пра­ва. Вто­рой и тре­тий вид демо­кра­тии состо­ит в том, что долж­но­сти пре­до­став­ля­ют­ся всем граж­да­нам, но власт­ву­ет закон (раз­ли­чие меж­ду ними лишь то, что во вто­ром роде демо­кра­тии обра­ща­ет­ся вни­ма­ние на без­упреч­ность, чистоту про­ис­хож­де­ния граж­да­ни­на). Нако­нец чет­вер­тый вид демо­кра­тии отли­ча­ет­ся тем, что здесь царит мас­са, а не закон. Это быва­ет тогда, когда решаю­щая сила при­над­ле­жит псе­физ­мам, но не зако­ну. Про­ис­хо­дит же это бла­го­да­ря дема­го­гам. Ибо в демо­кра­ти­ях, управ­ля­е­мых по зако­ну, не быва­ет дема­го­га, но там на пер­вом месте самые луч­шие из граж­дан. Где же зако­ны не име­ют силы, там появ­ля­ют­ся дема­го­ги. Демос ста­но­вит­ся мно­го­го­ло­вым монар­хом… Такой демос стре­мит­ся царить, не под­чи­ня­ясь зако­ну; он ста­но­вит­ся дес­по­ти­че­ским и у него льсте­цы в поче­те. Такая демо­кра­тия подоб­на тира­нии сре­ди монар­хий. Поэто­му и харак­тер у них один и тот же: обе они дес­по­тич­ны по отно­ше­нию к луч­шим граж­да­нам; и псе­физ­мы здесь, в демо­кра­тии, то же, что́ там при­ка­зы, и дема­гог и льстец — то же самое: тот и дру­гой име­ют наи­боль­шее вли­я­ние, льстец у тира­нов, а дема­гог в тако­го рода демо­кра­ти­ях. Винов­ни­ки же того, что гос­под­ст­ву­ют псе­физ­мы, а не зако­ны, — дема­го­ги, все пред­став­ля­ю­щие на реше­ние наро­да. Ибо они сами ста­но­вят­ся могу­ще­ст­вен­ны­ми вслед­ст­вие того, что демос — гос­по­дин над всем, а над его реше­ни­ем — гос­по­да они, так как мас­са слу­ша­ет­ся их. При­том, жалу­ю­щи­е­ся на вла­сти гово­рят, что дол­жен судить народ, а он охот­но при­ни­ма­ет жало­бы, так что вся­кая власть под­ры­ва­ет­ся («Поли­ти­ка», 1292a). Такая демо­кра­тия, по мне­нию Ари­сто­те­ля, не поли­тия, не пра­виль­ный поли­ти­че­ский строй, «ибо где зако­ны не власт­ву­ют, там нет поли­тии». Луч­ший государ­ст­вен­ный строй, гово­рит далее Ари­сто­тель, тот, с.279 кото­рый осно­вы­ва­ет­ся на сред­нем клас­се, — в кото­ром этот класс мно­го­чис­лен и силен, и самое счаст­ли­вое государ­ство то, в кото­ром граж­дане име­ют сред­нее, доста­точ­ное состо­я­ние. А где пре­об­ла­да­ют несо­сто­я­тель­ные, там поч­ва для того или дру­го­го вида демо­кра­тии, смот­ря по пере­ве­су того или дру­го­го рода насе­ле­ния, напр., если пере­ве­ши­ва­ет зем­ледель­че­ское насе­ле­ние, то — для пер­во­го вида демо­кра­тии, а если чис­ло ремес­лен­ни­ков и наем­ни­ков, то — для послед­не­го, т. е. для край­ней, ради­каль­ной демо­кра­тии (1295b, 1296b).

К это­му виду демо­кра­тии может быть отне­се­на и афин­ская, начи­ная со вре­мен Пело­пон­нес­ской вой­ны. Дема­го­ги и псе­физ­мы ста­ли при­об­ре­тать в ней все боль­ше и боль­ше зна­че­ния…

Вспом­ним, какой напря­жен­ной, неуто­ми­мой дея­тель­но­сти тре­бо­ва­ла демо­кра­тия от афин­ских граж­дан (стр. 182 сл.). Меж­ду тем по мере уве­ли­чи­ваю­ще­го­ся вли­я­ния дема­го­гов и пре­об­ла­да­ния низ­ших эле­мен­тов, пре­иму­ще­ст­вен­но город­ско­го насе­ле­ния, мно­гие начи­на­ют укло­нять­ся от уча­стия в народ­ном собра­нии, суде, управ­ле­нии: сель­ский житель, заня­тый обра­бот­кой сво­его поля и ино­гда живу­щий срав­ни­тель­но дале­ко от горо­да, не любя­щий город­ской суто­ло­ки и поли­ти­ки; ари­сто­крат, чув­ст­ву­ю­щий себя не по себе сре­ди народ­ной тол­пы, или про­сто граж­да­нин, кото­ро­му пре­ти­ли дема­го­ги и сико­фан­ты, кото­рый их боял­ся и пред­по­чи­тал сто­ять в сто­роне от поли­ти­ки… Доб­лест­ные и муд­рые мол­чат, гово­рит­ся в одном месте у Еври­пида, и не стре­мят­ся к заня­тию государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. Сло­вом, начи­на­ет про­яв­лять­ся абсен­те­изм неко­то­рой части афин­ско­го обще­ства, абсен­те­изм, кото­рый потом при­нял широ­кие раз­ме­ры.

В орга­ни­за­ции соб­ст­вен­но пра­ви­тель­ства в Афи­нах обна­ру­жи­ва­лись недо­стат­ки. По сло­вам Эд. Мей­е­ра, несколь­ко, впро­чем, сгу­щаю­ще­го крас­ки, насто­я­ще­го пра­ви­тель­ства там после Перик­ла и не было: Афи­ны, со вре­ме­ни паде­ния Перик­ла и до македон­ской эпо­хи, нахо­ди­лись в состо­я­нии посто­ян­ной анар­хии (IV, 335). А по заме­ча­нию Бело­ха, Афи­ны име­ли мини­стер­ства, но не име­ли каби­не­та. Он нахо­дит мно­го прав­ды в сло­вах, при­пи­сы­вае­мых Фукидидом Клео­ну, что демо­кра­тия в том виде, как она суще­ст­во­ва­ла тогда в Афи­нах, из всех форм была самою непо­д­хо­дя­щею для с.280 вели­кой дер­жа­вы30 или, дер­жась бли­же гре­че­ско­го тек­ста, «неспо­соб­на власт­во­вать над дру­ги­ми».

Тем­ные сто­ро­ны тогдаш­них учреж­де­ний и поли­ти­че­ских нра­вов осо­бен­но обна­ру­жи­ва­лись в слу­чае недо­стат­ка денеж­ных средств. По свиде­тель­ству Лисия (ХХХ, 22), совет, напр., посту­па­ет вполне без­уко­риз­нен­но, пока есть день­ги для прав­ле­ния, но как толь­ко явля­ет­ся нуж­да в день­гах, он при­нуж­ден при­ни­мать доно­сы, кон­фис­ко­вать иму­ще­ства и слу­шать­ся самых дур­ных ора­то­ров.

Мы виде­ли, какое важ­ное место в строе Афин­ско­го государ­ства зани­ма­ла гели­эя, суд при­сяж­ных. Этот суд — необ­хо­ди­мая при­над­леж­ность демо­кра­ти­че­ских Афин; без него нель­зя и пред­ста­вить себе их. В тогдаш­ней лите­ра­ту­ре осо­бен­но отме­ча­ет­ся страсть афи­нян к суду. Стреп­си­ад в Ари­сто­фа­но­вых «Обла­ках» не верит, что пред ним на кар­те Афи­ны, так как он не видит заседаю­щих дика­стов. В «Пти­цах» два афи­ня­ни­на, Пей­фе­тер и Евел­пид, покида­ют город, хотя он и велик, и богат:


Но вот в чем дело:
Посмот­ришь, хоть цика­ды на дере­вьях:
Поют они, ну, месяц, мно­го два
В году, а вот афи­няне всю жизнь,
Ведь то и дело лишь, что рас­пе­ва­ют
В собра­ни­ях суда…31

Вот поче­му и пусти­лись они в путь, ища спо­кой­но­го места. А Удод (к кото­ро­му они при­шли), узнав, что они «оттуда, где пре­крас­ные три­э­ры», т. е. из Афин, спра­ши­ва­ет: «Неуже­ли гели­а­сты?» и удив­ля­ет­ся, что они, наобо­рот, про­тив­ни­ки гели­а­стов: «раз­ве там сеет­ся такое семя?» на что́ Евел­пид отве­ча­ет: «Немно­го, пожа­луй, най­дешь в селах». Но осо­бен­но осме­и­ва­ет афин­ских гели­а­стов Ари­сто­фан в «Осах»32 (422 г.). Здесь он рас­кры­ва­ет пред нами самую, так ска­зать, пси­хо­ло­гию афин­ско­го при­сяж­но­го, пока­зы­ва­ет, что́ было при­вле­ка­тель­но­го в судей­ских с.281 обя­зан­но­стях для зауряд­но­го граж­да­ни­на. Герой «Ос», Филокле­он (т. е. Друг Клео­на, Клео­но­люб) одер­жим стра­стью судить и обви­нять. Эта страсть дохо­дит у него до мании, до душев­ной болез­ни. Филокле­он стра­шит­ся, что без него кто-либо будет оправ­дан; он рвет­ся к судей­ским урнам, «чтоб кого-нибудь там под­ве­сти и упечь», хотя он в сущ­но­сти чело­век не злой. Его това­ри­щи, ста­ри­ки-гели­а­сты, явля­ют­ся за ним еще до зари, — так спе­шат они в суд. Что́ же так при­вле­ка­ет их к отправ­ле­нию обя­зан­но­сти при­сяж­но­го? До извест­ной сте­пе­ни, конеч­но, — пла­та; не будет заседа­ния или гели­аст не попа­дет в него, он, по сло­вам Ари­сто­фа­на, не зна­ет на что́ купить при­па­сов, где добыть обед. Но еще более при­вле­ка­ло гели­а­ста созна­ние вла­сти, могу­ще­ства, созна­ние того, что от него зави­сит судь­ба под­суди­мо­го, неред­ко чело­ве­ка силь­но­го и бога­то­го; дать почув­ст­во­вать тако­му чело­ве­ку свою власть, это достав­ля­ет гели­асту, чело­ве­ку зауряд­но­му, бед­но­му, боль­шое наслаж­де­ние. Наша власть, гово­рит Филокле­он (ст. 545 сл.), ничуть не мень­ше цар­ской. Он с посте­ли вста­ет, а его уже ждут важ­ные лица; не успе­ет подой­ти к суду, как каз­но­кра­ды про­тя­ги­ва­ют ему свою холе­ную руку и жалоб­но молят о поща­де. Нако­нец он вхо­дит в суд и чего толь­ко он тут не наслу­ша­ет­ся! Один из про­си­те­лей жалу­ет­ся на бед­ность, дру­гой рас­ска­зы­ва­ет бас­ню, иной ост­рит, ста­ра­ясь рас­сме­шить; а если все это не дей­ст­ву­ет, при­во­дят сыно­вей, доче­рей, закли­ная детьми поща­дить… «Это ли не власть? Не глу­мим­ся ли мы над богат­ст­вом?» Филоклео­на услаж­да­ет так­же, что они реша­ют по сво­е­му усмот­ре­нию:


И отче­та мы в том нико­му не даем, не в при­мер осталь­ным учреж­де­ни­ям
.......................................
Сам совет и народ, затруд­ня­ясь порой в раз­ре­ше­нии важ­но­го дела,
Усмот­ре­нью при­сяж­ных судей пре­да­ет под­суди­мых осо­бым декре­том…
.......................................
Сам гор­ла­стый Кле­он, оглу­шаю­щий всех, толь­ко нас не гры­зет, как соба­ка,
А могу­чей рукой от напа­стей хра­нит, надо­ед­ли­вых мух отго­няя.

Но при­ят­нее все­го та встре­ча, кото­рая ожи­да­ла гели­а­ста дома:


с.282 Когда я воро­чусь с три­обо­лом33 домой, домо­чад­цы гурь­бою обсту­пят
И нач­нут лебе­зить, зна­ют: день­ги при­нес. Пер­вым дол­гом меня моя доч­ка
И омо­ет, и ноги мои ума­стит, и, при­жав­шись ко мне, поце­лу­ет,
И лепе­чет мне: «папоч­ка мой», а сама язы­ком сво­им удит моне­ту34.
Чтоб умас­лить меня, моя женуш­ка мне мяг­кий хлеб пред­ла­га­ет любов­но,
И, усев­шись ряд­ком, уго­ща­ет меня: «ты вот это­го, милый, поку­шай,
Вот отведай того». Серд­це раду­ет­ся…
....................

Наша власть неуже­ли ничтож­на?
Толь­ко Зев­су такая доступ­на…
....................
Да и ты ведь изряд­но боишь­ся меня,

гово­рит Филокле­он сыну, кото­рый силою удер­жи­вал его дома и не пус­кал в суд,


Да, кля­ну­ся Демет­рой, боишь­ся, а я, —
Про­ва­лить­ся мне, если боюсь я.

В ответ на это сын Филоклео­на, Бде­ли­к­ле­он (т. е. Клео­но­не­на­вист­ник), дока­зы­ва­ет, что гели­а­стам доста­ют­ся лишь кро­хи. Ты сам, — гово­рит он отцу, имея в виду весь афин­ский народ, — мог бы бла­го­ден­ст­во­вать,


Но не знаю я, как спе­ле­на­ли тебя бла­го­де­те­ли мас­сы народ­ной.
От Сар­ди­нии власть ты до Пон­та про­стер, и гро­мад­ны вла­де­ния эти,
Но тебе ниче­го, кро­ме пла­ты тво­ей не дают, да и ту лишь по кап­ле,
Поне­мно­гу за раз, точ­но мас­ло, тебе исто­ча­ют для нужд еже­днев­ных.
Цель пря­мая у них, чтобы беден ты был, а зачем это им, объ­яс­ню я:
Для того, чтобы знал ты хозя­и­на, да, для того, чтоб по пер­во­му сви­сту
На вра­гов, на кото­рых тебя натра­вят, ты подоб­но соба­ке кидал­ся…

Конеч­но, Ари­сто­фан пре­уве­ли­чи­ва­ет: Филокле­он — кари­ка­ту­ра, но и кари­ка­ту­ра долж­на иметь неко­то­рое сход­ство с ори­ги­на­лом, ина­че она и не про­из­во­ди­ла бы желан­но­го эффек­та. Име­ет­ся целый ряд и дру­гих дан­ных, ука­зы­ваю­щих на страсть афи­нян к суду.

Важ­нее дру­гое обсто­я­тель­ство: при­го­во­ры зави­се­ли часто от состо­я­ния денеж­ной кас­сы; при­сяж­ным ино­гда пря­мо, без

с.283 вся­ких стес­не­ний, гово­ри­ли, что если они не обви­нят под­суди­мо­го, осо­бен­но бога­то­го, то не будет денег, чтобы выдать им пла­ту за испол­не­ние обя­зан­но­сти судьи, и гели­а­сты осуж­да­ли, чтобы из денеж­но­го штра­фа, нало­жен­но­го на обви­нен­но­го, или из его кон­фис­ко­ван­но­го иму­ще­ства полу­чить эту пла­ту… Ясный намек на это есть у того же Ари­сто­фа­на во «Всад­ни­ках» (ст. 1358 сл.): кол­бас­ник Аго­ра­крит спра­ши­ва­ет Демо­са, как он посту­пит, если какой-либо «блюдо­лиз-адво­кат» ска­жет: «нет вам, судьям, хле­ба, если вы не выне­се­те обви­ни­тель­но­го при­го­во­ра в этом деле». И свиде­тель­ство Ари­сто­фа­на нахо­дит себе под­твер­жде­ние в дру­гих источ­ни­ках. «Вспом­ни­те», гово­рит, напр., Лисий в одной из сво­их речей (XXVII, 1), обра­ща­ясь к при­сяж­ным, «что часто, когда жела­ли кого-либо неспра­вед­ли­во погу­бить, вам ука­зы­ва­ли, что если вы не осуди­те тех, чье­го осуж­де­ния тре­бо­ва­ли, вам не хва­тит пла­ты». В дру­гой речи Лисия (XIX, 61) обви­ня­е­мый откро­вен­но гово­рит судьям, что если они под­да­дут­ся обви­ни­те­лям и кон­фис­ку­ют его име­ние, то не полу­чит­ся и 2 талан­тов; поэто­му не толь­ко в отно­ше­нии их доб­ро­го име­ни, но и в денеж­ном отно­ше­нии выгод­нее оправ­дать его… И оли­гарх, совре­мен­ник Пело­пон­нес­ской вой­ны35, утвер­жда­ет, что в сво­их судах афи­няне заботят­ся боль­ше о сво­ей выго­де, чем о пра­во­судии. Слу­ча­лось, что судеб­ное раз­би­ра­тель­ство не мог­ло состо­ять­ся за неиме­ни­ем денег для упла­ты воз­на­граж­де­ния судьям36. Но сле­ду­ет отме­тить, что слу­чаи пря­мо­го под­ку­па при­сяж­ных в Афи­нах были чрез­вы­чай­но ред­ки. Даже упо­мя­ну­тый выше оли­гарх свиде­тель­ст­ву­ет о затруд­ни­тель­но­сти под­ку­па в его вре­мя, а его свиде­тель­ство, как нена­вист­ни­ка демо­кра­тии, в дан­ном слу­чае осо­бен­но цен­но. В комеди­ях тоже не встре­ча­ет­ся наме­ка на пря­мую под­куп­ность судей, а меж­ду тем будь такое явле­ние рас­про­стра­не­но, комедия навер­ное не пре­ми­ну­ла бы вос­поль­зо­вать­ся этим для сво­их напа­док. Пер­вый извест­ный слу­чай под­ку­па отно­сит­ся к кон­цу Пело­пон­нес­ской вой­ны и источ­ни­ки отме­ча­ют его, как, оче­вид­но, факт с.284 дото­ле небы­ва­лый. Имен­но, пер­вый при­мер под­ку­па подал Анит, извест­ный потом обви­ни­тель Сокра­та; после поте­ри Пило­са он был при­вле­чен к суду и, по сло­вам Ари­сто­те­ля37, избег­нул кары, под­ку­пив суд.

Не будем гово­рить о том, что с раз­ви­ти­ем поли­ти­че­ской и эко­но­ми­че­ской жиз­ни, а с дру­гой сто­ро­ны — софи­сти­ки и судеб­но­го крас­но­ре­чия, про­цес­сы ста­ли слож­нее, запу­тан­нее; раз­ви­ва­лось крюч­котвор­ство, а гели­а­сты были боль­шею частью люди про­стые, без юриди­че­ских зна­ний и под­готов­ки. Это были неиз­беж­ные недо­стат­ки народ­но­го суда, но они с избыт­ком иску­па­лись его досто­ин­ства­ми38. Гели­эя все же явля­лась одним из вели­чай­ших созда­ний афин­ско­го гения, одной из заме­ча­тель­ней­ших попы­ток осу­ще­ст­вить чисто народ­ный суд, и ее недо­стат­ки зави­се­ли ско­рее от нра­вов, неже­ли от само­го прин­ци­па, лежав­ше­го в ее осно­ве. Даже Ари­сто­фан, так зло осме­и­ваю­щий гели­а­стов, и тот напа­да­ет не на прин­цип афин­ско­го народ­но­го суда, а ско­рее на иска­же­ние его39.

Отча­сти в свя­зи со стра­стью к про­цес­сам, так харак­те­ри­зо­вав­шею афи­нян, нахо­дит­ся явле­ние, кото­рое было язвою афин­ской демо­кра­тии. Это — сико­фант­ство. Пер­во­на­чаль­ный смысл тер­ми­на «сико­фант» не вполне выяс­нен40. По более рас­про­стра­нен­но­му объ­яс­не­нию41, так назы­ва­лись лица, доно­сив­шие о выво­зе, вопре­ки запре­ще­нию, смокв и следив­шие на рын­ке, нет ли утай­ки пошлин. Впо­след­ст­вии же сико­фан­та­ми назы­ва­ли вооб­ще ище­ек и донос­чи­ков, ябед­ни­ков и кле­вет­ни­ков, кото­рые с целью вымо­га­тель­ства зани­ма­лись лож­ны­ми доно­са­ми, угро­жа­ли про­цес­са­ми и т. под. В эпо­ху Пело­пон­нес­ской вой­ны сико­фант­ство достиг­ло уже боль­шо­го раз­ви­тия и рас­про­стра­не­ния. Оно пре­вра­ти­лось в ремес­ло. В с.285 Афи­нах были про­фес­сио­наль­ные сико­фан­ты. В Ари­сто­фа­но­вых «Пти­цах» пред­ста­ви­тель этой про­фес­сии гово­рит: «Что́ делать? копать (зем­лю) я не умею». Рода сво­его он, впро­чем, не посты­дит: уже дед его зани­мал­ся сико­фант­ст­вом. Вооб­ще сико­фант одна из излюб­лен­ных вто­ро­сте­пен­ных фигур в атти­че­ской комедии. У Ари­сто­фа­на в «Богат­стве» сико­фант с гор­до­стью заяв­ля­ет, что он слу­жит государ­ству — охра­ня­ет суще­ст­ву­ю­щие зако­ны и не допус­ка­ет нару­шать их, ибо ина­че, без него, кто же бы высту­пал обви­ни­те­лем в про­цес­сах? Тут вер­но под­ме­че­но одно из усло­вий, спо­соб­ст­во­вав­ших появ­ле­нию и раз­ви­тию сико­фант­ства: осо­бо­го государ­ст­вен­но­го орга­на, кото­рый был бы блю­сти­те­лем зако­на, в Афи­нах тогда не было: эта функ­ция пре­до­став­ле­на была каж­до­му желаю­ще­му из афин­ских граж­дан. Сико­фан­ты и были боль­шею частью таки­ми доб­ро­воль­ны­ми обви­ни­те­ля­ми, брав­ши­ми на себя роль блю­сти­те­лей зако­на и государ­ст­вен­ных инте­ре­сов. Они зло­употреб­ля­ли «обви­не­ни­ем в про­ти­во­за­ко­нии» (см. выше, стр. 128); они не дают покоя мир­ным граж­да­нам, отрав­ля­ют им суще­ст­во­ва­ние, и те неред­ко пред­по­чи­та­ют отку­пить­ся от них. Они высту­па­ют с угро­за­ми или с обви­не­ни­я­ми и про­тив ни в чем не про­ви­нив­ших­ся и таким путем боль­ше все­го зара­ба­ты­ва­ют, вымо­гая день­ги. Осо­бен­но под­вер­га­ют­ся пре­сле­до­ва­ни­ям со сто­ро­ны сико­фан­тов люди бога­тые.

Яркую, образ­ную харак­те­ри­сти­ку сико­фан­та дает Демо­сфен42, срав­ни­вая его со зме­ей и скор­пи­о­ном, кото­рых сле­ду­ет уни­что­жать. Сико­фант, по выра­же­нию неко­то­рых, гово­рит Демо­сфен, — это «соба­ка демо­са», кото­рая тех, кого выда­ет за вол­ков, не куса­ет, а наобо­рот — овец, кото­рых буд­то бы защи­ща­ет, сама пожи­ра­ет. Его ум не направ­лен ни на одно доб­рое государ­ст­вен­ное дело. Сико­фант не зани­ма­ет­ся ни искус­ст­вом, ни зем­леде­ли­ем, ни каким-либо ремеслом, ни с кем не всту­па­ет в дру­же­ст­вен­ное обще­ние. Он ходит по пло­ща­ди, как ехид­на или скор­пи­он, под­няв жало, пово­ра­чи­вая его туда и сюда, ози­ра­ясь, кому бы при­чи­нить или беду, или поно­ше­ние, или какое-либо зло, с.286 и, поверг­нув в страх, взять с него день­ги… Непри­ми­ри­мый, блуж­даю­щий, необ­щи­тель­ный, он не зна­ет ни люб­ви, ни друж­бы, ниче­го тако­го, что́ испы­ты­ва­ет обык­но­вен­ный чело­век.

Какой страх мог­ли вну­шить сико­фан­ты, пока­зы­ва­ет при­мер Никия (стр. 262), кото­рый, чтобы не давать пово­да к доно­сам, избе­гал пока­зы­вать­ся в обще­стве и вел замкну­тую жизнь. Кри­тон43 жалу­ет­ся Сокра­ту, что тяже­ло жить в Афи­нах чело­ве­ку, желаю­ще­му зани­мать­ся лишь сво­им делом. «Меня», гово­рит он, «неко­то­рые при­вле­ка­ют к суду не пото­му, что оби­же­ны мною, а в надеж­де, что я ско­рее запла­чу день­ги, чем буду вести про­цесс». Тогда Сократ посо­ве­то­вал ему отыс­кать такое лицо, кото­рое бы его защи­ща­ло от сико­фан­тов и в свою оче­редь на них напа­да­ло, т. е. сво­его рода анти­си­ко­фан­та. Тако­во­го уда­лось най­ти, и это лицо было в боль­шом поче­те у Кри­то­на и его дру­зей, так­же поль­зо­вав­ших­ся им для защи­ты от сико­фан­тов. Сико­фан­ты слу­жи­ли пред­ме­том нена­ви­сти и пре­зре­ния порядоч­ных людей; но ино­гда поль­зо­ва­лись вли­я­ни­ем в государ­стве и зани­ма­ли даже почет­ное поло­же­ние. Напр., Аго­рат, про­тив кото­ро­го направ­ле­на извест­ная речь Лисия, — по про­ис­хож­де­нию раб, был обви­нен в лож­ном доно­се, при­суж­ден к 10000 драхм штра­фа, но это не меша­ло ему поль­зо­вать­ся пра­ва­ми граж­да­ни­на, заседать в суде, в народ­ном собра­нии, поды­мать государ­ст­вен­ные про­цес­сы44. Ино­гда сико­фан­ты дела­лись «ора­то­ра­ми», дема­го­га­ми. Сико­фант Сте­фан зани­мал­ся сво­им ремеслом в соб­ст­вен­ном доме: он взял к себе в каче­стве жены кур­ти­зан­ку, кото­рая, по согла­ше­нию с мужем, завле­ка­ла бога­тых ино­стран­цев, а тот захва­ты­вал их, как пре­лю­бо­де­ев, и вымо­гал у них день­ги. При этом Демо­сфен, от кото­ро­го мы узна­ем45 эти подроб­но­сти, отме­ча­ет, что Сте­фан тогда не имел средств и не полу­чал от государ­ства боль­ших дохо­дов, так как еще не был «ора­то­ром», а толь­ко сико­фан­том. Впро­чем, с.287 это отно­сит­ся уже к IV в., ко вре­ме­ни упад­ка афин­ской демо­кра­тии.

Государ­ство созна­ва­ло вред сико­фант­ства и при­ни­ма­ло про­тив него меры. Извест­но (стр. 129), что за неосно­ва­тель­ное обви­не­ние, если в поль­зу его не ока­зы­ва­лось и пятой части голо­сов судей, пола­гал­ся штраф в 1000 драхм. Народ­ное собра­ние име­ло даже пра­во раз в году тро­их из осо­бен­но дея­тель­ных сико­фан­тов пре­да­вать суду для изоб­ли­че­ния. Но подоб­ные меры не помо­га­ли, и сико­фант­ство про­дол­жа­ло про­цве­тать в Афи­нах.

Про­шло то вре­мя, когда ари­сто­кра­тия, знат­ное и бога­тое мень­шин­ство власт­во­ва­ло над мас­сой. Роли пере­ме­ни­лись. Если преж­де демос нема­ло тер­пел от знат­ных и бога­тых, то теперь ско­рее он гос­под­ст­ву­ет над ними и тес­нит их. Обна­ру­жи­ва­ет­ся неред­ко дес­по­тизм и экс­плуа­та­ция со сто­ро­ны мас­сы, боль­шин­ства по отно­ше­нию к мень­шин­ству. Государ­ст­вен­ная власть явля­ет­ся оруди­ем это­го боль­шин­ства, кото­рое ста­ра­ет­ся исполь­зо­вать ее в сво­их инте­ре­сах; оно стре­мит­ся дать удо­вле­тво­ре­ние сво­е­му есте­ствен­но­му чув­ству зави­сти и враж­ды к бога­тым. Мы виде­ли, что основ­ны­ми прин­ци­па­ми афин­ской демо­кра­тии были исо­но­мия и исе­го­рия, равен­ство и сво­бо­да. Но в дей­ст­ви­тель­но­сти в соци­аль­ном отно­ше­нии пол­но­го равен­ства не было. По-преж­не­му были бед­ные и бога­тые. Со вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны эта клас­со­вая про­ти­во­по­лож­ность уси­ли­ва­лась; про­пасть меж­ду бога­ты­ми и бед­ны­ми уве­ли­чи­ва­ет­ся, раз­ви­ва­ет­ся капи­та­лизм и его спут­ник — про­ле­та­ри­ат. Такое про­ти­во­ре­чие меж­ду поли­ти­че­ским равен­ст­вом и соци­аль­ным нера­вен­ст­вом, меж­ду тео­ри­ей, иде­ей, с одной сто­ро­ны, и дей­ст­ви­тель­но­стью с дру­гой осо­бен­но долж­но было чув­ст­во­вать­ся и раз­дра­жать. Враж­да меж­ду бед­ным и бога­тым столь же ста­ра, как демо­кра­тия в Элла­де, гово­рит новей­ший исто­рик антич­но­го ком­му­низ­ма и соци­а­лиз­ма. Нико­гда эта про­ти­во­по­лож­ность не ска­зы­ва­лась с такою ясно­стью и рез­ко­стью, как со вре­мен тор­же­ства идеи сво­бо­ды и равен­ства в сфе­ре государ­ст­вен­ной жиз­ни46. Доста­точ­но было быть бога­тым, чтобы быть запо­до­зрен­ным, с.288 как враг наро­да. Дема­го­ги и сико­фан­ты воз­буж­да­ли недо­ве­рие мас­сы про­тив лиц, рас­по­ла­гав­ших боль­ши­ми сред­ства­ми. Судеб­ные про­цес­сы про­тив таких лиц, кон­фис­ка­ция их иму­ще­ства дела­ют­ся обыч­ны­ми явле­ни­я­ми. Ино­гда ожи­да­ния не оправ­ды­ва­лись: кон­фис­ко­ван­ное иму­ще­ство ока­зы­ва­лось мень­ше, чем пред­по­ла­га­лось; тогда обви­ня­е­мо­му или его семье и близ­ким гро­зи­ли новые непри­ят­но­сти; начи­на­лись новые про­цес­сы по обви­не­нию в утай­ке иму­ще­ства и т. д.47 Впро­чем, к таким спо­со­бам попол­не­ния каз­ны демо­кра­тия ста­ла чаще при­бе­гать тогда, когда поли­ти­че­ское могу­ще­ство и финан­со­вые сред­ства Афин были подо­рва­ны и государ­ство начи­на­ло испы­ты­вать нуж­ду в день­гах, т. е. в эпо­ху упад­ка. На бога­тых пада­ла и глав­ная тяжесть вой­ны, раз­лич­ные повин­но­сти, в виде мно­го­чис­лен­ных и доро­го сто­ив­ших литур­гий, и нало­ги, осо­бен­но эйс­фо­ра, взи­мав­ша­я­ся с иму­ще­ства. Эта эйс­фо­ра была тем тяже­лее, что мно­гие име­ния вслед­ст­вие втор­же­ний непри­я­те­ля были разо­ре­ны и дохо­ды умень­ши­лись. А как тяже­лы быва­ли литур­гии, пока­зы­ва­ет при­веден­ный уже рань­ше (стр. 174) при­мер одно­го афин­ско­го граж­да­ни­на, истра­тив­ше­го в поль­зу государ­ства более 10 тал. (око­ло 240000 руб.) в тече­ние девя­ти лет.

После все­го это­го понят­на иро­ния обед­нев­ше­го ари­сто­кра­та48, кото­рый раду­ет­ся тому, что поте­рял состо­я­ние. «Когда я был богат», гово­рит он, «я, во-пер­вых, боял­ся, как бы кто не сде­лал под­ко­па в доме, не взял моих денег и не при­чи­нил мне само­му како­го-либо зла. Затем, я уха­жи­вал за сико­фан­та­ми, зная, что я могу ско­рее от них потер­петь непри­ят­но­сти, чем сде­лать их им. Кро­ме того, государ­ство тре­бо­ва­ло от меня посто­ян­но каких-либо рас­хо­дов, а отлу­чить­ся мне никуда нель­зя было. Теперь же, после того, как я лишил­ся нахо­дя­щих­ся за наши­ми пре­де­ла­ми име­ний, а здеш­няя зем­ля не при­но­сит дохо­да и домаш­нее иму­ще­ство про­да­но, я слад­ко сплю рас­тя­нув­шись; я стал надеж­ным для государ­ства, мне никто не угро­жа­ет, но уже я угро­жаю дру­гим; как сво­бод­но­му чело­ве­ку, мне мож­но и отлу­чать­ся, с.289 и здесь оста­вать­ся. Предо мною вста­ют с мест бога­тые и усту­па­ют доро­гу. Теперь я подо­бен тира­ну, а преж­де я был явно рабом. Тогда я вно­сил подать наро­ду, а теперь государ­ство мне пла­тит и кор­мит меня»


Недо­воль­ные; сель­ский класс и оли­гар­хи; поли­ти­че­ская лите­ра­ту­ра.

С тех пор, как нача­лась Пело­пон­нес­ская вой­на, в Афин­ском государ­стве нема­ло было недо­воль­ных. К чис­лу их при­над­ле­жал преж­де все­го сель­ский класс.

Нель­зя ска­зать, чтобы бед­ный город­ской класс толь­ко выиг­ры­вал от вой­ны, как утвер­жда­ют это неко­то­рые исто­ри­ки49: и ему вой­на дава­ла себя чув­ст­во­вать, осо­бен­но когда впо­след­ст­вии (в 413 г.) спар­тан­цы заня­ли Деке­лею в Атти­ке и таким обра­зом дер­жа­ли Афи­ны в бло­ка­де; а от доро­го­виз­ны жиз­нен­ных про­дук­тов, как послед­ст­вия разо­ре­ния стра­ны и воен­но­го поло­же­ния, класс этот стра­дал еще в боль­шей сте­пе­ни, неже­ли люди состо­я­тель­ные. Но он не нес тяже­лых повин­но­стей; его иму­ще­ство не разо­ря­лось непри­я­те­лем; в горо­де он чув­ст­во­вал себя дома и в без­опас­но­сти; вой­на дава­ла ему и неко­то­рые новые зара­бот­ки. Пока Афи­ны власт­во­ва­ли на море, их обшир­ная тор­гов­ля и про­мыш­лен­ность не была подо­рва­на; неко­то­рые отрас­ли, напр. фаб­ри­ки ору­жия и т. под., осо­бен­но про­цве­та­ли; тор­гов­ля же про­тив­ни­ков, пре­иму­ще­ст­вен­но корин­фян, вслед­ст­вие вой­ны была стес­не­на и нахо­ди­лась в застое. Вооб­ще город­ской демос, не исклю­чая и более круп­ных тор­гов­цев и ремес­лен­ни­ков, являл­ся обык­но­вен­но глав­ным сто­рон­ни­ком поли­ти­че­ских нов­шеств, Клео­на и вой­ны. Иное было поло­же­ние сель­ско­го насе­ле­ния. Вой­на разо­ря­ла его. Ему, как было упо­мя­ну­то, при­хо­ди­лось покидать свои поля, хозяй­ство, пере­се­лять­ся в город. Втор­же­ния непри­я­те­ля сопро­вож­да­лись опу­сто­ше­ни­я­ми, от кото­рых стра­дал имен­но сель­ский класс. В осо­бен­но­сти разо­ри­тель­но было истреб­ле­ние вино­град­ни­ков, с.290 олив­ко­вых и фиго­вых дере­вьев: оно остав­ля­ло след на мно­гие годы, пока вновь мог­ли вырас­ти лозы и дере­вья. Непри­я­те­лей боль­ше боят­ся зем­ледель­цы и бога­тые, заме­ча­ет автор оли­гар­хи­че­ско­го трак­та­та об Афин­ском государ­стве (II, 14); демос же (город­ской), зная хоро­шо, что ничто из его иму­ще­ства не сожгут и не истре­бят, живет в без­опас­но­сти и не боясь непри­я­те­лей. Инте­ре­сы и стрем­ле­ние с одной сто­ро­ны это­го демо­са, а с дру­гой бога­тых и зем­ледель­цев вооб­ще во мно­гом рас­хо­ди­лись; напр., «кораб­ли нуж­но спу­стить в море, бед­но­му это нра­вит­ся, а бога­тым и зем­ледель­цам не нра­вит­ся»50. Сель­ские жите­ли про­ник­ну­ты были кон­сер­ва­тив­ным духом; они сто­я­ли за ста­ри­ну. Они не люби­ли поли­ти­ки и тех, кто ею зани­ма­ет­ся; они срав­ни­тель­но ред­ко посе­ща­ли народ­ное собра­ние. У Еври­пида есть в этом отно­ше­нии харак­тер­ные сло­ва в опи­са­нии народ­но­го собра­ния (в «Оре­сте», ст. 907 сл.): «Тогда под­нял­ся дру­гой граж­да­нин, видом некра­сив, но чело­век муже­ст­вен­ный; он ред­ко посе­щал город и пло­щадь; он сво­и­ми рука­ми работал в поле; это был из тех, кото­ры­ми дер­жит­ся бла­го­со­сто­я­ние стра­ны…, чест­ный чело­век, вед­ший жизнь без­упреч­ную». Сель­ский класс видел, что его инте­ре­сы при­но­сят­ся в жерт­ву, и он не сочув­ст­во­вал тем новым вождям, тем поряд­кам и обще­му направ­ле­нию, кото­рые гос­под­ст­во­ва­ли тогда в Афи­нах. Он был недо­во­лен…

У Ари­сто­фа­на в «Мире» гово­рит­ся, что когда сель­ский народ оста­вил поля и сошел­ся в город, то и не заме­тил, как он про­дал себя и как опу­та­ли его ора­то­ры. А «Ахар­няне» у него жалу­ют­ся:


Стар­цы древ­ние, мы город пори­ца­ем, так как он
По заслу­гам нас не ценит и за подви­ги в морях
Нашу ста­рость не поко­ит, допус­кая, чтобы нас,
Ста­ри­ков седых, уж спев­ших песнь свою, тащи­ли в суд
Рито­ра-моло­ко­со­сы, под­ни­ма­ли б на смех нас.
Тень одна от нас оста­лась: чуть на ладан дышим мы,
Посох наш — вся наша сила, он наш щит, наш Посей­дон.
Мы, от ста­ро­сти лишь шам­ша, перед кам­нем51 их сто­им,
с.291 Ниче­го вокруг не видя, кро­ме пута­ни­цы дел;
А тем вре­ме­нем маль­чиш­ки, подо­брав себе дру­зей,
Быст­ро хле­щут нас сло­ва­ми, лов­ко пора­жая нас,
Сып­лют град на нас вопро­сов, всюду ста­вят запад­ни:
Мучат так они Тито­на52 и сби­ва­ют, и мутят.
Тот от ста­ро­сти лишь мям­лит и теря­ет свой про­цесс,
Вне себя затем ухо­дит и в сле­зах так гово­рит:
«Что́ на гроб я загото­вил, то ушло теперь на суд»,
Так ли то быть долж­но, чтобы губи­ли ста­ри­ка совсем седо­го у часов?53
Мно­го тот ста­рец зол пере­нес,
И нема­ло про­лил поту он горя­че­го в бою; мно­го он
В бит­ве слав­ной Мара­фон­ской ока­зал услуг стране.
Да тогда, при Мара­фоне, мы гна­ли­ся за вра­гом, —
Нын­че ж нас уж самих него­дяи гонят силь­но и победы тор­же­ст­ву­ют…

Жало­ва­лись сель­ские жите­ли и на то, что их не в оче­редь вно­си­ли в спи­сок гопли­тов, кото­рые долж­ны были высту­пать в поход, и вычер­ки­ва­ли дру­гих, горо­жан.

Сред­ний атти­че­ский кре­стья­нин в харак­те­ри­сти­ке наших источ­ни­ков, пре­иму­ще­ст­вен­но Ари­сто­фа­на, груб, неве­же­ст­вен, любит непри­стой­но­сти; он ода­рен здра­вым смыс­лом, но кру­го­зор его весь­ма узок; мы уже виде­ли, к чему сво­дят­ся его иде­а­лы (стр. 276). Несмот­ря на тяже­лые вре­ме­на и разо­ри­тель­ную вой­ну, он жиз­не­ра­до­стен, не богат, но дале­ко и не нищ; он поль­зу­ет­ся извест­ным достат­ком и обла­да­ет чув­ст­вом неза­ви­си­мо­сти. Преж­ний анта­го­низм меж­ду земле­вла­дель­че­скою зна­тью и мел­ки­ми зем­ледель­ца­ми мало-пома­лу исчез; у них ока­зы­ва­лись во мно­гом общие инте­ре­сы, кото­рые и объ­еди­ня­ли их в сущ­но­сти в одну пар­тию зем­ледель­цев или, по выра­же­нию Э. Мей­е­ра, «агра­ри­ев»54. Сами по себе сель­ские жите­ли не были тес­но спло­че­ны и не пред­став­ля­ли стро­го орга­ни­зо­ван­ной пар­тии: в этом — их сла­бость, не гово­ря уже о том, что они дале­ко не так усерд­но с.292 посе­ща­ли народ­ное собра­ние и вооб­ще не при­ни­ма­ли тако­го уча­стия в государ­ст­вен­ных делах, как город­ской демос. Но важ­но было то, что с воз­ник­но­ве­ни­ем Пело­пон­нес­ской вой­ны, в силу неко­то­рых общих инте­ре­сов, начи­на­ет­ся сбли­же­ние недо­воль­но­го сель­ско­го клас­са с эле­мен­та­ми оли­гар­хи­че­ски­ми55. Это был опас­ный для демо­кра­тии симп­том. Край­няя ари­сто­кра­ти­че­ская или оли­гар­хи­че­ская пар­тия издав­на суще­ст­во­ва­ла в Афи­нах и не исчез­ла даже с тор­же­ст­вом демо­кра­тии. Она то как бы зами­ра­ла, то вновь ожи­ва­ла и про­яв­ля­ла себя в тех заго­во­рах, ряд кото­рых тянет­ся чрез афин­скую исто­рию V в. — в сиг­на­ле, дан­ном пер­сам из Афин после Мара­фон­ско­го сра­же­ния, в замыс­лах нака­нуне Пла­тей­ской бит­вы, в умерщ­вле­нии Эфи­аль­та, в оппо­зи­ции построй­ке Длин­ных стен, в сно­ше­ни­ях со спар­тан­ца­ми пред Тана­гр­скою бит­вою и нако­нец в пере­во­ротах вре­мен Пело­пон­нес­ской вой­ны, о кото­рых еще при­дет­ся гово­рить. Пар­тия эта пре­сле­до­ва­ла узкие, пар­тий­ные цели; она пред­став­ля­ла собой эле­мент, непри­ми­ри­мо враж­деб­ный демо­кра­тии. По при­зна­нию авто­ра Псев­до-Ксе­но­фон­то­вой «Афин­ской Поли­тии», кото­рый сам был оли­гарх, если бы толь­ко ари­сто­кра­ты гос­под­ст­во­ва­ли в сове­те и в народ­ном собра­нии, то поль­за была бы лишь их собра­тьям, а демо­су вред (I, 4—6). Завет­ная меч­та оли­гар­хов — не огра­ни­че­ние вла­ды­че­ства тол­пы, а без­услов­ное гос­под­ство их, пора­бо­ще­ние демо­са. Им нена­вист­на была самая идея равен­ства и наро­до­прав­ства. Ари­сто­тель сооб­ща­ет, что в его вре­мя в неко­то­рых государ­ствах оли­гар­хи дава­ли клят­ву: «буду вра­гом наро­да и буду вредить ему, чем толь­ко могу». Нена­висть афин­ских оли­гар­хов к демо­су, по край­ней мере во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, была не мень­ше. В силу отме­чен­ных рань­ше усло­вий эта нена­висть долж­на была достичь край­не­го напря­же­ния и оли­гар­хи при­об­ре­та­ли под собой неко­то­рую поч­ву. Они поль­зо­ва­лись вся­ким слу­ча­ем, чтобы дис­креди­ти­ро­вать демо­кра­тию. Для нис­про­вер­же­ния ее и подав­ле­ния демо­са вся­кие сред­ства каза­лись им хоро­ши­ми, и если в Афи­нах была тогда рево­лю­ци­он­ная пар­тия, то это имен­но с.293 пар­тия оли­гар­хов. Они бы не оста­но­ви­лись пред таким шагом, как пре­да­ние род­но­го горо­да в руки спар­тан­цев, и гото­вы были при­бе­гать к таким при­е­мам, как тай­ные убий­ства и террор. Неко­то­рые же оли­гар­хи наде­ва­ли личи­ну ярых демо­кра­тов, чтобы тем вер­нее губить демо­кра­тию и работать над ее низ­вер­же­ни­ем…

Одним из средств в тогдаш­ней борь­бе пар­тий56 слу­жи­ли гете­рии или «това­ри­ще­ства», являв­ши­е­ся поли­ти­че­ски­ми клу­ба­ми и тай­ны­ми обще­ства­ми. Пер­во­на­чаль­но гете­рии обра­зо­вы­ва­лись для вза­и­мо­по­мо­щи при выбо­рах и на суде, чтобы про­во­дить жела­тель­ных кан­дида­тов на долж­ность или защи­щать чле­нов от судеб­ных пре­сле­до­ва­ний, сико­фан­тов и т. п. Таким обра­зом сна­ча­ла гете­рии носи­ли ско­рее обо­ро­ни­тель­ный харак­тер. Но вско­ре их сфе­ра рас­ши­ри­лась и они полу­чи­ли поли­ти­че­ский харак­тер. Чле­ны гете­рии дава­ли вза­им­ную клят­ву помо­гать друг дру­гу сове­том и делом, день­га­ми и кро­вью. Такие обще­ства ино­гда груп­пи­ро­ва­лись вокруг како­го-нибудь отдель­но­го лица. По сво­е­му направ­ле­нию они раз­ли­ча­лись: были гете­рии как оли­гар­хи­че­ские, так и демо­кра­ти­че­ские. Но в Афи­нах осо­бен­но мно­го­чис­лен­ны были пер­вые: при гос­под­стве демо­кра­тии, пока она была еще силь­на, оли­гар­хи не реша­лись высту­пать явно и вынуж­де­ны были при­бе­гать к тай­ным обще­ствам, где и сосре­дото­чи­ва­ли свою дея­тель­ность. Гете­рии всту­па­ли в сно­ше­ния одна с дру­гой и с подоб­ны­ми же обще­ства­ми или клу­ба­ми в союз­ных горо­дах; ино­гда сооб­ща наме­чал­ся план дей­ст­вий и дава­лись инструк­ции отдель­ным чле­нам пар­тии. Во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны гете­рии в Афи­нах широ­ко раз­вет­ви­лись и мно­гим начи­на­ли уже вну­шать страх.

Недо­воль­ство бога­тых и зем­ледель­че­ско­го клас­са созда­ва­ло бла­го­при­ят­ную поч­ву для дея­тель­но­сти оли­гар­хов, кото­рые начи­на­ли нахо­дить себе опо­ру. Но нель­зя, конеч­но, ска­зать, что все бога­тые и зем­ледель­цы вхо­ди­ли в состав оли­гар­хи­че­ской пар­тии. Кро­ме край­них демо­кра­тов и край­них с.294 ари­сто­кра­тов-оли­гар­хов, была еще сред­няя, уме­рен­ная пар­тия, не отно­сив­ша­я­ся враж­деб­но к самой демо­кра­тии, не отри­цав­шая ее, но быв­шая про­тив ее изли­шеств, ее дема­го­гов и сико­фан­тов, тяго­тив­ша­я­ся вой­ной. К этой пар­тии при­над­ле­жал, напр., Никий. К ней в сущ­но­сти при­мы­кал бли­же все­го и зем­ледель­че­ский класс. Вооб­ще пар­тия эта была мно­го­чис­лен­на, но посреди двух край­них — ради­каль­ной демо­кра­тии и оли­гар­хов — она игра­ла боль­ше пас­сив­ную роль: ей недо­ста­ва­ло орга­ни­за­ции, един­ства, опре­де­лен­ной про­грам­мы, энер­гии и сме­ло­сти, даро­ви­тых вождей. Да и вооб­ще в бур­ные эпо­хи кри­зи­са, подоб­но­го тому, какой пере­жи­ва­ли Афи­ны во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, успех оста­ет­ся ско­рее за край­но­стя­ми. Настро­е­ние части тогдаш­не­го обще­ства ска­зы­ва­лось в увле­че­нии Спар­той. Лако­но­ма­ния, кото­рая достиг­ла пол­но­го раз­ви­тия в самом кон­це V и пер­вой чет­вер­ти IV в., заме­ча­ет­ся в Афи­нах уже теперь, несмот­ря на вой­ну со Спар­той. Мно­гие недо­воль­ные видят в послед­ней свой иде­ал. Лако­но­ма­ния выра­жа­ет­ся даже в тогдаш­ней моде, в нра­вах, обы­ча­ях.


Все люди были в лако­но­ма­нии,

гово­рит с насмеш­кой Ари­сто­фан (в «Пти­цах»):


Рас­ти­ли воло­сы и голо­да­ли,
Ходи­ли гряз­ные, носи­ли пал­ки
И кор­чи­ли Сокра­тов из себя.

Осо­бен­но это нуж­но ска­зать о бога­той и знат­ной моло­де­жи, кото­рая вос­тор­га­лась подви­га­ми Бра­сида и ста­ра­лась во внеш­но­сти под­ра­жать спар­тан­цам, носи­ла корот­кие пла­щи, лакон­скую обувь, отпус­ка­ла по-спар­тан­ски боро­ду, пре­да­ва­лась гим­на­сти­ке и кулач­но­му бою, гор­ди­лась раз­би­ты­ми, рас­пух­ши­ми уша­ми…57

Но поли­ти­че­ские пар­тии, их воз­зре­ния и настро­е­ние луч­ше все­го отра­жа­лись, конеч­но, в лите­ра­ту­ре. Мы уже виде­ли, какой, напр., бога­тый мате­ри­ал для харак­те­ри­сти­ки тем­ных сто­рон афин­ской демо­кра­тии дает атти­че­ская комедия. Она с.295 была тогда пре­иму­ще­ст­вен­но поли­ти­че­скою и явля­лась орга­ном оппо­зи­ции. И это объ­яс­ня­ет­ся не толь­ко тем, что от ари­сто­кра­тов и вооб­ще людей бога­тых зави­се­ла удач­ная поста­нов­ка пьес, но и самою при­ро­дою, назна­че­ни­ем комедии: она долж­на была сто­ять в оппо­зи­ции вооб­ще по отно­ше­нию к суще­ст­ву­ю­ще­му и коми­ки долж­ны были осме­и­вать гос­под­ст­ву­ю­щие нра­вы, поряд­ки и т. п., а таким поряд­ком тогда в Афи­нах была имен­но демо­кра­тия. Толь­ко бла­го­да­ря тер­пи­мо­сти и сво­бод­но­му духу этой демо­кра­тии воз­мож­ны были пред­став­ле­ние таких пьес, как Ари­сто­фа­но­вы комедии58, с их насмеш­ка­ми и глум­ле­ни­ем над самим дер­жав­ным демо­сом. Нель­зя ска­зать, одна­ко, чтобы Ари­сто­фан был оли­гар­хом и чтобы его комедия была орга­ном имен­но оли­гар­хи­че­ской пар­тии. Но он про­тив той ради­каль­ной демо­кра­тии и ее вождей, кото­рые гос­под­ст­во­ва­ли в Афи­нах в его вре­мя; в поли­ти­че­ском отно­ше­нии он кон­сер­ва­тор. Его иде­ал — «доб­рое ста­рое вре­мя» бор­цов Мара­фо­на или даже Кимо­на, Миро­нида. Ари­сто­фан сочув­ст­ву­ет зем­ледель­цам и выра­жа­ет стрем­ле­ния пре­иму­ще­ст­вен­но это­го клас­са. В общем он не все­гда, впро­чем, после­до­ва­те­лен, а рису­е­мые им иде­а­лы — часто узки, низ­мен­ны и даже пош­лы. Он оче­вид­но сим­па­ти­зи­ру­ет сво­е­му герою Дикео­по­лю (стр. 275). В тот момент, когда афи­ня­нам при­хо­ди­лось напря­гать свои силы в борь­бе с вра­гом и при­но­сить тяже­лые жерт­вы, Ари­сто­фан про­слав­ля­ет мир во что бы то ни ста­ло, рису­ет пре­ле­сти это­го мира и без­мя­теж­но­го покоя в соблаз­ни­тель­ном, гру­бом виде, а дру­гие инте­ре­сы, досто­ин­ство и неза­ви­си­мость государ­ства для него тут как бы не суще­ст­ву­ют. Неред­ко неве­же­ство у него вос­хва­ля­ет­ся, а нрав­ст­вен­ная испор­чен­ность выстав­ля­ет­ся есте­ствен­ным буд­то бы след­ст­ви­ем умст­вен­но­го про­грес­са. Впро­чем, мы не будем здесь подроб­но оста­нав­ли­вать­ся на Ари­сто­фане, как одном из пред­ста­ви­те­лей оппо­зи­ции: мы уже зна­ем, как с.296 отно­сил­ся он к войне и миру (в «Ахар­ня­нах» и «Мире»), к демо­кра­тии с ее дема­го­га­ми, подоб­ны­ми Клео­ну (во «Всад­ни­ках»), к тем­ным сто­ро­нам афин­ско­го суда при­сяж­ных (в «Осах»), как изо­бра­жал он жен­ское дви­же­ние в сво­их пье­сах: «Лиси­стра­та» и «Жен­щи­ны в народ­ном собра­нии». В послед­ней комедии он затро­нул и стрем­ле­ния к ком­му­низ­му, не чуж­дые после­дую­щей эпо­хе упад­ка; в «Обла­ках» высту­пил про­тив ново­го, софи­сти­че­ско­го направ­ле­ния, а в «Богат­стве», о кото­ром еще при­дет­ся упо­мя­нуть, каса­ет­ся соци­аль­ных отно­ше­ний, борь­бы бед­ных и бога­тых. Даже такая фан­та­сти­че­ская пье­са, как «Пти­цы», с их чисто ска­зоч­ною обста­нов­кою, име­ет неко­то­рое отно­ше­ние к тогдаш­ней дей­ст­ви­тель­но­сти: она напи­са­на в 414 г., во вре­ме­на Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, когда афи­няне осо­бен­но увле­ка­лись несбы­точ­ны­ми пла­на­ми, и в ее глав­ном герое Пей­фе­те­ре мож­но видеть «тип увле­каю­ще­го про­сто­душ­ных людей про­жек­те­ра»59, не гово­ря уже о рас­се­ян­ных в комедии наме­ках на исто­ри­че­ские чер­ты.

В гре­че­ской лите­ра­ту­ре со вре­ме­ни борь­бы демо­са и ари­сто­кра­тии все­гда был силен эле­мент поли­ти­че­ский. В пери­од «Про­све­ще­ния» и софи­стов, в осо­бен­но­сти со вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны, вопро­сы о фор­ме прав­ле­ния и о наи­луч­шем государ­ст­вен­ном устрой­стве, внут­рен­ней и внеш­ней поли­ти­ке, при­вле­ка­ют к себе общее вни­ма­ние. В беседах софи­стов, в раз­лич­ных поли­ти­че­ских трак­та­тах и речах вопро­сы эти с жаром деба­ти­ро­ва­лись; опи­сы­ва­лась, про­слав­ля­лась или кри­ти­ко­ва­лась суще­ст­ву­ю­щая фор­ма, вспо­ми­нал­ся преж­ний строй «отцов», pat­rios po­li­teia, выстав­ля­лись иде­а­лы совер­шен­ней­ше­го государ­ства, обсуж­да­лась про­бле­ма об отно­ше­нии чело­ве­ка к государ­ству и обще­ству и т. д. С пло­ща­дей и из народ­но­го собра­ния борь­ба мне­ний и пар­тий пере­не­се­на была и в лите­ра­ту­ру; в послед­ней она нахо­ди­ла себе не толь­ко выра­же­ние, но и орудие, сред­ство для воздей­ст­вия на обще­ст­вен­ное мне­ние. Поли­ти­че­ские рас­суж­де­ния с.297 вос­про­из­во­дят­ся в про­из­веде­ни­ях исто­ри­че­ских, поэ­ти­че­ских и др.

Уже у «отца исто­рии», Геро­до­та, дожив­ше­го до пер­вых лет Пело­пон­нес­ской вой­ны, есть такое рас­суж­де­ние. Оно вло­же­но в уста трех знат­ных пер­сов, кото­рые обсуж­да­ют досто­ин­ства и недо­стат­ки раз­ных форм прав­ле­ния (III, 80 сл.). Один из пер­сов в самом чер­ном све­те изо­бра­жа­ет монар­хию и про­ти­во­по­став­ля­ет ей демо­кра­тию. Его харак­те­ри­сти­ку послед­ней мы уже при­во­ди­ли (на стр. 185): перс этот сто­ит за «прав­ле­ние мас­сы» преж­де все­го пото­му, что оно носит «пре­крас­ней­шее из всех назва­ний» — рав­но­пра­вие (исо­но­мия); затем оно не дела­ет ниче­го тако­го, что́ дела­ет монарх; долж­ност­ные лица изби­ра­ют­ся по жре­бию и ответ­ст­вен­ны; все пре­до­став­ля­ет­ся реше­нию наро­да. Дру­гой вель­мо­жа согла­ша­ет­ся, что сле­ду­ет пре­кра­тить тира­нию60; но он про­тив пре­до­став­ле­ния вла­сти мас­се. «Ибо нет ниче­го нера­зум­нее и наг­лее негод­ной тол­пы», и нико­им обра­зом нель­зя допу­стить, чтобы люди, избе­гая свое­во­лия тира­на, отда­ва­лись свое­во­лию необуздан­ной мас­сы. Тиран, если что-либо дела­ет, дела­ет со смыс­лом, а у наро­да нет смыс­ла; да и какой смысл может быть у того, кто и не учил­ся и не зна­ет ниче­го доб­ро­го или при­лич­но­го, и гонит дела, накиды­ва­ясь на них, подоб­но бур­но­му пото­ку. Демо­кра­ти­ей будут поль­зо­вать­ся те, кто жела­ет зла пер­сам; он же реко­мен­ду­ет оли­гар­хию, ибо «сове­ты луч­ших мужей, разу­ме­ет­ся, ока­жут­ся луч­ши­ми». Тре­тий перс, буду­щий царь Дарий Гис­тасп, из трех форм прав­ле­ния, демо­кра­тии, оли­гар­хии и монар­хии, отда­ет пред­по­чте­ние послед­ней. При народ­ном прав­ле­нии, гово­рит он, невоз­мож­но, чтобы не воз­ник­ла пороч­ность, а когда про­ни­ка­ет пороч­ность в государ­ст­вен­ные дела, тогда дур­ные не враж­ду­ют меж­ду собою, а нахо­дят­ся в друж­бе: ибо вред­ные для государ­ства люди дела­ют свое дело сооб­ща, сго­во­рив­шись. Так про­дол­жа­ет­ся до тех пор, пока кто-нибудь один не станет во гла­ве наро­да и не поло­жит кон­ца их дей­ст­ви­ям. Монар­хия — с.298 самая луч­шая фор­ма прав­ле­ния, и она луч­ше обес­пе­чи­ва­ет сво­бо­ду.

Сим­па­тии само­го Геро­до­та были на сто­роне афин­ской демо­кра­тии: мы виде­ли (на стр. 94), какое зна­че­ние при­да­вал он ее поли­ти­че­ской сво­бо­де, «исе­го­рии». Дру­гой зна­ме­ни­тый исто­рик древ­но­сти, Фукидид в над­гроб­ной Пери­к­ло­вой речи, из кото­рой мы уже при­во­ди­ли наи­бо­лее харак­тер­ные места (на стр. 186—187), пред­ста­вил апо­фе­оз демо­кра­тии; но не ради­каль­ная демо­кра­тия была его иде­а­лом61: харак­те­ри­зуя Перик­ла, он вос­хва­ля­ет его пре­иму­ще­ст­вен­но за то, что он пра­вил «уме­рен­но», сдер­жи­вал демос, не под­чи­нял­ся тол­пе, после­дую­щим же вождям ста­вит в упрек имен­но то, что они ста­ли пре­до­став­лять все дела демо­су. Фукидид сочув­ст­ву­ет Пери­к­лу, так как тогда демо­кра­тия была толь­ко по име­ни, на деле же прав­ле­ние пер­во­го мужа; он чув­ст­ву­ет анти­па­тию к дема­го­гам, подоб­ным Клео­ну, и в 97 гл. VIII кн. кате­го­ри­че­ски заяв­ля­ет, что луч­шая фор­ма прав­ле­ния из суще­ст­во­вав­ших в его вре­мя была та весь­ма уме­рен­ная демо­кра­тия, кото­рая уста­нов­ле­на была в 411 г. по низ­вер­же­нии оли­гар­хии Четы­рех­сот62, с пере­да­чей вла­сти 5000 граж­дан, имев­шим тяже­лое воору­же­ние, т. е. более состо­я­тель­ным, с отме­ной пла­ты за служ­бу государ­ству и т. д. О ради­каль­ной же демо­кра­тии Алки­ви­ад у Фукидида отзы­ва­ет­ся, как о такой фор­ме прав­ле­ния, кото­рой люди мыс­ля­щие зна­ли цену, и назы­ва­ет ее «обще­при­знан­ным безу­ми­ем», о кото­ром нель­зя и ска­зать ниче­го ново­го (VI, 89).

Соци­аль­но-поли­ти­че­ские сен­тен­ции и рас­суж­де­ния вла­га­лись и в уста дей­ст­ву­ю­щим лицам в тра­геди­ях, осо­бен­но Еври­пида. У него мы нахо­дим неко­то­рые из тех поло­же­ний, кото­рые потом раз­ви­вал и Ари­сто­тель в сво­ей «Поли­ти­ке»; меж­ду ними — то, что глав­ную осно­ву и опо­ру государ­ства состав­ля­ет сред­ний класс, в состав кото­ро­го с.299 вхо­дят зем­ледель­цы: это — наи­бо­лее здо­ро­вый эле­мент, кото­рым дер­жит­ся государ­ство. Ибо три есть клас­са граж­дан, гово­рит­ся в Еври­пидо­вых «Про­си­тель­ни­цах» (ст. 238 сл.): бога­тые бес­по­лез­ны и посто­ян­но жаж­дут боль­ше­го; неиму­щие и нуж­даю­щи­е­ся в сред­ствах к жиз­ни опас­ны, так как, под­да­ва­ясь зави­сти и обма­ны­вае­мые реча­ми дур­ных вождей, они впус­ка­ют злое жало в иму­щих; сред­ний же класс спа­са­ет государ­ство, хра­ня уста­нов­лен­ный порядок63.

В той же тра­гедии есть целый сво­его рода поли­ти­че­ский трак­тат64 о пре­иму­ще­ствах и недо­стат­ках демо­кра­тии и монар­хии, с дово­да­ми pro и contra. После уже извест­ных нам слов Тезея (стр. 186) о том, что в Афи­нах «нет еди­но­го вла­сти­те­ля; это — сво­бод­ное государ­ство; народ сам пра­вит посред­ст­вом еже­год­но сме­ня­ю­щих­ся выбор­ных лиц; бога­то­му не дает­ся пре­иму­ществ и бед­ный име­ет рав­ные пра­ва», — сле­ду­ет ответ фиван­ско­го вест­ни­ка, рез­ко отзы­ваю­ще­го­ся о демо­кра­тии: «Государ­ство, от кото­ро­го я явил­ся, управ­ля­ет­ся одним чело­ве­ком, а не тол­пой. Нет в нем тако­го, кто бы, обма­ны­вая реча­ми, вер­тел государ­ст­вом так и сяк, сооб­раз­но сво­ей част­ной выго­де». Такой вождь достав­ля­ет минут­ное удо­воль­ст­вие, но потом вредит и посред­ст­вом новых кле­вет, скры­вая преж­ние неуда­чи, ухо­дит от пра­во­судия. «Да и как может хоро­шо пра­вить государ­ст­вом народ, кото­рый не в состо­я­нии разо­брать­ся в сло­вах?» Для это­го надо вре­мя, а бед­няк зем­леде­лец, если и не неве­же­ст­вен, не может обра­щать вни­ма­ние на государ­ст­вен­ные дела, так как занят сво­и­ми; и вред­но для луч­ших граж­дан, когда дур­ной чело­век, не будучи рань­ше ничем, дер­жит в руках демос, бла­го­да­ря язы­ку сво­е­му (ст. 410 сл.). Здесь опять сов­па­де­ние с неко­то­ры­ми из заме­ча­ний Ари­сто­те­ля, а после­дую­щая репли­ка Тезея напо­ми­на­ет отча­сти харак­те­ри­сти­ку демо­кра­тии в зна­ме­ни­той речи Перик­ла над пав­ши­ми вои­на­ми. Для государ­ства нет ниче­го ужас­нее тира­на, гово­рит Тезей. Где тиран, там преж­де все­го нет общих для всех зако­нов; там с.300 гос­под­ст­ву­ет воля одно­го, при­об­рев­ше­го закон сам от себя, а это не есть равен­ство. При писан­ных же зако­нах и бед­ный, и бога­тый име­ют рав­ные пра­ва, и побеж­да­ет сла­бей­ший, если дело его пра­во́. Пре­до­став­ля­ет­ся сво­бо­да, кто хочет дать государ­ству полез­ный совет. И желаю­щий дать совет при­об­ре­та­ет почет, а не желаю­щий мол­чит. Где демос вла­сте­лин зем­ли, там раду­ют­ся, видя, как рас­тет чис­ло моло­дых граж­дан. Царь же счи­та­ет их за вра­гов и луч­ших из них умерщ­вля­ет, боясь за свою тира­нию. Может ли быть силь­ным государ­ство, когда сме­лая моло­дежь, как весен­ние коло­сья на ниве, под­ка­ши­ва­ет­ся и истреб­ля­ет­ся (ст. 429 сл.)?…65

Но были и отдель­ные, само­сто­я­тель­ные поли­ти­че­ские про­из­веде­ния. Извест­но, напр., что Кри­тий, один из Трид­ца­ти тира­нов, поэт, ора­тор и фило­соф, писал о строе неко­то­рых государств («Поли­тии»), в том чис­ле Афин­ско­го. Это были, по-види­мо­му, про­из­веде­ние тен­ден­ци­оз­ные: Кри­тий взво­дил обви­не­ния на Феми­сток­ла и Клео­на в чудо­вищ­ном каз­но­крад­стве и лихо­им­стве. Доволь­но бога­тая поли­ти­че­ская лите­ра­ту­ра вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны цели­ком до нас не дошла; она погиб­ла, за исклю­че­ни­ем неко­то­рых отрыв­ков и одно­го заме­ча­тель­но­го образ­ца, сохра­нив­ше­го­ся вполне. Обра­зец этот — неболь­шой Псев­до-Ксе­но­фон­тов трак­тат или, луч­ше ска­зать, пам­флет об Афин­ском государ­стве («Афин­ская Поли­тия»), кото­рый не сле­ду­ет сме­ши­вать с не так дав­но откры­тою «Афин­скою Поли­ти­ею» Ари­сто­те­ля. Его издав­на поме­ща­ют обык­но­вен­но в чис­ле сочи­не­ний Ксе­но­фон­та, но в насто­я­щее вре­мя никто не сомне­ва­ет­ся в том, что это про­из­веде­ние не Ксе­но­фон­та: ни по вре­ме­ни напи­са­ния, ни по язы­ку и изло­же­нию, ни по воз­зре­ни­ям оно не может ему при­над­ле­жать и обна­ру­жи­ва­ет в авто­ре такое поли­ти­че­ское пони­ма­ние и про­ни­ца­тель­ность, такую глу­би­ну мыс­ли, на какие вряд ли был спо­со­бен Ксе­но­фонт. Трак­тат напи­сан, по-види­мо­му, в 20-х годах V в., когда демо­кра­тия и мор­ское могу­ще­ство Афин были еще в пол­ной силе, и при­над­ле­жит, с.301 несо­мнен­но, перу оли­гар­ха, но кому имен­но — неиз­вест­но66. В отно­ше­нии харак­те­ри­сти­ки афин­ской демо­кра­тии и взглядов оли­гар­ха про­из­веде­ние это чрез­вы­чай­но инте­рес­но.

Автор не одоб­ря­ет выбран­ной афи­ня­на­ми фор­мы прав­ле­ния, так как при этой фор­ме у них «дур­ные» граж­дане ока­зы­ва­ют­ся в луч­шем поло­же­нии, неже­ли «хоро­шие», «бла­го­род­ные» («дур­ной» у авто­ра — сино­ним чело­ве­ка бед­но­го и низ­ко­го про­ис­хож­де­ния, «хоро­ший» — сино­ним знат­но­го и бога­то­го). Но раз они ее выбра­ли, нуж­но сознать­ся, что они пре­крас­но под­дер­жи­ва­ют ее и вооб­ще посту­па­ют целе­со­об­раз­но. Если про­чие гре­ки дума­ют, что афи­няне заблуж­да­ют­ся и дела­ют гру­бые ошиб­ки, то это неосно­ва­тель­но, что́ и наме­рен автор пока­зать в сво­ем трак­та­те.

Так, если в Афи­нах бед­ные и демос поль­зу­ют­ся бо́льши­ми пре­иму­ще­ства­ми по срав­не­нию с знат­ны­ми и бога­ты­ми, то пото­му, что имен­но демос гонит кораб­ли и достав­ля­ет силу государ­ству. Поэто­му кажет­ся спра­вед­ли­вым, чтобы все име­ли доступ к долж­но­стям и пра­во рас­суж­дать о государ­ст­вен­ных делах. К воен­ным долж­но­стям демос, впро­чем, и не стре­мит­ся; он созна­ет, что полез­нее, если не сам он будет зани­мать эти долж­но­сти, а допус­кать к ним более состо­я­тель­ных; он стре­мит­ся к тем, кото­рые свя­за­ны с жало­ва­ньем и выгод­ны в хозяй­ст­вен­ном отно­ше­нии. Далее, если пре­иму­ще­ство отда­ет­ся «дур­ным», бед­ным и вооб­ще людям из наро­да, то этим самым под­дер­жи­ва­ет­ся демо­кра­тия: такие люди содей­ст­ву­ют росту демо­кра­тии; если же было бы хоро­шо знат­ным и бога­тым, то демо­кра­ты уси­ли­ли бы враж­деб­ный им самим эле­мент. Повсюду, в каж­дой стране, «луч­шие» — про­тив­ни­ки демо­кра­тии: у них мень­ше все­го необуздан­но­сти, неспра­вед­ли­во­сти и боль­ше стрем­ле­ния к бла­го­род­но­му; у наро­да же — боль­ше все­го неве­же­ства, бес­по­ряд­ка, низо­сти; ибо бед­ность дово­дит до постыд­ных дел и вслед­ст­вие недо­стат­ка средств с.302 явля­ет­ся неве­же­ство и невос­пи­тан­ность. Мож­но было бы воз­ра­зить, что сле­до­ва­ло бы поз­во­лять гово­рить в народ­ном собра­нии и участ­во­вать в сове­те не всем, а толь­ко более опыт­ным и «луч­шим». Но, заме­ча­ет на это автор, в таком слу­чае было бы хоро­шо лишь «бла­го­род­ным», а демо­кра­там — пло­хо; теперь же вся­кий «дур­ной», желаю­щий гово­рить, изыс­ки­ва­ет хоро­шее и себе само­му, и себе подоб­ным. Ска­жут, как может такой чело­век знать, что́ хоро­шо ему и демо­су? Но демо­кра­ты созна­ют, что его неве­же­ство и низость при бла­го­же­ла­тель­но­сти ока­жет­ся полез­нее, чем доб­лесть и муд­рость «хоро­ше­го» при зло­же­ла­тель­но­сти.

Конеч­но, государ­ство с таки­ми поряд­ка­ми, про­дол­жа­ет автор, не может быть самым луч­шим, но демо­кра­тия так луч­ше все­го под­дер­жи­ва­ет­ся. Ибо демос вовсе не жела­ет быть рабом при хоро­шем строе: он жела­ет быть сво­бод­ным и власт­во­вать; до дур­ных же поряд­ков ему нет дела. То, что́ счи­та­ют нехо­ро­ши­ми поряд­ка­ми, имен­но и дает демо­су силу и сво­бо­ду. Если искать хоро­ше­го строя, то его мож­но видеть там, где самые опыт­ные люди дают зако­ны, бла­го­род­ные будут нака­зы­вать дур­ных, будут давать сове­ты по государ­ст­вен­ным делам и не поз­во­лят, чтобы «сума­сшед­шие люди» участ­во­ва­ли в сове­те и в народ­ном собра­нии и гово­ри­ли речи. Но при таких хоро­ших поряд­ках народ одна­ко очень ско­ро впал бы в раб­ство.

Мы уже зна­ем (стр. 221), с каким воз­му­ще­ни­ем этот оли­гарх гово­рит о рас­пу­щен­но­сти рабов и мет­э­ков в Афи­нах: раба, напр., нель­зя уда­рить и он тебе доро­ги не усту­пит. Но автор нахо­дит это вполне понят­ным: по внеш­не­му виду раба и мет­эка не отли­чишь от граж­да­ни­на, и если бы доз­во­ля­лось бить раба, то слу­ча­лось бы, что побои нано­си­лись бы афи­ня­ни­ну, кото­ро­го мож­но при­нять за раба. При­том, государ­ство нуж­да­ет­ся в рабах и мет­э­ках для мор­ско­го дела, для мно­го­чис­лен­ных ремесл. Отсюда и «исе­го­рия» их.

Рас­хо­ды по сна­ря­же­нию кораб­лей, постав­ке хоров и т. п. несут бога­тые; народ же счи­та­ет спра­вед­ли­вым полу­чать пла­ту за то, что он поет, состя­за­ет­ся в беге, пля­шет, с.303 пла­ва­ет… Что каса­ет­ся союз­ни­ков, то лица, явля­ю­щи­е­ся к ним на кораб­лях, доно­сят (в Афи­ны) на «хоро­ших» из них и нена­видят тако­вых, пола­гая, что власт­ву­ю­щий непре­мен­но дол­жен быть нена­видим под­власт­ным. И если в союз­ных горо­дах полу­чи­ли бы силу бога­тые и «хоро­шие», то вла­ды­че­ство афин­ско­го демо­са дер­жа­лось бы очень недол­го. Вслед­ст­вие это­го «хоро­ших» сре­ди союз­ни­ков афи­няне лиша­ют чести, оты­ма­ют у них иму­ще­ство, изго­ня­ют и уби­ва­ют, «дур­ных» же воз­вы­ша­ют. «Хоро­шие» сре­ди афи­нян под­дер­жи­ва­ют «хоро­ших» в союз­ных горо­дах, зная, что для них все­гда полез­нее под­дер­жи­вать «луч­ших».

Каза­лось бы, что демос афин­ский посту­па­ет нера­зум­но, при­нуж­дая союз­ни­ков являть­ся на суд в Афи­ны. Но он при этом рас­счи­ты­ва­ет на выго­ды. Во-пер­вых, афи­няне целый год полу­ча­ют воз­на­граж­де­ние; сидя дома, управ­ля­ют союз­ны­ми горо­да­ми и спа­са­ют людей из наро­да, а про­тив­ни­ков губят на суде. А если бы союз­ни­ки име­ли суд у себя дома, то губи­ли бы тех из сво­их, кто боль­ше всех рас­по­ло­жен к Афи­нам. Кро­ме того, по сло­вам авто­ра, афи­няне полу­ча­ют еще сле­дую­щие выго­ды от суда над союз­ни­ка­ми: уве­ли­чи­ва­ет­ся пошли­на, взи­мае­мая в раз­ме­ре «сотой» в Пирее; кто име­ет дом, вьюч­ное живот­ное или раба, отда­ет их в наем и полу­ча­ет доход, и гла­ша­та­ям живет­ся луч­ше, когда союз­ни­ки явля­ют­ся на суд в Афи­ны. Далее, если бы суд был не в Афи­нах, то союз­ни­ки ока­зы­ва­ли бы почет и ува­же­ние толь­ко тем афи­ня­нам, кото­рые к ним явля­лись на кораб­лях, — стра­те­гам, три­эрар­хам, послам. Теперь же каж­дый союз­ник дол­жен льстить все­му наро­ду афин­ско­му, так как зна­ет, что дол­жен вести про­цесс не пред кем иным, как демо­сом, «кото­рый в Афи­нах — закон»; он дол­жен заис­ки­вать, пожи­мать руку у вхо­дя­ще­го… Таким обра­зом союз­ни­ки боль­ше ста­ли раба­ми афин­ско­го демо­са.

Сухо­пут­ные силы, гопли­ты, в пло­хом состо­я­нии у афи­нян; но афи­няне вла­ды­че­ст­ву­ют на море, а союз­ни­ки, насе­ля­ю­щие ост­ро­ва и разде­ля­е­мые морем, не могут соеди­нить­ся; горо­да же на мате­ри­ке пови­ну­ют­ся Афи­нам, боль­шие из стра­ха, малые — по нуж­де. И автор рас­про­стра­ня­ет­ся о тех с.304 пре­иму­ще­ствах, кото­рые достав­ля­ет гос­под­ство на море. Его сло­ва отча­сти мы уже при­во­ди­ли рань­ше, когда гово­ри­ли о богат­стве Афин, куда схо­дят­ся про­дук­ты из раз­ных стран (стр. 177—178). По его мне­нию, в поло­же­нии афи­нян есть толь­ко один недо­ста­ток — они не на ост­ро­ве. Если бы, власт­вуя на море, они насе­ля­ли ост­ров, то мог­ли бы дру­гим при­чи­нять вред, когда бы хоте­ли, а их стра­на не под­вер­га­лась бы наше­ст­вию непри­я­те­ля и опу­сто­ше­нию. Тогда они не опа­са­лись бы, что их город может быть пре­дан оли­гар­ха­ми непри­я­те­лю или что поды­мут­ся вос­ста­ния в надеж­де на ино­зем­ную помощь, кото­рая может быть при­веде­на по суше. Но так как афи­няне живут не на ост­ро­ве, то они дела­ют сле­дую­щее: иму­ще­ство сво­зят на ост­ро­ва, пола­га­ясь на свое мор­ское вла­ды­че­ство; Атти­ку же пре­да­ют на разо­ре­ние, зная, что если они ее пожа­ле­ют, то лишат­ся дру­гих, еще бо́льших благ. Таким обра­зом этот оли­гарх оправ­ды­ва­ет Пери­к­лов план вой­ны. Тут же он дела­ет заме­ча­ние, кото­рое было уже при­веде­но, имен­но, что зем­ледель­цы и бога­тые боль­ше боят­ся непри­я­те­ля; демос же не боит­ся, зная, что он в без­опас­но­сти и что у него нече­го жечь и истреб­лять.

Про­пус­ка­ем ряд дру­гих заме­ча­ний трак­та­та, в том чис­ле и касаю­щих­ся комедии, запре­ще­ния осме­и­вать демос, но не отдель­ных лиц (стр. 189). Автор утвер­жда­ет, что афин­ский народ зна­ет, какие граж­дане «хоро­шие» и какие «дур­ные», но он любит тех, кто ему близ­ки и полез­ны, хотя бы то были и дур­ные, а «хоро­ших» нена­видит тем силь­нее, что, по его мне­нию, у этих хоро­ших доб­лесть направ­ле­на не на доб­ро, а на зло по отно­ше­нию к демо­су.

Оли­гарх этот про­ща­ет демо­су его демо­кра­тию, ибо «про­сти­тель­но каж­до­му бла­го­де­тель­ст­во­вать само­му себе»; но если кто не из наро­да пред­по­чи­та­ет жить в демо­кра­ти­че­ском государ­стве, а не в оли­гар­хи­че­ском, тот в его гла­зах заве­до­мо гото­вит­ся совер­шать неспра­вед­ли­вость, рас­счи­ты­вая, что в демо­кра­ти­че­ском государ­стве дур­но­му укрыть­ся лег­че, чем в оли­гар­хи­че­ском.

Итак, повто­ря­ет автор, он не одоб­ря­ет обра­за прав­ле­ния Афин­ско­го государ­ства, но раз афи­няне реши­ли с.305 управ­лять­ся демо­кра­ти­че­ски, они, по его мне­нию, хоро­шо под­дер­жи­ва­ют демо­кра­тию ука­зан­ны­ми спо­со­ба­ми.

Но неко­то­рые пори­ца­ют афи­нян за то, что труд­но в Афи­нах, даже про­сидев там год, добить­ся чего-либо от сове­та или от демо­са. Но это, по сло­вам даже оли­гар­ха, про­ис­хо­дит не по какой-либо иной при­чине, как пото­му, что афи­няне вслед­ст­вие мно­же­ства дел не в состо­я­нии их рас­смот­реть. Во-пер­вых, у них столь­ко празд­ни­ков, сколь­ко ни в одном дру­гом гре­че­ском государ­стве; во-вто­рых, при­хо­дит­ся раз­би­рать столь­ко тяжб, жалоб и отче­тов, сколь­ко не раз­би­ра­ет все чело­ве­че­ство. Неко­то­рые, прав­да, утвер­жда­ют, что если кто явит­ся в совет или к наро­ду с день­га­ми, тот добьет­ся сво­его. Автор согла­ша­ет­ся, что в Афи­нах с день­га­ми мно­го­го мож­но достичь, но он утвер­жда­ет, что испол­нить прось­бы всех афи­няне не в состо­я­нии, сколь­ко бы золота и сереб­ра им ни дава­ли; и он пере­чис­ля­ет при этом важ­ней­шие дела, обык­но­вен­но под­ле­жав­шие рас­смот­ре­нию. «Дума­е­те, что не все их надо решать? пусть кто-нибудь ука­жет, что́ имен­но. А если все их решать, то надо решать каж­дый год». Ска­жут, что судей нуж­но мень­ше; но в таком слу­чае лег­че будет всту­пать в согла­ше­ние с судья­ми и под­ку­пать их, так что судить будут менее спра­вед­ли­во.

Вооб­ще автор того мне­ния, что в Афи­нах нель­зя ина­че вести дела, чем так, как они ведут­ся; мож­но слег­ка что-либо уба­вить или при­ба­вить, но мно­го­го нель­зя тро­гать, не раз­ру­шая вме­сте с тем демо­кра­тии. Мож­но мно­гое при­ду­мать, чтобы государ­ст­вен­ный строй был луч­ше; но чтобы суще­ст­во­ва­ла демо­кра­тия и вме­сте прав­ле­ние было луч­ше, это при­ду­мать нелег­ко.

В кон­це трак­та­та нахо­дим заме­ча­ния по пово­ду того, что афи­няне при вос­ста­ни­ях в горо­дах при­ни­ма­ют сто­ро­ну «худ­ших». Но автор пола­га­ет, что они дела­ют это с наме­ре­ни­ем: если бы они при­ни­ма­ли сто­ро­ну «луч­ших», то под­дер­жи­ва­ли бы не тех, кто им сочув­ст­ву­ет. Ни в одном горо­де «луч­шие», т. е. ари­сто­кра­ты, не бла­го­во­лят к демо­су, но «самые худ­шие» рас­по­ло­же­ны к нему, ибо «подоб­ный все­гда бла­го­во­лит к подоб­но­му» («свой сво­е­му с.306 поне­во­ле брат»). И когда афи­няне при­ни­ма­ли сто­ро­ну луч­ших, из это­го для них не выхо­ди­ло ниче­го хоро­ше­го.

Из осталь­ных заме­ча­ний отме­тим свиде­тель­ство это­го оли­гар­ха о том, что в Афи­нах были слу­чаи неспра­вед­ли­во­го лише­ния чести или прав, но таких слу­ча­ев немно­го.

Тако­во, в общих чер­тах, содер­жа­ние это­го неболь­шо­го, но во мно­гих отно­ше­ни­ях любо­пыт­но­го про­из­веде­ния, явля­ю­ще­го­ся вме­сте с тем древ­ней­шим памят­ни­ком атти­че­ской лите­ра­тур­ной про­зы и пер­вым дошед­шим до нас поли­ти­че­ским пам­фле­том. В нем есть неточ­но­сти, пре­уве­ли­че­ния и про­ти­во­ре­чия; самый текст дале­ко не без­упре­чен67. Но в общем автор пре­крас­но пока­зы­ва­ет, как сама сила вещей застав­ля­ет афи­нян посту­пать так, как они посту­па­ют, и выяс­ня­ет внут­рен­нюю, нераз­рыв­ную связь меж­ду состо­я­ни­ем обще­ства, демо­кра­ти­че­ски­ми учреж­де­ни­я­ми и демо­кра­ти­че­скою поли­ти­кою, меж­ду раз­ви­ти­ем демо­кра­тии и ростом мор­ско­го могу­ще­ства. Он ста­ра­ет­ся понять эту, в сущ­но­сти нена­вист­ную ему, демо­кра­тию, понять при­чи­ны и усло­вия ее проч­но­сти и выстав­ля­ет на вид глу­бо­кую целе­со­об­раз­ность ее учреж­де­ний и при­ни­мае­мых афи­ня­на­ми мер. Он выво­дит из более общих при­чин те чер­ты и явле­ния, кото­рые его совре­мен­ни­кам и еди­но­мыш­лен­ни­кам каза­лись слу­чай­ны­ми или резуль­та­том про­из­во­ла. Трак­тат этот — плод борь­бы поли­ти­че­ских пар­тий и мне­ний. Он отли­ча­ет­ся под­час мак­киа­вел­ли­сти­че­ским тоном. По-види­мо­му, автор вполне объ­ек­тив­но рас­смат­ри­ва­ет афин­скую демо­кра­тию; но места­ми, наряду с этим внеш­ним спо­кой­ст­ви­ем и опро­вер­же­ни­ем как бы неосно­ва­тель­ных обви­не­ний про­тив афин­ско­го демо­са, про­яв­ля­ет­ся боль­шая страст­ность, выры­ва­ют­ся заме­ча­ния, пол­ные иро­нии и зло­бы, в кото­рых с.307 ска­зы­ва­ет­ся вся нена­висть оли­гар­ха к этой демо­кра­тии. Види­мые про­ти­во­ре­чия в рас­смат­ри­вае­мом пам­фле­те тем имен­но и объ­яс­ня­ют­ся, что автор — прин­ци­пи­аль­ный враг демо­кра­тии: какие-либо отдель­ные, частич­ные исправ­ле­ния и изме­не­ния в строе, по его мне­нию, ни к чему не ведут; они бес­цель­ны и невоз­мож­ны; нуж­но или при­ни­мать эту демо­кра­тию, как она есть, или же вырвать ее с кор­нем. Один уче­ный68 срав­ни­ва­ет авто­ра это­го пам­фле­та с офи­це­ром, кото­рый при­ни­ма­ет­ся за иссле­до­ва­ние вер­ков непри­я­тель­ско­го укреп­ле­ния, чтобы высмот­реть сла­бые места и при­ду­мать под­хо­дя­щий спо­соб напа­де­ния, но кото­ро­го так пора­жа­ет искус­ное рас­по­ло­же­ние укреп­ле­ния и целе­со­об­раз­ное соеди­не­ние частей, что он не толь­ко насто­я­тель­но пре­до­сте­ре­га­ет сво­их от слиш­ком поспеш­но­го напа­де­ния, но, не оби­ну­ясь, выра­жа­ет удив­ле­ние пред пла­но­мер­ной построй­кой и таким обра­зом ста­но­вит­ся почти вос­хва­ли­те­лем нена­вист­но­го вра­га. Имен­но нена­висть сооб­щи­ла осо­бую ост­ро­ту его гла­зу и помог­ла ему открыть неко­то­рые, дото­ле еще неиз­вест­ные, основ­ные поли­ти­че­ские исти­ны…

Пока вой­на шла с рав­ным успе­хом или суще­ст­во­вал мир, демо­кра­ти­че­ский строй в Афи­нах сохра­нял­ся и ему не мог­ла гро­зить серь­ез­ная опас­ность. Но эта опас­ность наста­ла для него, когда афи­ня­нам при­шлось испы­тать тяже­лую ката­стро­фу.


Алки­ви­ад, про­цесс гер­мо­ко­пидов и Сици­лий­ская экс­пе­ди­ция.

Ники­ев мир не мог быть про­чен. Он был «гни­лым миром». Не гово­ря уже о том, что он не решил окон­ча­тель­но вопро­са о пер­вен­стве Афин или Спар­ты, не устра­нил одной из основ­ных при­чин враж­ды — того дуа­лиз­ма, кото­рый суще­ст­во­вал в Гре­ции, — им преж­де все­го недо­воль­ны были союз­ни­ки Спар­ты, осо­бен­но Коринф и Фивы; они отка­за­лись при­знать этот мир. Око­ло того вре­ме­ни окон­чил­ся срок дого­во­ра меж­ду Спар­той и Арго­сом, и с.308 Аргос теперь занял враж­деб­ное поло­же­ние по отно­ше­нию к Спар­те. Он стал во гла­ве недо­воль­ных в Пело­пон­не­се. Во-вто­рых, усло­вия мира не были в точ­но­сти выпол­не­ны. Афи­няне, по насто­я­нию Никия выда­ли, прав­да, плен­ни­ков, взя­тых на Сфак­те­рии, и даже заклю­чи­ли со Спар­той союз на пять­де­сят лет; но Амфи­поль не был им сдан; фра­кий­ские горо­да отка­за­лись под­чи­нить­ся. В свою оче­редь и афи­няне по-преж­не­му удер­жи­ва­ли за собой Пилос и Кифе­ру. Вско­ре власть в Спар­те пере­шла к новым эфо­рам, сто­яв­шим за вой­ну, смот­рев­шим на Ники­ев мир, как на уни­же­ние их государ­ства. И вот Спар­та, чтобы вый­ти из сво­его изо­ли­ро­ван­но­го поло­же­ния в Пело­пон­не­се, заклю­ча­ет союз с Фива­ми, а это воз­буж­да­ет еще боль­шее неудо­воль­ст­вие и подо­зре­ние в Афи­нах.

Такое поло­же­ние дел не мог­ло не отра­зить­ся на афин­ских пар­ти­ях: долж­ны были выдви­нуть­ся те, кто был за вой­ну со Спар­той. Тут пред нами высту­па­ет заме­ча­тель­ная лич­ность — Алки­ви­ад69.

В нем наи­бо­лее рез­ко выра­зил­ся инди­виду­а­лизм, свой­ст­вен­ный эпо­хе. Алки­ви­ад — чрез­вы­чай­но яркий пред­ста­ви­тель того вре­ме­ни, когда чело­век про­воз­гла­шен был «мерою всех вещей». Эго­изм воз­веден был тогда как бы в систе­му, в тео­рию. «Раз­ви­лось», гово­ря сло­ва­ми одно­го из новей­ших исто­ри­ков70, «крайне инди­виду­а­ли­сти­че­ское воз­зре­ние на мир и на жизнь, кото­рое дохо­ди­ло неред­ко до пол­но­го отри­ца­ния пра­ва и государ­ства и объ­яв­ля­ло инте­рес абсо­лют­ным мери­лом вся­ко­го дей­ст­вия и поведе­ния. Это была эпо­ха инди­виду­а­ли­сти­че­ско­го есте­ствен­но­го пра­ва, кото­рое при удо­вле­тво­ре­нии эго­из­ма не зна­ет ника­ко­го дру­го­го пре­де­ла, кро­ме раз­ме­ров соб­ст­вен­ной силы… По этой дог­ма­ти­ке эго­из­ма пра­во все­гда на сто­роне того, у кого в руках сила; оно тож­де­ст­вен­но с пра­вом силь­но­го». Все, каза­лось, было дано Алки­ви­а­ду: и богат­ство, и знат­ность, и кра­сота, и необык­но­вен­ные даро­ва­ния, мож­но ска­зать — гени­аль­ность. Но с.309 вели­ки были и его эго­изм, его често­лю­бие и тще­сла­вие, жаж­да пер­вен­ст­во­вать, повеле­вать. Это лич­ность, в кото­рой было что-то демо­ни­че­ское; так оба­я­тель­но она дей­ст­во­ва­ла. Алки­ви­а­да мож­но было любить или нена­видеть; но труд­но было отно­сить­ся к нему рав­но­душ­но. И у него была тол­па почи­та­те­лей, пре­кло­няв­ших­ся пред ним, и тол­па вра­гов, тра­вив­ших его. Вско­ре после смер­ти Алки­ви­а­да, в IV в. создал­ся его культ71, как культ гения, силь­ной лич­но­сти. Алки­ви­ад готов был сло­мить все на сво­ем пути. Это — нату­ра, кото­рая не мог­ла под­чи­нить­ся ни зако­нам, ни обы­ча­ям, пре­зи­ра­ла их и выше все­го ста­ви­ла свое «я», свою лич­ность и свои инте­ре­сы, — нату­ра, кото­рую еще Нибур назвал «тира­ни­че­скою». По выра­же­нию одно­го гре­че­ско­го поэта, двух Алки­ви­а­дов не вынес­ла бы Гре­ция. Наме­кая на Алки­ви­а­да, Эсхил в Ари­сто­фа­но­вых «Лягуш­ках» дает совет: «Не сле­ду­ет вскарм­ли­вать моло­до­го льва в горо­де, а раз вскор­ми­ли, надо под­чи­нять­ся его нра­ву». И эта бога­то ода­рен­ная лич­ность, бла­го­да­ря отча­сти сво­е­му непо­мер­но­му эго­из­му, отча­сти усло­ви­ям вре­ме­ни и среды, в кото­рой дей­ст­во­ва­ла, не при­нес­ла поль­зы и сча­стья Афи­нам; наобо­рот, ее вли­я­ние ско­рее ока­за­лось роко­вым, пагуб­ным.

Дед Алки­ви­а­да, по име­ни тоже Алки­ви­ад, был сто­рон­ни­ком зна­ме­ни­то­го зако­но­да­те­ля Кли­сфе­на; отец его, Кли­ний, неко­гда муже­ст­вен­но сра­жал­ся про­тив пер­сов при Арте­ми­сии и пал в бит­ве при Коро­нее (стр. 141); его мать была из рода Алк­мео­нидов. Остав­шись мало­лет­ним ребен­ком по смер­ти отца, Алки­ви­ад вос­пи­ты­вал­ся в доме Перик­ла, сво­его род­ст­вен­ни­ка и опе­ку­на. Изве­стен рас­сказ о том, что одна­жды, видя Перик­ла оза­бо­чен­ным, как дать отчет афи­ня­нам, Алки­ви­ад заме­тил, что луч­ше было бы поду­мать, как вовсе не давать им отче­та, — рас­сказ, харак­те­ри­зу­ю­щий его отно­ше­ние и к зако­ну, и к демо­кра­ти­че­ско­му строю. Извест­ны так­же рас­ска­зы об ори­ги­наль­ных, сме­лых до дер­зо­сти, свое­нрав­ных выход­ках Алки­ви­а­да, когда он был еще маль­чи­ком и юно­шею. Уже тогда он застав­лял гово­рить о себе. В моло­до­сти Алки­ви­ад был с.310 самым бле­стя­щим пред­ста­ви­те­лем афин­ской «золо­той моло­де­жи», львом тогдаш­не­го обще­ства. Понят­но, что Алки­ви­ад не мог остать­ся в сто­роне от мод­но­го, гос­под­ст­во­вав­ше­го в то вре­мя фило­соф­ско­го направ­ле­ния. Он слу­шал зна­ме­ни­тых софи­стов — Гор­гия, Про­та­го­ра, Гип­пия, Про­ди­ка, — и те счи­та­ли себя польщен­ны­ми, когда виде­ли Алки­ви­а­да сре­ди окру­жав­ших их уче­ни­ков. Но бли­же все­го сто­ял он к Сокра­ту. Оба гения, несмот­ря на всю раз­ни­цу в воз­расте, в харак­те­ре, в склон­но­стях, как бы чув­ст­во­ва­ли вза­им­ное вле­че­ние. Когда у Поти­деи моло­дой Алки­ви­ад был ранен, Сократ при­крыл его собой и спас ему жизнь; в свою оче­редь в бит­ве при Делии Алки­ви­ад охра­нял Сокра­та во вре­мя отступ­ле­ния. Если верить Пла­то­ну, Алки­ви­ад при­зна­вал­ся, что он сты­дит­ся одно­го толь­ко Сокра­та. Лич­ность вели­ко­го фило­со­фа, по-види­мо­му, ему импо­ни­ро­ва­ла. Но вли­я­ние Сокра­та на Алки­ви­а­да все же ока­за­лось в сущ­но­сти мимо­лет­ным. Еще более, чем фило­со­фия, Алки­ви­а­да увле­ка­ли победы над жен­щи­на­ми, сла­ва и власть, блеск и вели­ко­ле­пие. В осо­бен­но­сти он мно­го тра­тил на содер­жа­ние коней. В Олим­пии, в 416 г., он пустил на состя­за­ние 7 колес­ниц — тако­го чис­ла еще никто из част­ных лиц не выстав­лял — и полу­чил три награ­ды, первую, вто­рую и чет­вер­тую. Еври­пид напи­сал сти­хи в честь его победы. Союз­ные горо­да ока­зы­ва­ли ему необык­но­вен­ный почет и вни­ма­ние: одни пре­до­ста­ви­ли ему рос­кош­ные палат­ки, дру­гие достав­ля­ли вино и при­па­сы для его бога­тых пиров, третьи — скот и корм для лоша­дей. Вооб­ще Алки­ви­ад высту­пал здесь, в Олим­пии, по-цар­ски. Понят­но, как мало под­хо­ди­ла подоб­ная лич­ность к тогдаш­не­му демо­кра­ти­че­ско­му строю Афин. Непо­мер­ные тра­ты и при­тя­за­ния Алки­ви­а­да дава­ли повод подо­зре­вать его в стрем­ле­нии к тира­нии.

Алки­ви­ад дер­жал­ся демо­кра­ти­че­ской пар­тии и глав­но­го сопер­ни­ка видел в Никии. Для него демо­кра­тия была, впро­чем, лишь сред­ст­вом для дости­же­ния цели; в сущ­но­сти же, как гово­рил о нем один из оли­гар­хов, ему не было дела ни до оли­гар­хии, ни до демо­кра­тии. У Фукидида он отзы­ва­ет­ся о демо­кра­тии, как об «обще­при­знан­ном без­рас­суд­стве, о кото­ром ниче­го ново­го и ска­зать нель­зя». Он с.311 откры­то заяв­лял — если верить тому же Фукидиду, — что не может любить свое государ­ство тогда, когда тер­пит от него неспра­вед­ли­вость, что он любил его лишь тогда, когда жил в нем без­опас­но (VIII, 48; VI, 89, 92).

В 420 г., трид­ца­ти лет с неболь­шим, Алки­ви­ад был уже избран в стра­те­ги. По тогдаш­ним поня­ти­ям он был еще слиш­ком молод для такой долж­но­сти, и у коми­ков мы нахо­дим нема­ло наме­ков и жалоб по пово­ду это­го, напр., что «не сле­ду­ет государ­ст­вен­ные дела пору­чать маль­чи­ку», «теперь в Афи­нах ведут речи юно­ши, ста­но­вя­щи­е­ся выше ста­ри­ков», «дости­га­ет цели не доб­рый и полез­ный граж­да­нин, а тот, кто пер­вый в беге», и поэт обра­ща­ет­ся к Миль­ти­а­ду и Пери­к­лу с моль­бой не допус­кать, чтобы юно­ши, бла­го­да­ря быст­ро­те сво­их пяток, дости­га­ли стра­те­гии. Алки­ви­а­ду для дости­же­ния его целей — вла­сти и вли­я­ния — нуж­на была вой­на, тем более, что он чув­ст­во­вал себя оскорб­лен­ным Спар­той, пре­не­брег­шей им и его моло­до­стью и вед­шей пере­го­во­ры в Афи­нах поми­мо него. Посред­ст­вом хит­ро­сти он рас­стра­и­ва­ет новое согла­ше­ние со Спар­той и доби­ва­ет­ся того, что Афи­ны заклю­ча­ют союз с Арго­сом, аркад­ским горо­дом Ман­ти­не­ей и Элидой.

Воен­ные дей­ст­вия воз­об­но­ви­лись в Пело­пон­не­се, хотя фор­маль­но «Ники­ев мир» еще суще­ст­во­вал. Афи­няне дей­ст­во­ва­ли нере­ши­тель­но и огра­ни­чи­ва­лись полу­ме­ра­ми: про­грам­ма Алки­ви­а­да встре­ча­ла про­ти­во­дей­ст­вие со сто­ро­ны Никия. В 418 г. в сра­же­нии при Ман­ти­нее спар­тан­ский царь Агис нанес пора­же­ние про­тив­ни­кам Спар­ты, в том чис­ле и афи­ня­нам. Это была, по сло­вам Фукидида, «вели­чай­шая меж­ду гре­ка­ми бит­ва за дол­гое вре­мя». Она под­ня­ла пре­стиж Спар­ты, загла­див впе­чат­ле­ние от их неуда­чи на Сфак­те­рии. Это была вме­сте с тем и победа оли­гар­хии. Чет­вер­ной союз — из Афин, Аргоса, Ман­ти­неи и Элиды — стал рас­па­дать­ся; демо­кра­ти­че­ское дви­же­ние, начав­шее было рас­про­стра­нять­ся в Пело­пон­не­се, при­оста­нов­ле­но; воз­об­ла­да­ла реак­ция в поль­зу оли­гар­хии и Спар­ты.

Поло­же­ние в Афи­нах было неопре­де­лен­ное; ни Алки­ви­ад, ни Никий не име­ли реши­тель­но­го пере­ве­са, что́ отра­жа­лось на всем ходе дел. Постиг­шая афи­нян неуда­ча, пора­же­ние с.312 при Ман­ти­нее побуж­да­ли искать выхо­да из такой неопре­де­лен­но­сти. И вот в Афи­нах постав­лен был вопрос об ост­ра­киз­ме, к кото­ро­му преж­де и при­бе­га­ли в подоб­ных слу­ча­ях, но кото­рый дав­но уже не при­ме­нял­ся. Каза­лось, что дол­жен будет отпра­вить­ся в изгна­ние или Никий, или Алки­ви­ад. Но кро­ме них были и дру­гие, вто­ро­сте­пен­ные вожди, пре­тен­до­вав­шие на вли­я­ние. К чис­лу их при­над­ле­жал Гипер­бол. Он соб­ст­вен­но и сто­ял во гла­ве той пар­тии, кото­рая состав­ля­ла опо­ру Клео­на. Он-то и был как бы пре­ем­ни­ком послед­не­го. Это дема­гог тако­го же типа, пред­ста­ви­тель того же обще­ст­вен­но­го слоя и той же про­грам­мы, пред­мет насме­шек для коми­ков, подоб­но Клео­ну. Ора­тор Андо­кид утвер­ждал, что отец Гипер­бо­ла — государ­ст­вен­ный раб, а сам он — «чужой» и вар­вар. Но это, оче­вид­но, невер­но. По сво­ей про­фес­сии Гипер­бол был фаб­ри­кан­том ламп. Выдви­нул­ся он сво­ей дея­тель­но­стью в судах, высту­пая как обви­ни­тель (сине­гор). По-види­мо­му, он был за вой­ну. Комедия при­пи­сы­ва­ет ему воин­ст­вен­ные замыс­лы даже про­тив Кар­фа­ге­на. Гипер­бол был про­тив Никия, с его мир­ною про­грам­мою, кон­сер­ва­тиз­мом и уме­рен­но­стью; но еще более он был про­тив Алки­ви­а­да, кото­рый, будучи в рядах демо­кра­ти­че­ской пар­тии, засло­нял его, сто­ял ему на доро­ге. Он-то и насто­ял на ост­ра­киз­ме. Но исход был неожи­дан­ный: Алки­ви­ад и Никий вошли в согла­ше­ние друг с дру­гом; их при­вер­жен­цы соеди­ни­ли свои голо­са, и изгна­нию под­верг­ся Гипер­бол (417 г.). В этом виде­ли как бы про­фа­на­цию ост­ра­киз­ма; не для таких лиц изо­бре­тен был суд череп­ков, гово­рит один комик. По сло­вам Фукидида, Гипер­бол, «негод­ный чело­век», изгнан был не из стра­ха пред его могу­ще­ст­вом и вли­я­ни­ем, но за свою гнус­ность и за то, что позо­рил государ­ство (VIII, 73). Быть может, Гипер­бол и не был уж такою ничтож­но­стью — неда­ром коми­ки уде­ля­ют ему столь­ко вни­ма­ния, — но его изгна­ние пока­за­ло, что ост­ра­кизм отжил свой век, уже не дости­га­ет цели и утра­тил свой смысл, что им зло­употреб­ля­ют… Это был послед­ний слу­чай его при­ме­не­ния. Боль­ше к ост­ра­киз­му не при­бе­га­ли в Афи­нах, хотя фор­маль­но — он и не был отме­нен.

с.313 Мы виде­ли уже, какою жесто­ко­стью сопро­вож­да­лась ино­гда вой­на (стр. 268 сл.). Новый при­мер пока­за­ли афи­няне в 416/415 г., бес­по­щад­но рас­пра­вив­шись с насе­ле­ни­ем ост­ро­ва Мело­са, пер­во­на­чаль­но дер­жав­ше­го себя ней­траль­но. Гово­ря об этом, Фукидид при­во­дит (V, 85 сл.) инте­рес­ный диа­лог меж­ду жите­ля­ми Мело­са и афи­ня­на­ми. Это — столк­но­ве­ние сла­бо­го и силь­но­го, прав­ды и наси­лия. Жите­ли Мело­са опи­ра­ют­ся на свою правоту и наде­ют­ся, что судь­ба, посы­лае­мая от Бога, не допу­стит, чтобы они были побеж­де­ны, ибо они бла­го­че­сти­вы и борют­ся про­тив неспра­вед­ли­во­сти; в ответ афи­няне ссы­ла­ют­ся на пра­во силь­ней­ше­го, как на закон при­ро­ды, кото­рый не они пер­вые уста­но­ви­ли и кото­рый будет суще­ст­во­вать веч­но. «Пра­во более силь­но­го» вос­тор­же­ст­во­ва­ло: после дол­гой оса­ды Мелос сдал­ся; взрос­лое муж­ское насе­ле­ние каз­не­но, жен­щи­ны и дети обра­ще­ны в раб­ство; на ост­ров отправ­ле­ны афин­ские посе­лен­цы. Гово­рят, что афи­няне так жесто­ко рас­пра­ви­лись по побуж­де­нию Алки­ви­а­да…

Алки­ви­ад жаж­дал вой­ны, кото­рая дала бы ему сла­ву, власть. Фукидид ука­зы­ва­ет еще на один его мотив — жела­ние попра­вить дела, рас­стро­ен­ные непо­мер­ною рос­ко­шью и тра­та­ми, пре­вос­хо­див­ши­ми даже его сред­ства (VI, 15).

Слу­чай вско­ре пред­ста­вил­ся. В Сици­лии дав­но уже про­ис­хо­ди­ли меж­до­усо­бия и борь­ба пар­тий. Прав­да, в 424 г. на кон­грес­се в Геле сира­куз­ско­му пат­риоту Гер­мо­кра­ту, выста­вив­ше­му девиз: «Сици­лия для сици­лий­цев», уда­лось достичь при­ми­ре­ния меж­ду горо­да­ми, но не надол­го. Вско­ре вспых­ну­ли новые раздо­ры, в том чис­ле меж­ду Эге­стой и Сели­нун­том, на сто­роне кото­ро­го были Сира­ку­зы. И вот Эге­ста ищет помо­щи у афи­нян, ссы­ла­ясь на дав­ний союз меж­ду ними, на опас­ность со сто­ро­ны Сира­куз и пред­ла­гая при­нять на себя рас­хо­ды по экс­пе­ди­ции. В Афи­нах сна­ча­ла реши­ли убедить­ся, в состо­я­нии ли Эге­ста нести такие рас­хо­ды. Афин­ские упол­но­мо­чен­ные, послан­ные с этою целью туда, дались в обман и, воз­вра­тясь, под­твер­ди­ли о богат­стве жите­лей; при этом Эге­ста внес­ла 60 тал. впе­ред в упла­ту флоту за пер­вый месяц. Тогда в Афи­нах, по насто­я­нию глав­ным обра­зом Алки­ви­а­да, реше­но было сна­рядить ту с.314 роко­вую Сици­лий­скую экс­пе­ди­цию (415 г.), кото­рая яви­лась пово­рот­ным момен­том в их исто­рии.

Самый факт отправ­ки экс­пе­ди­ции к бере­гам Сици­лии не был чем-либо необы­чай­ным, пред­при­я­ти­ем фан­та­сти­че­ским. Меж­ду Афи­на­ми с одной сто­ро­ны, Ита­ли­ей и Сици­ли­ей с дру­гой, как мы виде­ли, дав­но уже суще­ст­во­ва­ли доволь­но тес­ные, частые сно­ше­ния (стр. 166). Не гово­ря уже о тор­гов­ле, еще в середине V в. заклю­чен был союз меж­ду Афи­на­ми и тою самою Эге­стою, кото­рая теперь обра­ща­лась за помо­щью; при Перик­ле в южной Ита­лии осно­ва­на была коло­ния Фурии; в нача­ле заме­ша­тельств, при­вед­ших к Пело­пон­нес­ской войне, афи­няне всту­пи­ли в союз с Реги­ем и Леон­ти­на­ми, а в пер­вые годы вой­ны не раз уже отправ­ля­ли эскад­ры к бере­гам Ита­лии и Сици­лии. Таким обра­зом, теперь дело было не столь­ко в самой Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, сколь­ко в усло­ви­ях, при кото­рых она была пред­при­ня­та, а глав­ное — в ее целях, в раз­ме­рах, кото­рые ей были при­да­ны. Ники­ев мир, как упо­мя­ну­то, был гни­лым миром; воен­ные дей­ст­вия в Пело­пон­не­се уже нача­лись; мож­но было ожи­дать реши­тель­ной вой­ны в самой Элла­де. Афи­няне не успе­ли даже добить­ся под­чи­не­ния отпав­ших фра­кий­ских горо­дов, в том чис­ле Амфи­по­ля, т. е. еще не спра­ви­лись с бли­жай­ши­ми зада­ча­ми, и в это вре­мя пред­при­ни­ма­ют гран­ди­оз­ный поход в срав­ни­тель­но дале­кую Сици­лию. Помощь союз­ни­кам была тут толь­ко пред­ло­гом, дей­ст­ви­тель­ная же цель и мотив этой экс­пе­ди­ции — поко­ре­ние все­го ост­ро­ва72. Дав­но уже афи­ня­на­ми, по выра­же­нию Плу­тар­ха, овла­де­ла «несчаст­ная страсть к Сици­лии». От этой стра­сти удер­жи­вал их Перикл. Теперь Алки­ви­ад вос­поль­зо­вал­ся ею. Заво­е­ва­ние Сици­лии долж­но было нане­сти удар Спар­те. Но это­го мало: для Алки­ви­а­да и для мно­гих афи­нян заво­е­ва­ние Сици­лии было толь­ко сту­пе­нью, нача­лом или «введе­ни­ем» к даль­ней­ше­му, еще более гран­ди­оз­но­му пред­при­я­тию. Их вооб­ра­же­нию пред­став­ля­лись Кар­фа­ген, Ливия; они меч­та­ли о похо­де в Афри­ку… Сици­лия долж­на была слу­жить опор­ным пунк­том, откуда мож­но было пред­при­нять с.315 вой­ну с Кар­фа­ге­ном, при­об­ре­сти гос­под­ство над Ливи­ей и над всем морем до Герак­ло­вых стол­бов… Моло­дежь в пале­страх, ста­ри­ки — в мастер­ских и на пло­ща­дях, сидя на ска­мьях, чер­ти­ли друг дру­гу на зем­ле кар­ту ост­ро­ва, поло­же­ние Ливии и Кар­фа­ге­на; опи­сы­ва­ли бере­га Сици­лии, окру­жаю­щее ее море, те гава­ни и места, кото­рые лежа­ли на обра­щен­ной к Афри­ке сто­роне73.

Алки­ви­а­ду афи­няне не вполне дове­ря­ли; они опа­са­лись его често­лю­бия. Поэто­му началь­ни­ка­ми экс­пе­ди­ции в каче­стве пол­но­моч­ных стра­те­гов (стра­те­гов — авто­кра­то­ров), кро­ме Алки­ви­а­да, избра­ны были еще двое: осто­рож­ный Никий и Ламах, извест­ный, как храб­рый, опыт­ный воин, с пору­че­ни­ем помочь Эге­сте, вос­ста­но­вить город Леон­ти­ны, жите­ли кото­ро­го пере­се­ли­лись в Сира­ку­зы74, и вооб­ще устро­ить сици­лий­ские дела так, как сочтут наи­бо­лее выгод­ным для афи­нян. Каза­лось, что если гени­аль­ность Алки­ви­а­да соеди­нит­ся с осто­рож­но­стью Никия и с муже­ст­вом Лама­ха, то успех пред­при­я­тия будет тем вер­нее обес­пе­чен. В дей­ст­ви­тель­но­сти же избра­ние трех пол­но­моч­ных пол­ко­вод­цев, вме­сто одно­го, не пред­ве­ща­ло ниче­го доб­ро­го: не мог­ло быть необ­хо­ди­мо­го един­ства в плане и испол­не­нии, тем более, что Никий был выбран про­тив жела­ния; он не сочув­ст­во­вал пред­при­я­тию, счи­тая его пагуб­ным. Но имен­но он, желая отвра­тить афи­нян от это­го пред­при­я­тия, поми­мо воли содей­ст­во­вал тому, что оно при­ня­ло осо­бен­но боль­шие раз­ме­ры.

На пятый день после того, как поход был решен, в народ­ном собра­нии, в кото­ром долж­ны были обсуж­дать­ся подроб­но­сти и меры отно­си­тель­но ско­рей­ше­го сна­ря­же­ния флота, Никий высту­пил про­тив уже решен­ной экс­пе­ди­ции. Он дока­зы­вал, что не сле­ду­ет поды­мать вой­ну из-за дела, не касаю­ще­го­ся афи­нян, в то вре­мя, когда здесь, в Элла­де, мно­го­чис­лен­ные непри­я­те­ли, когда мир и без того непро­чен и не обес­пе­че­но то, что́ есть: хал­кидяне во Фра­кии не с.316 под­чи­не­ны; покор­ность дру­гих сомни­тель­на; без­рас­суд­но идти вой­ною на такие наро­ды, удер­жать кото­рые в пови­но­ве­нии нель­зя даже в слу­чае победы, и это тогда, когда государ­ству угро­жа­ют коз­ни оли­гар­хов. Никий обра­щал­ся к бла­го­ра­зу­мию ста­рей­ших из афи­нян и, наме­кая на Алки­ви­а­да, при­зы­вал не под­да­вать­ся сове­там тех моло­дых често­люб­цев, кото­рые из-за лич­ной выго­ды и сла­вы гото­вы поверг­нуть государ­ство в опас­ность. В ответ на это Алки­ви­ад гово­рил в свое оправ­да­ние, что тот блеск и рос­кошь, кото­рые он про­яв­ля­ет, спо­соб­ст­ву­ют и сла­ве государ­ства, и дока­зы­вал, что Сици­лию вовсе не так труд­но заво­е­вать: насе­ле­ние ее пред­став­ля­ет смесь, в нем нет еди­не­ния; поход уси­лит могу­ще­ство Афин, доста­вит им гос­под­ство над всей Элла­дой; в покое государ­ство ско­ро дрях­ле­ет, в борь­бе же уси­ли­ва­ет­ся и т. д. Тогда Никий, думая напу­гать афи­нян издерж­ка­ми, заявил, что если пред­при­ни­мать поход, то надо пред­при­ни­мать его с боль­ши­ми мор­ски­ми и сухо­пут­ны­ми сила­ми, с соот­вет­ст­ву­ю­щим коли­че­ст­вом про­ви­ан­та, денеж­ных средств и проч. Но это не помог­ло, и резуль­тат полу­чил­ся обрат­ный тому, на какой рас­счи­ты­вал Никий. От Никия потре­бо­ва­ли, чтобы он опре­де­лен­но ска­зал, сколь­ко, по его мне­нию, нуж­но сил, и Никий, скре­пя серд­це, отве­тил, что необ­хо­ди­мо не менее 100 три­эр, 5000 гопли­тов, соот­вет­ст­ву­ю­щее чис­ло про­че­го вой­ска, лег­ко­во­ору­жен­ных и т. под. Все это реше­но было пре­до­ста­вить пол­ко­во­д­цам и облечь их неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми. Страсть к отплы­тию, гово­рит Фукидид, овла­де­ла все­ми; стар­шие наде­я­лись или на поко­ре­ние ост­ро­ва, или на то, что такие боль­шие силы не потер­пят пора­же­ния; моло­дежь жаж­да­ла видеть дале­кую стра­ну; мас­са рас­счи­ты­ва­ла на жало­ва­нье и на при­об­ре­те­ние ново­го могу­ще­ства, бла­го­да­ря кото­ро­му мож­но будет посто­ян­но полу­чать жало­ва­нье. А если кто и не одоб­рял пред­при­я­тия, то мол­чал, боясь пока­зать­ся зло­на­ме­рен­ным, пло­хим граж­да­ни­ном (VI, 8—26).

Флот сна­ря­жал­ся, шли при­готов­ле­ния к его отплы­тию, как вдруг слу­чи­лось про­ис­ше­ст­вие, взвол­но­вав­шее город: в одну май­скую ночь 415 г. изуро­до­ва­ны были «гер­мы», т. е. стол­бы с изо­бра­же­ни­ем Гер­ме­са, сто­яв­шие на ули­цах и пло­ща­дях, с.317 у вхо­да в част­ные дома и в свя­ти­ли­ща75. Ноч­ные скан­да­лы и бес­чин­ства под­вы­пив­шей моло­де­жи, сопро­вож­дае­мые неред­ко свя­тотат­ст­вом, были в Афи­нах доволь­но обыч­ны. Но раз­ме­ры это­го свя­тотат­ства были необыч­ны, и наро­дом овла­де­ла тре­во­га: в изуро­до­ва­нии почти всех гер­мов он видел дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние для экс­пе­ди­ции; он боял­ся небес­но­го гне­ва и кары. Участ­ни­ков в свя­тотат­ст­вен­ном поступ­ке, оче­вид­но, было мно­го. При­том здесь видел­ся какой-то орга­ни­зо­ван­ный план, замы­сел; чудил­ся заго­вор, направ­лен­ный про­тив демо­кра­тии. Винов­ни­ки не были извест­ны; дело было зага­доч­ное, тем­ное, и это еще уси­ли­ва­ло бес­по­кой­ство и уны­ние. Были лица, кото­рые поста­ра­лись еще более раздуть дело и исполь­зо­вать его в сво­их видах или в видах пар­тии. Пред­ста­вил­ся удоб­ный слу­чай запу­тать в него и Алки­ви­а­да, кото­рый мно­гим сто­ял на доро­ге, и таким обра­зом устра­нить его.

В чис­ле глав­ных дей­ст­ву­ю­щих лиц, с осо­бен­ною энер­ги­ею при­няв­ших­ся за это дело изуро­до­ва­те­лей гер­мов, «гер­мо­ко­пидов», мы встре­ча­ем, во-пер­вых, Писанд­ра, в то вре­мя быв­ше­го ярым демо­кра­том или, по край­ней мере, носив­ше­го его личи­ну, — кото­ро­го коми­ки пер­во­на­чаль­но пре­сле­до­ва­ли сво­и­ми насмеш­ка­ми и назы­ва­ли то погон­щи­ком ослов, то «боль­шим ахарн­ским ослом», — а вско­ре потом став­ше­го рев­ност­ным оли­гар­хом, одним из дея­тель­ней­ших участ­ни­ков пере­во­рота 411 г.76; затем мы видим таких дема­го­гов, как сто­рон­ник Клео­на, Клео­ним, не раз мимо­хо­дом осме­и­вае­мый Ари­сто­фа­ном, Анд­рокл, искрен­ний демо­крат и закля­тый враг Алки­ви­а­да77, и друг. Они ста­ра­ют­ся еще более воз­будить в наро­де подо­зри­тель­ность и бес­по­кой­ство. Созва­но было народ­ное собра­ние и, по пред­ло­же­нию Писанд­ра, назна­че­на пре­мия в 10000 драхм тому, кто пер­вый ука­жет винов­ных78. Поста­нов­ле­но было, с.318 что каж­дый, будь он граж­да­нин, «чужой», мет­эк, или даже раб, если зна­ет о каком-либо ином кощун­стве, может доно­сить без­на­ка­зан­но, хотя бы и сам был участ­ни­ком. Дело, таким обра­зом, рас­ши­ря­лось; речь уже шла не толь­ко о гер­мо­ко­пидах, но и о дру­гих слу­ча­ях свя­тотат­ства. Сове­ту79 пре­до­став­ле­ны осо­бые пол­но­мо­чия, и им избра­на след­ст­вен­ная комис­сия с Писанд­ром во гла­ве. Нача­лись доно­сы и тол­ки о том, что в горо­де есть люди, под­вер­гаю­щие насмеш­кам и про­фа­на­ции рели­гию, элев­син­ские мисте­рии и т. под. Тут у мно­гих на устах было имя Алки­ви­а­да, кото­рый изве­стен был сво­и­ми выход­ка­ми, пол­ным пре­не­бре­же­ни­ем к обы­ча­ям и свя­ты­ням; каза­лось, он на все был спо­со­бен и для него ниче­го не было свя­то­го.

И вот, когда флот был готов уже к отплы­тию, в народ­ном собра­нии, в кото­ром пол­ко­вод­цы долж­ны были полу­чить свои послед­ние инструк­ции, некто Пифо­ник высту­пил с заяв­ле­ни­ем, что Алки­ви­ад в одном част­ном доме устра­и­вал паро­дию на мисте­рии, и в дока­за­тель­ство пред­ста­вил в каче­стве свиде­те­ля раба, кото­рый видел это. Алки­ви­ад готов был дать ответ на суде; но тщет­но тре­бо­вал он немед­лен­но­го суда: вра­ги Алки­ви­а­да опа­са­лись реше­ния в его поль­зу, так как на его сто­роне было вой­ско и так как толь­ко ради него аргос­цы и ман­ти­ней­цы при­ня­ли уча­стие в экс­пе­ди­ции. Кро­ме того, они наде­я­лись в отсут­ст­вие Алки­ви­а­да собрать новый мате­ри­ал для его обви­не­ния. При помо­щи недаль­но­вид­ных дру­зей Алки­ви­а­да они доби­лись того, что про­цесс был отло­жен до его воз­вра­ще­ния: Алки­ви­ад отправ­лял­ся во гла­ве экс­пе­ди­ции, под тяже­стью не опро­верг­ну­то­го обви­не­ния, как под­суди­мый…

Про­во­жае­мый насе­ле­ни­ем со сме­шан­ным чув­ст­вом надеж­ды и тос­ки, флот отплыл из Пирея. У Кор­ки­ры при­со­еди­ни­лись союз­ни­ки. Это была целая арма­да, по сло­вам Фукидида (VI, 31) — «самое доро­гое и вели­ко­леп­ное сна­ря­же­ние из всех, быв­ших до тех пор». Флот состо­ял из 134 три­эр, из кото­рых афин­ских было 60 воен­ных кораб­лей, с.319 40 транс­порт­ных, осталь­ные — союз­ные. Кро­ме того, име­лось 130 транс­порт­ных судов с запа­са­ми хле­ба и вооб­ще про­ви­ан­та, с камен­щи­ка­ми, плот­ни­ка­ми, с мате­ри­а­лом и оруди­я­ми, необ­хо­ди­мы­ми для оса­ды. Мно­го­чис­лен­ные купе­че­ские суда в тор­го­вых целях сле­до­ва­ли за фло­том. Эки­па­жа было око­ло 25000 чело­век; вой­ско состо­я­ло из 5100 тяже­ло­во­ору­жен­ных гопли­тов, из кото­рых афи­нян было 2200, из 1300 лег­ко­во­ору­жен­ных, стрел­ков, пращ­ни­ков и т. под. Но не столь­ко чис­лен­но­стью отли­чал­ся этот флот и вой­ско, сколь­ко вели­ко­ле­пи­ем: государ­ство и част­ные лица не щади­ли средств на их сна­ря­же­ние. Моря­ки полу­ча­ли жало­ва­нья по 1 драх­ме в день. Три­эрар­хи пла­ти­ли греб­цам доба­воч­ные, снаб­ди­ли кораб­ли доро­гою отдел­кою и ста­ра­лись пре­взой­ти друг дру­га: каж­дый ста­рал­ся, чтобы его корабль был луч­ше и быст­ро­ход­нее. Если сосчи­тать государ­ст­вен­ные рас­хо­ды и издерж­ки част­ных лиц, поми­мо запа­сов, гово­рит Фукидид, то ока­за­лось бы, что выве­зе­но из государ­ства мно­же­ство талан­тов. По при­бли­зи­тель­но­му под­сче­ту80, содер­жа­ние 100 три­эр обхо­ди­лось в эту экс­пе­ди­цию 100 талан­тов в месяц.

В Сици­лии не вери­ли, что поход в таких раз­ме­рах пред­при­нят с целью лишь помочь Эге­сте, и опа­са­лись заво­е­ва­тель­ных пла­нов со сто­ро­ны афи­нян. Таким обра­зом экс­пе­ди­ция встре­че­на была почти общим недо­ве­ри­ем. Во гла­ве ее сто­я­ло три пол­ко­во­д­ца, меж­ду кото­ры­ми не было согла­сия. Каж­дый из них имел свой план дей­ст­вий: Никий желал огра­ни­чить­ся помо­щью Эге­сте, Ламах наста­и­вал идти пря­мо на Сира­ку­зы, а Алки­ви­ад думал сна­ча­ла проч­но утвер­дить­ся на ост­ро­ве, соеди­нить­ся с сици­лий­ски­ми горо­да­ми и тогда идти на Сира­ку­зы. Его мне­ние взя­ло верх. Афи­няне заня­ли уже Ката­ну, как вдруг при­был государ­ст­вен­ный корабль Сала­ми­ния за Алки­ви­а­дом: его тре­бо­ва­ли на суд в Афи­ны.

Там, по отплы­тии флота, по-преж­не­му про­из­во­ди­лось след­ст­вие о про­фа­на­ции мисте­рий и изуро­до­ва­нии гер­мов… Во гла­ве дел, в отсут­ст­вие Никия и Алки­ви­а­да, сто­я­ли в сущ­но­сти Писандр и Анд­рокл. Вновь появи­лись доно­сы. Афи­няне с.320 при­ни­ма­ли их на веру, гово­рит Фукидид (VI, 53), и по ого­во­ру дур­ных людей хва­та­ли и заклю­ча­ли чест­ных граж­дан в око­вы. Некто Дио­клид пока­зал, напр., что он, отправ­ля­ясь ночью в Лаврий­ские руд­ни­ки за работав­шим там рабом, при лун­ном све­те видел, как тол­па людей — чело­век 300 — спу­сти­лась к теат­ру и разде­ли­лась на груп­пы и что это и были те, кто изуро­до­вал гер­мы. Он назвал более 40 лиц, в том чис­ле даже двух чле­нов сове­та. Дио­клида при­вет­ст­во­ва­ли, как спа­си­те­ля, награ­ди­ли вен­ком, обедом в при­та­нее. Но затем ока­за­лось, что это — лож­ный донос, что ночь, в кото­рую совер­ше­но пре­ступ­ле­ние, была даже не лун­ная. Дио­клид за лож­ный донос был каз­нен. После его пока­за­ния еще бо́льшая тре­во­га овла­де­ла наро­дом, кото­рый ко все­му отно­сил­ся подо­зри­тель­но. Одна­жды, под вли­я­ни­ем слу­хов о при­бли­же­нии бео­тий­цев и спар­тан­цев, афи­няне про­ве­ли всю ночь воору­жен­ные. Их пугал при­зрак тира­нии и демос сам ста­но­вил­ся подо­зри­тель­ным тира­ном. Рабов под­вер­га­ли пыт­ке, чтобы вынудить у них пока­за­ния. Едва не было при­ня­то пред­ло­же­ние Писанд­ра — вопре­ки зако­ну при­ме­нить пыт­ки по отно­ше­нию даже к граж­да­нам. Мно­гие, осо­бен­но из ого­во­рен­ных лиц, бежа­ли из Афин. Под вли­я­ни­ем доно­сов и аре­стов рас­про­стра­ни­лась пани­ка; дохо­ди­ло до того, что когда гла­ша­тай созы­вал совет в заседа­ние, то граж­дане опро­ме­тью покида­ли пло­щадь, боясь быть аре­сто­ван­ны­ми. Никто не счи­тал себя в без­опас­но­сти. Поло­же­ние ого­во­рен­ных и задер­жан­ных было тяж­кое: их аре­сту не пред­виде­лось кон­ца и на спа­се­ние не было надеж­ды. Тогда, чтобы поло­жить конец это­му, один из аре­сто­ван­ных, Андо­кид, усту­пая прось­бам това­ри­щей по зато­че­нию, дал пока­за­ние, неиз­вест­но в точ­но­сти, насколь­ко истин­ное, не про­лив­шее пол­но­го све­та, но в общем удо­вле­тво­рив­шее и успо­ко­ив­шее афи­нян, кото­рые с радо­стью ухва­ти­лись за него. По сло­вам Андо­кида, изуро­до­ва­ние гер­мов было делом оли­гар­хи­че­ской гете­рии, во гла­ве кото­рой сто­ял некий Евфи­лет. Заго­вор­щи­ки рас­счи­ты­ва­ли и на соуча­стие Андо­кида; но он не сочув­ст­во­вал это­му делу и при­том в ночь пре­ступ­ле­ния был болен, в посте­ли; вот поче­му и тот герм, кото­рый сто­ял у его дома, остал­ся целым. Из ука­зан­ных с.321 Андо­кидом лиц схва­чен­ные были каз­не­ны, а бежав­шие при­го­во­ре­ны заоч­но к смер­ти и голо­вы их оце­не­ны.

Дело о гер­мо­ко­пидах кон­чи­лось, но дело о мисте­ри­ях про­дол­жа­лось. Про­тив Алки­ви­а­да были добы­ты новые пока­за­ния, и сын Кимо­на, Фес­сал, высту­пил в народ­ном собра­нии с фор­маль­ным обви­не­ни­ем (эйсан­ге­ли­ей)81 его в том, что он, Алки­ви­ад, совер­шил пре­ступ­ле­ние по отно­ше­нию к боги­ням Демет­ры и Коры (Пер­се­фо­ны), пред­став­ляя в сво­ем доме вме­сте с това­ри­ща­ми мисте­рии, вопре­ки зако­нам и уста­нов­ле­ни­ям Евмол­пидов, Кери­ков82 и жре­цов елев­син­ских. По побуж­де­нию вра­гов Алки­ви­а­да, глав­ным обра­зом Анд­рок­ла, эйсан­ге­лия была при­ня­та, Алки­ви­ад отре­шен от долж­но­сти стра­те­га и при­зван к суду. За ним отправ­ле­на Сала­ми­ния. Он, как извест­но, сна­ча­ла как бы под­чи­нил­ся при­зы­ву, но доро­гою бежал. Вме­сте с неко­то­ры­ми сво­и­ми това­ри­ща­ми он заоч­но при­го­во­рен к каз­ни, иму­ще­ство его кон­фис­ко­ва­но, Евмол­пиды и Кери­ки пре­да­ли его про­кля­тию и при­го­вор над ним начер­тан на камен­ном стол­бе.

Таков был исход про­цес­са гер­мо­ко­пидов и свя­зан­но­го с ним дела о мисте­ри­ях. По пово­ду изуро­до­ва­ния гер­мов Фукидид заме­ча­ет, что ни тогда, ни впо­след­ст­вии никто не мог ска­зать ниче­го ясно­го, опре­де­лен­но­го отно­си­тель­но совер­шив­ших это дело (VI, 60). И сло­ва его оста­ют­ся в силе и теперь: дело так и оста­лось в сущ­но­сти тем­ным, зага­доч­ным83. Не важ­ны дей­ст­ви­тель­ные винов­ни­ки, но важ­ны с.322 и в выс­шей сте­пе­ни харак­тер­ны его непо­сред­ст­вен­ные послед­ст­вия — то настро­е­ние, кото­рое вызва­но было им в Афи­нах, то, как его исполь­зо­ва­ли вожди пар­тий, и конеч­ный резуль­тат — бег­ство Алки­ви­а­да. Но устра­не­ние Алки­ви­а­да чьих рук было дело и кто исполь­зо­вал про­цесс гер­мо­ко­пидов, оли­гар­хи или демо­кра­ты? Пола­га­ли рань­ше, что — оли­гар­хи84; теперь видят здесь интри­гу демо­кра­тов85. Дей­ст­ви­тель­но, жерт­вою доно­сов были боль­шею частью оли­гар­хи, а глав­ные руко­во­ди­те­ли про­цес­са при­над­ле­жа­ли, как мы виде­ли, к демо­кра­ти­че­ской пар­тии. Но сре­ди них были такие подо­зри­тель­ные демо­кра­ты, как Писандр, вско­ре пере­шед­ший в лагерь оли­гар­хов, или Харикл, дея­тель­ный член след­ст­вен­ной комис­сии, а впо­след­ст­вии край­ний оли­гарх и один из Трид­ца­ти тира­нов. Нако­нец, обви­ни­те­лем Алки­ви­а­да явил­ся ари­сто­крат — Кимо­нов сын Фес­сал. Таким обра­зом, есть осно­ва­ние думать, что заод­но с демо­кра­та­ми тут дей­ст­во­ва­ли и неко­то­рые тай­ные или явные оли­гар­хи и ари­сто­кра­ты: для них Алки­ви­ад был нена­ви­стен и сто­ял им на доро­ге так же, как и истым дема­го­гам. Харак­тер­но и то, что афин­ская демо­кра­тия яви­лась такою рев­ност­ною защит­ни­цею свя­тынь, что обви­не­ние про­тив Алки­ви­а­да каса­лось рели­гии, кото­рая в те вре­ме­на тес­но свя­за­на была с государ­ст­вом, и что дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми мы видим тут не толь­ко дема­го­гов, но и Евмол­пидов, Кери­ков, или Гла­ша­та­ев, и элев­син­ских жре­цов.

Как бы то ни было, но послед­ст­вия дела гер­мо­ко­пидов были тяже­лые для Афин: они спо­соб­ст­во­ва­ли гибель­но­му исхо­ду Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции и паде­нию афин­ско­го могу­ще­ства. Афи­няне оттолк­ну­ли от себя такую лич­ность, как Алки­ви­ад, кото­рый, пылая местью, отпра­вил­ся теперь к их вра­гам — в Спар­ту. В ответ на заоч­ный смерт­ный с.323 при­го­вор, про­из­не­сен­ный над ним, Алки­ви­ад жаж­дал пока­зать афи­ня­нам, что «он еще жив».

В свя­зи с делом гер­мо­ко­пидов нахо­дит­ся и одна огра­ни­чи­тель­ная мера того вре­ме­ни: по пред­ло­же­нию Сира­ко­сия, запре­ще­но было поимен­но осме­и­вать в комедии, быть может, чтобы не воз­об­нов­лять в памя­ти про­цес­са гер­мо­ко­пидов и не выво­дить при­кос­но­вен­ных к нему лиц. И вот, когда еще так све­жи были впе­чат­ле­ния от это­го про­цес­са, и афин­ский флот нахо­дил­ся в Сици­лии, Ари­сто­фан пишет свою самую фан­та­сти­че­скую пье­су — «Пти­цы» (414 г.), — где нет пря­мых ука­за­ний на все толь­ко что пере­жи­тое Афи­на­ми, но где мы все-таки нахо­дим и кос­вен­ные поли­ти­че­ские наме­ки, и неко­то­рые чер­ты исто­ри­че­ской дей­ст­ви­тель­но­сти (ср. стр. 296). Псе­физ­ма Сира­ко­сия недол­го, впро­чем, оста­ва­лась в силе.

В 415 г. афи­няне не успе­ли пред­при­нять в Сици­лии что-либо реши­тель­ное; лишь вес­ною 414 г. при­сту­пи­ли они к оса­де Сира­куз. Они взя­ли воз­вы­шен­ность Эпи­по­лы, нахо­див­шу­ю­ся к запа­ду от горо­да, ста­ли отсюда воз­во­дить сте­ны по направ­ле­нию к морю, чтобы совер­шен­но окру­жить и отре­зать Сира­ку­зы, и уже почти достиг­ли сво­ей цели, как вдруг явил­ся из Спар­ты на помощь сира­ку­зя­нам Гилипп и дал делу совсем иной обо­рот. Эпи­по­лы были взя­ты им, укреп­лен­ная линия афи­нян пре­рва­на, Сира­ку­зы избав­ле­ны от опас­но­сти быть совер­шен­но отре­зан­ны­ми. Афи­няне сами очу­ти­лись теперь ско­рее в поло­же­нии оса­жден­ных, а тут при­бли­жа­лась зима. Никий, остав­ший­ся един­ст­вен­ным началь­ни­ком афин­ско­го вой­ска после того, как еще рань­ше у Сира­куз пал Ламах, сооб­ща­ет в Афи­ны об истин­ном поло­же­нии дел, в виду кото­ро­го необ­хо­ди­мо или ото­звать обрат­но экс­пе­ди­цию, или сна­рядить еще вто­рую, с не мень­шим чис­лом кораб­лей и вой­ска, чем пер­вая, с соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми денеж­ны­ми сред­ства­ми, а его, боль­но­го, про­сит заме­нить кем-либо дру­гим. По полу­че­нии этих изве­стий в Афи­нах реше­но было экс­пе­ди­ции не отзы­вать, оса­ду Сира­куз про­дол­жать и в под­креп­ле­ние Никию послать новый флот и вой­ско под началь­ст­вом Демо­сфе­на. Эта вто­рая экс­пе­ди­ция мало чем усту­па­ла пер­вой: она состо­я­ла из 73 три­эр (из кото­рых афин­ских было более 50), с 5000 гопли­тов и с.324 мно­го­чис­лен­ным отрядом лег­ко­во­ору­жен­ных, пращ­ни­ков, стрел­ков из лука. Общее чис­ло участ­ни­ков в ней дохо­ди­ло до 20000, из кото­рых афин­ских граж­дан было не менее 3000. И за этим фло­том сле­до­ва­ло боль­шое чис­ло раз­лич­ных судов с про­ви­ан­том и проч.

Мир меж­ду Афи­на­ми и Спар­той был уже фор­маль­но нару­шен, и когда сна­ря­жа­лась вто­рая афин­ская экс­пе­ди­ция в Сици­лию, спар­тан­цы, под пред­во­ди­тель­ст­вом царя Аги­са, вме­сто того, чтобы втор­гать­ся в Атти­ку на корот­кое вре­мя, по сове­ту Алки­ви­а­да, заня­ли в ней Деке­лею, укре­пи­ли ее и поста­ви­ли там гар­ни­зон (413 г.). Деке­лея нахо­ди­лась на южном склоне хреб­та Пар­не­са, на пол­пу­ти из Афин к бео­тий­ской гра­ни­це. Она слу­жи­ла для спар­тан­цев удоб­ным наблюда­тель­ным пунк­том, откуда они мог­ли вести вой­ну, делая набе­ги и дер­жа стра­ну в бло­ка­де86. Афи­няне нес­ли боль­шие поте­ри. Обра­бот­ка зем­ли сде­ла­лась очень затруд­ни­тель­ной за исклю­че­ни­ем бли­жай­ших окрест­но­стей горо­да и наи­бо­лее отда­лен­ных частей стра­ны. Скот погиб. Боль­шая часть олив­ко­вых дере­вьев была выруб­ле­на. Целые поло­сы преж­де возде­лан­ной зем­ли пре­вра­ща­лись в пусты­ри. Заня­тие спар­тан­ца­ми Деке­леи отра­зи­лось и на про­мыш­лен­но­сти. Око­ло 20000 рабов, пре­иму­ще­ст­вен­но ремес­лен­ни­ков, пере­бе­жа­ло к непри­я­те­лю. Мно­гие жите­ли Атти­ки спа­са­лись в город. Но и сами Афи­ны нахо­ди­лись как бы в осад­ном поло­же­нии. День и ночь при­хо­ди­лось сто­ро­жить город­ские сте­ны. Пря­мое сооб­ще­ние сухим путем со мно­ги­ми пунк­та­ми было пре­рва­но. Достав­ка жиз­нен­ных при­па­сов из Евбеи, про­из­во­див­ша­я­ся преж­де крат­чай­шею доро­гою по суше, через Деке­лею, теперь шла морем вокруг Суния и сто­и­ла доро­го. Меж­ду тем Афи­ны нуж­да­лись в при­во­зе вся­ких при­па­сов. Умень­ши­лись мно­гие зара­бот­ки, а так­же чис­ло судеб­ных дел, сле­до­ва­тель­но и пла­та судьям. Афи­няне лиши­лись арен­ды с Лаврий­ских руд­ни­ков, так как при­шлось при­оста­но­вить раз­ра­бот­ку этих руд­ни­ков в виду бли­зо­сти непри­я­те­ля.

Под конец Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции афи­няне крайне нуж­да­лись в денеж­ных сред­ствах. По мере того, как вой­на с.325 рас­ши­ря­лась, уве­ли­чи­ва­лись рас­хо­ды, а дохо­ды умень­ша­лись. Каз­на исто­ще­на, кро­ме резерв­но­го фон­да в 1000 тал., счи­тав­ше­го­ся до извест­ной сте­пе­ни непри­кос­но­вен­ным (стр. 250). При­бег­нуть к уси­лен­но­му пря­мо­му обло­же­нию, к эйс­фо­ре, было невоз­мож­но, так как мно­гие из состо­я­тель­ных лиц и без того были частью разо­ре­ны, частью чрез­мер­но обре­ме­не­ны раз­ны­ми повин­но­стя­ми, литур­ги­я­ми. Уве­ли­чить еще более форос с союз­ни­ков тоже в тот момент пред­став­ля­лось затруд­ни­тель­ным. И вот в финан­со­вой систе­ме Афин про­из­веде­на была пере­ме­на (413 г.)87: форос отме­нен и заме­нен «два­дца­ти­ной», кос­вен­ным нало­гом или пошли­ной, кото­рая взи­ма­лась в союз­ных горо­дах в раз­ме­ре 5 % сто­и­мо­сти вво­зи­мых и выво­зи­мых това­ров. Пошли­на эта суще­ст­во­ва­ла до кон­ца вой­ны.

Меж­ду тем в то вре­мя, когда новый афин­ский флот и вой­ско под началь­ст­вом Демо­сфе­на плы­ли в Сици­лию в под­креп­ле­ние Никию, поло­же­ние афи­нян у Сира­куз еще более ухуд­ши­лось. Сира­ку­зяне успе­ли постро­ить кораб­ли и достиг­ли победы над афи­ня­на­ми даже на море. Но вско­ре после это­го при­был Демо­сфен с эскад­рою. Исход пред­при­я­тия зави­сел от того, удаст­ся ли вновь овла­деть воз­вы­шен­но­стью Эпи­по­лы, коман­до­вав­шею над горо­дом; но попыт­ка Демо­сфе­на взять эту воз­вы­шен­ность не уда­лась. Пред­при­я­тие афи­нян ока­зы­ва­лось без­на­деж­ным; к тому же мест­ность была низ­мен­ная и люди боле­ли. Един­ст­вен­ным бла­го­ра­зум­ным реше­ни­ем, по мне­нию Демо­сфе­на, было поспе­шить отступ­ле­ни­ем от Сира­куз, пока не позд­но, пока выход из гава­ни еще не заперт. Но Никий коле­бал­ся. Он не решал­ся отсту­пить без поста­нов­ле­ния афин­ско­го наро­да; он опа­сал­ся напа­док ора­то­ров в народ­ном собра­нии, обви­не­ний в том, что они, стра­те­ги, отсту­пи­ли, будучи под­куп­ле­ны; зная, как он утвер­ждал, нрав афи­нян, Никий пред­по­чи­тал остать­ся и погиб­нуть от вра­га, неже­ли сде­лать­ся жерт­вой постыд­но­го и неспра­вед­ли­во­го обви­не­ния. К тому же он не терял надеж­ды на взя­тие с.326 Сира­куз, рас­счи­ты­вая там на пар­тию, гото­вую пре­дать город афи­ня­нам. Меж­ду тем вре­мя про­хо­ди­ло и Гилипп даже успел вве­сти под­креп­ле­ния в Сира­ку­зы. Тогда и Никий дал согла­сие на отплы­тие из Сици­лии. Но про­изо­шло лун­ное затме­ние; мно­гие виде­ли в этом дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние, а суе­вер­ный Никий объ­явил, соглас­но тол­ко­ва­нию пред­ска­за­те­лей, что нече­го и думать об отплы­тии рань­ше лун­но­го меся­ца. Это окон­ча­тель­но погу­би­ло афи­нян. Гилипп про­из­вел на них напа­де­ние и на суше, и на море, и афи­няне были раз­би­ты. Вслед за тем сира­ку­зяне сво­и­ми кораб­ля­ми запер­ли выход из гава­ни. Афи­няне сде­ла­ли отча­ян­ную попыт­ку про­бить­ся, но тщет­но. Оста­ва­лось отсту­пать сухим путем; кораб­ли доста­лись сира­ку­зя­нам; боль­ные и ране­ные были бро­ше­ны. На отсту­пав­ших напа­ли сира­ку­зяне; часть спас­лась бег­ст­вом; мас­са погиб­ла или взя­та в плен, в том чис­ле и оба пол­ко­во­д­ца, Никий и Демо­сфен. Судь­ба плен­ни­ков, коли­че­ство кото­рых Фукидид опре­де­ля­ет при­бли­зи­тель­но в 7000, была тяже­лая: они зато­че­ны были в каме­но­лом­ни. Никий и Демо­сфен каз­не­ны; осталь­ные стра­да­ли от жары и холо­да, духоты и зло­во­ния, жаж­ды и голо­да. Потом сира­ку­зяне про­да­ли их в раб­ство, за исклю­че­ни­ем афи­нян, сици­лий­цев и ита­лий­цев, кото­рые дол­го еще томи­лись в каме­но­лом­нях и даль­ней­шая судь­ба кото­рых в точ­но­сти неиз­вест­на. Но, кро­ме этих плен­ных, мно­гие доста­лись в добы­чу отдель­ным вои­нам, кото­рые их про­да­ва­ли в раб­ство; по выра­же­нию Фукидида (VII, 85), «вся Сици­лия напол­ни­лась ими». Из огром­но­го флота и вой­ска немно­гие вер­ну­лись домой.

Такою страш­ною для афи­нян ката­стро­фою кон­чи­лась (413 г.) их экс­пе­ди­ция в Сици­лию. Фукидид счи­та­ет это собы­тие вели­чай­шим не толь­ко за вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, но и вооб­ще в исто­рии Гре­ции, насколь­ко она была ему извест­на (VII, 87). Это был важ­ней­ший момент вой­ны, пово­рот­ный пункт в ней и в исто­ри­че­ской судь­бе Афин. Погиб­ло два пре­крас­ных флота, более 200 три­эр, и мно­же­ство людей: око­ло 40 или 50 тысяч отправ­ле­но было в Сици­лию и из них воз­вра­ти­лись лишь немно­гие. Не счи­тая союз­ни­ков и мет­э­ков, око­ло 3000 граж­дан выс­ших с.327 клас­сов и 9000 фетов оста­лись в Сици­лии мерт­вы­ми или плен­ни­ка­ми88. Погиб цвет афин­ских сил. Гро­мад­ные сред­ства ока­за­лись напрас­но затра­чен­ны­ми. Но не толь­ко мате­ри­аль­ные поте­ри были чрез­вы­чай­но вели­ки; не менее важ­ны были нрав­ст­вен­ные послед­ст­вия ката­стро­фы: у Сира­куз афи­няне потер­пе­ли пора­же­ние на море, т. е. там, где была их глав­ная сила, где они так при­вык­ли побеж­дать, где так гос­под­ст­во­ва­ли. Теперь они лиши­лись сла­вы непо­беди­мо­сти на море, исчез страх пред их мор­ским могу­ще­ст­вом. На этом стра­хе в зна­чи­тель­ной мере дер­жа­лось их вла­ды­че­ство над союз­ни­ка­ми и теперь от них отла­га­ют­ся даже те союз­ные горо­да, кото­рые до сих пор оста­ва­лись вер­ны­ми: горо­да эти не допус­ка­ли мыс­ли, что афи­няне в состо­я­нии выдер­жать борь­бу доль­ше года. Евбея вхо­дит в сно­ше­ния со спар­тан­ца­ми; отпа­да­ет Хиос, Милет; почти вся Иония была утра­че­на; отло­жил­ся и Родос. В этот тяж­кий для Афин момент долж­но было осо­бен­но ска­зать­ся отсут­ст­вие более проч­ной, орга­ни­че­ской свя­зи меж­ду ними и союз­ни­ка­ми. Высту­па­ет теперь и Пер­сия со сво­и­ми при­тя­за­ни­я­ми: пер­сид­ский царь тре­бу­ет дани, кото­рую пла­ти­ли гре­че­ские горо­да в Азии его пред­кам, и вме­сто форо­са афи­ня­нам те пла­тят дань Пер­сии. Спар­та сна­ря­жа­ет флот и заклю­ча­ет союз с Пер­си­ей.

Это­го мало: весь государ­ст­вен­ный строй Афин был глу­бо­ко потря­сен. Настро­е­ние было подав­лен­ное. На вре­мя утра­ти­лась вера в целе­со­об­раз­ность и бла­го­де­тель­ность демо­кра­тии, кото­рая теперь в гла­зах мно­гих была винов­ни­цею всех бед. Явля­ют­ся попыт­ки изме­нить строй, огра­ни­чить и даже низ­верг­нуть демо­кра­тию. Оли­гар­хи поды­ма­ют голо­ву и при­ни­ма­ют­ся за осу­щест­вле­ние сво­их зата­ен­ных пла­нов.


Оли­гар­хи­че­ский пере­во­рот 411 г.

Когда в Афи­ны при­шли вести о сици­лий­ской ката­стро­фе, гово­рит Фукидид, там дол­го не вери­ли, что все так погиб­ло. Убедив­шись, что это прав­да, афи­няне оже­сто­чи­лись с.328 про­тив ора­то­ров, побуж­дав­ших к похо­ду, «как буд­то не сами они голо­со­ва­ли за него»; они раз­дра­же­ны были так­же про­тив хре­смо­ло­гов и пред­ска­за­те­лей, обе­щав­ших им успех и заво­е­ва­ние Сици­лии. Страх овла­дел афи­ня­на­ми. Они были чрез­вы­чай­но потря­се­ны, поте­ряв мно­же­ство гопли­тов, всад­ни­ков, цве­ту­щей моло­де­жи. На вер­фях не было доста­точ­но кораб­лей, не было сво­бод­ных денег в государ­ст­вен­ной казне, греб­цов для флота. Мож­но было ожи­дать, что непри­я­тель немед­лен­но явит­ся в Пирей, что поды­мут­ся вра­ги в самой Элла­де и союз­ни­ки отпа­дут (как это отча­сти и слу­чи­лось). И все-таки, про­дол­жа­ет Фукидид, афи­няне реши­ли, что усту­пать не сле­ду­ет; необ­хо­ди­мо сна­рядить флот, достать лес и сред­ства, обес­пе­чить за собою союз­ни­ков, в осо­бен­но­сти Евбею, и вве­сти береж­ли­вость. «В дан­ный момент, под вли­я­ни­ем стра­ха, они, как обык­но­вен­но дела­ет народ, гото­вы были все упо­рядо­чить» (VIII, 1).

Мно­ги­ми созна­ва­лась необ­хо­ди­мость изме­не­ния в самом строе в смыс­ле неко­то­ро­го огра­ни­че­ния демо­кра­тии, уси­ле­ния сдер­жи­ваю­ще­го нача­ла, и тот­час же после сици­лий­ской ката­стро­фы в 413 г. в Афи­нах учреж­де­на была кол­ле­гия 10 про­бу­лов из ста­рей­ших и ува­жае­мых граж­дан. Они выбра­ны были по одно­му от каж­дой филы, на неопре­де­лен­ный срок, с тем, чтобы «пред­ва­ри­тель­но обсуж­дать теку­щие дела сооб­раз­но тре­бо­ва­ни­ям момен­та» и не допус­кать народ­ное собра­ние до слиш­ком поспеш­ных, небла­го­ра­зум­ных реше­ний. К ним долж­но было бы перей­ти фак­ти­че­ское руко­вод­ство дела­ми; они заведы­ва­ли поли­ти­кой, адми­ни­ст­ра­ци­ей, финан­са­ми и их обя­зан­но­сти в сущ­но­сти сов­па­да­ли с обя­зан­но­стя­ми при­та­нов. Таким обра­зом введе­ние про­бу­лов огра­ни­чи­ва­ло и оттес­ня­ло совет на вто­рой план: оно было уда­ром для него. По сво­ей сущ­но­сти, и по неболь­шо­му чис­лу чле­нов, и по их воз­рас­ту, и по неопре­де­лен­но­сти сро­ка, на какой они были избра­ны, это учреж­де­ние — не демо­кра­ти­че­ское; это — победа реак­ции89. Но в дей­ст­ви­тель­но­сти про­бу­лы, глу­бо­кие стар­цы, подоб­ные зна­ме­ни­то­му Софо­клу, при­над­ле­жав­ше­му к с.329 их чис­лу, не име­ли боль­шо­го вли­я­ния и обна­ру­жи­ли пол­ное бес­си­лие.

Под вли­я­ни­ем постиг­ше­го афи­нян пора­же­ния, сомне­ний и разо­ча­ро­ва­ний в целе­со­об­раз­но­сти демо­кра­тии, про­будил­ся осо­бый инте­рес к ста­рин­но­му строю — к «строю пред­ков», pat­rios po­li­teia. Его иссле­ду­ют; вопро­сы о нем ста­но­вят­ся животре­пе­щу­щи­ми, мод­ны­ми. Мно­гие ищут поли­ти­че­ских иде­а­лов в про­шлом, жела­ют вер­нуть­ся к демо­кра­тии, какою она была до Эфи­аль­та и Перик­ла, к строю Кли­сфе­на, Соло­на, даже вре­мен Дра­ко­на. Имен­но тогда, по всей веро­ят­но­сти, было состав­ле­но то изло­же­ние «Дра­ко­но­вой кон­сти­ту­ции», кото­рое мы теперь нахо­дим в 4-й гла­ве «Афин­ской Поли­тии» Ари­сто­те­ля (стр. 42—44). Послед­ние годы V в. были вооб­ще бога­ты поли­ти­че­ски­ми пам­фле­та­ми в духе оли­гар­хи­че­ской пар­тии.

Чтобы вести вой­ну, удер­жи­вать за собою союз­ни­ков и гос­под­ство на море, тре­бо­ва­лось чрез­вы­чай­ное напря­же­ние сил. Когда отпал Хиос, афи­ня­нам при­шлось тро­нуть тот запас­ный фонд, кото­рый выде­лен был в нача­ле вой­ны на слу­чай, если опас­ность будет гро­зить само­му горо­ду Афи­нам. Сна­ря­жен был новый флот. Опор­ным пунк­том для афи­нян слу­жил Самос, где про­изо­шла демо­кра­ти­че­ская рево­лю­ция, бога­тые земле­вла­дель­цы, «гео­мо­ры», частью умерщ­вле­ны, частью изгна­ны, а их дома и зем­ли поде­ле­ны меж­ду наро­дом. Из сче­тов, сохра­нив­ших­ся в виде над­пи­сей, вид­но, что остат­ки каз­ны суще­ст­во­ва­ли еще в 410 г. Но их не хва­та­ло на все потреб­но­сти; афи­няне нахо­ди­лись в очень стес­нен­ном поло­же­нии; их сред­ства исся­ка­ли, дохо­ды с отпа­де­ни­ем горо­дов умень­ши­лись, а рас­хо­ды рос­ли. Уже в нача­ле 411 г. вой­ско у Само­са не полу­ча­ло из Афин денег и само долж­но было добы­вать их. Спар­та же полу­ча­ла суб­сидии от Пер­сии, кото­рая явля­лась теперь как бы вер­ши­тель­ни­цею судеб Гре­ции. И вот в созна­ние афи­нян все более и более про­ни­ка­ет мысль, что един­ст­вен­ное спа­се­ние — рас­торг­нуть союз Спар­ты с пер­сид­ским царем, скло­нить послед­не­го на свою сто­ро­ну, чтобы иметь от него суб­сидии, вер­нуть к себе Алки­ви­а­да, кото­рый, разой­дясь уже со спар­тан­ца­ми, нахо­дил­ся в Малой Азии и, по-види­мо­му, поль­зо­вал­ся боль­шим вли­я­ни­ем на пер­сид­ско­го с.330 сатра­па Тис­са­фер­на: каза­лось, толь­ко он мог дать победу Афи­нам. Мно­гие гото­вы были изме­нить строй, огра­ни­чить или даже низ­верг­нуть демо­кра­тию, лишь бы достичь сою­за с Пер­си­ей и воз­вра­ще­ния Алки­ви­а­да. Даже искрен­ним при­вер­жен­цам демо­кра­тии каза­лось, что нет ино­го исхо­да из тяже­ло­го, кри­ти­че­ско­го поло­же­ния. В этом отно­ше­нии харак­тер­но при­зна­ние Софок­ла, одно­го из про­бу­лов, несо­мнен­но пре­дан­но­го демо­кра­тии. Софокл не отри­ца­ет, что он в каче­стве про­бу­ла участ­во­вал в уста­нов­ле­нии оли­гар­хии и что это дело дур­ное, но, гово­рит он, ниче­го дру­го­го, луч­ше­го, не пред­став­ля­лось90.

Таким настро­е­ни­ем и поло­же­ни­ем дел поль­зу­ют­ся оли­гар­хи. Они соблаз­ня­ют афи­нян надеж­дой на союз с Пер­си­ей и путем интриг и терро­ра под­готов­ля­ют оли­гар­хи­че­ский пере­во­рот.

Дви­же­ние, при­вед­шее к это­му пере­во­роту, нача­лось спер­ва в вой­ске у Само­са, а оттуда пере­шло в город91. Алки­ви­ад, тяготясь изгна­ни­ем, вошел в сно­ше­ния с знат­ней­ши­ми и наи­бо­лее вли­я­тель­ны­ми лица­ми сре­ди афин­ско­го флота у Само­са, заяв­ляя о сво­ем жела­нии вер­нуть­ся на роди­ну, если будет изме­не­на фор­ма прав­ле­ния: в демо­кра­тах он видел сво­их вра­гов, изгнав­ших его. С дру­гой сто­ро­ны, к нис­про­вер­же­нию демо­кра­тии стре­ми­лись мно­гие из три­эрар­хов и состо­я­тель­ных граж­дан, тяго­тив­ших­ся бре­ме­нем повин­но­стей. Они пола­га­ли, что тем, кто несет наи­боль­шие тяго­сти, долж­на достать­ся и власть. Так соста­вил­ся заго­вор, тай­ною целью кото­ро­го было уста­нов­ле­ние оли­гар­хии; откры­то же гово­ри­лось о сою­зе с царем, кото­рый будет дру­гом Афин и даст денег, если воз­вра­щен будет Алки­ви­ад и не будет демо­кра­тии. В вой­ске мас­са сна­ча­ла была недо­воль­на про­ис­ка­ми оли­гар­хов, но потом при­ми­ри­лась в надеж­де на суб­сидию со сто­ро­ны царя. Заго­вор­щи­ки меж­ду собою и в гете­ри­ях обсуж­да­ли пред­ло­же­ния Алки­ви­а­да. Тщет­но непри­ми­ри­мый враг послед­не­го, стра­тег Фри­них, один из оли­гар­хов, дока­зы­вал, что Алки­ви­ад в сущ­но­сти не забо­тит­ся с.331 ни об оли­гар­хии, ни о демо­кра­тии, а толь­ко о сво­ем воз­вра­ще­нии; что пер­сид­ско­му царю невы­год­но теперь поры­вать с пело­пон­нес­ца­ми; что союз­ные горо­да нель­зя при­влечь уста­нов­ле­ни­ем оли­гар­хии и эти горо­да пред­по­чтут осво­бо­дить­ся от афин­ско­го ига, с каким бы то ни было управ­ле­ни­ем; — заго­вор­щи­ки при­ня­ли сде­лан­ные пред­ло­же­ния и реши­ли отпра­вить в Афи­ны несколь­ких лиц, с тем, чтобы дей­ст­во­вать там в поль­зу воз­вра­ще­ния Алки­ви­а­да, низ­вер­же­ния демо­кра­тии и друж­бы с Тис­са­фер­ном. Во гла­ве этих лиц сто­ял Писандр, еще недав­но ярый демо­крат, дема­гог, а теперь — край­ний оли­гарх и один из дея­тель­ней­ших участ­ни­ков в заго­во­ре про­тив демо­кра­тии. Такие пере­хо­ды были тогда неред­ки: упо­мя­ну­тый выше оли­гарх Фри­них рань­ше был тоже край­ним демо­кра­том; есть изве­стие, что в моло­до­сти он жил в бед­но­сти, пас ста­да овец, потом пере­се­лил­ся в город и занял­ся сико­фант­ст­вом. В Афи­нах, в народ­ном собра­нии, послы оли­гар­хов, с Писанд­ром во гла­ве, сво­ди­ли речь к тому, что если воз­вра­тить Алки­ви­а­да и отка­зать­ся от тогдаш­ней фор­мы демо­кра­тии, то мож­но пер­сид­ско­го царя иметь союз­ни­ком и одо­леть пело­пон­нес­цев. Мно­гие воз­ра­жа­ли в защи­ту демо­кра­тии; а вра­ги Алки­ви­а­да кри­ча­ли, что опас­но воз­вра­щать чело­ве­ка, поправ­ше­го зако­ны; осо­бен­но были про­тив его воз­вра­ще­ния Евмол­пиды и Кери­ки (Гла­ша­таи), закли­нав­шие име­нем богов не делать это­го. В ответ на это Писандр спра­ши­вал каж­до­го из воз­ра­жав­ших, зна­ет ли он дру­гое сред­ство спа­се­ния для государ­ства, если не при­влечь царя на сто­ро­ну Афин? Все отве­ча­ли отри­ца­тель­но, и тогда Писандр пря­мо заявил, что сою­за с царем не может быть, если не будет в Афи­нах более бла­го­ра­зум­но­го прав­ле­ния и власть не будет вру­че­на немно­гим лицам: толь­ко тогда царь может дове­рять афи­ня­нам; в насто­я­щий момент дело идет не столь­ко о фор­ме прав­ле­ния, сколь­ко о спа­се­нии государ­ства; потом, если что-либо не понра­вит­ся, мож­но и изме­нить; Алки­ви­а­да же сле­ду­ет воз­вра­тить, так как толь­ко он один спо­со­бен все устро­ить.

Тяже­ло было слу­шать наро­ду об оли­гар­хии, гово­рит Фукидид, но когда Писандр ясно пока­зал, что нет ино­го спа­се­ния, он усту­пил частью из стра­ха, частью в надеж­де с.332 на пере­ме­ну в буду­щем, тем более, что Писанд­ру вери­ли, счи­тая его искрен­ним демо­кра­том. В заду­мы­вае­мом пере­во­ро­те боль­шую роль долж­ны были сыг­рать оли­гар­хи­че­ские гете­рии. Писандр все их обо­шел, убеж­дая их соеди­нить­ся и дей­ст­во­вать сооб­ща для низ­вер­же­ния демо­кра­тии.

Пере­го­во­ры с Тис­са­фер­ном и Алки­ви­а­дом пору­че­ны были Писанд­ру и деся­ти дру­гим граж­да­нам; но эти пере­го­во­ры к согла­ше­нию не при­ве­ли, так как Тис­са­ферн тре­бо­вал невоз­мож­но­го даже для оли­гар­хов — не толь­ко Ионии и при­ле­гаю­щих ост­ро­вов, но и откры­тия пер­сид­ско­му флоту досту­па в Эгей­ское море. Тогда оли­гар­хи реши­ли Алки­ви­а­да оста­вить в сто­роне, тем более, что он не желал к ним при­мкнуть и вооб­ще не при­го­ден был для оли­гар­хии, а дей­ст­во­вать без него и вести вой­ну на свои сред­ства в надеж­де, что теперь они будут нести жерт­вы для самих себя, а не для дру­гих. Не толь­ко в Афи­нах, но и у союз­ни­ков долж­на была быть введе­на оли­гар­хия. Писандр, низ­вер­гая демо­кра­тию в горо­дах, на пути в Афи­ны, в неко­то­рых брал с собою гопли­тов для под­держ­ки.

К его при­бы­тию дело было уже под­готов­ле­но чле­на­ми гете­рий. Пущен был в ход террор. Меж­ду про­чим, моло­ды­ми людь­ми, при­над­ле­жав­ши­ми к гете­ри­ям, тай­но убит был Анд­рокл, сто­яв­ший во гла­ве демо­са; таким же спо­со­бом устра­не­ны были и неко­то­рые дру­гие неудоб­ные для оли­гар­хов лица. Откры­то гово­ри­лось, что не сле­ду­ет полу­чать жало­ва­нье нико­му, кро­ме слу­жа­щих в вой­ске, и что участ­во­вать в государ­ст­вен­ном управ­ле­нии долж­ны не более 5000, имен­но те, кто спо­со­бен при­но­сить поль­зу государ­ству сво­ею лич­но­стью и сво­им иму­ще­ст­вом. На самом же деле, гово­рит Фукидид (VIII, 66), участ­ни­ки в пере­во­ро­те дума­ли взять государ­ство в свои руки. Пока, впро­чем, народ­ное собра­ние и совет про­дол­жа­ли созы­вать­ся; но обсуж­да­лось толь­ко то, что́ угод­но было заго­вор­щи­кам; из них были и ора­то­ры и пред­сто­яв­шие речи напе­ред рас­смат­ри­ва­лись ими. Никто не смел воз­ра­жать из стра­ха пред заго­вор­щи­ка­ми; а если кто и воз­ра­жал, того умерщ­вля­ли удоб­ным спо­со­бом, и над винов­ны­ми не было ни суда, ни след­ст­вия. Народ, напу­ган­ный, необъ­еди­нен­ный, бес­силь­ный, дер­жал себя спо­кой­но: с.333 каж­дый был рад уже тому, что его не тро­га­ют. Чис­лен­но­сти заго­вор­щи­ков не зна­ли и их силы пре­уве­ли­чи­ва­ли. При­над­ле­жав­шие к народ­ной пар­тии боя­лись поде­лить­ся мыс­лью, отно­си­лись недо­вер­чи­во друг к дру­гу, подо­зре­вая в каж­дом участ­ни­ка в заго­во­ре, тем более, что в чис­ле заго­вор­щи­ков ока­зы­ва­лись и такие, о кото­рых нико­гда нель­зя было и думать, что они пре­вра­тят­ся в оли­гар­хов. Нако­нец, глав­ные силы демо­кра­ти­че­ской пар­тии отсут­ст­во­ва­ли, нахо­дясь во фло­те у Само­са.

Тако­во было поло­же­ние дел в Афи­нах, когда туда при­бы­ли Писандр и его спут­ни­ки. Они тот­час при­ня­лись за осталь­ное.

О самом пере­во­ро­те92 име­ет­ся две вер­сии: одна при­над­ле­жит Фукидиду, дру­гая — Ари­сто­те­лю в его «Афин­ской Поли­тии» (гл. 29 сл.).

По Ари­сто­те­лю, в народ­ном собра­нии Пифо­дор высту­пил с пред­ло­же­ни­ем отно­си­тель­но «спа­се­ния государ­ства», а Мело­бий, по всей веро­ят­но­сти, тот самый, кото­рый потом был в чис­ле Трид­ца­ти, про­из­нес в поль­зу его речь, и народ, глав­ным обра­зом под­дав­шись надеж­де, что пер­сид­ский царь всту­пит с Афи­на­ми в союз, если введе­на будет оли­гар­хия, при­нял пред­ло­же­ние Пифо­до­ра. Оно гла­си­ло: к суще­ст­ву­ю­щим уже 10 про­бу­лам народ дол­жен избрать еще 20 из лиц, име­ю­щих от роду боль­ше 40 лет; они, дав клят­ву, что пред­ло­жат, что́ сочтут наи­луч­шим для государ­ства, соста­вят про­ект его спа­се­ния, при­чем и из посто­рон­них каж­до­му желаю­ще­му пре­до­став­ля­ет­ся делать свои пред­ло­же­ния, дабы из всех они выбра­ли самое луч­шее. К этой псе­физ­ме Пифо­до­ра Кли­то­фонт сде­лал при­бав­ку, имен­но, чтобы выбран­ные чле­ны комис­сии сверх того иссле­до­ва­ли и ста­рин­ные зако­ны, кото­рые издал Кли­сфен, когда уста­нов­лял демо­кра­тию, дабы, при­няв и их во вни­ма­ние, они соста­ви­ли с.334 наи­луч­ший про­ект, как буд­то Кли­сфе­но­ва кон­сти­ту­ция, заме­ча­ет Ари­сто­тель, была не демо­кра­ти­че­ская, а подоб­на Соло­но­вой.

Итак, по Ари­сто­те­лю, было избра­но 30 «син­гра­фе­ев» (syn­gra­pheis). В этом пред­ло­же­нии Пифо­до­ра не было ниче­го осо­бен­но оли­гар­хи­че­ско­го или необыч­но­го: «син­гра­феи» изби­ра­лись не раз и преж­де для выра­бот­ки про­ек­тов новых зако­нов.

Выбран­ные 30 во-пер­вых пред­ста­ви­ли, что необ­хо­ди­мо, чтобы при­та­ны пус­ка­ли на голо­са все, что́ будет гово­рить­ся по пово­ду спа­се­ния государ­ства. Затем, они уни­что­жи­ли «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии» (graphē pa­ra­nomōn), эйсан­ге­лию и при­зыв в суд (prosklēsis), дабы каж­дый желаю­щий из афи­нян мог пред­ста­вить свои сооб­ра­же­ния каса­тель­но рас­смат­ри­вае­мо­го вопро­са; если же кто за это или нака­жет, или при­зо­вет, или пред­ста­вит в суд, тот дол­жен быть схва­чен и отведен к стра­те­гам, а стра­те­ги долж­ны пере­дать его Один­на­дца­ти для смерт­ной каз­ни. После это­го они уста­но­ви­ли, гово­рит Ари­сто­тель, такой государ­ст­вен­ный порядок: посту­паю­щие день­ги не могут быть употреб­ле­ны ни на что дру­гое, кро­ме вой­ны; все долж­ност­ные лица, пока будет вой­на, долж­ны слу­жить без воз­на­граж­де­ния, за исклю­че­ни­ем 9 архон­тов и при­та­нов; эти полу­ча­ют каж­дый по 3 обо­ла в день. Все же поли­ти­че­ские пра­ва долж­ны быть пре­до­став­ле­ны тем из афи­нян, кото­рые боль­ше всех в состо­я­нии слу­жить государ­ству или сво­ею лич­но­стью, или сво­и­ми сред­ства­ми, при­чем их долж­но быть не менее 5000. Они име­ют пол­ное пра­во так­же заклю­чать дого­во­ры, с кем поже­ла­ют. Из каж­дой филы сле­ду­ет избрать по 10 чело­век (все­го, сле­до­ва­тель­но, 100) стар­ше 40 лет, кото­рые и соста­вят спи­сок 5000, при­не­ся клят­ву над «совер­шен­ны­ми жерт­ва­ми».

Тако­вы были пред­ло­же­ния 30 выбран­ных «син­гра­фе­ев». Моти­вы их понят­ны. Для осу­щест­вле­ния даль­ней­ших пла­нов оли­гар­хам преж­де все­го необ­хо­ди­мо было добить­ся отме­ны graphē pa­ra­nomōn, кото­рая явля­лась пал­ла­ди­у­мом демо­кра­тии и в кото­рой они не без осно­ва­ния виде­ли одно из глав­ных пре­пят­ст­вий к совер­ше­нию оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота. Затем пред­ло­же­ния направ­ле­ны были про­тив систе­мы денеж­ных с.335 воз­на­граж­де­ний, кото­рые, за дву­мя исклю­че­ни­я­ми, отме­ня­лись, что́ соот­вет­ст­во­ва­ло видам не толь­ко оли­гар­хов, но и уме­рен­ных, и вызы­ва­лось необ­хо­ди­мо­стью, тяже­лым финан­со­вым поло­же­ни­ем государ­ства. Поста­нов­ле­ни­ем же отно­си­тель­но 5000 мало­со­сто­я­тель­ные, феты, исклю­ча­лись из соста­ва пол­но­прав­ных граж­дан. Это было «отре­че­ние суве­рен­но­го демо­са в поль­зу состо­я­тель­ных клас­сов»93.

Про­ек­ты 30 были при­ня­ты собра­ни­ем, кото­рое, по Фукидиду, было нароч­но созва­но за горо­дом, в Колоне. Затем, если верить «Поли­тии», 100 избран­ных (ka­ta­lo­geis) соста­ви­ли спи­сок 5000, а эти послед­ние из сво­ей среды в свою оче­редь избра­ли сто чело­век, кото­рые и долж­ны были выра­ботать про­ект государ­ст­вен­но­го устрой­ства. Эта комис­сия ста соста­ви­ла и внес­ла два про­ек­та: один — буду­щей кон­сти­ту­ции, посто­ян­ной, дру­гой — вре­мен­ной.

По про­ек­ту кон­сти­ту­ции посто­ян­ной, пред­на­зна­чав­шей­ся для буду­ще­го, чле­на­ми сове­та еже­год­но явля­ют­ся лица, име­ю­щие от роду более 30 лет, без жало­ва­нья. Из граж­дан ука­зан­но­го воз­рас­та состав­ля­ет­ся четы­ре сове­та94 или сек­ции, сме­ны, из коих каж­дая заседа­ет в тече­ние года, при­чем сто выбор­ных долж­ны рас­пре­де­лить себя и дру­гих по жре­бию на 4 как мож­но более рав­ные части. Оче­редь, в кото­рой сле­ду­ют сек­ции, опре­де­ля­ет­ся жре­би­ем. Чле­ны сове­та долж­ны забо­тить­ся отно­си­тель­но денег, чтобы они были целы и тра­ти­лись на необ­хо­ди­мое, и о про­чем, как мож­но луч­ше. Если бы они поже­ла­ли посо­ве­то­вать­ся с бо́льшим чис­лом граж­дан, то каж­дый может при­гла­сить кого угод­но из лиц того само­го воз­рас­та. Заседа­ния сове­та долж­ны про­ис­хо­дить каж­дые 5 дней, если не пона­до­бит­ся чаще. Совет созы­ва­ют 9 архон­тов. Пяте­ро избран­ных посред­ст­вом жре­бия из соста­ва сове­та счи­та­ют голо­са, и из них еже­днев­но изби­ра­ет­ся по жре­бию один (пред­седа­тель), кото­рый дол­жен пус­кать реше­ния на голо­са. Эти же пяте­ро бро­са­ют жре­бий меж­ду желаю­щи­ми полу­чить доступ в совет, — поста­нов­ле­ние, вполне с.336 понят­ное, если вспом­нить, как совет пяти­сот был обре­ме­нен дела­ми и как дол­го при­хо­ди­лось неко­то­рым дожи­дать досту­па, — при­чем одна­ко преж­де все­го долж­ны обсуж­дать­ся дела, касаю­щи­е­ся бого­слу­же­ния, во-вто­рых шли гла­ша­таи, в-третьих — посоль­ства, в-чет­вер­тых — все осталь­ные. Что же каса­ет­ся дел воен­ных, то стра­те­ги вно­сят их на обсуж­де­ние когда нуж­но, без жре­бия, т. е. вне оче­реди. Кто из чле­нов сове­та не пой­дет в булев­те­рий в назна­чен­ный день, тот под­ле­жит штра­фу в 1 драх­му за каж­дый про­пу­щен­ный день, если не полу­чит отпус­ка. Далее пере­чис­ля­ют­ся долж­ност­ные лица, кото­рые изби­ра­ют­ся из чле­нов заседаю­ще­го сове­та, из пред­ва­ри­тель­но избран­ных в боль­шем чис­ле кан­дида­тов; все же про­чие вла­сти назна­ча­ют­ся по жре­бию и не из соста­ва сове­та. К пер­вой кате­го­рии отне­се­ны стра­те­ги, архон­ты, каз­на­чеи и дру­гие важ­ней­шие долж­ност­ные лица (гл. 30).

Тако­ва была кон­сти­ту­ция, имев­ша­я­ся в виду в буду­щем. Мы видим, меж­ду про­чим, что ею изме­ня­ет­ся поста­нов­ле­ние 30 «син­гра­фе­ев», удер­жав­ших жало­ва­нье для при­та­нов, — после­до­ва­тель­но про­веден прин­цип, что служ­ба государ­ству не опла­чи­ва­ет­ся; с дру­гой сто­ро­ны, вво­дит­ся даже штраф за про­пуск заседа­ний сове­та. Кон­сти­ту­ци­ею этою уста­нав­ли­ва­ет­ся тес­ная связь меж­ду сове­том и долж­ност­ны­ми лица­ми. Народ­но­го собра­ния она не зна­ет: она созда­ва­ла пра­ви­тель­ст­вен­ный орган, кото­рый пред­став­лял собою и народ, и совет, и вме­щал в себе важ­ней­ших долж­ност­ных лиц, но орган мно­го­чис­лен­ный и гро­мозд­кий. В ней опять про­гляды­ва­ет забота о денеж­ных сред­ствах, опа­се­ние, чтобы не было ненуж­ных трат.

Что каса­ет­ся про­ек­та про­ви­зор­ной кон­сти­ту­ции, пред­на­зна­чен­ной для дан­но­го момен­та, то он состо­ял в сле­дую­щем.

Дол­жен быть совет из четы­рех­сот, по ста­рине (т. е. как и при Солоне), по 40 чело­век от каж­дой филы, из пред­ва­ри­тель­но избран­ных филе­та­ми кан­дида­тов стар­ше 30 лет. Эти четы­ре­ста долж­ны назна­чить долж­ност­ных лиц, соста­вить фор­му­лу при­ся­ги, кото­рую сле­ду­ет при­не­сти, и дей­ст­во­вать отно­си­тель­но зако­нов, отче­тов и все­го про­че­го, как сочтут полез­ным. Но зако­ны, кото­рые будут изда­ны каса­тель­но государ­ст­вен­но­го строя, они долж­ны соблюдать и с.337 не могут ни изме­нить их, ни изда­вать дру­гих. Выбор стра­те­гов на этот раз про­из­ве­сти из всех 5000: совет, когда соста­вит­ся, про­из­ведет смотр вой­скам и избе­рет 10 чело­век и к ним сек­ре­та­ря. Эти избран­ные лица поль­зу­ют­ся в насту­паю­щем году неогра­ни­чен­ною вла­стью и, если пона­до­бит­ся, сове­ща­ют­ся с сове­том… На буду­щее же вре­мя совет дол­жен изби­рать их соглас­но пред­пи­сан­но­му (посто­ян­ною кон­сти­ту­ци­ею). Кро­ме чле­нов сове­та и стра­те­гов, про­чие долж­ност­ные лица ни теперь, ни потом не могут зани­мать одну и ту же долж­ность боль­ше одно­го раза. На осталь­ное вре­мя, «чтобы Четы­ре­ста были разде­ле­ны на четы­ре сек­ции, когда при­дет­ся горо­жа­нам соста­вить совет вме­сте с дру­ги­ми», их долж­ны разде­лить 100 комис­са­ров (гл. 31).

Таким обра­зом этою вре­мен­ною кон­сти­ту­ци­ею уста­нав­ли­ва­лось прав­ле­ние Четы­рех­сот.

Из двух кон­сти­ту­ций, посто­ян­ной и вре­мен­ной, вто­рая была более оли­гар­хи­че­ская. По пер­вой, в состав сове­та в четы­ре оче­реди вхо­дят 5000, за исклю­че­ни­ем лиц моло­же 30 лет. Этот совет, сле­до­ва­тель­но, гораздо мно­го­чис­лен­нее, неже­ли совет 400: он дол­жен был состо­ять при­бли­зи­тель­но из 1000 чело­век95, к кото­рым, в слу­чае надоб­но­сти, мог­ло быть при­со­еди­не­но еще столь­ко же. Кон­сти­ту­ция же про­ви­зор­ная уста­нав­ли­ва­ла совет все­го из 400 чле­нов, при­чем пра­ва и власть его были чрез­вы­чай­но обшир­ны: он не мог изме­нять толь­ко зако­нов, касаю­щих­ся поли­ти­че­ско­го строя, кото­рых впро­чем ему и неза­чем было изме­нять, так как эта кон­сти­ту­ция была для него выгод­на и не мог­ла его стес­нять. Во всем осталь­ном он был вполне гос­по­ди­ном поло­же­ния. Он изби­рал долж­ност­ных лиц, кото­рые пред ним же под­ле­жа­ли и отче­ту. О 5000 упо­ми­на­ет­ся лишь мель­ком, по пово­ду избра­ния стра­те­гов, да еще неяс­ный намек на них мож­но видеть в заклю­чи­тель­ном пунк­те. Их роль была неопре­де­лен­на, неяс­на. Сло­вом, эта кон­сти­ту­ция уста­нав­ли­ва­ла в Афи­нах насто­я­щую оли­гар­хию; она-то и явля­лась осу­щест­вле­ни­ем завет­ных стрем­ле­ний и пла­нов вра­гов демо­кра­тии. Про­ект посто­ян­ной кон­сти­ту­ции дол­жен с.338 был несколь­ко успо­ко­ить уме­рен­ных и при­ми­рить их с оли­гар­хи­ей Четы­рех­сот, как мерой лишь вре­мен­ной. Но в инте­ре­сах оли­гар­хов было, чтобы этот вре­мен­ный порядок вещей про­су­ще­ст­во­вал как мож­но долее и чтобы как мож­но боль­ше отда­лить момент, когда долж­на была всту­пить в силу кон­сти­ту­ция посто­ян­ная. И мы видим, что срок суще­ст­во­ва­ния вре­мен­но­го поряд­ка не был опре­де­лен в точ­но­сти, срок вла­сти чле­нов сове­та 400 — тоже. Толь­ко заклю­чи­тель­ный пункт гово­рил, как-то глу­хо и неопре­де­лен­но, о том вре­ме­ни, когда «горо­жа­нам и осталь­ным» при­дет­ся быть в сове­те и когда Четы­ре­ста будут рас­пре­де­ле­ны на 4 сек­ции. Быть может, этот пункт имел в виду тех афи­нян, кото­рые нахо­ди­лись у Само­са и кото­рых надо было скло­нить к при­зна­нию пере­во­рота. Отме­тим нако­нец, что ни про­ект посто­ян­ной, ни про­ект вре­мен­ной кон­сти­ту­ции ни сло­ва не гово­рит не толь­ко о гели­эе, но и об аре­о­па­ге.

Собра­ние96 утвер­ди­ло про­ек­ты ста. Но посто­ян­ная кон­сти­ту­ция нико­гда не была осу­щест­вле­на: она оста­лась лишь на бума­ге и инте­рес­на, как один из образ­цов тогдаш­них мно­го­чис­лен­ных про­ек­тов в оли­гар­хи­че­ском духе. Зато вла­ды­че­ство Четы­рех­сот в Афи­нах, хотя и эфе­мер­ное, ста­ло фак­том. Преж­ний совет пяти­сот был рас­пу­щен рань­ше сро­ка за месяц, а чрез 8 дней Четы­ре­ста всту­пи­ли в долж­ность97 (июнь 411 г.).

Так, по Ари­сто­те­лю, почти через сто лет после изгна­ния тира­нов, нис­про­верг­ну­та была в Афи­нах демо­кра­тия и уста­нов­ле­на оли­гар­хия. Ина­че пере­да­ет об этом пере­во­ро­те Фукидид (VIII, 67 сл.). По его сло­вам, в народ­ном собра­нии, по пред­ло­же­нию Писанд­ра и его това­ри­щей, для состав­ле­ния про­ек­та наи­луч­ше­го управ­ле­ния было избра­но 10 «син­гра­фе­ев» (а не 30), при­чем он их назы­ва­ет «авто­кра­то­ра­ми», «пол­но­моч­ны­ми», веро­ят­но в том смыс­ле, что они мог­ли не стес­нять­ся суще­ст­ву­ю­щи­ми зако­на­ми и вне­сти свои пред­ло­же­ния непо­сред­ст­вен­но в народ­ное собра­ние, минуя совет. Свое с.339 мне­ние они долж­ны были пред­ста­вить к назна­чен­но­му дню, и когда этот день насту­пил, народ­ное собра­ние созва­но было за горо­дом, в Колоне (может быть, для того, чтобы оно не было мно­го­люд­но и чтобы, в виду опас­но­сти со сто­ро­ны Деке­леи, на него лег­че было ока­зать дав­ле­ние и терро­ри­зи­ро­вать). По Фукидиду, «син­гра­феи» внес­ли толь­ко одно пред­ло­же­ние, имен­но: пре­до­ста­вить каж­до­му афи­ня­ни­ну пра­во пред­ла­гать что́ угод­но и запре­тить «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии» (graphē pa­ra­nomōn) под стра­хом стро­гих нака­за­ний, — и «ниче­го боль­ше». Вслед за тем уже откры­то пред­ло­же­но было упразд­нить суще­ст­ву­ю­щие долж­но­сти, отме­нить жало­ва­нье, избрать 400, кото­рые будут пра­вить «пол­но­моч­но» («авто­кра­то­ров»), «как при­зна­ют луч­ше», и созы­вать 5000 по сво­е­му усмот­ре­нию, «когда сочтут нуж­ным», и это пред­ло­же­ние, по сло­вам Фукидида, внес Писандр. Самый спо­соб избра­ния Четы­рех­сот, по Фукидиду, был таков: изби­ра­лось 5 «про­эд­ров»; они долж­ны были избрать 100 чело­век, из коих каж­дый выби­рал себе еще тро­их98. Нако­нец, судя по изло­же­нию Ари­сто­те­ля, спи­сок 5000 был состав­лен и эти 5000 суще­ст­во­ва­ли на деле; по Фукидиду же, в дей­ст­ви­тель­но­сти их не было99.

Вступ­ле­ние Четы­рех­сот в управ­ле­ние Фукидид пред­став­ля­ет так (VIII, 69). После того, как народ­ное собра­ние, утвер­див упо­мя­ну­тое выше пред­ло­же­ние Писанд­ра без вся­ких воз­ра­же­ний, было рас­пу­ще­но, афи­нян, не посвя­щен­ных в заго­вор, отпу­сти­ли на их посты, для охра­ны стен — в виду непри­я­те­ля в Деке­лее, — а участ­ни­кам при­ка­за­но ждать в опре­де­лен­ном месте на слу­чай сопро­тив­ле­ния. Затем Четы­ре­ста, каж­дый со скры­тым кин­жа­лом, в сопро­вож­де­нии отряда юно­шей, явля­ют­ся в булев­те­рий, застав­ля­ют уда­лить­ся преж­ний совет пяти­сот, вру­чив его чле­нам жало­ва­нье за остав­ше­е­ся — до кон­ца года — вре­мя, и тот­час всту­па­ют в долж­ность.

с.340 Вполне согла­со­вать сооб­ще­ния Фукидида и Ари­сто­те­ля едва ли воз­мож­но без край­них натя­жек100. Мы не будем оста­нав­ли­вать­ся на подроб­но­стях101 и отме­тим лишь раз­ли­чие в самом харак­те­ре изве­стий того и дру­го­го. У Ари­сто­те­ля вра­ги демо­кра­тии идут к сво­ей глав­ной цели, к уста­нов­ле­нию оли­гар­хии Четы­рех­сот, не сра­зу, а посте­пен­но, шаг за шагом, в несколь­ко при­е­мов: у него пере­во­рот име­ет затяж­ной харак­тер, как бы легаль­ный вид, обстав­лен более или менее закон­ны­ми фор­ма­ми. У Фукидида же собы­тия идут быст­рым тем­пом; насиль­ст­вен­ный, рево­лю­ци­он­ный харак­тер пере­во­рота обри­со­ван ярче. Ари­сто­тель при­во­дит доку­мен­таль­ные дан­ные, псе­физ­мы, хотя бы и из вто­рых рук, и мы не можем отвер­гать подоб­но­го свиде­тель­ства. Но доку­мен­ты ино­гда обле­ка­ют в закон­ные, при­лич­ные фор­мы то, что́ было резуль­та­том наси­лий и пра­во­на­ру­ше­ний; они не все гово­рят; в них мы име­ем неред­ко лишь казо­вую, офи­ци­аль­ную сто­ро­ну102. «Что́ про­ис­хо­дит в дей­ст­ви­тель­но­сти в такие вре­ме­на», как момент пере­во­рота 411 г., «не исчер­пы­ва­ет­ся тем, что́ попа­да­ет в акты», гово­рит Вила­мо­виц (I, 107). И едва ли дело шло так глад­ко, как выхо­дит это по Ари­сто­те­лю. Выбо­ры были, по всей веро­ят­но­сти, толь­ко фор­мой; реша­ли все и наме­ча­ли кан­дида­тов руко­во­ди­те­ли пере­во­рота, чле­ны гете­рий103, а истин­ны­ми дви­га­те­ля­ми были под­час не те, кто высту­пал откры­то.

Как бы то ни было, суть пере­во­рота 411 г. заклю­ча­лась в уста­нов­ле­нии оли­гар­хи­че­ско­го сове­та Четы­рех­сот. Если 5000 даже и были наме­че­ны или спи­сок их состав­лен, с.341 они потом были совер­шен­но оттес­не­ны Четырь­мя­ста­ми, не созы­ва­лись и фак­ти­че­ски не име­ли ника­ко­го зна­че­ния; Четы­ре­ста, по выра­же­нию Ари­сто­те­ля, все сами дела­ли и ниче­го не пре­до­став­ля­ли на реше­ние 5000 (гл. 33).

Мы виде­ли, что даже неко­то­рые чест­ные пат­риоты, искрен­ние демо­кра­ты не виде­ли дру­го­го исхо­да, и дело заго­во­ра, заправ­ля­е­мое мно­ги­ми и при­том даро­ви­ты­ми людь­ми, не мог­ло не иметь успе­ха, гово­рит Фукидид. Явное и самое рев­ност­ное уча­стие в нем при­ни­мал Писандр, затем Фри­них, кото­рый после того, как мысль о воз­вра­ще­нии Алки­ви­а­да была остав­ле­на оли­гар­ха­ми, реши­тель­но при­мкнул к ним. Вдох­но­ви­те­лем же и душою пере­во­рота, глав­ным его руко­во­ди­те­лем, соста­вив­шим план, лицом, кото­ро­му оли­гар­хи боль­ше все­го обя­за­ны успе­хом пред­при­я­тия, был ора­тор Анти­фонт, в то вре­мя уже семи­де­ся­ти­лет­ний ста­рик, по отзы­ву Фукидида нико­му из совре­мен­ни­ков не усту­пав­ший в лич­ной нрав­ст­вен­но­сти, силь­ный умом и пре­крас­но вла­дев­ший сло­вом. Пред наро­дом или на суде он доб­ро­воль­но не высту­пал, так как народ отно­сил­ся к нему подо­зри­тель­но вслед­ст­вие сла­вы его крас­но­ре­чия, но тому, кто имел дело в суде или в народ­ном собра­нии, он боль­ше вся­ко­го дру­го­го в состо­я­нии был помочь. По низ­вер­же­нии оли­гар­хии Четы­рех­сот Анти­фонт про­из­нес в свою защи­ту речь «луч­шую, какая толь­ко мне извест­на», гово­рит Фукидид103a. Это — «тео­ре­тик оли­гар­хии» (Э. Мей­ер). Анти­фонт, Писандр, Фри­них и неко­то­рые дру­гие явля­лись край­ни­ми оли­гар­ха­ми, ради­ка­ла­ми в этом направ­ле­нии. Но были сре­ди Четы­рех­сот и более уме­рен­ные. Меж­ду ними выда­вал­ся Фера­мен, о кото­ром еще при­дет­ся подроб­нее гово­рить, сын про­бу­ла Гаг­но­на, уче­ник софи­ста Про­ди­ка, чело­век тоже «силь­ный сло­вом и умом», по отзы­ву Фукидида. Срав­ни­тель­ная уме­рен­ность не меша­ла одна­ко Фера­ме­ну быть «в чис­ле пер­вых при низ­вер­же­нии демо­кра­тии».

Но все же созда­ние оли­гар­хов ока­за­лось эфе­мер­ным, не име­ю­щим поч­вы. Вла­ды­че­ство Четы­рех­сот не про­дер­жа­лось и четы­рех меся­цев.

Они нача­ли с того, что, всту­пив в совет, булев­те­рий, избра­ли по жре­бию при­та­нов из сво­ей среды, выбра­ли стра­те­гов и мно­гое изме­ни­ли в демо­кра­ти­че­ском строе, но с.342 изгнан­ных во вре­ме­на демо­кра­тии не воз­вра­ти­ли, чтобы не воз­вра­щать Алки­ви­а­да. Государ­ст­вом они пра­ви­ли посред­ст­вом наси­лия; несколь­ких неудоб­ных для них лиц умерт­ви­ли, дру­гих зато­чи­ли или сосла­ли. Афи­няне нуж­да­лись в мире, и надеж­да на то, что оли­гар­хия ско­рее все­го может дать его, нема­ло спо­соб­ст­во­ва­ла успе­ху пере­во­рота. Но эта надеж­да не оправ­да­лась. Оли­гар­хи, прав­да, обра­ти­лись с мир­ны­ми пред­ло­же­ни­я­ми сна­ча­ла к спар­тан­ско­му царю Аги­су, нахо­див­ше­му­ся в Деке­лее, а когда тот, не веря, чтобы «народ так ско­ро отка­зал­ся от древ­ней сво­бо­ды», отнес­ся отри­ца­тель­но к этим пред­ло­же­ни­ям и даже под­сту­пил было с вой­ском к Афи­нам, они отпра­ви­ли посоль­ство в Спар­ту. Одна­ко и здесь мира они не достиг­ли: по сло­вам Ари­сто­те­ля (гл. 32), лакеде­мо­няне тре­бо­ва­ли, чтобы афи­няне отка­за­лись от гос­под­ства на море. Откры­то согла­сить­ся на это не мог­ли даже оли­гар­хи.

Еще бо́льшим уда­ром для оли­гар­хов было то, что́ про­изо­шло у Само­са. Замыш­ляв­ший­ся в среде самос­цев оли­гар­хи­че­ский заго­вор не удал­ся; дело огра­ни­чи­лось поли­ти­че­ским убий­ст­вом, жерт­вой кото­ро­го сде­лал­ся афин­ский дема­гог Гипер­бол, пре­дан­ный, как мы виде­ли (стр. 312), ост­ра­киз­му и жив­ший на Само­се. С помо­щью афин­ско­го вой­ска самос­ские демо­кра­ты победи­ли, а когда до это­го вой­ска дошли вести о пере­во­ро­те в Афи­нах, то оно не при­зна­ло его: оно взвол­но­ва­лось, низ­ло­жи­ло стра­те­гов и подо­зри­тель­ных три­эрар­хов, избра­ло на их место дру­гих и обя­за­ло себя тор­же­ст­вен­ной клят­вой оста­вать­ся вер­ным демо­кра­тии, дер­жать­ся еди­но­душ­но, про­дол­жать вой­ну, счи­тать 400 за вра­гов и не сно­сить­ся с ними. Клят­ву эту вынуж­де­ны были дать и быв­шие в вой­ске оли­гар­хи. Вой­ско и флот у Само­са смот­ре­ли на себя как на истин­ные Афи­ны, как на защит­ни­ков закон­но­го строя. Душою это­го и глав­ны­ми дея­те­ля­ми тут были три­эрарх Фра­си­бул и гоплит Фра­силл, избран­ные в чис­ло стра­те­гов на место низ­ло­жен­ных. По пред­ло­же­нию Фра­си­бу­ла был при­зван Алки­ви­ад. Про­воз­гла­шен­ный стра­те­гом, он стал во гла­ве вой­ска и под­нял его дух. Послам от Четы­рех­сот, явив­шим­ся с уве­ре­ни­ем, что пере­во­рот совер­шен на поль­зу государ­ства и что уча­стие в делах при­над­ле­жит 5000, а в боль­шем чис­ле афи­няне нико­гда и не соби­ра­лись вслед­ст­вие с.343 похо­дов и заня­тий за пре­де­ла­ми Атти­ки, — Алки­ви­ад объ­явил, что он прав­ле­нию 5000 не про­ти­вит­ся, но 400 надо уда­лить, вос­ста­но­вить совет пяти­сот, дер­жать­ся твер­до и про­дол­жать вой­ну. Вой­ско поры­ва­лось идти пря­мо на Пирей и Афи­ны для низ­вер­же­ния оли­гар­хии; но Алки­ви­ад реши­тель­но вос­стал про­тив тако­го похо­да, и Фукидид при­зна­ет это пер­вою вели­чай­шею заслу­гою его (VIII, 86), так как толь­ко один Алки­ви­ад в состо­я­нии был удер­жать вой­ско и так как поход на Пирей повел бы за собою утра­ту Ионии, Гел­лес­пон­та, Бос­фо­ра.

Одно­вре­мен­но с оли­гар­хи­че­ским пере­во­ротом в Афи­нах низ­вер­га­лась демо­кра­тия и в союз­ных горо­дах и вво­ди­лась оли­гар­хия. Это был пол­ный раз­рыв с поли­ти­кой про­шло­го104, так как до сих пор Афи­ны виде­ли глав­ную свою опо­ру в демо­кра­тах. Но сбы­лись пред­ска­за­ния Фри­ни­ха (стр. 331): горо­да, осво­бож­ден­ные от демо­кра­тии, вовсе не обна­ру­жи­ва­ли жела­ния под­чи­нять­ся Афи­нам; так отпал Фасос, а затем отло­жи­лись Визан­тия, Хал­кедон, Кизик и друг.

Внут­ри государ­ства, в Афи­нах, гос­под­ст­во­ва­ли наси­лие и про­из­вол. В среде самих оли­гар­хов не было согла­сия. По сло­вам Фукидида, у них обна­ру­жи­ва­лись стрем­ле­ния, от кото­рых боль­шею частью гибнет оли­гар­хия, воз­ник­шая из демо­кра­тии: боль­шин­ство руко­во­ди­лось лич­ным често­лю­би­ем; каж­дый жаж­дал пер­вен­ства, вла­сти. Более уме­рен­ные сре­ди Четы­рех­сот, с Фера­ме­ном и Ари­сто­кра­том во гла­ве, всту­пи­ли в оппо­зи­цию к край­ним. Они тре­бо­ва­ли более рав­но­мер­но­го рас­пре­де­ле­ния поли­ти­че­ских прав и уста­нов­ле­ние прав­ле­ния 5000 на деле, а не на сло­вах. Неуда­ча в мир­ных пере­го­во­рах со Спар­той, отпа­де­ние горо­дов, а глав­ное — непри­зна­ние пере­во­рота вой­ском у Само­са, все это долж­но было поко­ле­бать поло­же­ние оли­гар­хов. Насе­ле­ние им не дове­ря­ло и отно­си­лось подо­зри­тель­но к их дей­ст­ви­ям. Когда оли­гар­хи ста­ли укреп­лять Эети­о­нею, — косу, гос­под­ст­во­вав­шую над вхо­дом в Пирей­скую гавань, — их запо­до­зри­ли в тай­ном согла­ше­нии с Спар­той, в наме­ре­нии впу­стить непри­я­тель­ский флот в гавань и пре­дать Пирей и самый город Афи­ны с.344 лакеде­мо­ня­нам. Недо­воль­ные соби­ра­лись в круж­ки; шли тол­ки о дей­ст­ви­ях край­них оли­гар­хов; осо­бен­но аги­ти­ро­вал Фера­мен; и в этих подо­зре­ни­ях и тол­ках, по мне­нию Фукидида, была доля прав­ды; они не были толь­ко кле­ве­той: край­ние оли­гар­хи жела­ли удер­жать за собою власть во что бы то ни ста­ло, какою бы то ни было ценою. Их про­тив­ни­ки ста­ли сме­лее после того, как Фри­них сре­ди дня был убит близ булев­те­рия. А когда пело­пон­нес­ский флот появил­ся у Эги­ны и Эпидав­ра, работав­шие над Эети­о­ней­скою сте­ною гопли­ты воз­му­ти­лись, аре­сто­ва­ли одно­го из стра­те­гов, пре­дан­но­го оли­гар­хам, и при­ня­лись раз­ру­шать эту сте­ну, при­зы­вая к тому же всех, кто жела­ет прав­ле­нья 5000 вме­сто Четы­рех­сот: желав­шие вос­ста­нов­ле­ния демо­кра­тии, заме­ча­ет Фукидид, при­кры­ва­лись име­нем 5000, так как не реша­лись еще откры­то гово­рить о демо­кра­тии. Гопли­ты дви­ну­лись было на город про­тив Четы­рех­сот; едва уда­лось пред­от­вра­тить столк­но­ве­ние. Четы­ре­ста обе­ща­ли обна­ро­до­вать спи­сок 5000, пере­дать им прав­ле­ние и выбрать из их среды Четы­ре­ста. Но когда в назна­чен­ный день созва­но было народ­ное собра­ние и в то же вре­мя у Сала­ми­на пока­зал­ся пело­пон­нес­ский флот и напра­вил­ся к Евбее, то афи­няне вто­ро­пях сели на суда и после­до­ва­ли за ним. Про­изо­шла бит­ва, в кото­рой они потер­пе­ли пора­же­ние. Евбея, за исклю­че­ни­ем толь­ко одной кле­ру­хии, отпа­ла от Афин. Это пора­зи­ло афи­нян силь­нее, чем даже сици­лий­ская ката­стро­фа, так как Евбея, по выра­же­нию Фукидида (VIII, 95—96), была тогда для них все: из нее после заня­тия Деке­леи спар­тан­ца­ми (стр. 324), они полу­ча­ли боль­ше выго­ды, чем из Атти­ки. При­том жда­ли, что непри­я­тель­ский флот пой­дет пря­мо на Пирей. Под впе­чат­ле­ни­ем это­го соби­ра­ет­ся народ и низ­ла­га­ет 400. Поста­нов­ле­но было пере­дать дела Пяти тыся­чам, к кото­рым при­чис­ля­лись все, кто имел воору­же­ние; никто не дол­жен был полу­чать пла­ту ни за какую служ­бу; за нару­ше­ние это­го гро­зи­ло про­кля­тие105. Потом, гово­рит Фукидид, часто еще про­ис­хо­ди­ли народ­ные собра­ния, в кото­рых избра­ны были

с.345 «зако­но­да­те­ли», номо­фе­ты, для выра­бот­ки кон­сти­ту­ции и сде­ла­ны поста­нов­ле­ния отно­си­тель­но государ­ст­вен­но­го строя. Но подроб­но­сти нам неиз­вест­ны.

Эту фор­му прав­ле­ния Фукидид (VIII, 97) счи­та­ет луч­шею из быв­ших в его вре­мя; он видит в ней уме­рен­ное сме­ше­ние начал оли­гар­хи­че­ских и демо­кра­ти­че­ских; она, по его сло­вам, выве­ла государ­ство из тяже­ло­го поло­же­ния. Ари­сто­тель разде­ля­ет это мне­ние, гово­ря, что тогда афи­няне хоро­шо управ­ля­лись, «ибо велась вой­на и поли­ти­че­ские пра­ва при­над­ле­жа­ли воору­жен­ным» (гл. 33), т. е. тем, на кого пада­ло глав­ное бре­мя вой­ны. Реше­но было изгна­ние Алки­ви­а­да отме­нить; он при­знан стра­те­гом; к нему и к вой­ску у Само­са отправ­ле­но посоль­ство с пред­ло­же­ни­ем при­нять уча­стие в делах.

Про­тив край­них оли­гар­хов и их сто­рон­ни­ков начал­ся ряд про­цес­сов. Анти­фонт, обви­нен­ный в измене, каз­нен, несмот­ря на его защи­ти­тель­ную речь, кото­рую так хва­лит Фукидид (стр. 341). Над умер­шим от руки убий­цы Фри­ни­хом устро­ен суд; Фри­них при­знан винов­ным тоже в измене; его иму­ще­ство кон­фис­ко­ва­но, дом срыт, прах выко­пан и выбро­шен за пре­де­лы Атти­ки, а его убий­ца, как бла­го­де­тель наро­да, награж­ден вен­ком; ему даро­ва­но пра­во граж­дан­ства106. Писандр и неко­то­рые дру­гие из наи­бо­лее при­част­ных к оли­гар­хии бежа­ли в Деке­лею, к спар­тан­цам.


Послед­ние годы Пело­пон­нес­ской вой­ны.

Уме­рен­ная демо­кра­тия «Пяти тысяч», уста­нов­лен­ная в Афи­нах по низ­вер­же­нии оли­гар­хии Четы­рех­сот, была стро­ем пре­иму­ще­ст­вен­но сред­не­го, состо­я­тель­но­го клас­са; неиму­щая или мало­со­сто­я­тель­ная мас­са, при­вык­шая участ­во­вать в народ­ном собра­нии, суде, управ­ле­нии государ­ст­вом, и полу­чать жало­ва­нье, «диэты», теперь лише­на была и того, и дру­го­го. Это было для нее крайне тяже­ло, в осо­бен­но­сти лише­ние с.346 диэтов, без кото­рых она не мог­ла обхо­дить­ся. Неуди­ви­тель­но, что демо­кра­тия «Пяти тысяч» суще­ст­во­ва­ла недол­го: при пер­вых же круп­ных успе­хах афи­нян на море она долж­на была усту­пить место преж­ней, неогра­ни­чен­ной демо­кра­тии.

Спар­тан­ский наварх (адми­рал) Мин­дар пере­нес воен­ные дей­ст­вия в Гел­лес­понт. Афи­няне после­до­ва­ли за ним и одер­жа­ли победу сна­ча­ла нере­ши­тель­ную при Кинос­се­ме107, а потом, при содей­ст­вии Алки­ви­а­да, более реши­тель­ную при Абидо­се (411 г.). На сле­дую­щий год (410 г.) Алки­ви­ад нанес еще более тяж­кое пора­же­ние пело­пон­нес­цам при Кизи­ке; Мин­дар пал и почти весь непри­я­тель­ский флот достал­ся афи­ня­нам. Таким обра­зом Алки­ви­ад дал иной обо­рот войне: победа сно­ва скло­ни­лась на сто­ро­ну Афин; спар­тан­ский флот на вре­мя был уни­что­жен; вла­ды­че­ство афи­нян на море, каза­лось, вос­ста­нов­ле­но. На бере­гу Бос­фо­ра, у Хри­со­по­ля (Ску­та­ри), Алки­ви­ад уста­нав­ли­ва­ет род тамож­ни и взи­ма­ет с про­хо­дя­щих чрез про­лив судов пошли­ну в раз­ме­ре одной деся­той и этим попол­ня­ет скуд­ные сред­ства афи­нян. По срав­не­нию с таки­ми успе­ха­ми утра­та Пило­са и Нисеи, про­изо­шед­шая око­ло это­го вре­ме­ни, не име­ла зна­че­ния.

Послед­ст­ви­ем победы при Кизи­ке было вос­ста­нов­ле­ние пол­ной демо­кра­тии в Афи­нах. Все афи­няне, в том чис­ле и неиму­щие, полу­чи­ли опять поли­ти­че­ские пра­ва; вновь введе­но жало­ва­нье; преж­няя комис­сия «зако­но­да­те­лей», «номо­фе­тов», заме­не­на новой, кото­рой пору­че­но соста­вить про­ек­ты зако­нов. Кро­ме того, все дей­ст­ву­ю­щие поста­нов­ле­ния пуб­лич­но­го, част­но­го и сакраль­но­го пра­ва долж­ны были быть собра­ны и запи­са­ны108. Но работа эта затя­ну­лась надол­го. По-види­мо­му, к тому вре­ме­ни отно­сит­ся и огра­ни­че­ние ком­пе­тен­ции сове­та пяти­сот, лишив­ше­го­ся пра­ва соб­ст­вен­ною вла­стью нала­гать денеж­ные штра­фы свы­ше 500 драхм, заклю­чать в тюрь­му и каз­нить, а так­же судить боль­шую часть долж­ност­ных лиц с.347 (ср. стр. 133). Уста­нов­лен был новый порядок заседа­ний сове­та; чле­ны послед­не­го долж­ны были зани­мать места по жре­бию, веро­ят­но для того, чтобы еди­но­мыш­лен­ни­ки не сади­лись рядом, спло­чен­ны­ми груп­па­ми, и не так мог­ли вли­ять или запу­ги­вать дру­гих109. По пред­ло­же­нию Демо­фан­та, поста­нов­ле­но было, что кто низ­вергнет демо­кра­тию в Афи­нах или при­мет какую-либо долж­ность по низ­вер­же­нии демо­кра­тии, тот будет вра­гом афи­нян и убит без­на­ка­зан­но, его иму­ще­ство кон­фис­ко­ва­но и деся­тая часть это­го иму­ще­ства посвя­ще­на богине (Афине). Все афи­няне, по филам и демам, долж­ны дать тор­же­ст­вен­ную клят­ву «над совер­шен­ны­ми жерт­ва­ми»: убить «и сло­вом, и делом, и голо­со­ва­ньем и, если мож­но, соб­ст­вен­ною рукою» того, кто низ­вергнет демо­кра­тию в Афи­нах или по низ­вер­же­нии ее зай­мет какую-нибудь долж­ность или если кто-либо вос­станет, чтобы стать тира­ном, или будет содей­ст­во­вать тира­ну; убив­ше­го тако­во­го при­зна­вать чистым пред бога­ми, как убий­цу вра­га афи­нян, и ему отдать поло­ви­ну иму­ще­ства уби­то­го; кто погибнет при умерщ­вле­нии винов­но­го в упо­мя­ну­тых пре­ступ­ле­ни­ях, тому и его детям ока­зы­вать поче­сти, какие ока­зы­ва­ют­ся Гар­мо­дию и Ари­сто­ги­то­ну и их потом­кам. Тако­ва была «псе­физ­ма Демо­фан­та»110, имев­шая в виду охра­нить демо­кра­тию от пося­га­тельств на нее. Про­тив чле­нов сове­та Четы­рех­сот и быв­ших их сто­рон­ни­ков нача­лись пре­сле­до­ва­ния и про­цес­сы; мно­гие при­суж­де­ны были к боль­шим денеж­ным штра­фам, изгна­нию, лише­нию граж­дан­ских прав, или ати­мии. Под­верг­ся изгна­нию и Кри­тий, несмот­ря на то, что он энер­гич­но высту­пал про­тив низ­верг­ну­тых оли­гар­хов. Те из вой­ска, кото­рые до кон­ца оста­ва­лись вер­ны­ми оли­гар­хии, под­верг­лись част­ной ати­мии: они лише­ны пра­ва быть изби­рае­мы­ми в совет и делать пред­ло­же­ние в народ­ном собра­нии. Для дея­тель­но­сти сико­фан­тов откры­лось широ­кое поле. Они не замед­ли­ли вос­поль­зо­вать­ся удоб­ным слу­ча­ем; неред­ко винов­ных отпус­ка­ли за день­ги, а кто не пла­тил, того пре­сле­до­ва­ли. Внут­рен­не­му миру это, конеч­но, с.348 не содей­ст­во­ва­ло и, напро­тив, мно­гих вос­ста­нов­ля­ло про­тив демо­кра­тии.

Но с заме­ной уме­рен­ной демо­кра­тии неогра­ни­чен­ною не толь­ко воз­об­нов­ле­на преж­няя систе­ма денеж­но­го воз­на­граж­де­ния: введе­на была еще новая разда­ча — «двух обо­лов», так назы­вае­мая «дио­бе­лия», кото­рую одно вре­мя сме­ши­ва­ли с фео­ри­ко­ном, но кото­рую нуж­но отли­чать от него111: фео­ри­кон — соб­ст­вен­но зре­лищ­ные день­ги в празд­ни­ки; дио­бе­лия же — чуть не еже­днев­ная разда­ча, сво­его рода посо­бие или «государ­ст­вен­ная пен­сия», как назы­ва­ет ее Вила­мо­виц. По свиде­тель­ству Ари­сто­те­ля («Аф. пол.», гл. 28), впер­вые ввел ее Клео­фонт, в то вре­мя наи­бо­лее вли­я­тель­ный дема­гог, вождь ради­каль­ной пар­тии. Это — пря­мой пре­ем­ник Клео­на, Гипер­бо­ла, Анд­рок­ла, по про­фес­сии «дела­тель лир», чело­век незнат­но­го про­ис­хож­де­ния, без обра­зо­ва­ния, с при­е­ма­ми терро­ри­ста, «насто­я­щий яко­би­нец», по выра­же­нию неко­то­рых новей­ших исто­ри­ков112. Коми­ки, по обык­но­ве­нию, обви­ня­ют его в хище­ни­ях, но Клео­фонт не оста­вил после себя состо­я­ния и несо­мнен­но был искрен­ним, хотя и огра­ни­чен­ным, демо­кра­том. То было тяже­лое вре­мя: афин­ские бед­ня­ки сиде­ли как бы в оса­жден­ном горо­де, поля не обра­ба­ты­ва­лись, тор­гов­ля и ремес­ла пали; осо­бен­но тяже­ло было поло­же­ние ста­ри­ков, жен­щин, детей, всех тех, кто не мог носить ору­жия, слу­жить в вой­ске и фло­те и полу­чать жало­ва­нье, кто в Афи­нах охра­нял сте­ны113. Посред­ст­вом дио­бе­лии государ­ство при­хо­ди­ло на помощь нуж­даю­щей­ся мас­се. Заведы­ва­ние этою разда­чею пору­ча­лось комис­сии, во гла­ве кото­рой сто­ял обык­но­вен­но какой-либо дема­гог. В сче­тах, отно­ся­щих­ся к 410/409 г., уже упо­ми­на­ет­ся о неод­но­крат­ных выда­чах в тече­ние это­го года из каз­ны боги­ни Афи­ны «на дио­бе­лию», при­чем, напр., в один и тот же день выда­ет­ся на содер­жа­ние кон­ни­цы 4 талан­та и на дио­бе­лию — 1 талант 1232 драх­мы 312 обо­ла; все­го на послед­нюю в 410/409 г. выда­но почти 17 тал.; самая боль­шая из с.349 извест­ных нам выдач за одну при­та­нию — более 8 тал.; сле­до­ва­тель­но, тогда полу­ча­ли дио­бе­лию еже­днев­но при­бли­зи­тель­но 4000 граж­дан114. В 407/406 г. в тече­ние одной толь­ко при­та­нии более 10 раз про­ис­хо­ди­ла выда­ча «на дио­бе­лию», ино­гда даже по два раза в день и таки­ми сум­ма­ми, кото­рые под­час пора­жа­ют сво­ею незна­чи­тель­но­стью, напр. 2 (по дру­го­му чте­нию — 12) др., 6 др. 312 обо­ла. Оче­вид­но, вся­кая кап­ля, посту­пав­шая в каз­ну, тот­час ухо­ди­ла на дио­бе­лию (Вила­мо­виц). Понят­но, что эта новая разда­ча исто­ща­ла еще более финан­со­вые сред­ства афи­нян. Чрез несколь­ко лет, по пред­ло­же­нию неко­е­го Кал­ли­кра­та, к 2 обо­лам при­бав­лен был еще один обол. Но дио­бе­лия, даже и в уве­ли­чен­ном раз­ме­ре, в сущ­но­сти мало помо­га­ла: по пово­ду подоб­ных денеж­ных раздач Ари­сто­тель заме­ча­ет, что это все рав­но, что лить воду в без­дон­ную боч­ку. Государ­ство при­хо­ди­ло на помощь насе­ле­нию еще и дру­гим спо­со­бом: оно воз­об­но­ви­ло построй­ки, в осо­бен­но­сти Эрех­фей­о­на. Как пока­зы­ва­ют обрыв­ки сохра­нив­ших­ся в виде над­пи­сей сче­тов, пла­та за работу шла глав­ным обра­зом худож­ни­кам и ремес­лен­ни­кам из мет­э­ков, а затем рабо­чим из сво­бод­ных граж­дан и рабов115.

После пора­же­ния при Кизи­ке спар­тан­цы пред­ла­га­ли заклю­чить мир на усло­вии, чтобы за обе­и­ми сто­ро­на­ми оста­лось то, чем они вла­де­ют. Но край­няя демо­кра­ти­че­ская пар­тия в Афи­нах, с Клео­фон­том во гла­ве, в надеж­де на даль­ней­шие успе­хи, не хоте­ла и думать о мире на таких усло­ви­ях. Вой­на про­дол­жа­лась. Алки­ви­ад берет Селим­брию, оса­жда­ет и при­нуж­да­ет к сда­че Визан­тию. Таким обра­зом про­ли­вы были теперь в руках афи­нян. Настал момент, когда Алки­ви­ад реша­ет­ся отпра­вить­ся в Афи­ны. Он явля­ет­ся сюда (408 г.) как три­ум­фа­тор, со 100 тал. денег, с бога­той добы­чей и тро­фе­я­ми, в чис­ле кото­рых были захва­чен­ные непри­я­тель­ские кораб­ли116. Народ тол­па­ми устре­мил­ся в Пирей, навстре­чу победи­те­лю. Отно­ше­ние к с.350 Алки­ви­а­ду, по-види­мо­му, совер­шен­но изме­ни­лось. Вра­ги его долж­ны были на вре­мя смолк­нуть. Каза­лось, гово­рит один из наших источ­ни­ков, это был дру­гой город, не тот, кото­рый его изгнал: с таким вос­тор­гом встре­ча­ли Алки­ви­а­да. Победы флота пред­став­ля­лись делом его одно­го; его лич­ность всех затми­ла. В сове­те и в народ­ном собра­нии Алки­ви­ад высту­пил со сво­и­ми оправ­да­ни­я­ми. Никто не воз­ра­жал… Про­из­не­сен­ное над ним про­кля­тие в тор­же­ст­вен­ной фор­ме было взя­то назад, стол­бы с при­го­во­ром поста­нов­ле­но бро­сить в море, вза­мен кон­фис­ко­ван­но­го иму­ще­ства Алки­ви­ад воз­на­граж­ден почет­ны­ми дара­ми. Ему пору­че­но выс­шее коман­до­ва­ние на суше и на море и он обле­чен неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми во всем. Оба­я­ние Алки­ви­а­да еще более уси­ли­лось, когда во вре­мя Элев­син­ских празд­неств, бла­го­да­ря его мерам, в Элев­син мог­ла отпра­вить­ся про­цес­сия по свя­щен­ной доро­ге, а до тех пор в тече­ние несколь­ких лет, со вре­ме­ни заня­тия спар­тан­ца­ми Деке­леи, в виду опас­но­сти со сто­ро­ны непри­я­те­ля, про­цес­сия отправ­ля­лась морем, на судах, без обыч­ных цере­мо­ний. Пред Алки­ви­а­дом, каза­лось, откры­ва­лась воз­мож­ность захва­тить власть в свои руки, сде­лать­ся тира­ном в Афи­нах. Одни из афи­нян, при­над­ле­жав­шие к выс­шим сло­ям, наде­я­лись, что в его лице нашли чело­ве­ка, кото­рый в состо­я­нии откры­то и сме­ло высту­пить про­тив демо­са, а неиму­щие, наобо­рот, смот­ре­ли на него, как на сво­его луч­ше­го защит­ни­ка, «сорат­ни­ка», кото­рый вме­сте с ними повергнет город в смя­те­ние и при­дет на помощь их бед­но­сти (Диод., XIII, 68). Алки­ви­ад так при­влек к себе про­стых и бед­ных, гово­рит Плу­тарх, что те пита­ли уди­ви­тель­ное страст­ное жела­ние под­чи­нить­ся его тира­нии, а неко­то­рые при­сту­па­ли к нему с тре­бо­ва­ни­я­ми, чтобы он, пре­не­брег­ши зави­стью и отверг­нув псе­физ­мы, зако­ны и «глу­по­сти», губя­щие государ­ство, дей­ст­во­вал по сво­е­му усмот­ре­нию и вос­поль­зо­вал­ся обсто­я­тель­ства­ми, не боясь сико­фан­тов (гл. 34). От Алки­ви­а­да ожи­да­ли сво­его рода «соци­ал-демо­кра­ти­че­ской тира­нии»117. Но на этот путь Алки­ви­ад не всту­пил…

с.351 Сопро­вож­дае­мый пре­уве­ли­чен­ны­ми надеж­да­ми и ожи­да­ни­я­ми бле­стя­щих побед, Алки­ви­ад поки­нул Афи­ны во гла­ве флота. Меж­ду тем дей­ст­ви­тель­ность дале­ко не соот­вет­ст­во­ва­ла этим ожи­да­ни­ям. Пело­пон­нес­цы сна­ряди­ли новый флот, а на исто­ри­че­скую сце­ну высту­па­ют две лич­но­сти, кото­рые дают иной обо­рот войне. Это были спар­тан­ский наварх Лисандр, чело­век спо­соб­ный, энер­гич­ный, не оста­нав­ли­вав­ший­ся ни пред чем для дости­же­ния сво­их целей, и моло­дой пер­сид­ский принц Кир Млад­ший, назна­чен­ный намест­ни­ком в Малую Азию. Кир сто­ял за реши­тель­ную помощь Спар­те и готов был вся­че­ски под­дер­жать Лисанд­ра. По прось­бе послед­не­го он уве­ли­чил пла­ту греб­цам на 1 обол и наем­ные греб­цы мас­сой ста­ли покидать афин­ские суда, пере­хо­дить на служ­бу к спар­тан­цам. В то вре­мя, как Спар­та поль­зо­ва­лась щед­ры­ми суб­сиди­я­ми от Пер­сии, афин­ские стра­те­ги вынуж­де­ны были добы­вать сред­ства на содер­жа­ние флота и для веде­ния вой­ны посред­ст­вом рек­ви­зи­ций и пират­ства. Это пара­ли­зо­ва­ло их успе­хи. Поло­же­ние Алки­ви­а­да было затруд­ни­тель­но. Бле­стя­щих побед он не одер­жи­вал; меж­ду тем вслед­ст­вие высо­ко­го поня­тия о его спо­соб­но­стях от него ожи­да­ли вели­ких подви­гов; дума­ли, что он может сде­лать все, если толь­ко захо­чет; не вери­ли, что для него есть что-либо невоз­мож­ное. При­том, у Алки­ви­а­да в Афи­нах по-преж­не­му были вра­ги, кото­рые лишь на вре­мя сту­ше­ва­лись, но кото­рые боя­лись и нена­виде­ли его и гото­вы были вос­поль­зо­вать­ся каж­дою его неуда­чею. Одна­жды, в отсут­ст­вие Алки­ви­а­да, вое­на­чаль­ник, кото­ро­му он пору­чил флот, вопре­ки его запре­ще­нию всту­пил в бит­ву с Лисанд­ром и потер­пел пора­же­ние (у Нотия). И оча­ро­ва­ние Алки­ви­а­дом исчез­ло: Алки­ви­ад лишен был глав­но­го началь­ства, не был выбран в стра­те­ги и пред­по­чел доб­ро­воль­но отпра­вить­ся в изгна­ние, в окрест­но­сти Хер­со­не­са Фра­кий­ско­го (407 г.). Так вто­рич­но — и на этот раз навсе­гда — лиши­лись афи­няне сво­его даро­ви­то­го вождя.

На сле­дую­щий год афин­ский пол­ко­во­дец Конон настиг­нут был у Мити­ле­ны Кал­ли­кра­ти­дом, пре­ем­ни­ком Лисанд­ра, поте­рял почти поло­ви­ну флота и заперт в гава­ни. Афи­няне напряг­ли все свои силы, чтобы выру­чить Коно­на. с.352 Реше­но было сна­рядить флот в 110 кораб­лей; при­зва­ны все год­ные к служ­бе; гопли­ты, даже всад­ни­ки, сели на суда; при­вле­че­ны были мет­эки и рабы; пер­вым обе­ща­ны пра­ва граж­дан­ства, вто­рым — сво­бо­да. Для покры­тия рас­хо­дов из хра­мов взя­ты и пере­плав­ле­ны свя­щен­ные дары из золота и сереб­ра; в Пар­фе­ноне из всех дра­го­цен­но­стей остав­лен один золо­той венок. Через месяц флот был готов; с союз­ны­ми кораб­ля­ми он состо­ял более чем из 150 три­эр. В бит­ве при Арги­нус­ских ост­ро­вах (406 г.), «вели­чай­шей из быв­ших меж­ду гре­ка­ми», флот этот одер­жал победу над пело­пон­нес­ским; сам Кал­ли­кра­тид погиб в вол­нах.

Но послед­ст­вия этой победы были самые неожи­дан­ные: победи­те­лей-стра­те­гов в Афи­нах ожи­да­ли вме­сто награ­ды суд и казнь. На столь харак­тер­ном эпи­зо­де необ­хо­ди­мо несколь­ко оста­но­вить­ся118.

Арги­нус­ская победа сопро­вож­да­лась тяж­ки­ми поте­ря­ми, при­чем не менее 12 три­эр после сра­же­ния, попор­чен­ные и негод­ные к пла­ва­нию, носи­лись по вол­нам, и на этих три­эрах были живые люди. После сра­же­ния стра­те­ги, прав­да, пору­чи­ли три­эрар­хам Фера­ме­ну и Фра­си­бу­лу подать помощь потер­пев­шим кру­ше­ние и спа­сти, кого мож­но. Но раз­ра­зив­ша­я­ся буря поме­ша­ла это­му. Таким обра­зом не толь­ко не были ока­за­ны подо­баю­щие поче­сти пав­шим в бою, но мно­гие граж­дане погиб­ли не от руки вра­га и не в самом сра­же­нии, а уже после него, в вол­нах моря, пото­му что им не была ока­за­на помощь. И вот вме­сте с вестью о победе в Афи­ны при­хо­дят изве­стия и о тяж­ких поте­рях, о гибе­ли мно­гих на облом­ках кораб­лей. Гово­ри­ли, что винов­ни­ки это­го — стра­те­ги, что они не при­ня­ли над­ле­жа­щих мер, не испол­ни­ли сво­его дол­га по отно­ше­нию к тем, кто сра­жал­ся за оте­че­ство, кто заслу­жи­вал, каза­лось, луч­шей уча­сти. И восемь стра­те­гов, участ­во­вав­ших в бит­ве, были сме­ще­ны. Двое из них, пред­чув­ст­вуя беду, не поеха­ли в Афи­ны; осталь­ные же шесть яви­лись. Одно­го из с.353 них дема­гог Архедем, в то вре­мя заведы­вав­ший дио­бе­ли­ей, преж­де все­го при­влек к суду по обви­не­нию в утай­ке казен­ных денег из Гел­лес­пон­та и за его «стра­те­гию», и тот был аре­сто­ван. Затем про­чие стра­те­ги сде­ла­ли в сове­те доклад о сра­же­нии. Совет поста­но­вил их аре­сто­вать и пред­ста­вить на суд пред наро­дом, — оче­вид­но, как обви­ня­е­мых в государ­ст­вен­ном пре­ступ­ле­нии (посред­ст­вом эйсан­ге­лии). В народ­ном собра­нии глав­ным обви­ни­те­лем их явил­ся Фера­мен, кото­рый, по-види­мо­му, опа­сал­ся, что вина падет на него, если не будут обви­не­ны стра­те­ги. Стра­те­ги, в свою защи­ту, в крат­ких сло­вах изла­га­ли ход дела, ука­зы­вая, что подать помощь потер­пев­шим кру­ше­ние пору­че­но было Фера­ме­ну, Фра­си­бу­лу и неко­то­рым дру­гим и что если кто и вино­ват, то имен­но они; но, заяв­ля­ли стра­те­ги, и эти лица в сущ­но­сти не вино­ва­ты119: силь­ная буря — вот что́ поме­ша­ло ока­зать помощь. Настро­е­ние собра­ния скло­ня­лось види­мо в поль­зу стра­те­гов; мно­гие пред­ла­га­ли за них пору­чи­тель­ство. Но так как было уже позд­но и не вид­но рук при голо­со­ва­нии — афи­няне, как извест­но, голо­со­ва­ли посред­ст­вом под­ня­тия руки, — то реше­но было дело отло­жить до сле­дую­ще­го собра­ния, а сове­ту пору­чить пред­ста­вить мне­ние о том, как судить стра­те­гов. Это уже как бы пред­ре­ша­ло вопрос.

Меж­ду тем насту­пи­ли апа­ту­рии. Это был празд­ник фра­трий, когда схо­ди­лись отцы и род­ст­вен­ни­ки, когда осо­бен­но силь­но долж­на была чув­ст­во­вать­ся поте­ря близ­ких. Мно­гие облек­лись в тра­ур. Таким настро­е­ни­ем вос­поль­зо­ва­лись Фера­мен и дру­гие вра­ги стра­те­гов. По их побуж­де­нию, гово­рит Ксе­но­фонт, род­ст­вен­ни­ки погиб­ших яви­лись в народ­ное собра­ние в чер­ной одеж­де, с остри­жен­ны­ми дого­ла воло­са­ми. Сове­том вне­се­но было пред­ло­же­ние Кал­лик­се­на, гла­сив­шее, что так как обви­ни­те­ли и защи­та стра­те­гов уже выслу­ша­ны в пред­ше­ст­ву­ю­щем народ­ном собра­нии, то теперь афи­няне долж­ны подать голос по филам; для каж­дой филы поста­вить две урны; кто за обви­не­ние — кла­дет шар с.354 (каме­шек) в пере­д­нюю урну, кто за оправ­да­ние — в зад­нюю; в слу­чае при­зна­ния винов­ны­ми, стра­те­гов нака­зать смер­тью, име­ние кон­фис­ко­вать и деся­тую часть его посвя­тить богине Афине. Сле­до­ва­тель­но, судить долж­но было само народ­ное собра­ние; стра­те­ги лише­ны были воз­мож­но­сти защи­щать­ся под тем пред­ло­гом, что они уже рань­ше гово­ри­ли в свою защи­ту, и при­го­вор дол­жен был быть огуль­ный, вопре­ки зако­ну. Делу при­да­вал­ся харак­тер сум­мар­но­го, спеш­но­го про­из­вод­ства. Тщет­но некто Еврип­то­лем, при под­держ­ке неко­то­рых дру­гих, заяв­лял что он предъ­яв­ля­ет про­тив пред­ло­же­ния Кал­лик­се­на «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии», graphē pa­ra­nomōn; боль­шин­ство него­до­ва­ло, кри­ча: «это ужас­но, если наро­ду не будут поз­во­лять делать, что ему угод­но». Разда­ва­лись голо­са, что тех, кто предъ­явит «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии», надо судить так же, как и стра­те­гов. Таким обра­зом Еврип­то­лем и дру­гие вынуж­де­ны были взять назад свое заяв­ле­ния. Неко­то­рые при­та­ны не реша­лись пус­кать на голо­са про­ти­во­за­кон­ное пред­ло­же­ние. Но их запу­га­ли. Один толь­ко Сократ, кото­рый был тогда в чис­ле при­та­нов, остал­ся при твер­дом реше­нии посту­пать не ина­че, как по зако­ну. Тогда высту­пил с речью Еврип­то­лем. Он пред­ла­гал судить стра­те­гов самым стро­гим обра­зом, но судить по зако­ну, не лишать защи­ты, того, что́ пре­до­став­ля­ет­ся даже измен­ни­кам, не вно­сить такой тороп­ли­во­сти в дело, и ссы­лал­ся на псе­физ­му Кан­но­на, запре­щав­шую огуль­ный при­го­вор и тре­бо­вав­шую суда над каж­дым из обви­ня­е­мых отдель­но. Боль­шин­ство голо­сов сна­ча­ла было в поль­зу пред­ло­же­ния Еврип­то­ле­ма, но про­тив это­го голо­со­ва­ния заяв­лен был про­тест120, а при вто­рич­ном голо­со­ва­нии боль­шин­ство ока­за­лось за пред­ло­же­ние сове­та. Все восемь стра­те­гов, победи­те­лей при Арги­ну­сах, были при­го­во­ре­ны к смер­ти и шесть из них, быв­шие в Афи­нах, каз­не­ны, в чис­ле их Перикл, сын зна­ме­ни­то­го Перик­ла и Аспа­зии, Фра­силл, во вре­мя оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота 411 г. мно­го с.355 содей­ст­во­вав­ший тому, что вой­ско у Само­са оста­лось вер­но демо­кра­тии, и Ари­сто­крат, один из Четы­рех­сот.

Быть может, интри­ги и про­ис­ки дема­го­гов или оли­гар­хов и не игра­ли такой роли в этом деле, какую склон­ны были при­пи­сы­вать им неко­то­рые исто­ри­ки; мно­гое объ­яс­ня­ет­ся пси­хо­ло­ги­ей афин­ской мас­сы, настро­е­ни­ем, вызван­ным тяже­лы­ми поте­ря­ми; но даже Грот, при всем сво­ем при­стра­стии к Афи­нам и их демо­кра­тии, при­зна­ет осуж­де­ние победи­те­лей при Арги­ну­сах про­ти­во­за­ко­ни­ем и нару­ше­ни­ем спра­вед­ли­во­сти. Такое отно­ше­ние к стра­те­гам не мог­ло содей­ст­во­вать успе­ху в войне; оно вно­си­ло еще боль­ший раз­лад и пара­ли­зо­ва­ло силы афи­нян. Вско­ре наста­ла реак­ция; афи­няне рас­ка­я­лись, если верить Ксе­но­фон­ту, и обра­ти­ли свой гнев на тех, «кто обма­нул народ». Фера­мен, избран­ный в 405 г. в стра­те­ги, при доки­ма­сии был отверг­нут; Кал­лик­сен вме­сте с неко­то­ры­ми дру­ги­ми пре­дан суду. Вос­поль­зо­вав­шись одним воз­му­ще­ни­ем, он бежал, впо­след­ст­вии бла­го­да­ря амни­стии после низ­ло­же­ния Трид­ца­ти вер­нул­ся в Афи­ны и умер голод­ною смер­тью, все­ми пре­зи­рае­мый. Ари­сто­тель в «Афин­ской Поли­тии» (гл. 28) заме­ча­ет, что вооб­ще народ­ная мас­са, если и дает­ся в обман, име­ет обык­но­ве­ние впо­след­ст­вии нена­видеть тех, кто наво­дит ее на нехо­ро­шие дела. Это заме­ча­ние он дела­ет по пово­ду дема­го­га Клео­фон­та и введе­ния дио­бе­лии: Клео­фонт в самом кон­це вой­ны был обви­нен в неис­пол­не­нии обя­зан­но­сти вои­на и при­го­во­рен к смер­ти, что́ и пода­ло повод к упо­мя­ну­то­му выше воз­му­ще­нию. По Ари­сто­те­лю, и после бит­вы при Арги­ну­сах спар­тан­цы пред­ла­га­ли оста­вить Деке­лею и заклю­чить мир на усло­вии, чтобы за обе­и­ми сто­ро­на­ми оста­лись их вла­де­ния. Но Клео­фонт, по сло­вам Ари­сто­те­ля, очень не сочув­ст­ву­ю­ще­го дема­го­гам и поль­зу­ю­ще­го­ся неред­ко тен­ден­ци­оз­ным источ­ни­ком, явил­ся в народ­ное собра­ние «пья­ный», в пан­ци­ре, и убедил афи­нян не согла­шать­ся на мир, если лакеде­мо­няне не воз­вра­тят им всех отпав­ших горо­дов.

Несмот­ря на тяже­лые вре­ме­на и вой­ну, жизнь в Афи­нах, каза­лось, тек­ла обыч­но. Умст­вен­ное дви­же­ние было в пол­ной силе; вопро­сы фило­соф­ские, эсте­ти­че­ские глу­бо­ко с.356 инте­ре­со­ва­ли обще­ство; празд­не­ства, зре­ли­ща, теат­раль­ные пред­став­ле­ния шли сво­им чере­дом. О тогдаш­нем настро­е­нии афи­нян дают поня­тие меж­ду про­чим Ари­сто­фа­но­вы «Лягуш­ки», постав­лен­ные в нача­ле 405 г., неза­дол­го до ката­стро­фы. Здесь глав­ная тема — из обла­сти эсте­ти­ки; дело идет об оцен­ке Эсхи­ло­вой и Еври­пидо­вой тра­гедии. Но есть и поли­ти­че­ские наме­ки. Не гово­ря уже о сати­ри­че­ских стре­лах, направ­лен­ных про­тив дема­го­гов, подоб­ных Клео­фон­ту, поэт, наме­кая на пре­сле­до­ва­ния, кото­рым под­вер­га­лись сто­рон­ни­ки оли­гар­хии, и на огра­ни­че­ние их прав (стр. 347) дает такой «полез­ный для государ­ства» совет — срав­нять граж­дан, пре­кра­тить террор, тем, кто был соблаз­нен Фри­ни­хом, дать воз­мож­ность загла­дить вину; не долж­но быть боль­ше в государ­стве нико­го под­верг­ну­то­го ати­мии, лишен­но­го прав; если даже раб, раз сра­жав­ший­ся, стал гос­по­ди­ном, сво­бод­ным граж­да­ни­ном (стр. 352), то тем более спра­вед­ли­вость тре­бу­ет тем, кто сам и их отцы так часто вме­сте с нами сра­жа­лись, кто бли­зок нам по про­ис­хож­де­нию, про­стить вину и воз­вра­тить пра­ва. Людей знат­ных и доб­лест­ных, обра­зо­ван­ных мы отвер­га­ем, а подоб­ны­ми низ­ко­проб­ной моне­те, чужи­ми и него­дя­я­ми мы слиш­ком мно­го поль­зу­ем­ся (ст. 686 сл.). Если из граж­дан тем, кото­рым мы теперь дове­ря­ем, не будем верить, теми, кото­ры­ми не поль­зу­ем­ся, будем поль­зо­вать­ся, то еще можем спа­стись (ст. 1446). По-види­мо­му, в Афи­нах тогда поды­мал­ся вопрос, не вер­нуть ли Алки­ви­а­да? Город, гово­рит Ари­сто­фан, «испы­ты­ва­ет тяже­лые роды»: он и тос­ку­ет по нем, и нена­видит его, и жела­ет иметь… (ст. 1422 сл.).

Меж­ду тем, близ­ка была уже ката­стро­фа. Несмот­ря на победу, поло­же­ние афи­нян было в сущ­но­сти кри­ти­че­ское. Осо­бен­но вели­ки были финан­со­вые затруд­не­ния, о чем ярко свиде­тель­ст­ву­ет та пло­хая мед­ная моне­та, кото­рую теперь чека­ни­ли в Афи­нах и о кото­рой гово­рит Ари­сто­фан (в «Лягуш­ках», ст. 720 сл.). Во гла­ве спар­тан­ско­го флота сно­ва стал Лисандр, полу­чив­ший щед­рые суб­сидии от Кира Млад­ше­го и опи­рав­ший­ся на мно­го­чис­лен­ные гете­рии, нити кото­рых схо­ди­лись у него в руках. Он занял Гел­лес­понт, и когда афин­ский флот, явив­шись сюда, рас­по­ло­жил­ся с.357 у Эгос Потам, то Лисандр, выждав удоб­ный момент, захва­тил его врас­плох. Пора­же­ние афи­нян было пол­ное (405 г.). Око­ло 160 кораб­лей и мно­го плен­ных доста­лись победи­те­лю. Плен­ные афи­няне — око­ло 3000 чело­век — были каз­не­ны121, — новая иллю­ст­ра­ция той жесто­ко­сти, кото­рую про­яв­ля­ли обе сто­ро­ны в эту вой­ну. Один за дру­гим союз­ные горо­да под­чи­ня­ют­ся Лисанд­ру. Афин­ских посе­лен­цев он направ­ля­ет в Афи­ны, чтобы уве­ли­чить там чис­ло жите­лей и тем вер­нее потом голо­дом при­нудить город к сда­че.

Было уже тем­но, когда государ­ст­вен­ный корабль Пара­лия вошел в Пирей с печаль­ною вестью об уни­что­же­нии флота у Эгос Потам. С быст­ро­тою мол­нии весть эта, сре­ди гром­ких кри­ков и жалоб, рас­про­стра­ни­лась по горо­ду. Никто не спал в эту ночь… Ката­стро­фа, постиг­шая теперь афи­нян, была ужас­нее всех пред­ше­ст­ву­ю­щих; Афи­ны были без­за­щит­ны: не суще­ст­во­ва­ло ни флота, ни средств… Тем не менее реше­но было дер­жать­ся во что бы то ни ста­ло. Одною из пер­вых мер было даро­ва­ние пра­ва афин­ско­го граж­дан­ства самос­цам (стр. 234). Затем, по пред­ло­же­нию Патро­клида, поста­нов­ле­но, сле­дуя при­ме­ру про­шло­го, когда во вре­мя наше­ст­вия Ксерк­са даро­ва­на была амни­стия, отме­нить ати­мию по отно­ше­нию к при­вер­жен­цам оли­гар­хии Четы­рех­сот, государ­ст­вен­ным долж­ни­кам и дру­гим осуж­ден­ным и вос­ста­но­вить их в граж­дан­ских пра­вах, за исклю­че­ни­ем изгнан­ни­ков, обви­нен­ных за убий­ство или пере­шед­ших к непри­я­те­лю.

Афи­ны окру­же­ны были и с моря, и с суши. Насе­ле­ние муже­ст­вен­но пере­но­си­ло голод. Ввиду стра­ха пред местью оли­гар­хов и опа­се­ние, что сда­ча горо­да рав­но­силь­на будет гибе­ли для демо­кра­тов, вли­я­ни­ем сна­ча­ла поль­зо­ва­лась край­няя демо­кра­ти­че­ская пар­тия и такие дема­го­ги, как Клео­фонт. Когда сде­ла­но было пред­ло­же­ние заклю­чить мир с тем, что за Афи­на­ми оста­нет­ся Лем­нос, Имброс и Ски­рос, но Длин­ные сте­ны на извест­ном про­стран­стве будут сры­ты, с.358 то Клео­фонт, гово­рят, гро­зил «отру­бить мечом голо­ву» тому, кто заго­во­рит о сда­че. Но потом нача­ли брать верх про­тив­ни­ки край­ней демо­кра­тии и оли­гар­хи; ина­че нече­го было и думать о мире. Тогда-то воз­буж­де­ны пре­сле­до­ва­ния про­тив Кал­лик­се­на и дру­гих винов­ни­ков гибе­ли Арги­нус­ских победи­те­лей (стр. 355), а затем погиб и сам Клео­фонт. Фера­мен отправ­лен для пере­го­во­ров сна­ча­ла к Лисанд­ру, а потом в Спар­ту. Голод в Афи­нах уси­ли­вал­ся и поло­же­ние ста­но­ви­лось нестер­пи­мым. Когда Фера­мен воз­вра­тил­ся и сооб­щил усло­вия мира, афи­ня­нам ниче­го не оста­ва­лось, как при­нять их. В Спар­те союз­ни­ки ее наста­и­ва­ли на пол­ном раз­ру­ше­нии Афин и про­да­же насе­ле­ния в раб­ство; но спар­тан­цы не согла­си­лись на это. Мир, назы­вае­мый «Фера­ме­но­вым» (404 г.), заклю­чен был на усло­вии, что афи­няне долж­ны срыть укреп­ле­ния Пирея и Длин­ные сте­ны, отка­зать­ся от вла­де­ний вне Атти­ки, воз­вра­тить изгнан­ни­ков, выдать остав­ши­е­ся кораб­ли, за исклю­че­ни­ем 12. Кро­ме того, афи­няне всту­пи­ли в союз со Спар­той, обя­зав­шись иметь одних и тех же вра­гов и дру­зей, что́ и Спар­та, и под­чи­нять­ся ее геге­мо­нии. В довер­ше­ние все­го они долж­ны были отка­зать­ся от демо­кра­тии, вве­сти «ста­рин­ный строй», на самом деле оли­гар­хию Трид­ца­ти.

С тор­же­ст­вом, под зву­ки флейт, Лисандр раз­ру­шил «Длин­ные сте­ны». С боль­шим усер­ди­ем помо­га­ли в этом воз­вра­тив­ши­е­ся изгнан­ни­ки: они, как и мно­гие гре­ки, в то вре­мя вооб­ра­жа­ли, что «день этот — нача­ло сво­бо­ды для Элла­ды».

Так кон­чи­лась Пело­пон­нес­ская вой­на. Лисандр сокру­шил «могу­ще­ство Кек­ро­пидов», как гла­сит над­пись на его ста­туе в Дель­фах. Дуа­лизм был устра­нен. Вопрос о геге­мо­нии решен. Афи­ны лиши­лись мор­ско­го могу­ще­ства, союз­ни­ков, кле­ру­хий. За ними оста­лась одна Атти­ка. После Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции надо удив­лять­ся не тому, что был таков исход борь­бы, а той стой­ко­сти, муже­ству, энер­гии, богат­ству сил, кото­рые обна­ру­жи­ли в ней Афи­ны: после Сици­лий­ской ката­стро­фы они ока­зы­ва­ют­ся в состо­я­нии вести борь­бу еще в тече­ние девя­ти лет с пере­мен­ным сча­стьем. В сущ­но­сти Афи­ны были побеж­де­ны не одною Спар­тою и ее с.359 гре­че­ски­ми союз­ни­ка­ми: они пали жерт­вою сою­за Спар­ты с Пер­си­ей, не гово­ря уже о их соб­ст­вен­ных ошиб­ках и недо­стат­ках в самой орга­ни­за­ции Афин­ско­го государ­ства.


Тира­ния Трид­ца­ти и вос­ста­нов­ле­ние демо­кра­тии.

Пора­же­ние афи­нян в Пело­пон­нес­скую вой­ну было вме­сте с тем и пора­же­ни­ем их демо­кра­тии. Это был кри­ти­че­ский момент в ее исто­рии. Воз­ни­кал вопрос, удер­жит­ся ли демо­кра­тия в Афи­нах?

Если верить Ари­сто­те­лю, по самым усло­ви­ям мира афи­няне долж­ны были вве­сти у себя «ста­рин­ный строй» или «строй отцов», pat­rios po­li­teia. О pat­rios po­li­teia очень мно­го гово­ри­ли в Афи­нах в кон­це Пело­пон­нес­ской вой­ны; это сло­во слу­жи­ло как бы общим деви­зом и мог­ло объ­еди­нить всех. Но каж­дая пар­тия под pat­rios po­li­teia под­ра­зу­ме­ва­ла раз­ное и пони­ма­ла эту поли­тию по-сво­е­му. Демо­кра­ты пыта­лись спа­сти демо­кра­тию, а из ари­сто­кра­тов одни, имен­но те, кто при­над­ле­жал к поли­ти­че­ским обще­ствам, или гете­ри­ям, и воз­вра­тив­ши­е­ся изгнан­ни­ки жела­ли оли­гар­хии; они для луч­ше­го дости­же­ния цели орга­ни­зо­ва­ли коми­тет из 5 «эфо­ров», в чис­ле кото­рых был Кри­тий; дру­гие — не при­над­ле­жав­шие к круж­кам, уме­рен­ные — стре­ми­лись дей­ст­ви­тель­но к «древ­не­му строю». Глав­ным вождем их был Фера­мен, и эта пар­тия каза­лась наи­бо­лее силь­ною. Неко­то­рые демо­кра­ты — стра­те­ги, так­си­ар­хи и три­эрар­хи, со стра­те­гом Стром­би­хидом и Ники­е­вым бра­том Евкра­том во гла­ве, — соста­ви­ли заго­вор в защи­ту демо­кра­тии, про­тив надви­гав­шей­ся оли­гар­хии; но об этом заго­во­ре донес­ли, и совет, враж­деб­но настро­ен­ный про­тив демо­кра­тов, аре­сто­вал его зачин­щи­ков. А оли­гар­хи для под­держ­ки при­зва­ли Лисанд­ра. Народ, собрав­шись в теат­ре в Муни­хии, под дав­ле­ни­ем стра­ха при­нял пред­ло­же­ние Дра­кон­ти­да и подал голос за оли­гар­хию — за уста­нов­ле­ние комис­сии Трид­ца­ти, кото­рые долж­ны были выра­ботать новую кон­сти­ту­цию, а до тех пор пра­вить государ­ст­вом. Есть изве­стие, что из них 10 были избра­ны по ука­за­нию Фера­ме­на, 10 — упо­мя­ну­тым с.360 оли­гар­хи­че­ским коми­те­том, а 10 — самим собра­ни­ем (по край­ней мере, номи­наль­но).

Так в архонт­ство Пифо­до­ра, в 404 г., при непо­сред­ст­вен­ном содей­ст­вии Лисанд­ра, уста­но­ви­лось в Афи­нах вла­ды­че­ство Трид­ца­ти122, кото­рых со вре­ме­ни Цице­ро­на при­ня­то назы­вать Трид­ца­тью тира­на­ми. Сре­ди них выда­ва­лись Фера­мен, Кри­тий, Харикл и друг. Неко­то­рые из чис­ла Трид­ца­ти рань­ше вхо­ди­ли в состав оли­гар­хии Четы­рех­сот.

Полу­чив власть над государ­ст­вом, Трид­цать о выра­бот­ке новой кон­сти­ту­ции не дума­ли, а поста­ра­лись упро­чить свое поло­же­ние, назна­чив 500 чле­нов сове­та и дру­гих долж­ност­ных лиц из пред­ва­ри­тель­но избран­ных кан­дида­тов; глав­ны­ми же их помощ­ни­ка­ми явля­лись 10 началь­ни­ков Пирея, 11 стра­жей тюрь­мы и 300 слу­жи­те­лей «биче­нос­цев». Гели­эя пре­кра­ти­ла свою дея­тель­ность; аре­о­паг еще более стес­нен, чем при демо­кра­тии; уго­лов­ный суд пере­дан сове­ту, в кото­ром пред­седа­тель­ст­во­ва­ли сами Трид­цать и пода­ча голо­сов была откры­тою. Вер­фи, сим­вол мор­ско­го могу­ще­ства Афин, теперь пустые, про­да­ны на взлом: Трид­цать ста­ра­лись уни­что­жить все, что́ напо­ми­на­ло гос­под­ство на море, осно­ву нена­вист­ной им демо­кра­тии. Упо­мя­ну­тые выше заго­вор­щи­ки-демо­кра­ты каз­не­ны.

Но все же Трид­цать сна­ча­ла обна­ру­жи­ва­ли уме­рен­ность и дела­ли вид, буд­то стре­мят­ся к «древ­ней поли­тии». Они, гово­рит Ари­сто­тель, убра­ли из аре­о­па­га таб­ли­цы Эфи­аль­то­вых и Архе­стра­то­вых зако­нов, касав­ших­ся аре­о­па­ги­тов; отме­ни­ли те из Соло­но­вых зако­нов, кото­рые дава­ли повод к недо­ра­зу­ме­ни­ям и к сико­фант­ству, напр., ого­вор­ки отно­си­тель­но пра­ва заве­щать состо­я­ние, и этим уни­что­жи­ли власть народ­ных судов и проч.; они пре­сле­до­ва­ли спер­ва сико­фан­тов, людей, угод­ни­чав­ших перед демо­сом во вред послед­не­му, зло­де­ев и него­дя­ев. Такие меры встре­че­ны были с радо­стью, так как граж­дане пола­га­ли, что Трид­цать это дела­ют ради обще­го бла­га. Но когда их власть утвер­ди­лась, Трид­цать уж не оста­нав­ли­ва­лись ни перед кем из с.361 граж­дан и уби­ва­ли людей, выдаю­щих­ся по сво­е­му состо­я­нию, про­ис­хож­де­нию и авто­ри­те­ту, частью из опа­се­ния, частью из жела­ния захва­тить иму­ще­ство, так как они нуж­да­лись в сред­ствах. В тече­ние корот­ко­го вре­ме­ни они истре­би­ли не менее 1500 чело­век, или, как гово­рит­ся у Ксе­но­фон­та, они за 8 меся­цев уби­ли афи­нян боль­ше, чем лакеде­мо­няне за 10 лет вой­ны. Каз­нен был даже такой уме­рен­ный чело­век, как сын Никия, Нике­рат. Но осо­бен­но мно­го было каз­не­но состо­я­тель­ных мет­э­ков. Чтобы попол­нить каз­ну свою, Трид­цать поре­ши­ли, что каж­дый из них дол­жен схва­тить по одно­му бога­то­му мет­эку и каз­нить, а иму­ще­ство его забрать. Об этом мы име­ем свиде­тель­ство ора­то­ра Лисия, кото­рый сам был мет­эком и кото­рый чрез­вы­чай­но живо и рельеф­но опи­сы­ва­ет, что́ испы­тал тогда он и семья его бра­та: образ дей­ст­вий Трид­ца­ти обри­со­вы­ва­ет­ся здесь со всем его про­из­во­лом, наси­ли­ем, жесто­ко­стью.

«Фео­гнис и Писон в собра­нии Трид­ца­ти», рас­ска­зы­ва­ет Лисий в речи про­тив Эра­то­сфе­на, одно­го из этих Трид­ца­ти123, «гово­ри­ли о мет­э­ках, что есть меж­ду ними такие, кото­рые недо­воль­ны суще­ст­ву­ю­щим государ­ст­вен­ным поряд­ком, что есть поэто­му пре­крас­ней­ший повод под видом нака­за­ния добы­вать день­ги и что государ­ство нищен­ст­ву­ет и пра­ви­тель­ство нуж­да­ет­ся в день­гах. Убедить слу­ша­те­лей было нетруд­но, пото­му что уби­вать людей они ста­ви­ли ни во что, а при­об­ре­тать день­ги счи­та­ли делом боль­шой важ­но­сти. И вот они реши­ли схва­тить 30 чело­век и в чис­ле их двух бед­ных, чтобы иметь оправ­да­ние в гла­зах дру­гих, что это сде­ла­но не ради денег, а совер­ше­но на поль­зу государ­ства… Рас­пре­де­лив меж­ду собою дома, они отпра­ви­лись. Меня заста­ли за уго­ще­ни­ем гостей. Про­гнав послед­них, они взя­ли и пере­да­ли меня Писо­ну; осталь­ные же, явив­шись на нашу фаб­ри­ку» (стр. 215), «ста­ли пере­пи­сы­вать рабов. Я спро­сил Писо­на, не согла­сит­ся ли он спа­сти меня за день­ги. Он изъ­явил согла­сие под усло­ви­ем, чтобы денег было мно­го. Я ска­зал, что готов дать талант сереб­ра, и с.362 он согла­сил­ся… После того как он, накли­кая гибель на себя и сво­их детей, в слу­чае нару­ше­ния клят­вы, поклял­ся спа­сти меня по полу­че­нии услов­лен­но­го талан­та, я, вой­дя в спаль­ню, откры­ваю ларец; Писон, заме­тив это, после­до­вал за мною, и увидев, что́ нахо­дит­ся в лар­це, позвал двух сво­их слуг и при­ка­зал им забрать все» (стр. 215)… «Я попро­сил его дать мне хотя денег на доро­гу, но он отве­тил, что я дол­жен быть дово­лен, если спа­су свою жизнь. Когда я выхо­дил с Писо­ном, нам навстре­чу попа­да­ют­ся Мело­бий и Мне­си­фид, выхо­див­шие из фаб­ри­ки, и, повстре­чав­шись с нами у самой две­ри, спра­ши­ва­ют, куда мы идем. Писон ска­зал, что идем к мое­му бра­ту, чтобы посмот­реть, что́ и в том доме нахо­дит­ся; и вот, они ему при­ка­за­ли идти, а мне — сле­до­вать за ними в дом Дам­нип­па. Писон подо­шел ко мне и сове­то­вал мол­чать и не падать духом, так как он при­дет туда. Там мы заста­ем Фео­гни­са сте­ре­гу­щим дру­гих. Пере­дав ему меня, они опять ушли. Нахо­дясь в таком поло­же­нии, я решил, что нуж­но риск­нуть, так как смерть была уже неиз­беж­на. Подо­звав Дам­нип­па, я гово­рю ему: “Ты ко мне рас­по­ло­жен, я в тво­ем доме, я ни в чем не вино­вен, я гиб­ну из-за денег, так употре­би ж бла­го­склон­но свое вли­я­ние в поль­зу меня, тер­пя­ще­го это, для мое­го спа­се­ния”. Он пообе­щал испол­нить мою прось­бу, но ему каза­лось луч­ше сооб­щить Фео­гни­су, так как думал, что тот сде­ла­ет все, если согла­сят­ся дать ему денег». В то вре­мя как Дам­нипп раз­го­ва­ри­вал с Фео­гни­сом, Лисий, вос­поль­зо­вав­шись момен­том и зная, что в доме два выхо­да, скрыл­ся и на сле­дую­щую ночь пере­пра­вил­ся морем в Мега­ру. Перед этим Лисий узнал о гибе­ли сво­его бра­та Поле­мар­ха: его заста­ви­ли выпить яд, не сооб­щив пред­ва­ри­тель­но даже вины, за кото­рую он дол­жен был уме­реть; о суде и защи­те не было и поми­ну… Забрав мно­же­ство вещей и даже рабов, о чем мы уже упо­ми­на­ли по дру­го­му пово­ду (стр. 216), Трид­цать дошли до того, что один из них, имен­но Мело­бий, как толь­ко вошел в дом, вырвал из ушей Поле­мар­хо­вой жены золотые серь­ги, кото­рые были на ней.

В Афи­нах царил террор. Устра­шен­ный народ с.363 без­молв­но сно­сил тира­нию; мно­гие же бежа­ли или были изгна­ны. Тогда раздал­ся про­тест из среды самих Трид­ца­ти. Он исхо­дил от Фера­ме­на.

Фера­мен играл выдаю­щу­ю­ся роль в собы­ти­ях послед­не­го вре­ме­ни, начи­ная с пере­во­рота 411 г. Мы виде­ли, что он участ­во­вал в оли­гар­хии Четы­рех­сот и он же содей­ст­во­вал ее низ­вер­же­нию. Введен­ная после это­го уме­рен­ная демо­кра­тия Пяти тысяч была осу­щест­вле­ни­ем его про­грам­мы, и он был тогда глав­ным лицом в Афи­нах. В тече­ние несколь­ких лет под­ряд Фера­ме­на изби­ра­ли в стра­те­ги; как стра­тег, он участ­во­вал в победе при Кизи­ке, как три­эрарх — в бит­ве при Арги­ну­сах. Он высту­пил глав­ным обви­ни­те­лем стра­те­гов, победи­те­лей в этой бит­ве. Он был посред­ни­ком в послед­них пере­го­во­рах со Спар­тою, и мир, кото­рым закон­чи­лась Пело­пон­нес­ская вой­на, был миром «Фера­ме­но­вым». Фера­мен участ­во­вал в уста­нов­ле­нии прав­ле­ния Трид­ца­ти и сам был одним из них. Теперь он высту­па­ет про­тив сво­их това­ри­щей, оли­гар­хов, наста­и­ва­ет на пре­кра­ще­нии жесто­ко­стей и на пере­да­че прав­ле­ния «луч­шим». Как в древ­но­сти, так и в новое вре­мя о Фера­мене выска­зы­ва­лись два про­ти­во­по­лож­ных мне­ния: одни виде­ли в нем чело­ве­ка нена­деж­но­го, посто­ян­но пере­хо­дя­ще­го из одно­го лаге­ря в дру­гой, пре­да­те­ля; назы­ва­ли «котур­ном», обу­вью, кото­рая при­хо­дит­ся и на пра­вую, и на левую ногу; при­чис­ля­ли к тем людям, кото­рые все­гда ищут, где выгод­нее и без­опас­нее, кото­рые «пере­во­ра­чи­ва­ют­ся на ту сто­ро­ну, где мяг­че», и уме­ют вый­ти из вся­кой беды124. Наобо­рот, Ксе­но­фонт отно­сит­ся к Фера­ме­ну с сим­па­ти­ей, а Ари­сто­тель в «Афин­ской Поли­тии» (гл. 28) удо­ста­и­ва­ет его такой чести, какой не удо­ста­и­ва­ет и Перик­ла: он при­чис­ля­ет Фера­ме­на, наряду с Ники­ем и Фукидидом Ало­пек­ским (стр. 150), к луч­шим государ­ст­вен­ным людям Афин «после древ­них», а раз­но­гла­сие отно­си­тель­но него объ­яс­ня­ет тем, что дея­тель­ность Фера­ме­на сов­па­ла с вре­ме­нем смут и пере­во­ротов в государ­ст­вен­ном строе. Фера­мен, гово­рит Ари­сто­тель, «если с.364 судить не поверх­ност­но, не нис­про­вер­гал всех форм прав­ле­ния, как его упре­ка­ют, а ста­рал­ся дове­сти их до тако­го состо­я­ния, чтобы не совер­ша­лось без­за­ко­ний, как чело­век, могу­щий зани­мать­ся поли­ти­че­скою дея­тель­но­стью при вся­кой фор­ме государ­ст­вен­но­го устрой­ства — как это и подо­ба­ет хоро­ше­му граж­да­ни­ну, — не под­чи­ня­ясь, а борясь с про­ти­во­за­ко­ни­я­ми». И, может быть, Ари­сто­тель до неко­то­рой сте­пе­ни и прав: в такие бур­ные вре­ме­на, какие пере­жи­ва­ли тогда Афи­ны, в эпо­ху подоб­ных кри­зи­сов, люди, избе­гаю­щие край­но­стей, ищу­щие сре­ди­ны, мало кого удо­вле­тво­ря­ют; их судь­ба печаль­на: обе край­ние пар­тии обык­но­вен­но смот­рят на них враж­деб­но и недо­вер­чи­во, как на измен­ни­ков и пре­да­те­лей. Фера­мен, по сло­вам Ари­сто­те­ля, был глав­ным пред­ста­ви­те­лем той пар­тии, кото­рая стре­ми­лась искрен­но к «древ­ней поли­тии» (гл. 34). Его иде­а­лом была огра­ни­чен­ная демо­кра­тия «име­ю­щих воору­же­ние». «Я все­гда», заяв­лял Фера­мен, «был вра­гом тех, кто дума­ет, что демо­кра­тия хоро­ша толь­ко тогда, когда полу­ча­ют пла­ту даже и рабы и те, кото­рые по бед­но­сти гото­вы из-за драх­мы пре­дать город, а с дру­гой сто­ро­ны я все­гда был про­тив тех, кто дума­ет, что оли­гар­хия может быть хоро­ша толь­ко тогда, когда государ­ство так устро­е­но, что над ним власт­ву­ет тира­ния немно­гих. Я и преж­де пола­гал, что прав­ле­ние тех, кто может слу­жить государ­ству и на коне, и со щитом, есть луч­шее, и теперь не меняю это­го сво­его убеж­де­ния» (Ксе­ноф., II, 3, 48).

Фера­мен дол­жен был столк­нуть­ся с Кри­ти­ем, пред­ста­ви­те­лем край­не­го направ­ле­ния сре­ди Трид­ца­ти. Кри­тий125 был выдаю­ще­ю­ся лич­но­стью, одним из харак­тер­ных явле­ний той эпо­хи, подоб­но Алки­ви­а­ду. Он про­ис­хо­дил из фами­лии Медон­ти­дов, к кото­рой при­над­ле­жа­ли преж­ние цари и из кото­рой про­ис­хо­дил Солон, и был в род­стве с Пла­то­ном. Он инте­ре­со­вал­ся фило­со­фи­ей и одно вре­мя был уче­ни­ком Сокра­та. Кри­тий под­ви­зал­ся на попри­ще лите­ра­ту­ры, как поэт и как про­за­ик; писал, меж­ду про­чим, с.365 о государ­ст­вен­ном устрой­стве («Поли­тии») Афин, Спар­ты и Фес­са­лии; обра­щал вни­ма­ние на куль­тур­ную сто­ро­ну, обы­чаи и т. под.126 В тра­гедии под загла­ви­ем «Сизиф» Кри­тий раз­ви­вал ту мысль, что боги выду­ма­ны умным, хит­рым чело­ве­ком, чтобы пугать злых людей и удер­жи­вать их от пре­ступ­ле­ний; рели­гия — умная ложь, изо­бре­тен­ная для под­дер­жа­ния зако­нов, кото­рые недо­ста­точ­ны сами по себе для обузда­ния гру­бо­го, дико­го чело­ве­че­ства; нрав­ст­вен­ный закон не обя­за­те­лен; выше все­го — чело­ве­че­ский разум, по веле­нию кото­ро­го мож­но нару­шить и этот закон; избран­ные нату­ры, силь­ные, власт­ные, могут отре­шить­ся от обыч­ной нрав­ст­вен­но­сти… Тут ска­зы­ва­ет­ся в край­нем, под­час урод­ли­вом виде, тот инди­виду­а­лизм, рост лич­но­сти, кото­рый харак­те­ри­зу­ет эпо­ху.

Было вре­мя, когда Кри­тий шел рука об руку с Фера­ме­ном. По свер­же­нии Четы­рех­сот имен­но он, гово­рят, внес пред­ло­же­ние об отмене изгна­ния Алки­ви­а­да; по его же пред­ло­же­нию устро­ен был суд над уби­тым Фри­ни­хом (стр. 345). Но это не спас­ло Кри­тия от изгна­ния, когда в Афи­нах вос­ста­нов­ле­на была ради­каль­ная демо­кра­тия и вли­я­ние пере­шло к Клео­фон­ту. Кри­тий отпра­вил­ся в Фес­са­лию. Здесь, по сло­вам Ксе­но­фон­та, он уста­нав­ли­вал демо­кра­тию и под­ни­мал кре­пост­ных, пене­стов, про­тив их гос­под. Это пло­хо вяжет­ся с тем, что́ мы зна­ем о воз­зре­ни­ях Кри­тия, и есть дру­гое изве­стие (Фило­стра­та), что Кри­тий, наобо­рот, в сооб­ще­стве с фес­са­лий­ски­ми але­ва­да­ми сде­лал там оли­гар­хию еще тяже­лее. Впро­чем, пене­сты были зем­ледель­ца­ми, не тою «кора­бель­ною чер­нью», кото­рую так нена­видел и пре­зи­рал Кри­тий, а глав­ное — он не был раз­бор­чив в сред­ствах, когда дело шло о дости­же­нии цели, об удо­вле­тво­ре­нии често­лю­бия. Как бы то ни было, со вре­ме­ни изгна­ния Кри­тий ста­но­вит­ся непри­ми­ри­мым, оже­сто­чен­ным вра­гом афин­ской демо­кра­тии; народ для него — «про­кля­тый демос». Бла­го­да­ря амни­стии, по окон­ча­нии Пело­пон­нес­ской вой­ны, с.366 Кри­тий вер­нул­ся в Афи­ны и стал во гла­ве Трид­ца­ти. Сре­ди них это был истый, бес­по­щад­ный терро­рист. Его срав­ни­ва­ют с Робес­пье­ром, хотя тот пре­да­вал каз­ни во имя «сво­бо­ды, равен­ства, брат­ства» чело­ве­че­ства, а Кри­тий — во имя оли­гар­хии. И с точ­ки зре­ния Кри­тия нече­го обра­щать вни­ма­ние на жизнь отдель­ных лиц; при пере­во­ротах жесто­ко­сти, каз­ни неиз­беж­ны; в Афи­нах мно­го вра­гов оли­гар­хии, так как народ при­вык к сво­бо­де, и их надо истре­бить без вся­кой поща­ды: «тем, кто жела­ет полу­чить пре­об­ла­да­ние, нель­зя не устра­нять тех, кто сто­ит на доро­ге» (Ксе­ноф., II, 3, 16).

Когда Фера­мен высту­пил с тре­бо­ва­ни­ем пре­кра­тить террор и пере­дать прав­ле­ние «луч­шим» граж­да­нам, оли­гар­хи сна­ча­ла про­ти­ви­лись, но потом, боясь, как бы Фера­мен, опи­ра­ясь на демос, сре­ди кото­ро­го его сло­ва рас­про­стра­ни­лись и снис­ка­ли к нему рас­по­ло­же­ние, не сокру­шил их вла­ды­че­ства, они соста­ви­ли спи­сок 3000, кото­рым наме­ре­ва­лись буд­то бы пре­до­ста­вить уча­стие в прав­ле­нии. Фера­ме­на одна­ко это не удо­вле­тво­ри­ло; он высту­пил сно­ва с напад­ка­ми и пре­до­сте­ре­же­ни­я­ми: ему каза­лось стран­ным пре­до­став­лять власть толь­ко 3000, буд­то доб­лесть заклю­че­на лишь в пре­де­лах это­го чис­ла и вне его нет доб­лест­ных. Но Трид­цать пре­не­брег­ли сло­ва­ми Фера­ме­на, дол­го откла­ды­ва­ли окон­ча­тель­ное обна­ро­до­ва­ние спис­ка и хра­ни­ли его у себя, вычер­ки­вая уже вне­сен­ные име­на и вно­ся новые.

Меж­ду тем мно­гие бежав­шие из Афин нашли себе при­ют за пре­де­ла­ми Атти­ки, пре­иму­ще­ст­вен­но в Фивах. Во гла­ве их стал Фра­си­бул и занял в Атти­ке кре­пост­цу Филу. К нему нача­ли сте­кать­ся недо­воль­ные; в стыч­ке с ним отряд оли­гар­хов потер­пел неуда­чу, и Трид­цать реши­ли обез­ору­жить про­чих граж­дан, кро­ме 3000, а Фера­ме­на умерт­вить: после неуда­чи оли­гар­хи ста­ра­лись обез­опа­сить себя в самых Афи­нах, устра­нив здесь вождя оппо­зи­ции.

Извест­на тра­ги­че­ская сце­на, опи­сы­вае­мая Ксе­но­фон­том (II, 3, 23 сл.). Трид­цать созы­ва­ют совет, в при­сут­ст­вии моло­дых людей, «самых сме­лых», с кин­жа­лом за пазу­хой, а на пло­ща­ди, перед поме­ще­ни­ем сове­та, ста­вят отряд. с.367 Кри­тий про­из­но­сит речь, обви­няя Фера­ме­на, как пре­да­те­ля по самой его нату­ре; Фера­мен оправ­ды­ва­ет­ся и дока­зы­ва­ет, что образ дей­ст­вий Кри­тия и его сто­рон­ни­ков не упро­чи­ва­ет их вла­сти, а вос­ста­нов­ля­ет про­тив них. Речь Фера­ме­на про­из­во­дит впе­чат­ле­ние на совет. Тогда Кри­тий, от име­ни Трид­ца­ти, вычер­ки­ва­ет его из спис­ка 3000 — кото­рых нель­зя было каз­нить ина­че, как по при­го­во­ру сове­та, — и при­суж­да­ет к смер­ти. Фера­мен бро­са­ет­ся к жерт­вен­ни­ку, закли­ная чле­нов сове­та не поз­во­лять Кри­тию по про­из­во­лу вычер­ки­вать его, так как ина­че столь же лег­ко будет вычерк­ну­то и имя каж­до­го из них. Но явля­ют­ся Один­на­дцать с жесто­ким, гру­бым Сати­ром во гла­ве, силою оттас­ки­ва­ют Фера­ме­на от жерт­вен­ни­ка и ведут на казнь; совет, при виде сто­яв­ших у решет­ки «подоб­ных Сати­ру» и отряда на пло­ща­ди, оста­ет­ся непо­дви­жен… Рас­сказ Ари­сто­те­ля про­ще, так ска­зать, про­за­ич­нее и, по-види­мо­му, досто­вер­нее, доку­мен­таль­нее: Трид­цать, с целью погу­бить Фера­ме­на, вно­сят в совет два зако­на, из кото­рых один давал им пол­ное пра­во умерщ­влять тех, кто не вне­сен в спи­сок 3000, а дру­гой запре­щал при­ни­мать уча­стие в государ­ст­вен­ном управ­ле­нии тем, кто раз­ру­шал Эети­о­ней­скую сте­ну (стр. 344) или про­ти­во­дей­ст­во­вал преж­ней оли­гар­хии Четы­рех­сот, а так как Фера­мен участ­во­вал в том и дру­гом, то, сле­до­ва­тель­но, он исклю­чал­ся из 3000 и Трид­цать име­ли пра­во соб­ст­вен­ною вла­стью умерт­вить его. Жерт­вою этих-то зако­нов, по Ари­сто­те­лю (гл. 37), и сде­лал­ся Фера­мен127.

После гибе­ли Фера­ме­на жесто­кость и про­из­вол оли­гар­хов еще более уси­ли­ва­ют­ся. Трид­цать при­ве­ли в испол­не­ние свое реше­ние — обез­ору­жить всех, кро­ме 3000; запре­ти­ли не попав­шим в спи­сок являть­ся даже в город, а неко­то­рых захва­ти­ли в их поме­стьях, чтобы овла­деть их зем­ля­ми. Чув­ст­вуя свое поло­же­ние в Афи­нах непроч­ным, они зани­ма­ют Элев­син, чтобы иметь там на вся­кий слу­чай убе­жи­ще, с.368 и око­ло 300 элев­син­цев пре­да­ют каз­ни. По прось­бе оли­гар­хов из Спар­ты явил­ся отряд око­ло 700 чело­век, под началь­ст­вом гар­мо­ста Кал­ли­бия, и занял акро­поль128. Поло­же­ние оли­гар­хов одна­ко вслед­ст­вие все­го это­го не улуч­ша­лось, а ухуд­ша­лось.

Меж­ду тем чис­ло сте­кав­ших­ся в Филу к Фра­си­бу­лу рос­ло. Во гла­ве отряда в 1000 с лиш­ком чело­век он всту­пил в Пирей и занял Муни­хию, воз­вы­шен­ность, гос­под­ст­во­вав­шую над гава­нью. Попыт­ка оли­гар­хов вытес­нить оттуда демо­кра­тов не уда­лась; сам Кри­тий погиб в стыч­ке. Тогда афи­няне, собрав­шись на сле­дую­щий день на пло­ща­ди, низ­ло­жи­ли Трид­цать, кото­рые отпра­ви­лись в Элев­син, и избра­ли кол­ле­гию Деся­ти граж­дан, облек­ши ее пол­но­мо­чи­я­ми для пре­кра­ще­ния вой­ны. Но те, по сло­вам Ари­сто­те­ля, не выпол­ни­ли сво­его назна­че­ния, а напро­тив — посла­ли в Спар­ту за помо­щью и сде­ла­ли там денеж­ный заем. Они ста­ра­ют­ся терро­ри­зо­вать афи­нян; и они нахо­дят себе под­держ­ку в отряде Кал­ли­бия, а так­же во мно­гих всад­ни­ках, кото­рые были про­тив воз­вра­ще­ния изгнан­ни­ков. Таким обра­зом в ту пору в Атти­ке было как бы два лаге­ря, две пар­тии — «город­ская» и «пирей­ская»: в Афи­нах власт­во­ва­ли оли­гар­хи, в Пирее — демо­кра­ты. К послед­ним про­дол­жа­ли сте­кать­ся не толь­ко граж­дане, но и ино­стран­цы, мет­эки, даже рабы. Мет­э­кам было обе­ща­но урав­не­ние с граж­да­на­ми в отно­ше­нии пода­тей (исо­те­лия). Не гово­ря уже о тех наси­ли­ях, кото­рые они испы­та­ли при Трид­ца­ти, мет­эки вооб­ще заин­те­ре­со­ва­ны были в вос­ста­нов­ле­нии демо­кра­тии, и мы виде­ли, напр., какую щед­рую под­держ­ку ока­зал Лисий отряду Фра­си­бу­ла (стр. 216). Вла­дея Пире­ем и Муни­хи­ей, имея на с.369 сво­ей сто­роне народ, демо­кра­ты одер­жи­ва­ли верх и Десять были низ­ло­же­ны. Вме­сто них избра­ны были дру­гие Десять, поль­зо­вав­ши­е­ся самою луч­шею сла­вой. Они-то, по сло­вам Ари­сто­те­ля, и спо­соб­ст­во­ва­ли заклю­че­нию мира и воз­вра­ще­нию демо­кра­тов. Меж­ду ними в этом отно­ше­нии осо­бен­но выда­вал­ся Ринон.

На помощь оли­гар­хам спар­тан­цы посла­ли было Лисанд­ра; но потом воз­об­ла­да­ло у них дру­гое тече­ние, более уме­рен­ное и при­ми­ри­тель­ное, пред­ста­ви­те­лем кото­ро­го был про­тив­ник Лисанд­ра, царь Пав­са­ний; он сам послан был с вой­ском и вос­поль­зо­вал­ся пер­вым же успе­хом в сра­же­нии с демо­кра­та­ми, чтобы высту­пить в роли при­ми­ри­те­ля. По его прось­бе из Спар­ты при­бы­ли посред­ни­ки и при уча­стии Пав­са­ния и этих посред­ни­ков состо­ял­ся мир (403 г.) меж­ду демо­кра­та­ми в Пирее с одной сто­ро­ны и «горо­жа­на­ми», а так­же Трид­ца­тью, заняв­ши­ми Элев­син, с дру­гой, — мир, поч­ва для кото­ро­го была под­готов­ле­на еще рань­ше вто­рою кол­ле­ги­ею Деся­ти с Рино­ном во гла­ве. Усло­вия это­го дого­во­ра, сооб­щае­мые дослов­но Ари­сто­те­лем (гл. 39), были сле­дую­щие. Тем из афи­нян, кото­рые оста­ва­лись в горо­де во вре­мя оли­гар­хии, в слу­чае жела­ния пре­до­став­ля­лось пере­се­лить­ся в Элев­син, с сохра­не­ни­ем граж­дан­ских прав, иму­ще­ства и дохо­дов. Свя­ти­ли­ще Элев­син­ское долж­но быть общим для обе­их сто­рон; заве­ду­ют им Кери­ки и Евмол­пиды «по ста­рине». Ни пере­се­лив­шим­ся в Элев­син не доз­во­ля­лось являть­ся в Афи­ны, ни остав­шим­ся в горо­де — в Элев­син, за исклю­че­ни­ем вре­ме­ни мисте­рий. Пере­се­лив­ши­е­ся долж­ны из дохо­дов пла­тить в союз­ную кас­су129 так же, как и осталь­ные афи­няне. Если кто из пере­се­лив­ших­ся в Элев­син поже­ла­ет занять дом, то дол­жен вой­ти в согла­ше­ние с вла­дель­цем, и если не сой­дут­ся меж­ду собою, то каж­дый из них изби­ра­ет оцен­щи­ков, и какую цену те поло­жат, ту и брать. Из элев­син­цев же могут жить вме­сте с ними те, кого они (пере­се­ля­ю­щи­е­ся в Элев­син) поже­ла­ют при­нять. Для желаю­щих высе­лить­ся назна­чал­ся срок: с.370 для тех, кто нахо­дил­ся в стране, — 10 дней для запи­си и 20 — для высе­ле­ния, со вре­ме­ни при­не­се­ния при­ся­ги; а для тех, кто отсут­ст­во­вал, — те же сро­ки, счи­тая со вре­ме­ни их воз­вра­ще­ния. Но пере­се­лив­ши­е­ся в Элев­син в сущ­но­сти лиша­лись поли­ти­че­ских прав: дого­вор поста­нов­лял, что они не могут зани­мать ни одной долж­но­сти в Афи­нах, преж­де чем запи­шут­ся сно­ва в жите­ли горо­да. Суд по делам об убий­стве дол­жен быть по ста­рине, если кто кого соб­ст­вен­но­руч­но убьет или ранит. Все преж­нее пре­да­ва­лось забве­нию: амни­стия была пол­ная по отно­ше­нию ко всем, кро­ме Трид­ца­ти, Деся­ти, Один­на­дца­ти и началь­ст­во­вав­ших в Пирее, даже и по отно­ше­нию к ним, если они дадут отчет. Отчет же давать долж­ны началь­ст­во­вав­шие в Пирее — в Пирее, а нахо­див­ши­е­ся в горо­де — перед име­ю­щи­ми ценз граж­да­на­ми. Затем им, в слу­чае жела­ния, пре­до­став­ля­лось высе­лить­ся. День­ги, кото­рые были взя­ты взай­мы на вой­ну, каж­дая сто­ро­на долж­на упла­тить отдель­но.

Когда мно­гие из сто­рон­ни­ков Трид­ца­ти, побуж­дае­мые опа­се­ни­я­ми, заду­ма­ли высе­лить­ся, но откла­ды­ва­ли заяв­ле­ние об этом на послед­ние дни — «как это обык­но­вен­но все дела­ют», заме­ча­ет Ари­сто­тель, — то Арх­ин, один из вождей демо­кра­тов и сотруд­ни­ков Фра­си­бу­ла, играв­ший осо­бен­но вид­ную роль в деле зами­ре­ния, с целью удер­жать их в Афи­нах, сокра­тил про­из­воль­но срок, назна­чен­ный для запи­си, и таким обра­зом мно­гих при­нудил остать­ся, пока их опа­се­ния исчез­ли. Элев­син соста­вил как бы само­сто­я­тель­ную общи­ну, неза­ви­си­мый город, рядом с Афи­на­ми. Толь­ко на тре­тий год после высе­ле­ния после­до­ва­ло пол­ное при­ми­ре­ние афи­нян с пере­се­лив­ши­ми­ся в Элев­син.

Те, кто при­ни­мал уча­стие в осво­бож­де­нии Афин от ига оли­гар­хов, полу­чи­ли награ­ды. Участ­ни­кам из граж­дан реше­но было дать 1000 драхм «на жерт­ву и при­но­ше­ния» и награ­дить каж­до­го из них плю­ще­вым вен­ком; мет­э­кам, сра­жав­шим­ся у Муни­хии, даро­ва­на, соглас­но обе­ща­нию, исо­те­лия, а те из них, кто был в Филе, кто при­мкнул с само­го нача­ла к дви­же­нию и был в чис­ле его ини­ци­а­то­ров, полу­чи­ли пра­во граж­дан­ства130. Фра­си­бул с.371 пред­ло­жил даже дать поли­ти­че­ские пра­ва всем воз­вра­тив­шим­ся вме­сте с «пирей­ца­ми», в чис­ле кото­рых были и несо­мнен­ные рабы; но про­тив это­го пред­ло­же­ния Арх­ин внес обви­не­ние в про­ти­во­за­кон­но­сти.

Победи­те­ли-демо­кра­ты чест­но, свя­то испол­ни­ли усло­вия при­ми­ре­ния131. Они дей­ст­ви­тель­но пре­да­ли забве­нию про­шлое. Когда один афи­ня­нин начал «поми­нать про­шлое» и высту­пил с обви­не­ни­я­ми про­тив неко­то­рых лиц, то Арх­ин отвел его в совет и насто­ял на немед­лен­ной каз­ни его без суда, на страх дру­гим, гово­ря, что теперь чле­нам сове­та пред­став­ля­ет­ся слу­чай пока­зать, жела­ют ли они спа­сти демо­кра­тию и остать­ся вер­ны­ми дан­ной клят­ве. После это­го, гово­рит Ари­сто­тель, никто уже впо­след­ст­вии не «поми­нал про­шло­го». Вооб­ще из пере­жи­тых несча­стий демо­кра­ты извлек­ли пре­крас­ный, полез­ный урок. Они не толь­ко пре­да­ли забве­нию про­шлые вины, но и упла­ти­ли общи­ми сила­ми Спар­те день­ги, взя­тые взай­мы оли­гар­ха­ми на вой­ну про­тив них же — хотя по дого­во­ру каж­дая сто­ро­на отдель­но долж­на была пла­тить свои дол­ги, — пола­гая, что этим долж­но поло­жить нача­ло еди­не­нию. Тако­му обра­зу дей­ст­вий афин­ских демо­кра­тов Ари­сто­тель про­ти­во­став­ля­ет поведе­ние демо­кра­тов в дру­гих горо­дах, кото­рые не толь­ко ниче­го не жерт­во­ва­ли из сво­их средств, но и устра­и­ва­ли пере­дел зем­ли. Фра­си­бул же, Арх­ин и неко­то­рые дру­гие зна­ли, в чьих руках нахо­дит­ся кон­фис­ко­ван­ное у них во вре­мя Трид­ца­ти иму­ще­ство, но и не пыта­лись вер­нуть его себе, чтобы не рас­стра­и­вать мира.

В Афи­нах прав­ле­ние вре­мен­но было пору­че­но комис­сии или коми­те­ту из 20 лиц132, под руко­вод­ст­вом кото­рых были выбра­ны по жре­бию совет и вла­сти, в том чис­ле архонт Евклид. Народ­ное собра­ние и народ­ный суд с.372 вос­ста­нов­ле­ны. Год «архонт­ства Евклида» явил­ся как бы гра­нью, сво­его рода эрою в афин­ской исто­рии. Он остал­ся памя­тен во мно­гих отно­ше­ни­ях. Необ­хо­ди­мо было вновь орга­ни­зо­вать потря­сен­ный строй и при­том при­ме­ни­тель­но к новым усло­ви­ям, в кото­рых очу­ти­лись Афи­ны после несчаст­ной для них вой­ны; необ­хо­ди­мо было устра­нить тот хаос, кото­рый гос­под­ст­во­вал в сфе­ре пра­ва, где обра­зо­ва­лось нема­ло насло­е­ний, где нако­пи­лось мно­го зако­нов уста­рев­ших или непри­ме­ни­мых, даже непо­нят­ных, или вза­им­но про­ти­во­ре­ча­щих. В архонт­ство Евклида про­из­веде­ны систе­ма­ти­че­ский пере­смотр и коди­фи­ка­ция зако­нов. По псе­физ­ме Тиса­ме­на133 вос­ста­нов­ля­лись зако­ны Соло­на, а так­же «уста­нов­ле­ния» Дра­ко­на, быв­шие еще в силе в преж­нее вре­мя: ими долж­ны были поль­зо­вать­ся «по ста­рине». Соста­вить новые зако­ны, какие необ­хо­ди­мо было доба­вить, пору­ча­лось осо­бой зако­но­да­тель­ной комис­сии, по избра­нию сове­та. Уста­нав­ли­вал­ся, с неко­то­ры­ми видо­из­ме­не­ни­я­ми, тот порядок их рас­смот­ре­ния и одоб­ре­ния, о кото­ром мы гово­ри­ли по пово­ду рефор­мы Эфи­аль­та (стр. 130): упо­мя­ну­тая комис­сия, запи­сав зако­ны, долж­на была выста­вить их на таб­ли­цах у ста­туй геро­ев-эпо­пи­мов, чтобы каж­дый желаю­щий мог их обо­зреть. Зако­ны эти дол­жен был «под­верг­нуть испы­та­нию» совет вме­сте с 500 номо­фе­тов, избран­ных демота­ми и свя­зан­ных клят­вою. Отно­си­тель­но аре­о­па­га заме­ча­ет­ся воз­врат, до неко­то­рой сте­пе­ни, к про­шло­му, к тому поряд­ку, кото­рый суще­ст­во­вал до рефор­мы Эфи­аль­та: аре­о­паг дол­жен был забо­тить­ся о том, чтобы вла­сти соблюда­ли зако­ны. Таким обра­зом уси­ли­ва­лось вли­я­ние это­го учреж­де­ния, по-види­мо­му не ском­про­ме­ти­ро­вав­ше­го себя во вре­мя тира­нии Трид­ца­ти. Затем, все не утвер­жден­ные зако­ны и псе­физ­мы объ­яв­ле­ны были не име­ю­щи­ми силы, запре­ща­лось поль­зо­вать­ся «непи­сан­ным зако­ном», коре­ня­щим­ся в созна­нии всех, обыч­ным пра­вом, и т. д.134 Поста­нов­ле­ния сове­та и народ­но­го собра­ния не долж­ны были быть выше зако­на. В зако­но­да­тель­ную комис­сию избра­ны с.373 были меж­ду про­чим сам автор упо­мя­ну­той псе­физ­мы Тиса­мен и Нико­мах, кото­рый уже при­ни­мал уча­стие в преж­них коди­фи­ка­ци­он­ных работах (стр. 346); его упре­ка­ли в мед­ли­тель­но­сти и в зло­употреб­ле­ни­ях, наме­рен­ных иска­же­ни­ях, но, по-види­мо­му, он нужен был, как чело­век опыт­ный. И эта работа затя­ну­лась на несколь­ко лет, до 399 г. Сво­бо­да лич­но­сти, окон­ча­тель­ное уни­что­же­ние семей­но-родо­вой ответ­ст­вен­но­сти, вот тот прин­цип, кото­рый был про­веден при пере­смот­ре зако­нов135. Про­изо­шло так­же нема­ло пере­мен в финан­со­вой адми­ни­ст­ра­ции, сооб­раз­но изме­нив­шим­ся усло­ви­ям; элли­нота­мии, напр., были упразд­не­ны, так как афин­ский союз и союз­ная каз­на уже не суще­ст­во­ва­ли.

В смут­ные годы Пело­пон­нес­ской вой­ны и в виду тяж­ких потерь в граж­да­нах Пери­к­лов закон о пра­ве граж­дан­ства (стр. 146) или фак­ти­че­ски не соблюдал­ся, или даже был, может быть, смяг­чен. По край­ней мере, нема­ло чуж­дых эле­мен­тов за эти годы про­ник­ло в состав афин­ских граж­дан. Теперь, по пред­ло­же­нию Ари­сто­фо­на, Пери­к­лов закон был воз­об­нов­лен; толь­ко ему не дано обрат­ной силы: кто в архонт­ство Евклида при­зна­вал­ся граж­да­ни­ном, оста­вал­ся им, хотя бы его про­ис­хож­де­ние и было сомни­тель­но.

Была попыт­ка еще с дру­гой сто­ро­ны огра­ни­чить чис­ло пол­но­прав­ных афин­ских граж­дан. Фор­ми­сий пред­ло­жил пре­до­ста­вить поли­ти­че­ские пра­ва толь­ко земель­ным соб­ст­вен­ни­кам. Око­ло 5000 афи­нян136 — фетов и обед­нев­ших граж­дан из выс­ших клас­сов — долж­ны были бы в таком слу­чае лишить­ся поли­ти­че­ских прав. Демос, толь­ко что одер­жав­ший верх в борь­бе с оли­гар­хи­ей, не мог согла­сить­ся на это. Пред­ло­же­ние Фор­ми­сия было отверг­ну­то.

Народ, гово­рит Ари­сто­тель (гл. 41), полу­чил в свои руки государ­ст­вен­ное управ­ле­ние по спра­вед­ли­во­сти, так как воз­вра­ще­ни­ем он был обя­зан само­му себе. Оче­вид­но, Ари­сто­тель не при­да­вал боль­шо­го зна­че­ния посред­ни­че­ству спар­тан­цев…

с.374 Так закон­чил­ся кри­зис в исто­рии Афин, внеш­ней и внут­рен­ней. Рево­лю­ци­он­ная пора мино­ва­ла и вос­ста­нов­ле­на была демо­кра­тия, на этот раз окон­ча­тель­но, до самой поте­ри неза­ви­си­мо­сти. Пар­тия край­них оли­гар­хов с тех пор исче­за­ет из Афин, ском­про­ме­ти­ро­ван­ная, не имея креп­ких кор­ней, оста­вив после себя лишь тяже­лые, кро­ва­вые вос­по­ми­на­ния. Уро­ки про­шло­го, собы­тия 411 и 404/403 г., оста­лись для афи­нян навсе­гда памят­ны­ми. Демо­кра­тия, сло­жив­ша­я­ся в Афи­нах исто­ри­че­ски, в тече­ние поко­ле­ний, раз­ви­вав­ша­я­ся орга­ни­че­ски, была нераз­рыв­но свя­за­на с суще­ст­во­ва­ни­ем неза­ви­си­мо­го Афин­ско­го государ­ства. Для дру­го­го строя тут не было соот­вет­ст­ву­ю­щей поч­вы.


Суд над Сокра­том.

В неко­то­рой свя­зи с собы­ти­я­ми, пере­жи­ты­ми афи­ня­на­ми в кон­це V в., нахо­дит­ся эпи­зод, лежа­щий тем­ным пят­ном на их демо­кра­тии. Это — про­цесс и казнь Сокра­та.

Вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны было эпо­хой не толь­ко поли­ти­че­ско­го кри­зи­са, но и кри­зи­са в миро­воз­зре­нии, глу­бо­ких пере­мен в сфе­ре умст­вен­ной и нрав­ст­вен­ной, в сфе­ре обра­зо­ва­ния. То была эпо­ха софи­стов и Сокра­та.

Ста­рин­ное обра­зо­ва­ние афи­ня­ни­на было неслож­но: оно состо­я­ло глав­ным обра­зом в обу­че­нии чте­нию и пись­му, гим­на­сти­ке, пению и музы­ке, в заучи­ва­нии сти­хов древ­них поэтов; на этих поэтах вос­пи­ты­ва­лись преж­ние поко­ле­ния. Теперь такое обра­зо­ва­ние уже мно­гих не удо­вле­тво­ря­ет. Назре­ли новые потреб­но­сти; чело­век не хочет при­ни­мать что-либо на веру; он под­вер­га­ет кри­ти­ке, сомне­нию уста­но­вив­ши­е­ся веро­ва­ния, воз­зре­ния, обы­чаи и поряд­ки. Ослож­нив­ша­я­ся жизнь тре­бу­ет ино­го, выс­ше­го обра­зо­ва­ния. Чтобы выдер­жать жиз­нен­ную борь­бу, играть роль в обще­стве, в государ­стве, нуж­но было обла­дать им и преж­де все­го надо было вла­деть сло­вом, искус­ст­вом «мыс­лить и гово­рить». Какая про­ти­во­по­лож­ность суще­ст­во­ва­ла меж­ду ста­рым и новым обра­зо­ва­ни­ем, мы видим у Ари­сто­фа­на в его «Обла­ках», в спо­ре меж­ду «Спра­вед­ли­вым» и «Неспра­вед­ли­вым Сло­вом».

с.375 Навстре­чу новой потреб­но­сти шли софи­сты137, — про­фес­сио­наль­ные, плат­ные учи­те­ля «муд­ро­сти», делав­шие из нее ремес­ло и пред­ла­гав­шие ее за извест­ное воз­на­граж­де­ние, о кото­рых у Пла­то­на (в «Про­та­го­ре») гово­рит­ся, что они раз­во­зи­ли по горо­дам нау­ку и «тор­го­ва­ли ею оптом и в роз­ни­цу», «рас­хва­ли­вая то, что́ про­да­ва­ли, как тот купец или раз­нос­чик, что тор­гу­ет телес­ною пищею; они рас­хва­ли­ва­ли все ради про­да­жи, сами не зная тол­ком, что́ про­да­ют, хоро­шо ли оно или худо для души». Это были «про­све­ти­те­ли» и «энцик­ло­пе­ди­сты» того вре­ме­ни138. Учи­ли они самым раз­но­об­раз­ным пред­ме­там, «всем искус­ствам и нау­кам», как вели­чал­ся напр. софист Гип­пий на пло­ща­ди, у сто­лов менял; но в осо­бен­но­сти учи­ли они «мыс­лить и гово­рить», искус­ству сло­ва, это­му, по выра­же­нию Гор­гия, «вели­чай­ше­му бла­гу, кото­ро­му люди обя­за­ны как сво­ею сво­бо­дою, так и вла­стью над дру­ги­ми, ибо реча­ми мож­но убеж­дать и судей в судах, и чле­нов сове­та в сове­те, и народ в народ­ном собра­нии, и всех во вся­ком поли­ти­че­ском собра­нии; вла­дея такою силою, ты будешь иметь раба и во вра­че и в вос­пи­та­те­ле; ростов­щик будет нажи­вать не для себя, а для дру­гих — для тебя, уме­ю­ще­го гово­рить и убеж­дать тол­пу». Софи­сты обла­да­ли этим искус­ст­вом, уме­ли «сла­бое сло­во делать силь­ным»; они были искус­ны в спо­рах, ста­ра­лись сбить и запу­тать про­тив­ни­ка. Их спо­ры — это новый вид состя­за­ний, agōn’ов, тех раз­вле­че­ний, кото­рые так люби­ли афи­няне139. Воз­зре­ния и при­е­мы софи­стов, их эри­сти­ка, рито­ри­ка, диа­лек­ти­ка широ­ко рас­про­стра­ня­лись и нахо­ди­ли отра­же­ние и в лите­ра­ту­ре; сто­ить толь­ко вспом­нить об Еври­пиде, у кото­ро­го дей­ст­ву­ю­щие лица неред­ко про­из­но­сят речи по всем пра­ви­лам тогдаш­ней рито­ри­ки, раз­би­ра­ют вопрос pro и contra. Еври­пид, как осме­и­ва­ет его Ари­сто­фан в «Лягуш­ках», все иссле­ду­ет и рас­суж­да­ет: поче­му? зачем? кто? где? как? откуда?..

Хотя софи­сты не состав­ля­ли опре­де­лен­ной шко­лы и по уму, талан­там и нрав­ст­вен­ным каче­ствам нема­ло отли­ча­лись с.376 друг от дру­га — стар­шее, напр., поко­ле­ние, к кото­ро­му при­над­ле­жа­ли Про­та­гор, Гор­гий, Про­дик, было во всех отно­ше­ни­ях выше млад­ше­го, — но все же в их воз­зре­ни­ях мож­но заме­тить неко­то­рые гос­под­ст­ву­ю­щие чер­ты, харак­те­ри­зу­ю­щие вме­сте с тем и ту эпо­ху.

Преж­де все­го сле­ду­ет отме­тить край­ний субъ­ек­ти­визм софи­стов. Как упо­мя­ну­то (стр. 190), чело­век при­зна­вал­ся «мерою всех вещей, суще­ст­ву­ю­щих, что они суще­ст­ву­ют, не суще­ст­ву­ю­щих, что они не суще­ст­ву­ют». Нет исти­ны, нет зна­ния, есть толь­ко мне­ния; что́ кому кажет­ся, так оно для него и есть. О каж­дом пред­ме­те мож­но выска­зать два про­ти­во­по­лож­ных мне­ния и каж­дое из них мож­но защи­щать с тем же субъ­ек­тив­ным пра­вом. Все явля­ет­ся услов­ным, отно­си­тель­ным, таким, каким оно пред­став­ля­ет­ся в дан­ный момент дан­но­му лицу. Софи­сты были по пре­иму­ще­ству скеп­ти­ки и отри­ца­те­ли. По Гор­гию, «не суще­ст­ву­ет ниче­го; если бы и суще­ст­во­ва­ло, то оно не было бы позна­вае­мо, а если бы было позна­вае­мо, то не мог­ло бы быть пере­да­вае­мо». Мы виде­ли (стр. 193—194), как скеп­ти­че­ски отно­сил­ся к гре­че­ским богам Про­та­гор: «о богах», гово­рил он, «я не могу знать, ни что они есть, ни что их нет».

Исто­ри­че­ский про­цесс при­вел к кри­ти­че­ско­му отно­ше­нию ко все­му преж­не­му, уста­нов­лен­но­му. Все осно­вы ста­ро­го поряд­ка — пра­во и обы­чаи, рели­гия и нрав­ст­вен­ность — все это под­вер­га­лось обсуж­де­нию, кри­ти­ке, отри­ца­нию или сомне­нию. «Как при­ят­но», гово­рит Стреп­си­а­дов сын в Ари­сто­фа­но­вых «Обла­ках», «позна­ко­мить­ся с новы­ми, пре­крас­ны­ми веща­ми и свы­со­ка смот­реть на суще­ст­ву­ю­щие зако­ны» (ст. 1398). Рели­гия объ­яв­ля­лась выдум­кой како­го-нибудь хит­ре­ца (стр. 365); вера в свя­тость и нена­ру­ши­мость зако­на утра­ти­лась и счи­та­лась пред­рас­суд­ком. В про­ти­во­вес уста­нов­лен­но­му чело­ве­че­ско­му зако­ну выстав­ля­лось пра­во при­ро­ды, есте­ствен­ное пра­во. Выдви­га­лась лич­ность, и на пер­вый план ста­ви­лись ее инте­ре­сы и выго­ды: силь­ная лич­ность, сво­бод­ная от пред­рас­суд­ков, зна­ет, как мало цены име­ют обыч­ные нрав­ст­вен­ные поня­тия и зако­ны; она сме­ло может быть выше этих «пред­рас­суд­ков», попи­рать их, стать, выра­жа­ясь совре­мен­ным язы­ком, «по ту сто­ро­ну добра и зла»; она может сме­ло с.377 стре­мить­ся к неогра­ни­чен­ной вла­сти, как вер­шине чело­ве­че­ско­го сча­стья, к удо­вле­тво­ре­нию лишь сво­их жела­ний.

В этом отно­ше­нии чрез­вы­чай­но харак­тер­ны сло­ва Кал­лик­ла (в Пла­то­но­вом «Гор­гии», 483—484, 491—492)140, по кото­ро­му зако­ны чело­ве­че­ские — это путы, кои­ми сла­бые и ничтож­ные свя­зы­ва­ют силь­ных: уста­нав­ли­вая зако­ны, они одно хва­лят, дру­гое пори­ца­ют ради самих себя и сво­ей выго­ды. Стра­шась, чтобы люди более силь­ные и спо­соб­ные к пре­об­ла­да­нию не взя­ли верх над ними, эти сла­бые гово­рят, что свое­ко­рыст­ное при­тя­за­ние дур­но и неспра­вед­ли­во, что стрем­ле­ние обла­дать бо́льшим, чем дру­гие, и состав­ля­ет неспра­вед­ли­вость. Сами будучи худ­ши­ми, они доро­жат равен­ст­вом. Вслед­ст­вие это­го закон при­зна­ет неспра­вед­ли­вым и дур­ным, если один чело­век ста­ра­ет­ся иметь боль­ше, чем дру­гие. А меж­ду тем сама при­ро­да учит, что луч­ше­му спра­вед­ли­во пре­об­ла­дать над худ­шим и более силь­но­му над менее силь­ным. Для живот­ных, для людей, для целых государств и наро­дов пра­во заклю­ча­ет­ся в том, чтобы силь­ней­ший власт­во­вал и пре­об­ла­дал над сла­бей­шим. Посту­пать так зна­чит дей­ст­во­вать по зако­ну при­ро­ды, — конеч­но, не по тому, кото­рый измыш­ля­ем мы, когда, овла­де­вая людь­ми отлич­ны­ми и силь­ней­ши­ми еще в их моло­до­сти, заго­ва­ри­вая и оча­ро­вы­вая их, как руч­ных львов, мы пора­бо­ща­ем их, гово­ря: сле­ду­ет дер­жать­ся равен­ства, в этом-то и состо­ит пре­крас­ное и спра­вед­ли­вое. Если же бы нашел­ся чело­век с силь­ным харак­те­ром, то он бы стрях­нул и рас­торг все это и, поправ наши писа­ние, чары, закли­на­ния и все про­тив­ные при­ро­де зако­ны, вос­стал и из раба сде­лал­ся гос­по­ди­ном. Здесь-то про­си­я­ло бы пра­во при­ро­ды, — есте­ствен­ное пра­во силь­но­го. Сдер­жи­вать себя, по мне­нию Кал­лик­ла, глу­по; по при­ро­де пре­крас­ное и спра­вед­ли­вое состо­ит в том, чтобы без­на­ка­зан­но удо­вле­тво­рять свои жела­ния, слу­жить им отва­гою и умом. Тол­па по мало­ду­шию хва­лит скром­ность и спра­вед­ли­вость. Но для людей силь­ных и власт­ных может ли быть что-нибудь хуже скром­но­сти? При пол­ной воз­мож­но­сти с.378 бес­пре­пят­ст­вен­но наслаж­дать­ся бла­га­ми, нуж­но ли им ста­вить над собою гос­по­ди­на — чело­ве­че­ские зако­ны, тол­ки и пори­ца­ния? «Рос­кошь, необуздан­ность, сво­бо­да от вся­ких стес­не­ний — вот доб­ро­де­тель и сча­стье; а все осталь­ное — пустая при­кра­са, про­ти­во­есте­ствен­ное согла­ше­ние, ниче­го не сто­я­щая люд­ская выдум­ка!», на что́ Сократ иро­ни­че­ски отве­ча­ет: «не без бла­го­род­ной откро­вен­но­сти изло­жил ты свои мыс­ли, Кал­ликл: ты выска­зал ясно то, что́ дру­гие хотя и дума­ют, но гово­рить не реша­ют­ся». А софист Фра­си­мах — в Пла­то­но­вом «Государ­стве» (338, 343—344) — раз­ви­ва­ет ту мысль, что спра­вед­ли­вость есть не что иное, как полез­ное силь­ней­ше­му; вся­кая власть дает зако­ны, сооб­раз­ные с ее поль­зою: демо­кра­тия — демо­кра­ти­че­ские, тира­ния — тира­ни­че­ские и т. д.; дав же зако­ны, полез­ные для себя, она объ­яв­ля­ет их спра­вед­ли­вы­ми для под­дан­ных и нару­ши­те­ля этих зако­нов нака­зы­ва­ет, как без­за­кон­ни­ка и про­тив­ни­ка прав­ды.

После это­го нам ста­но­вят­ся еще понят­нее лич­но­сти, подоб­ные Алки­ви­а­ду и Кри­тию; это — живая иллю­ст­ра­ция к поло­же­ни­ям Кал­лик­ла и Фра­си­ма­ха.

В про­ти­во­по­лож­ность преж­не­му нацио­на­лиз­му с кон­ца V и нача­ла IV в. все чаще выска­зы­ва­ют­ся идеи кос­мо­по­ли­ти­че­ские. «Оте­че­ство — там, где нам хоро­шо», гово­рит­ся в Ари­сто­фа­но­вом «Богат­стве» (ст. 1151); или, напр., у Еври­пида: «Зем­ля, наша кор­ми­ли­ца, везде для нас оте­че­ство». У софи­стов мы встре­ча­ем нема­ло и гуман­ных идей. Неко­то­рые из них осуж­да­ли раб­ство (стр. 222); у них встре­ча­ет­ся идея брат­ства всех людей. «Мы все здесь», гово­рил Гип­пий141, «род­ные, собра­тья и сограж­дане по при­ро­де. Ибо подоб­ное подоб­но­му по при­ро­де срод­но, и толь­ко закон, этот вла­сте­лин людей, рас­по­ря­жа­ет­ся нами про­тив при­ро­ды».

Не сле­ду­ет пред­став­лять себе софи­стов толь­ко как раз­ру­ши­те­лей. Но в общем все же они под­ры­ва­ли устои суще­ст­во­вав­ших веро­ва­ний, нрав­ст­вен­но­сти, государ­ства и с.379 вза­мен ста­ро­го мало дава­ли поло­жи­тель­но­го. Про­тив них высту­пил Сократ и ука­зал новые пути фило­соф­ской мыс­ли142.

Пер­вые гре­че­ские фило­со­фы, как извест­но, зада­ва­лись пре­иму­ще­ст­вен­но вопро­са­ми о про­ис­хож­де­нии мира. Но уже софи­сты ста­ли обра­щать вни­ма­ние на чело­ве­ка; Сократ же исклю­чи­тель­но сосре­дото­чил свой инте­рес на чело­ве­ке и, по выра­же­нию древ­них, свел фило­со­фию с неба на зем­лю. Он зани­мал­ся опре­де­ле­ни­ем поня­тий и иссле­до­ва­ни­ем о доб­ро­де­те­ли; он явил­ся осно­ва­те­лем после­дую­щей логи­ки и эти­ки. Он учил само­по­зна­нию и доб­ро­де­те­ли, кото­рая есть, по его мне­нию, зна­ние и дости­га­ет­ся путем раз­мыш­ле­ния. Сокра­та сбли­жа­ло с софи­ста­ми отно­ше­ние к авто­ри­те­ту; его прин­цип заклю­чал­ся в том, чтобы ниче­го не при­ни­мать на веру, без дока­за­тельств, без испы­та­ния; он сам стре­мил­ся и дру­гих побуж­дал иссле­до­вать, раз­мыш­лять, сле­до­вать толь­ко сво­е­му убеж­де­нию. В этом отно­ше­нии Сократ был рацио­на­лист и ока­зы­вал­ся в про­ти­во­ре­чии с преж­ним, ста­рин­ным миро­воз­зре­ни­ем. Тут он сто­ял на иной точ­ке зре­ния, на поч­ве ново­го обра­зо­ва­ния. Но тогда как софи­сты огра­ни­чи­ва­лись отри­ца­ни­ем и сомне­ни­ем, тогда как по их мне­нию исти­ны не суще­ст­ву­ет, Сократ, наобо­рот, утвер­ждал, что исти­на и доб­ро­де­тель суще­ст­ву­ет. Он впер­вые выяс­нил идею зна­ния; «впер­вые и с пол­ным созна­ни­ем он заявил, что долж­но суще­ст­во­вать нечто обя­за­тель­ное, нахо­дя­ще­е­ся над все­ми инди­виду­у­ма­ми, и что зна­ние суще­ст­ву­ет лишь там, где это поня­то» (Вин­дель­банд). Сократ искал исти­ны и ста­рал­ся в дру­гих про­будить это стрем­ле­ние к ней, это иска­ние ее, все­лить духов­ную жаж­ду ее. Он не напи­сал ни одной стро­ки, в кото­рой бы выра­жа­лось его уче­ние; он не изла­гал его в виде строй­ной с.380 систе­мы, гото­вых поло­же­ний; он всту­пал обык­но­вен­но в уст­ную бесе­ду и путем вопро­сов ста­рал­ся лишь наве­сти на путь к истине и доб­ро­де­те­ли, раз­об­ла­чая в то же вре­мя мни­мое зна­ние, шар­ла­тан­ство и само­мне­ние. Сократ стре­мил­ся вызвать в собе­сед­ни­ке соот­вет­ст­ву­ю­щее настро­е­ние, про­будить в нем мыс­ли; он как бы помо­гал их рож­де­нию, «пови­вал» умы: неда­ром он срав­ни­вал свое заня­тие с пови­валь­ным искус­ст­вом.

Доб­ро­де­тель, по мне­нию Сокра­та, состо­ит в зна­нии: зна­ние есть осно­ва вся­ко­го нрав­ст­вен­но­го поступ­ка и незна­ние — осно­ва всех оши­бок и недо­стат­ков. Сократ не мог себе пред­ста­вить зна­ния без доб­ро­де­те­ли и доб­ро­де­те­ли без зна­ния; зло тво­рить, по его мне­нию, мож­но толь­ко по неведе­нию; не сле­ду­ет при­чи­нять его дру­го­му, даже вра­гу, непра­виль­но возда­вать неспра­вед­ли­во­стью за неспра­вед­ли­вость, злом за зло. Борясь с софи­ста­ми, Сократ имел в виду нрав­ст­вен­ное воз­рож­де­ние обще­ства. Истин­ное бла­го он видел в жиз­ни сооб­раз­но с исти­ной, когда чело­век пере­ста­ет быть рабом сво­их жела­ний и ста­но­вит­ся сво­бод­ным. Сократ учил, что нуж­но забо­тить­ся о разум­но­сти, истине, о душе сво­ей, чтобы она была как мож­но луч­ше, ибо это — самое доро­гое сокро­ви­ще. По сло­вам Пла­то­но­вой «Апо­ло­гии Сокра­та» (гл. 17)143, кото­рую Гом­перц назы­ва­ет «сти­ли­зи­ро­ван­ной прав­дой», Сократ, обра­ща­ясь к встреч­но­му, обык­но­вен­но гово­рил: «О луч­ший из мужей, граж­да­нин горо­да Афин, вели­чай­ше­го из горо­дов и боль­ше всех про­слав­лен­но­го за муд­рость и силу, не стыд­но ли тебе, что ты забо­тишь­ся о день­гах, чтобы их у тебя было как мож­но боль­ше, о сла­ве и поче­стях, а о разум­но­сти, об истине и о душе сво­ей, чтобы она была как мож­но луч­ше, не забо­тишь­ся и не помыш­ля­ешь?» «И если кто из вас», про­дол­жал Сократ в той же «Апо­ло­гии», «станет утвер­ждать, что он забо­тит­ся, то я не остав­лю его и не уйду от него тот­час же, а буду его рас­спра­ши­вать, пытать, опро­вер­гать, и если мне пока­жет­ся, что в нем нет доб­ле­сти, а он толь­ко гово­рит, что есть, с.381 буду попре­кать его за то, что он самое доро­гое не ценит ни во что, а пло­хое ценит доро­же все­го… Ведь я толь­ко и делаю, что хожу и убеж­даю каж­до­го из вас, моло­до­го и ста­ро­го, забо­тить­ся рань­ше и силь­нее не о телах ваших или о день­гах, но о душе, чтобы она была как мож­но луч­ше»«Еже­днев­но бесе­до­вать о доб­ро­де­те­ли и обо всем про­чем, о чем он бесе­до­вал, испы­ты­вая себя и дру­гих», по мне­нию Сокра­та, — вели­чай­шее бла­го для чело­ве­ка и жизнь без тако­го иссле­до­ва­ния не есть жизнь для чело­ве­ка (гл. 28). В этом Сократ видел свое при­зва­ние, свою мис­сию, веле­ние бога, кото­ро­го надо слу­шать­ся боль­ше, неже­ли людей, ибо Сократ, несмот­ря на свой рацио­на­лизм, был рели­ги­о­зен и сле­до­вал сво­е­му «дай­мо­ни­о­ну», внут­рен­не­му голо­су. Фило­со­фа это­го, лето и зиму оде­то­го оди­на­ко­во, в один и тот же плащ, босо­го, по наруж­но­сти напо­ми­наю­ще­го сати­ра или силе­на, мож­но было встре­тить каж­дый день на ули­цах и пло­ща­дях Афин, в гим­на­зи­ях и пале­страх оста­нав­ли­ваю­щим зна­ко­мо­го и незна­ко­мо­го, всту­паю­щим в бесе­ду, задаю­щим вопро­сы, все­гда спо­кой­но­го, с ясной душой, про­ник­ну­то­го юмо­ром. Так всю жизнь про­во­дил он в Афи­нах, почти нико­гда не покидая их, обна­ру­жи­вая пол­ное пре­не­бре­же­ние к мир­ским бла­гам, богат­ству и поче­стям и в то же вре­мя не впа­дая в суро­вый риго­ризм или аске­тизм. Сокра­та неред­ко мож­но было видеть и в част­ных домах, сре­ди гостей, на пирах, в кото­рых он охот­но при­ни­мал уча­стие, сохра­няя и тут все­гда ясность ума. Сократ не стре­мил­ся к обще­ст­вен­ным долж­но­стям; это отвлек­ло бы его от того дела, в кото­ром он видел свое при­зва­ние; при­том он отно­сил­ся кри­ти­че­ски к демо­кра­тии; но зако­нам ее пови­но­вал­ся и чест­но испол­нял долг граж­да­ни­на, когда это­го тре­бо­ва­ли обсто­я­тель­ства; муже­ст­вен­но сра­жал­ся у Поти­деи и при Делии; был при­та­ном в то вре­мя, когда суди­ли стра­те­гов, победи­те­лей при Арги­ну­сах, и тут, как мы виде­ли, сме­ло вос­стал про­тив без­за­ко­ния; он один из всех при­та­нов остал­ся верен сво­е­му убеж­де­нию, несмот­ря на угро­зы и кри­ки (стр. 354). Так­же муже­ст­вен­но отка­зал­ся он испол­нить без­за­кон­ное тре­бо­ва­ние Трид­ца­ти при­ве­сти из Сала­ми­на стра­те­га Льва, кото­ро­го тира­ны хоте­ли каз­нить.

с.382 Под некра­си­вою — чтобы не ска­зать без­образ­ною — внеш­но­стью Сокра­та скры­ва­лась внут­рен­няя кра­сота, и эта ори­ги­наль­ная, гени­аль­ная лич­ность про­из­во­ди­ла на мно­гих чару­ю­щее впе­чат­ле­ние. Ярко и образ­но гово­рит об этом Пла­тон в сво­ем «Пире»144 уста­ми Алки­ви­а­да. Алки­ви­ад срав­ни­ва­ет Сокра­та с теми силе­на­ми, кото­рые нахо­дят­ся в мастер­ских вая­те­лей и изо­бра­жа­ют­ся со сви­ре­лью или флей­той в руках, а внут­ри содер­жат обра­зы богов. Он подо­бен сати­ру Мар­сию и по виду, такой же насмеш­ник и музы­кант; толь­ко при­во­дит в вос­хи­ще­ние он без помо­щи инстру­мен­та, про­сто сло­ва­ми. Алки­ви­ад гово­рит, что́ пере­чув­ст­во­вал он от речей Сокра­та: «Когда я слу­шаю его, серд­це у меня бьет­ся силь­нее, чем у кори­бан­тов, и сле­зы льют­ся от речей его. Вижу и мно­гих дру­гих, кото­рые то же чув­ст­ву­ют. Слу­шая Перик­ла и иных отлич­ных ора­то­ров, я думал, что они хоро­шо гово­рят, но ниче­го подоб­но­го я не испы­ты­вал и не вол­но­ва­лась моя душа, не воз­му­ща­лась, зачем она в раб­стве; а этот Мар­сий часто настра­и­вал меня так, что не сто­ит, каза­лось мне, жить, как я живу… Перед этим одним из всех людей я чув­ст­вую то, чего никто во мне не пред­по­ла­гал бы, — чув­ст­вую стыд. Толь­ко его я сты­жусь…» С пер­во­го взгляда речи Сокра­та кажут­ся смеш­ны­ми: внеш­ней обо­лоч­кой они тоже напо­ми­на­ют сати­ра; он обык­но­вен­но тол­ку­ет о вьюч­ных ослах, о каких-то куз­не­цах, сапож­ни­ках, да кожев­ни­ках, и по-види­мо­му повто­ря­ет одно и то же. Но кто заглянет внутрь этих речей, тот най­дет их пол­ны­ми смыс­ла, боже­ст­вен­ны­ми. «Не знаю, видел ли кто скры­тые внут­ри Сокра­та обра­зы, а я», гово­рит Алки­ви­ад, «их видел одна­жды, и они пока­за­лись мне таки­ми боже­ст­вен­ны­ми, золоты­ми, пре­крас­ны­ми и чуд­ны­ми…»

И этот фило­соф, посвя­тив­ший себя самоот­вер­жен­но­му слу­же­нию, отыс­ка­нию исти­ны, учив­ший доб­ро­де­те­ли, явил­ся одним из вели­ких муче­ни­ков за убеж­де­ния. В 399 г., вско­ре после вос­ста­нов­ле­ния в Афи­нах демо­кра­тии, один из тогдаш­них с.383 поли­ти­че­ских дея­те­лей, кожев­ник Анит, поэт Мелет и ора­тор Ликон пред­ста­ви­ли про­тив Сокра­та обви­не­ние в том, что он, во-пер­вых, не при­зна­ет богов, кото­рых при­зна­ет государ­ство, а вво­дит новые боже­ства и, во-вто­рых, раз­вра­ща­ет моло­дежь. Как извест­но, Сокра­та суди­ли и пре­да­ли каз­ни. Но как подоб­ное обви­не­ние мог­ло иметь успех в Афи­нах и как такая участь мог­ла постиг­нуть лич­ность, подоб­ную Сокра­ту? Объ­яс­ня­ет­ся это мно­ги­ми при­чи­на­ми.

Вспом­ним, что наи­бо­лее демо­кра­ти­че­ская, ради­каль­но настро­ен­ная в поли­ти­че­ском отно­ше­нии часть афин­ских граж­дан в отно­ше­нии рели­ги­оз­ном и куль­тур­ном отли­ча­лась ско­рее кон­сер­ва­тиз­мом, реак­ци­он­ным духом (стр. 192—193). К тому же, новое обра­зо­ва­ние было анти­де­мо­кра­ти­че­ским. Софи­сты име­ли успех боль­шею частью сре­ди состо­я­тель­ной моло­де­жи. За Сокра­том сле­до­ва­ли пре­иму­ще­ст­вен­но моло­дые люди, у кото­рых было боль­ше досу­га, сыно­вья бога­тых граж­дан. Мас­са и в Афи­нах отно­си­лась ско­рее враж­деб­но к фило­со­фам. В ее гла­зах это были опас­ные воль­но­дум­цы, вво­див­шие нов­ше­ства, под­ры­вав­шие осно­вы государ­ства и рели­гии. Преж­де уже были слу­чаи гоне­ния на фило­со­фов, напр. на Ана­к­са­го­ра, Про­та­го­ра (стр. 193—194). В Еври­пидо­вой «Медее», кото­рая постав­ле­на была задол­го до каз­ни Сокра­та, еще в 431 г., есть харак­тер­ные сло­ва:


Ведь если ты невеж чему-нибудь
Хоть муд­ро­му, но ново­му обу­чишь,
Готовь­ся меж­ду них не муд­ре­цом
Про­слыть, а туне­яд­цем. Пусть мол­вою
Ты умни­ков, кото­рых город чтит,
Постав­лен хоть на палец выше будешь,
Ты — чело­век опас­ный…145

У коми­ка Евпо­лида гово­рит­ся: «Я нена­ви­жу и Сокра­та, это­го нище­го бол­ту­на, кото­рый все­го доис­ки­ва­ет­ся и толь­ко не забо­тит­ся о том, что́ ему есть». Уже Ари­сто­фан при­зы­вал к насиль­ст­вен­ным мерам, чтобы поло­жить конец ново­му софи­сти­че­ско­му уче­нию и той демо­ра­ли­за­ции и соблаз­ну, к кото­рым, по мне­нию рев­ни­те­лей ста­ри­ны, оно вело: «Обла­ка» с.384 кон­ча­ют­ся сожже­ни­ем Сокра­то­ва жили­ща или «муд­ри­ли­ща» — вме­сте с фило­со­фом и его уче­ни­ка­ми — и при­зы­вом: «Гони, бро­сай, бей за мно­гое, а боль­ше все­го за то, что они оскорб­ля­ли богов». Извест­но, что Ари­сто­фан в этой пье­се выста­вил Сокра­та, как тип софи­ста, и это не одна толь­ко про­стая ошиб­ка или недо­ра­зу­ме­ние: было, как мы виде­ли, нечто общее меж­ду Сокра­том и его про­тив­ни­ка­ми, софи­ста­ми. «Созна­тель­ная мораль Сокра­та не мог­ла не пока­зать­ся опас­ной для тра­ди­ци­он­ной ста­ро­афин­ской мора­ли; в лице Ари­сто­фа­на ста­рые Афи­ны отби­ва­лись от того, кто осно­вал обще­че­ло­ве­че­скую нрав­ст­вен­ность на раз­ва­ли­нах нацио­наль­но­го атти­че­ско­го миро­со­зер­ца­ния»146. Что каса­ет­ся тол­пы, то она еще лег­че мог­ла сме­ши­вать Сокра­та с софи­ста­ми и верить, что «некий Сократ, муд­рый муж, испы­ту­ет и иссле­ду­ет все, что́ над зем­лею, и все, что́ под зем­лею, выда­ет ложь за прав­ду и дру­гих науча­ет тому же» («Апо­ло­гия», гл. 2).

Сократ имел нема­ло и лич­ных вра­гов. К чис­лу их при­над­ле­жа­ли в осо­бен­но­сти те, кому он доку­чал сво­и­ми вопро­са­ми, затра­ги­вая их само­лю­бие, ста­вя их в смеш­ное или нелов­кое поло­же­ние, кого он изоб­ли­чал в шар­ла­тан­стве и неве­же­стве, софи­сты, отцы тех сыно­вей, кото­рые сле­до­ва­ли за ним, слу­шая его беседы, отвле­ка­ясь от хозяй­ства, ремес­ла, от пред­на­зна­чен­ной роди­те­ля­ми карье­ры. В част­но­сти об Ани­те напр. гово­ри­ли, буд­то он зол был на Сокра­та меж­ду про­чим за то, что тот «сби­вал с тол­ку» его сына, нахо­дя его слиш­ком спо­соб­ным для того, чтобы зани­мать­ся коже­вен­ным делом, ремеслом его отца. По сло­вам «Апо­ло­гии», Анит обру­шил­ся на Сокра­та за поли­ти­ков и ремес­лен­ни­ков, Мелет — за поэтов, Ликон — за ора­то­ров.

Но глав­ное — отно­ше­ние Сокра­та к демо­кра­тии. Хотя Сократ и испол­нял без­упреч­но обя­зан­но­сти граж­да­ни­на и свя­то пови­но­вал­ся зако­нам, он не скры­вал одна­ко сво­его невы­год­но­го мне­ния о демо­кра­тии, о гос­под­стве мас­сы, боль­шин­ства. По его мне­нию, если верить Пла­то­ну, мас­са, боль­шин­ство не спо­соб­но ни на вели­кое зло, ни на вели­кое доб­ро; оно не может сде­лать чело­ве­ка ни разум­ным, ни нера­зум­ным, а с.385 дела­ет что́ попа­ло («Кри­тон», 44 d). Сократ в осо­бен­но­сти нахо­дил неле­пым заме­щать долж­но­сти по жре­бию и пору­чать государ­ст­вен­ные дела людям не под­готов­лен­ным, не знаю­щим или неспо­соб­ным, тогда как нико­му не при­дет в голо­ву назна­чать по жре­бию корм­че­го, архи­тек­то­ра или музы­кан­та147. Еще более вос­ста­нов­ля­ло про­тив Сокра­та то, что из среды его слу­ша­те­лей вышли такие дея­те­ли, как Алки­ви­ад и осо­бен­но Кри­тий: выво­ди­ли заклю­че­ние, что Сократ вред­но вли­я­ет на пат­рио­тизм и пре­дан­ность демо­кра­тии, что он вос­пи­ты­ва­ет пло­хих граж­дан, вра­гов оте­че­ства и суще­ст­ву­ю­ще­го строя, и в чис­ле его обви­ни­те­лей мы видим Ани­та, сотруд­ни­ка Фра­си­бу­ла и Арх­и­на в деле вос­ста­нов­ле­ния демо­кра­тии в Афи­нах, а меж­ду судья­ми было нема­ло людей, быв­ших с Фра­си­бу­лом в изгна­нии и затем вер­нув­ших­ся. Нуж­но вспом­нить, что́ пере­жи­ли афи­няне в послед­ние годы Пело­пон­нес­ской вой­ны и во вре­мя вла­ды­че­ства Трид­ца­ти, пред­ста­вить себе то настро­е­ние, кото­рое гос­под­ст­во­ва­ло в Афи­нах по свер­же­нии ига тира­нов, чтобы понять исход Сокра­то­ва про­цес­са. Сократ пал жерт­вой демо­кра­ти­че­ской реак­ции, насту­пив­шей после паде­ния Трид­ца­ти148.

Нако­нец нема­лую роль сыг­ра­ло и поведе­ние Сокра­та во вре­мя само­го про­цес­са. Он не при­бе­гал к обыч­ным при­е­мам, не уни­жал­ся пред судья­ми, не ста­рал­ся их раз­жа­ло­бить и пря­мо заяв­лял, что если его отпу­стят, то он, пока есть в нем дыха­ние и спо­соб­но­сти, не пере­станет фило­соф­ст­во­вать, уго­ва­ри­вать и убеж­дать. Быть уби­тым, изгнан­ным, лишен­ным прав он не счи­тал за вели­кое зло для себя. Смерть он при­зна­вал за бла­го, ибо уме­реть зна­чит одно из двух: или перей­ти к небы­тию, не испы­ты­вать ника­ко­го ощу­ще­ния, или это пере­ход в дру­гое место, в дру­гой мир… Незна­чи­тель­ным боль­шин­ст­вом Сократ при­знан был винов­ным. Над­ле­жа­ло опре­де­лить нака­за­ние. Обви­ни­те­ли тре­бо­ва­ли каз­ни, а Сократ нахо­дил, что он заслу­жи­ва­ет не нака­за­ния за свою дея­тель­ность, а почет­ной награ­ды — даро­во­го обеда в при­та­нее. Прав­да, в кон­це кон­цов он согла­шал­ся упла­тить с.386 1 мину, а в виду пору­чи­тель­ства дру­зей и уче­ни­ков даже 30 мин, но судьям это каза­лось ско­рее насмеш­кой, глум­ле­ни­ем, и смерт­ный при­го­вор был ему выне­сен уже бо́льшим чис­лом голо­сов.

Не чув­ст­вуя за собой вины, вер­ный сво­им убеж­де­ни­ям и зако­нам оте­че­ства, спо­кой­но, с обыч­ною невоз­му­ти­мо­стью и ясно­стью духа, «без тра­ги­че­ско­го чув­ства муче­ни­че­ства и без радо­сти побед­но­го кон­ца», семи­де­ся­ти­лет­ний фило­соф выпил чашу с ядом, — обыч­ный спо­соб каз­ни в Афи­нах. Гово­ря сло­ва­ми кн. С. Н. Тру­бец­ко­го149, «Сократ пал жерт­вою лож­но­го нацио­на­лиз­ма, лож­но­го пат­рио­тиз­ма и лож­но­го пра­во­ве­рия. Пусть он не был софи­стом, а фило­со­фом, — раз­ве это не то же самое, раз­ве это не хуже для таких пат­риотов, как Анит, если бы толь­ко они мог­ли уло­вить раз­ли­чие меж­ду фило­со­фи­ей и софи­сти­кой? Вме­сто суе­ве­рий древ­не­го бла­го­че­стия — иде­ал выс­ше­го уни­вер­саль­но­го разу­ма и уни­вер­саль­ной, само­до­вле­ю­щей прав­ды, … вме­сто нацио­наль­но­го пат­рио­ти­че­ско­го само­мне­ния — само­ис­сле­до­ва­ние, само­ис­пы­та­ние, вме­сто заботы о при­ра­ще­нии могу­ще­ства и богат­ства Афин­ско­го государ­ства — забота о самом суще­стве государ­ства, о его нрав­ст­вен­ном строе, о вос­пи­та­нии граж­дан в люб­ви к муд­ро­сти. Пусть Сократ не метео­ро­со­фист, не аст­ро­ном, как Ана­к­са­гор; пусть он “свел фило­со­фию с неба на зем­лю” и огра­ни­чил ее нрав­ст­вен­ною обла­стью, дела­ми чело­ве­че­ски­ми. Тем хуже, — он кос­нул­ся запо­вед­ной обла­сти, в кото­рой все­го менее сле­до­ва­ло бы допус­кать умст­во­ва­ние, он чело­ве­че­ские дела пере­но­сит с зем­ли на небо, и в то вре­мя как демо­кра­ти­че­ское пра­ви­тель­ство не при­зна­ет ника­ких зако­нов, кро­ме писа­ных, и уни­что­жа­ет непи­сан­ный закон обыч­но­го пра­ва150, он гре­зит о каком-то веч­ном и выс­шем законе прав­ды, кото­рый выше самих богов. И при­том еще он ссы­ла­ет­ся на свое боже­ст­вен­ное послан­ни­че­ство. Софист или фило­соф, он вино­вен в нече­стии — он вво­дит новые боже­ства и он раз­вра­ща­ет моло­дежь, эман­си­пи­руя ее от тра­ди­ци­он­ных убеж­де­ний и мне­ний, тре­буя от нее сво­бод­но­го иссле­до­ва­ния с.387 все­го при­ня­то­го на веру, воз­буж­дая в ней дух кри­ти­ки и нако­нец, все­ляя в нее иные нрав­ст­вен­ные иде­а­лы, кото­рые он при­зна­ет выс­ши­ми веко­веч­ных оте­че­ст­вен­ных иде­а­лов. И пусть он нико­гда151 не выхо­дил из род­но­го горо­да и вер­но ему слу­жил: его иде­ал вне Афин, выше Афин».

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Глав­ный источ­ник — Фукидид.
  • 2Или Кор­ки­рой, лат. Cor­cy­ra, теперь — Кор­фу.
  • 3Ари­сто­фан в «Мире», ст. 609.
  • 4Плу­тарх в био­гра­фии Перик­ла, гл. 31—32.
  • 5Фукидид, I, 139—146.
  • 6См., напр., у Фукидида, I, 83.
  • 7Фукидид, II кн. и след.
  • 8О ней глав­ным обра­зом Ebstein, Die Pest des Thu­ky­di­des. Stuttg. 1899. (Ср. его же ст. в Deutsche Me­di­zin. Wochenschrift, 1899, № 36).
  • 9В 32 гл. био­гра­фии Перик­ла. Сооб­ще­ние Плу­тар­ха, оче­вид­но, сле­ду­ет при­уро­чить к это­му момен­ту, а не к более ран­не­му. О про­цес­се Перик­ла — ст. Swo­bo­da в Her­mes, 1893, XXVII.
  • 10Max Dun­cker в сво­ей обшир­ной Ge­schich­te des Al­ter­thums. Neue Fol­ge. Leipz. 1884—1886 (VIII и IX т. все­го сочи­не­ния), Pflugk-Harttung, Pe­rik­les als Feldherr. Stuttg. 1884; отча­сти Be­loch, Die at­ti­sche Po­li­tik seit Pe­rik­les. Leipz. 1884. Подроб­ный раз­бор этих взглядов в моей кни­ге «Перикл». Харь­ков. 1889. Ср. Delbrück, Die Stra­te­gie des Pe­rik­les... (Pre­us­si­sche Jahrbü­cher, 1889, LXIV).
  • 11Gil­bert, Beit­rä­ge zur in­nern Ge­schich­te Athens im Zei­tal­ter d. Pe­lo­pon­ne­si­schen Krie­ges. Leipz. 1877; Be­loch, Die at­ti­sche Po­li­tik seit Pe­rik­les. Leipz. 1884. На русск. яз. — «Исто­рия Гре­ции со врем. Пелоп. вой­ны». Сбор­ник ста­тей под редак­ци­ей Н. И. Шамо­ни­на и Д. М. Пет­ру­шев­ско­го. М. 1896, 2 т. (Биб­лио­те­ка для само­об­ра­зо­ва­ния).
  • 12Пово­дом к обви­не­нию, при сда­че Пахе­сом отче­та, послу­жи­ли, веро­ят­но, его само­воль­ные рас­по­ря­же­ния на Лес­бо­се. Ино­гда с этим про­цес­сом свя­зы­ва­ли эпи­зод, упо­ми­нае­мый в одной из эпи­грамм, буд­то Пахес по взя­тии Мити­ле­ны изна­си­ло­вал двух жен­щин, умерт­вив перед тем их мужей.
  • 13Gil­bert, Beit­rä­ge z. in­nern Ge­sch. Athens.
  • 14Mül­ler-Strü­bing, Aris­to­pha­nes und die his­to­ri­sche Kri­tik. Leipz. 1873.
  • 15Это ясно пока­зы­ва­ет M. Croi­set, Aris­to­pha­ne et les par­tis à Athè­nes. P. 1906.
  • 16Из новых исто­ри­ков защит­ни­ка­ми Клео­на яви­лись глав­ным обра­зом Gro­te, в сво­ей His­to­ry of Gree­ce, и W. On­cken, Athen und Hel­las, т. II (Leipz. 1866).
  • 17Так у Фукидида, V, 16.
  • 18Bu­solt, Griech. Ge­sch., III, 2, 1015 сл.
  • 19Bu­solt, III, 2, 1117—1119.
  • 20И то, если верить тек­сту Фукидида, каз­нен­ных было более 1000. Впро­чем, циф­ра эта пред­став­ля­ет­ся мало­ве­ро­ят­ною: неко­то­рые пред­по­ла­га­ют опис­ку в дошед­шем до нас тек­сте.
  • 21Bu­solt, III, 2, 1038.
  • 22Изве­щая о взя­тии Сфак­те­рии, Кле­он употре­бил фор­му част­но­го пись­ма к «сове­ту и наро­ду афин­ско­му», а не офи­ци­аль­но­го уве­дом­ле­ния, что́ вызва­ло тол­ки в афин­ском обще­стве.
  • 23Bu­solt, III, 2, 1186—7.
  • 24«Ахар­няне» есть в русск. перев. М. А. Геор­ги­ев­ско­го, Журн. Мин. Нар. Пр., 1885, ноябрь-дек.
  • 25Ф. Ф. Зелин­ский, Из жиз­ни идей, I, 306.
  • 26Gil­bert, Beit­rä­ge, стр. 99—100. Ср. сбор­ник «Ист. Гре­ции со врем. Пело­пон. вой­ны», I, 3—4.
  • 27Д. Ф. Беля­ев, Воз­зре­ния Еври­пида... (Журн. Мин. Нар. Пр., 1885, окт. стр. 491).
  • 28Имен­но, за исклю­че­ни­ем тех пунк­тов, кото­рые сда­лись по дого­во­ру.
  • 29Их осо­бен­но ста­ра­ет­ся выста­вить Iul. Schvarcz, Die De­mok­ra­tie. Leipz. I. 1884. Сход­ный взгляд у А. Н. Гиля­ро­ва, Греч. софи­сты, их миро­воз­зре­ние и дея­тельн. в свя­зи с общей поли­тич. и куль­турн. исто­ри­ей Гре­ции. М. 1888. О край­но­стях тако­го взгляда — см. в При­ло­же­нии к моей кн. «Перикл» и «Введ. в ист. Гре­ции».
  • 30Die at­ti­sche Po­li­tik, стр. 18—19.
  • 31Рус. пер. М. Е. Сквор­цо­ва, в «Вар­шавск. Унив. Извест.», за 1873, № 3, 5—6.
  • 32Рус. пер. Н. И. Кор­ни­ло­ва. Каз. 1900.
  • 33Тре­мя обо­ла­ми, пла­той, кото­рую полу­ча­ли гели­а­сты за каж­дое заседа­ние.
  • 34Мел­кую моне­ту афи­няне носи­ли во рту.
  • 35Автор Псев­до-Ксе­но­фон­то­вой «Аф. Поли­тии», I, 13.
  • 36Lip­sius, Das at­ti­sche Recht und Rechtsver­fah­ren, I, 162.
  • 37«Аф. Поли­тия», гл. 27. Ср. Диод. XIII, 64 и друг.
  • 38Об этом — W. On­cken, Athen und Hel­las, I, 262 сл.
  • 39M. Croi­set, Aris­to­pha­ne et les par­tis à Athè­nes, стр. 162.
  • 40P. Gi­rard, Quel­ques réf­le­xions sur le sens du mot «sy­co­phan­te» (Rev. des étu­des grec­ques, XX, 1907). Ср. S. Rei­nach, Sy­co­phan­tes (там же, XIX, 1906).
  • 41Ещё у Плу­тар­ха, в био­гра­фии Соло­на, гл. 24. — Сло­во «сико­фант» обра­зо­ва­лось из двух: sy­kon, смок­ва, и phai­no, пока­зы­ваю.
  • 42В пер­вой речи про­тив Ари­сто­ги­то­на, p. 798—9, 782, 786.
  • 43Ксе­но­фонт, «Вос­по­мин. о Сокра­те», II, 9, 1.
  • 44Burckhardt, Grie­chi­sche Kul­tur­ge­schich­te. Berl.-Stuttg., I, 246—8.
  • 45В речи про­тив Неэры. [Допол­не­ние со стр. 467: Гово­ря точ­нее, не Демо­сфен — автор речей про­тив Ари­сто­ги­то­на и про­тив Неэры; их при­над­леж­ность ему оспа­ри­ва­лась еще в древ­но­сти. Но они — про­из­веде­ния его совре­мен­ни­ка и во вся­ком слу­чае содер­жат цен­ные свиде­тель­ства для харак­те­ри­сти­ки тогдаш­них нра­вов.]
  • 46Pöhlmann, Ge­sch. d. an­ti­ken Kom­mu­nis­mus und So­zia­lis­mus, II, 265.
  • 47Как пока­зы­ва­ет одна из речей Лисия, XIX. Ср. Burckhardt, Griech. Kul­tur­ge­sch., I, 236.
  • 48В Ксе­но­фон­то­вом «Пире», IV, 30—32.
  • 49Напр. Макс Дун­кер (X, 423) и Белох (Die at­ti­sche Po­li­tik, 6, 13—14).
  • 50Ари­сто­фан в комедии «Жен­щи­ны в народн. собр.», ст. 197 сл.
  • 51Т. е. перед три­бу­ной ора­то­ра.
  • 52Титон или Тифон — очень древ­ний ста­рец. Ему боги­ня Эос выпро­си­ла у Зев­са веч­ную жизнь, но забы­ла при этом выпро­сить веч­ную моло­дость.
  • 53Пока­зы­вав­ших вре­мя, в тече­ние кото­ро­го долж­на была быть про­из­не­се­на речь.
  • 54Раб­ство в древ­но­сти, стр. 34 сл.; Ge­sch. d. Al­ter­thums, II, 554.
  • 55Bu­solt, III, 2, 821.
  • 56Whib­ley, Po­li­ti­cal par­ties in Athens du­ring the Pe­lo­pon­ne­sian War. 2 ed. Cambrid­ge. 1889; Vicher, Die oli­gar­chi­sche Par­tei und die He­tai­rien in Athen (Klei­ne Schrif­ten. Leipz. 1877. I); ср. русск. пер. в I т. сборн. «Ист. Гре­ции со врем. Пелоп. вой­ны».
  • 57Пла­тон в «Про­та­го­ре», 342 b; E. Meyer, IV, 374; Белох, II, 23.
  • 58Об Ари­сто­фане: Mül­ler-Strü­bing, Aris­to­pha­nes und die his­tor. Kri­tik. Leipz. 1873; Couat, Aris­to­pha­ne et l’an­cien­ne co­mé­die at­ti­que. P. 1889; E. Lan­ge, Athen im Spie­gel d. Aris­to­phan. Ko­mö­die. Hamb. 1894 (ср. рус. пер. в сборн. «Ист. Гре­ции со врем. Пелоп. вой­ны», т. 1); M. Croi­set, Aris­to­pha­ne et les par­tis à Athè­nes. P. 1906.
  • 59А. Н. Шварц, Три­умф Пей­фе­те­ра в «Пти­цах» Ари­сто­фа­на (Фило­лог. Обо­зр., XV, 1901).
  • 60Монар­хия и тира­ния у Геро­до­та употреб­ля­ют­ся здесь, как сино­ни­мы.
  • 61Ср. Ф. Г. Мищен­ко, «После­сло­вие» к перев. Фукидида; его же, ст. «Фук. — сто­рон­ник аф. демо­кра­тии» (Журн. Мин. Нар. Пр., 1890, авг.), мой ответ (ibid., дек.) и мое «Введ. в ист. Гре­ции». Харьк. 1904 (2-е изд.), стр. 104 сл.
  • 62Об этом — ниже.
  • 63Ср. при­веден­ные выше, на стр. 290, сло­ва о зем­ледель­це.
  • 64Ср. Dümmler, Pro­le­go­me­na zu Pla­tons Staat und der Pla­to­ni­schen und Aris­to­te­li­schen Staatsleh­re. 1891 (Klei­ne Schrif­ten. Leipz. 1901. I).
  • 65Ср. Д. Ф. Беля­ев, Воз­зре­ния Еври­пида... (Журн. Мин. Нар. Пр., 1882, окт., стр. 401—4).
  • 66Его авто­ром счи­та­ют то Кри­тия, то Фри­ни­ха, извест­но­го оли­гар­хи­че­ско­го дея­те­ля 411 г., то, нако­нец, Алки­ви­а­да или Фукидида Ало­пек­ско­го, поли­ти­че­ско­го про­тив­ни­ка Перик­ла. Кри­ти­че­ское иссле­до­ва­ние об этом памят­ни­ке, его текст и ком­мен­та­рий — А. Н. Швар­ца (М. 1891). Ср. мое «Введе­ние в исто­рию Гре­ции». Харьк. 1904 (2-е изд.), стр. 141 сл.
  • 67Все это дает повод к раз­лич­ным догад­кам отно­си­тель­но авто­ра и назна­че­ния трак­та­та. См. иссле­до­ва­ние А. Н. Швар­ца, кото­рый выде­ля­ет глав­ную часть, напи­сан­ную, по его мне­нию, в уме­рен­ном тоне и при­над­ле­жа­щую оли­гар­ху той фрак­ции, кото­рая счи­та­ла необ­хо­ди­мым при­ми­рить­ся с суще­ст­во­вав­шим стро­ем, и про­ти­во­ре­ча­щие ей места, состав­ля­ю­щие злоб­ные замет­ки и воз­ра­же­ния край­не­го оли­гар­ха, вызван­ные чте­ни­ем трак­та­та и сде­лан­ные на полях или под стро­кой. По гипо­те­зе А. Н. Швар­ца, после­дую­щий пере­пис­чик сме­шал вме­сте рас­суж­де­ния пер­во­го авто­ра и эти замет­ки.
  • 68Gom­perz, Grie­chi­sche Den­ker. Leipz. 1896, I, 398.
  • 69Кро­ме Фукидида, — об Алки­виа­де у Плу­тар­ха, Ксе­но­фон­та, в неко­то­рых диа­ло­гах Пла­то­на. Hertzberg, Al­ki­bia­des, der Staatsmann und Feldherr. Hal­le. 1853.
  • 70Пель­ман, Очерк греч. исто­рии (русск. пер. Спб. 1906, стр. 158).
  • 71Bruns, Das li­te­ra­ri­sche Porträt d. Grie­chen. Berl. 1896, стр. 509 сл.
  • 72Фукидид, VI, 6.
  • 73Плу­тарх в био­гра­фи­ях Никия (гл. 12) и Алки­ви­а­да (гл. 17).
  • 74Демо­кра­ты в Леон­ти­нах заду­ма­ли общий пере­дел зем­ли; тогда оли­гар­хи обра­ти­лись к сира­ку­зя­нам, с их помо­щью изгна­ли демо­кра­тов, а сами пере­се­ли­лись в Сира­ку­зы; город Леон­ти­ны опу­стел и область его при­со­еди­не­на к Сира­ку­зам.
  • 75Глав­ные источ­ни­ки — Фукидид (VI, 27 сл.) и речь Андо­кида о мисте­ри­ях. [Допол­не­ние со стр. 468: О гер­мах — ст. С. О. Цыбуль­ско­го в «Гер­ме­се», 1908, № 11—12.]
  • 76О кото­ром — даль­ше.
  • 77Bu­solt, III, 2, 1287 сл., 1292 сл.
  • 78Затем, по пред­ло­же­нию Клео­ни­ма, объ­яв­ле­на была и дру­гая пре­мия в 1000 др. за вто­рое доне­се­ние.
  • 79Может быть, ново­му, рань­ше сро­ка всту­пив­ше­му в долж­ность. Bu­solt, III, 2, 1292; Keil в Her­mes, XXIX, 1894.
  • 80Bu­solt, III, 2, 1298.
  • 81Текст у Плу­тар­ха, в био­гра­фии Алки­ви­а­да, гл. 22.
  • 82Гла­ша­тай при элев­син­ских празд­не­ствах был из рода Кери­ков.
  • 83Одни виде­ли тут интри­гу корин­фян, желав­ших рас­стро­ить экс­пе­ди­цию, угро­жав­шую их коло­нии, Сира­ку­зам; дру­гие усмат­ри­ва­ли здесь интри­ги оли­гар­хов, третьи — демо­кра­тов; выска­зы­ва­лось пред­по­ло­же­ние, что заго­вор­щи­ки, вра­ги демо­кра­тии, хоте­ли свя­зать себя совер­шен­ным сооб­ща свя­тотат­ст­вен­ным пре­ступ­ле­ни­ем и этим как бы обя­зать себя, дать друг дру­гу руча­тель­ство, залог вер­но­сти (Weil, Les Her­mo­co­pi­des et le peup­le d’Athè­nes, в сборн. в честь De­ren­bourg’а, 1891, пере­печ. в его Étu­des sur l’an­ti­qui­té grec­que. P. 1900). А Э. Мей­ер удив­ля­ет­ся, как мож­но искать в этом свя­тотат­стве какой-либо поли­ти­че­ский замы­сел или план государ­ст­вен­но­го пере­во­рота. Это, по его мне­нию, «маль­чи­ше­ская выход­ка», кото­рая мог­ла быть пред­ме­том уго­лов­но­го про­цес­са, но на кото­рую при дру­гих обсто­я­тель­ствах и ином настро­е­нии не обра­ти­ли бы вни­ма­ния (VI, 503, 506).
  • 84Напр., Götz, Der Her­mo­co­pi­denpro­zess. Leipz. 1876 (из Jahrb. f. class. Phi­lol., VIII Suppl.-b.).
  • 85Gil­bert, Beit­rä­ge, стр. 253 сл.; E. Meyer. IV, 507; Bu­solt, III, 2, 1293.
  • 86Фукидид, VII, 27—28. Ср. Bu­solt, III, 2, 1401—1402.
  • 87Ещё рань­ше введе­на была долж­ность пори­стов, на обя­зан­но­сти кото­рых сна­ча­ла лежа­ло разыс­ка­ние и взи­ма­ние недо­и­мок, а потом — изыс­ка­ние денеж­ных средств для покры­тия рас­хо­дов. Bu­solt, III, 2, 1405.
  • 88Bu­solt, III, 2, 1400.
  • 89Bu­solt, III, 2, 1409 сл.
  • 90При­во­дит­ся Ари­сто­те­лем в «Рито­ри­ке», III, 18, 6 (p. 1419).
  • 91Фукидид, VIII, 47 сл.
  • 92Miche­li, La ré­vo­lu­tion oli­gar­chi­que des quat­re cents à Athè­nes et ses cau­ses. Ge­nè­ve. 1893; Wila­mo­vitz, Aris­to­te­les und Athen; ст. Köh­ler’а в Sit­zungsber. d. Berl. Akad. d. Wiss., 1895, I, 451 сл.; 1900, II, 803 сл.; E. Meyer, Forschun­gen, II, 411 сл.; Ge­sch. d. Al­ter­thums, IV, 585 сл.; ст.. Judeich’а в Rh. Mus., 1907, LXII; Groh’а в Lis­ty Fi­lol., XXVIII, 1901; May, Die Oli­gar­chie der 400 in Athen in J. 411. Hal­le. 1907. [Допол­не­ние со стр. 468: О пере­во­ро­те 411 г. есть ста­тья Г. И. Каца­ро­ва в Ж. М. Н. Пр., 1908, июль, и Ku­ber­ka в Klio, VII, 1907, и VIII, 1908.]
  • 93Bu­solt, III, 2, 1480—1481.
  • 94Подоб­ные «четы­ре сове­та» суще­ст­во­ва­ли у бео­тий­цев, в каж­дом горо­де. См. недав­но откры­тый отры­вок, при­пи­сы­вае­мый Фео­пом­пу. Gren­fell and Hunt, The Oxyr­hyn­chus Pa­py­ri Lond. V (1908).
  • 955000 дели­лись на 4 сек­ции; сле­до­ва­тель­но, на каж­дую при­хо­ди­лось 1250 чело­век, но из них нуж­но исклю­чить лиц моло­же 30 лет.
  • 96У Ари­сто­те­ля ска­за­но: «мас­са» (гл. 32). Спор­ный вопрос, разу­ме­ет­ся ли здесь народ­ное собра­ние из всех афи­нян или толь­ко 5000, за кото­ры­ми оста­лись поли­ти­че­ские пра­ва.
  • 97Ари­сто­тель отме­ча­ет даже чис­ла — 14-го и 22-го фар­ге­ли­о­на.
  • 98Пря­мо­го про­ти­во­ре­чия здесь с свиде­тель­ст­вом Ари­сто­те­ля может и не быть, если при­нять, что у Ари­сто­те­ля гово­рит­ся об избра­нии кан­дида­тов по филам, как о пред­ва­ри­тель­ном, а у Фукидида речь идёт об окон­ча­тель­ном выбо­ре.
  • 99Впро­чем, и в «Поли­тии» в одном месте (гл. 32) о них гово­рит­ся, что они «были избра­ны толь­ко на сло­вах».
  • 100Неко­то­рые дан­ные име­ют­ся еще в речи за Поли­ст­ра­та при­пи­сы­вае­мой Лисию. Поли­ст­рат был одним из 100 «соста­ви­те­лей спис­ка» (ka­ta­lo­geis) 5000.
  • 101См. лите­ра­ту­ру, ука­зан­ную на стр. 333.
  • 102E. Meyer, Forschun­gen, II, 422—423.
  • 103Воз­мож­но напр., что заго­вор­щи­ки объ­яви­ли, что при­сут­ст­во­вав­ший в собра­нии народ и пред­став­ля­ет собою Пять тысяч; Сто чело­век, кото­рые долж­ны были соста­вить спи­сок Пяти тысяч, были выбра­ны тут же, а в прото­кол запи­са­но, что Пять тысяч избра­ли этих сто чело­век. Ф. Ф. Соко­лов, В обла­сти древ­ней исто­рии (Ж. М. Н. Пр., 1897, март, стр. 101). Чле­ны сове­та Четы­рех­сот, веро­ят­но, зара­нее наме­че­ны были в гете­ри­ях.

    103a [Допол­не­ние со стр. 468: Отрыв­ки из этой речи недав­но най­де­ны на одном из папи­ру­сов. Ni­co­le, L’apo­lo­gie d’An­ti­phon… d’ap­rès des frag­ments in édits sur pa­py­rus d’Égyp­te. Ge­nè­ve-Bâsle. 1907.]

  • 104Bu­solt, III, 2, 1473—1474.
  • 105Совет, веро­ят­но, избран был не жре­би­ем, а голо­со­ва­ни­ем, ибо новый совет 410 г. обо­зна­ча­ет­ся, как избран­ный по жре­бию, — по-види­мо­му в про­ти­во­вес преды­ду­ще­му. E. Meyer, IV, 599—600.
  • 106Поста­нов­ле­ние в честь это­го убий­цы дошло до нас в виде над­пи­си. C. I. A. (= I. G.), I, 59; Dit­ten­ber­ger, Syl­lo­ge, I2, 50.
  • 107Для даль­ней­ше­го глав­ный источ­ник — «Гре­че­ская исто­рия» (Hel­le­ni­ca) Ксе­но­фон­та.
  • 108К это­му вре­ме­ни отно­сит­ся и та копия Дра­ко­но­вых зако­нов, кото­рая в обрыв­ках дошла до нас. См. выше, стр. 40.
  • 109Bu­solt, III, 2, 1540.
  • 110При­веде­на в речи Андо­кида о мисте­ри­ях, 96—98.
  • 111Wila­mowitz, II, 213; ст. г. Розо­ва в Журн. Мин. Нар. Пр. 1893, май.
  • 112Напр. Бузоль­та и Пель­ма­на.
  • 113Wila­mowitz, II, 214.
  • 114Bu­solt, III, 2, 1544, прим.
  • 115E. Meyer, IV, 613.
  • 116Кро­ме Ксе­но­фон­та — Плу­тарх в био­гра­фии Алки­ви­а­да, гл. 33—34, и Дио­дор Сици­лий­ский, XIII, 68 сл.
  • 117Pöhlmann, Grundriss, стр. 167.
  • 118Глав­ный источ­ник — Ксе­но­фонт в Hel­le­ni­ca, I, 7. Из новых исто­ри­ков осо­бен­но подроб­но изла­га­ет этот эпи­зод Gro­te (нем. перев., IV, 444 сл.).
  • 119В сво­ем офи­ци­аль­ном сооб­ще­нии сове­ту и наро­ду, после сра­же­ния, стра­те­ги реши­ли не упо­ми­нать о дан­ном Фера­ме­ну и Фра­си­бу­лу пору­че­нии, чтобы не бро­сать на них тени.
  • 120Неиз­вест­но, пото­му ли, что голо­со­ва­ние было непра­виль­но, или пото­му, что под­счет был неве­рен.
  • 121В возда­я­ние за поста­нов­ле­ние афин­ско­го собра­ния — в слу­чае победы отру­бить плен­ни­кам пра­вую руку (или, по дру­гой вер­сии, по боль­шо­му паль­цу на пра­вой руке) и за то, что один из стра­те­гов, когда попа­ли ему в руки две три­э­ры, при­ка­зал сбро­сить плен­ных со ска­лы.
  • 122Глав­ные источ­ни­ки — Ари­сто­тель в «Аф. Пол.» (гл. 34 сл.), Ксе­но­фонт и Лисий (в речах про­тив Эра­то­сфе­на и про­тив Аго­ра­та).
  • 123Г. Ф. Шульц, Адво­ка­ту­ра в древн. Афи­нах и один из ее пред­ста­ви­те­лей (Зап. Харьк. Унив., 1897, II, 9 сл.).
  • 124Ари­сто­фан в «Лягуш­ках», ст. 534 сл., 967 сл.
  • 125О нем — ст. Nestle в Neue Jahrbü­cher f. d. klass. Al­tert., XI, 1903.
  • 126От про­из­веде­ний Кри­тия до нас дошли лишь неболь­шие отрыв­ки. Неко­то­рые пола­га­ют, что его перу при­над­ле­жит Псев­до-Ксе­но­фон­то­ва «Афин­ская Поли­тия».
  • 127Ни здесь, ни во всем рас­ска­зе о Трид­ца­ти в «Поли­тии» Ари­сто­тель не упо­ми­на­ет име­ни Кри­тия: гово­рит­ся вооб­ще о «Трид­ца­ти» или «оли­гар­хах»; а в «Поли­ти­ке» самым вли­я­тель­ным из оли­гар­хов назы­ва­ет­ся не Кри­тий, а Харикл.
  • 128У Ксе­но­фон­та несколь­ко ина­че: у него отряд Кал­ли­бия явля­ет­ся в Афи­ны еще в нача­ле прав­ле­ния Трид­ца­ти; обез­ору­же­ние граж­дан пред­ше­ст­ву­ет каз­ни Фера­ме­на, а о заня­тии Филы Фра­си­бу­лом гово­рит­ся после этой каз­ни. В даль­ней­шем тоже есть раз­ни­ца по срав­не­нию с Ари­сто­те­лем. Труд­но ска­зать, какая вер­сия вер­нее. Э. Мей­ер, напр., отда­ет пред­по­чте­ние изло­же­нию Ксе­но­фон­та. Но и в поль­зу свиде­тель­ства Ари­сто­те­ля гово­рит мно­гое. См. ст. Bu­solt’а, Aris­to­te­les oder Xe­no­phon (Her­mes, XXXIII, 1898) и рец. Э. Р. ф. Штер­на на III—V т. труда Мей­е­ра в Göt­ting. Ge­lehrte An­zei­gen, 1903, № 4. У Ксе­но­фон­та в речи Фера­ме­на есть ука­за­ние, что изгнан­ни­ки уже тогда нахо­ди­лись в Филе.
  • 129Вслед­ст­вие вступ­ле­ния Афин в Пело­пон­нес­ский союз. Об этой «дани лакеде­мон­ских союз­ни­ков» — в ст. Ф. Ф. Соко­ло­ва, В обла­сти древн. исто­рии (Ж. М. Н. Пр. 1897, март, стр. 92 сл.).
  • 130Это вид­но из одной над­пи­си — доку­мен­та из эпо­хи вос­ста­нов­ле­ния демо­кра­тии в Афи­нах, 401/0 г. О ней ст. Zie­barth’а в Mit­theil. d. Deutsch. Ar­chäol. Instit. Athen. XXIII. 1898, и С. А. Жебеле­ва в «Фило­лог. Обо­зр.», XV, 1898, стр. 47 сл.
  • 131Если не счи­тать упо­мя­ну­то­го сокра­ще­ния сро­ка запи­си для пере­се­ле­ния в Элев­син, с целью удер­жать в Афи­нах боя­щих­ся.
  • 132Может быть, к Деся­ти пер­сид­ским при­бав­ле­но десять из Пирея. Be­loch, Die att. Po­lit., 109.
  • 133Она при­веде­на в речи Андо­кида о мисте­ри­ях, 83 сл.
  • 134В архонт­ство Евклида про­изо­шла пере­ме­на и в употреб­ле­нии алфа­ви­та: вме­сто атти­че­ско­го офи­ци­аль­ным алфа­ви­том при­знан ионий­ский.
  • 135Glotz, Étu­des so­cia­les et juri­di­ques sur l’an­ti­qui­té grec­que. P. 1906, стр. 293, 298.
  • 136E. Meyer, V, 216.
  • 137Сло­во это соб­ст­вен­но зна­чит «муд­рец» и пер­во­на­чаль­но не заклю­ча­ло в себе пре­до­суди­тель­но­го оттен­ка.
  • 138Zel­ler, Die Phi­lo­sophie d. Grie­chen. Leipz. 1877, I4, 1027.
  • 139Кн. С. Н. Тру­бец­кой, Исто­рия древн. фило­со­фии. М. 1906, I, 153.
  • 140А. Н. Гиля­ров, Греч. софи­сты, их миро­воз­зре­ние и дея­тель­ность в свя­зи с общей поли­тич. и куль­турн. исто­ри­ей Гре­ции. М. 1888, стр. 67—69; кн. С. Н. Тру­бец­кой, Ист. древн. филос., I, 161—162.
  • 141В Пла­то­но­вом «Про­та­го­ре», 337 d. Ср. ст. И. Ф. Аннен­ско­го, Афинск. нацио­на­лизм и зарож­де­ние идеи миров. граж­дан­ства («Гер­мес», 1907, № 1—2).
  • 142Глав­ные источ­ни­ки — Ксе­но­фонт в «Вос­по­ми­на­ни­ях» (Me­mo­ra­bi­lia) и Пла­тон; оба, изла­гая мыс­ли Сокра­та, при­вно­сят мно­го сво­его. Кро­ме общих трудов по исто­рии гре­че­ской фило­со­фии — Цел­ле­ра, Гом­пер­ца, Вин­дель­бан­да, кн. С. Н. Тру­бец­ко­го — см. лек­цию Вин­дель­бан­да (перев. «В Мире Божи­ем», 1901, февр.); Joël, Der ech­te und der Xe­no­phon­ti­sche Sok­ra­tes. Berl. 1893—1901. 2 т.; Pöhlmann, Sok­ra­tes und sein Volk. Münch.—Leipz. 1899; ср. его же Sok­rat. Stu­dien. Münch. 1906 (Sitz.-ber. d. Bayer. Akad. d. Wis­sensch.).
  • 143«Твор. Пла­то­на», пер. В. Соло­вье­ва, М. С. Соло­вье­ва и кн. С. Н. Тру­бец­ко­го, т. II (М. 1903).
  • 144215—221. Есть в русск. пер. Кар­по­ва («Соч. Пла­то­на», ч. IV. Спб. 1863), к сожа­ле­нию, тяже­лом и не изящ­ном.
  • 145Перев. И. Ф. Аннен­ско­го («Театр Еврип.», I, 155—156).
  • 146Ф. Ф. Зелин­ский, Из жиз­ни идей, I, 320.
  • 147Ксе­но­фонт, «Вос­по­мин. о Сокр.», I, 2, 9.
  • 148Zel­ler, II4, 217.
  • 149В «Рас­суж­де­нии об Апо­ло­гии» («Твор. Плат.», II, 327—328).
  • 150См. выше, стр. 372.
  • 151За исклю­че­ни­ем двух похо­дов — к Поти­дее и в Бео­тию.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1262418983 1262418847 1262418700 1264779592 1264780812 1264781262