Антоний и Дионис (из истории религиозной политики триумвира М. Антония)

с.80 Сре­ди раз­но­об­раз­но­го мате­ри­а­ла источ­ни­ков, осве­щаю­ще­го с той или иной сто­ро­ны идео­ло­ги­че­скую борь­бу, кото­рая сопро­вож­да­ла пере­ход от рес­пуб­ли­ки к еди­но­вла­стию, осо­бое место зани­ма­ет инфор­ма­ция, сво­дя­щая вме­сте два име­ни — эллин­ско­го бога Дио­ни­са и рим­ско­го три­ум­ви­ра Мар­ка Анто­ния. Она пред­став­ле­на раз­ны­ми кате­го­ри­я­ми источ­ни­ков и отно­сит­ся к раз­ным эта­пам дея­тель­но­сти это­го поли­ти­ка, так что созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что Анто­ний нахо­дил­ся в осо­бых отно­ше­ни­ях к обра­зу это­го боже­ства с само­го момен­та сво­его при­бы­тия на Восток и вплоть до пора­же­ния при Акции.

Если обра­тить­ся к нарра­тив­ной тра­ди­ции, то она содер­жит сле­дую­щую инфор­ма­цию:

а) вступ­ле­ние Анто­ния в Эфес в сопро­вож­де­нии дио­ни­си­че­ско­го эскор­та (Plut. Ant. 24. 3);

с.81 б) встре­ча Анто­ния и Клео­пат­ры в Тар­се, оформ­лен­ная как встре­ча Дио­ни­са и Афро­ди­ты (Plut. Ant. 26. 3 f.);

в) Сократ Родос­ский (в пере­да­че Афи­нея), Дион Кас­сий и Сене­ка Стар­ший рас­ска­зы­ва­ют о выступ­ле­нии Анто­ния в роли Дио­ни­са во вре­мя его пре­бы­ва­ния в Афи­нах в 39—38 гг. до н. э. (Athen. 4. 29. 148 b—c; Dio Cass. XLVIII. 39. 2; Sen. Suas. 7);

г) Плу­тарх (Ant. 54) и Дион Кас­сий (XLIX. 41. 1 f.) опи­сы­ва­ют пыш­ные цере­мо­нии, имев­шие место в Алек­сан­дрии после воз­вра­ще­ния Анто­ния из армян­ско­го похо­да в 34 г. до н. э.; в обоб­щен­ном виде, без точ­ной дати­ров­ки и при­вяз­ки к опре­де­лен­ным собы­ти­ям, об этом же рас­ска­зы­ва­ет Вел­лей Патер­кул (II. 82. 4);

д) сре­ди зна­ме­ний, воз­ве­щав­ших паде­ние Анто­ния, Плу­тарх опи­сы­ва­ет про­ис­ше­ст­вие с изо­бра­же­ни­я­ми Дио­ни­са, вырван­ны­ми с места и забро­шен­ны­ми в театр (Ant. 60), а затем — о том, как бог и его сви­та покида­ли оса­жден­ную Окта­виа­ном Алек­сан­дрию (Ant. 75. 4—5).

К этим источ­ни­кам мож­но доба­вить несколь­ко над­пи­сей, в кото­рых име­на Анто­ния и Дио­ни­са сто­ят рядом, а так­же монет­ную чекан­ку Анто­ния с дио­ни­си­че­ской сим­во­ли­кой. Уже отно­си­тель­ная мно­го­чис­лен­ность источ­ни­ков, при­чем источ­ни­ков раз­ных типов, застав­ля­ет a prio­ri пред­по­ла­гать, что обра­ще­ние к куль­ту Дио­ни­са не было слу­чай­ным капри­зом три­ум­ви­ра и име­ло для него опре­де­лен­ный поли­ти­че­ский смысл. Одна­ко при этом воз­ни­ка­ет, по мень­шей мере, два прин­ци­пи­аль­но важ­ных вопро­са: во-пер­вых, мож­но ли допу­стить, что зна­че­ние куль­та Дио­ни­са в поли­ти­ке Анто­ния оста­ва­лось неиз­мен­ным на про­тя­же­нии деся­ти лет, напол­нен­ных напря­жен­ней­шей поли­ти­че­ской борь­бой, т. е. что Дио­нис — Пода­тель радо­сти и Источ­ник мило­сер­дия 41 г., Новый Дио­нис 39—38 гг., Дио­нис алек­сан­дрий­ских цере­мо­ний 34 г. пред­став­ля­ет собой по сво­ей сути одно и то же идео­ло­ги­че­ское явле­ние? Во-вто­рых, какое зна­че­ние име­ла эта поли­ти­ка, ори­ен­ти­ро­ван­ная на само­го ори­ен­та­ли­зи­ро­ван­но­го из гре­че­ских богов, для фор­ми­ро­ва­ния ими­джа Анто­ния на Запа­де? Дей­ст­ви­тель­но, мож­но ли пред­ста­вить, что уже в 41 г. он был настоль­ко готов к раз­ры­ву с рим­ски­ми тра­ди­ци­я­ми, что созна­тель­но избрал сво­им боже­ст­вен­ным прото­ти­пом пер­со­на­жа, харак­тер кото­ро­го был в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни чужд духу рим­ской рели­ги­оз­но­сти? Все осталь­ные вопро­сы носят, в сущ­но­сти, част­ный харак­тер и свя­за­ны с эти­ми дву­мя цен­траль­ны­ми про­бле­ма­ми, для реше­ния кото­рых необ­хо­ди­мо про­ана­ли­зи­ро­вать мате­ри­ал в хро­но­ло­ги­че­ской после­до­ва­тель­но­сти.

Итак, в нача­ле 41 г. до н. э., после победы над рес­пуб­ли­кан­ца­ми при Филип­пах и крат­ковре­мен­но­го пре­бы­ва­ния в Гре­ции, Анто­ний пере­пра­вил­ся в Азию. Это собы­тие, без­услов­но, явля­ет­ся пово­рот­ным пунк­том в его био­гра­фии, зна­ме­нуя нача­ло того пути, кото­рый десять лет спу­стя завер­шит­ся ката­стро­фой при Акции. Но имен­но важ­ность момен­та побуж­да­ет совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей оце­ни­вать его ретро­спек­тив­но, пред­по­ла­гая, что Анто­ний явил­ся на Восток, сде­лав созна­тель­ный выбор в его поль­зу и имея вполне опре­де­лен­ные лич­ные цели. Одна­ко для адек­ват­но­го пони­ма­ния ситу­а­ции важ­но чет­ко уста­но­вить, в силу каких имен­но фак­то­ров Марк Анто­ний ока­зал­ся на Восто­ке.

с.82 По это­му вопро­су мне­ния иссле­до­ва­те­лей дол­гое вре­мя были ред­кост­но еди­но­душ­ны­ми, отли­ча­ясь не по сути, а лишь по фор­му­ли­ров­кам: согла­ше­ние при Филип­пах рас­смат­ри­ва­лось как раздел государ­ства (в более смяг­чен­ном вари­ан­те — сфер вли­я­ния) меж­ду Анто­ни­ем и Окта­виа­ном¹; при этом, как пра­ви­ло, кон­ста­ти­ру­ет­ся, что Анто­ний, являв­ший­ся победи­те­лем при Филип­пах, мог выби­рать и сам избрал Восток, более соот­вет­ст­во­вав­ший его субъ­ек­тив­ным каче­ствам, более бога­тый и т. п.² Такое пред­став­ле­ние в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни упро­ща­ет реаль­ную поли­ти­че­скую ситу­а­цию 42 г. до н. э., и, види­мо, бли­же к истине те иссле­до­ва­те­ли, кото­рые ука­зы­ва­ют, что про­изо­шло разде­ле­ние не государ­ства, а пер­во­оче­ред­ных задач, сто­яв­ших перед три­ум­ви­ра­ми³. Полу­че­ние Анто­ни­ем Восто­ка при таких обсто­я­тель­ствах вполне есте­ствен­но: в срав­не­нии со сво­им кол­ле­гой по три­ум­ви­ра­ту он был более опыт­ным пол­ко­вод­цем, а на пере­шед­ших под его управ­ле­ние терри­то­ри­ях ожи­да­лись воен­ные дей­ст­вия про­тив пар­фян⁴. В зада­чи насто­я­щей ста­тьи не вхо­дит подроб­ный ана­лиз послед­ст­вий тако­го разде­ле­ния пол­но­мо­чий; для нас важ­но лишь отме­тить, что на Восто­ке Анто­ний ока­зал­ся до неко­то­рой сте­пе­ни слу­чай­но, без целе­на­прав­лен­но­го стрем­ле­ния в этот реги­он и про­ду­ман­ной поли­ти­че­ской кон­цеп­ции.

Сле­ду­ет без­ого­во­роч­но согла­сить­ся с И. С. Свен­циц­кой в том, что Анто­ний, будучи носи­те­лем иной систе­мы цен­но­стей, вряд ли пони­мал сущ­ность поли­ти­че­ских отно­ше­ний в элли­ни­сти­че­ских государ­ствах⁵; непо­ни­ма­ние это было осно­ва­но на несход­стве фун­да­мен­таль­ных поли­ти­че­ских цен­но­стей элли­ни­сти­че­ско­го мира и Рима и было общим для всех рим­ских поли­ти­ков. Но, опять-таки подоб­но дру­гим сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам, дей­ст­во­вав­шим в усло­ви­ях элли­ни­сти­че­ско­го Восто­ка, Анто­ний дол­жен был учи­ты­вать мест­ные реа­лии, ино­гда имев­шие за собой с.83 мно­го­ве­ко­вую тра­ди­цию, не забы­вая в то же вре­мя и о сво­ем досто­ин­стве рим­ско­го пол­ко­во­д­ца⁶. Это обсто­я­тель­ство необ­хо­ди­мо учи­ты­вать при ана­ли­зе поли­ти­ки Анто­ния, в том чис­ле — и рели­ги­оз­ной.

Плу­тарх в сво­ем опи­са­нии пре­бы­ва­ния Анто­ния в Азии в 41 г. до н. э. дает яркую кар­ти­ну его бес­пут­но­го поведе­ния: «Когда… Анто­ний пере­пра­вил­ся в Азию и впер­вые ощу­тил вкус тамош­них богатств, когда две­ри его ста­ли оса­ждать цари, а цари­цы напе­ре­бой ста­ра­лись снис­кать его бла­го­склон­ность бога­ты­ми дара­ми и соб­ст­вен­ной кра­сотою. Он отдал­ся во власть преж­них стра­стей и вер­нул­ся к преж­не­му обра­зу жиз­ни, наслаж­да­ясь миром и без­мя­теж­ным поко­ем, меж тем, как Цезарь в Риме выби­вал­ся из сил, изму­чен­ный граж­дан­ски­ми сму­та­ми и вой­ной. Вся­кие там кифа­реды Ана­к­се­но­ры, флей­ти­сты Ксуфы, пля­су­ны Мет­ро­до­ры и целая сво­ра раз­ных ази­ат­ских музы­кан­тов… навод­ни­ли и запол­ни­ли двор Анто­ния. <…> Когда Анто­ний всту­пал в Эфес, впе­ре­ди высту­па­ли жен­щи­ны, оде­тые вак­хан­ка­ми, муж­чи­ны и маль­чи­ки в обли­чии панов и сати­ров, весь город был в плю­ще, в тир­сах, повсюду зву­ча­ли псал­те­рии, сви­ре­ли, флей­ты, и граж­дане вели­ча­ли Анто­ния Дио­ни­сом — Пода­те­лем радо­сти, Источ­ни­ком мило­сер­дия» (Ant. 24. 1—2 / Пер. С. П. Мар­ки­ша). Общий тон это­го рас­ска­за, в осо­бен­но­сти — откро­вен­но выра­жен­ное про­ти­во­по­став­ле­ние обра­за жиз­ни Анто­ния и Окта­ви­а­на, обна­ру­жи­ва­ет зна­чи­тель­ное вли­я­ние вер­сии собы­тий, выра­ботан­ной уси­ли­я­ми окта­виа­нов­ской про­па­ган­ды. В свое вре­мя мы уже пыта­лись пока­зать, что дея­тель­ность Анто­ния на Восто­ке в 41 г. отнюдь не огра­ни­чи­ва­лась одни­ми толь­ко уве­се­ле­ни­я­ми, и ему уда­лось там добить­ся зна­чи­тель­ных поли­ти­че­ских успе­хов⁷. Что каса­ет­ся эпи­зо­да, свя­зан­но­го со вступ­ле­ни­ем в Эфес, то он заслу­жи­ва­ет осо­бо­го рас­смот­ре­ния.

Отно­ше­ние к нему в лите­ра­ту­ре, посвя­щен­ной исто­рии послед­не­го деся­ти­ле­тия Рим­ской рес­пуб­ли­ки, самое раз­но­об­раз­ное. Ино­гда его про­сто упо­ми­на­ют, не вда­ва­ясь в даль­ней­шие ком­мен­та­рии⁸, порой пыта­ют­ся объ­яс­нить субъ­ек­тив­ны­ми каче­ства­ми Анто­ния⁹. Одна­ко совре­мен­ная исто­рио­гра­фия уже дав­но отка­за­лась с.84 видеть в его поведе­нии толь­ко лич­ные при­чуды и ста­ла искать объ­яс­не­ния поли­ти­че­ско­го харак­те­ра. При этом обыч­но ука­зы­ва­ют на то, что Дио­нис был боже­ст­вом весь­ма попу­ляр­ным на элли­ни­сти­че­ском Восто­ке, что через отож­дест­вле­ние с ним Анто­ний вста­вал в один ряд с дру­гим попу­ляр­ным в гре­че­ском мире пер­со­на­жем — Алек­сан­дром Вели­ким, что еще до отправ­ле­ния на Восток Анто­ний имел пре­тен­зии на осо­бые отно­ше­ния с боже­ст­вом, выра­же­ни­ем чего было его сопо­став­ле­ние с Гер­ку­ле­сом¹⁰. Одна­ко вопрос о вре­ме­ни, с кото­ро­го сле­ду­ет начи­нать «дио­ни­си­че­скую» рели­ги­оз­ную поли­ти­ку Анто­ния оста­ет­ся при этом дис­кус­си­он­ным.

Если, к при­ме­ру, А. Жанм­эр, Л. Р. Тэй­лор и ряд дру­гих иссле­до­ва­те­лей пола­га­ют, что исход­ной точ­кой здесь явля­ет­ся уже пре­бы­ва­ние Анто­ния на Восто­ке в 41 г и собы­тия, имев­шие место в Эфе­се и в Тар­се¹¹, то У. Тарн, напро­тив, утвер­жда­ет, что мани­фе­ста­ция в Эфе­се была все­го лишь спо­ра­ди­че­ским эпи­зо­дом, не имев­шим ника­ких послед­ст­вий на прак­ти­ке, а ста­биль­ная поли­ти­че­ская линия на отож­дест­вле­ние с Дио­ни­сом начи­на­ет­ся лишь со вре­ме­ни вто­ро­го пре­бы­ва­ния в Афи­нах и бра­ка с Окта­ви­ей¹². Особ­ня­ком сто­ит мне­ние Р. Ф. Рос­си, соглас­но кото­ро­му нача­ло инте­ре­са Анто­ния к Дио­ни­су вос­хо­дит еще ко вре­ме­ни пер­во­го пре­бы­ва­ния в Афи­нах зимой 42—41 гг.¹³ Насколь­ко нам извест­но, это пред­по­ло­же­ние не поль­зу­ет­ся с.85 попу­ляр­но­стью у иссле­до­ва­те­лей и его никто не под­дер­жал, одна­ко есть смысл при­смот­реть­ся к нему несколь­ко вни­ма­тель­нее.

Осно­ва­ни­ем для выдви­ну­той Р. Ф. Рос­си гипо­те­зы явля­ет­ся сооб­ще­ние Плу­тар­ха о том, что Анто­ний во вре­мя сво­его пре­бы­ва­ния в Афи­нах при­нял посвя­ще­ние в таин­ства (Plut. Ant. 23). Какие имен­но таин­ства име­ют­ся здесь в виду? По мне­нию С. А. Жебеле­ва, речь здесь идет об Элев­син­ских мисте­ри­ях¹⁴, одна­ко Х. Хабихт спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет на име­ю­ще­е­ся в таком слу­чае хро­но­ло­ги­че­ское несоот­вет­ст­вие — эти празд­не­ства уже мино­ва­ли ко вре­ме­ни при­езда Анто­ния в Афи­ны¹⁵. Обра­тим­ся к хро­но­ло­гии собы­тий. Раз­гром рес­пуб­ли­кан­цев отно­сит­ся к середине нояб­ря 42 г., сле­до­ва­тель­но, в Афи­нах Анто­ний ока­зал­ся при­мер­но в нача­ле декаб­ря; в Азию он, как это при­ни­ма­ют все иссле­до­ва­те­ли, пере­пра­вил­ся вес­ной 41 г. Таким обра­зом, на вре­мя пре­бы­ва­ния Анто­ния в Афи­нах при­хо­ди­лись два празд­ни­ка, свя­зан­ные с куль­том Дио­ни­са, — Ленеи и Анфе­сте­рии¹⁶, и, что осо­бен­но важ­но, Малые мисте­рии, в ходе кото­рых, веро­ят­но, чтил­ся и Дио­нис¹⁷. Как нам кажет­ся, имен­но эти мисте­рии под­ра­зу­ме­вал Плу­тарх, посколь­ку дру­гих таинств в Афи­нах в ука­зан­ные меся­цы не про­ис­хо­ди­ло. Такой рели­ги­оз­ный фон пре­бы­ва­ния Анто­ния в Афи­нах дела­ет доста­точ­но прав­до­по­доб­ным пред­по­ло­же­ние Р. Ф. Рос­си и про­ли­ва­ет допол­ни­тель­ный свет на даль­ней­шие собы­тия, в част­но­сти — на дио­ни­си­че­скую мани­фе­ста­цию в Эфе­се.

Дело в том, что Малые мисте­рии явля­лись под­готов­кой к Элев­син­ским таин­ствам, а при празд­но­ва­нии послед­них выдаю­ща­я­ся роль при­над­ле­жа­ла афин­ско­му сою­зу тех­ни­тов Дио­ни­са¹⁸, одно­му из трех зна­ме­ни­тых сою­зов про­фес­сио­наль­ных слу­жи­те­лей это­го боже­ства¹⁹. Таким обра­зом, Анто­ний, при­няв­ший посвя­ще­ние, ока­зал­ся свя­зан и с куль­том Дио­ни­са, и с его про­фес­сио­наль­ны­ми слу­жи­те­ля­ми, что во мно­гом опре­де­ли­ло в даль­ней­шем его рели­ги­оз­ную поли­ти­ку, при­чем не толь­ко в Бал­кан­ской Гре­ции: союз тех­ни­тов Дио­ни­са дав­но пере­рос рам­ки отдель­но взя­то­го поли­са и играл важ­ную роль в меж­эл­лин­ских отно­ше­ни­ях, не толь­ко куль­тур­ных и рели­ги­оз­ных, с.86 но и поли­ти­че­ских²⁰. Как пишет Л. М. Глу­с­ки­на, «разъ­ез­жая по все­му гре­че­ско­му миру, актив­но участ­вуя в панэл­лин­ских празд­не­ствах… тех­ни­ты мог­ли быть рас­про­стра­ни­те­ля­ми не толь­ко куль­то­вых тра­ди­ций, рели­ги­оз­ных идей, но и опре­де­лен­ных поли­ти­че­ских тен­ден­ций»²¹.

Когда Анто­ний пере­пра­вил­ся в Азию, он попал в сфе­ру дея­тель­но­сти дру­го­го сою­за — тех­ни­тов Азии и Гел­лес­пон­та. Имен­но они, судя по все­му, игра­ли веду­щую роль в орга­ни­за­ции ази­ат­ских тор­жеств и пыш­ных цере­мо­ний в Эфе­се и Тар­се. Во вся­ком слу­чае, Плу­тарх гово­рит, что Анто­ния окру­жал Ἀσιανῶν ἀκροαμά­των θίασος (Plut. Ant. 24. 1). В рус­ском пере­во­де био­гра­фии Анто­ния эти сло­ва пере­веде­ны как «сво­ра ази­ат­ских музы­кан­тов», что, как нам кажет­ся, не пере­да­ет очень важ­но­го оттен­ка смыс­ла, име­ю­ще­го­ся в сооб­ще­нии Плу­тар­ха. Сло­во ὁ θίασος, конеч­но, мог­ло озна­чать и «шум­ная тол­па», но в сво­ем пер­вом зна­че­нии это, все-таки «тол­па, хор, про­цес­сия Вак­хан­тов»²². Таким обра­зом, сло­ва Плу­тар­ха ука­зы­ва­ют не толь­ко на шум­ный харак­тер про­цес­сии, но и на ее куль­то­вый харак­тер; если учесть, что Эфес издав­на был цен­тром упо­мя­ну­то­го выше сою­за тех­ни­тов, логич­но пред­по­ло­жить, что имен­но они состав­ля­ли ядро того тиа­са, о кото­ром упо­ми­на­ет Плу­тарх. Что каса­ет­ся поли­ти­че­ско­го смыс­ла собы­тий, то он был обо­зна­чен в ходе тор­жеств совер­шен­но отчет­ли­во: новый вла­сти­тель дол­жен был стать «Пода­те­лем радо­сти и Источ­ни­ком Мило­сер­дия» «на бла­го всей Азии».

Дей­ст­ви­тель­ность, одна­ко, рас­ста­ви­ла все по местам: Анто­ний мог при­ни­мать как долж­ное боже­ские поче­сти, испол­нять роль Дио­ни­са в эфес­ской про­цес­сии или идти навстре­чу Афро­ди­те-Клео­пат­ре в Тар­се (все это, без­услов­но, вполне соот­вет­ст­во­ва­ло его харак­те­ру), но ника­ко­го поли­ти­че­ско­го зна­че­ния про­ис­хо­дя­ще­му он не при­да­вал и ника­ко­го вли­я­ния на его реаль­ную поли­ти­ку эти празд­не­ства не ока­за­ли. Пока­за­тель­но уже то, что об этих собы­ти­ях рас­ска­зы­ва­ет толь­ко Плу­тарх, отли­чав­ший­ся неуме­рен­ной склон­но­стью к кра­соч­ным опи­са­ни­ям и эффект­ным сце­нам, осталь­ные авто­ры о них не упо­ми­на­ют даже вскользь²³. Они были лишь незна­чи­тель­ным эпи­зо­дом в калей­до­ско­пе собы­тий 41 г. до н. э., и сам Анто­ний вряд ли при­да­вал им боль­шое зна­че­ние: он не соби­рал­ся задер­жи­вать­ся надол­го на Восто­ке, а уж тем более — стро­ить свои даль­ней­шие пла­ны с опо­рой на Восток. с.87 Ско­рее, он соби­рал­ся повто­рить опыт Пом­пея и Сул­лы, т. е., собрав с восточ­ных про­вин­ций необ­хо­ди­мую сум­му денег, быст­ро вер­нуть­ся в Ита­лию для борь­бы за власть в Риме²⁴.

Одна­ко когда воз­вра­ще­ние в Ита­лию состо­я­лось, обста­нов­ка уже нача­ла менять­ся не в поль­зу Анто­ния. Новое соот­но­ше­ние сил было зафик­си­ро­ва­но Брун­ди­зий­ским дого­во­ром²⁵, и оно обо­зна­чи­ло для Анто­ния очень небла­го­при­ят­ные пер­спек­ти­вы, тем более что Путе­оль­ское согла­ше­ние, заклю­чен­ное три­ум­ви­ра­ми с Секс­том Пом­пе­ем под дав­ле­ни­ем обще­ст­вен­ных настро­е­ний, выве­ло в ряды фигур пер­во­го ран­га еще и это­го поли­ти­ка, доста­точ­но попу­ляр­но­го и амби­ци­оз­но­го (Vell. II. 77. 1; App. BC. V. 67 f.; Dio Cass. XLVIII. 36. 2). Таким обра­зом, Анто­нию про­ти­во­сто­я­ли уже два серь­ез­ных кон­ку­рен­та в борь­бе за власть, а сама эта борь­ба нача­ла при­об­ре­тать каче­ст­вен­но новые фор­мы. Речь идет об уси­ле­нии в ней момен­тов, свя­зан­ных с рели­ги­оз­ной санк­ци­ей авто­ри­те­та и вла­сти²⁶. При­о­ри­тет здесь, бес­спор­но, при­над­ле­жал Окта­виа­ну, кото­рый еще в 44 г. до н. э. возда­вал боже­ские поче­сти сво­е­му при­ем­но­му отцу в свя­зи с появ­ле­ни­ем коме­ты (si­dus Iuli­um) (Serv. Ad ecl. 9. 46; Suet. Caes. 88; Plut. Caes. 69; Dio Cass. XLV. 7), а после при­ня­тия в янва­ре 42 г. зако­на, при­знаю­ще­го Юлия Цеза­ря новым рим­ским боже­ст­вом (Suet. Caes. 88; App. BC. II. 148; Dio Cass. XLVII. 18. 1 f.), Окта­виан, есте­ствен­но, офи­ци­аль­но ста­но­вил­ся «сыном Боже­ст­вен­но­го»²⁷.

с.88 Секст Пом­пей так­же имел при­тя­за­ния на осо­бые отно­ше­ния с боже­ст­вом, объ­явив себя при­ем­ным сыном Неп­ту­на (Hor. Ep. 9. 7; Plin. NH. 9. 55; App. BC. 100; Dio Cass. XLVIII. 19. 2; 31. 5; 48. 5). По мне­нию П. Цан­ке­ра, его при­мер хоро­шо иллю­ст­ри­ру­ет, как после смер­ти Цеза­ря даже вто­ро­раз­ряд­ные фигу­ры авто­ма­ти­че­ски объ­яв­ля­ли себя нахо­дя­щи­ми­ся под осо­бым покро­ви­тель­ст­вом боже­ства²⁸. Как отме­чал Н. А. Маш­кин по пово­ду монет­ной чекан­ки Секс­та Пом­пея, при­сут­ст­ву­ю­щая на ней мор­ская сим­во­ли­ка свиде­тель­ст­ву­ет о его авто­кра­ти­че­ских склон­но­стях и ука­зы­ва­ет на рели­ги­оз­ную санк­цию его вла­сти²⁹; одна­ко важ­ным допол­ни­тель­ным сти­му­лом к выпус­ку монет с подоб­ной сим­во­ли­кой было и стрем­ле­ние про­ти­во­по­ста­вить при­тя­за­ни­ям «сына Боже­ст­вен­но­го» соб­ст­вен­ные, при­чем, в неко­то­ром смыс­ле, даже более весо­мые³⁰. Судя по сооб­ще­нию Дио­на Кас­сия, Секст начал ука­зы­вать на свое род­ство с Неп­ту­ном еще до бит­вы при Филип­пах, т. е. заявил пре­тен­зии на боже­ст­вен­ность при­мер­но одно­вре­мен­но с Окта­виа­ном.

Все­му это­му Анто­ний мог про­ти­во­по­ста­вить толь­ко про­ис­хож­де­ние сво­его рода от Герак­ла, чего, явно, было недо­ста­точ­но. Поэто­му его воз­вра­ще­ние в восточ­ную поло­ви­ну Рим­ской дер­жа­вы сопро­вож­да­лось акти­ви­за­ци­ей рели­ги­оз­ной поли­ти­ки. Посколь­ку рези­ден­ци­ей Анто­ния вновь, как и в 42 г., ста­ли Афи­ны, вполне есте­ствен­ным было и его обра­ще­ние к куль­ту, кото­рый одна­жды уже исполь­зо­вал­ся, толь­ко на этот раз более мас­штаб­ное и целе­на­прав­лен­ное. В сочи­не­нии Афи­нея до нас дошел фраг­мент исто­ри­че­ско­го труда Сокра­та Родос­ско­го, в кото­ром рас­ска­зы­ва­ет­ся, что по при­ка­зу Анто­ния в Афи­нах, на склоне Акро­по­ля выше теат­ра Дио­ни­са, было устро­е­но подо­бие вак­хи­че­ско­го грота, укра­шен­ное куль­то­вы­ми сим­во­ла­ми Дио­ни­са, где три­ум­вир целы­ми дня­ми пиро­вал в ком­па­нии сво­их дру­зей, а вече­ром все насе­ле­ние Афин при­вет­ст­во­ва­ло его как «Ново­го Дио­ни­са»³¹. Кро­ме того, в нарра­тив­ных источ­ни­ках сохра­нил­ся рас­сказ о том, что афи­няне, видя его осо­бую рас­по­ло­жен­ность к их горо­ду, удо­сто­и­ли Анто­ния осо­бой поче­сти — помолв­ки с боги­ней Афи­ной, покро­ви­тель­ни­цей горо­да. Разу­ме­ет­ся, он при­нял эту честь, но немед­лен­но начал тре­бо­вать при­да­ное за боже­ст­вен­ной неве­стой — тыся­чу талан­тов, соглас­но Сене­ке Стар­ше­му (Suas. 1. 6), или мил­ли­он драхм (т. е. в шесть раз мень­ше), если верить Дио­ну Кас­сию (XLVIII. 39. 2).

с.89 Досто­вер­ность этой исто­рии оце­ни­ва­ет­ся по-раз­но­му. Неко­то­рые иссле­до­ва­те­ли счи­та­ют ее вполне реаль­ной³², одна­ко, уже дав­но суще­ст­ву­ет и скеп­ти­че­ское отно­ше­ние к ней, осно­ван­ное на том, что впер­вые она встре­ча­ет­ся в рито­ри­че­ском сочи­не­нии, а сум­ма, кото­рую Анто­ний, яко­бы, запро­сил в каче­стве при­да­но­го, слиш­ком вели­ка и непо­силь­на для Афин того вре­ме­ни³³. Одна­ко мог­ли ли подоб­ные сооб­ра­же­ния вол­но­вать Анто­ния? Доста­точ­но вспом­нить, насколь­ко огром­ной была сум­ма, кото­рую он, несмот­ря на то, что эта про­вин­ция уже была осно­ва­тель­но разо­ре­на в ходе граж­дан­ских войн, запро­сил с Азии в 41 г.³⁴ Как спра­вед­ли­во отме­ча­ет Н. А. Маш­кин, «судя по тому, как Анто­ний вел себя в Азии, дан­ные Сене­ки Стар­ше­го, Плу­тар­ха и Дио­на Кас­сия не воз­буж­да­ют осо­бых сомне­ний»³⁵.

Неза­ви­си­мо от того, явля­ют­ся ли при­во­ди­мые антич­ны­ми авто­ра­ми исто­рии досто­вер­ны­ми, сам факт чест­во­ва­ния Анто­ния в Афи­нах в каче­стве «Ново­го Дио­ни­са» нахо­дит хоро­шее под­твер­жде­ние в эпи­гра­фи­че­ских и нумиз­ма­ти­че­ских источ­ни­ках. В част­но­сти, одна над­пись име­ну­ет Вели­кие Пана­фи­неи 38 г. до н. э. «Анто­ни­е­вы Пана­фи­неи бога Анто­ния Ново­го Дио­ни­са» (IG. II. 1043. 22—23: τὰ Ἀντο­νιῆα τὰ Πα­να[θή­ναϊκα Ἀντων]ίου θεοῦ νέου Διονύ­σου). Несколь­ко рань­ше, в 39 г. до н. э., изо­бра­же­ние Дио­ни­са появ­ля­ет­ся на афин­ских моне­тах³⁶, что, конеч­но, не было про­стой слу­чай­но­стью.

Еще инте­рес­нее то, что рядом с Анто­ни­ем в этих чест­во­ва­ни­ях высту­па­ла Окта­вия, кото­рую чти­ли как Афи­ну Поли­а­ду. Над­пись, издан­ная в 1946 г. А. Рау­би­че­ком, содер­жит посвя­ще­ние три­ум­ви­ру и его жене как «чете богов-бла­го­де­те­лей» (δυῖν θε[ῶν Ε]ὐερ­γε­τῶν)³⁷, а на моне­тах Анто­ния наряду с изо­бра­же­ни­ем его само­го на авер­се появ­ля­ет­ся изо­бра­же­ние Окта­вии, обрам­лен­ное дио­ни­си­че­ской сим­во­ли­кой, на ревер­се. Типич­ным здесь явля­ет­ся цисто­фор, чека­нив­ший­ся, веро­ят­но, в Пер­га­ме око­ло 39 г. до н. э. На его авер­се пред­став­лен порт­рет Анто­ния и леген­да M. AN­TO­NIUS IMP. COS. DE­SIG(na­tus) ITER(um) ET TERT(ium), при­чем все это окру­же­но вен­ком из вино­град­ных листьев, на ревер­се — бюст Окта­вии на мисти­че­ской цисте, обрам­лен­ный дву­мя изви­ваю­щи­ми­ся зме­я­ми с.90 с пере­пле­тен­ны­ми хво­ста­ми, и леген­да III VIR R(ei) P(ub­li­cae) C(onsti­tuen­dae)³⁸. Как отме­ча­ет М. Кай­а­ва, это пер­вый извест­ный слу­чай обо­жест­вле­ния рим­ской жен­щи­ны из сенат­ско­го сосло­вия и пер­вый порт­рет жен­щи­ны на рим­ских моне­тах³⁹. Вто­рое утвер­жде­ние авто­ра не вполне точ­но: еще во вре­мя Перу­зин­ской вой­ны на ряде монет, выпус­кав­ших­ся от име­ни Мар­ка Анто­ния, был поме­щен порт­рет его рим­ской супру­ги — Фуль­вии, либо же ее порт­рет­ные чер­ты были при­да­ны изо­бра­же­нию Вик­то­рии⁴⁰. Ука­зан­ный пре­цедент доста­точ­но важен: цисто­фо­ры Анто­ния чека­ни­лись в рас­че­те на восточ­ную поло­ви­ну дер­жа­вы, где в появ­ле­нии на моне­тах порт­ре­та жены вла­сти­те­ля не было ниче­го необыч­но­го, а моне­ты с порт­ре­том Фуль­вии име­ли хож­де­ние в самой Ита­лии. Таким обра­зом, поме­ще­ние на моне­тах порт­ре­та Окта­вии нель­зя объ­яс­нить толь­ко след­ст­ви­ем элли­ни­сти­че­ско­го вли­я­ния на поли­ти­ку Анто­ния, одна­ко сам этот посту­пок весь­ма зна­ме­на­те­лен с точ­ки зре­ния его рели­ги­оз­ной поли­ти­ки. Он свиде­тель­ст­ву­ет о том, что ори­ен­та­ция на образ Дио­ни­са отныне явля­ет­ся важ­ной состав­ной частью про­па­ган­ды три­ум­ви­ра, при­чем речь идет не толь­ко о лич­ной боже­ст­вен­но­сти, как у его кон­ку­рен­тов в борь­бе за власть, но и о боже­ст­вен­но­сти чле­нов его семьи.

В этой свя­зи воз­ни­ка­ет вопрос: насколь­ко разум­ным было такое поведе­ние Анто­ния с точ­ки зре­ния его поли­ти­че­ских целей на запа­де и не было ли его поведе­ние вызо­вом рим­ским тра­ди­ци­ям? В оте­че­ст­вен­ной лите­ра­ту­ре тезис о непри­ем­ле­мо­сти поли­ти­ки Анто­ния для рим­лян наи­бо­лее подроб­но раз­вит И. С. Свен­циц­кой. По ее мне­нию, Анто­ний созна­тель­но «из всех гре­че­ских божеств выбрал для пер­со­ни­фи­ка­ции Дио­ни­са — боже­ство, наи­бо­лее чуж­дое рим­ской рели­ги­оз­но­сти (неда­ром сенат в свое вре­мя запре­тил в Риме вак­ха­на­лии)»; такое про­ти­во­сто­я­ние рим­ским тра­ди­ци­ям ста­ло для Анто­ния есте­ствен­ным на элли­ни­сти­че­ском Восто­ке, а уча­стие Окта­вии в свя­щен­ном бра­ке еще тес­нее свя­за­ло Анто­ния с элли­ни­сти­че­ской рели­ги­ей, «при­да­вая оре­ол боже­ст­вен­но­сти его зем­ной жене и все даль­ше уво­дя три­ум­ви­ра от пред­став­ле­ний и эти­че­ских норм его род­ной ci­vi­tas»⁴¹.

Преж­де все­го, сле­ду­ет рас­смот­реть, был ли Дио­нис чужд рим­ской рели­ги­оз­но­сти? Обще­из­вест­но, что культ Дио­ни­са в каче­стве сель­ско­хо­зяй­ст­вен­но­го боже­ства имел мно­го обще­го в обряд­но­сти со ста­рин­ным ита­лий­ским куль­том Либе­ра. Сюда отно­сят­ся не толь­ко обряды, свя­зан­ные с почи­та­ни­ем с.91 уни­вер­саль­но­го сим­во­ла пло­до­ро­дия — фал­ло­са, и необуздан­ное весе­лье, вполне есте­ствен­ное на празд­не­ствах, свя­зан­ных с вино­гра­дом и вино­де­ли­ем, но даже такие мело­чи, как обы­чай устра­и­вать каче­ли во вре­мя сель­ских Дио­ни­сий в Атти­ке и Либе­ра­лий в Ита­лии. Прав­да, раз­ным было мифо­ло­ги­че­ское обос­но­ва­ние это­го обы­чая⁴², но гораздо важ­нее было сход­ство, поэто­му отож­дест­вле­ние Дио­ни­са и Либе­ра в рели­ги­оз­ном созна­нии рим­лян про­изо­шло без осо­бых экс­цес­сов, и нико­му в голо­ву не при­шло бы выра­жать недо­воль­ство тра­ди­ци­он­ной раз­нуздан­но­стью во вре­мя Либе­ра­лий. Что каса­ет­ся вак­ха­на­лий, то не сле­ду­ет забы­вать, что эта мисти­ко-орги­а­сти­че­ская фор­ма куль­та Дио­ни­са была пер­во­на­чаль­но чуж­да не толь­ко рим­ской, но и гре­че­ской рели­гии. Как и в слу­чае с вак­ха­на­ли­я­ми в Риме, в Гре­ции эта фор­ма куль­та утвер­жда­лась вопре­ки сло­жив­шим­ся тра­ди­ци­ям и толь­ко посте­пен­но была введе­на в рам­ки офи­ци­аль­ной рели­гии⁴³. Поэто­му реак­ция сена­та на попу­ляр­ность вак­ха­на­лий сре­ди рим­ских граж­дан име­ет ана­ло­гии в отно­ше­нии к почи­та­те­лям Дио­ни­са таких пер­со­на­жей гре­че­ской мифо­ло­гии, как Пен­фей или Ликург⁴⁴, и вполне объ­яс­ни­ма и с рели­ги­оз­ной, и с поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния. В рели­ги­оз­ном отно­ше­нии глав­ной при­чи­ной рас­пра­вы с вак­хан­та­ми «был не столь­ко эро­тизм куль­та… сколь­ко его само­воль­ность, нев­пи­сы­вае­мость в офи­ци­аль­ную рели­ги­оз­ную систе­му»⁴⁵; поли­ти­че­ски, види­мо, боль­шое зна­че­ние име­ло бес­по­кой­ство пра­вя­щей эли­ты Рима по пово­ду воз­ник­но­ве­ния тай­ных орга­ни­за­ций, тай­ных сою­зов, потен­ци­аль­но опас­ных для государ­ства⁴⁶. Кро­ме того, в деле о вак­ха­на­ли­ях нашла свое выра­же­ние реак­ция сена­та на элли­ни­за­цию части рим­ской ари­сто­кра­тии. Э. Грюн завер­ша­ет свой тща­тель­ный и весь­ма инте­рес­ный ана­лиз все­го дела сло­ва­ми, с кото­ры­ми труд­но не согла­сить­ся: «…Этот эпи­зод давал сред­ство для того, чтобы про­воз­гла­сить неза­ви­си­мость государ­ст­вен­ной поли­ти­ки от лич­ных склон­но­стей к элли­низ­му и нало­жить на них неко­то­рые огра­ни­че­ния… Реаль­ное зна­че­ние на буду­щее состо­я­ло не в уда­ре по вак­хан­там, но в воз­рас­таю­щих тре­ни­ях меж­ду асси­ми­ля­ци­ей элли­низ­ма част­ны­ми лица­ми (pri­va­te as­si­mi­la­tion of Hel­le­nism) и сохра­не­ни­ем пуб­лич­но-пра­во­вой дистан­ции от него»⁴⁷. В кон­тек­сте нашей темы пред­став­ля­ют важ­ность два момен­та собы­тий 186 г.: во-пер­вых, сенат­кон­сульт, запре­щаю­щий вак­ха­на­лии, направ­лен толь­ко про­тив одной раз­но­вид­но­сти куль­та Дио­ни­са-Либе­ра и отнюдь не свиде­тель­ст­ву­ет о чуж­до­сти для рим­лян всех осталь­ных форм почи­та­ния это­го боже­ства. Во-вто­рых, этот с.92 зако­но­да­тель­ный акт регла­мен­ти­ро­вал про­веде­ние вак­ха­на­лий в Риме и Ита­лии, но не ста­вил ника­ких пре­град для уча­стия рим­ских граж­дан в вак­хи­че­ских куль­тах в про­вин­ци­ях. Сле­до­ва­тель­но, в поведе­нии Анто­ния было не боль­ше вызы­ваю­ще­го и оскор­би­тель­но­го, чем в поведе­нии, напри­мер, Пом­пея, при­ни­мав­ше­го на Восто­ке поче­сти, совер­шен­но немыс­ли­мые в Ита­лии.

Соб­ст­вен­но гово­ря, и для самой Ита­лии при­тя­за­ния Анто­ния на осо­бые отно­ше­ния с Дио­ни­сом и отож­дест­вле­ние с ним не были чем-то бес­пре­цедент­ным. Так, Г. Марий после три­ум­фов над Югур­той, ким­вра­ми и тев­то­на­ми взял за обык­но­ве­ние пить из кан­фа­ра, сосуда, являв­ше­го­ся одним из атри­бу­тов Дио­ни­са. Как осо­бо под­чер­ки­ва­ет Вале­рий Мак­сим, он делал это для того, «чтобы во вре­мя само­го погло­ще­ния вина при­рав­ни­вать его победу к сво­им победам» (Val. Max. III. 6. 6: ut in­ter ip­sum haus­tum vi­ni vic­to­riae eius suas vic­to­riae com­pa­ra­ret)⁴⁸. Опре­де­лен­ные ассо­ци­а­ции с Либе­ром-Дио­ни­сом вызы­вал и афри­кан­ский три­умф Гнея Пом­пея, что под­чер­ки­ва­ет­ся в рас­ска­зе о нем у Пли­ния Стар­ше­го: Ro­mae iuncti pri­mum sub­ire cur­rum Pom­pei Mag­ni Af­ri­ca­ni tri­um­pho, quod pri­us In­di­ca vic­ta tri­um­phan­te Li­be­ro pat­re me­mo­ra­tur (Plin. NH. 8. 4). Ни Марий, ни Пом­пей, тем не менее, не осуж­да­лись за эти поступ­ки рим­ским обще­ст­вен­ным мне­ни­ем. Что каса­ет­ся Анто­ния, то он про­сто про­шел по тому же пути чуть даль­ше сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, поэто­му его отож­дест­вле­ние с Дио­ни­сом в Гре­ции оста­лось в Ита­лии неза­ме­чен­ным, — во вся­ком слу­чае, в источ­ни­ках нет ни малей­ше­го наме­ка на воз­му­ще­ние в Риме его поведе­ни­ем.

Более того, ассо­ци­а­ция с Либе­ром-Дио­ни­сом мог­ла при­не­сти поли­ти­че­ские дивиден­ды и в Ита­лии в слу­чае ее уме­лой и после­до­ва­тель­ной про­па­ган­дист­ской раз­ра­бот­ки. Это боже­ство иско­ни чти­лось сель­ским насе­ле­ни­ем Ита­лии⁴⁹, т. е. теми людь­ми, кото­рые в 41—40 гг. жесто­ко стра­да­ли от про­во­ди­мых Окта­виа­ном кон­фис­ка­ций. Какие имен­но слои соб­ст­вен­ни­ков стра­да­ли в первую оче­редь, в дан­ном слу­чае не столь важ­но⁵⁰; для рас­смат­ри­вае­мо­го сюже­та зна­че­ние име­ет дру­гое — «в резуль­та­те аграр­ных кон­фис­ка­ций обста­нов­ка в Ита­лии ста­ла крайне напря­жен­ной. Глав­ным объ­ек­том для нена­ви­сти со сто­ро­ны зна­чи­тель­ной части ита­лий­ских соб­ст­вен­ни­ков стал чело­век, кото­рый руко­во­дил выведе­ни­ем воен­ных коло­ний — Окта­виан»⁵¹. В то самое вре­мя, когда Анто­ний в сво­ей про­па­ган­де на Восто­ке обра­ща­ет­ся к обра­зу Дио­ни­са, Окта­виан на Запа­де пред­при­ни­ма­ет опре­де­лен­ные шаги с целью дистан­ци­ро­вать­ся от наси­лий, кото­ры­ми сопро­вож­дал­ся ход кон­фис­ка­ций. Имен­но в эти годы Вер­ги­лий созда­ет свои «Буко­ли­ки», в кото­рых ряд ярких сцен посвя­ща­ет с.93 про­из­во­лу воен­щи­ны, одно­вре­мен­но с этим пыта­ясь убедить тех земле­вла­дель­цев, чьи зем­ли не были затро­ну­ты кон­фис­ка­ци­я­ми, что сво­им бла­го­со­сто­я­ни­ем они все­це­ло обя­за­ны Окта­виа­ну. «Про­па­ган­дист­ское ведом­ство» послед­не­го актив­но участ­во­ва­ло в рас­про­стра­не­нии это­го про­из­веде­ния⁵², так что его заин­те­ре­со­ван­ность в попу­ля­ри­за­ции идей, выра­жен­ных Вер­ги­ли­ем на язы­ке поэ­зии, вполне оче­вид­на. Либер, доб­рое кре­стьян­ское боже­ство, был как нель­зя более под­хо­дя­щим пер­со­на­жем, если бы Анто­ний поже­лал тоже высту­пить в каче­стве защит­ни­ка обез­до­лен­ных кон­фис­ка­ци­я­ми соб­ст­вен­ни­ков.

У обра­за Либе­ра был еще один аспект. Уже само имя это­го бога наво­ди­ло на ассо­ци­а­цию с одной из основ­ных поли­ти­че­ских цен­но­стей рим­ля­ни­на — res pub­li­ca li­be­ra. Рим­ские писа­те­ли выво­ди­ли имя боже­ства из поня­тия li­ber — «сво­бод­ный». Напри­мер, Варрон счи­тал Либе­ра боже­ст­вом, осво­бож­даю­щим от жид­ко­го семе­ни (li­gi­dis se­mi­ni­bus), власт­но­го не толь­ко над жид­ко­стя­ми пло­дов, сре­ди кото­рых на пер­вом месте нахо­дит­ся вино, но и над семе­нем живот­ных (se­mi­ni­bus ani­ma­lium) (Aug. C. D. VII. 21). Фест, грам­ма­тик II в. н. э. (в изло­же­нии Пав­ла Диа­ко­на, писа­те­ля эпо­хи Кар­ла Вели­ко­го), свя­зы­вал имя Либер с теми воль­но­стя­ми язы­ка, кото­рые допус­ка­ют под­вы­пив­шие люди⁵³, а Сене­ка, напро­тив, отри­цал такую эти­мо­ло­гию, счи­тая, что оно сим­во­ли­зи­ру­ет осво­бож­де­ние души от забот⁵⁴. Несмот­ря на раз­но­об­ра­зие этих тол­ко­ва­ний, оче­вид­но, что для рим­лян нали­чие свя­зи меж­ду име­нем «Либер» и поня­ти­ем «сво­бо­да» не под­ле­жа­ло сомне­нию.

Более того, Либер вос­при­ни­мал­ся рим­ля­на­ми и как боже­ство, свя­зан­ное с поня­ти­ем поли­ти­че­ской сво­бо­ды. Если выше­при­веден­ные тол­ко­ва­ния несут на себе следы фило­ло­ги­че­ской или фило­соф­ской экзе­ге­зы, то обы­чай обла­чать достиг­ших совер­шен­но­ле­тия юно­шей в муж­скую тогу 17 мар­та, в празд­ник Либе­ра­лий (Ovid. Fast. III. 771 sq.), име­ет за собой мно­го­ве­ко­вую рели­ги­оз­ную и поли­ти­че­скую тра­ди­цию. Эта тога сим­во­ли­зи­ро­ва­ла, что «юно­ша при­зна­вал­ся поли­ти­че­ски само­сто­я­тель­ным, имел пра­во всту­пать в брак и, как взрос­лый, всту­пить в граж­дан­скую жизнь»⁵⁵, и, наряду с опре­де­ле­ни­я­ми vi­ri­lis и pu­ra, име­ла наиме­но­ва­ние to­ga li­be­ra. Таким обра­зом, неза­ви­си­мо от того, когда имен­но имя Либе­ра ста­ло ассо­ции­ро­вать­ся со сво­бо­дой, общая тен­ден­ция здесь нали­цо: с тече­ни­ем вре­ме­ни такая ассо­ци­а­ция укреп­ля­лась все более и более⁵⁶.

с.94 Если теперь обра­тить­ся к собы­ти­ям инте­ре­су­ю­ще­го нас вре­ме­ни, смысл кото­рых уже антич­ные авто­ры виде­ли в борь­бе за уста­нов­ле­ние еди­но­лич­ной вла­сти в Риме, то ока­жет­ся, что про­ти­во­бор­ст­ву­ю­щие сто­ро­ны тща­тель­но мас­ки­ро­ва­ли свои реаль­ные цели под рес­пуб­ли­кан­ской фра­зео­ло­ги­ей⁵⁷. Что каса­ет­ся Анто­ния, то офи­ци­аль­но долж­ность назы­ва­лась tri­um­vir rei pub­li­cae con­sti­tuen­dae, рес­пуб­ли­кан­ские лозун­ги широ­ко исполь­зо­ва­лись Л. Анто­ни­ем и Фуль­ви­ей во вре­мя Перу­зин­ской вой­ны, и даже в 33—32 гг., нака­нуне реши­тель­но­го столк­но­ве­ния с Окта­виа­ном, Анто­ний, как мини­мум, два­жды декла­ри­ро­вал жела­ние сло­жить с себя чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия и вер­нуть власть сена­ту и наро­ду (Dio Cass. XLIX. 41. 6; L. 7. 1—2) — заяв­ле­ние, кото­рое спра­вед­ли­во оце­ни­ва­ет­ся как удач­ный шаг в про­па­ган­дист­ской войне⁵⁸. Таким обра­зом, отож­дест­вле­ние Анто­ния и Либе­ра-Дио­ни­са нахо­дит­ся в пол­ном соот­вет­ст­вии с одним из основ­ных про­па­ган­дист­ских лозун­гов эпо­хи.

Все при­веден­ные выше сооб­ра­же­ния, конеч­но, не озна­ча­ют, что про­па­ган­да Анто­ния на Запа­де актив­но раз­ра­ба­ты­ва­ла эти идеи — ско­рее все­го, Окта­виан про­сто не оста­вил ника­ких воз­мож­но­стей для это­го. Одна­ко они поз­во­ля­ют с пол­ной уве­рен­но­стью заявить, что образ Дио­ни­са не был столь чуж­дым рим­ским тра­ди­ци­ям, как это порой пред­став­ля­ют, и сам по себе не мог спо­соб­ст­во­вать созда­нию отри­ца­тель­но­го ими­джа Анто­ния в гла­зах насе­ле­ния Ита­лии.

Тем не менее, в про­во­ди­мой на Восто­ке рели­ги­оз­ной поли­ти­ке был один аспект, имев­ший элли­ни­сти­че­ское про­ис­хож­де­ние, дей­ст­ви­тель­но чуж­дый рим­ской рели­ги­оз­но­сти и пото­му опас­ный для Анто­ния в про­па­ган­дист­ской войне. Его сопер­ни­ки высту­па­ли как дети богов, Юлий Цезарь стал богом толь­ко после смер­ти, и лишь он дерз­нул (пер­вым из рим­лян!) высту­пить как ипо­стась уже извест­но­го боже­ства. Имен­но это было совер­шен­но непри­ем­ле­мо с точ­ки зре­ния рим­ской рели­гии⁵⁹, и не слу­чай­но Вел­лей Патер­кул, един­ст­вен­ный латин­ский автор, гово­ря­щий об Анто­нии-Либе­ре, из всех его дей­ст­вий, свя­зан­ных с дио­ни­си­че­ской поли­ти­кой, выде­ля­ет имен­но то, что Анто­ний изо­бра­жал бога во вре­мя алек­сан­дрий­ских празд­неств в 34 г. до н. э.: «…Он при­ка­зал име­но­вать себя новым Отцом Либе­ром и про­ехал по Алек­сан­дрии, подоб­но Отцу Либе­ру, обви­тый плю­щом, в золо­той короне, дер­жа тирс, обу­тый в котур­ны» с.95 (Vell. 2. 82. 4). Здесь Анто­ний был очень уяз­вим для про­па­ган­дист­ских атак со сто­ро­ны Окта­ви­а­на, но, судя по сохра­нив­шим­ся дан­ным, эта сто­ро­на его поведе­ния обхо­ди­лась мол­ча­ни­ем. В совре­мен­ной лите­ра­ту­ре обыч­но утвер­жда­ет­ся обрат­ное и под­чер­ки­ва­ет­ся, что поведе­ние Анто­ния в Ита­лии не одоб­ря­ли, а про­па­ган­да Окта­ви­а­на ста­ра­тель­но раз­жи­га­ла эти настро­е­ния. Одна­ко в источ­ни­ках нет ника­ких ука­за­ний на то, что кол­ле­га по три­ум­ви­ра­ту как-либо реа­ги­ро­вал на рели­ги­оз­ную поли­ти­ку Анто­ния, и, дума­ет­ся, это зако­но­мер­но. Дело в том, что вме­сте с Анто­ни­ем ока­за­лась бы ском­про­ме­ти­ро­ва­на и Окта­вия, кото­рая так­же взя­ла на себя роль боги­ни во вре­мя пре­бы­ва­ния в Афи­нах, а такой пово­рот дела не соот­вет­ст­во­вал пла­нам ее бра­та. За все вре­мя бра­ка с Анто­ни­ем поведе­ние Окта­вии выгляде­ло без­упреч­ным с точ­ки зре­ния гос­под­ст­во­вав­ше­го обще­ст­вен­но­го мне­ния⁶⁰, и не сле­до­ва­ло бро­сать на него ни малей­шей тени даже кос­вен­но. Поэто­му Окта­виан, быв­ший, навер­ное, вели­чай­шим гени­ем про­па­ган­ды в древ­но­сти, был очень осто­ро­жен по отно­ше­нию к теме дио­ни­си­че­ской поли­ти­ки Анто­ния, и, как нам кажет­ся, на запа­де Рим­ской дер­жа­вы иден­ти­фи­ка­ция Анто­ния и Дио­ни­са про­шла прак­ти­че­ски неза­ме­чен­ной. Она не при­нес­ла Анто­нию здесь ника­ких выгод, но не при­чи­ни­ла и ника­ко­го ущер­ба.

В даль­ней­шем поли­ти­ка Анто­ния под­вер­га­лась все боль­шей и боль­шей элли­ни­за­ции, все более и более ори­ен­ти­ро­ва­лась на ресур­сы восточ­ной поло­ви­ны дер­жа­вы, хотя, веро­ят­но, вино­ват в этом был не он один⁶¹. Пора­же­ние в пар­фян­ском похо­де, сто­ив­шее огром­ных потерь и повлек­шее за собой необ­хо­ди­мость новых колос­саль­ных рас­хо­дов, при­ве­ло к даль­ней­ше­му уси­ле­нию зави­си­мо­сти Анто­ния от Клео­пат­ры. Конеч­но, Анто­ний не стал тем сле­пым оруди­ем еги­пет­ской цари­цы, каким его стре­ми­лась пред­ста­вить окта­виа­нов­ская про­па­ган­да, но не учи­ты­вать жела­ний сво­ей не толь­ко сек­су­аль­ной, но и поли­ти­че­ской парт­нер­ши он теперь не мог. Выра­же­ни­ем этой зави­си­мо­сти ста­ли две цере­мо­нии, имев­шие место в Алек­сан­дрии в 34 г. до н. э. и вызы­ваю­щие наи­боль­шее коли­че­ство упре­ков в адрес Анто­ния у совре­мен­ных исто­ри­ков — так назы­вае­мый «три­умф», отпразд­но­ван­ный им в Алек­сан­дрии, и «алек­сан­дрий­ские даре­ния».

Пер­вое из этих собы­тий после­до­ва­ло за пле­не­ни­ем армян­ско­го царя Арта­ва­зда. Соглас­но Плу­тар­ху, «он мно­го­чис­лен­ны­ми обе­ща­ни­я­ми и заве­ре­ни­я­ми побудил Арта­ва­зда отдать­ся в его руки, но затем заклю­чил под стра­жу, в око­вах при­вез в Алек­сан­дрию и про­вел в три­ум­фаль­ном шест­вии» (Plut. Ant. 50. 6 / Пер. С. П. Мар­ки­ша). Дион Кас­сий рас­ска­зы­ва­ет о том же более обсто­я­тель­но: «…Он оста­вил вой­ско в Арме­нии и ушел назад в Еги­пет, уво­зя с собой как мно­го­чис­лен­ную дру­гую добы­чу, так и царя Арме­нии с женой и детьми. Сопро­вож­дая (προ­πέμ­ψας) их и дру­гих плен­ни­ков в некой побед­ной про­цес­сии (ἐν ἐπι­νι­κίοις τισὶν) в Алек­сан­дрию, сам он въе­хал в город на с.96 колес­ни­це; пода­рив Клео­пат­ре все осталь­ное, он и царя Арме­нии вме­сте с его домаш­ни­ми при­вел к ней в золотых око­вах. Она же вос­седа­ла посреди тол­пы (ἐν μέ­σῳ τῷ πλή­θει) в золо­том крес­ле, уста­нов­лен­ном на укра­шен­ном сереб­ром помо­сте. А вар­ва­ры не моли­ли ее слез­но и не упа­ли перед ней ниц, хотя их к это­му и уси­лен­но при­нуж­да­ли, и соблаз­ня­ли надеж­да­ми; обра­ща­ясь к ней все­го лишь по име­ни, они заслу­жи­ли сла­ву за свое муже­ство, но и пре­тер­пе­ли по этой при­чине мно­гие бед­ст­вия» (Dio Cass. XLIX. 40. 2—4).

Каза­лось бы, эти сооб­ще­ния пре­дель­но ясны. Уже дав­но в лите­ра­ту­ре суще­ст­ву­ет мне­ние, что Анто­ний отпразд­но­вал в Алек­сан­дрии три­умф над Арме­ни­ей, нане­ся тем самым оскорб­ле­ние сво­им сограж­да­нам⁶². Несо­мнен­но, при такой интер­пре­та­ции меро­при­я­тие Анто­ния может пока­зать­ся стран­ным⁶³, про­ти­во­ре­ча­щим рим­ско­му здра­во­му смыс­лу и обы­ча­ям⁶⁴. По мне­нию У. Тар­на, празд­но­ва­ние Анто­ни­ем в Алек­сан­дрии три­ум­фа, кото­рый при­ни­ма­ла сидя­щая на троне Клео­пат­ра, неза­ви­си­мо от реаль­ных наме­ре­ний три­ум­ви­ра, застав­ля­ло окру­жаю­щих пове­рить в то, что он в дей­ст­ви­тель­но­сти заду­мал сде­лать этот город сто­ли­цей, кото­рая долж­на была насле­до­вать само­му Риму⁶⁵. Впро­чем, еще Р. Сайм отме­тил одну стран­ность — ни Вел­лей Патер­кул, ни Тит Ливий, у кото­рых не было при­чин щадить Анто­ния, не раз­ра­ба­ты­ва­ли тему «алек­сан­дрий­ско­го три­ум­фа» глу­бо­ко⁶⁶. Дей­ст­ви­тель­но, мол­ча­ние рим­ских авто­ров в этом слу­чае очень пока­за­тель­но. Если бы над­ру­га­тель­ство над рим­ски­ми тра­ди­ци­я­ми было столь оче­вид­ным, каким оно пред­став­ля­ет­ся совре­мен­ным иссле­до­ва­те­лям, Окта­виан не упу­стил бы слу­чая осы­пать сво­его кон­ку­рен­та обви­не­ни­я­ми по это­му пово­ду. Инте­рес­но, что Дион Кас­сий, пере­чис­ляя обви­не­ния в адрес Анто­ния, выдви­гав­ши­е­ся в ходе «про­па­ган­дист­ской вой­ны» 33—32 гг. до н. э., уко­ря­ет его и за посту­пок по отно­ше­нию к Арта­ва­зду: «Жесто­ко обма­нув, схва­тив и зако­вав царя Арме­нии, он навлек на [рим­ский] народ чрез­вы­чай­ный позор» (τὸν Ἀρμέ­νιον ἐξα­πατή­σας καὶ συλ­λα­βὼν καὶ δή­σας πολλὴν τῷ δή­μῳ κα­κοδο­ξίαν προ­σε­τέτ­ριπτο) (Dio Cass. L. 1. 4). Здесь как позор­ный выстав­ля­ет­ся образ дей­ст­вий Анто­ния, его пре­да­тель­ское поведе­ние, а зна­чит — и сама его победа, но нет ни сло­ва о празд­но­ва­нии три­ум­фа в ее честь.

Одна­ко уже дав­но в лите­ра­ту­ре суще­ст­ву­ет и дру­гая точ­ка зре­ния на «алек­сан­дрий­ский три­умф». Она исхо­дит из того, что для цере­мо­нии сле­ду­ет искать не рим­ский, а элли­ни­сти­че­ский прото­тип, кото­рым могут слу­жить, с.97 напри­мер, пыш­ные побед­ные цере­мо­нии в Алек­сан­дрии, орга­ни­за­ци­ей кото­рых сла­вил­ся Пто­ле­мей II⁶⁷. Если взгля­нуть на дело с этих пози­ций, то ока­жет­ся, что Анто­ний, празд­нуя победу над Арме­ни­ей, и в мыс­лях не имел вос­про­из­ве­сти или, тем более, спа­ро­ди­ро­вать рим­ский три­умф, он про­сто сле­до­вал в рус­ле уже суще­ст­ву­ю­щих пто­ле­ме­ев­ских тра­ди­ций, а сами тор­же­ства носи­ли дио­ни­си­че­ский харак­тер⁶⁸. При всем при том и при­вер­жен­цы такой интер­пре­та­ции поль­зу­ют­ся в сво­их работах поня­ти­ем «три­умф». По их мне­нию, все про­ис­шед­шее в Алек­сан­дрии было пред­став­ле­но окта­виа­нов­ской про­па­ган­дой как попыт­ка отпразд­но­вать там три­умф, либо же яви­лось резуль­та­том про­сто­го недо­ра­зу­ме­ния. Даже М. Грант, автор луч­шей науч­ной био­гра­фии Клео­пат­ры, сво­им иссле­до­ва­ни­ем раз­ве­яв­ший мно­гие мифы, окру­жаю­щие имя еги­пет­ской цари­цы, отме­ча­ет: «Это иска­же­ние понят­ное — но, тем не менее, оно оста­ет­ся иска­же­ни­ем, посколь­ку вовсе не было наме­ре­ния, чтобы про­ис­шед­шее явля­лось рим­ским три­ум­фом»⁶⁹.

Учи­ты­вая мол­ча­ние об этом фак­те рим­ских авто­ров, о чем речь уже шла выше, мож­но поста­вить вопрос: а было ли вооб­ще это недо­ра­зу­ме­ние, или, дру­ги­ми сло­ва­ми, явля­ет­ся ли пони­ма­ние сооб­ще­ний Дио­на Кас­сия и Плу­тар­ха совре­мен­ны­ми исто­ри­ка­ми абсо­лют­но точ­ным? Обра­тим­ся к их тек­стам.

Ана­лиз употреб­ле­ния поня­тия τὰ ἐπι­νί­κια в сочи­не­нии Дио­на Кас­сия пока­зы­ва­ет, что в зна­че­нии «три­умф» оно употреб­ля­ет­ся толь­ко в опре­де­лен­ном соче­та­нии: acc. pl. + гла­го­лы ψη­φίζειν (о пре­до­став­ле­нии три­ум­фа), πέμ­πειν, ἄγειν⁷⁰ (о празд­но­ва­нии) или же про­из­вод­ные от них. В ином соче­та­нии у Дио­на Кас­сия рим­ский три­умф этим сло­вом нигде не опи­сы­ва­ет­ся. В нашем же слу­чае употреб­лен dat. pl. — фор­ма, кото­рая употреб­ля­ет­ся в «Рим­ской исто­рии» две­на­дцать раз и прак­ти­че­ски везде — в каче­стве опре­де­ле­ния при суще­ст­ви­тель­ных. К этим фор­маль­ным дан­ным мож­но доба­вить сле­дую­щее сооб­ра­же­ние: Дион пре­крас­но раз­би­рал­ся в рим­ских реа­ли­ях, он знал, что такое три­умф и отли­чал соб­ст­вен­но три­умф от ова­ции⁷¹, но в дан­ном слу­чае он при­ба­вил к сло­ву ἐπι­νί­κια неопре­де­лен­ное место­име­ние. Подоб­ное соче­та­ние с.98 встре­ча­ет­ся у Дио­на еще толь­ко один раз, при рас­ска­зе о поче­стях, полу­чен­ных Анто­ни­ем и Окта­виа­ном в 40 г. до н. э.: ἐν δ᾿ οὖν τῷ τό­τε ἐπί… ἵπ­πων αὐτοὺς ὥσπερ ἐν ἐπι­νι­κίοις τισὶν ἐσα­γαγόν­τες (Dio Cass. XLVIII. 31. 3). Здесь оно выра­жа­ет ситу­а­цию неопре­де­лен­но­сти, посколь­ку пол­ко­во­дец въез­жал в город как во вре­мя три­ум­фа (на колес­ни­це), так и во вре­мя ова­ции (вер­хом), и под­чер­ки­ва­ет чрез­вы­чай­ность того обсто­я­тель­ства, что три­ум­ви­ры въе­ха­ли в Рим вер­хом⁷². Таким обра­зом, при опи­са­нии собы­тий в Алек­сан­дрии, как нам кажет­ся, Дион Кас­сий нико­им обра­зом не имел в виду рим­ский три­умф, а гово­рил все­го лишь о побед­ном шест­вии.

Если теперь обра­тить­ся к тек­сту Плу­тар­ха, то здесь, на пер­вый взгляд, может пока­зать­ся, что сомне­ния в сущ­но­сти его пони­ма­ния собы­тия неумест­ны. Он употреб­ля­ет гла­гол θριαμ­βεύω в аори­сте, свя­зан­ный по зна­че­нию с суще­ст­ви­тель­ным ὁ θρίαμ­βος, кото­рым пере­да­вал рим­ское сло­во tri­um­phus еще Поли­бий, при­чем латин­ское сло­во воз­ник­ло из гре­че­ско­го. Одна­ко для пра­виль­но­го пони­ма­ния инте­ре­су­ю­ще­го нас места в био­гра­фии Анто­ния необ­хо­ди­мо чет­ко пред­став­лять, что пони­мал под сло­вом θρίαμ­βος сам Плу­тарх. Мате­ри­ал для раз­мыш­ле­ний дает его рас­суж­де­ние о рим­ской ова­ции в био­гра­фии Мар­цел­ла. Упо­ми­ная по ходу дела боль­шой три­умф, он объ­яс­ня­ет его гре­че­ское наиме­но­ва­ние таким обра­зом: «Гре­ки про­сто иска­зи­ли латин­ское сло­во, при­бли­зив его к одно­му из слов сво­его язы­ка, в убеж­де­нии, что победи­те­ли, меж­ду про­чим, ока­зы­ва­ют поче­сти и Дио­ни­су» (Plut. Marc. 22. 7). Итак, встре­чая у Плу­тар­ха сло­во θρίαμ­βος, сле­ду­ет учи­ты­вать, что мы име­ем при этом дело не толь­ко с рим­ской кон­цеп­ци­ей три­ум­фа, но и с пред­став­ле­ни­я­ми о Дио­ни­се-победи­те­ле, кото­рый, по мне­нию гре­ков, име­ет свою долю в празд­но­ва­нии победы. Учи­ты­вая тот факт, что нали­чие дио­ни­си­че­ских черт в рим­ском три­ум­фе не под­ле­жит сомне­нию⁷³, сле­ду­ет при­знать, что Плу­тарх здесь вер­но отме­ча­ет одну из его осо­бен­но­стей как сакраль­но­го дей­ст­вия. Дру­гое дело, что рели­ги­оз­ный смысл три­ум­фа, как его вос­при­ни­ма­ли рим­ляне, он, види­мо, пони­мал доволь­но пло­хо. В его рим­ских био­гра­фи­ях неод­но­крат­но опи­сы­ва­ют­ся зна­ме­ни­тые три­ум­фы, подроб­но пере­чис­ля­ет­ся добы­ча, захва­чен­ные в плен вра­же­ские пред­во­ди­те­ли, про­веден­ные в про­цес­сии, упо­ми­на­ют­ся жерт­вы, при­не­сен­ные пол­ко­во­д­ца­ми по ходу дела, но нигде не гово­рит­ся о том собы­тии, кото­рое явля­лось куль­ми­на­ци­ей три­ум­фа, его важ­ней­шей частью с точ­ки зре­ния рим­лян — жерт­во­при­но­ше­нии, совер­шав­шем­ся пол­ко­вод­цем в хра­ме Юпи­те­ра Наи­луч­ше­го Вели­чай­ше­го на Капи­то­лии. Плу­тарх в сво­их сочи­не­ни­ях не упо­ми­на­ет и то, что пол­ко­во­дец въез­жал в Рим с инсиг­ни­я­ми Юпи­те­ра — в общем, рели­ги­оз­ная сто­ро­на три­ум­фа вол­ну­ет его очень мало. Меж­ду тем, для рим­лян важ­ней­шей была имен­но эта сто­ро­на три­ум­фа как празд­ни­ка в честь Юпи­те­ра. Как под­чер­ки­ва­ет с.99 совре­мен­ный иссле­до­ва­тель, ни в одной рим­ской цере­мо­нии бог и чело­век не сопри­ка­са­лись столь тес­но; три­ум­фа­тор имел ста­тус, воз­но­ся­щий его на вре­мя празд­не­ства до уров­ня богов⁷⁴. Посколь­ку празд­ник был посвя­щен Юпи­те­ру Капи­то­лий­ско­му, он был про­сто немыс­лим вне Рима. Цере­мо­ния и место ее про­веде­ния были свя­за­ны здесь столь нераз­рыв­но, что спра­вить три­умф в Алек­сан­дрии было, с точ­ки зре­ния рим­лян, столь же немыс­ли­мо, как, напри­мер, с точ­ки зре­ния гре­ков, про­ве­сти Олим­пий­ские игры в Риме.

Здесь сле­ду­ет сде­лать одну ого­вор­ку. Ино­гда утвер­жда­ют, что пре­цедент поведе­нию Анто­ния был — в 104 г. до н. э. про­пре­тор Т. Аль­бу­ций отпразд­но­вал три­умф вне Рима, на Сар­ди­нии, кото­рая была его про­вин­ци­ей⁷⁵. К сожа­ле­нию, инфор­ма­цию об этом инци­ден­те содер­жат толь­ко речи Цице­ро­на, поэто­му вос­ста­нав­ли­вать его при­хо­дит­ся лишь в общих чер­тах, но даже в таком виде ясно, что ана­ло­гия с Анто­ни­ем не вполне удач­на.

Цице­рон упо­ми­на­ет этот слу­чай два­жды. Очень крат­ко он гово­рит об этом в речи «Про­тив Пизо­на»: «Аль­бу­ций, хотя одер­жал победу на Сар­ди­нии, в Риме был осуж­ден» (Cic. Pis. 92: Al­bu­cius, cum in Sar­di­nia tri­um­phas­set, Ro­mae dam­na­tus est). В речи «О кон­суль­ских про­вин­ци­ях» Цице­рон, в свя­зи с тем, что сенат отка­зал в три­ум­фе Авлу Габи­нию, про­кон­су­лу Сирии, изла­га­ет дело подроб­нее: «Дру­зья его… уте­ша­ют его тем, что наше сосло­вие отка­за­ло в молеб­ст­ви­ях так­же Титу Аль­бу­цию. Во-пер­вых, это раз­ные вещи — дей­ст­вия в Сар­ди­нии про­тив жал­ких раз­бой­ни­ков в овчи­нах, осу­щест­влен­ные про­пре­то­ром при уча­стии одной когор­ты вспо­мо­га­тель­ных войск, и вой­на с круп­ней­ши­ми наро­да­ми Сирии и тира­на­ми, завер­шен­ная вой­ском и импе­ри­ем кон­су­ла. Во-вто­рых, Аль­бу­ций сам уже ранее назна­чил себе в Сар­ди­нии то, чего доби­вал­ся от Сена­та. Ведь было извест­но, что этот чело­век лег­ко­мыс­лен­ный и “гре­че­ский” в самой про­вин­ции как бы отпразд­но­вал три­умф (qua­si tri­um­phas­se), поэто­му Сенат заклей­мил это его без­рас­суд­ство, отка­зав ему в молеб­ст­ви­ях» (Cic. Prov. con­s. 15 / Пер. В. О. Горен­штей­на с изме­не­ни­я­ми).

В этой инфор­ма­ции обра­ща­ют на себя вни­ма­ние несколь­ко момен­тов. Во-пер­вых, судя по сло­вам qua­si tri­um­phas­se, даже для Цице­ро­на речь шла не о три­ум­фе в точ­ном зна­че­нии сло­ва, а о том, что Аль­бу­ций, вопре­ки обы­чаю, отпразд­но­вал свою победу не в Риме, а в про­вин­ции⁷⁶, при­чем нам неиз­вест­но, как имен­но он это сде­лал. Далее, из при­веден­но­го фраг­мен­та вид­но, что сам Аль­бу­ций наде­ял­ся полу­чить три­умф в Риме⁷⁷, так что его дей­ст­вия на Сар­ди­нии, с.100 нару­шая суще­ст­ву­ю­щие пра­ви­ла, вовсе не озна­ча­ли наме­рен­но­го раз­ры­ва с тра­ди­ци­я­ми «Веч­но­го горо­да» и про­ти­во­сто­я­ния им. О моти­вах его поведе­ния мы не зна­ем ниче­го, но, как кажет­ся, здесь мож­но пред­по­ло­жить дей­ст­вие неуме­рен­но­го често­лю­бия, кото­рое побуж­да­ло вся­че­ски пре­воз­но­сить даже мель­чай­шие свои дея­ния, а извест­ное всем в Риме чрез­мер­ное элли­но­филь­ство Аль­бу­ция⁷⁸, види­мо, содей­ст­во­ва­ло тому, что он не усмот­рел ниче­го зазор­но­го в совер­ше­нии поступ­ка, иду­ще­го враз­рез с рим­ски­ми обы­ча­я­ми. Таким обра­зом, и здесь мы име­ем дело не столь­ко с фак­том, сколь­ко с не вполне коррект­ной интер­пре­та­ци­ей собы­тия совре­мен­ны­ми иссле­до­ва­те­ля­ми.

Плу­тарх, конеч­но, не учи­ты­вал рим­ское пони­ма­ние три­ум­фа. Он опи­сал дио­ни­си­че­скую цере­мо­нию, при­ме­нив при­выч­ную для гре­ка тер­ми­но­ло­гию и при­няв во вни­ма­ние лишь внеш­нюю фор­му (побед­ное шест­вие), но не суть про­ис­хо­див­ше­го дей­ства. Что каса­ет­ся совре­мен­ных иссле­до­ва­те­лей, то они зача­стую про­сто не учи­ты­ва­ют раз­ли­чие меж­ду поня­ти­ем три­умф в более позд­нем смыс­ле сло­ва и три­ум­фом в его кон­крет­но-исто­ри­че­ском зна­че­нии. Дей­ст­ви­тель­но, уже к кон­цу Рес­пуб­ли­ки гла­гол tri­um­pha­re при­об­рел зна­че­ние «лико­вать, тор­же­ст­во­вать, побеж­дать, одер­жи­вать победу» и, соот­вет­ст­вен­но, суще­ст­ви­тель­ное tri­um­phus — «победа, тор­же­ство»⁷⁹. С отми­ра­ни­ем антич­ных реа­лий это зна­че­ние ста­ло гос­под­ст­ву­ю­щим и вошло в ново­ев­ро­пей­ские язы­ки для обо­зна­че­ния любо­го тор­же­ства или победы⁸⁰. Таким обра­зом, «алек­сан­дрий­ский три­умф» Анто­ния ока­зы­ва­ет­ся не сим­во­лом его раз­ры­ва с рим­ски­ми тра­ди­ци­я­ми и не оскорб­ле­ни­ем рели­ги­оз­ных чувств рим­лян, а меро­при­я­ти­ем совер­шен­но ино­го рода, оце­ни­вать кото­рое необ­хо­ди­мо исклю­чи­тель­но исхо­дя из еги­пет­ско­го кон­тек­ста, из поли­ти­че­ских и рели­ги­оз­ных тра­ди­ций пто­ле­ме­ев­ско­го Егип­та. Быв­ший «Пода­тель Радо­сти и Источ­ник Мило­сер­дия» пред­ста­ет здесь перед нами в сво­ей новой ипо­ста­си, в каче­стве Победи­те­ля и Заво­е­ва­те­ля, и эти чер­ты еще ярче про­яв­ля­ют­ся в той сцене, кото­рая разыг­ра­лась в алек­сан­дрий­ском гим­на­сии спу­стя несколь­ко дней и полу­чи­ла в нау­ке имя «алек­сан­дрий­ские даре­ния».

Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет: «Напол­нив­ши тол­пою гим­на­сий и водру­зив на сереб­ря­ном воз­вы­ше­нии два золотых тро­на, для себя и для Клео­пат­ры, и дру­гие, попро­ще и пони­же, для сыно­вей, он преж­де все­го объ­явил Клео­пат­ру цари­цею Егип­та, Кип­ра, Афри­ки и Келе­си­рии при сопра­ви­тель­стве Цеза­ри­о­на…; затем с.101 сыно­вей, кото­рых Клео­пат­ра роди­ла от него, он про­воз­гла­сил царя­ми царей и Алек­сан­дру назна­чил Арме­нию, Мидию и Пар­фию (как толь­ко эта стра­на будет заво­е­ва­на), а Пто­ле­мею — Фини­кию, Сирию и Кили­кию» (Plut. Ant. 54. 6—7 / Пер. С. П. Мар­ки­ша).

Рас­сказ Дио­на Кас­сия об этом же собы­тии несколь­ко подроб­нее. «После это­го Анто­ний уго­щал алек­сан­дрий­цев, а Клео­пат­ру и ее детей он поса­дил рядом с собой в собра­нии наро­да и, высту­пив с речью, пове­лел име­но­вать ее “цари­цей царей”, а Пто­ле­мея, про­зван­но­го Цеза­ри­о­ном, — “царем царей”. И им, сде­лав новое рас­пре­де­ле­ние терри­то­рий, он отдал Еги­пет и Кипр — ведь Клео­пат­ра была женой преж­не­го Цеза­ря, а Пто­ле­мей — его сыном, ска­зал он, ссы­ла­ясь на то, что дела­ет так из ува­же­ния к нему… Им он выде­лил это, а сво­им детям, рож­ден­ным от Клео­пат­ры, обе­щал дать: Пто­ле­мею — Сирию и все на этом бере­гу Евфра­та вплоть до Гел­лес­пон­та, Клео­пат­ре — Ливию вокруг Кире­ны, а их бра­ту Алек­сан­дру — Арме­нию и все по ту сто­ро­ну Евфра­та вплоть до Индии (это он давал так, как если бы уже завла­дел эти­ми зем­ля­ми)» (Dio Cass. XLIX. 41. 1—3).

Рас­сказ Дио­на, как кажет­ся, более досто­ве­рен в дета­лях. Преж­де все­го, он дает ука­за­ние на вре­мя про­веде­ния этой цере­мо­нии: она про­изо­шла после празд­ни­ка по пово­ду победы над Арме­ни­ей. Кро­ме того, его сооб­ще­ние о новой титу­ла­ту­ре Клео­пат­ры, кото­рую Плу­тарх оши­боч­но отно­сит к Пто­ле­мею и Алек­сан­дру, под­твер­жда­ет­ся нумиз­ма­ти­че­ски­ми дан­ны­ми⁸¹. Более подро­бен и инте­ре­сен и рас­сказ Дио­на о даль­ней­ших собы­ти­ях, свя­зан­ных с даре­ни­я­ми. Соглас­но Плу­тар­ху, Анто­ний вызвал сво­и­ми рас­по­ря­же­ни­я­ми новый взрыв нена­ви­сти к себе (Plut. Ant. 54. 6), и эта оцен­ка разде­ля­ет­ся совре­мен­ны­ми анти­ко­веда­ми⁸².

Дей­ст­ви­тель­но, и Дион Кас­сий рас­ска­зы­ва­ет о том, что «даре­ния» были одним из обви­не­ний, выдви­ну­тых Окта­виа­ном в ходе про­па­ган­дист­ской вой­ны 33 г. до н. э.⁸³, одна­ко сам Анто­ний не счи­тал, что совер­шил нечто пре­до­суди­тель­ное. Несколь­ко ранее Дион, забе­гая впе­ред и при рас­ска­зе о собы­ти­ях 34 г. сооб­щая о том, что име­ло место в 32 г.⁸⁴, гово­рит, что Анто­ний с.102 после цере­мо­нии напи­сал в Рим об алек­сан­дрий­ских собы­ти­ях и доби­вал­ся рати­фи­ка­ции сво­их рас­по­ря­же­ний сена­том (Dio Cass. XLIX. 41. 4). Судя по даль­ней­ше­му тек­сту, кон­су­лы 32 г., сто­рон­ни­ки Анто­ния Гн. Доми­ций Аге­но­барб и Г. Сос­сий, не были склон­ны докла­ды­вать о «даре­ни­ях», хотя Окта­виан наста­и­вал на этом. Зато кон­су­лы наме­ре­ва­лись сооб­щить о победе над Арме­ни­ей, чему вос­про­ти­вил­ся Окта­виан — так как, по сло­вам Дио­на «он завидо­вал побед­ным празд­не­ствам Анто­ния»⁸⁵.

Таким обра­зом, сам Анто­ний не видел в сво­их дей­ст­ви­ях ниче­го экс­тра­ор­ди­нар­но­го. Конеч­но, его даре­ния отли­ча­лись сво­ей мас­штаб­но­стью, но, в общем, соот­вет­ст­во­ва­ли той прак­ти­ке пере­рас­пре­де­ле­ния терри­то­рий меж­ду зави­си­мы­ми от Рима вла­сти­те­ля­ми, кото­рая к тому вре­ме­ни ста­ла уже тра­ди­ци­он­ной⁸⁶. Что каса­ет­ся пере­да­чи в руки Клео­пат­ры и ее детей рим­ских терри­то­рий, то и здесь Анто­ний не был пер­вым. В част­но­сти, Кипр, обра­щен­ный в рим­скую про­вин­цию еще в 57 г. до н. э., в 47 г. был пере­дан Цеза­рем сна­ча­ла Арси­ное, сест­ре Клео­пат­ры, а затем — ей самой, но это, насколь­ко нам извест­но, не вызва­ло в Риме ника­ких отри­ца­тель­ных эмо­ций. Мож­но отме­тить и еще один нема­ло­важ­ный аспект: в любом слу­чае, цере­мо­ния «даре­ний» вовсе не озна­ча­ла немед­лен­но­го и без­услов­но­го пере­хо­да всех этих терри­то­рий в руки дина­стии Пто­ле­ме­ев. К. Пил­линг спра­вед­ли­во под­чер­ки­ва­ет, что это был все­го лишь жест⁸⁷; что каса­ет­ся реаль­ной вла­сти, то в про­вин­ци­ях рим­ско­го наро­да она и после 34 г. оста­ва­лась в руках рим­ских маги­ст­ра­тов⁸⁸, и неиз­вест­но, чтобы Клео­пат­ра дела­ла какие-либо попыт­ки заме­нить их сво­и­ми людь­ми. Подоб­ный образ дей­ст­вий для нее не харак­те­рен — ведь Кипр, пере­дан­ный ей Цеза­рем, и Кили­кия, кото­рую Анто­ний пере­дал ей, может быть, еще во вре­мя сво­его пер­во­го визи­та в Алек­сан­дрию, были быст­ро при­бра­ны к рукам, несмот­ря на пери­пе­тии граж­дан­ских войн, и в над­пи­си с Кип­ра, дати­ро­ван­ной 19 нояб­ря 38 г. до н. э., гово­рит­ся о пто­ле­ме­ев­ском «стра­те­ге Кип­ра и Кили­кии»⁸⁹.

Итак, у Анто­ния не было наме­ре­ния пося­гать на сло­жив­шу­ю­ся систе­му рим­ских вла­де­ний на Восто­ке; его реор­га­ни­за­ция каса­лась толь­ко систе­мы зави­си­мых царств. Иерар­хия вла­сти на Восто­ке долж­на была выстро­ить­ся в пира­миду, осно­ва­ни­ем кото­рой были зави­си­мые царь­ки и дина­сты, нахо­дя­щи­е­ся с.103 под кон­тро­лем царей из дина­стии Пто­ле­ме­ев, вер­ши­ну же состав­ля­ли не Клео­пат­ра и Цеза­ри­он, а он сам, создав­ший эту иерар­хию на осно­ва­нии пол­но­мо­чий три­ум­ви­ра и, сле­до­ва­тель­но, оли­це­тво­ряв­ший для это­го реги­о­на власть рим­ско­го наро­да⁹⁰. В даль­ней­шем, по-види­мо­му, пред­по­ла­га­лось, что такое исклю­чи­тель­ное поло­же­ние по отно­ше­нию к восточ­ным монар­хам сохра­нит­ся за его рим­ским наслед­ни­ком — Антил­лом, сыном от Фуль­вии. Во вся­ком слу­чае, почти одно­вре­мен­но с дена­ри­ем, на ревер­се кото­ро­го был обо­зна­чен новый титул Клео­пат­ры, был выпу­щен ауре­ус, на кото­ром были изо­бра­же­ны Анто­ний и Антилл⁹¹. Без­услов­но, об офи­ци­аль­ном насле­до­ва­нии вла­сти не мог­ло быть и речи⁹², одна­ко моне­ты эти наво­дят на инте­рес­ные раз­мыш­ле­ния. Дока­за­но, что в этот пери­од золотая моне­та пред­на­зна­ча­лась глав­ным обра­зом для армии⁹³, сле­до­ва­тель­но, про­па­ган­да буду­ще­го ста­ту­са Антил­ла была обра­ще­на в дан­ном слу­чае к армии Анто­ния. Но этни­че­ский состав его леги­о­нов пре­тер­пел к 34 г. зна­чи­тель­ные изме­не­ния, посколь­ку поте­ри пар­фян­ско­го похо­да ком­пен­си­ро­ва­лись за счет набо­ров, при­чем набо­ров мас­со­вых, на Восто­ке⁹⁴. По-види­мо­му, имен­но эти леги­о­не­ры восточ­но­го про­ис­хож­де­ния, по мыс­ли Анто­ния, долж­ны были стать опо­рой вли­я­ния его сына на Восто­ке, как вете­ра­ны Цеза­ря были опо­рой его при­ем­но­го сына в Ита­лии, или кли­ен­ты Пом­пея в Испа­нии и дру­гих про­вин­ци­ях — опо­рой его сыно­вей.

Оста­ет­ся выяс­нить, какой смысл был во вклю­че­нии в «даре­ния» пока еще не заво­е­ван­ных терри­то­рий. Здесь сра­зу же сле­ду­ет сде­лать ого­вор­ку: на наш взгляд, широ­ко употреб­ля­ю­ще­е­ся при опи­са­нии этих собы­тий поня­тие «неза­во­е­ван­ные» не вполне точ­но ото­б­ра­жа­ет буду­щий ста­тус этих терри­то­рий. Речь долж­на идти не об их заво­е­ва­нии, а, ско­рее, о вклю­че­нии в сфе­ру рим­ской с.104 геге­мо­нии вполне тра­ди­ци­он­ным спо­со­бом, при помо­щи воз­веде­ния на пре­стол зави­си­мо­го от Рима пра­ви­те­ля, в дан­ном слу­чае — Алек­сандра Гелиоса⁹⁵. Чтобы понять, на каком осно­ва­нии Анто­ний делал такие рас­по­ря­же­ния, важ­но не упус­кать из вида рели­ги­оз­ный харак­тер всей этой цере­мо­нии. Не имея осно­ва­ний в реаль­ной поли­ти­ке, эти при­тя­за­ния пре­крас­но обос­но­вы­ва­ют­ся с точ­ки зре­ния той роли Ново­го Дио­ни­са, кото­рую при­нял на себя Анто­ний.

Дио­нис, самый восточ­ный по сво­е­му харак­те­ру из эллин­ских богов, был в созна­нии элли­нов тес­ней­шим обра­зом свя­зан с терри­то­ри­я­ми к восто­ку от Евфра­та. Так, у Кв. Кур­ция Руфа неод­но­крат­но упо­ми­на­ет­ся «путь Либе­ра», кото­рым про­шли вои­ны Алек­сандра Вели­ко­го⁹⁶ и вышли за его пре­де­лы; опи­ра­ясь на антич­ную тра­ди­цию мож­но при­мер­но опре­де­лить реги­о­ны, кото­рые этот путь охва­ты­вал. У Еври­пида Дио­нис в про­ло­ге «Вак­ха­нок» гово­рит о посе­ще­нии Лидии, Фри­гии, Пер­сии, Бак­трии, стра­ны мидян, ара­бов, всей Азии, «что по при­бре­жью моря соле­но­го про­стер­лась» (Eur. Bacch. 14—21 / Пер. И. Аннен­ско­го). Но Дио­нис не про­сто про­шел через эти зем­ли; в антич­ной тра­ди­ции он высту­па­ет как их заво­е­ва­тель⁹⁷; таким обра­зом, Анто­ний-Дио­нис не имел необ­хо­ди­мо­сти заво­е­вы­вать вновь то, что уже заво­е­вал его боже­ст­вен­ный прото­тип.

Конеч­но, от пыш­ных декла­ра­ций до реаль­ной вла­сти доста­точ­но дале­ко. Одна­ко Анто­ний пред­при­нял и реаль­ные шаги, кото­рые долж­ны были содей­ст­во­вать осу­щест­вле­нию его пла­нов. Вско­ре после «даре­ний» он заклю­чил союз с царем Мидии Атро­па­те­ны, скреп­лен­ный помолв­кой Алек­сандра Гелиоса и цар­ской доче­ри Иота­пы⁹⁸. Это был круп­ный дипло­ма­ти­че­ский успех, и наступ­ле­ние на Пар­фию теперь было облег­че­но, посколь­ку теперь Арме­ния была под кон­тро­лем Анто­ния, а Мидия, даль­ше кото­рой он не смог про­дви­нуть­ся в пер­вом похо­де, была с ним в сою­зе. Таким обра­зом, «алек­сан­дрий­ские даре­ния» дава­ли рели­ги­оз­ную санк­цию дипло­ма­ти­че­ским и воен­ным дей­ст­ви­ям Анто­ния про­тив Пар­фии, и в этом смыс­ле были куль­ми­на­ци­ей его дио­ни­си­че­ской поли­ти­ки. Отныне имя Дио­ни­са долж­но было слу­жить не толь­ко част­ным целям, но и обос­но­вы­вать сво­им авто­ри­те­том пол­ную пере­строй­ку поли­ти­че­ских отно­ше­ний на Восто­ке и изме­не­ние рас­ста­нов­ки сил в реги­оне.

с.105 Была ли эта про­грам­ма уто­пич­ной и како­вы были пла­ны Анто­ния на буду­щее — ска­зать невоз­мож­но. Во вся­ком слу­чае, вряд ли прав Г. Ферре­ро, кото­рый, как кажет­ся, не при­ни­ма­ет дей­ст­вий Анто­ния всерь­ез, утвер­ждая, что Анто­ний в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти (кото­рую он свя­зы­ва­ет с пол­ной победой Анто­ния над Пар­фи­ей, что при­нес­ло бы ему власть и во всем государ­стве) мог раз­ру­шить свое созда­ние так же лег­ко, как создал⁹⁹. С дру­гой сто­ро­ны, кажут­ся доволь­но про­из­воль­ны­ми, хотя ино­гда и инте­рес­ны­ми, попыт­ки пред­ста­вить, что было бы в слу­чае победы Анто­ния и Клео­пат­ры¹⁰⁰. Исто­рия отпу­сти­ла слиш­ком мало вре­ме­ни на то, чтобы про­яви­лись хоть какие-то, будь то поло­жи­тель­ные или отри­ца­тель­ные, резуль­та­ты поли­ти­ки Анто­ния. Перед лицом назре­вав­ше­го столк­но­ве­ния с Окта­виа­ном Анто­ний был вынуж­ден выве­сти из отда­лен­ных рай­о­нов Восто­ка свои леги­о­ны, и все достиг­ну­тое им было утра­че­но.

То, что про­изо­шло в даль­ней­шем, пожа­луй, луч­ше все­го харак­те­ри­зу­ет­ся сло­ва­ми: Анто­ний был пре­дан сво­им соб­ст­вен­ным ими­джем¹⁰¹. Дей­ст­ви­тель­но, вой­на на Запа­де тре­бо­ва­ла «обрат­но­го пре­вра­ще­ния» Ново­го Дио­ни­са в рим­ско­го маги­ст­ра­та, но это было уже невоз­мож­но. Слиш­ком вели­ка была зави­си­мость Анто­ния от ресур­сов Восто­ка, и от Клео­пат­ры в осо­бен­но­сти¹⁰². Поэто­му его образ жиз­ни дал осно­ва­ния для мно­го­чис­лен­ных обви­не­ний в нару­ше­нии при­ня­тых в Риме норм поведе­ния: он настоль­ко под­чи­нен Клео­пат­ре, что назы­ва­ет ее «цари­цей» и «гос­по­жой», рим­ские вои­ны явля­ют­ся ее тело­хра­ни­те­ля­ми, а на их щитах напи­са­но ее имя, его вме­сте с ней изо­бра­жа­ют на кар­ти­нах и в ста­ту­ях как боже­ст­вен­ную пару — Дио­ни­са или Оси­ри­са и Селе­ну или Иси­ду, он отка­зал­ся от рим­ской одеж­ды и носит восточ­ную и т. п.¹⁰³ Учи­ты­вая то, что Окта­виан с само­го нача­ла поста­рал­ся под­черк­нуть рели­ги­оз­ный харак­тер борь­бы, Анто­ний был обре­чен.

В этом смыс­ле очень любо­пыт­на сооб­щае­мая Плу­тар­хом исто­рия об ухо­де из оса­жден­ной Алек­сан­дрии Дио­ни­са с его сви­той (Plut. Ant. 75. 4—5). Обра­ща­ет на себя вни­ма­ние, что бог покидал город через ворота, обра­щен­ные к непри­я­те­лю. с.106 Суще­ст­ву­ет пред­по­ло­же­ние, что в этом сооб­ще­нии нашла отго­ло­сок эво­ка­ция, про­веден­ная Окта­виа­ном¹⁰⁴. На наш взгляд, это пред­по­ло­же­ние более чем веро­ят­ное. Прав­да, эво­ка­ция, как кажет­ся, была доволь­но ред­ким явле­ни­ем — во вся­ком слу­чае, упо­ми­на­ний в источ­ни­ках о ней не так мно­го. Ее при­ме­ня­ли, напри­мер, М. Фурий Камилл перед взя­ти­ем Вей в 396 г. до н. э. (Liv. 5. 21. 3) и П. Кор­не­лий Сци­пи­он перед взя­ти­ем Кар­фа­ге­на (Mac­rob. Sat. 3. 9. 7)¹⁰⁵. Одна­ко, учи­ты­вая то, что Окта­виан тща­тель­но испол­нил перед нача­лом вой­ны все древ­ние риту­а­лы, свя­зан­ные с ее объ­яв­ле­ни­ем, мож­но счи­тать, что, с его точ­ки зре­ния, ред­кость употреб­ле­ния эво­ка­ции была лишь допол­ни­тель­ным аргу­мен­том в ее поль­зу. Оса­да Алек­сан­дрии, таким обра­зом, вста­ва­ла в ряд с таки­ми слав­ны­ми дея­ни­я­ми пред­ков, как заво­е­ва­ние Вей (собы­тие, рим­ской тра­ди­ци­ей соот­но­си­мое с оса­дой Трои, т. к. и в том, и в дру­гом слу­чае борь­ба дли­лась десять лет) и победа над Кар­фа­ге­ном — наи­бо­лее гроз­ным про­тив­ни­ком Рима за всю его исто­рию.

Эво­ка­ция долж­на была окон­ча­тель­но дис­креди­ти­ро­вать рели­ги­оз­ную поли­ти­ку Анто­ния, пока­зав, что его поки­нул даже бог, «кото­ро­му он в тече­ние всей жиз­ни под­ра­жал и ста­рал­ся упо­до­бить­ся с осо­бым рве­ни­ем» (Plut. Ant. 75. 5, пер. С. П. Мар­ки­ша). Одна­ко, поки­нув Анто­ния, Дио­нис не стал «сво­им» боже­ст­вом для победи­те­ля. Слиш­ком тес­но было свя­за­но покло­не­ние это­му боже­ству с иде­а­ла­ми элли­ни­сти­че­ской монар­хии, от кото­рой сохра­ня­ли дистан­цию Август и боль­шин­ство его пре­ем­ни­ков на про­тя­же­нии бли­жай­ших двух сто­ле­тий. Поэто­му, как отме­ча­ет П. Цан­кер, мно­го­зна­чи­тель­ным явля­ет­ся тот факт, что Дио­нис отсут­ст­ву­ет сре­ди богов, с кото­ры­ми поз­же отож­дествля­ли себя рим­ские импе­ра­то­ры¹⁰⁶.